Куда подальше...

     Откуда такие берутся? Это как раз понятно. Из Столицы.

     Родители у них почтенные люди. Ветераны последней большой войны. Герои труда. Дипломаты. Вот у этого как раз отец - дипломат. А он сам?
 
     Вечно недоволен страной. Ему-то чего претензии предъявлять? Она, страна,  ему, через его почтенных родителей, всё дала.

     Почтенная столичная школа с двумя иностранными языками. Поступил куда хотел. В столичный вуз. В престижный, как говорится.

      Не выпускали при Советах за границу.  Не виноват ли и сам? Здесь себя вёл так, что не могло не возникнуть подозрения. Там останется. Сбежит, если выпустят. Так его подозревали. Точнее - о нём думали-подозревали. 

     Когда Советы закончились, стало его мотать без продыху и без совести за границу.

      И он стал свой народ с зарубежными сравнивать:

      - Не умеем жить. Недоразвитые, потому что. Обижаемся, например, на поляков за то, что нас ненавидят. Так ведь есть за что. Был бы поляком и я таких, как мы, тоже бы терпеть не мог.

     - Да вы и сейчас, не будучи поляком, такое о нас всех пишете, что  или волосы дыбом, или кровь в жилах бурлит  пузырями, как газированная вода.

      - Так ведь хорошо, что от моих писаний волосы дыбом. Что кровь бурлит, - отвечает он, автор. -  Вот бы и становились лучше. Так ведь нет! Так и остаётесь в своей дремучести. Тараканами пребываете, что ростом ниже плинтуса.

     - Лучше - это как? Такими же,  как на Западе?

      - Культурными людьми, а не упрямыми баранами! - лозунгом чешет он неумытую местную безкультурность.

      И в разговорах, и главное - в своих текстах объясняет всем некультурным представителям того народа, к которому имеет несчастье принадлежать по рождению, что культура - это не только стремление получить свободу.

    Культура, объясняет он в своих пописухах, ещё и мастерство, искусство ею, свободой, успешно пользоваться.

     А вам дали, разъясняет он, свободу, а вы её сразу новому хозяину, якобы с сильными руками, за ежедневную, сытную похлёбку продали.

     Приятно вам, говорит, ощущать на своём горле сдавливающие руки власти. Ведь не придавливает же до смерти. И  хорошо. Так он своим народом, который хочет оставаться самим собой, возмущается!

      Он сам, конечно, умеет своей свободой пользоваться.

     Пишет в своих сочинениях, что он сам ею, свободой, всегда умел пользоваться. Даже тогда, когда другие соотечественники её. Свободу. И в глаза не видели. И только одним ухом слушали. В образе вражьих голосов. Ночью. Под одеялом, например.

      Всё пишет и пишет. И его издают. Те кто его издают, издатели - скорее всего, его единомышленники. Его издателям тоже хочется, чтобы их народ изменился.

    В сторону, в которую они хотят, чтобы народ изменился. А народ упрямый попался! Не хочет меняться так, как они от него хотят.

     Если и меняется, то не туда, куда эти бы хотели, чтобы он изменился.

      Меняется только так, чтобы его отличия оставались. Его, народа, отличия. От других народов. Прежде всего западных народов. Им, автором, наиболее уважаемых. Даже любимых!

      И его, автора, сочинюхи  читать стали меньше. Даже изменившиеся представители народа, к которому он, сочинитель, имеет несчастье принадлежать.

     - Уеду я от вас, тёмных, невежественных. Внутренне не являющихся свободными, - вскричал внутренне свободный, как думает о себе, сочинитель.

      Вскричал так этот внутренне свободный сочинитель. И, действительно - уехал. Ну и пусть продолжает ехать, куда подальше!