Ответ будет потом

Приоткрытая дверь сначала стремительно распахивается сквозняком, потом со стуком захлопывается. Надуваются и опадают на окнах желтые шторы. Из приемной подают знак: время встречи исчерпано. Ермаков поднимается.

Интересный человек Новожилов, с удовольствием потолковал бы с ним еще о зонах покоя, микрозаповедниках, однако сев на полях. Впрочем, если Новожилов не против, то разговор можно продолжить в машине, на пути в совхоз. Конечно, Новожилов не против. И, шагая с Ермаковым по коридору, спускаясь по лестницам, считает нужным предостеречь:

— Не думайте, что успех дела зависит лишь от зон покоя, микрозаповедников, заказников. Сами по себе они ничего не решают. Один заказник в охотничьем хозяйстве, или одна зона покоя, или один микрозаповедник — всё равно, что патрон без пули, пороха, капсюля, без ружья и стрелка. Что таким патроном можно добыть? Ничего! Точно так же и другие принадлежности для охоты ничего не стоят без заряженного патрона. Нужно всё вместе, и тогда будет трофей в руках охотника. Нужен комплекс мероприятий. — И, глубоко вдыхая свежий влажный воздух, который в палисаднике, около голубых елей, пахуч и смолист, Новожилов воодушевляется. Возможно, он склонен к преувеличениям, но сейчас чувствует себя доверенным лицом не кого-нибудь — самой природы! Ее неизменным хранителем. Преданность ей…
Неожиданно мелькнувший в голове вопрос из тех, что мигом улетучиваются, а после в самый неподходящий момент снова дают знать о себе, охлаждает его. Следом и тема разговора меняется.

— Я что хотел узнать, Кирилл Николаевич, — спрашивает Новожилов, — на стене у вас в кабинете репродукция с Ермаком и Сибирью… Дань родству, понимаю, если судить по вашей фамилии. Картина Сурикова, так сказать. И ему тема близкая, знаю, его предок-есаул в походе участвовал. Тут без вопросов. Но почему рядом сценка из Пушкина? Ведь Ермак же — не Пугачев! Не пушкинский герой, в чем соль?

— Да, из Пушкина, — подтвердил Ермаков. — Копия иллюстрации к «Пиковой даме».

— Любимая повесть?

— Как сказать… В общем, да. Но дело в другом.

— Репродукция Сурикова — Сибирь, ее покорение… Стенка на стенку, казаки, хакасы, между ними стремнина. По ней вода, над ней пальба, огонь, дым, А рядом другая картинка… Петербург, спальня графини, офицер с пистолетом — стремной как в угаре, задумал чего-то. Ясно, вместе они неспроста — вот я о чем.

— Я понял, — говорит Ермаков, открывая Новожилову дверцу своей машины и, захлопнув ее, усаживается с другой стороны. — Есть у меня приятель. Из Дагестана
— табасаранец. Такая национальность. Участник Афганской войны. Он одними голыми пальцами может разминировать самый опасный участок. Никакой сверхсовременный робот за тысячи долларов с ним не сравнится. Как это делается, известно только ему. Но своей тайной он не спешит поделиться.

— Ясно, — отвечает Новожилов, прикидывая ситуацию на себя. И решает больше не соваться с вопросом, а рассудить по уму: — Две стихии встречаются насмерть: Царская дружина Ермака и войска хана Кучума. Пушки и ружья против стрел, луков, копий, а изнанка — гибель жизней — завоевателей и защитников. Вечная тема. А по соседству иная вечная тема – страсть к богатству, деньгам, расчет всеми правдами и неправдами. Значит точка совпадения в идее нахрапа. Или акцент на другом? Может, на связке имен? Ермак и Наполеон — на него ведь смахивает картежный тип с немецкой фамилией.

— Так и звезды можно разводить в обувной коробке.

— Речь о другом. О правде художественной. Я ж говорю, скорей Пугачев просится к вашей подборке.

— При желании можно и луну притянуть к себе, и Пугачева к Сибири, — соглашается Ермаков. — Особенно в полнолуние.

Иронию Новожилов пропустил мимо ушей, как бы мимоходом заметил:

— А что там, в Сибири, на самом деле было, одному богу известно. Всё давно преданием стало, мифом.

— А миф с греческого значит — «слово».

С миром магии и загадки Новожилов не связывал Ермакова, пускай он хоть сто раз мнит себя потомком казачьего атамана, и потому без всяких затей сказал:

— А зря ваш приятель табасаранец молчит. Может смело открыть секрет. Оно всем до лампочки. По себе знаю. Никто не вздрогнет, пальцем не пошевелит, чтобы продвинуть, делу помочь. А пошевелит, так никто дороги не даст. Лет тридцать будут мариновать, а потом закопают. А когда прорастет, скажут: «Где вы раньше-то были?»

— Да, — опять соглашается Ермаков. — Таков путь к мифу и в мифе. В реальности всё иначе. Для реальности парадные двери не спешат открывать. А миф в них не нуждается. Огонь личности важней для него. Потому что связан с игрой. К ней пристегивают идеологию и фольклор. Фиксируют задним числом. Когда вспоминают про память.

— Может, оно и так…— говорит Новожилов. — А может, иначе, потому что правда как таковая – как факт, как  удар, еще режет глаза.  Что досадно. — И,  усмехнувшись, дает ход собственной версии: — Вот смотрите, интересное совпадение. Есть такой город Дербент. По-персидски «дарбанд» — закрытая дверь. Там как раз памятник похожей реальности. Стоит на берегу Каспийского моря — не то корабль, не то самолет, а в целом то и другое вместе, — на десять человек экипажа. Скорость 500 километров в час, это при высоте полета три метра над уровнем моря. Что это — символическая фантастика? У нас была экспедиция к южной границе. Ехали через Дагестан, там и увидели этого монстра, списанного в металлолом. 320 тонн. Это к вопросу о закрытых дверях.

Горечь, с которой говорил Новожилов, заставила Ермакова посмотреть на собеседника внимательней, так смотрят, если думают: «А он не так прост».

— Ничего удивительного, — говорит Ермаков. — Реальность просит обойтись без подробностей. Ей удобнее сохранять себя в мифе. Так верней.