Детство одного сетевого суслика, оглушенного

ДЕТСТВО ОДНОГО СЕТЕВОГО СУСЛИКА, ОГЛУШЁННОГО ДВАДЦАТЫМ ВЕКОМ


Город Раквере, (он же Везенберг) на севере Эстонии. В 2000 году в нем наличествовало 17000 жителей, театр, 2 кинотеатра, библиотека, аэродром, вокзал и древний (1 3 века) замок на холме над городом. В течение последних восьми веков он принадлежал Тевтонскому и Ливонскому ордену, Швеции, Дании, Польше и Российской империи. Извините, если что-то пропустил. За несколько месяцев до второй мировой войны в этом городе родился я. И значит, здесь находятся мои корни.

Первое воспоминание тонет в моих протестующих криках. Я понял, что родители отдают мою коляску, т.к. я из неё уже вырос. Нет. Нет!

Следующие воспоминания  уже связаны с мировой бедой. В мою жизнь вошли бомбардировки. Помню, как стоял у окна нашей квартиры на первом этаже. И тут вдруг налетает бабушка, хватает меня и оттаскивает от окна. А на улице как крупные лягушки в мою сторону прыгают комья земли. Потом во время бомбардировок бабушка и я прятались под кухонным столом. Был случай, когда дом затрясся как в лихорадке и квартира заполнилась похожей на дым мелкой пылью.

После этого отец вывез нас с мамой на хутор к знакомым, где бомбы не докучали. Бабушка предпочла остаться сторожить дом, читая любимые романы Ринальдо Ринналдини и Граф Монте-Кристо. Хутор представлял  для меня совершенно новый мир. Но об этом своем опыте я расскажу позже. 

Меж тем нам стало ясно, что линия фронта неумолимо приближается, принося с собой неслыханные разрушения. И мы  двинулись  на запад, в Таллинн, подальше от огня сражений. Но как известно, в огне брода нет. Мы попали под массированную бомбардировку в самом Таллинне. Помню ночь, освещенную горящими зданиями. Взрывы. По шоссе, ведущем из города, тащатся испуганные беженцы вроде нас.  Обрывки разговоров. "Это только начало". "Город заминирован."

Мама предлагает отдохнуть -  ребенок устал. Но мне так страшно, что я кричу- Нет. Нет! Пойдем скорей! Массовый поток вырвавшихся  из ада влечёт нас вперёд. Кое кому удается  договориться с хозяевами конных повозок и, погрузив на них свой скарб, следовать за ним пешком. Вот и мы в числе таких счастливцев. Нас пустили к себе два каких-то оторвавшихся от своей части немецких солдата .  Место находится для наших чемоданов и даже для меня.  Вдруг на пустыре у дороги  появляется  горящая машина с бензобаками в кузове. Несколько человек пытается сбросить их. Нас охватывает страх. Родители прыгают в повозку и мы мчимся вперед  на полной скорости.  Через несколько мгновений за нами раздаётся взрыв и  поднимается столб темного дыма. И это не единственный случай - по краям дороги то и дело бросаются в глаза искалеченные и сгоревшие машины и трупы лошадей.   

Впереди портовый город Пярну. Тут тоже полыхают пожары. Наши пути расходятся.  Солдаты надеются попасть на корабль. Мы же решаем, что безопасней  найти хутор в лесу, чтобы переждать прохождение линии фронта.  И нам это удаётся. Мы возвращаемся в Таллинн через некоторое время  уже с русской военной колонной. Офицер угощает меня конфетами. А потом сказочное путешествие  в Раквере на открытой платформе товарного поезда. Правда вначале родной город  нас пугает. Близ вокзала сплошные развалины. Но чем ближе к дому, тем более мирно выглядят улицы. А вот и наш дом, наш очаг, целехонький и приветливый.

Стоит сказать, почему  Раквере был  привлекательной мишенью для  обеих воюющих армий. Дело было в  военном аэродроме. При этом случалось и так, что  бомбы попадали  в аэродром, занятый своими же частями. Местные жители   научились безошибочно отличать по звуку немецкие и русские бомбардировщики в то время, как  небо было всё испещрено  их эскадрильями, летящими  к более дальним целям. А на земле в тыловых городах на радость мальчикам с грохотом проползала военная техника. Помню танки на пустыре у ветряной мельницы в последние дни перед немецким отступлением, кто-то из прохожих объяснил мне, что это были  Пантера и Тигр. Вид у них  был крайне угрожающий. А несколько месяцев спустя  уже проезжали советские Т34, кромсая булыжную мостовую. И мы с моим другом Аго спорили о достоинствах военных грузовиков  ЗиС, Газ,  Студебеккер, Ман и Опель Блиц...  Взрослые  же обсуждали штабеля горящих трупов в концентрационном лагере Клоога недалеко от Таллинна.

После войны я с другими мальчиками исследовал воронки от разрывов бомб,  и  то что мы обнаружили было для меня откровением.  В недрах земли  в расколотых взрывами камнях обнажилось нечто чрезвычайно древнее, а именно  отпечатки трилобитов, ископаемых возраста сотен миллионов лет. Отсюда возник мой интерес к палеонтологии и я стал с энтузиазмом читать  популярные книги академика Обручева и лепить из пластилина доисторических тварей.

Передышкой между военными ужасами были месяцы, проведенные на хуторе на безопасном расстоянии от Раквере . Как мы подружились с семьей, приютившей нас, я не помню, но дружба эта продолжалась и после войны. Две девочки из этого семейства ходили в школу в Раквере и время от времени жили у нас. Этот хутор был известен загадочной гибелью скота мужского пола. Да и у людей были свои странности. Отец семейства выпивал и в пьяном виде гонялся за женой с топором, хотя в трезвом виде был человеком вменяемым и вполне разумным. По ночам он слушал радио Москвы и делился с односельчанами  услышанным. Как ни странно на него  никто не донес и погиб он кажется уже после войны в  пьяной драке.

Помнится, что в некоторые дни в городе появлялись русские военнопленные. Они ходили по домам, предлагая свои услуги в обмен на еду и тёплые вещи. Однажды после их визита пропал отцовский велосипед . Представляю такую беседу с похитителями велосипедов : Мы знаем вас, но после вас велосипед пропал - Нет- нет, это не мы. Ну да не огорчайтесь - небось он ещё найдётся. Такая беседа вряд ли состоялась, но велосипед через непродолжительное время действительно нашёлся.

Однако пора вернуться к дому, в котором мы жили после войны, и его обитателям. Фактически это было два одноэтажных здания( в общей сложности состоящих из  пяти квартир), расположенные на одном участке, принадлежащем семье Моорбергов. При советской власти подобных частных домов осталось мало, поэтому хозяева были подчеркнуто скромны, не вмешивались в разборки жильцов и тем более в их хозяйственную жизнь. Сами они владели большим садом, десятком кур и не меньшим количеством собак и кошек. Хозяйка хвалилась тем, что ей не приходится мыть посуду, т.к. она приучила их всё вылизывать дочиста. Не знаю, стоило ли этому верить или это была шутка.

За стенкой от них   обитало семейство бывшего милиционера, державшее корову-рекордсменку. В другом доме жила мать ссыльного по неизвестно какой статье, которая натурального хозяйства не вела. Наша семья занимала две комнаты напротив. Отец работал в телефонном узле, отвечая за рабочее состояние телефонной сети  некоторых территорий ракверского района. Распоряжения по ремонту он отдавал  по телефону дни напролёт, куря крепчайший самосад. А мама, хотя могла зарабатывать шитьём, предпочла не зависеть от клиентов и  кого бы -то ни было и разносила почту. Наше скромное хозяйство включало 5-6 кроликов, три куста крыжовника, куст ревеня,  флоксы и чудесный шиповник. Оставшаяся ещё  одна комната принадлежала родителям  большого начальника, которые воспитывали своего внука весьма суровыми методами. То и дело беднягу гоняли по двору, заставляя выкрикивать покаянные речёвки, либо писать извинения по многу-многу раз. У себя под письменным столом они держали поросенка,  каждый год  нового.  Против поросят  соседи не возражали, но запах жареной несвежей свинины было так же трудно вынести, как крики истязаемого ребёнка.   

Не менее шумная часть нашего ковчега, настоящий Гайд-парк, находился во дворе между квартирами бывшего милиционера и  матерью ссыльного. На своем крыльце милиционер предаётся воспоминаниям." Помню едем  мы по вверенному нам району и тут я вспоминаю, что имярек гуляет на воле. Подъезжаем. Говорю ему - выходи, и он выходит. А мы ему пулю в жопу и едем дальше, пока не встречаем еще одного гада... " и т. д. .Слушая это, пожилая женщина , мать врага народа, поворачивается к милиционеру задом и задирает юбку. Милиционер плюет,  добавляет "Сибирь по тебе плачет" и удаляется.  Но обмен любезностями  остаётся без последствий - доносов наш герой не  пишет может быть потому, что все мы покупаем свежее молоко у его жены.  Но всё равно время было такое, что жить приходилось в  страхе. Был  утвержден план и составлены списки эстонцев - " классово чуждых элементов", подлежащих  высылке далеко на восток,  в Сибирь или Казахстан. В течение нескольких дней 1949 года  по городу  циркулировали грузовики с арестованными  и  наша семья  с ужасом ожидала стука в дверь.

После войны жителей нашего города периодически мобилизовали разгребать завалы и сносить руины. Это не касалось нас с бабушкой. зато мы часто стояли в многочасовых очередях, отоваривая продовольственные карточки.

Однажды летом после войны в нашем доме гостил мальчик Витя. Ему все было любопытно и вызывало желание делиться со мной.  То и дело раздавался его голос : "Тыну, смотри! "Это были первые русские слова, которые я узнал.  Я и по сей день слышу его голос. Моими друзьями - приятелями были мальчики и девочки из близлежащих домов. Вот среди них появился миниатюрный глазастый мальчик Лёва. Девочки в нем души не чаяли. Было обидно, но что поделаешь. С красотой не поспоришь. Но однажды неожиданно мы узнали, что Лёвин отец совершил самоубийство. Как это могло случиться? К ужасам войны и высылки прибавился еще один кошмар и Лёвино семейство скоро покинуло свою квартиру.

Но  вот уже наступает время пойти в школу. В какую, вот вопрос. Выбор школы означал в первую очередь выбор иностранного языка. В течение нескольких сотен лет всем  в Эстонии было известно, что господа говорят по-немецки. Практически всё дворянство состояло из остзейских немцев. Ремесленники  и образованные эстонцы осваивали немецкий язык, т.к. он  служил  языковым лифтом в более высокие социальные слои. Но после войны, проигранной Германией, немецкий язык перестал выполнять эти функции. Родители взяли меня из школы, где преподавали немецкий и перевели меня в другую школу с преподаванием английского. И учителя (особенно учитель математики) и ученики оказались очень даже симпатичными. Смешной дополнительный аргумент - в первой школе девочка, пробегая мимо,  оторвала хлястик моего пальто. Эта  история почему-то  запомнилась и потом всплывала неоднократно в памяти.

В школе все идет своим чередом. Меня принимают в пионеры. Гордо показываю маме и папе свой красный галстук. Странно, но кажется, что они не очень  разделяют мою радость. Меж тем я участвую в  стихотворном конкурсе  местной газеты. Пишу о  зубовном скрежете банкиров - поджигателей войны. Но народы всех цветов кожи борются за мир и мы конечно победим. Не блеск, но третью премию получаю.
 
Приближалась смерть Сталина.  Ходили слухи, что на календаре, который рассылали подписчикам, был нарисован гроб Сталина... Но основное население было убеждено  - в реальном мире нет места для такого события, как смерть Сталина. Он вечен. И вдруг... бюллетени о здоровье, дыхание Чейна-Стокса, предсмертные хрипы вождя. Помню день похорон. В школе меня неприятно поражает, как изменился тон учительских речей.  Где скорбь, где смешанное со страхом уважение? До разоблачения культа личности Сталина на двадцатом съезде партии было еще далеко, но при упоминании бывшего вождя появилось какое-то  подмигивание.  Это меня смущало.

Дома о смерти Сталина речи не было -  родители были слишком напуганы настоящим и не знали, чего можно ожидать в будущем. Хотя молодое поколение осмелело и в итоге в нашей жизни стало больше правды.  Это позволило изменить многое. Вскоре после съезда стали возвращаться политзаключенные. Наступили новые времена.