Осколки радуги. Часть 1 - Глава 3

Глава 3

Есть своя радость в безумии,
только безумцам ведомая.
(Джон Драйден)

    И вот этот момент, где тумбочка дневального, подобно тотемному столбу стала неким символом и той самой отправной точкой … Какова же ирония?
    Он уже не чувствовал своего тощего тела — лишь позвоночник, что казалось весил целую тонну. Всё, что осталось, — эта невыносимая тяжесть в спине и мысли, роящиеся и грызущие его изнутри. Анаэль ощущал, как проваливается куда-то в пустоту — тошнота, головокружение… Кажется, ещё мгновение — и глаза сомкнутся, а он исчезнет из бытия. Но тут краем зрения он уловил движение — тёмная, бесформенная масса шевельнулась на полу. В мгновение его прошиб ледяной пот, в висках застучало, будто крошечные молоточки выбивали нервное тремоло. Он вспомнил, что уже видел эту сущность — там, в лазарете, когда во сне стал задыхаться и внезапно открыл глаза, — она спрыгнула с его груди и растворилась в темноте.
    Зажмурившись, Анаэль ущипнул себя за запястье.
    — Не помогло? — раздался тихий голос рядом.
    Он вздрогнул и открыв глаза повернул голову. Рядом, лениво прислонившись к стене, стоял высокий юноша и, запрокинув голову, равнодушно разглядывал потолок.
    Анаэль уже дёрнулся, чтобы заорать, как положено «дежурный по роте на выход!», но внезапно понял, что этого делать не стоит. Он понял, что его визави облачённый в чёрную тунику с тёмными взъерошенными волосами — мягко говоря, не вписывается в окружение. Он понял, что он не входил через двери в казарму, а появился словно из пустоты, он понял …
    — Ага …
    — Ну чудесно, — прошептал Анаэль, ощущая, как реальность расползается по швам — теперь у меня психическое помешательство.
    — По-твоему, если ты видишь то, чего не видят другие, — это помешательство? — Юноша наконец опустил взгляд, и в его глазах мелькнуло что-то вроде насмешки. — Может, как раз наоборот — это с остальными что-то не так?
    — Как-то… не очень убедительно, — Анаэль почувствовал, как голос дрожит и слова приглушённые, звучали словно эхо в пустой голове.
    — Я и не пытался тебя в чём-то убеждать. Но как по мне — всё это самокопание излишне, а ты, вижу, в этом преуспел.
    — Что это значит?
    — Серьёзно? Тебе нужно объяснять? Вся эта жалость к себе и нескончаемая меланхолия… аж тошнит. Одни двери закрываются, другие открываются. К чему разливаться в ламентациях из-за каждой закрытой двери? Был бы от этого прок — это было бы уместно.
    Никогда ещё Анаэль не слышал, чтобы нравоучительная речь, звучала так спокойно — его бархатистый, умиротворяющий голос был подобен мелодии, источаемый серебряными струнами арфы, который невольно располагал к себе.
    — К тому-же,— продолжил он — это не твой мир, ты бы сюда не вписался. Все эти начальники со своими тупыми правилами, будут тебе отдавать приказы… Нет, нет — это не твоё. Ты терзаешься, потому что ещё не знаешь себя, не знаешь кто ты есть.
    — И кто же?
    — Помнишь свой сон?
    — Сон? Да, совсем недавно помнил, но теперь не уверен. А при чём здесь это?
    — А то, что это и есть ключ.
    — Старик, вроде как он был моим наставником, и будто я его уже видел раньше… знаю его. Какая-то чушь про миссию.
    — Да. Именно. — он подошёл ближе и как-то задумчиво посмотрел на Анаэля, — Почему, думаешь, ты не отдал концы в лазарете?
    — Не очень понимаю, как это всё связано, более того…
    — Поймёшь позже, — перебил он, — но пока, тебе стоит избавиться от лишних мыслей и принять действительность, даже если она тебе кажется абсурдной.
    — Полагаю, выхода у меня особо и нет. То есть ты… — он на секунду задумался, — а имя то у тебя есть? Хотя, наверное, это странный вопрос.
    — Ну… можешь звать меня Эшу.
    — Эшу… Что-ж, будем знакомы, Эшу.
    За дверью послышались шаги, и через секунду в казарму вошёл офицер. Анаэль, слышал и видел его, но никак не реагировал, даже когда тот читал нотации о несоблюдении воинского устава. Его мысли были заняты другим, и лишь этот ручеёк сознания для него был важен, потому как он впервые стал более ясным, чистым, хотя ещё и неуверенным. Всё же остальное, что было за его пределами теперь казалось бутафорным, менее настоящим, чем его новый воображаемый друг.

    Перед отбоем, когда казарма уже клонилась ко сну, старшина вызвал Анаэля и перед всем составом, с видом заговорщика, раздувающего костёр из солдатских сплетен, потребовал — Так, рассказывай, герой, как ты там старослужащего под монастырь подвёл!
    Дело в том, что по части уже ползли слухи, будто Анаэль — этакий Иуда в камуфляже, настучал на «уважаемого человека». И вот тут самое время развеять туман и вытащить на свет божий всю подноготную этой драмы с привкусом жареной картошки.
    Соседом Анаэля по палате был субъект, который, видимо, состоял в родстве если не с самим генералом, то уж точно с его поваром. Этот «лазаретный Наполеон» творил, что хотел: курил, не слезая с койки (бычки летели в разные стороны, а убирали их, разумеется, «низшие чины»), ночами в палату ему приносили такие яства, что у обычных смертных от одного запаха слюнки текли. Но когда Анаэль осмелился не подчиниться его «царской воле», тот устроил ему в уборной «курс молодого бойца» — без инструкторов, но с особым рвением.
    Синяки, расцветшие на теле Анаэля, как маки в мае, не остались незамеченными — на досмотре, что проводился почти каждый день, их тут же обнаружили. Офицеры, словно следователи из старого детектива, долго ломали парня, но он стоял на своём: «Поскользнулся. Упал…». Тогда майор, человек с хитрецой, сделал гениальный «ход конём» — раздал всем в палатах бумажки и велел написать анонимно о случившемся. Правда вылезла наружу быстро. Не менее быстро, под смешанные чувства облегчения и злорадства, вылетел из лазарета тот самый старослужащий. А Анаэль, неожиданно для себя, стал местной знаменитостью и даже начал получать в столовой двойную порцию — видимо, в качестве премии «за вклад в борьбу с хулиганством».
    Вот такую историю и выложил Анаэль перед сослуживцами, надеясь, что теперь то все успокоятся. Но рано он радовался — может рассказ был не столь убедительный, а может упоминание о двойном пайке затронуло нежные струны души, или точнее желудков голодающих бойцов, но вскоре стали происходить довольно странные вещи. С его шинели начали пропадать пуговицы и погоны, сапоги стали играть в прятки, а шапка и вовсе отправилась в «самоволку». Так что геройство, как выяснилось, штука не столько почётная, сколько очень неудобная.
    Наряду с кроватью, что дарила полузабытьё, рекреационный островок — иначе называемый комнатой отдыха — так же являлся временным убежищем от «сказочной» действительности. Эта комната с партами и стульями использовалась для занятий, которые проводил замполит (самая бесполезная должность в армии, как и сами занятия), но также, она была местом где бойцы писали письма своим родным. Солдата можно унижать массой различных способов, глумиться над ним, но что касается родственных уз и семьи, то это считалось неприкасаемым, и никто — даже самый отъявленный злодей не посмел бы посягнуть на сей священный институт. Святотатство ex officio(9), было дозволительно лишь офицерам, что читали входящую и исходящую корреспонденцию. Потому, упаси Бог, если кому-то придёт конверт с письмом и сердечным пожеланием в виде банкноты, номинал которой будет расценен как неприемлемая цензура и немедленно будет изъят.
    Анаэль каждый день использовал эту возможность, создавая вид человека, увлечённого важными делами, дабы побыть в одиночестве и тишине, ну а если кто-то очень внимательный и любопытный задавался вопросом, почему он не отправляет письмо, то отвечал — что ещё не закончил сочинение.
    В этот момент он был не один. На противоположном конце комнаты, грызя ручку в моменты раздумий над очередной строкой, сидел Леонид — другой новобранец. Анаэль молча смотрел на него, размышляя о его «необыкновенной» заурядности, благодаря которой тот часто получал увольнительные. — Подающих надежды, офицеры не жаловали подобными подарками — такие экземпляры нужно оберегать особо тщательно, а по сему, за пределы части им проход заказан. Мало ли что может случиться.
    — Я бы назвал это реверсивной справедливостью. И допускаю, что это один из китов на котором зиждется этот странный мир.
Внезапное появление Эшу не было сюрпризом, и Анаэль солгал бы себе, если бы сказал, что не ожидал его появления. Впрочем, кому бы он мог сказать, не рискуя получить путёвку в увеселительное заведение для душевнобольных?
    — Ах, сдаётся я пресыщен этой наукой и держу пари — это далеко не конец. — ответил шёпотом Анаэль.
    — Ты всё о своей униформе? Да не бери в голову.
    — Хорошо тебе говорить.
Эшу обошёл стол и сел рядом за стол.
    — Знаешь… выбора может не быть, но всегда есть выход! Кто убьёт себя только для того, чтобы страх убить, тот тотчас Бог станет(10).
    — Будешь глумиться надо мной?
    — Ты что-то сказал? — повернувшись в его сторону, спросил Леонид.
    — Нет, нет … перечитываю своё — и он указал на почти чистый лист.
Леонид, как-то тяжело вздохнул, перечитал своё письмо, затем запечатал конверт и направился к выходу.
    — Ещё одна несчастная душа — заключил Эшу, провожая его взглядом.
    — Почему несчастная?
    — Ему девушка перестала писать. А что это значит?
    О женщина! когда тебя пустой,
    Капризной, лживой случай мне являет -
    Без доброты, что взоры потупляет…(11) 
    Так на чём мы… ах, да. Я не злорадствую, но чтобы найти выход из какой-то ситуации, в первую очередь нужно видеть всю картину в целом. А что мы видим? Трусливых шакалов, что исподтишка пакостят. Сильные даже не телом, но духом не опустятся до такой мелочности. Сильные люди всё делают открыто и говорят, что думают, смотря в глаза. На твоём бы месте, я им преподал урок.
    — Каким образом? — спросил Анаэль, но этот вопрос остался без ответа, потому как его друг исчез так же как появился.

    Было далеко за полночь, когда его разбудил голос Эшу.
    — Просыпайся Эли, время веселиться.
    С трудом приоткрыв глаза, он различил тёмный силуэт на фоне освещённого коридора, но тут же снова зарылся головой в подушку.
    — Ты меня расстраиваешь. Я жажду веселья — раздался голос уже ближе.
    — Отстань! Дай поспать.
    — Если не встанешь, упустишь идеальную возможность.
    — Какую ещё возможность?
    — Возможность сладкой мести.
    Он не смотрел на Эшу, но ясно представил выражение его лица с хитрой улыбкой.
    — Что ты задумал?
    — Для того чтобы узнать, тебе для начала нужно слезть с кровати.
    Неохотно Анаэль всё же перевёл своё тело в вертикальное положение, в надежде удовлетворить его прихоть, чтобы скорее избавиться от него.
    — Вот, умница. А теперь подойди к окну.
Анаэль подошёл и равнодушно уставился на привычную картину за стеклом, где при свете тусклых фонарей туман густым ровным слоем застилал плац, почти скрывая его разметку.
    — И что я должен здесь увидеть?
    — Не там. На подоконнике справа лежит лезвие, возьми его.
    —Что ты задумал?
    — Они спят, но будет лучше если ты не станешь много болтать. Просто доверься мне.
    Неожиданно для себя Анаэль не стал противиться и поддался его влиянию, быть может, потому что его резисторная способность не желала пробуждаться, а может потому что он сам хотел скорее избавиться от компании Эшу зная, что он просто так не отвяжется.

    День начался как обычно — за криком дневального последовало кряхтение с разных углов сопровождаемое проклятиями и казарма, раскачиваясь подобно поршням старого двигателя, постепенно оживилась. Утопая в утренней сутолоке, никто ничего не заметил, да и сам Анаэль уже успел забыть о ночном приключении. Но после физзарядки и водных процедур, его внимание привлёк смех и оживлённый диалог солдат у вешалок на которых висели шинели. Внезапно он вспомнил ночной эпизод, и сердце застучало как барабан османского янычара перед штурмом, в то время как его собственная шинель, изрезанная в бахрому ровными полосами снизу до верху, пугающе напоминала кодекс Ацтеков.
    В ожидании наказания за ночное развлечение —ведь порча казённого имущества дело нешуточное — он чувствовал себя словно заяц в капкане и вздрагивал от каждого резкого звука, проклиная Эшу и себя за свою неспособность противостоять его влиянию.
    Не прошло и получаса, как он сидел перед офицерами. Однако все их гневные реплики, чередующиеся с угрозами, не в состоянии были пробить раковину, в которую он заточил своё сознание в этот момент. Он не произнёс ни слова, и лишь с некоторым любопытством обозревал пустоту сквозь мелькающие перед ним фигуры в мундирах. Офицерам ничего не оставалось, как признать своё поражение. Вскоре они вынесли вердикт о его психологическом расстройстве, связанным с этим инцидентом и оставили его в покое, а сами между тем, отправились на поиски виновных.
    Как ни странно, но за исключением небольшого шторма, этот день был на редкость спокойным для Анаэля. Он был избавлен от всей армейской рутины, и в довершение всего получил новенькую шинель. Для всех же остальных этот день был подобен прохождению восьмого круга ада(12), с нескончаемыми физическими упражнениями и марш-бросками. Кроме прочего, нескольких бойцов постигла кара в виде «дисциплинарного взыскания», потому как в их тумбочках были обнаружены части пострадавшей шинели, хотя Анаэль мог поклясться, что не подходил к ним.

    В эту ночь возбуждённый разум не позволял заснуть. И он был рад появлению Эшу, потому как, не терпелось о многом поговорить.
    — Сказать, что я впечатлён, значит — ничего не сказать.
    — Ты просто показал им их-же лицо. Рано или поздно они всё равно бы его увидели, ведь что есть этот мир, если не зеркало(13).
    — Но я не о том.
    — О чём же?
    — Ты словно знал, как всё будет, словно просчитал всё на несколько ходов вперёд.
    — И убил двух зайцев.
    — Двух зайцев?
    — Обоих … наповал. Я помог разрешить твою проблему и доказал, что мне можно доверять. Можешь быть уверен, теперь никто не станет связываться с тобой.
    — А если бы я сознался?
    — Они бы не поверили, потому как это нелепо.
    — Но ведь кого-то мы подставили.
    — Я бы сказал — отразили подачу.
    — То есть, ты знал, кто… — оборвав фразу, он внезапно задумался совершенно о другом, о чём-то, что прежде было вне его понимания, хотя всегда было в поле его видимости. Словно он видел буквы, но не мог прочесть текст. И ключ к этому пониманию был в шаге от него. В его спокойствии и непоколебимой уверенности угадывалась мудрость и знание чего-то вечного и запредельного. Он, будто распахнув врата, позволил сознанию Анаэля высвободиться из длительного заточения, и теперь оно где-то за пределами вселенной в своей безмятежности равнодушно обозревает всю природу хаоса, которая уже не имеет власти. Тени суетных тревог растворились, словно дым на ветру. Всё, что некогда тревожило его, довлело над ним, — всё это смолкло, уступив место блаженной тишине и чистому свету.
    — To see a World in a Grain of Sand
    And a Heaven in a Wild Flower,
    Hold Infinity in the palm of your hand
    And Eternity in an hour. — словно угадав его мысли, продекламировал Эшу своим ровным, серебряным голосом. Он на секунду о чём-то задумался, после чего продолжил: — Всё пустое… и всё несерьёзно. Мне жаль тех, кто относится к этой жизни иначе. Не проще ли смеяться и нестись босиком по цветущему лугу, залитому светом; не проще ли отпускать в небо шары из ладоней, разбить вдребезги все часы, пить вино из горлышка и писать на воде стихи, зная, что их унесёт волной, а после обнимать первого встречного и верить, что счастье — это просто дышать? Пусть этот мир не такой прекрасный, но он может стать таковым, если не принимать его всерьёз.
    Анаэль был готов разрыдаться от этих слов, что внезапно теплом разлились в его груди, но поймал себя на мысли, что он слышит то, что хочет услышать, когда ему показалось, что в глазах Эшу проскользнул лукавый блеск.

СНОСКИ

9. ex officio - (лат.) по долгу службы.

10. Кто убьёт себя только для того, чтобы страх убить, тот тотчас Бог станет. — фраза из романа Ф. М. Достоевского «Бесы»

11. Строки из стихотворения Джона Китса «О женщина! когда тебя пустой…»

12. Вечный бег по кругу под бичами бесов в «Божественной комедии» Данте Алигьери.

13. Отсылка к цитате У. М. Теккерея: «Мир — это зеркало, которое показывает каждому его собственное лицо»

14. В одно мгновенье видеть вечность,
Огромный мир — в зерне песка,
В единой горсти — бесконечность
И небо — в чашечке цветка. — строки из стихотворения Уильяма Блейка «Предвестия невинности»