Обрести своё

                1.
               
           Привычно тявкнул «матюгальник», прокричала перронная дикторша, указывая ожидающим телам и душам направление и время очередной электрички. Огромный вокзал живым организмом встречал осеннее утро, субботний день, хорошую погоду.

С крыши серой «Сталинки», на людей нависали, светились и кричали огромные буквы, указывая, приказывая, сообщая: в СССР скоро построится коммунизм. Утренние, ещё голодные голуби, самой густой стайкой сидели именно на «коммунизме», просыпаясь, обильно опорожнялись на него, сверху сканируя огрызки, объедки, куски…

  — Шехтман, я прошу тебя, хватит читать! Давай ещё раз обсудим, что будем спрашивать? Что проверя…

Женщину, в крупные бусы на шее, перебивает гладко выбритый мужчина в роговых очках, свежей стрижкой, не отрывая глаз от утрешней прессы:
  — Лорик! Не усложняй вопрос и тему…
  — Не зли меня! Хочешь, чтобы я газету порвала!? Давай, вспоминай вопросы, я буду записывать…
  — Давай это сделаем в электричке, а?
  — Я сказала, надо сейчас, пока на уме держится ещё информация.

Мужчина сдаётся, запахивает «Медицинскую газету», начинает вспоминать, она — записывать, с учётом ошибок и просчётов соседей, допущенных при покупке дома.

   — Лари! Попусти давление, на психику — нажим… всё будет хорошо! Надо хоть чуточку людям доверять. Поверь, вокруг нас живут миллионы людей, во сто крат порядочнее и благородней нас…
   — А я прибываю в трусливом трепете! — резко вылетело из бесформенной женщины, с завистью заострившая взгляд на стройно красивенькой девушке поодаль.

Муж, тоже это заметил, «залип» на загорелых, явно, южных ножках, возможно из отпуска…
   — Шехтман, не сломай зрачки! — берёт за локоть мужа, удаляются в хвост платформы. Тот, в охотку, открывает газировку. За ними, с авоськой семенит шустрая старушка, готовая подхватить пустую тару.

   — Борюш, ей-Богу, ты живёшь нетронутым динозавром!

Мужчина оживляет брови, культурно сердится, с улыбкой, чтобы люди не распознали гнева:
   — В тысячный раз прошу, не называй меня свиньёй!

Бездетная супруга, не просит прощение, не спрыгивает с катка, им дальше катит:
   — Боранька, ты за своим скальпелем, между молоденькими студенточками-практикантками, упускаешь другую жизнь, в которой столько ещё подлецов и негодяев. Они, ради денег, ради наживы и продажи, на любой подлог и хитрости пойдут, столько красивых слов надарят, что готовым будешь им рядом постелить. А весна придёт, расцветёт листочками, а ты в погреб глянешь, а там воды по крышку, со змеями внутри, а ещё хуже — печь паровозом дымит, и лешие каждую субботу шарятся по кухне, всё надкусывают. Помнишь, ту старушку… какие страсти нам рассказывала...
   —  Лари! На что тебе глаза и пальчики… гляди и щупай! И вообще, мне уже надоела твоя заезженная пластинка… — прошу, подари мне тишину!   

Вновь крикнул рупор, объявляя их время, лавиной пуская однообразный советский народ на объявленный путь. Сумки, авоськи, корзины, рюкзаки и мешки... — всё в живом движении. Всё отодвинется от душного и дымного города, напичканного заводами, фабриками, «ГРЭСами» и «ТЭЦами» — их вечно «курящими» трубами-сигаретами.

Уже плотно рассевшись, глядя в «поехавшее» окно, задумчиво:
   — Боря… и всё равно, как-то волнительно мне. Сколько деревень, дач, объездили, так не волновалась. А тут, прямо сердечко кверху ногами стукает, в предчувствии живёт…
   — Значит, будет остановка нашим мукам, значит, своё найдём, — вновь раскрывая газету, — сказал мужчина, ни на минуту не выпуская «работу» из головы. — Выйдем, надо будет телефонную будку сначала найти.
   — А это зачем?
   — Позвонить по работе!
   — Господи! У тебя законный выходной, можно хоть один день с пустой головой прожить?..
   — Мне послеоперационное самочувствие одного больного надо узнать…
               
                2.

       В битком заполненный вагон, протиснулась дама в трико с дутыми коленками, с вопросом в глазах, с рюкзаком впереди, и плетёной соломой на голове. Распихав всех, объявив округе: она заслуженный инвалид, член партии с довоенного года, уселась на быстро освобождённое девушкой место, рядом с читающим Борисом. Быстро нашла язык с такими же дачницами, поделилась состоянием здоровья и размерами всходов.

Говорила, периодически рассматривая «боевой раскрас» его пышногрудой жены, крепкую «башню» на голове, в стекло залитую лаком.

На очередной поиск, непредсказуемую поездку, Борис хотел, чтобы супруга оделась, как он: по-простому, как трудовые массы. Но, это Лорик, она этот мир видит наизнанку, как дипломированный микробиолог в микроскоп. И, эту «изнанку», за двадцать пять лет сдвоенной жизни, ему так и не удалось вывернуть, стать одним целым…

Сейчас, в вагоне, в этой жуткой духоте, явно неуютно её ярким салатовым теням, дутому золоту на ушах, тяжелым гроздьям бус из Аргентины на шее, особенно высокой «пергидрольной хале», с которой не сводит глаз член партии, уже на пенсии, — заслуженная работник водоканала имени Ленина.

Было видно: дачницу подмывает! Ей хочется задать несколько вопросов его спутнице, больше голове. Но, Лорика, гордый строй, высокий подбородок, во взгляде — исключительная отрешённость от низов, тормозит бывшую «водоканальщицу».

Сориентировавшись, та идёт в обход, вскользь задевая тему изменения формы головы, её окраски, тем самым желая втянуть биолога в дискуссию. Но, Лорик, «стрелянная птица», она чувствует обрыв и грани. Она этому научилась на подхалимах своей «конторы», ещё — соседях, а больше, на болтливых подъездных старушках, на их всё видящих лавочках.

Срывая косынку, — болтливая дачница, подробно поведала, как без всякой вредной химии, она добивается красивого «кофейного оттенка» — крепким кофе. Легко подхватилась тема, в дефицитное время уже построенного социализма, невольно сообщая Борису, кандидату медицинских наук, на какие ещё ухищрения прибегают советские женщины, чтобы быть красивыми, заметными со стороны...

Хирург, прирождённый врач, — такой отстранённый от соцреализма, его сложного быта, был ошеломлён, соприкоснувшись с такими интимными тонкостями простого женского сословия. Слушая, глядел в окно, жалел его, картинно представляя свою, на которую наносят чернила «Радуга», обычную синьку, штемпельную краску. Лучше уж, ими проверенную субстанцию из отваров: грецкого ореха, луковой шелухи, цветков ромашки, липы...

Но, надо знать Лорика, её — привычки, оружие, замашки, усиленный тембр голоса:
   — Боранька, скажи… а та женщина, выжила, которой ты сделал уникальную операцию на сердце? Ну, ту, на которую даже бы не решился мой папа, хоть он и знаменитый профессор?

Этого было достаточно, чтобы «в отвал» слетел интерес к рядом сидящей «помпезной» причёске, тотчас закрывая тему луковой шелухи, хны, басмы, и вредного гидроперита…

Борис не любил такие выпады жены, просто ненавидел, ибо знал, как иногда оживляются люди рядом, словно в больничной очереди, вспоминая свои и чужие болячки.
   — Ой, доктор! Как хорошо, что мы едем вместе! Скажите, у моей мамы, когда её пучит… — и поехало и пошло, аж, до самой их остановки.

Для Лорика, это надменная высота и гордость, а для Бориса, которому так хочется незаметности, больше тишины и душевного покоя, — продолжение рабочего дня. За что, потом, в сотый раз она выслушает упрёки, — даст клятву, но, как повелось, — никогда её не сдержит…
               
                3.

   — Скажите, а где дача, номер 23, — спросили чужие люди, — стареньких, — других. Те, им указали и ответили, уже в спины старушечьим ртом буркнули:
   — Сразу видно… — антилегенты… простите, да, пожалуйста… всё в очках, при лаке!..

Городскую пару, догнал милицейский мотоцикл Урал, и усатый старшина на нём. Здороваясь, улыбаясь, закуривая: 
   — Садитесь городские люди, могу подвезти в любую точку моих владений. Сегодня у меня праздник… подписали отпуск. Послезавтра со своей Любашкой на юга, в санаторий мчимся. Наплаваюсь, душу нарзаном отведу… — запросто заговорил форменный человек при оружии, желая поделиться радостью, — словно давно знал людей, точно всю жизнь рядом жил…

Легко расселись, сблизились, разговорились.
   — А-а… ну как не знать… всех знаю. Одинокая живёт… с сыном-калекой! Покрашенный палисадник, крыша — железо, электрики, — кривой столб. Молоко берёт у одной старушки, по фамилии Денежная. 

Уже катились, лицами навстречу ветру неслись. Газуя, лужи, ямы, и пасущихся коз и козлов, объезжая, скоростями переключаясь, вновь:
   — Бедная женщина! А красивая, глазами съесть… а вишь, одна… вроде медичкой на какой-то фабрике работает!
   — А сын-то ходячий! — разрезая ветер, — крикнула квадратная женщина в коляске, одной рукой держась за ручку, другой — за «произведение» парикмахерских искусств, любуясь природными красотами, спасительным кислородом в загазованные лёгкие…
   — Да вроде, лежачий… хотя на коляске пару раз видел!
   — О-о, Господи!
   — А почему продаёт… не знаете? — уже сзади влетело в милицейские уши.
   — Многое знаю! А этого — нет! В магазин зайдёте, там всё расскажут.
               
                4.

        Распрощавшись с блюстителем порядка, по приказу всё той же женщины, стали издалека изучать интересующий объект.

   — А с виду, вроде ничего! — сказала Лариса, — подкрашивая губы, осматривая веснушчатую наружность в мелкое зеркальце. — Мне даже нравится, особенно эти нарядные наличники, чистенькие окна, светленькие занавесочки. А тебе?
   — Места достойные… а дом, как дом?
   — Шехтман, только давай без предвзятостей, расслабь сердце и глаз. Я чувствую… наше это место! Смотри, какие липы, а сколько древних елей по периметру нарядно стоят. А главное, магазин рядом, твоя любимая газировка…

Завидев торопливую почтальоншу, наперерез поспешила к ней. Желая больше собрать «разведывательных» данных, надменно, с пренебрежением к «деревенщине» — заговорила, не распознав сходу в человеке, высокий внутренний стержень самоуважения. Получив мгновенный «отлуп», надулась, ярко накрашенными глазами выискивая другую жертву. Не жалея ног, заспешила к сельповскому магазину, к внутренним людям, давним дачникам.

Пока, доктора Шехтмана, — сложная супруга, гонимая своим неуправляемым характером и полными ногами, собирала по селению информацию, наперёд — позорилась, Борис, вспомнив своё послевоенное детство, насобирал густой букетик жёлтых одуванчиков, — точно помолодел, поднялся в настроении, эмоционально ожил.

Тонкая натура ранимого человека, как будто остановила время, на руке — часовую стрелку, сладостно влюбилась в деревенский лесной край, эти разноформенные «пьяные» заборы, музыкальную тишину, с говорливыми сороками-подружками на рябине, и драчунами-воробьями в жаркой пыли…

Милыми, уже такими родными казались пёстрые курочки, что-то выклёвывая под заботой изумительно нарядного петуха. Из-подворотни дома номер 23, белой цепочкой вывалились громкие гуси, освободительно захлопали крыльями, приветливо загоготали, словно радуясь гостю, возможно, будущему жильцу.

Борис внимательно оглядел округу, умилился гончарным крынкам на штакетнике-плетёнке, камышовому водоёму, где дети весело купались, лозовыми удочками рыбу удили, в ведре помешивая какое-то варево, возможно уху.

Мимо протарахтел колёсный трактор, с «Беломором» в зубах, в пилотке из газеты, от водокачки увозя воду на ближайшие коровники, где слышно — мычали, где возможно что-то не получалось, подправлялось отборным матом и звонким женским смехом...

   — Ах, какая сердечная благодать! — раскидисто потянулся крупный человек. Прищурено глянув на ещё больше нагревающийся солнечный диск, на малахитовые макушки густых лип, подумал: «Вот место оздоровительной реабилитации, точка, где я буду ваять «докторскую», и купаться с пацанами, грибы с ними собирать в плетёные корзины…»

Словно городской ребёнок, приехавший к любимой бабушке, — хватанув сердцем и душой, много радостей от деревенских красот и покойного умиротворения вокруг, — снял сандалии, как пацан, закатал по локоть рубашки рукава, оголил волосатую грудь. Мягко и босоного пошёл по нежному ворсу травяного ковра, боясь раздавить всякое живое.

В ожидании супруги, изучил кривой электрический столб, к избе подключение, повис грудью на разноцветном палисаднике, с клумбами цветов в автомобильных покрышках, по уходу и обрамлению, понимая: здесь живёт терпеливая хозяйка, с тонкой душой.

Понюхал букетик жёлтых одуванчиков, хотел присесть на лавочку, как вдруг шевельнулась, в мелко синий горошек белая занавеска, мелькнуло женское лицо. Аккуратно крашеными створками распахнулось окно на две половины, а там!!!

   — Господи! Неужели, это Козлюк! Сам, Борис Сергеевич! Я не верю своим глазам!.. Как вы меня нашли???.. — по-особому, напевно, без обид и упрека, — вылетело из окна, ладными женскими руками, закидывая длинную, уже давно старомодную косу за спину.

Гость, подкинув сердце кверху, поддав лавину волнения и испуга в горло и язык, замер, словно уменьшился в росте, на первый план, оголяя в памяти малодушие и стыд, повлекшие за собой роковое предательство, исковерканную жизнь…
 
  — Маша! Машенька! Золотой пшеничный колосок!.. Не верю… — вмиг пересохшим горлом ответили в ответ, жадными глазами пытаясь рассмотреть первую и последнюю свою любовь, оголяя в памяти 5-й курс, студенческую практику в небольшом рабочем городке, жёлтостенную больницу, выжившую ещё из земских времён.

  — Вы не ответили! — вновь спросило миленькое личико,  «запунцовывая» щёки, пряча оловянный крестик, глубже запахивая ситцевый халат, ясным и голубым взглядом рассматривая его раскрепощённый, в доску свой — деревенский вид. — Как вы меня через столько лет нашли, а? Ай, а что это я… давайте, проходите во двор… погодите, я счас… переоденусь, руки умою…

Уже из двора, доносится, любовно поругивая возмущённого пса:
   — Потерпите, Борис Сергеевич! Я собаку только отведу в баню, чтобы не орал  пустобрёхом.

Борис глянул вдаль, сразу узнал активный силуэт уже несущейся с какой-то женщиной дальше, явно уже осведомивший магазин, что её муж заслуженный врач, искусный хирург, любому здесь помога, если конечно повезёт с покупкой.  Непременно поинтересуется за объект культуры, — клуб, где Лариса Иосифовна Шехтман, дочка заслуженного и знаменитого профессора медицины Шехтмана, будет учить пению дачников, организует хор и чтение Афанасия Фета. Удалялась, качая залакированным верхом, ниже — задом,  не исключено, изучив всю «подноготную» продаваемого объекта, а внутри — людей.

   — Борис Сергеевич, а можно я не сдержусь, — краснея, с протянутыми руками навстречу шла, когда-то его Машенька, — юная медицинская сестричка, очень способная, по ушные мочки, влюблённая в практиканта. Теперь, пахнущая церковной святостью, а ещё — житейской усталостью в глазах, больше — незнакомой мазью. — Я обниму Вас! Как помните… первый раз… в перевязочной… — задрожал голосок, робкой коленочкой прикоснувшись к крепкой ноге внезапного гостя. — Не поверите, Борис Сергеевич… мне на Вознесение приснилась покойная мамочка, сказала: «Через объявление-бумагу, идёт к тебе спасением добрый человек» — Боязливо обняла, но не прижалась, не оживляя его «полонённые» опущенные руки.

   — Это мне!?.. — удивилась, глянув на божественную красоту ранних цветов. — Я никогда не думала, так близко не видела, какие они радостные и живые!

   — Она глубоко погрязла в веру! — вспыхнула и погасла мысль в голове атеиста и секретаря партийной организации знаменитой больницы, опечалив сердце…

                5.

            Присели поодаль, замолчали, повисла звенящая напряженность и тишина, обоюдный испуг. Мария, смотрела на пустую собачью будку, вылизанную тарелку, обвисшую цепь, не исключено — подробно перебирала когда-то перспективное прошлое, свою роковую любовь, всё ждала честного ответа, на самый главный вопрос в этот необычный день её однообразной и трудной жизни.

Борис, слабея духом, хотел сорваться с места, припасть к загорелым ногам, обнять знакомые колени, которые она стыдливо задёргивает не свежим платьем, дабы попросить прощение за предательство, нарушение ночное клятвы. Выложиться как на духу, сбросить с души ненавистный камень, дать себе больше спасительного воздуха. Но, на уже давно «червивую» душу, неподъёмным валуном давило прошлое: переезд в большой город, расчётливая женитьба на профессорской дочке, смена фамилии, благодаря тестю, — стремительная карьера, известность, депутатство. Конечно, выше стоял — коммунист без замечаний, а впереди маячила «докторская», с последующими благостями и регалиями.

Жарко светило любопытное солнце, страстно летали чёрные стрижи, несчастная дворняжка обиженно выговаривалась в небольшой бане, а у потрясённого гостя, перед глазами совести, маятником закачались судьбоносные весы. Тикали вселенские часы, кажется, удерживали время, будто давая растерянному человеку, ещё один шанс, — вырваться из липких лап сложившихся жизненных обстоятельств, галопом побежать от гнетущего несчастья к выстраданному счастью…

   — А я тебя искала… — осторожно и тихо прозвучало рядом, точно боясь поранить психику гостя. — Не верила, что так можно… думала, может, что с тобой случилось… — усмиряя дрожь на сизых губах, Маша пыталась сладить с предательским голосом, не сорваться в плач и упрёк. — Меня молитвы, Боренька спасают, вера… Мамочка тяжело умирала… рак… Папочка в эту весну утоп, спасая глухонемую девочку… — хрупкая пауза, вздохи... — Ты же должен помнить их… как они встречали тебя, голодного  и уставшего…

У Бориса знакомо потянулось вверх давление, захотелось воды и прилечь, ярким воображением рисуя, через какие муки и лишения пробиралась её сложная жизнь. 

   — Вот, решила продать… устала ездить… да, и… — осеклась, замолчала. Подошла к сливной бочке, умылась водой, будто проснулась, сделав серьёзным благородное лицо, на котором давно не было: ни краски, ни лака, ни помады. — В родительскую квартиру вернусь…

Жгучим красным перцем сыпались слова на оголённое докторское сердце, немым делая рот, раскрасневшимися щёки, не находя слов для общения, без самообмана понимая, какое страшное натворил его один молодой и неверный поступок.

Обессиленным стыдливым слабаком поднялся, не смея смотреть в безумно обрадованные и умоляющие глаза напротив. Презирая своё душевное дно, болотную трясину, в которой видно суждено барахтаться до конца жизни, Борис невольно вспомнил усатого милиционера, его слова о несчастном парне-калеке.

   — Машенька, пойдём в избу!.. Я гляну!..
   — Не надо, Борис Сергеевич, у меня там не прибрано… — внезапно смутилась испуганная женщина, у которой глаза заводнились живой болью и паникой…

Борис тронул её лёгкое плечо, впадая в образ, как на работе, под верхнюю пуговицу застегнул рубашку, распустил рукава, хотел попросить воды и мыла, но сдержался, — мысленно очнулся:
    — Пойдём!.. Я всё знаю!..

Женщина, пуще встрепенулась. Глазами оголяя живой испуг, ладонью прикрыла рот, перегородила ему дорогу:
    — Ка-а-к?.. Откуда?..
    — Потом, Мария! — и мужчина сделал шаг в неизвестное.

Тот же запах мази, старенькая инвалидная коляска у стенки, разукрашенная русская печь, ступка, кочерга в ведре с углём, лучинки и спички в печурке. Нарядные половички вдоль, телевизор Рекорд, зеркало-трюмо, открытки-фотографии, артистов — знаменитые лица наклейками на шифоньере. На нём чемодан и новогодние игрушки в сатиновом мешочке. Икона, и не одна в красном углу, рядом — свадебным портретом её покойные мать и отец.

Гость, внезапно остановился, замер ногами и смыслом жизни, уцепившись глазами в фотографический снимок на комоде, улыбающегося юного парня в мотокроссовом шлеме, с кубком победителя в руках.

За его спиной золотым колоском замерла Мария, не дыша, не чуя жизни вокруг, боясь всякого звука из впереди стоящего человека.

На Бориса смотрел улыбчивый глянец, так знакомый из детства, узнавая в улыбке, чистокровную, свою. Те же глаза, уши, поросль первых усов.

   — Мама! А кто к нам приходил? — раздалось из другой комнаты, перегороженной цветной занавеской.
 
   — Машенька… — прохрипел обезвоженный голос доктора, с раскалывающейся от боли головой, обречённо приседая на стул, не решаясь сразу войти туда. — Дай мне, пожалуйста, много воды, таблетку от давления…. и открой окна… так душно…
   — Тебе плохо, Боря? — хозяйка бросилась к кружке, ведру.

Переборов всякий страх, семейный и партийный, Борис решился. Предугадывая дальнейшее и жену, которая непременно будет пугать его партийным билетом, грозным парткомом и «аморалкой», а главное, своим отцом, который легко расправится с ним, сошлет в тьму-таракань, вчерашний Шехтман, а сегодня вновь Козлюк Борис Сергеевич, уже не стыдясь родовой фамилии, сделал уверенный шаг, скрипнув половицей. Отодвинул шторку, придвинулся к молодому бледному человеку, присел, взял, ладонь в ладонь, улыбнулся, сказал:
   — Ну, здравствуй, сынок! — не зная результатов предыдущего лечения, без сомнения в свои способности, — добавил: — Будем подымать тебя на ноги! И в этом ты мне должен помочь, чтобы мы каждый обрели своё.



                27 мая 2023 г.