Атланта. Глава 2. 2

Be good to everyone, hell I've been trying
But these lessons well now they've changed
Because I know you can no longer help me
Did you know just what you meant to me?

Tin Sparrow — Eileen

— Вы должны как можно скорее приступить к работе, — менторским тоном вещала некая Ковалец Ирина Васильевна, в обязанности которой входило как можно скорее ввести девушек в курс дела и объяснить, что от них требовались как от сестер милосердия. — Мы испытываем дефицит рабочих рук, поэтому было бы неплохо, если бы вы постарались овладеть первыми навыками по уходу за ранеными с сегодняшнего дня.

Одетые в чистые ситцевые платья и заправленными под чепчики волосами, не до конца привыкнув к незнакомой обстановке, Олькович Чеховой с рассеянным видом прислушивались к её наставлениям.

Наобещав ей с три короба, они ещё понятия не имели, с какого рода трудностями как в физическом, так и моральном плане им придется столкнуться во время исполнения своих обязанностей. 

Так и не получив профессионального медицинского образования, эта представительная женщина тем не менее считала себя достаточно образованной, чтобы взяв на себя управление одним из крупнейших госпиталей Атланты, контролировать его работу в отсутствие начальства, задавая тон своим воинственным видом и вдохновляя подчиненных на «подвиги». И  хотя лицо её выглядело добродушным, налагаемая на неё ответственность серьёзного поста, занимаемый ею  столько лет, наложила на него свой отпечаток, придав ему властный тон.

Проблемы, с которыми ей пришлось столкнуться в начале войны, бросили вызов её терпению и умению выкручиваться из самых безнадежных ситуаций и, несмотря на ухудшавшееся с каждым днем военное положение на фронте, женщина была уверена, что справиться с ними госпиталю вполне по силам. Самому Олегу Викторовичу уже было далеко не до него.

Разрываясь между хлопотами, свалившимися на него в одночасье, скрипя сердце, он был вынужден временно передать руководство своим заведением в её руки, и срочно отбыв в «штабы», лишь изредка удостаивать его своим посещением, вращаясь среди высокопоставленных лиц и волонтеров.
 
— Осваивайтесь пока самостоятельно, — сказала она девушкам, заложив одну руку в карман своего передника, — а когда приедет Александр Николаевич Гордеев, я постараюсь с ним договориться, чтобы он взял кого-нибудь из вас к себе в ассистенты. И хотя хирург он очень строгий и требовательный, думаю, если вы будете усердно стараться, выполняя все его требования, кому-то из вас повезет задержаться в качестве его ассистентки подольше.

Вздохнув с таким видом, словно заранее жалея их, таких наивных и неопытных, Ковалец передала девушек в руки Тертель Галине Алексеевне, завхоза госпиталя, которая должна была ознакомить их непосредственно с самой практикой.

Услышав знакомые инициалы, Чехова невольно встрепенулась. Она уже слышала фамилию этого хирурга, но где и при обстоятельствах это произошло, вспомнить так и не смогла. Валерия нервничала, и это не укрылось от глаз её бдительной подруги.

Потянув её за рукав, Олькович спросила, что происходит. Оттолкнув её руку, и поправив фартук, Чехова доложила, что с ней все в порядке, но подруга, бросая в её сторону взгляды, полные недоумения, так почему-то не считала.

А что если Гордеев захочет выбрать в ассистентки именно её?

Стоило ей об этом подумать, как её охватывал настоящий страх. Куда проще было признаться в собственной безграмотности и некомпетентности прямо сейчас, нежели получив выговор от «знаменитого» хирурга, покинуть это заведение раз и навсегда.

Сама мысль, что ей так не удастся справиться с собственными эмоциями в процессе работы, внушала Чеховой такой ужас, что полностью поддавшись охватившему её волнению, часть советов Ковалец она попросту не слышала. И даже когда Олькович потянула её за рукав, словно намекая, что им пора идти в палату, где находились выздоравливающие после ранения солдаты, чтобы сменить им повязки, не сразу её расслышав, Валерия продолжала стоять в коридоре, погруженная в собственные мысли.

Тщетно пыталась расспросить она Глеба о порядках, царивших в госпитале. На отвлеченные темы он был готов говорить с ней часами, но стоило ей коснуться темы медицины, как напустив на себя странную молчаливость, он старался как можно скорее перевести разговор в другое русло.

В такие моменты от него и слова нельзя было добиться о буднях, проводимых им в стенах этого заведения.

Было заметно, что эта тема не доставляла ему особого удовольствия, поэтому по возможности он старался избегать её обсуждения, чтобы не навлечь на себя критику.

Не питая особой привязанности к местам, куда закидывала его судьба, ему было, в принципе, все равно, где проживать. И если позволяли обстоятельства, он умел быстро приспособиться к любым условиям, чувствуя себя везде как дома, чего нельзя было сказать о Чеховой, которую резкие изменения в жизни, включая неожиданные переезды и новые хлопоты, надолго выбивали из колеи. И как бы Глеб не был привязан к родному дому, шумная Атланта, со всей её спешкой и суетой, пришлись ему вполне по душе.

По крайней мере, здесь было значительно веселее, нежели на пустынных плантациях его родственников по материнской линии, в окрестностях Чарльстона, куда он время от времени приезжал погостить, и где ночное безмолвие нарушали лишь крики аллигаторов.

Обрадовавшись приезду гостей, Семен Аркадьевич весь вечер проболтал за столом. Общество молодежи пришлось ему по вкусу.

Выразив накануне свое почтение гостьям, он не смог сдержаться от соблазна, чтобы не поделиться с присутствующими очередной порцией новых сплетен. Будучи в курсе этой его тайной слабости, Глеб, если находился в особом ударе, развлекал его самыми отборными слухами, позоривших людей.

Смакуя язвительную клевету, Степанюга с жадностью подхватывал каждое его слово о чужих неудачах. Ему доставляло большое удовольствие посудачить о недостатках коллег.

В особенности, перепадало некоему Гордееву Александру Николаевичу, «выскочке» из Эдинбурга, который возомнив себя, (по его словам), «светилой» американской хирургии, трудился не покладая рук, тем самым побуждая на «подвиг» остальных коллег.

Возвращаясь домой после насыщенного рабочего дня в самом унылом расположении духа, в последнее время Глебу было уже не до праздной болтовни, тогда потеряв всякую надежду услышать от него новую порцию сплетен, позоривших если не «светилу», так тех, кто с ним работал, Степанюга начинал делиться известиями, полученных им ранее от знакомых.

Наслушавшись за день в адрес своей псевдо компетентности немало «лестных» отзывов, Глеб готов был уничтожить весь мир, но стоило ему услышать от Степанюги очередную озорную клевету о «светиле», пущенную кем-то по больнице, как от его дурного настроения не оставалось и следа. Он снова снисходил к человечеству неким подобием любви и нежности, мир виделся ему в ярких красках, а жизнь обретала новый смысл. Однако стоило ему на второй день получить новый выговор от старших коллег, как предыдущий его настрой возвращался на прежний уровень.

Ровесники, трудившиеся с ним наравне, воспринимали критику от более опытных коллег не столь болезненно как он. И если Новикова она побуждала трудиться усерднее, чтобы доказать обратное, то Глебу, с самого начала неуверенного в выборе своего профессионального пути, было достаточно малейшего замечание, чтобы напрочь отбить у него охоту продолжать трудиться в том же духе и дальше.

Но вместо того, чтобы проявить силу воли и, вопреки ожиданиям приобрести хоть какие-то навыки, он предпочитал ускользнуть от обязанностей, и без дела слоняясь по коридорам госпиталя, старался не попасться на глаза старшему персоналу. А если избежать западни не получалось, тогда отбыв в палату к раненым, он трудился там под началом старшего хирурга, мысленно отсчитывая минуты до окончания рабочего дня.

В противном случае он старался пораньше сбежать из госпиталя, и получив на следующий день новый выговор, был вынужден коротать время новой смены до полуночи в счет прогула. Таким образом, его будние дни и выходные были постоянно наполнены медицинской деятельностью.
 
С детства не привыкший к жесткой дисциплине, Глеб ещё долго не мог примириться со здешними порядками. Тем не менее будучи в курсе, куда именно его отправляют, своего разочарования он старался лишний раз не показывать. Столкнувшись с настоящей практикой, он только сейчас понял, как, собственно говоря, мало знал о нюансах хирургии.

Не будучи подкован толком даже в теории, ему приходилось запоминать все на ходу, наверстывая упущенное в режиме реального времени. И то, на что раньше можно было  спокойно закрыть глаза, пропуская информацию мимо ушей, как он любил делать раньше, надеясь, что кто-то другой выполнит за него всю работу, теперь ему приходилось прислушиваться к каждому слову старших коллег.

Это было нелегко — из теоретической области, (особенно, когда большая часть занятий была благополучно им проигнорирована), почти сразу перейти к практической. Провалы в знаниях, к которым ранее он относился с такой несерьёзностью,  сказывались буквально на каждом шагу.

Сначала у него, конечно, мало что получалось, а если быть откровенным до конца, то не получалось совсем ничего. Нередко неумело орудуя хирургическими инструментами под присмотром более опытных коллег, ощущая на себе их косые взгляды, он мысленно посылал в преисподнюю всех раненых и тех, кто развязал эту войну.

Действуя неуклюже и нерасторопно, с трудом преодолевая чувство неуверенности в собственных знаниях и возможности вообще чему-либо научиться в условиях, когда нужно было действовать быстро и решительно, потому что от этого зависела жизнь человека — чувство, в котором не хотелось признаваться даже самому себе — он до такой степени успел возненавидеть этот госпиталь, что совсем пав духом от непосильных нагрузок, и испытывая острую тоску от недостатка развлечениям, он начал невольно задуматься о том, чтобы поскорее произошло какое-нибудь событие тотального масштаба, которое позволило бы ему раз и навсегда избавиться от необходимости посещать это заведение.

Заметив, что сын основателя госпиталя трудиться с остальными наравне, местный персонал предполагал, что он так же патриотически настроен, но узнай они, как в сущности ему было мало дела и до войны, и до раненых, то наверное пришли бы в ужас от его мыслей. Поэтому сойдясь на этой почве со Степанюгой, который был не против позлословить в адрес Гордеева, критикуя в пух и прах местные порядки, эти двое находили немало общих тем для дальнейших обсуждений.

Некоторые уверяли, что раньше Семен Аркадьевич был неплохим хирургом. Не на уровне Гордеева, но оперировал он вполне сносно. Во всяком случае пациенты не жаловались. А стоило ему приступить к частной практике, и сосредоточить все усилия на лечении богатых пациентов, («Лучше маленький доллар, чем большое спасибо», любил он говорить, вспоминая их благодарность), как весь свой хирургический опыт он растерял.

И когда обстоятельства вынудили его вновь приступить к госпитальной работе, быстро убедившись, как сильно отстал он в своей специализации от остальных, но не горя желанием пополнить запасы знаний, Степанюга старался поменьше показываться на глаза начальству, передавая свои просьбы через других коллег.

Не слишком требовательный к своим ассистентам, если вдруг что-то шло не так, он ограничивался общим выговором, а если ему попадался особо «проблемный» тяжелораненый, чтобы избежать лишней ответственности, мужчина старался и вовсе спихнуть его на более расторопным коллегам, и Гордееву, в том числе, который с одинаковым энтузиазмом брался  за самые запущенные «случаи», выкладываясь на полную.

Строго относился Семен Аркадьевич только к своей прислуге. Помешанный на внешнем лоске, он с особой придирчивостью следил за тем, чтобы его дом содержался в идеальной чистоте.

Ничто не могло остановить его от стремления наводить повсюду порядки. Однако стоило ему во время обхода заметить на стене камина пыль, устраивая разбор полетов прислуге, он заставлял их с прежним пылом приниматься за работу. Каждый божий день им приходилось драить полы и натирать мебель так, словно со дня на день сюда к нему должны были заявиться важные гости.

«Мы — дворовая челядь, а убираемся здесь, точно горничные в королевских хоромах!» — возмущались в его отсутствие черномазый, ерзая швабрами по начищенной до кристального блеска паркету.

«Да, чтобы сдохнуть тем, кому предназначены эти светелки!» — скалился второй, окидывая ненавистным взором гостиную, ставшую для него личным проклятием с той самой поры, как купив его на невольничьем рынке, хозяин заставил его трудиться здесь с утра до ночи, не покладая рук.

Привыкнув к уюту и тихой размеренной жизни, Семен Аркадьевич был глубоко убежден, что если вовремя ложиться спать, соблюдать определенный режим во время приема пищи, и выпивать по выходным бокальчик вина, то этак можно прожить до ста лет, ничем не болея.

Именно по этой причине он не любил задерживаться в госпитале допоздна. Туда могли привезти хоть сотни новых раненых, а то и вовсе могла начаться осада Атланты неприятельскими войсками — Степанюга изменять своим привычкам не собирался.

Усевшись в восемь часов вечера с саквояжем в двуколку с намерением ехать домой, он приказывал кучеру гнать лошадей, предварительно поставив в известность Тертель: «Если вдруг что-нибудь произойдет, требующего немедленного моего вмешательства, тогда пришлите за мной».

Увы, сон его нарушался лишь в редких случаях, да и то в этом не было особой надобности. Как слуги не пытались добудиться своего хозяина, поднять его с постели было невозможно.

Передав через черномазых свои указания, не всегда, впрочем, отличавшихся вразумительностью, Степанюга переворачивался на другой бок, засыпая сном праведника. В отличие от коллег, он старался лишний раз не перегружать себя дополнительными обязанностями. 

Это был настоящий хозяйственник.

Каждый цент был у него на счету.

Пристрастившись к фермерству, Семен Аркадьевич увлекался разведением птицы, возложив всю ответственность по уходу за ней на своих бедных негров, едва живых после бесконечных уборок в доме.

За это время у него на заднем дворе скопилось столько кур и индюков, что тот превратился в настоящий курятник. Казалось, этот мужчина по ошибке попал в госпиталь, занимая пост старшего хирурга.

Помимо страсти к фермерству, Степанюга с какой-то особой педантичностью относился и к казенным официальным бумагам. Заметив на какой-нибудь из них кляксу, он тотчас расстраивался, и брезгливо сморщив нос, подписывал её, стараясь не акцентировать внимание на этом недостатке. А если ему в руки попадалась измятая официальная бумага, осторожно расправляя её на столе, он разглаживал бумагу нагретым утюгом, и когда ему удавалось избавиться от изъяна, возвращал утюг на место, а документ аккуратно подшивал к папке.

Напрочь забыв о своих прямых обязанностях хирурга, за таким незатейливым занятием он мог провести весь день. А ежели ему приносили документ с хорошо написанным и без помарок почерком, Семен Аркадьевич улыбался и, скаля свои остренькие как у гиены зубы, смотрел на неё таким влюбленным взглядом, словно перед ним находилась привлекательная женщина, которую надо было покорить.

Лишь пробыв в этом госпитале каких-то пару дней, Валерия вскоре поняла, почему Глеб с такой ненавистью отзывался о своей работе, не желая обсуждать с ней будни, проведенные в стенах госпиталя.

Дабы какое-то неподобающее зрелище не предстало невинным глазам незамужним девушкам, в палаты к тяжелораненым они не допускались. Им разрешалось ухаживать только за идущими на поправку солдатами.

Согласившись помочь с элементарной процедурой кровопускания, Чехова приблизительно понимала, на что идет, и хотя в детстве проходить ей через подобные процедуры не приходилось по причине отличного здоровья, некоторое представление о таком методе лечения она все же имела. Однако стоило старшей сестре наметить ланцетом место на руке пострадавшего для вскрытия вены, как почувствовав приступ дурноты, Валерия с трудом простояла до окончания процедуры.

Садиться на постель к «больным» было категорически запрещено, в противном случае можно было получить от старших хороший выговор. Но едва пришло время наложить на рану повязку, чувствуя, что ещё немного, и она свалиться в обморок, проигнорировав указание коллеги, Чехова бросила миску на постель и, на ходу срывая с головы чепчик, бросилась прочь. 

Разуверившись в самообладании, с горьким осознанием беспомощности, она добежала почти до конца коридора и, не обратив никакого внимания на Анатолия Смертина, появившегося в этот момент на лестнице с просьбой разыскать Олькович, пребывая во власти пораженческого настроения, Валерия его не расслышала, и взяв курс в сторону выхода из госпиталя, бежала прочь, не разбирая дороги.

Бросив в её сторону оторопевший взгляд, (никогда ещё ему не приходилось видеть Чехову в столь взбудораженном виде), молодой человек побрел дальше, надеясь отыскать свою подругу самостоятельно. 
Покинув пределы госпиталя, Валерия очутилась под дождем.

Чувство дурноты прошло, но опасаясь, как бы этот припадок не повторился с ней снова, девушка направилась дальше.

Надо было сегодня же поставить в известность Ковалец, что уход за ранеными — не её стезя. И если вначале она ещё верила в свои силы, и выдержку, то последний случай окончательно убедил её в обратном. Олег Викторович, конечно, расстроится, узнав о её скоропалительным решении вернуться обратно в провинцию и распрощаться со своими обязанностями, но другого выхода у неё не оставалось. Раз ей суждено в ближайшее время отбыть домой, противиться судьбе она не станет.

Сбежав вниз по крыльцу, Валерия помчалась по улице, однако стоило ей добежать до перекрестка, как из-за поворота улицы появился экипаж, мчавшийся на полном ходу прямо в её сторону.

Пребывая под впечатлением противоречивых мыслей, все ещё атакующих её сознание отовсюду, она не сразу обратила внимание на его приближение, а когда спохватилась, сделав попытку свернуть в сторону во избежание столкновения, уже было поздно.

Наступив на порванный подол платья, Валерия споткнулась, и ударившись виском о что-то тяжелое, упала на пропитанную дождевой влагой землю. Почувствовав во рту привкус собственной крови, она попыталась прийти в себя, и встать с колен, но эта попытка не увенчалась успехом.

Мало-помалу её сознание окутал мрак, а все звуки ушли на задний план, и прежде чем окончательно впасть в беспамятство, она успела запомнить донесший до её слуха знакомый мужской окрик, осаживающий лошадь, которая стала на дыбы.

Глава 2.3

http://proza.ru/2024/05/28/680