Дураково поприще

Макар Максимович Донской.
РУССКАЯ ГОТИЧЕСКАЯ ЛИТЕРАТУРА.
Эра мистического реализма и сентиментализма.
ДУРАКОВО ПОПРИЩЕ.
Повесть.

Главная тема: "Самоубийство".


ОТ АВТОРА.

Сюжет является сутью произведения, его главной историей. Сюжетная история бывает правдивой и не очень. Отчего это зависит? Например, от реальности, взятых за основу событий. Я стараюсь, чтобы не потерять индивидуальность, непременно что-то упоминать в произведении из своего личного опыта, какую-нибудь частность. Даже многие уверены, будто я написал, — все абсолютно, — про себя. И не смущает их другая эпоха, и антураж, сопутствующий ей. И все же прототипом своих произведений я не являюсь и никогда им не был, и не задумывался как прототип. Посему и текст "Дураково поприще" не должен становиться для вас автобиографическим откровением...


ОБ АВТОРЕ.

Макар Донской (Маддо) — мистический писатель, создатель готических произведений в жанре "Хоррор". Отмечен наградами за весомый вклад в сохранение традиций и развитие современной русской литературы. Исследователь в области этимологии, этнографии; русского, казачьего, тюремного фольклора, а именно устных традиций, относящихся к легендам и суевериям. Священник-экзорцист. Монах-целитель. Родился в 1972 году. Жил на Сахалине. После смерти отца переехали с матерью в Москву и поселились в микрорайоне Орехово-Борисово. С 11 лет принялся за чтение. В квартире находилась богатая библиотека, унаследованная от бабушки. Книги стояли в книжных шкафах за стеклами, собраниями сочинений известных мировых классиков. Тринадцатилетним парнем примкнул к банде подростков, среди которых был самым по возрасту младшим. В группе получил все необходимые для ведения профессиональной преступной деятельности навыки. После окончания школы и службы в вооруженных силах СА, стал членом Ореховской ОПГ. В 1996 году по благословению старца Илия (Ноздрина) в Оптиной Пустыни начал свой монашеский путь. Постриг в малую схиму принял в 2002-м, на Соловках. В священный сан рукоположен в 2008 году, в Задонске. Проходил служение в Русской Духовной миссии в Иерусалиме в 2008-2009 гг. Рекомендован для служения в отдел внешних церковных связей Московской Патриархии. Временно выполнял обязанности штатного иеромонаха в Иоанновском монастыре г. Москвы. До принятия сана неофициально поработал в разных местах (без трудовой книжки), общался с людьми многих профессий. Пробовал себя как резчик по дереву, музыкант, художник, фотограф. Провел несколько лет в совершенном уединении, живя в лесной глуши. Затворник. Старец. Принял в своей келье свыше 15 000 посетителей. Удостоился дара чудес, среди которых особое место занимает таинство Неопалимой Купины, возжигания во всякий момент огня, не обжигающего любых человеческих рук, при прикосновении их к открытому пламени. Вернулся в Задонск в 2010 году и направлен вторым священником в храм Святой Троицы в село Тербуны. С 2010 года — по благословению правящего архиерея — начал проводить регулярные отчитки в храме и посвятил этому, — в общей сложности, — 10 лет, проведя более 500 массовых изгнаний нечистых духов. Принимал людей, страждущих ото всяких болезней, на протяжении 14 лет — у себя на дому. Оказывал молитвенную помощь и в других вопросах. Совершил 400 индивидуальных сеансов экзорцизма. Удостоился от Бога дара прозорливости и чудотворений. В 2021 году издал первую свою книгу “У церкви стояла карета”. Удостоен ряда медалей за литературную деятельность от Российского союза писателей. В 2024 году автору исполнилось 52 года.


ДЕЙСТВУЮЩИЕ ЛИЦА:

Иаков Летаврин — портной.
Дворник — полицейский соглядатай.
Горничная — служанка генеральши Аплодистовой.
Городовой — страж порядка.

Двойник городового — сатана.
Призрак — сатана.
Поп Кондрат — черт.
Поп Роман — черт.
Поп Каллистрат — черт.
Поп Никодим — черт.




События происходят в Москве, в 1910 году.




Не смотрите на меня, что я смугла,
ибо солнце опалило меня...
/Книга Песнь Песней/


ГЛАВА ПЕРВАЯ.

Иаков Летаврин — живущий на окраине Москвы портной, владеющий ателье, но не имеющий заказчиков. Он вдовец. Взрослые дети не желают разговаривать с ним, находясь на попечении его старой тещи. Летаврин ненавидит свою бедность, а еще более профессию, ремесло, которое он унаследовал от отца своего; швец горбатит спину над выкройками, и часами ворчит, укоряя дело, которому всецело принадлежит  с юности, называя его дураковым поприщем.

Иаков кроит костюмы для покойников. И в престижном сем занятии — у него имеется еще конкурент! Мало того, что Кронид украл его вывеску, а Наум присвоил незаурядность собственного стиля портного; так еще некто Аркадий выстроил трактир неподалеку от “Ателье Гланури”, и теперь шныряющие пьяницы, обнимающие столбы и фонари, составляют непроходимую сетку, матерясь и цепляясь до проходящих там заказчиков Иакова Летаврина.

Именно с расстройства, фрачник частенько днем ложился на неудобную кушетку. Долго и беспокойно засыпал Иаков, а совсем погрузившись в сон, не мог расслышать, если к нему стучались.

Случилось как-то однажды, что служанка, уважаемой всеми генеральши Аплодистовой тщетно прождала возле входа в “Ателье Гланури” несколько часов, ломая дверной молоток. Наконец, сообразив, что небось уже не дождется сюртука для покойного мужа своей хозяйки, горничная рассказала дворнику о нерасторопности портного Летаврина. Усердный блюститель чистоты и порядка, затянутый фартуком дворник, опершись на метелку, с видом знатока, немедленно сигнализировал в свисток. Явился городовой, и, вызвав плотника, приказал ему сломать дверь в таинственную мастерскую мерок и швов, полагая верно, что бедняга Летаврин скончался.

Иаков Летаврин, очнувшись от глубочайше праздного, дневного сна, и увидев у своей кушетки толпу любопытных лиц, не вздумав ерепениться, тут же покрыл себя  толщей самоукорений. Он насиловался, бился,  вязался, пытаясь заслужить расположение их, а затем, испугавшись пристальных взглядов, заткнул себе рот, стиснув зубами деревянную линейку.

Полицейский страж, верзила и дуботолк, вначале раздосадованный тем, что вломился к спящему человеку, поправив вертикальным движением ладони стальную кокарду и подтянув портупею, вежливо заметил Летаврину:

— Дурнига вы, и всех нас озадачили! А теперь еще насмешили. Должен сказать, ведете вы себя презабавно-с! Что ж, разрешите откланяться, меня ждет служба.

Зеваки покинули ателье. Генеральская прислуга забрала сверток с костюмом. А портной решил повеситься.


ГЛАВА ВТОРАЯ.

Летаврин берет веревку, перекидывает ее через матицу, завязывает петлю. Вытерев сзади об рубаху влажные руки, он устанавливает квадратный табурет на место своей будущей смерти. Распахивает дверцы шкафа, двигает ящиками встроенной конторки, и волнуясь, снимает с полки письменный набор. Ставит на стол чернильницу, набузоривает сосуд, и обмакивает перо. Наносит прямые штрихи на листе ослепительно белой бумаги.

Ему жутко. С любопытством глядит Иаков вверх, на приготовленную им  широкую петлю. Ему вспоминается умершая жена, дочь купца первой гильдии, богатейшего человека на Смоленщине, привыкшая с детства к роскошному образу жизни, истосковавшаяся за бледным обслуживателем похорон, закройщиком фасонов для насельников гробов; она покинула мир, исполнившись  преданности Летаврину. Упреки супруги не тронули нрава Иакова, скорее ожесточили, усилили его холод и отчуждение. К ее дальнейшим попыткам вернуть потерянное счастье, и взываниям к его чувствам, Иаков Летаврин не проникался сочувствием. Устраняясь от объятий второй половины, и оставаясь всегда непреклонным, прикрывал он свое скопчество безвкусной иронией, сопровождая отказы от близости раскатами громкого смеха. Вот его красавцы, быстро повзрослевшие, безжалостные дети, обвинившие Летаврина дураково поприще в смерти их матери, столь сурово обошедшиеся с ним… Припомнились портному докучливые посетители его ателье, глупцы, насмешливо разглядывавшие выставочные экземпляры, и ничего не заказывавшие… Попеременно предстали их лица Летаврину в мысленных образах. Заполнивши его мир вожделений, казнили и разили воспоминания внутренней болью. Изранили Иакова несносную обидою.  Сжали князю иголок — душу и тело.

Мужества хватило Иакову на полчаса. Самовольный уход из жизни, осуждаемое обществом убийство себя, манило и дальше, причем ранило куда меньше, чем  былые обиды. Устав плутать по закоулкам совести, убегая от тяжести гнета укоров детей, Летаврин решил не замерекивать, оглядываясь на рассуждения типа: выбирает ли он правильное направление. Натянутые нервы его требовали остановки сомнений, растущих от продолжающихся колебаний. Ощущение присутствия липкого невидимого существа, некоего разумного вибрирующего сгустка, сорвавшегося с иллюстрации к адским кругам Данте, ветвисто-рогатого плотоядного чёрта, пугало портного Летаврина, тошнило его тело, порождая противный холодок тревожных мурашек, растекающихся по спине.

С наступлением сумерек создавшееся положение и нарастающая агрессия, явно набирающего силу беса, усилились, заставляя Летаврина неизменно двигаться и предпринимать конкретные действия для приближения кончины и достижения успокоения.

“Ведь дело в чем?!! Освободиться! И только!!!” — полагал он. А если бы в последний миг ангел с неба воззвал к Иакову и остановил его преступный замысел? О, это желанное, не прекратило бы, конечно, скоропостижного поступка его, портного, терпеливо ожидавшего смерти последние два года, вдоволь настрадавшегося, натерзавшего себя думками о Страшном Суде, о Рае и Аде, о бессмертии своей души. Ах, если бы до конца, точно быть уверенному, наверняка знать, что душа станет лебедем!? Вот тогда и жить начать можно по-другому. В церкви пасхальное “Христос Воскресе!” — всегда поддерживать ответным гласом “Воистину Воскресе!” Яйца святить, и приносить к столу со службы кулич, да внимать его высокопреподобия проповедям, наставлениям в том, будто всегда люди верные должны благодарность приносить и Бога молить.

Иаков, не разувая белых штиблетов, прилег отдохнуть и сразу обнаружил у себя за спиной злого духа со внешностью карточного джокера, лежащего на одной с ним подушке. “Что же они так заедают? — удивился он. — Не могут дождаться смерти? Отчего гонят туда, где только тьма и более ничего нет?!!” Иаков обернулся. Сатана в ночном колпаке, пристроившись за ним, благодушествовал. Голова нечистого имела одно подобие и размер с Летавриной, а вот тело князю мрака заменяла сизая дымка, истончаваясь, утекающая вверх.

Джокер фрачнику ничего не сказал... Иаков заметил только, вроде тот, как-то по-особенному что ли, счастлив… Если бы Летаврину представилась возможность упасть с кровати, погрузившись в продолжительный обморок, он воспользовался бы ею. Только вот чувствовал себя Иаков Летаврин, не гибче любой из железных балок, положенных под кровлею в швейном цеху. Ему бы вскочить да побежать, как обычно делают все в таких случаях, а Иаков не в состоянии двигаться, хотя ведь сатану реального, он в жизни никогда не видел.

Намаявшись, Летаврин и не заметил, как заснул, свернувшись калачиком на топчане. Проснулся портной от того, что ясно расслышал слова: “Ты ведь собрался? Смотри же, не отступай! Сделай то, к чему приступил…” Пробудившись в недоумении, глядит Иаков Летаврин, вот в ногах у него, почти у самого края, сидит фараон, тот самый, что приходил накануне. Кушеточка ведь к стене прислонена, а городовой, каким-то образом втиснулся в узкий проем, замерев неподвижно лицом к зеленым обоям, повапленным с четырех сторон городского лицемерия. “Как? Неужели, опять я проспал, и снова мне взломали дверь?” — подумал Иаков. Оставленная на столе керосиновая лампа, ровным светом искрила и перламутрово переливала портному заспанные глаза. Он взглянул на часы. Без пятнадцати минут одиннадцать. Послышался шум за окном. Летаврин поднялся с кровати.

— А ведь я, кажется, проспал, — виновато закряхтел он.

Подойдя к задвинутой шторе, Иаков Летаврин сразу же обернулся, со всем вниманием уставившись на место, где находился представитель закона. Там никого не оказалось.

Холодный пот тут же выступил на лбу у Летаврина. Мгновенно привиделись ему две широкие дороги: возле одной цвели сады, били фонтаны, по другой стремительно мчались экипажи. “Еще ли медлить? Или же непременно приступать? Да, пожалуй, сразу можно и покончить со всем”, — засуетился портной.


ГЛАВА ТРЕТЬЯ.

Летаврин взметнулся на табурет. Поставленные на твердую опору ноги, он соединил вместе, чуть раздвинув мыски. Впервые в жизни Иаков решил помолиться. Не зная никаких молитв, он обратился к Богу, своими, исполненными горечи и всепрощения словами:

— Господи, помилуй меня и прости, и позаботься о моих детях, хотя они и живут в достатке, не оставляй их в бедности, в скудости подай им пропитание, чтобы всегда хватало им на хлеб и на мыло.

Как только фрачник эти слова произнес и потянул руки к веревке, чтобы накинуть ее себе на шею, тотчас вылетела опора у него из под ног, так точно вышиб ее жуткий некто, загадочный  и невидимый… 

С потолочной матицы посыпались поперек комнаты горсти зерна и гороха…  Потянуло святками, масленицей, Юрьевым днем… И предстали пред взором изумленного портного Летаврина четверо священников: Кондрат, Роман, Каллистрат и Никодим.

Только назвались явившиеся  швецу по именам, как полыхнуло за окнами, собралась туча черная, раскошмарила ателье и улицу внезапными громовыми ударами, и разразился ливень. Маленькие речки побежали по стеклам, и громко по крышам затарабанил град.

— Преполовение! — страшно закричал Кондрат.

— Не прощу! — остервенело вопиял Роман.

— Давай деру! — залупив глаза, напирал Каллистрат.

— Не отпущу! — сильно зашумел Никодим.

Четыре попа расселись за столом. Один подтянул к себе листок, пододвинул чернильницу, взял в руку перо, и, с любопытством разглядывая робость поднявшегося с пола Иакова Летаврина, приготовился писать.

— Не бойся! — успокоил его Роман. — Мы не суд.

Однако от всего их сидения веяло на Летаврина не чем иным, как только судом. Вот, смотрит швец, — Кондрат — этот, точно судья, хотя и виду не подает. А Роман? Сей, конечно, прокурор. Каллистрат, тот доброжелательно смотрит, — значит, адвокат. Никодим, усевшийся за перо и чернила — секретарь. У Кондрата морда собаки. У Романа — голова барана… У Каллистрата — внешность змеи… А у Никодима, у того — клюв птицы.

— Почему ты хочешь покинуть мир? — поинтересовался у Летаврина страховидный пес Кондрат, роскошно одетый в священническую угольную рясу.

— Как ты можешь оставить бренное тело? — задал вопрос молодцеватый баран Роман, наклонив вперед лоб, и удальски тряхнув загнутыми внутрь рогами.

— Почему тебе не подумать о рае? — наставительно взглянул на него мглистый змей Каллистрат, недоуменно озираясь на края своего одеяния, самостоятельно елозившие по паркету.

— Меня ничего здесь не держит, — признался Летаврин. — Жить мне не зачем и не для кого.

Птица Никодим, издавая противный царапающий звук, застрочил, старательно фиксируя каждое слово фрачника, карябая бумагу, чихая и фыркая от резкого запаха чернил.

— Ты хорошо жил, — сочувственно произнес он. — Подпишись внизу.

Портной Летаврин поставил свою подпись на листе.

* Читателю будет примечательно знать, что все явившиеся Летаврину животные, хотя и носили поповские рясы, а не имели наперсных крестов, так как носить их стали священники только при Николае Втором, а дело происходило при его отце, Александре Третьем.


ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ.

Кондрат, поднявшись, произнес:

— Мы признаем тебя самым добрым и отзывчивым человеком, в минуту смерти вспомнившем о своих детях, и просивших для них хлеба и мыла…

Роман торжественно загремел:

— Тебе предоставляется право проследовать за нами в рай. Мы четыре животных, охраняющих вход. О тебе, портной, есть решение, согласованное с начальником тишины. Ты можешь войти. К спасению предопределен ты еще прежде своего рождения. Ныне же признан святым; равным — лучшим из преподобных отцов, за свое воздержание в браке от близости с женой. За пренебрежение вином и мясом, консервами из тунца; гнушение медом и квасом…

Каллистрат возгласил:

— Следуй за мной!!!

Животные поочередно проплыли вверх, кружась по винтовой лестнице, спустившейся в ослепительном свете, поднявшем потоки частиц пыли, слетевших со стен…

Летаврин приблизился, и замер в нерешительности.


ГЛАВА ПЯТАЯ.

— Не медли! — грозно произнес Никодим.

Портной Иаков Летаврин встал на первую ступеньку, мгновенно исполнившись восхищения.

Роман настойчиво протягивал Иакову григорианский нимб, сотканный из золотых нитей:

— Прими венец!  Наклони голову!

Иаков склонился. Взбрендилось ему, что сие необходимо воздравье.

Нимб оказался великоват Летаврину и, проскочив, упал ему на плечи, затянувшись вокруг шеи.

— Влишках — это ничего! Простору больше! — сконфуженно пролепетал он, сдавленным голосом.

— Вот награда! За добрую жизнь! — сладостно пропел ангельским голосом пес Кондрат. — Так иди же! Тебя ждет рай!

— Не медли, святой наш! Святой Иаков портной! Продолжай свой путь в царствие бога и христа его! — Роман, Каллистрат и Никодим поддержали пение пса Кондрата.

Опустив глаза, и посмотрев на пальцы животных, Иаков Летаврин нашел их непростительно грязными, однако эйфория и разгорячение, столь непродолжительно действовавшие, сейчас затмили ему ум, отняв всякую возможность рассуждать и видеть, как бесы стараются его подсуропить.

— Так легко! Воздушно-таки! — восторженно умилился фрачник, делая шаг.


ЭПИЛОГ.

Неожиданно все исчезло. Кроме петли, стянувшей шею висельника. Сброшенное с табурета тело самоубийцы безжизненно повисло. Ноги в белых штиблетах раскачивались из стороны в сторону...

Пропели петухи. Солнечный луч, пробившись сквозь влажное стекло, остановился на листе, лежавшем на столе. В предсмертной записке рукою портного оказалось написано:

“Меня ничего здесь не держит. Жить мне не зачем и не для кого. Иаков Летаврин”.


М.Донской, 2024


СЛОВНИК

Набузорить — налить слишком много.
Подсуропить — обмануть, хитростью заставить взять, что-либо некачественное, негодное.
Взбрендить — придти на ум; обыкновенно про пустяки, не дельные мысли.
Влишках — в избытке.
Страховидный — безобразный, страшный на вид.
Замерекивать — загадывать вперед, предполагать о будущем.
Ерепениться — сердиться, выходить из себя.
Дурнига — трава, негодная для употребления в корм скоту.
Фараон — прозвище полицейских стражей в Российской империи.
Замерекивая — загадывая вперед, предполагая о будущем.
Дуботолк — бестолковый, непонятливый человек.
Повапленный — покрашенный, раскрашенный (часто в сочетании: "гроб повапленный").
Воздравье — многая лета.
Эйфория — повышенное, радостное настроение, чувство довольства, благополучия, обычно несоответствующее объективным обстоятельствам.
Фрачник — портные делятся на брючников, фрачников, и жилетщиков, по роду избранной работы.