Осколки радуги. Часть 2 - Глава 6

Глава 6

   Марси не был достаточно проницательным чтобы распознать ложь, манипуляцию или двойную игру, он не догадывался как используют его друзья, он не знал, как менеджер обворовывает его, что Лялька недостаточно с ним честна, впрочем, может и догадывался, но просто не показывал этого, не желая уподобляться им в мелкодушии. Подобные интриги были ему чужды, и даже если бы он ясно видел изнанку, которая разительно отличалась от демонстрируемого ему фасада, едва ли это его сильно печалило. Он возвышался над всей этой мелочностью, как возвышается могучий дуб над прочей растительностью, которому нет дела до того, что происходит в тени его широко раскинувшихся крон. Он был королём своего мира, а королям, в своем величии не свойственно снисходить до заурядности.

   Любой человек, каким бы он ни был; самым обыкновенным или напротив исключительным, бесстрастным или чувственным, недалёким или же гениальным, на пороге смерти чувствует одно и тоже: связь с реальностью становится менее прочной, чем обычно, вне зависимости от того ожидаемая эта смерть или внезапная. Каждый ощущает прикосновение некой загадочной мистической субстанции, лёгкой и едва осязаемой, которая уже меняет восприятие действительности, словно, кто-то заключает тебя в объятия своими гигантскими, невесомыми, прозрачными крыльями, перед тем как они вцепятся, вырвут и отделят твою сущность от этого мира, чтобы унести в мир иной. Об этом мало кто говорит, мало кто вообще задумывается, потому что привыкли считать своё материальное неизменным, а сделать вывод и осознать обратное можно лишь по ту сторону. Подобные, странные ощущения были у Марси, но он списывал это на свой недуг. Нередко, ему казалось, что он чувствует короткое лёгкое прикосновение, либо же окружающие краски на мгновение становились ярче или же наоборот тускнели, порой окружающие звуки, отдалялись, приглушались, словно он находился в изолированном пространстве отделяющий его от источника этих звуков.
   Всё что было когда-то важным, стало несущественным. Мир, который он побеждал день за днём, принимал новую форму, он распадался и становился расплывчатым и рыхлым, удары Марси не могли достигать цели, потому что цели уже не было. Эта была игра без правил, с предсказуемым результатом, который был не в его пользу. Ничего нет болезненнее, чем осознание собственной беспомощности, вдвойне больней тому, для кого победа была смыслом существования. Он чувствовал себя раздавленным, униженным и оскорблённым, ярость полыхала в нём безудержным пламенем, но в один из дней огонь был укрощён. Нет, он не принял действительность, но напротив, бросил ей вызов и если ему придётся покинуть этот мир, то он покинет его на своих условиях, потому что он Марси — непобеждённый боец, и никто не смеет навязывать ему свою игру, даже сама смерть. 

***

   В сопровождении безликого и молчаливого громилы, неуверенной шаркающей походкой брёл маленький рыжеволосый человек, который на фоне своего спутника был едва заметен. Они прошли сквозь анфиладу высоких комнат с отделкой из красного дерева, освещённых тёплым светом огромных люстр. Убранство интерьеров, таких богатых и благородных, словно призывали вселять уверенность и спокойствие, достойное аристократических особ, однако всякий раз, ступая по этому паркету, Барни ощущал холод в своих конечностях, казалось, что пульс замедлялся, а время тянулось и становилась вязким и неприятным как дегтярная смола. Всякий раз, находясь здесь, он ощущал себя перед ступенями, ведущими на эшафот. Подойдя к высокой, тяжелой двери, верзила неспешно отворил её, отодвинулся в сторону пропуская гостя и закрыл за ним дверь. Барни вошёл в помещение и погрузился в душный полумрак. Парчовые шторы наглухо закрывали окна, не давая ни единого шанса дневному свету проникнуть в комнату и лишь свечи канделябра, размещавшегося на краю массивного стола из морёного дуба, боязливо источали дрожащий свет.   
Франк, довольно крупный мужчина, сидевший за столом, в своём чёрном костюме, и такого же цвета рубашке и галстуке, был едва отличим от окружающей его тьмы, он словно сливался с ней, словно она являлась продолжением его, и невольно казалось, что, будучи её частью он заполнял собой всё пространство помещения. Как затаившийся громадный питон в момент охоты, он сидел неподвижно и лишь пламя свечей, отражающихся в глазах выдавало его присутствие.
— Здравствуй, Барни — произнёс он привычно медленно и тихо.
   Никто никогда не слышал звук голоса Франка в обычном тоне и тем более в повышенном. Его голос не нарушал тишину, а словно был её продолжением, таким спокойным, ненавязчивым, гармоничным, но отчего-то пугающим. Он нашёптывал, погружал в гипноз, усыплял бдительность и, хотя обычно он был немногословен, а сами слова были едва слышны, каждое из них имело большой вес и запоминалось надолго. Франк был чрезвычайно умён и понимал, что шёпот сильнее любого крика, а молчание сильнее шёпота. Если собеседнику приходится прилагать усилия, чтобы услышать речь, он эту речь запомнит куда лучше, чем если бы она была произнесена привычным тоном. Крики же напротив, кроме того, что они демонстрируют слабости, они ещё и заставляют сознание собеседника избавляться от информации, как от всего неприятного.
— Сэр …
— Проходи, — его рука медленно поднялась и указала на кресло, — Как прошёл разговор с Марси?
— Он не стал возражать и сразу согласился, — быстро пролепетал Барни, внутренне радуясь, что принёс хорошую новость.
— Сразу согласился — задумчиво повторил Франк и замолчал.
Некоторое время он смотрел куда-то в пустоту, затем его взгляд переключился на Барни. Барни же боялся пошевелиться, боялся дышать и даже думать, поскольку ему казалось, что Франк старается прочесть его мысли. Отчасти, это было правдой, Франк нередко использовал молчание как приём, который был не менее эффективным чем полиграф. Под молчаливым пристальным взглядом, большинство людей выдаёт язык тела. Если им есть что скрывать, редко кому из них удаётся избежать паники. Здесь либо нужно иметь незаурядное самообладание, либо убедить самого себя что это не ложь. В Барни он видел страх, но не видел лжи и это его привело в некоторое замешательство, потому он попросил его детально рассказать, в каких выражениях Марси проявил своё согласие и какие эмоции были у него в тот момент.

    Франк очень тщательно контролировал всё, что затрагивало его интересы и имел всю необходимую ему информацию, поскольку именно владение информацией он считал самым важным пунктом в ведении любого бизнеса. О Марси он так же знал всё, что ему было нужно; о его личной жизни, о привязанностях, тренировках, о физическом состоянии, он знал и о болезни Марси, и всё же не понимал, почему так легко тот решил сдаться. Франк ожидал сопротивления, но его не последовало, это было не в характере чемпиона и теперь эта ситуация надолго завладела его мыслями.
   Франк, как и Марси был выходцем из неблагополучного района, как и Марси, он рано узнал, что такое голод, боль, жестокость и разочарование, но благодаря своему характеру и исключительному интеллекту, он сумел создать свой мир и взять его под контроль. Он стал значимой фигурой в своём родном городе, и несмотря на то, что его деятельность нередко выходила за рамки легальной, он был человеком, с которым считались все влиятельные персоны, включая законодательную власть во главе с мэром. Каждый день, облачаясь в свой чёрный костюм, он совершал привычный ритуал, который всякий раз оставался неизменным: он садился в кресло и в тишине, закрыв глаза, пролистывал страницы прожитой жизни. Это не было ностальгией или какой-либо ещё сентиментальной чушью, с психологическим подтекстом. Он это делал чтобы напомнить себе кто он есть, ибо если однажды он это забудет, то его мир может пошатнуться. Возможно, он желал бы сбросить с себя это облачение, эти каменные доспехи что висели на нём стотонным грузом и выйти из тени, навстречу солнечному свету, свободе и уйти в никуда в поисках иллюзорной синей птицы, но осознание того что он добился желаемого, а значит такого было его предопределение, не позволяло допускать подобных мыслей, считая их недозволительной слабостью. Делая определённый выбор, мы вынуждены принимать всю ответственность и все обязательства, связанные с этим выбором, чтобы не нарушать гармонию установленного порядка, и если мы не будем придерживаться собственных же правил, то вскоре по принципу домино рухнут и общие устои, и вскоре всё мирозданье поглотит первозданный хаос и унесёт его к истоку времён.
   Франк был идеалистом, и смотрел на мир через призму собственных убеждений, где дисциплина и порядок являлись основополагающими элементами и всё же … где-то глубоко внутри под плотным панцирем трепыхалась раненая, но ещё живая сущность, которая некогда являлась чистой основой, квинтэссенцией, началом начал.