Следы на снегу

Брайан Райтер.
Нью-Йорк и Бомбей.1906-посвящение: "Ad Doroteam"

Глава I

Утром 29 января 1896 года был найден Юстас Питерс убит в своей постели в своем доме, Гренвил-Комб, в приходе Лонг-Уилтон, настоятелем которого я был.
Обстоятельства его смерти окутаны большой тайной. Именно в мои руки случай подбросил ключ к этой тайне, и именно мне, если вообще кому-либо, надлежит изложить факты.К основной сути все, смерти моей подруги накануне, я
иногда причудливый, более полному расцвету его сил, мой написания
не может дать трагический импорт из-за него, ибо Он прикоснулся к моей собственной жизни тоже почти. Я пришел — я говорю о себе, потому что они называют меня рассказчиком
не должен был отодвигаться совсем на задний план — я пришел к Долгому размышлению.
Уилтон, за три года до этого, от наставничества в Оксфордском колледже, чтобы
занять дом священника, пока, как случилось вскоре после этого, сын патрона
не получил квалификацию для его проведения. Выросший в деревне, любящий деревню
люди и сельские развлечения, я не представлял себе, когда приезжал сюда,
ни трудностей, связанных с работой сельского священника, ни фальшивого вида
мерзость, которую эти трудности поначалу принесли бы мне; еще меньше
я был готов к одиночеству, которое поначалу постигло меня в
место, где, хотя многие из моих соседей были мудрыми и хорошими людьми,
никто никогда не проявлял интеллектуальных интересов и не говорил с какой-либо готовностью
о высоких вещах. Дружеские отношения Питерса, который поселился там через несколько
месяцев после меня, сделали больше, чем просто положили конец моему одиночеству; благодаря
проницательным, небрежным замечаниям, которые всегда были резкими и неожиданными, но
он никогда не казался навязчивым и даже не давал подобия совета,
сам того не желая — ибо его очень мало заботили дела Церкви
— он показал мне суть большинства моих приходских трудностей и
соответственно, как с ними обращаться. Так получилось, что к моей растущей
привязанности к этому человеку примешивалось чрезмерное чувство ментальной
зависимости от него. Так случилось, что в то январское утро в моей жизни наступил великий
пробел. Вопросы, полные интереса, в моих занятиях
прошедшие недели и месяцы исчезли из моей памяти, как
сны. Все мое пребывание в Лонг-Уилтон, как важно было для меня, это
вещь смутно помнил, как страница биографии какого-то другого мужчины.
Даже когда я вспоминаю то настоящее утро, я не могу думать о
немедленное ужас, только заготовки, которым удалось и остается. Я
считаю, что никто, по которым, как смерть пришла внезапно, будет
интересно, если я взялся за сказку в сухие моды. Я могу использовать никакой другой
искусство говорить это, но то, что факты стали известны как
строго, как это может быть в том порядке, в котором они стали известны мне.

Юстас Питерс, таким образом, был отставным чиновником Консульской службы.
и человеком разнообразной культуры и опыта — даже слишком разнообразного, должен сказать.
Незадолго до меня он учился в Оксфорде. Я почерпнул из
школьные призы на полках его библиотеки, с которыми он поступил туда.
многообещающий; но он ушел, не получив диплома или
не добившись ничего определенного, кроме гребли в восьмом классе колледжа (a
различие, о котором я узнал не из его уст, а из его довольно
любопытного гардероба). Я бы сказал, что он необычно мало чему научился в
Оксфорде, за исключением его характерной застенчивости, и, что характерно,
свои последние годы учебы он начал в обстановке, менее благоприятствующей
учебе. Он покинул Оксфорд, получив какое-то назначение на Востоке.
Было ли это первое назначение в деловом центре или в
Консульская служба, где именно она проходила и каковы были более поздние этапы его карьеры
я не могу сказать, поскольку он очень мало говорил о себе
. Очевидно, однако, что его восточная жизнь была полна для него
интереса, и он находил необычное удовольствие в общении с
и наблюдении за странными типами европейского характера, с которыми он встречался
среди его товарищей-изгнанников, если я могу их так назвать. В конце концов он ушел с консульской службы
из-за болезни, или какого-то разочарования, или из-за того и другого.
Примерно в то же время умерла его тетя и оставила ему дом Гренвил
Комб, в Лонг-Уилтоне, где прошла большая часть его детства
провел. Он приехал туда, как я уже сказал, вскоре после моего приезда, и
остался, не следуя, как мне показалось, какому-либо устоявшемуся плану. Там он
проводил большую часть своего времени в долгих загородных прогулках (он был, я
полагаю, заядлым спортсменом, а теперь стал заядлым натуралистом), много
об этом говорится в различных исследованиях, главным образом философских или психологических. Он
писал книгу по определенным вопросам психологии, или, возможно, мне
следовало бы сказать, готовился к ее написанию, поскольку книга, как мне казалось, не
прогресс. Мы с женой были убеждены, что у него была любовная история, но
мы не получили ни малейшего намека на то, что это могло быть. Ему было сорок три, когда
он умер.

Это, я думаю, все, что мне нужно сейчас изложить относительно личности
убитого мужчины. Но я не могу удержаться от того, чтобы добавить, что, хотя его
прерванная карьера и несколько беспорядочные занятия казались
неадекватными репутации, которую он каким-то образом приобрел за свои способности,
он, безусловно, произвел на меня впечатление человека, придерживающегося бескомпромиссно
высокий стандарт, острый, хотя и порывистый, ум и скрытое
способность к решительным действиям. Когда я пишу эти слова, мне приходит в голову,
что он был бы жив сейчас, если бы это мое впечатление не было разделено
гораздо более умным человеком, чем я.

28-го моей жены не было дома, и я поужинал в Гренвиле
Комб, отправившись туда около семи часов. На ужине было еще трое гостей
Джеймс Каллаган, генеральный директор, Уильям Вейн-Картрайт и один
Melchior Thalberg. Каллаган был старым школьным товарищем Питерса, и
эти двое, хотя в течение многих лет они, должно быть, редко виделись,
казалось, всегда поддерживали своего рода дружбу. Я знал, что
Каллаган к этому времени поправился, потому что прожил три недели в
Гренвил Комб, и его было легко узнать, или, скорее, с ним было легко ладить
. Я должен сказать, что мне нравился этот человек, но я редко бываю уверен
нравятся ли мне ирландцы, и что моя жена, гораздо более проницательный судья
, чем я, терпеть его не могла. Это был крупный, широкогрудый ирландец.
светловолосый, румяный, со светло-голубыми глазами. A
потрепанное непогодой лицо (контрастирующее с юношеской
прямотой и подвижностью его фигуры), коротко подстриженные бакенбарды и тяжелый
седоватые усы, большой шрам через одну скулу и массивная
челюсть придавали ему поначалу устрашающий вид. В следующий момент могло показаться, что этому
противоречат подвижность его рта и
мягкость его полного голоса; но все же он производил впечатление мужчины,
склонного к физическому насилию. Он был правдоподобным; очень дружелюбный (это было,
один спросил, исключительно лоялен-то вроде приязни или просто
реверс); обильное Говорун, урывками, с большим багажом
живописные наблюдение—или изобретение. Как и большинство моих ирландских знакомых
один из них сомневался, примет ли он
исключительно возвышенный или исключительно низкий взгляд на любой вопрос; в отличие от,
как я думаю, большинства ирландцев, он обладал настоящей силой воображения
. Он (как я понял из его многочисленные анекдоты) была
время в войске и позднее в индийской гражданской службе. На этой
службе он, по-видимому, занимался пресечением
преступности и в последнее время находился на Северо-Западной границе. Он был,
как я тогда думал, дома в отпуске, но, как я позже узнал, он
вышел на пенсию. Какой-то его выдающийся подвиг или выходка обеспечили ему
украшения, которые он носил на каждый подходит и многих непригодными
случаи жизни, но он также убедил вышестоящее начальство, что он должен
при первой возможности, отложить до лучших времен.

Вэйн-Картрайт, не имевший ничего особенного во внешности, был
очевидно, более примечательным человеком. Что-то неописуемое в нем
я думаю, если бы я ничего о нем не слышал, это заставило бы меня выбрать его
как человека, обладающего большой тихой властью. Он был в Городе, торговцем
(что бы ни означал этот большой термин), который раньше имел какое-то отношение к Дальнему Востоку, а теперь имел значительные дела с Италией.
Он был торговцем в Италии. Он
я знал, что он приобрел быстро, но без тени бесчестья, очень большое богатство.
и он был близок, как я понял из какого-то замечания
Питерс женился на очаровательной молодой леди, мисс Денисон, которая
в то время отсутствовала на Ривьере. Недели за две до этого он приехал
в новый отель в нашей деревне поиграть в гольф, а потом случайно
встретил Питерса, который гулял со мной. Я понял, что он был
немного младше Питерса в Оксфорде и с тех пор познакомился с
ним где-то на Востоке. Питерс пригласил его поужинать у себя в
дом, где уже останавливался Каллаган. Я слышал, как Питерс сказал
ему, что если он снова приедет в те края, то должен остановиться у него. Я
не отмечено ответ, но не был удивлен, потом найти, что
Вейн-Картрайт, который вернулся в Лондон на следующий день после моей первой встречи с ним
, с тех пор вернулся довольно неожиданно, и на этот раз, чтобы погостить у
Питерса. Теперь он показался мне культурным человеком, сильно отличающимся от Питерса
во всем остальном, но похожим на него любопытным диапазоном и разнообразием его знаний
сдержанный и, как правило, молчаливый, но когда он это делал, то был язвителен
говори.

Тальберг, хотя и не был самым интересным членом компании, внес свой вклад,
на самом деле, больше всех доставил мне удовольствия по этому поводу. Я
несколько дней спустя изо всех сил пытался вспомнить свои впечатления от того вечера,
в котором по праву должен был запечатлеться каждый мелкий инцидент.
мое воспоминание, но воспоминание, которое, так сказать, вытеснило все остальное
, было воспоминанием о песнях Шуберта и Шумана, которые пел Тальберг. Я
потом завел с ним разговор о музыке, о которой у него было много чего сказать мне
пока Вейн-Картрайт и наш хозяин, я думаю, разговаривали
они были вместе, и Каллаган, казалось, дремал. Тальберг, конечно, был
немец по происхождению, но говорил по-английски так, как будто жил в Англии
с детства. Он принадлежал к той удивительной ярмарка, площадь-бородатые и
квадрат дерзкий немецких бизнесменов, которые так похожи на нас,
только он был поменьше и выглядел более незначительным, чем большинство из них,
его глаза были рядом, а вместе, и он не носил очков
своего народа. Он сказал мне, что остановился в отеле поиграть в гольф.
он, кажется, намекал. Он тоже был кем-то в Городе, и я помню
по какой-то причине я ломал голову над тем, как Вейн-Картрайт
относился к нему.

На этом этапе я должен добавить некоторые сведения о других людях, которые были в доме Питерса
или около него. В доме было две служанки;
пожилая кухарка и экономка, миссис Трэверс, у которой было острое лицо
и острый язык, но с которой Питерсу было очень комфортно, и
горничная, Эдит Саммерс, некрасивая, сильная и довольно неуклюжая деревенская девушка
, которая была моложе и умнее, чем казалась.
впоследствии выяснилось, что эти двое находились в доме все время.
вечером и ночью, и, насколько можно судить, всю ночь спал в
помещениях для прислуги, которые образовывали пристройку к дому, соединенную
с ним коротким крытым переходом. В коттедже у ворот, ведущих в
переулок, жил гораздо более заметный человек, Рубен Третьюи, садовник
и подрабатывавший случайными заработками, невысокий, крепкий, седеющий мужчина сурового вида.
выражение лица, не слишком чистое. Питерс был очень привязан к нему за его
разносторонние знания и умения. Когда-то он был моряком,
казалось, побывал в самых разных местах, и
был подчеркнуто умелым человеком. Он был, как его имя предполагает Корнуэльца,
и приехал совсем недавно в нашем районе, к которому в
курс бродячего существования он был привлечен районе
его дядя Сайлас Trethewy, фермера, который жил около трех миль. Он
сейчас был человеком Methodistical профессий, и большинство дней, чтобы сделать его
правосудие, Methodistical практики; но я, возможно, предвзят
его неприязнь к Церкви, считают его предметом
к горьким и хмурого настроения, знала, что он был подвержен вспышкам
пил, и услышал от соседей, что пьянство подействовало на него странным образом
не повлияло ни на его походку, ни на голову, ни на голос,
ни его остроумия, но придавало ему нотку свирепости, которая заставляла людей радоваться
держаться от него подальше. С ним жили его жена и дочь. Жена
был, как мне показалось, достойную женщину, которые держали ее дома напрямик, а кто
пришла в церковь; но я тогда не решили, впечатление о ней, хотя
она какое-то время преподавать в воскресной школе, и один или
дважды подарила мне длинное письмо, давая ее представлениями о нем. В
дочь была хрупкой девочкой с детским видом, которую я хорошо знал,
потому что она собиралась стать учительницей для учеников и которая была самым
маловероятным человеком, сыгравшим роль в истории такого рода.

Наша компания в тот вечер распалась, когда около десяти часов я встал, чтобы уйти;
и Тальберг, у которого лучший путь к отелю лежал через деревню,
проводил меня до дома священника, который находился в четверти мили
отсюда и был ближайшим домом в деревне. Мы гуляли вместе.
говорили о немецкой поэзии и обо всем остальном, и я не могу забыть то
неприятное чувство, которое посетило меня в ходе нашей беседы, что
слой по глупости или из жесткого материализма, или обоих, лежащих в основе
верхней части земной коры культура, которая у меня была, казалось, найти в этом человеке, когда мы
говорили о музыке. Однако мы расстались добрыми друзьями у ворот дома священника
, и я уже собирался войти, когда вспомнил о каком-то вопросе о
характере кандидата на конфирмацию, на который я собирался ответить
я разговаривал с Питерсом в тот вечер. Я вернулся в его дом и нашел
его все еще в библиотеке. Двое гостей, которые останавливались в доме
, уже легли спать. Я получил информацию и совет, которые у меня были.
разыскивается — речь шла о необузданном, но довольно привлекательном молодом парне, который
когда-то ухаживал за лошадью, которую держал Питерс, но теперь был
конюхом в самой большой частной конюшне по соседству. Когда я уходил
, Питерс взял несколько книг, сказав, что собирается почитать
в постели. Он немного постоял со мной у входной двери, глядя на
морозный свет звезд. Это был ясный, но морозный вечер. Мне хорошо
помню, как рассказывал ему, как мы стояли, что он должен быть
беспокоят посторонние шумы в ту ночь, как многие увеселение было
это происходило в гостинице выше по дороге, и мои прихожане, которые понимали
стремление прелата к свободной, а не трезвой Англии, возвращались
мимо его дома в различных стадиях буйного возбуждения. Он
сказал, что испытывает к ним больше сочувствия, чем следовало бы, и
что в любом случае им не следует его беспокоить. Весьма вероятно, добавил он,
что вскоре он уснет, не разбудив их.

И вот, примерно без четверти одиннадцать, я расстался с ним, почти не мечтая
что никогда больше не встречусь с ним дружеским взглядом.



Глава II

29-го я встал рано. Снег толстым слоем лежал на земле, но был
дождь прекратился, и было очень холодно, когда в ожидании
завтрака я вышел на деревенскую улицу до своей калитки, чтобы посмотреть
какая погода. Внезапно прибежала горничная Питерса.
в деревню, как оказалось, направляясь в полицейский участок.
Прежде чем пройти мимо, она остановилась и, затаив дыхание, сообщила мне новость. Я пошел пешком.
быстро в дом Петерса. Несколько соседей уже собирались
около ворот, но внутрь не вошел. Я позвонил, был
призналась экономка и пошел прямо к Петерса спальня.
Каллаган и Вэйн-Картрайт уже были там. Первый
полуодетый, небритый и изможденный, второй выглядел опрятно.
в домашних тапочках и халате. Мы обменялись всего несколькими словами
когда вошел сержант полиции, за которым через минуту или две последовал
высокий молодой констебль с приятным лицом, который привел с собой
деревенский врач, амбициозный, современный юноша, недавно приехавший в эти края.
в тех краях.

Мне немного трудно передать то, что я тогда увидел; ибо
действительно, хотя я достаточно пристально смотрел на мертвое лицо и фигуру,
и заметив в них многое, что не соответствует моей нынешней цели, я взял
для себя очень мало того, что имело отношение к той проблеме обнаружения, которая
с тех пор меня так сильно интересует. Сейчас я не могу отличить то,
что я действительно увидел, услышав, как другие упоминают о них, от того,
что я воображаю, что вижу сам, потому что я знал, что они были
упомянуты тогда или позже. На самом деле я видел в основном глазами
Сержанта, который приступил к расспросам со спокойной быстротой, которая
удивила меня в человеке, которого я знал только как крепкого, уравновешенного,
медленно говорящий, грузный сотрудник полиции.

Там было мало, чтобы отметить о едва меблированный номер, в котором показали
никаких следов беспорядка. На вершине какой-нибудь ящиками слева
изголовье кровати лежала любопытная, старомодные золотые часы с watchkey по
он, в кармане-нож, карандаш, кольцо, ключи и кошелек, последние
содержащий много денег. На маленьком столике по другую сторону кровати
стоял подсвечник, свеча догорела до розетки; рядом с ним лежали
две закрытые книги. Под столом, рядом с кроватью лежал, как будто
упавший из рук убитого рукой или с кровати, книгу с несколькими
листья смяты и разорваны, как будто во время его первой тревоги или перед смертью,
Питерс судорожно схватил их. Я посмотрел, что это такое
просто из естественного желания узнать, что занимало мысли моего друга
в его последний час. Это была "Библия в Испании" Борроу. Когда
Я увидел заголовок невнятный воспоминание пришло ко мне очень
последние упоминания о книге какой-то одной, а вместе с ним появился слабый смысл
что важно, я должен сделать это помню ясно. Но
либо я был слишком ошеломлен, чтобы осознать эту мысль, либо я
положите ее в сторону, как глупая выходка моего мозга, и воспоминание,
как бы там ни было, исчезло. Положение тела и расположение
подушки не подал никаких признаков какой-либо борьбы, имевших место. Они
выглядело так, будто, когда он был убит, он сидел на постели с
читать. Он вряд ли мог упасть так спит, за его голову было бы
нашли, но неудобно отдыхать на железной кровати. Но, повторяю, я
не наблюдал это сам, и я не могу быть уверена, что кто-то отметил
он точно во время.

Хирург быстро шагнул к телу, слегка приподнял левую руку,
отвел в сторону уже расстегнутую куртку спального костюма и молча
указал причину смерти. Это был нож, необычный, длинный,
узкий, острый нож для хирургического применения, который убийца оставил
там, воткнув между двумя ребрами своей жертвы. Я говорю “
убийцу”, за первые слова врача были: “не самоубийство”. У меня не было никаких
подозрений в самоубийстве, но я подумал, что он вынес это решение
довольно поспешно и что сержант был прав, когда попросил его
более внимательно изучить положение тела. Он сделал это, все еще, пока я
думал, небрежно, и дал определенные причины, которые не оставят равнодушным
либо мое мнение или мои воспоминания. Я был больше убеждаюсь по его замечанию
что он учился в Берлине и был знаком с выступлений
самоубийство. Могу сразу сказать, что впоследствии, на дознании
, выяснилось, что были основания полагать, что у Питерса не было такого
ножа, поскольку он никогда не запирал ящики или буфеты, а его слуги
хорошо знал все свои немногочисленные владения. Оказалось также, что владелец
ножа принял меры предосторожности, чтобы его не выследили, тщательно
стираю напильником имя производителя и другие пометки на нем.

В разгар наших наблюдений в комнате произошло досадное происшествие
. Я забыл сказать, что слуги были высланы из комнаты
сержантом полиции, и что почти сразу же
после этого констебль, который привел доктора, был отправлен вниз, чтобы
осмотрите дом снаружи. По какой-то причине он медлил с этим.
возможно, он остановился поговорить со слугами.
но в любом случае он вышел через кухню и
сначала исследовал заднюю часть дома, где, как ему показалось, он знал способ проникнуть в дом.
простой способ проникнуть внутрь. Тем временем соседи, которые
столпились у ворот, были привлечены любопытством в
сад, и к тому времени, когда констебль добрался до передней части
у дома несколько человек бродили по подъездной дорожке и лужайке, которая
лежала между ней и дорогой. Нет у них больше вредных намерений, чем
что смотреть и пялился на окна, но это привело к очень
серьезным последствием того, что ряд треков пришлось уже в
снег, который, вполне возможно, помешал бы поискам следов
преступника. Это сержант теперь заметил из окна.

Что касается собственно проезда кареты, я, к счастью, смог вспомнить
(и это была единственная полезная вещь, которую я заметил сам), что
когда я приехал, между воротами и
входная дверь, за исключением безошибочного отпечатка калош, которые носила
горничная, направлявшаяся звонить в полицию. Но следы на газонах
и в других местах вокруг дома могли вызвать замешательство.

Увидев, что происходит, сержант спросил Вейн-Картрайта,
Каллаган и я, чтобы подождать его в кабинете Питерса, пока он выйдет.
отогнать незваных гостей, заставить констебля не пускать других и
продолжить собственное расследование. Пока мы ждали лопасти-Картрайт, кто
мало говорил, но, казалось, смотрели на все процедуры очень
внимательно, сделал разумное предложение, что мы должны искать
Завещание Питерса, поскольку мы должны знать, кто были его душеприказчиками. Мы проконсультировали
домработница, которая указала на ящик стола, в котором немногих работ
значение держали, и там мы только нашли завещание в запечатанном
конверт. Первые несколько строк, которые были всем, что мы прочитали, показали мне
что, как я и ожидал, я был душеприказчиком Питерса вместе со старым
его друг, которого я никогда не встречал, но который, как я полагал, так и было на самом деле
, сейчас жил в Америке.

Сержант теперь присоединился к нам; он ничего не обнаружил снаружи, и,
хотя следы злоумышленников затрудняли уверенность, он
полагал, что обнаруживать было нечего; он думал, что
убийца приблизился к дому до того, как начал падать снег, и
он не обнаружил никаких признаков того, что он проник в дом как преступник.
домушником. Он, надо сказать, весьма короткое время о его
поиск. Теперь ему хотелось, чтобы были вызваны слуги, поскольку
конечно, необходимо было навести справки о передвижениях всех
лиц, связанных с домом. Но здесь его задержал Каллаган.
у него были важные дела, которые нужно было сообщить.

Ночью его и Вэйн-Картрайта побеспокоили.
примечательным образом. У них действительно была тревога об убийстве, и
как ни странно, ложная и даже смехотворная тревога. Около 11.30 часов
их разбудили громкие крики снаружи дома, среди которых
Каллаган заявил, что он различил крик убийства. Он
выскочил из своей комнаты, позвав Вейн-Картрайта, который спал в
соседней комнате, и который немедленно присоединился к нему в коридоре. Без
ожидание вызова Питерс, номер которого был на некотором расстоянии от них и
с лестницы, по которой они спустились (были два
лестница в главной части дома), они пошли к входной двери
и открыл ее. Вспышка фонаря на дороге, направленная прямо в яблочко,
голос полицейского, тихо приказывающий некоторым гулякам расходиться по домам, и
немедленно прекратить этот шум, показал им, что они были
разбудил ничего более серьезного, чем пьяный дебош, который я имел
по прогнозам, Петерс бы ему мешать. Двое мужчин вернулись в
свои комнаты после того, захлопнув за собой входную дверь, они заметили, что
дверь библиотеки была открыта, и свет в комнате; они были
заметил, как они поднялись наверх (на этот раз по другой лестнице.)
сквозь щель под дверью спальни Питерса пробивался свет; и они
слышали, как он выбивал пепел из трубки о каминную полку.
Трубка теперь лежала на каминной полке; и, конечно, этот особый
звук ни с чем не спутаешь. Они пришли к выводу, что, хотя он был в сознании и
наверное, читая, он не думал, что за шум стоит и замечать.
Каллаган добавил, что он сам некоторое время лежал без сна, и что в течение
получаса после этого время от времени слышались звуки разговора
или крики в переулке, однажды даже возобновилось что-то вроде
первый шум.

Отчет, впоследствии полученный от констебля, который в ту ночь дежурил на дороге
, подтвердил вышесказанное и немного
отражение сделало вид, что помехи снаружи было нечего
связан с убийством. На самом деле единственное, что с этим связано
инцидент, который сильно впечатлил меня в свое время был способом Каллаган в
касающиеся его. До сих пор он был очень молчалив, теперь он начал говорить
с яростным рвением. Он с готовностью увидел и даже предположил, что
волнение, о котором он рассказал, не имело большого значения. Но, будучи вынужденным
рассказать об этом, он сделал это с характерной для него живостью,
так что каждый видел сцену такой, какой он ее описал, видел действительно больше, чем
было на что посмотреть, потому что он говорил об уже белой земле и о
снеге, падающем толстыми хлопьями, когда его остановил сержант
который сказал, что снег начал падать только в три часа, что
доброе утро. Каллаган начал сердито настаивать, и сержант обратился к Вэйн-Картрайту
тот до сих пор говорил мало, просто подтверждая
Рассказ Каллагана в разных местах одним слогом или с
кивком головы, но кто теперь сказал, что Каллаган ошибался насчет
снега. Он добавил доброжелательное объяснение, что Каллаган, который был
действительно сильно взволнованные, они объединили впечатления от своей ложной тревоги
ночью с впечатлениями от своей слишком реальной тревоги утром.



Глава III

Вслед за этим Каллаган, у которого было более важное дело, которое нужно было рассказать, резко сменил
тему разговора, сказав: “Сержант, присмотрите за этим человеком
Третьюи”. Он рассказал нам, что за десять дней до этого Третьюи поссорился
со своим хозяином. Питерс, по его словам, встретил Третьюи на подъездной дорожке в указанном им месте
и, почувствовав запах спиртного, твердо,
но спокойно отчитал его, сказав, что его случайные
пьянство становилось серьезным делом. Каллаган подошел в этот момент
и услышал, как Третьюи, который, по его словам, в то время был опасен в выпивке
, ответил с угрюмой дерзостью, произнеся несколько злобных
встречный намек на привычки своего хозяина, взрывающийся на мгновение
в диком гневе, в котором он, казалось, собирался ударить своего хозяина,
но воздержался, увидев мощное телосложение Каллагана
рядом с ним, затем снова впадая в угрюмость и, наконец,
удаляясь в свой собственный коттедж с невнятными проклятиями и диким
угроза. В этом заключалась суть заявления Каллагана. Но в нем было
много чего помимо сути; весь разговор,
начиная с того момента, когда подошел Каллаган, был явно повторен
слово в слово, с легким, но драматичным налетом мимики, и
тон и темперамент мастера и мужчины были ярко переданы. Я никогда не смогу
сам вспомнить слова ни одного разговора, и по этой причине я
не могу сейчас изложить рассказ Каллагана, и не мог в то время
поверить в его точность. То тут , то там звучала фраза
предположительно, действительно дано, потому что оно было дано на родном диалекте Третьюи,
но, по крайней мере, однажды несчастный Третьюи был привлечен к ответственности за
замечание, которого он, конечно, никогда не произносил, потому что это был чистый ирландец, и я действительно.
думаю, что это была та самая угроза живописной мести, которую я имел в виду.
сам слышал, как Каллаган обращался к большому мальчику на улице, который был на
смысл бить маленького мальчика. Одна деталь в описании была
явной ошибкой. Каллаган указал (на самом деле, у меня есть некоторые основания
так думать) место на подъездной дорожке, где произошла та ссора, которая действительно произошла.
место, но он добавил, что Питерс стоял и наблюдал за Третьюи, положив руку
на молодое деревце. Теперь Питерс посадил это дерево вместе с Третьюи
несколько дней спустя, как раз перед наступлением морозов; и другие подробности в
история казалась столь же невероятной. “С тех пор”, - заключил
Каллаган, “я видел убийство этого парня глаз. Заметь, я
пришлось делать с убийцами в Индии. Трижды я замечал этот взгляд
в глазах мужчины, и каждый раз события подтверждали мою правоту, хотя в
одном случае это было намного позже. Я говорю вам, этот человек, Третьюи... ” Но здесь
Вейн-Картрайт остановил его. Он уже немного смутил Каллагана
, указав на гибернизмы, украшавшие предполагаемые
замечания Третьюи; и теперь он усмирил его справедливым, но, как я
не по сезону высказанная мысль с сарказмом о том, что если бы он увидел во взгляде Третьюи предзнаменование убийства
, то проявил бы любезное внимание к тому, чтобы
предупредить своего хозяина о надвигающейся гибели. Он продолжал:
горячо настаивать на совершенно ином впечатлении, которое сложилось у него самого.
поведение Третьюи по отношению к своему хозяину. Он не был склонен
сказать больше, чем нужно было, но в этот раз он побежал дальше, с изложением его
собственное положительное мнение о Trethewy, пока он, в свою очередь, был остановлен
Сержант, который сказал: “Действительно, сэр, я не думаю, что я должен сейчас слушают
к тому, что любой джентльмен думает о мужской манере говорить, если это
ничего больше”.

Затем сержант послал за Третьюи. Я удивлялся, что мы не видели его раньше.
объяснение было в том, что он отсутствовал ночью,
вернулся домой очень поздно и поэтому опоздал к дому вечером.
утром и все еще делал откачку , когда сержант послал за
он. Тем не менее, он, казалось, наконец отоспался эффект
каким бы ни было его ночное зелье было, и он дал четкое счет
его движения без колебаний и с любопытством впечатляет
сила тяжести. Накануне, в сумерках, он внезапно принял решение
пойти вечером в дом своего дяди, где собирались
друзья и родственники, чего он поначалу намеревался избегать. Они
устроили из этого целую ночь. Он отправился домой, как могли засвидетельствовать несколько человек, которых он
назвал, в четыре часа утра (по церковным часам
неподалеку от дома его дяди тогда был Бастинг), и ярость снежной бури
стихала. Он пересек вересковую пустошь по тропинке, которую хорошо знал.
направление было хорошим. Эта тропа выходила на травянистую аллею, которая проходила
позади дома на другой стороне пастбища и которая
сворачивала на дорогу, соединявшуюся с ней рядом с коттеджем Третьюи. Когда
он проезжал по тропинке, всадник, ведущий вторую лошадь,
обогнал его и обменялся с ним приветствиями. Он видел этого человека
раньше, но не мог сказать ни его имени, ни места жительства, ни куда он направлялся.
Когда он добрался до своего коттеджа, снег уже перестал падать. Оказавшись дома, он
лег и крепко спал, пока вскоре после восьми его не разбудила
его жена с известием об убийстве. Он ничего не видел, не слышал
ничего, ни о чем не догадался, что могло бы пролить свет на ужасное деяние
той ночи. Третьюи был уволен с просьбой сержанта
оставаться в его доме, где его можно было мгновенно найти, если от него требовалась информация
. Что он и сделал.

Теперь были вызваны двое слуг, и сержанту нужно было задать им ряд
вопросов. У экономки, в частности, было много
рассказать о привычках своего хозяина, устройстве домашнего хозяйства и так далее
и, казалось, находила удовлетворение в том, что говорила это подробно. Поэтому
много мелочи вышло, что я, который был к этому времени
устал, у него мало терпения, чтобы следовать. Была ли свеча
, которую нашли догоревшей, новой свечой накануне вечером, или
подсвечником, или чем-то еще? Вопрос был задан эконома, но
горничная ответил с быстротой, что это полный Новый свеча
какой она была сама положить туда вчера вечером, незадолго до
мастер подошел к кровати. Мы узнали также , что Питерс был очень нерегулярен
о том, чтобы лечь спать; иногда у него случался приступ сидячего состояния,
он работал или читал ночь за ночью, а иногда ложился спать рано.
но всегда у него была с собой книга, и он некоторое время лежал без сна.
(часто часами, как он признался ей) читал его
после того, как лег спать. Иногда это будет книга, но больше
часто одним из тех унылых книг его; и многое другое о том же
тему бы было, если бы экономка не в последний
был остановлен, без, как я думал, сказав нам что-нибудь
значение.

Наконец я вернулся домой, где обнаружил церковного старосту, разгневанного моим опозданием на
назначенное собеседование по поводу счетов благотворительных организаций, получающих пособие по безработице, и
забытый, но столь необходимый завтрак, навязанный мне. Я бы
предпочел побыть один, но Каллаган составил мне компанию до самого моего
дома и всю дорогу излагал свое мнение о Третьюи. Он оставил меня
у моей двери, чтобы отправиться на поиски Тальберга, о котором мы до этого момента
совсем забыли.

Примерно через три четверти часа ко мне ворвался Каллаган. Где он
завтракал, если вообще завтракал, я забыл выяснить, но он
ему удалось побриться в деревенской парикмахерской, и теперь он выглядел
свежим и, казалось, бодрым. На этот раз он был в состоянии сильного
негодования против Тальберга. Он не смог его увидеть, но узнал
, что он все еще в отеле и что он слышал
новости об убийстве Питерса, но, казалось, они его мало заинтересовали, и
отверг предложение квартирной хозяйки подняться в дом
узнать последние новости о своем несчастном друге. Оказалось,
что с тех пор Тальберг заперся в своей комнате, но не
заказал муху, чтобы отвезти его к дневному поезду на станцию в пяти
милях отсюда. Хозяйка и Каллаган, казалось, согласились с тем, что есть
было что-то особенно бессердечным в свое упущение, чтобы позвонить на Петерса
или сделать какие-либо запросы.

Каллаган вскоре оставил меня, вернувшись, как я думал, в Гренвил-Комб,
пока я пытался успокоиться, чтобы подготовить свою проповедь к следующему
день, воскресенье, с разумом, который еще не совсем проснулся от ужаса
утра или от понесенной мною потери, гораздо менее способный каким-либо образом
связно обдумать значение наших наблюдений, но
механически просил снова и снова, было ли это разумно, что
мой теперь подтвердил отвращение из Тальберг был как-то связаны в моем
ум с объектом наших исследований.

Я говорю “наши” расследования; на самом деле у меня не было никакого намерения
в то время вообще заниматься расследованием. В
в первую очередь я был вполне осведомлен, что у меня нет способностей для такого
работы, и во второй, и гораздо более важное место, я, кто держит его
самое нежелательное, что священник должен быть судьей, не может
но чувствую, что это еще менее уместно, что он должен быть детективом в своем
собственный приход. Но я не мог сбежать совсем. Около 2.45 меня навестил
сержант, теперь очень смущенный человек, потому что он привез с собой
суперинтенданта, который приехал в спешке, чтобы взять на себя
руководство расследованием. Сержант рьяно попытался подняться
к этому случаю, и мое мнение она неумела и не проявляли
большого смысла. Возможно, его рвение не вызвало особой симпатии к проницательному,
и, как я догадался, амбициозному джентльмену, который теперь взял на себя расследование,
но в любом случае он был виновен в реальной небрежности, допустив выпадение снега
вокруг дома, чтобы быть растоптанным нарушителями, и при этом
Суперинтендант, который быстро собрал почти все, что сержант
вынужден был рассказать, казался очень раздраженным; более того, суперинтендант
заметил, если читатель еще не заметил, что трактир был
открыт очень поздно прошлой ночью. Его нынешним поручением было попросить меня
прийти в дом не потому, что я был законным личным представителем покойного человека
, а потому, что он предвидел возможные расследования, в ходе которых
мои топографические знания о моем большом и разрозненном приходе могли бы быть
полезны.

Мы вернулись в Гренвил-Комб, и суперинтендант направился прямо в
камеру смертников, где он пробыл несколько минут с сержантом и
мной, с большой тщательностью и поразительной быстротой отмечая все
детали, о которых я уже упоминал. Внезапно он открыл
дверь и позвал горничную; наконец она прибыла,
экономка, которая привела ее, поскольку ей было отказано во входе. “Почему, ” спросил
Суперинтендант, указывая на окно, - эта оконная задвижка
не задвинута, а другая заперта?” Горничная спросила застенчиво, но вполне
решительно, этого она не знала, но одно она знала наверняка: то и другое было
скреплено ею прошлой ночью, что было одним из немногих дел, в которых
ее хозяин проявлял какую-либо суетливость, настаивая на том, чтобы окно было
заперто на задвижку всякий раз, когда оно было закрыто, и что он никогда не пренебрегал этим
сам. Почему сержант не заметил этого утром? Бедный
Сержант Спик, и без того удрученный, ничего не ответил; по крайней мере, он ничего не ответил
. Наше пребывание в комнате было недолгим. Суперинтендант, я полагаю,
вернулся туда в тот вечер и провел час или два в поисках
микроскопически на наличие следов преступника; но теперь он был в спешке, чтобы
поиск саду. “Я начну, - сказал он, - в точке под
окна. Это последние три уже. Идем, нельзя терять ни минуты.
дневной свет”. В точке под незакрытым окном он сделал
поразительное открытие, поразительное тем, что его не делали раньше.



Глава IV

Теперь я вынужден попытаться выполнить задачу, от которой я надеялся уклониться, - составить
топографическое описание. Начнем с того, что имеет наименьшее значение
в настоящее время. Деревня Лонг - Уилтон находится в долине реки
небольшой ручей и две дороги ведут на север от деревни вдоль
противоположных сторон долины. Дорога вдоль западной стороны ведет вверх
на крутой холм к церкви, построенной на некотором расстоянии от деревни
в пользу бывших владельцев усадьбы. Прямо за
в церкви находится дом, который был особняк, а теперь потерял
его личность в усовершенствования и расширения и стать новым и не
очень красивый отель. Этот отель своим происхождением обязана Юго-Западная
Counties Development Company, Limited, которая обнаружила в своем
район с перспективными связями для гольфа, обещание которых может быть выполнено
когда будет завершено расширение железной дороги. Я должен, но не делаю этого.
благодарю Компанию за щедрый вклад, внесенный в переоборудование церкви
церковь во времена моего предшественника. Отель портит вид
от Grenvile Комб, на долину. Команда его верхних окон
проспект всей территории Петерса. Это, однако, не
беспокойство еще с нами.

Дорога на другой стороне долины ведет к некоторым отдаленным деревням
, которые являются частью прихода. По правую руку от него, как вы
если двигаться на север, местность круто поднимается к широкому участку вересковой пустоши
. Примерно в четверти мили от деревни заросшая травой аллея
отходит от дороги и ведет в северо-западном направлении.
Гренвил-Комб - небольшое поместье площадью около десяти акров, расположенное между
травяной аллеей и дорогой и граничащее с севера с еловой плантацией
, которая простирается от дороги до аллеи. Коттедж, или
лодж, который тогда принадлежал Третьюи, стоит недалеко от южного угла
территории, где травяная аллея сворачивает; и ворота в
подъездная дорога находится рядом. Конюшни, которыми Питерс в последнее время не пользовался,
стоят на отдельно стоящем участке собственности через дорогу. Сам дом
находится недалеко от еловой плантации. Задняя часть здания выходит на
круто поднимающееся пастбище, которое тянется вдоль травяной дорожки.
Фасад выходит (через подъездную дорожку, полоску газона и дорогу) на
ручей, церковь и тот уродливый отель на небольшом холме
за ним. Кабинет Питерса находился в передней части дома на северо-востоке.
угол главного корпуса здания, другими словами, он находился на
слева, как вы вошли в парадную дверь, и его спальня была просто
над ним. Путь ведет от езды по северной стене
дома вход в кухню, а слева от этого пути, как один
идет на кухню, стоит вне здания, в котором находится насос.
Кустарник из бербер, самшита и лавра, начинающийся недалеко от дома,
прямо через дорожку, огибает глухой конец подъездной аллеи и
тропинка проходит под низкой кирпичной стеной, отделяющей подъездную аллею
и лужайку перед домом от еловой плантации, заканчивается прекрасным старым тисом
который стоит прямо у дороги. Вдоль всей передней части дома есть
узкий “половина области” призван дать столько света и воздуха, как
служащих проводится один раз, чтобы заслужить, чтобы ныне заброшенные подземелья, где
обеды прежних владельцев было приготовлено.

В этой области прямо под незапертым окно мы увидели лестницу врешь,
короткий световой лестнице, но достаточно долго для активного человеку
окно ею. Теперь вместе с северо-восточным ветром пошел снег
и любой, кто, возможно, ломал голову над моим эссе по топографии
, легко поймет, что только что здесь был узкий участок, где очень
небольшой снег упавший и замерзший грунт был в основном голым. Есть
соответственно, нет четкого указания, что лестница никогда не
воспитывалась в сторону окна, но оно могло бы быть. Путь к
кухонной двери тоже был достаточно свободен, и человек мог выбрать свой путь
где-то поблизости и не оставить за собой следов. Оглядываясь по сторонам,
как гончая, суперинтендантти обнаружил поблизости какие-то следы,
прежде чем его товарищи начали поиски; следы указывали в обе стороны
. Он немедленно вернулся в дом и набрал несколько связок
щепок для растопки, чтобы отметить ими место следов, которые он
обнаружил. Каллаган присоединился к нам, и мы с ним и сержантом
последовали за суперинтендантом, держась, как он и просил нас, осторожно
немного позади него. Через мгновение стало ясно, что какой-то человек перелез через
стену еловой плантации, недалеко от тисового дерева, что он
крался по краю лужайки, ставя ноги почти на
забирался под опушку кустарника берберис, но время от времени, без всякой видимой причины
возможно, в виноватой спешке, сворачивал на лужайку
где теперь на снегу виднелись его следы. Он пробрался крадучись,
недостаточно для него крадучись, в конец подъездной аллеи; нет
без сомнения, он нашел лестницу где-то на боковой дорожке, без сомнения, он
открыл задвижку хорошо известным способом, проник через
окно, сделал свое дело, выскользнул и оставил свою лестницу там, где мы ее нашли
; и там были его следы, возвращающиеся тем путем, которым он пришел к
та же точка в стене.

Здесь мы на мгновение остановились. Ни слова не было сказано о выводах
, которые мы все сделали по этим нескольким следам, но суперинтендант
резко спросил сержанта: “Почему этот след не был найден и по нему не пошли
к концу сегодняшнего утра?” Бедный сержант Спик на мгновение стал похож на
пойманного преступника, но он взял себя в руки и произнес
твердый ответ: “Я думаю, сэр, этим утром его там не было”. “Подумайте!”
сказал Суперинтендант, и через несколько минут после обнаружения
первого отпечатка ноги он и все мы перелезли через стену и оказались в
пихтовыми лесами. И там мы снова сделал паузу, на еловых ветвях также
держался снег, а ковер из еловых иголок показал никакого внятного
следы ног. В конце концов — казалось, прошло много времени, но на самом деле прошло совсем немного
мы нашли место, где беглец выбрался из еловой плантации
через несколько железных заграждений на поле Питерса и по небольшому подобию
овраг, который тянулся от плантации до середины поля.
“Не лучшее место, чтобы сломать крышку, но их ум не всегда
о них”, - сказал начальник, и он указал на клиновидный
бесснежный участок, который, благодаря дополнительному укрытию от ветра,
простирался от стены, сужаясь к зарослям дрока. Затем
он помчался по тропе, заставив остальных рассредоточиться, чтобы убедиться,
что на поле нет других следов. На юг, направо
тропа вела вдоль поля, пока он, и мы не присоединились к нему,
выбрались с поля, куда, должно быть, забралась наша добыча, в
на грин-лейн, примерно в двухстах ярдах от коттеджа Третьюи. Так
далеко, но не дальше; по утоптанной теперь снеговой дорожке это
простоя искать печатать любые особенности стопы. “Я думаю
часов не стемнело”, - сказал суперинтендант, теперь
депрессия. “ Это был вероятный путь для человека, направлявшегося к вересковым пустошам,
Ректор? “ Вам не нужно заглядывать так далеко, - сказал Каллаган. - Эти
следы принадлежали Третьеви. Вон в том коттедже, ” добавил он.
добавил для суперинтенданта. “Это следы от
подбитых гвоздями сапог, сэр”, - сказал суперинтендант, “это все, чем они
являются”. “Вы видите этот рисунок?” - сказал Каллаган; и там был
что- то странное в рисунке ногтей на последнем отпечатке
прямо у нас на глазах. “Вы никогда раньше не видели этого ни в одном отпечатке ноги, но
Я сделал, и это шаблон, который я видел в след Trethewy не
две недели назад, когда последний был снег.” Он снова был вздернут сейчас,
и он удивительно быстро глаза, когда он был заведен. “Вот это
след человека”, - сказал он, “и есть сапоги на человека”. Каким-нибудь образом
вдоль канавы, под кустами ежевики, среди старых чайников и банок из-под сардин
и стоптанных ботинок (потому что как раз здесь было свалено много мусора),
лежала довольно хорошая пара сапог, действительно старых, но не тех, которые я
следовало бы выбросить, что бы ни сделал более бедный человек. В
Суперинтендант мгновенно получил их. “Странно, они настолько полны снега”
сказал Каллаган; “он не кружева них, или они были слишком большими для
его. Но что заставило его выбросить их, во всяком случае?” “О, ” сказал
Суперинтендант, “ у них в основном полно полуумных идей.
Нужно быть глупцом, чтобы сбежать от меня, сэр, ” перебил он меня с чем-то вроде
смешка, поскольку он, не теряя больше времени, присвоил
открытие, которого он не сделал, подобрав ботинки. “Умная идея
на этот раз, ” добавил он, - было именно так— дорожка уже достаточно утоптана,
но утром, когда по ней ходило меньше ног, вы могли бы
выбрал отпечаток конкретного ботинка, внимательно присмотревшись. Но
парень в носках мог шаркать среди нескольких следов и
не оставить никаких следов, в которых вы могли бы поклясться; только он не ушел бы так далеко, как
это при дневном свете, когда люди, мимо которых он проходил, заметили бы его ноги. От
конечно, это было безумие не скрывать сапоги лучше, но я ожидаю, что он
было принято много спиртного, чтобы ввернуть себя в своей работе. Есть
это дом мистера Третьюи, сэр?” - потому что к этому времени мы были уже недалеко от него.

Я был достаточно проницателен, как и любой другой человек, с того момента, как мы
увидели лестницу и до сих пор, но я надеюсь, вам будет легко понять, почему я
не пошел с охотниками к коттеджу Третьюи. Я вернулся в дом
чтобы найти Вейн-Картрайта, который, как мне показалось, оставался там,
весь день мрачно и сосредоточенно читал, и договориться о
быстрое перемещение его и Каллагана из этого теперь унылого дома
в дом священника. Домработница, как ни странно, был вполне готов
остановиться, и она продолжала домработница с ней.

Каллаган, который вскоре вернулся, сказал, что Третьюи подошел к двери
его дома, когда они постучали. “Мистер Третьюи, ” сказал суперинтендант.
“ тебе знакомы эти ботинки? Он спокойно ответил
достаточно: “Они похожи на мои ботинки, но я не знаю, где вы их нашли
”. Тут вперед вышла миссис Третьюи и сказала очень неубедительным
тоном (на этом настаивал Каллаган): “Да ведь это та пара, которую я искала все эти три дня.
высоко и низко. Разве ты не помнишь, Рубен, как ты злился
ты был так зол, что они потерялись?”

Вскоре мы ушли из дома к приходскому священнику (мой человек должен был прийти с
Барроу для багажа), но прежде, чем мы уехали, один кусок
доказательств-то случайно пришли на сколько мне известно. Я узнал из
чего-то, что экономка говорила горничной, что лестница
всегда хранилась в насосной, что насосная
его всегда держали запертым, и этот Третьюи хранил ключ.



Глава V

В среду, 2 февраля, в день Сретения Господня, я отслужил заупокойную службу
над телом моего друга. Я не буду подробно останавливаться на том, чем была для меня эта служба
, но, как и многие похороны моих друзей, она ассоциируется у меня с
думайте о пении птиц. Дознание проводилось в
Понедельник и вторник, и хотя оно четко установило тот факт, что
смерть наступила в результате убийства, а не самоубийства, перед
присяжными не было представлено ничего, что могло бы оправдать вердикт в отношении какого-либо конкретного
человек. Я полагаю, что возникли некоторые сомнения относительно идентификации
ботинок. Деревенский сапожник, у которого спросили экспертное мнение,
сказал, что, хотя сам он никогда не подбивал гвозди таким образом,
он видел такое же расположение на сапогах, которые ему принесли
подлежит ремонту каким-нибудь человеком, который не был Третьюи. Однако позже
я полагаю, благодаря изобретательности Каллагана было установлено, что
Третьюи, который любил заниматься различными ремеслами, смастерил булыжник и
прибил несколько сапог для друга, что этот друг был человеком, у которого
сапожник заметил подковки, и что в момент убийства он был в безопасности.
в стороне. Более того — возможно, я забыл
возможно, я предполагал, что они выяснят это сами, и
предпочел, чтобы они это сделали — во всяком случае, я не упомянул об этом полиции
я слышал, что только Третьюи имел доступ к лестнице (они узнали об этом
позже).

Каллаган и Вэйн-Картрайт остались со мной на похоронах. Большая
толпа просто дерзких людей, какими, признаюсь, я их считал,
собранных по этому случаю со всей округи и даже издалека
. Только двое из семьи Питерса были там или могли быть.
там. У него было два племянника в армии, но они тогда были в Индии.
Остальные его вещи принадлежали пожилому джентльмену (двоюродный брат его
отца, которого, как я слышал, сам Питерс описывал как родственника, которого
он встречался с ней только на похоронах, но считал неотъемлемой частью
похоронной церемонии) и незамужней тетей, сестрой его матери. Оба
они приехали; оба настояли на том, чтобы переночевать в отеле, а не в доме священника.
Накануне вечером они пообедали и выпили чаю в
Пришел в дом священника после похорон и отбыл вечерним поездом. Пожилой
джентльмен, я полагаю, был мировым судьей, получавшим стипендию в отставке.
Вейн-Картрайт очень любезно посвятил себя его развлечению
и повел его на прогулку после ленча, пока Каллаган бродил по,
наблюдал за людьми, пришедшими на похороны, ожидая, как он сам
сказал мне, что, наблюдая за ними, можно будет что-то обнаружить. Таким образом, я
на некоторое время остался наедине с тетей Питерса, которая, кстати,
похоже, знала Вейн-Картрайта еще мальчиком.

С некоторым трудом преодолев ее внушительную сдержанность и
застенчивость, я узнал от нее многое, чего не знал о моем друге,
о ее племяннике, о том, насколько замечательными были перспективы его раннего детства.
дней, хотя он немного бездельничал в Оксфорде; и как он покинул
Оксфорд преждевременно и получил назначение за границу, потому что чувствовал
что его родители не могли позволить себе содержать его в университете
до тех пор, пока он не сможет зарабатывать себе на жизнь профессией дома. О его дальнейшей жизни
Также, включая его последние учебные проекты, ей было что рассказать
мне, поскольку она следила за ним и его занятиями с нежным
интересом. Это странно контрастировало как с ее очевидным безразличием
на ее собственный счет к книгам и тому, что приводило его в восторг, так и
со странным спокойствием, с которым она, казалось, относилась к его смерти
и к способу его смерти. Это начинало меня сильно привлекать
тихая, одинокая пожилая леди, когда возвращение кузины и
Вэйн-Картрайт и Каллаган одновременно положили конец нашему разговору
. Вероятно, дело было только в том, что она не чувствовала себя равной в
компании такого количества джентльменов, но мне показалось, что кто-то из них
один из числа — я не мог угадать, кто именно, но подозревал, что это был
старый кузен был ей антипатичен.

Я сам отправился в Лондон той ночью, вернувшись на следующий день днем. Я должен был
навестить свою жену и детей. Они уехали вскоре после Рождества, чтобы
погостить у отца моей жены, и она забрала детей на ночь
в Лондон по пути домой. Она была вынуждена остановиться там, потому что
моя хрупкая дочь сильно простудилась. Сейчас было так холодно
для путешествий, что я убедил ее остаться в Лондоне еще немного
.

Я не уверен, почему я так точно фиксирую наши передвижения в то время.
то время. Возможно, это просто импульс, чтобы попытаться жить за
снова тот период моей жизни, который был одним из великих и увеличения,
не умаляя, возбуждение. Но начав, я приступаю.

Я вернулся в свой дом священника на следующий день после похорон, надеясь освободиться
от доли в своего рода расследование, которое водится больных с
обычные tenour моей работы. Но, конечно, я не мог удалить сам
из атмосферы преступления. Начнем с того, что у меня было важным
интервью с Trethewy (которых я расскажу позже) на следующий день после моего
возвращение. Но, кроме того, слухи об этой улике, которая была
обнаружена, доходили до меня в общих разговорах моего прихода, поскольку каждый
предполагаемый шаг к раскрытию преступника, казалось, был
общеизвестным. Так что преступление сопровождало меня в моем приходе
обходы, и в уединении моего дома у меня было еще меньше возможностей сбежать
от этого, потому что Каллаган был со мной, и разум Каллагана был в огне
эта тема.

Очень скоро я обнаружил, что Каллаган, которого я попросил остаться на
похороны, был настроен оставаться в деревне как можно дольше.
Он полагал, что с теми знаниями, которыми он обладал, и своим опытом работы
в Индии он мог бы, если бы был на месте, внести свой вклад в достижение целей
правосудия; и он, казалось, находил болезненное удовлетворение, совершенно не похожее на
мое собственное ощущение, когда я нахожусь рядом с местом преступления и местом преступления
обнаружение. Более того, он выказывал уважение и любовь к Питерсу, а также
безутешное горе от его потери, которое, хотя я и не знал, что эти двое
мужчин были такими друзьями, я был почти вынужден считать незатронутым.
Поэтому я охотно пригласил его остановиться в доме священника, и он остался там
некоторые всего десять дней, когда он заявил, что он бы поставил себе
на мне нет еще и переезд в отель. В последний момент он
передумал и сказал, что ему захотелось остановиться в доме Питерса
, если можно. Меня убедили согласиться на это, и там он
оставался, изредка отлучаясь в Лондон, почти месяц спустя,
вскоре после того, как, как я расскажу, Третьюи был предан суду
перед судом присяжных.

Вейн-Картрайт, который оставался тихим и сдержанным, очень поблагодарил меня
вечером после убийства за то, что я пригласил его в дом священника, сказав:
чувство, которого я не совсем ожидал, что либо поспешить уехать в
тот тревожный день, либо остаться еще на ночь в доме Питерса,
было бы для него испытанием. Он добавил, что намеревался вернуться
в Лондон сразу после похорон и после посещения важного города
заседании, на котором он должен остаться в Англии, он отправился в город на встречу
его девушка на Ривьере. Я полагаю, что сам того не желая, я
выдал перед похоронами тот факт, что я был немного обеспокоен своими
предстоящими обязанностями душеприказчика, обязанностями, которые, как ни странно, у меня были
никогда раньше не приходилось выступать, и теперь я был немного смущен
отсутствием в Англии моего коллеги-душеприказчика и
основных наследников, а также перспективой необходимости выполнять
благотворительное завещание, которое оставляло мне большую свободу действий и, возможно, могло бы
привлекать к судебным разбирательствам. Вейн-Картрайт очень ненавязчиво наставила меня в том, как
выполнять то, что было непосредственно возложено на меня. Полагаю, я
выглядел таким же благодарным, каким чувствовал себя; во всяком случае, все закончилось деликатным
предложением Вейн-Картрайта о том, что он был бы очень рад остановиться в
в отель на день или два и постараться быть мне полезным любым способом
, каким только сможет. Конечно, я настоял на том, чтобы он остановился в Доме священника, и,
несмотря на явное предпочтение остановиться в отеле, он через некоторое время
согласился. Я ожидал, что вскоре мне придется уехать из дома на
какое-то время, а это может быть необходимо принять мою маленькую дочь
месяц за границей в теплом климате, и после этого я знал, что должен быть
очень занят конфирмация и другие вопросы, так что я был
стремясь сделать быстрый прогресс, если бы я мог, с извилистыми до
Поместье Питерса, и был очень рад, что Вейн-Картрайт останется, как и
он действительно остался, в доме священника. Однако в субботу (через неделю после
убийства) он получил телеграмму, которая вынудила его уехать в тот же день
днем. К тому времени он начал мне нравиться, что, признаюсь, и было
не сразу; люди его склада, которые долгое время полагались только на себя
и их доверие было оправдано, часто не проявляют своих
привлекательных качеств, пока не возникает чрезвычайная ситуация, в которой мы находим их
полезными.

Третьюи был арестован в тот день, когда уехал Вейн-Картрайт. Я задавался вопросом
почему его не арестовали раньше (потому что, казалось, не было никакого реального
места для сомнений в том, что он оставил эти следы), но я никогда не
установлено и может только предполагать, что полиция была уверена в его безопасности
в случае попытки побега и надеялась, что, если оставить его в покое, он сможет
выдать себя такой попыткой или иным способом. Он никогда этого не делал. Он сидел
в своем коттедже, как я понял, постоянно читая Библию, но раз
или два в день задумчиво и в одиночестве расхаживал взад и вперед по подъездной аллее. Он
пунктуально выполнил несколько необходимых работ по дому, но он
никогда не задерживался в нем, никогда не ходил в поле или на дорожку и вряд ли
ни с кем не разговаривал, за исключением дня перед своим арестом, когда, к моему
удивлению (поскольку было известно, что он враждебен Церкви), он отправил
для меня, и у нас было незабываемое интервью, о котором я уже упоминал
.

В дни, предшествовавшие его аресту, а также после, проводились всевозможные расследования
, о которых я мало что знал. Были прослежены передвижения Тальберга
после убийства. Какая-то попытка была сделана, я считаю,
найти человека, который, по данным Trethewy, прошел мимо него с двумя
лошадей в переулок. Но, похоже, произошла какая-то путаница с
этим и человеком, в отношении которого не было настоящей тайны (он был фермером).
слуга, который рано ушел, чтобы взять лошадь, которую его хозяин
был продан своему новому владельцу), затем не был найден. Два важных
открытия были сделаны о Trethewy. После ареста его коттедж был
искали, а он оказался обладателем непостижимо
разное статей. Среди них было несколько видов оружия, которые он, возможно,
естественно, прихватил в своих путешествиях, но среди них (что было
более важно) был небольшой футляр с хирургическими инструментами. В том чемоданчике отсутствовали два
инструмента, и инструмент, которым пользовался
убийца, мог, хотя и не очень аккуратно, поместиться в одно из
свободных мест. Дело было возбуждено, как и Каллаган, который ухитрился
присутствуйте, сказали мне, на задней полке в шкафу, заполненном
всевозможными досками и мусором, которые пролежали там, кто может сказать, как долго
. Каллаган, однако, заявил, что заметил по следам на
пыльной полке, что содержимое шкафа было
недавно потревожено, без сомнения, для того, чтобы спрятать инструмент
кейс стоит за всем этим.

Другое новое открытие произошло двумя днями ранее. Дядю Третьюи
и гостей, которые были на его вечеринке в ту зловещую ночь,
конечно, разыскали и допросили. Все они подтверждали слова самого Третьюи
отчет о его передвижениях, но они добавили кое-что еще. Третьюи это
казалось нормальным и достаточно веселым, когда начался вечер, но,
по мере того, как ночь и выпивка продолжались, сначала впал в меланхолию,
затем в угрюмость, наконец, незадолго до того, как он ушел домой, в
многословную свирепость. Бэрримор снова вернулся к этой теме, что его дядя сказал он
уже не раз упоминал на предыдущих дней, когда он встретил его, о
его ссора с Петра, против которого он задумал иррациональное
обиды, а на самом деле он, хотя те, кто слышали его не брали
в то время он серьезно угрожал его жизни.



Глава VI

Сержант Спик рассказал мне о таком поведении Третьюи на следующий день
после ареста. Но для меня это не было неожиданностью, потому что я пришел сам.
сообщить полиции нечто подобное. По зрелом размышлении
Я счел своим долгом сообщить о сути дела
интервью, которое я имел с Третьюи несколько дней назад. Третьюи
без приглашения сделал мне признание — не признание в преступлении,
но признание в преступных намерениях.

Не остановленный предупреждением о том, что я не могу обещать никакой тайны относительно того, что он
должен сказать и напомнить о том, что он прекрасно знал, что он был в
положении серьезной опасности, он заявил мне, что вынашивал
мысль убить своего хозяина, и, хотя на самом деле он никогда этого не делал
возложил на него руки, был так же виноват, как если бы он это сделал. Начав
с этого заявления, он пустился в длинную и непрерывную речь
, о которой я счел бы невозможным, даже если бы захотел,
дать сколько-нибудь адекватный отчет.

Что касается сути его заявления: если принять это за правду,
это была история, достаточно распространенная два столетия назад, но так редко рассказываемая
теперь, когда современному слуху очень трудно это воспринять, рассказ об
обычной борьбе между добром и злом в человеке, принимающей острую и
жестокую форму, так что человек изо дня в день ощущает альтернативное господство
о религиозной экзальтации, которую он считает абсолютно благой, и о
низменных страстях, которые, когда они овладевают им, кажутся злым духом
им управляет дух, как паром двигателем. По манере
заявления было очень трудно понять, насколько оно было искренним,
невозможно понять, скрывалось ли что-то худшее
за тем, в чем было так странно признано. Самоуничижение и
уверенность в своей правоте, подлинная составляющая пуританского энтузиазма,
фальсифицированная составляющая болезненной религиозности, явного ханжества, мужественности
прямота, удовольствие от возможности проповедовать и это
пастору, — все эти вещи, казалось, слились воедино в выступлении Третьюи
.

При самом благоприятном взгляде история сводилась к этому. За несколько лет
до этого Третьюи, после беспечной жизни, внезапно проникся
глубокими религиозными чувствами, не меньшими, чем точным и непреклонным
религиозные взгляды. Он верил, что его обращение не оставило его поведение неизменным
но, хотя какое-то время он, по его словам, был счастлив в этом
новом свете, это было началом, а не концом его внутреннего
война. Его природная вспыльчивость, тот худший вид вспыльчивости, который
является одновременно угрюмым и страстным, снова начал овладевать им в виде
продолжительных приступов сильного гнева, усиленных, я полагаю, реакцией
с высоты, на которой он часто стремился жить. Помимо этого, он поддавался
временами острому удовольствию от алкоголя. Его соблазняло то, что он
называется “плотским” гордость в силу его голову к спиртному; и я
иногда наблюдается, Что пить ее худший хаос на очень
мужчины, которые могут оказаться наименее пострадавших от него, в результате чего о
медленно извращение глубинные мотивы действий, в то время как в течение длительного времени
он оставляет решение незамутненным тем более тривиальными и очевидными
вопросы, в которых аберрации легко обнаружены. Таким образом, во время
той стычки с Питерсом, свидетелем которой был Каллагэн,
Третьюи уже извращенно размышлял о какой-то ерунде или
в целом воображаемая обида. В тот момент он был сильно под воздействием алкоголя
и не знал этого, но знал, что выпил достаточно
, чтобы опьянить большинство мужчин. Поэтому его очень мирская гордость была
более оскорбляться на вменение которой Питерс бросил на него. Его
духовной гордыни было слишком обиделся на упрек из одного, которого, хотя
изначально его любят, он стали считать земным, погрязший
всего в философии профан. Он был взбешен до такой степени, что
желал смерти Питерсу, и угроза, о которой сообщил Каллаган, имела
было фактически произнесено. Он имел в виду, может быть, почти ничего по своему
опасный, когда он произнес это; но, когда эта почти безумная идея,
убивать за такую мелочь человеком, которого он любил как правило, имели
формы слов, он возвращался к нему каждый раз, когда он высовывался, или
третий стакан духов пошел к губам. Возможно, он возвращался к
его все более страшной силы, потому что в лучшие моменты его
совесть была ужасно встревожена его дав в, так как
одна мысль, на это предложение Дьявола. Накануне утром
Смерть Питерса у него произошла новая ссора с ним по поводу
какой-то пустяковой оплошности в саду, на которую Питерс вызвал своего
внимание, и я был удивлен после того, что сказал Вейн-Картрайт
мне сказали, что Вейн-Картрайт присутствовал на этом мероприятии и
слышал дерзкий язык, на котором он, кажется, обратился
Питерс. Весь день и ночь после этого его преследовал дурной сон.
в ту ночь он шел домой от своего дяди, замышляя убийство. Он
проснулся утром более спокойным, но его гнев все еще тлел, пока его
жена принесла ему новость о том, что Петерс был убит, когда он уступил место
в один момент тяжкое горе для Питерс. Он не мог двинуться с места
он сидел, он пытался молиться, он думал, и он видел себя таким, каким
он был — возможно, не совсем таким, потому что он видел себя человеком, виновным
в крови.

Я думаю, он с удовольствием поговорил бы со мной о своей душе, но из-за
возникших у меня подозрений я не представлял, как я мог бы многое ему сказать
. Итак, выслушав его, я отделался несколькими жалкими,
небрежными замечаниями. Как я должен был воспринять это признание? Был ли психический
история, для которой этот человек придумал о себе хитроумную выдумку
объясняющую известную ссору и известные угрозы? Была ли история
правдивой с этой серьезной поправкой на то, что Третьюи выполнил свое
намерение? Было ли это простой правдой с самого начала? Выходило ли это даже за рамки
правды в том, что мысли этого человека никогда не были такими черными, какими он их себе представлял
? В течение нескольких дней эти вопросы часто приходили мне в голову
но мое настоящее мнение по ним сформировалось почти сразу, как я уехал
от Третьюи. Вопреки моим принципам, он мне не нравился, я чувствовал
как ни странно, мало симпатии к его духовным подвигам; но я не
сомнений в том, что они были настоящими, и я не сомневаюсь, что он был невиновен
преступления.

Прежде чем Третьюи предстал перед магистратами, пришло письмо
которое необъяснимо взволновало мое воображение, вернее, пришло два письма
. За день до лопаток-Картрайт ушел, прибыл письмо
для Питерс, подшипник мастики Багдада. Флюгер-Картрайт небрежно
открыл его. Я думаю, он сделал это по моей просьбе в тот день, когда я был в отъезде
в Лондоне, вскрыл несколько писем, которые пришли для душеприказчиков Питерса. Итак
у него был хороший предлог открыть это письмо. “Ну, это очень
неинформативно”, - сказал он, передавая письмо мне с извинениями
за свою ошибку и смеясь больше, чем обычно.
Неинформативно это, конечно, было. “Дорогой Юстас, ” гласило оно, - мне жаль, что я
ничего не могу тебе сказать об этом. С уважением, К. Б.” Всего неделю спустя, после
Вэйн-Картрайт уехал, пришло другое письмо из того же места, написанное
тем же почерком и почти, но не совсем, такое же краткое: “Дорогой Юстас,
На этот раз я не буду откладывать свой ответ. Лонгхерст плавал в
_Eleanor_ и она не пошла вниз. В меру своих убеждений, она по-прежнему
бороздит моря. Мне никогда не нравился К. — И всегда твой, Чарльз Брайанстон”.



Глава VII

После нескольких предварительных заключений разбирательство против Третьюи в магистрате
подошло к концу примерно в конце февраля. Там не было
ничего особенного в этих разбирательствах, которые закончились, как я и предполагал
, они и должны были закончиться, тем, что его передали в суд.
К этому времени читатель знает почти все дело против него.
То, что Питерс был убит, не вызывало сомнений. У обвиняемого было несколько
стычек с убитым мужчиной. В одной из них он выразил
желаю, чтобы убить его, и он повторил это пожелание, чтобы другие на
роковой ночи. Следы были найдены который, как понимает читатель,
казалось, на первый взгляд, прямо свидетельствует о его виновности. Затем была
лестница. Несомненно, до убийства ее держали запертой в
месте, ключ от которого был только у Третьюи. То, что любой мог иметь к нему доступ
в период между убийством и обнаружением лестницы, было
точкой зрения, подтверждаемой только неподтвержденным заявлением обвиняемого
что он оставил ключ от насосной в то утро, когда его вызвали
чтобы поговорить с полицией, и забыл вернуться за ним до следующего дня
. И, наконец, нахождение в корпус прибора, хотя и не очень
важно, во всяком случае, лишен какой-либо невероятность, что Trethewy
было бы у него такого инструмента, как нож, который был использован.

Осмелюсь сказать, этого было бы достаточно, чтобы повесить человека, если бы это было все;
и против этого нечего было возразить, кроме непоколебимого
упорства Третьюи и его жены с самого начала истории, которую
они рассказали.

Ничего, то есть до тех пор, пока он не предстанет перед судом. Но
на следующий же вечер после его заключения в тюрьму всплыло незначительное, но почти решающее
обстоятельство, которое полностью изменило аспект
дела. В тот вечер меня навестила горничная Питерса,
Эдит Саммерс. По ее словам, у нее было что-то на уме. Она сказала
неправду сержанту полиции на следующее утро после убийства.
Она перебила экономку, сказав, что свеча у кровати Питерса
прошлой ночью была длинной свечой; она сказала это потому, что
экономка очень строго отругала ее за то, что она забыла
поставил свежие свечи в подсвечнике, и поэтому она сказала то, что было
ложные, не означает никакого вреда, но думаю на данный момент (как она сейчас
пытался объяснить), что это правда, и что она сделала то, что она
назначению. С тех пор она во всем призналась экономке, но та
экономка только сказала, что она была дерзкой девчонкой, раз дала тогда свое
слово, и лучше бы ей больше его не давать. Она отправилась в суд.
Она рассчитывала выступить свидетелем по какому-то незначительному вопросу и была полна решимости
внести ясность в этот вопрос; но ее не вызвали. Она была
поговорил с полицейским, и сказали, чтобы поговорить с одним из
юристы. Она попыталась привлечь внимание адвоката Trethewy, но
он был слишком занят, чтобы слушать ее.

Мне стыдно признаться, но, слушая ее довольно длинное объяснение, я
совершенно не понял значения того, что она мне сказала. Я сказал
что-то совсем благими намерениями о зле, говоря, что не
правда, и тогда сказал девушке по-доброму, что я не думаю, что там был
никакого вреда. Но она думала об этом и была серьезна, и
она заставила меня понять это в одно мгновение. Она объяснила, что были и другие
свечи в комнате, но они были новые свечи, и они не были
зажженные в эту ночь. От этого и что мы уже знали заключение
было почти неизбежным. Питерс был убит до того, как сгорели два дюйма
обычной свечи, которая горела 28 января в 23:30.
Января.


Каким бы глупым это ни казалось, я некоторое время был убежден в
невиновности Третьюи, и все же никогда по-настоящему не делал из этого необходимого
вывода. Конечно, имея в виду две предпосылки — Питерс
был убит, Третьюи его не убивал — я осознавал, в некотором
смысл в заключении, но оно не завладело моим вниманием.
Теперь, однако, у меня были доказательства невиновности Trethewy, который был не
больше собственной интуиции, но было то, о чем каждый
человек должен ценить силу. Возможно, это было из-за этого, возможно, это
было из-за сентиментального эффекта установления времени преступления
в таких узких пределах; во всяком случае, мысль: “Кто-то другой, кроме
Третьюи убил Питерса”, - охватил меня внезапный ужас, который
вряд ли мог быть сильнее, если бы я только в этот момент осознал
первоначальный факт убийства.

Я мгновенно перебрал в уме список тех немногих, которые были так
как, лежат в пределах досягаемости подозрение. Trethewy не могла
больше не подозревал. Я, конечно, не могло. Я немедленно выбросил из головы двух служанок
. Оставались двое мужчин — трое
мужчин - трое мужчин, одним из которых был я. Я знал, как легко я мог бы освободиться
сам, потому что дверь была заперта за мной до того, как была зажжена эта свеча
. Но я был последним человеком, который, как известно, видел Питерса, и я был сбит с толку.
ход моих мыслей включал меня в число подозреваемых. Я спросил
я спрашиваю себя о каждом по очереди, виновен ли он? и в каждом случае я
отвечал "нет". Сейчас, оглядываясь назад, мне кажется, что ответ “нет”
не приходил мне в голову с такой же искренней убежденностью в каждом из случаев
. Но я не сделал этого за те несколько мгновений, о которых я тогда размышлял, я
вскоре после этого сделал больше, чем просто пошел по кругу: один из
нас троих убил Питерса. Было ли это - каждый из нас по очереди? Нет. Мог ли
В конце концов, это был кто-то из слуг? Нет! Не было ли тогда в
обширной области возможностей какого-то объяснения смерти Питерса
без вины кого-либо из нас. Самые простые причины побуждали меня ответить
"да", и я снова ответил "нет". И так снова по кругу.

Но девушка была со мной, и я не мог заставлять ее ждать вечно. Я
остановил свой мысленный круг там, где он начался, при мысли: кажется
Питерс был убит, когда двухдюймовая обычная свеча, зажженная 28 января, догорела.
до 23:30 вечера. Я начал подниматься, чтобы
немедленно отвести девушку в полицию, но, внезапно подумав, я
воздержался. Я написала экономке записку с просьбой, чтобы девушка
снова пришла ко мне в восемь вечера, и я отправила
передайте сообщение сержанту полиции с просьбой прийти в то же время.
Конечно, я часто беседовал с ним о приходских делах, и,
усадив его в кресло в моем кабинете, в котором я мог
обычно располагать его к себе, я задал ему вопрос: “Сержант,
были ли те следы, которые мы нашли, действительно там, когда вы пришли к мистеру
Утром в доме Питерса? Сержант Спик был очень честным человеком
но он был (я уверен, что в полном смысле этого слова) сторонником дисциплины,
и его ответ пролил для меня поток света на проблему, как это
заключается в том, что самые лучшие сотрудники полиции так готовы поддержать друг друга
. Он ответил немедленно и убежденно: “Ну, вы видите,
сэр, не мне судить”. Ответ был на первый взгляд
нелепо. Он один обыскали перед домом, который
утром, а это было для него одного, из всех мужчин, говорить ли
треки были там. Он, очевидно, вообще этого не видел, и я был
достаточно мудр, чтобы упустить возможность для морализаторства в его адрес. Я соблазнил
его бокалом вина и другими уловками искусителя, заставив
на время забыть о своих обязанностях и разговаривать со мной как с
смертный собрату-смертному. Во-первых, я очень скоро обнаружил, что
Сержант Спик достаточно тщательно обыскал дом в то утро.
во-вторых, чтобы увидеть следы, если бы они там были, и, во-вторых,
что этот человек, Спик, в отличие от сержанта, прекрасно знал
хорошо, что их там не было.

Только после этого я вызвал девушку Эдит из комнаты для прислуги,
где она ждала. Я заставил ее рассказать свою историю. Я видел, как сержант
должным образом записал это для передачи в те, для меня загадочные,
штаб, где, как я предполагал, все подобные вопросы разбирались. Я получил
уверенность в том, что сержант Спик действительно был достаточно мужествен, чтобы понять это.
его собственные показания относительно отсутствия следов в то утро.
также будут приняты к сведению и переварены. Я отпустил сержанта и Эдит,
и медленно пошел спать. Подозревал ли я этого человека? Нет! Подозревал ли я
того человека? Н—нет. Наконец я решил, что не позволю моим
подозрениям пасть на какого-то одного человека, хотя было бы столь же разумно
, чтобы его подозрения пали на меня. Но мой разум оставался полон
ужаса и образа тлеющего огарка свечи, в то время как
мужчина, который зажег ее, чтобы почитать, лежал мертвый на этих окровавленных простынях.
Я был очень, очень рад, что на следующий день моя жена наконец-то вернется домой.

Я полагаю, что именно из-за ассоциации двух женских имен мои
сны, когда я наконец заснул, были не более ужасными, чем о
корабле "Элеонора", который, как помнит читатель, вероятно, все еще плавал
моря.



Глава VIII

С некоторым сомнением, вправе ли он был таким, каким я должен делать, но без
сомневаюсь, что это было то, что я хотел сделать, я искал Каллаган далее
утро для окончательного поговорить с ним, прежде чем он ушел; потому что он был в прошлом
чтобы оторваться от сцены, которая его преследовала. Я испытывал на нем,
Не знаю почему, последствия разоблачения Эдит, не сказав ему
то, что я теперь знал о следах. Я видел, что он принял
правдивость заявления девушки и понял, гораздо быстрее, чем
я, что это значило. Поэтому для меня было утомительно и, в моем
тогдашнем состоянии духа, крайне неприятно, что в течение некоторого времени он упорствовал в
игре с идеей, что Третьюи все еще может быть виновен. Он
по мере продвижения подкреплял это все более и более надуманными аргументами,
так что мое терпение было почти на исходе, когда, к моему удивлению, я
нашли друга и снова на полной скорости по свежей колее, что
Тальберг. Я выслушал, и на этот раз серьезно, несколько вещей, которые
он рассказал мне о Тальберге, которые были новыми для меня и проливали на него
неприятный свет. Затем я вмешался. Тальберг ушел из
дома со мной, и это было сделано все, но уверен, что он отправился
прямо к себе в отель и не покинул его до многих часов после
убийство было обнаружено. В любом случае, это был не он.
эти следы, поскольку он, несомненно, оставался в своем отеле с раннего
утром 29-го, пока он не ушел. И тогда я рассказал Каллагану о своей причине
полагать, что эти следы были сделаны в середине дня
29-го. “Мой дорогой друг”, - воскликнул он, на этот раз со всеми
появление искренностью “я не очень верю, чем тебе, что
Я на самом деле сделал. Он не достаточно человек. Но у меня есть
метод, у меня есть метод. Я привык к таким вещам. Я уезжаю в город
сейчас; я буду там через некоторое время; вы знаете мой адрес. Я имею в виду, ” высокопарно добавил он
, “ работать со всеми внешними обстоятельствами
и возможности дела, и постепенно сузить круг до реального
суть проблемы; это мой метод ”.

Ну, там может быть какой-то метод в его безумии, ибо там был
конечно, какое-то безумие в его метод. Я простился с ним (после того, как он
позвонил, в тот день, чтобы возобновить знакомство с моей женой) немного
предвидя, что две его следующие шаги. Он остановился на своем пути, чтобы
Лондон в окружном городе, где он отправился в окружное полицейское управление
чтобы сообщить некоторую информацию или теорию о Тальберге. Он поехал дальше
в Лондон, как и обещал, но вместо того, чтобы оставаться там в качестве
он сказал, он вдруг вылетел на следующий день на континенте, оставив
ни адреса позади.

Мы уже вышли на первую неделю марта, в нескольких событий (если
Я может включать в название события медленно появление определенных
мысли в моей голове), которые подготовили почву для возможного
решение нашей тайной, происходили с периодичностью и в порядке
что память у меня не совсем отчетливыми, во что и остальные
девять месяцев в году.

Постановление, на которое я приехал, не занимать мой разум
подозрения, или в отношении борьбы с преступностью как часть моего
бизнес, не был надежным решением, и оно было полностью развеяно
моей женой в разговоре, который у нас состоялся в первый вечер после ее приезда
. Я понимал, что она не сможет поделиться со мной в
решимости не питать подозрений ни к одному конкретному человеку,
но я думал, что она будет против моих позитивных шагов
на пути к раскрытию преступления. Она, однако, был возмущен
мысль, что я мог бы оставить все, как есть. “Многие невинные люди будут под
облако всю свою жизнь,” сказала она, “если виновный не найдено.
Есть еще Третьюи, я полагаю, его когда-нибудь выпустят; но кто
собирается нанять его? Не этот его дядя; и мы не можем. Кто
по-твоему, что собираюсь довести это до конца, если вы не?” Она была
мощно откомандирован в этом наш сосед, старик сейчас,
кто имел большой опыт как справедливость. “Мистер Драйвер, ” сказал он, - вы
можете думать, что это дело полиции, но помните, кто такая
полиция. Они превосходно выполняют свою обычную работу, но их
обычная работа заключается в расследовании обычных преступлений. Это был необычный случай.
преступления, и это делалось не обычный человек. Если это когда-либо обнаруженных,
это будет человек, чье образование дает ему более широкий горизонт, чем
профессиональными средствами с преступниками”.

Я не знаю, насколько далеко читатель мог зайти в своих подозрениях
Каллаган (это зависит, я полагаю, от того, смог ли читатель
составить какое-либо представление о его характере, а у меня самого до сих пор не было
какого-либо связного представления о его характере; казалось, мало
согласованность в этом), но полиция определенно начала подозревать его.

При поверхностном взгляде на этот вопрос для этого были все основания.
Если не считать бегства в ночь убийства, до того, как оно было обнаружено,
он сделал все, что, теоретически, должен был сделать виновный человек. Он
не терял времени даром, пытаясь возложить подозрение на одного
невиновного человека. Он старался официозно вмешиваться в
расследования, проводимые полицией. В сообщенной им информации было больше одного факта
очевидная ложь. Он часто посещал место преступления
, как будто оно завораживало его. Когда первый невиновный человек
был оправдан, он сразу же предложил другого человека, который был почти
несомненно, он также невиновен, и затем, дав ложные показания
о своих намерениях, покинул страну, не оставив своего адреса.
Тогда он, несомненно, находился в доме, когда было совершено преступление. Его
передвижения на следующий день были почти учтены, но не настолько
полно, чтобы он не мог оставить эти ложные следы. После того, как все это было
обстоятельством глубокое подозрение, что он так быстро
признать необычным принтом загрузки Trethewy это.

Увы, даже на тест _куи боно_, “тот биржевой вопрос Кассиуса,
‘кому это принесло прибыль?” Каллаган ответил плохо. Я знал, и несколько
позже, отвечая на запрос полиции, я счел своим долгом сказать,
что Каллаган в определенном смысле выиграл от смерти Питерса. Он
был самым неосмотрительным инвестором (не спекулянтом, я полагаю), и
в своем замешательстве занял у Питерса 2000 фунтов стерлингов. Питерс, пока был
жив, нисколько не обижался бы на него, если бы он был честен.
не в состоянии заплатить, но был именно тем человеком, который превратил жизнь Каллагана в
бремя для него, если он думал, что не делает все возможное, чтобы держаться на поверхности
вода. Завещание Питерса аннулировало долг, и не было ничего невозможного в том, что
Каллаган знал это. Но этот последний пункт иллюстрирует реальную слабость
аргумента против него. Никто не мог знать Каллагана хоть немного и
подумать, что этот интерес к завещанию или любой другой момент в этом
гипотетическая история его преступления, насколько бы она ни была похожа на человеческую
природа, по крайней мере, была на него похожа.

Здесь, за неимением хорошего описания, приведены некоторые черты его характера.
пребывание в моем приходе. Его, правда, с трудом вытащили
из яростной драки с джентльменом с Севера Ирландии, который, по его словам
, богохульствовал против Папы Римского. Этот человек не так богохульствовал,
и сам Каллаган не был католиком. С другой стороны, он
с момента своего приезда обычно подстерегал школьников,
чтобы угостить их вкусностями и так далее. Он напал и избил двух самых страшных хулиганов
, которые жестоко обращались с лошадью, а затем залепил
их действительно ужасные синяки таким количеством лжи, что они простили,
не только он, но и лошадь. Он привез для Питерса, с
бесконечной гордостью, контрабандный груз своего родного потина, ужасной
жидкости; и после смерти Питерса он будет сидеть один в этом пустынном месте.
дом, выпивка, не кофейник, который в качестве предполагаемой милостыни он
предложил мне раздать бедным в работном доме, но миссис
Ячменный отвар Трэверса и написание довольно хорошей и совершенно яркой сказки
и невинной сказки.

Это, безусловно, не доказательство, но это убедило меня в невиновности Каллагана
. Глядя на то, что, как я полагаю, было доказательством, я задался вопросом
не был ли я мягок в этом, и я проверил этот вопрос
на суждение моей жены. Я знал, что, по крайней мере, при ее предыдущих встречах
с Каллаганом он ей не нравился, и, исходя из фактов, которые она
я уже знал, что привел, как я льстил себе, очень показательное дело
против него. Меня не смутило, что леди, которая, когда ей рассказали об
его побеге, надеялась, что он останется за пределами Англии, пока она не уедет
за границу, спросила без особого интереса: “Что за чушь”, а потом вдруг
разжигая огонь, воскликнул: “Что, Роберт, ты восстаешь против этого бедного
человека?” Когда я спросил о причинах, по которым она отвергла идею о его виновности
, она, казалось, сочла просьбу довольно легкомысленной; но, наконец,
Я вытянул из нее фразу, которая выражала то, что, по моему мнению, было на
суть моей собственной мысли. “Мистер Каллаган, - сказала она, - достаточно жесток,
чтобы совершить убийство, и достаточно хитер, чтобы скрыть что угодно, но
Я не могу представить, чтобы его жестокость и его хитрость когда-либо работали вместе ”.

Конечно, мы оба подумали о его вменяемым, хотя он был всего лишь одним из
те люди, в делах которых постоянно применяет эпитет “безумный”.



Глава IX

Исследование, к которому я теперь побудил себя приступить, не могло быть
легким, но в настоящее время оно, казалось бы, должно было сузиться
до вопроса об одном мужчине. Возможно, это было от отвращения
против сознательного решения повесить человека, который укрывался под
моей крышей, что я даже тогда определенно не поставил перед собой
вопрос о виновности этого человека. Какая-то полуосознанная последовательность мыслей
привела меня к тому, что я начал свои поиски далеко отсюда. Все началось с
два письма, которые пришли за Peters из мистер Чарльз Брайанстон, или
а с позднейшем письме.

Некоторое время назад у меня было время написать мистеру Брайанстону краткое и официальное письмо
, чтобы ознакомить его с фактом убийства Питерса, но с тех пор на некоторое время
перестал думать о нем. Теперь я начал делать то, что очень редко
действительно, неуклонно и методично думать. Я томился вверх и вниз с
труба в саду или в переулках. Я сидел, эти буквы в моей
стороны, в одиночестве перед огнем. Я сидел за письменным столом, разложив перед собой бумагу
, и делал карандашом бессвязные пометки. Я должен был бы
бояться сказать, как часто и как долго я занимался всеми этими, казалось бы, праздными
делами. Пока, наконец, в промежутке между чаепитием и ужином, пока
дети играли в комнате, я не добрался до фактического изложения сути
вопроса.

“На этот раз я не буду откладывать свой ответ”. “На этот раз...” Затем в другой
несколько раз он откладывал свой ответ. Это могло иметь некоторое значение, когда
Я обратился к предыдущему письму. “На этот раз я не буду откладывать свой
ответ”. Это был ответ на вопрос в письме, только что полученном от
Питерса, ответ, вероятно, с обратной почтой. Почему бы не отложить это на этот раз
как обычно? Поэтому, конечно, потому что вопрос был один, который как
Питерс и Брайанстон казалось важным, пожалуй, судьбоносные. Простой
хватит пока. “Лонгхерст сделал Парус в _Eleanor_, и она не
идите вниз”. Это было достаточно ясно, что кто-то думал, что Лонгхерст
плыл на корабле, который действительно затонул. Питерс думал иначе,
и Питерс был прав. Что из этого? В
Этом нет ничего важного. Однако остановись. Это не обязательно так. Кому-то не обязательно было
думать об этом — он, возможно, сказал это Питерсу, и Питерс, возможно, подумал
это была ложь. И какое это имело значение, и почему кто-то это сказал?
Ну, конечно, Лонгхерст был бы мертв, если бы корабль затонул;
и Лонгхерст на самом деле не был мертв, и кое-кто был заинтересован в том, чтобы
сказать, что он умер. Возможно, Лонгхерст был следующим наследником какого-то
собственность, и его следовало бы разыскать; и мой разум
перебрал все истории, которые я когда-либо читал о потерянных наследниках, на самом деле
или в художественной литературе. Или, возможно... Кто сказал, что Лонгхерст и его корабль пошли ко дну?
Это сказал “К.", кем бы ни был "К.”.

Затем я взял предыдущее письмо. Я знал от других, что письмо
это были отправлены с опозданием. Там не было ничего, остался в выигрыше
слова его, но получилось потока подозрения на меня, как я провел это
в мою руку. Была ли буква “С” еще одной инициалом к его фамилии, двойным именем?
Знал ли я эту букву “С”? Разве я не видел эту самую букву в руках
“С.”? Если бы я не думал, что это довольно странно, что он, человек так решительно “все
там,” открыл и прочитал его, прежде чем оно было дано мне? Если бы я не
скорее забавляли мучения, которые необходимо предпринять, чтобы помочь мне с
несколько писем раньше? Он не смеялся, а как-то странно, как он читал
это, хотя я никогда не слышал его смеха, на что-то забавное? Разве он не уехал
сразу после того, как пришло письмо, хотя и не собирался
уезжать так скоро? Возможно ли, что он знал, что Питерс задал этот вопрос
и подумал, что первое письмо (“очень неинформативное”, как он выразился
назвал это) был ответ на этот вопрос, и ответ, который сделал
его в безопасности? Мне показалось, что после этого смеха он внезапно приуныл.
Действительно ли он прочел в том письме, что ему не нужно было бояться Питерса,
и что он — да, убил его ни за что? Произошел ли несчастный случай, который
Питерс написал, возможно, задолго до этого, какой-то неважный вопрос в
Брайанстон, и тот несчастный случай, что Брайанстон задержал свой ответ
предал этого человека, оставив меня наедине с моими письмами на неделю раньше, чем нужно
и приведет ли эта пустяковая ошибка его к — к виселице? и
Я вспомнил, с начала мрачный конец, который я готовил. Да, все
это было не мыслимо. Существует старая максима, которой вам следует остерегаться.
возвращайтесь к своим первым инстинктивным впечатлениям о симпатии или
антипатии, когда они у вас появляются. К этому есть определенные требования;
отвращение, которое начинается с уродства, странности или различия во взглядах
не может быть надежным руководством. Но в целом максима верна. Это
было правдой в данном случае. Нет, мне тоже никогда не нравилась буква “С”.

Странно, что я получил ответ мистера Брайанстона на
буквально на следующее утро пришло длинное, полное, сердечное письмо по поводу смерти
друга, на письма которого при жизни — и какие письма писал Питерс! — он
отвечал такими обрывками. В п. с. В конце, как если бы писатель имел
колебалась, писать ли он, были такие слова: “любопытно, а может
быть для вас новость, что мистер Питерс, на тот момент он был убит, был
раскрытие тайны другого убийства, совершенного, как он подозревал,
много лет назад”.

Итак, как я и предполагал, Лонгхерст был мертв. Дело было не в том, что он
был жив, а Картрайт притворялся мертвым, он был мертв, и
У Картрайта был мотив притвориться, что он утонул.



Глава X

“Tout comprendre, c’eсвятое прощение” - это, я не сомневаюсь, поговорка,
в которой есть своя правда. Тем не менее, я обычно замечал, когда я
много читал об убийствах или других серьезных преступлениях, или о
социальных или политических проступках, которые не называются преступлениями, что каждый
частичка дополнительных знаний о том, каким образом это было сделано
, побуждения, которые привели к этому, поведение, которое последовало за этим,
по крайней мере, для меня, придало совершенному преступлению еще более отвратительный вид.
свет. Я не думаю, что живописные обстоятельства, такие как
оплывающая свеча, образ которой действовал мне на нервы в ту ночь, влияют
я глубоко убежден. Я полагаю, что, хотя многие мужчины, большинство, если хотите
, среднего достатка, явно плохие на самом деле намного хуже, а
явно хорошие на самом деле намного лучше, чем мир середнячков
люди вообще готовы это допустить. Когда я посмотрел на все это
обстоятельства преступления, а теперь я их задумал, многие ненависть
Флюгер-Картрайт обладал моей душой. Там был проход в мой
последующий ход что касается его, когда причина персональных себе
только что были добавлены в дело моей ненависти, в котором я оглядываюсь назад
иногда с отвращением к себе, но я не могу думать, что желание, которое
сначала побудило меня привязаться к Вейн-Картрайту и попытаться
тащить его вниз было нечистым желанием или что оно плохо сочеталось с
внутренним смыслом тех заповедей, учить которым было моей профессией.

Правильно это было или нет, сила чувства, которое тогда
воодушевляло меня, проявилась в моей решимости думать спокойно и действовать
осмотрительно. Я сознавал, что структура моей теории была
скреплена не прочными заклепками из поддающихся проверке фактов, а чем-то
это должно быть названо чувством. Я не сомневался в своей теории на этот счет
; но я не доверял самому себе и решил в том, что лежало
передо мной, делать как можно меньше импульсивных шагов и делать как можно меньше импульсивных выводов.
сделал выводы, какие только смог.

На следующее утро, размышляя о том, что можно было бы сделать немедленно, чтобы проверить
мою гипотезу фактами, я заглянул в почтовый справочник
такую информацию, какую она давала о письмах в Багдад и из Багдада. Я также
подтвердил свое впечатление относительно даты того события, когда
Вейн-Картрайт, остановившись в отеле, провел вечер с
Питерс. Из того что я нашел мне показалось, что письмо в Багдад,
опубликовано в тот вечер, можно было бы ожидать, чтобы принести ответ обратно
дата, на которую первое письмо из Нью-Кавендиш пришел к моим рукам, или
даже на несколько дней раньше, но, что задержки из пароварки легко
его, что ответ не должен приехать только через неделю,
то есть, когда второе письмо от Брайанстон пришел ко мне. Итак, пока что
не было ничего, что делало бы мой вывод невозможным. Я могу добавить здесь
что запросы, которые я сделал, как только я увидел, как это сделать,
подтвердил то, что я почерпнул из _Postal Guide_, и показал, что в
в этом случае такая задержка почты действительно имела место.

Но, принимая во внимание это с почтой, каким хрупким зданием оставалась моя теория
! После самого тщательного пересмотра я увидел, как, возможно, увидит читатель
, что это легко согласуется со всеми известными фактами. Это
было так же хорошо обосновано, как и многое из того, чему учат, как и
установленные истины науки или истории. Но что касается ожидания, что закон
повесит на это Вейн-Картрайта, я сам, фантастически не сомневаюсь,
чуть позже воздержался от шантажа в уважаемом клубе
, членом которого, как ни странно, я в своей амбициозной юности стал
. В значительной степени дело, так сказать, против него основывалось на
моих наблюдениях за его поведением в моем доме, и особенно за его
поведением в отношении моего бизнеса в качестве душеприказчика и моих писем. Это было
достаточно точно и убедительно для меня, наблюдателя из первых рук; но это
было слишком большим вопросом общего впечатления, чтобы быть полезным кому-либо, кроме
меня. Затем приписывание того раннего убийства Вейну-Картрайту
мне казалось абсолютно необходимым, чтобы сделать его убийство Питерса возможным.
 Но это была работа моего воображения. В области
очевидных фактов только одна вещь была уликой против Вэйн-Картрайт
, а не против какого-либо другого человека. Следует помнить, что, когда
Каллаган первым осудил Третьюи, Вейн-Картрайт сказал, что
Поведение Третьюи в его присутствии по отношению к Питерсу было дружелюбным и
уважительным. Теперь я сказал себе, что он знал способ получше, чем высказывать подозрения в адрес Третьюи.
и хотя своим тайным действием он сфабриковал
свидетельствуя против него, он ухитрился своими словами свалить вину на Каллагана
один только он рисковал впоследствии предстать как клеветник на невиновного человека.
Но его хитрость дала сбой. Он был безвозмездным, при этом иметь
произнес опровержима ложь, как вести Trethewy в его присутствии. Он
не был тем человеком, который видел неосторожность этого. Это было бы
для него немыслимо, чтобы Третьюи признался мне во всей полноте
в своем неправильном поведении по отношению ко мне. И поэтому, не из-за недостатка хладнокровия, он
предоставил мне единственную обычную улику, необходимую для
дайте твердость, что вера моя которых в противном случае могли бы, казалось,
всего пузырь.



Глава XI

К тому времени моя жена, которая была опять-таки обязан быть в Лондоне
пока я был с изложением этой истории, уже вернулись, я уже давно пришли к
вывод о том, что моей теории было достаточно, что это будет стоить отправка
для ее критики. Но она опередила меня, сообщив свои новости, и
новости, которые касались Вэйн-Картрайт. Молодая леди, мисс Денисон,
на которой он должен был жениться, внезапно разорвала помолвку
через два дня после того, как он присоединился к ней на Ривьере. Девушка могла
она не назвала веской причины своему поведению, и ее собственные соплеменники громко
осудили это; они были против помолвки, потому что разница в возрасте
была слишком велика; еще больше они были против легкомысленного разрыва
об этом; но она была упряма. Она и ее семья вернулись домой на
Пасху, и моя жена, которая уже немного знала ее, теперь встречалась с ней
несколько раз в доме общего друга в Лондоне. Глупо
или несчастная молодая леди дала моей жене уверенность. Далеко от
имея какие-либо подозрения об убийстве, она никогда даже не слышал, когда
она приняла решение, что здесь произошло убийство вообще, ибо она
и ее мать не читал новости, что порядок, а лопасти-Картрайт,
хотя он сказал, что он прошел через страшный опыт,
что он хочет ей сказать, еще не сказал, что это было. Там
очевидно, произошла совершенно необъяснимая ссора, в которой
вспыльчивая девушка, по всем внешним признакам, начала, продолжила и
закончила неправильно; и теперь она не защищалась. Каким-то образом, сказала она
, он изменился. Нет, не в его обращении с ней; она не изменилась
сомневалась в его привязанности к ней. Только раньше она думала, что любила его.
Теперь она знала, что это не так. Что-то, что она
видела в нем раньше, но не испытывала неприязни, теперь затронуло ее чувства по-новому
. Она была очень, очень глупа, очень, очень неправа; она не могла
ничего объяснить; она была очень несчастна, очень сердита на себя; но
это она знала, и только это она знала, что это было бы неправильно для нее
стать женой Уильяма Вейна-Картрайта.

Так моя жена сказала мне. Затем, с тем стремительность в путешествия
дистанционное выводы, которые порой кажется столь опасной в состоянии женщины,
она сказала, так тихо, как если бы это было самое очевидное замечание: “Роберт,
это был флюгер-Картрайт, что совершил убийство”. Теперь она даже не
говорил с ним.

Соответственно, она восприняла мою теорию убийства почти с
энтузиазмом. Тем не менее, она сразу же указала пальцем на
самое слабое место в ней. “ И все же мне интересно, ” воскликнула она, “ почему он
убил Юстаса? “Ну, - сказал я, - он сразу понял, что Юстас
знал, что он лжет, и подозревал его в убийстве”. “Что бы не
было достаточно, - сказала она, - он должен быть очень хладнокровным человеком из
то, как он вел себя после убийства, и он никогда бы не пошел на тот
риск, которому подвергся из-за второго убийства, если бы не было гораздо большего, чем
подозрение в первом.” “Тогда, ” предположил я, “ возможно, Юстас уже
знал это, и ложь, которую он сказал, только спровоцировала Юстаса показать это”.
“Если бы Юстас знал об этом, - ответила она, - он бы никогда не допустил его к себе"
. “Ну”, - сказал я устало, потому что не мог
сразу придумать, как ответить, “возможно, он не убивал Юстаса”.
Затем она набросилась на меня с женской быстротой и женским
несправедливость: “Вы всегда можете меня переспорить, - сказала она, - но он совершил убийство.
Юстас Питерс, и вы должны выяснить все об этом и
привлечь его к ответственности. Я уверен, у вас есть возможность сделать это. Вы можете
придется подождать, но, если терпеливо ждать и держать глаза открытыми, все
вещи будут появляться, чтобы помочь вам. Я буду очень сердита на
тебя, ” добавила она тоном, в котором совсем не было намека на гнев, “ если ты это сделаешь.
не делай этого.

Я, как и моя жена, чувствовал, что это вопрос ожидания того, что произойдет
. В районе убийства, вероятно, было очень
мало что могло подвернуться. Я не сомневался, что полиция провела всевозможные расследования.
а что касается всего, что я мог узнать, я
полагал, что уже слышал все, и даже больше, что любой человек в
соседи знали об этом деле. Я могу немного забежать вперед и
сказать, что за все четыре месяца, которые, как оказалось, были
всем, что оставалось мне как ректору Лонг-Уилтона, никакой свежей информации
его подарили мне мои тамошние соседи. Вскоре мне пришло в голову, что
убийство Лонгхерста, совершенное далеко и давным-давно, могло бы быть проще раскрыть
след, чем недавнее, но, возможно, более тщательно завуалированное преступление
совершенное для его сокрытия. Я рассудил, что у Питерса, должно быть, были доказательства этого, и, вероятно, когда я просматривал его объемистые документы, что-то могло бы указать на природу этих доказательств.
...........
...........
Я начал, как в любом случае следовало бы, с внимательного прочтения его документов
. Это заняло немалую часть моего свободного времени, поскольку я обнаружил, что он
подготовил достаточно мало для немедленной публикации, но более полные и
более ценные материалы для задуманной им книги по психологии, чем я
этого вообще следовало ожидать от его манеры поведения. Но из
того, что теперь интересовало меня больше, чем философия моего друга, я не нашел
ничего во всей этой массе писем, заметок и дневников; ничего,
то есть ничего, что проливало прямой свет на эту тайну, ибо действительно его
заметки по психологии и мои беседы с его другом, оксфордцем
преподаватель философии, которому я в конце концов передал их, я думаю, оказали
немалое влияние на меня в одной важной части моего последующего исследования.

Продвигая расследование дальше, необходимо было соблюдать некоторую осторожность.
Ошибкой, возможно, принес то, что я делаю, т. к скоро
в уведомлении о подозрении мужчине, так и большие способности, с которыми я
кредит ему могут предложить эффективную схему озадачивает меня
поиск. Но, конечно, я писал в начале, чтобы мистер Брайанстон, чтобы спросить, если он
сказал бы мне, на кого он ссылался как “С.”, будь Лонгхерст был
человек, которого Петерс, подозреваемых был убит, и был ли я сделал вывод
справедливо, что “С.” был причастен к этому подозрению.

Моим долгом было предоставить все, что я знал, в распоряжение полиции,
и возможность сделать это вскоре представилась во время визита,
который, как я уже говорил, было обращено ко мне, чтобы узнать О Каллаган. Мой
гость был важный чиновник, так как умерший, которого мне не нужно больше
четко обозначить. Он был военный человек, и он показался мне, в
некоторые способы, прекрасно квалифицированным для поста. Я полагаю, он был
превосходен в дисциплине, которую поддерживал среди своих подчиненных, и
во всех распоряжениях, которые он принимал для удовлетворения общих общественных потребностей
. Я сказал также, что он имел замечательное знакомство с
способы рядовых нарушителей закона, но он не явился ко мне, чтобы иметь
большая гибкость ума. Полностью ответив на его вопрос о
Каллагане, я подумал, что будет правильно высказать свое собственное впечатление о его
невиновности. Мой посетитель ответил мне несколько загадочной ссылкой
на тех, кто действительно руководил ходом дела. Он не мог
сам, по его словам, разделять их взгляды. Затем с очевидной симпатией
на мое беспокойство О Каллаган, - сказал он мне по секрету и еще
более загадочно, что мнение выдающегося специалиста был
принято.

Затем я рискнул настаивать на освобождении Третьюи, и
узнал, что это был тщательно изучаются, но он не может быть установлен
освободить немедленно. Затем я рассказал своему посетителю о заявлении
Вейн-Картрайта, когда Каллаган впервые заговорил о Третьюи, и о том, как
Признание Третьюи доказало, что это была преднамеренная ложь.
Я показал ему копии писем Брайанстона к Питерсу
и ко мне. Я сообщил ему, и по моей просьбе он отметил, что
Вейн-Картрайт вскрыл первое письмо. Я изложил то, что у меня было
я сам наблюдал за поведением Вэйн-Картрайта и откровенно указал
вывод, к которому я был склонен прийти. Мне не показалось
чтобы я произвел хоть какое-то впечатление. Мой посетитель слушал, если можно так выразиться,
с видом человека, который полностью принимает факт и видит, что
его следует поместить в какую-нибудь ячейку, но у него нет ни того, ни другого
опасение или удивление относительно его истинного значения. Я собрал, на
все, что официальные ум был в основном взят с теорией
что Каллаган был виновен; но там также был, как думали, был
шанс, что что-то может еще очередь до ремонта, казалось бы,
разбитые дела в отношении Trethewy. Я тоже собрался и, надеюсь, отдал должное
придайте значение тому факту, что существовал какой-то вероятный способ, о котором я раньше ничего не слышал
, которым неизвестный человек мог проникнуть в дом
и сбежать из него той ночью. Я узнал еще кое-что.;
в передвижениях Тальберга не было обнаружено ничего подозрительного, но
оказалось, и это, по-видимому, было расценено в его пользу, что
он имел большое отношение к Вейн-Картрайту.

После того, как мой посетитель вежливо распрощался со мной, меня осенило
что подразумевалось под его мрачными высказываниями о Каллагане. Я задавался вопросом, как
мнение выдающегося специалиста по вопросам полиции могло быть таким
убедительный в случае, о котором он ничего не знал из первых рук. Внезапно
мне пришло в голову, что выдающийся специалист на самом деле врач
хорошо разбирается в симптомах безумия. Тогда полиция не
руководствуясь тем, поверхностные и, так сказать, нот
вины, о котором я думал, исключая всех тех сторон
характера, которые я отметил. Напротив, у них был свой взгляд на
, согласно которому эти два конфликтующих набора явлений могли быть
примирены, взгляд, который объяснял, почему Каллаган был для меня таким
необъяснимым. Этот человек был не в своем уме.

Я не мог скрыть от самого себя, что в этой точке зрения было хоть что-то
правдоподобное. Есть сорт отмечен эксцентриситет и, как
это были, безответственность поведения, о котором я всегда думал как
что-то не просто отличается от начинающегося безумия, но очень далеко
из него удалены. И все же однажды я ужасно ошибся,
думая так о друге, и, возможно, я подумал, что ошибаюсь
сейчас. Естественное воздействие на меня было, или должно было быть, более острым
ощущение необоснованности истории, которую я сочинил
о Вэйн-Картрайт. Но я все равно в это верил.



Глава XII

В течение лета мы с женой совершили наш ежегодный визит
вместе в Лондон, и у меня было несколько дней в Оксфорде до конца
летнего семестра.

Я много слышал о Вейн-Картрайте в Лондоне, потому что он стал
человеком, занимающим видное положение в обществе, и вращался в небольшой компании, которая была
известный среди своих членов под довольно дорогим именем, ныне забытым
хотя и прославленный в сплетнях того времени, и в который входили
один или два государственных деятеля из любой партии и несколько выдающихся людей в
литература, юриспруденция или учеба. По странному совпадению такого рода , которое
это всегда происходит, я встретил на вечеринке друга, который упомянул
Лонгхерст, и я только что услышал от него нечто незначительное об
этом человеке, судьба которого так глубоко взволновала меня, когда я увидел Вэйна-Картрайта
самого Вэйна-Картрайта, стоявшего в другой части толпы. Я воспользовался случаем
понаблюдать за ним, как я и предполагал, незаметно для себя. До сих пор я
воздерживался от описания его внешности, потому что подобные описания в
книгах редко передают мне картину. Но я должен сказать, что теперь видно в
комнату, где было несколько выдающихся людей, он сделал не менее
произвел на меня большее впечатление, чем раньше. Я бы сказал, что он был пяти футов одиннадцати дюймов
ростом, худощавый и слегка сутуловатый, но с тем жилистым взглядом, который
иногда бывает у мужчин, не занимающихся спортом и, возможно, хрупких, когда
молодой, но чья физическая сила развилась с годами. Волосы
которые слегка поседели, в то время как мягкая текстура и однородный
темный оттенок его кожи все еще сохранял определенную красоту молодости,
вероятно, это во многом объясняло его необычную внешность,
ибо он не был красив, хотя лоб у него был хоть и узкий, но высокий, и
его маленькие глаза были поразительны — темно-зеленовато-серого
цвета, я думаю. Выражение рта, четких очертаний и
твердо поставленной челюсти было в значительной степени скрыто длинными, хотя и довольно тонкими
усами, все еще черными. У меня было время, пока он стоял там заметит
еще один трюк, который я уже знал; он был, я предположил, что, вознамерились
соглашается, значит, он оживленно говорил, и когда, в так
говорят, он улыбнулся и показал свои белые зубы, его ресницы почти
полностью застилает глаза. Для меня, естественно, это вызвало у него ненависть.
выражение, но я мог видеть в нем определенное очарование. Затем он
отошел подальше — очень тихо, но я мог видеть, пока он пробирался сквозь толпу, что на самом деле каждое движение было необычайно выразительным.
Затем он
быстро.

Минут через десять я уже собирался уходить, когда он внезапно подошел сзади
и обратился ко мне, попросив выбрать день для ужина или
ланча в его клубе. Я отказался и освободился так вежливо и
так быстро, как только мог, и подумал на мгновение, что не было
ничего примечательного в том, как, повинуясь непреодолимому импульсу,
Я стряхнула с себя человека, которого я подозревал, что на такой небольшой территории, но
так rootedly.

Спустя несколько дней многие ограбление было совершено покушение в
Флюгер-Картрайт дом. Грабители охотились за хорошо подобранной и
ценной коллекцией золотых украшений ранних периодов или из незнакомых
стран, которые он начал изготавливать. В газетах сообщалось
что кража была прервана с большим присутствием духа и
предотвращена владельцем плохо охраняемых сокровищ. Но грабители
сами ушли. Об этом деле много говорили и были противоречивы
об этом рассказывали разные истории, но, похоже, что Вейн-Картрайт, услышав
какой-то необычный шум, спустился вниз и застал врасплох двух мужчин, которые
вошли в дом, прежде чем им удалось унести что-либо из
своей добычи. Спустившись вниз, он позвонил в полицию по телефону районной службы связи
Аппарат курьерской компании, который находился в доме. Тихо подойдя
к ним и остановившись в темноте, в то время как они были при полном свете, он
сначала приказал им поднять руки, а затем заставил каждого
поодиночке вывернуть карманы и вернуть украденное поменьше
предметы, которые они уже спрятали в них. Затем он, как было сказано
, оставил их стоять там в ожидании полиции. Но с помощью какой-то уловки
они отвлекли его внимание на мгновение, а затем, внезапно погасив
свой фонарь, пронеслись мимо него и скрылись. Во всяком случае, таковой
, по-видимому, была информация, которую он передал полиции, которая
прибыла вскоре после этого. Полиция действительно арестовала двух мужчин, которые уже были
известны им как подозрительные личности, которых видели скрывающимися
возле дома вместе, а затем ускользающими по отдельности, и
сначала они были уверены, что взяли под стражу организаторов
попытки ограбления. Но Вейн-Картрайт не только не смог опознать
арестованные мужчины были двумя взломщиками, которых он, конечно, видел
что ж; он твердо настаивал на том, что это были не те люди, которых он видел;
и нужных людей так и не поймали. Дело вызвало некоторое удивление,
и полицию открыто обвинили в их головотяпстве. У меня есть своя собственная
причина сомневаться в справедливости их обвинения.

С моей стороны, это просто фантазия, что этот инцидент и моя встреча с
Вейн-Картрайт несколькими днями ранее, возможно, имели связь друг с другом
и с некоторыми последующими событиями в этой истории. Боюсь, что
мой опыт в том и следующем годах подготовил меня к тому, чтобы увидеть
причудливые связи; и читатель, когда он узнает об этих последующих
события, увидит, что, как я подозреваю, произошло после обнаружения кражи
, но, скорее всего, сочтет мои подозрения экстравагантными. Однако
что может быть, флюгер-Картрайт отважные приключения и знаменитости
что это помогло подарить его художественных коллекций, заставило меня услышать
все, больше от него во время моего пребывания в Лондоне.

Любопытно, однако, что именно в Оксфорде, где он ничем не отличился
сам, слава Вейн-Картрайта больше всего дошла до моих
ушей. Университет склонна быть очень заинтересованы в сравнительно
некоторые из ее сыновей, чьи пути на различие посредством коммерции; и,
кроме того, он недавно передана в музей университета ценное
коллекция Ост-Индийской оружие, ткани, музыкальные инструменты и
что нет, что он собрал с большим суда. Таким образом,
случилось так, что я услышал о нем одну или две вещи, которые были
для меня это интересно. Мой друг, старый преподаватель, казначей колледжа
, в котором учился Вэйн-Картрайт, описал его таким, каким он был в дни учебы в университете.
его студенческие годы. По его мнению, он был плохо воспитан,
никогда не ходил в школу, но воспитывался дома родителями, которые были
хорошими людьми со своеобразными взглядами, высоконаучными и, возможно, высоконравственными.
взгляды. Он не принадлежал ни к одному из двух распространенных классов
студентов старших курсов, которые понимал и одобрял мой старый друг — к классу
спортсменов и по-мальчишески модных людей или к классу прилежных учеников
кто учился на обычные линии; еще менее в небольших, но
все-таки не малые, класс, который сочетает в себе достоинства обоих. У него были
собственные достижения, которые старый наставник не ценил
в достаточной степени, поскольку он владел несколькими современными языками и
современной литературой; кроме того, необходимой математикой, греческим и
Латинской грамматики, формальной логики и т. д., чего ему пришлось встать, дал ему
ни малейшей неприятности. В целом, у него было достаточно ума
в своем роде, но казначей считал его нездоровым.
Он был довольно хорошо организован и должен был быть джентльмен,
пришествие семьи которого он пришел, но почему-то он был не совсем
джентльмен. Таким образом, для, возможно, обычного
инструктора его юности было большим сюрпризом, что он так хорошо преуспел в мире.

Затем я услышал о нем от другого человека, справедливо уважаемого в финансовых
кругах, который был в гостях у своего сына в Оксфорде и с которым я встретился в
общей комнате после ужина. Кто-то рискнул заметить, что
Вейн-Картрайт, должно быть, был либо очень трудолюбивым, либо очень
удачливый спекулянт. “Нет, ” сказал этот джентльмен, который был его коллегой
в совете директоров одной из двух компаний, в которых он был
директором, - я бы не сказал, что такой человек работал так усердно, как вы
понимал бы работу в Оксфорде, по крайней мере, так, как понимали бы некоторые из вас.
Его тяжелая работа была проделана, когда он был молод. Большая часть его бизнеса - это то, что
один из его клерков мог бы вести, и, вероятно, действительно ведет, в течение многих недель
вместе, по направлениям, которые он очень тщательно спланировал и пересматривает
всякий раз, когда того требует случай. И он не из тех, кого большинство людей назвали бы
спекулянт. Мне кажется, он очень редко идет на какой-либо необычный риск,
но он всегда делает это в нужный момент. Он преуспел, потому что он
очень быстр в своих расчетах и очень смел в принятии мер
в соответствии с ними. Он, кажется, не быть постоянно следит вещи, но
при возникновении чрезвычайного или особого возможность, он, кажется,
схватить ее немедленно, и я верю, что он бедах сам очень маленький, слишком
маленькое, возможно, о каких-либо делом его, когда он раз в
поезд”.

Наконец, я услышал историю, рассказчик которой мог бы рассказать мне немногое
точных сведений о болях в которых лопасти-Картрайт принял в
поиск из немногих связей старого напарника на востоке страны, которые
умерла до их дел оказались настолько успешно, и
щедрость, с которой он создал такие люди в жизни, хотя они
было очень мало к нему претензий. Здесь, по крайней мере, было кое-что, что заняло свое место
в истории, которую я плел; остальное из того, что я слышал
, мало соответствовало цели, хотя и придавало жизни и
соответствует моему представлению о характере этого человека.

Теперь, однако, мне действительно предстояло обнаружить нечто определенное. Когда мы
вернувшись в наш дом в Лонг-Уилтоне незадолго до того, как мы окончательно покинули его.
Я завершил проверку документов Питерса. Его разнообразные
дневники и записные книжки, заметки о путешествиях и учебе, конспекты
и завершенные отрывки из его книги по психологии, которые, как мне показалось, представляли
захватывающий интерес, и я долго изучал их, но там не было
среди них намек на Лонгхерста, Элеонору или любого другого родственника
тема. Я заметил, что в одном из журналов было вырезано несколько листков.
Последним местом моих поисков был небольшой деревянный сундучок, который у меня был.
принес домой из его дома (сейчас продан). Сверху лежал лист бумаги
с надписью рукой его матери: “Некоторые мелочи, которые
Я отложила для Юстаса. Его жена, или его дети могут заботиться, чтобы увидеть
их в дальнейшем”. Возможно, это было из ложного чувства пафоса, но мои
глаза наполнились слезами, и я был не в настроении бездушно уничтожать эти
реликвии, с такой любовью отложенные в сторону, с естественными надеждами, которые теперь никогда не могли
осуществиться. Я собирался разжечь костер из коробки и всего ее содержимого
благоговейно, но быстро, когда моя жена арестовала меня в
изумление моей глупостью. “Почему, ” сказала она, “ ты не видишь? В нем будут его письма
к матери.” “Его письма с Востока”, - добавила она,
поскольку я все еще не понимал. И они были в нем.



Глава XIII

Я здесь присел в порядке даты их несколько выдержек из Петерса
письма к матери, написанные из Сайгона в годы 1878 по 1880 год.

_Первая выдержка:_ “У меня есть новый знакомый, некто Вилли Картрайт,
молодой парень, который учился в Оксфорде сразу после меня. Я провожу с ним много времени
из-за разговоров об оксфордском бизнесе и потому, что он любит
книги; по крайней мере, он воспитывался среди них, и читает книги, которые он
думает, что он должен прочесть. У меня не очень много общего с ним,
ибо он узок в плечах, желчный вид, непорядочный сотрудник
без инстинкта спорт в него; но он является приятным дополнением к моей
круг, потому что он перерабатывается—в негативном ключе, по крайней мере,—и большинство из
разговор моих друзей здесь—ну, не рафинированное, и оно становится
скважины”.

_секундный отрывок:_ “Как любопытно, что вы были знакомы с некоторыми из
людей молодого Картрайта, потому что это У. В. Картрайт. Я думал, что они
должно быть, они потеряли свои деньги с тех пор, как я услышал о нем в Оксфорде. Да, я постараюсь
немного "позаботиться о нем", как ты говоришь, но на самом деле, хотя он
тихий и необщительный среди мужчин, он ни в коем случае не робкий юноша,
и он уже вполне заслужил репутацию проницательного делового человека ”.

_ Третий отрывок:_ “Мне очень жаль по поводу Вилли Картрайта. Похоже, он
попал в руки парня по имени Лонгхерст, который недавно
объявился здесь, никто не знает почему. Он, Лонгхерст, - грубый клиент.
о нем, похоже, никто ничего не знает, кроме того, что он был в
Австралия. Он был горным инженером и, кажется, также много знает
о тропическом лесном хозяйстве. У него есть замечательные рассказы об открытиях, которые он сделал
на Филиппинах, в Голландской Индии и по всему магазину. Я
не должен верить его россказням, но, похоже, он каким-то образом заработал немного денег
. Что ж, Картрайт теперь говорит о том, чтобы стать его партнером в
каком-то авантюре с дикой кошкой, и я боюсь, что его впустят. Он говорит,
сам он думает, что Лонгхерст попытается прикончить его. Ему было намного лучше
заниматься здесь своим обычным делом, которое позволит ему зарабатывать на жизнь в
во всяком случае, и, возможно, позволит ему безбедно уйти на пенсию, когда ему будет,
скажем, сорок пять, достаточно молод, чтобы наслаждаться жизнью, хотя в этом климате стареешь быстро
.

_ Четвертый отрывок: _ “Картрайт и Лонгхерст на самом деле ушли
вместе. Паркер, с которым был Картрайт, очень расстроен из-за этого.
Кстати, я должен признаться, что был совершенно неправ насчет
Лонгхерста. Я видел много его с тех пор, и нашла его очень очень
добрый молодец, с необыкновенной простотой про него несмотря на
все свои разнообразные переживания. Я вообще предполагаю, что когда человек
если говорить о необработанном алмазе, то его шероховатость - слишком очевидный факт, а
алмаз - вежливая гипотеза, но в случае с Лонгхерстом я ошибся.
Кроме того, я думаю, вы можете успокоить тетю С. о шансах своего бытия
облапошили. В строгой тайне я думаю, что шансы в другую сторону.
Макэндрю, здешний юрист, рассказал мне историю, которую он не имел права рассказывать.
о соглашении между...” (Часть письма утрачена.)

Это было все. Питерса вскоре перевезли на Яву; и письма к
его матери вскоре прекратились, потому что она умерла.

Вскоре после этого я получил ответ Брайанстона на мое письмо с запросом
ему. Он рассказал мне немного, но то, в чем к этому времени я был уверен.
“С.” был Картрайт (Уильям В. Картрайт, он называл его) и,
он предположил, человек, которого Петерс, связанные со смертью Лонгхерст это.
Он бы и рад сказать мне в любое время все, что он мог, но он
стало теперь по морю которого состояние его здоровья сделали
необходимости (длительное отсутствие непосредственно перед этим связаны некоторые задержки
в его ответе мне), и в настоящее время он ничего не мог сказать
меня, но что я должен увидеть в письме Петра к нему, из которых он был
сохраняя оригинальный и сейчас прилагаю копию.

Важная часть приложенного письма была следующей: “У меня есть к вам
вопрос, на который, возможно, вы ответите на этот раз с ответом
по почте. Не обращайте внимания на мой предыдущий вопрос о древних ассирийцах. Вы
вспомните время в 1882 году, когда вы были в Нагасаки, и вы будете
помнить, что Лонгхерст был там и плавал под парусом. После его
исчезновения вполне естественно, что он поплыл на том несчастном
корабле "Вильям Молчаливый", который затонул во время циклона. Теперь я
отчетливо помню, что когда я встретил тебя, несколько месяцев спустя
это, вы сказали мне, что видели Лонгхерста с Картрайтом в
Нагасаки, что вы провожали их, и что они оба плыли вместе на
одном корабле. Я забыл название корабля, который вы упомянули,
но это был корабль с каким-то женским именем, и он принадлежал вашему народу
. Пожалуйста, скажите мне сразу, верны ли мои воспоминания.
Что касается причины моего вопроса, я полагаю, что полностью изложил вам свои доводы в пользу
предположения, что Лонгхерст погиб в результате какой-то нечестной игры. Возможно, я уже говорил вам
о своих подозрениях относительно того, кто это сделал. Это было подозрение для
о чем я впоследствии пожалел, поскольку у меня были основания считать это совершенно
необоснованным. Но я только что видел человека, которого называть не нужно, который, должно быть,
знал, когда и как Лонгхерст отплыл из Нагасаки; и он
удивил меня, сказав, что плавал на "Вильяме Безмолвном".
Теперь одно из трех: либо я запутался в мое воспоминание
как получить то, что вы сказали, или, что я с трудом могу поверить, что я ошибся в
мой опознание тела, которое я эксгумированы из могилы которых
начальники показал мне, или я оказался прав в обоих пунктах, а затем вывод
кажется, из этого следует, что я очень уклоняюсь от рисования. Есть один
другой факт, который я подозреваю и который я могу легко проверить,
который полностью возложил бы вину на человека, на которого я намекаю, но я
хочу полностью убедиться от вас, что моя память верна относительно
Лонгхерст отплывает. Пришел ко мне на виновность моего человека, как я
уже говорил, давно, но после внесения некоторых запросов я отклонил его
в порядке упрощенного производства, ибо я, или должен был, своего рода наследственной
дружба с ним”.

Итак, затем моя гипотеза была подвергнута дальнейшей проверке фактами, и
и снова некоторые из пунктов, о которых я догадывался, оказались верными. Это
уже не только причудливое воображение, но подозрение
что любой здравомыслящий человек с фактами перед ним должны чувствовать, и чувствовать себя
сильно. Там было более чем достаточно доказательств для любого здравомыслящего
историк, адвоката не было еще ни один вообще.

В сентябре наступил тот момент, когда мы должны были покинуть долго Уилтон навсегда.
Затем мы переехали в сельский приход, который, хотя и находится в глубине страны,
все же очень близко к Лондону (и с тех пор я часто приезжал в город).
Естественно, покинуть один приход и перебраться в другой, не говоря уже о
смене дома, все мое время было занято работой, которую нужно было закончить сейчас
или никогда, и приготовлениями, которые нужно было немедленно начать выполнять
для будущей работы.

До конца 1896 года (я думаю, что это было в конце октября
во всяком случае это было какое-то время после того, как я поселился в моем новом приходе), а
далее летопись рода, для которых я искал и пришел к
свет. В мои обязанности как душеприказчика входила продажа определенных ценных бумаг, которые
принадлежали Питерсу, и долгое время существовали трудности с
установление того, кому были переданы эти ценные бумаги. В конце концов, однако,
они оказались в руках фирмы, которые были его агентами, пока
он отсутствовал на Востоке, и, отправляя их мне, фирма направила
также пакет, который, как они сказали мне, был передан им на хранение
на хранение в 1884 году, по случаю краткого визита домой, который
Петерс сделал. Пакет был большой конверт, на котором было написано
“Заметки о романе Л.” На его открытии я нашел первые две карты, составленные
Питерс. Одна из них представляла собой грубую копию карты острова Сулу в
Филиппины. Карта на более масштабном уровне, очень аккуратно
обращено, по-видимому, от Петерса собственного обследования, в небольшую часть
остров. На нем была надпись: “Схема, показывающая место, где могила
мертвого белого человека была показана мне двумя вождями”. Затем я нашел ряд
листов, вырванных из дневника Питерса, который велся в 1882 году в
июле и августе месяце. Из этого следовало, что Питерс в то время
сопровождал некоего доктора Кайпера, который, по-видимому, был
натуралистом, в круизе по Филиппинам, и что они прибыли
в деревню на побережье острова, где филиппинцы
сообщили им, что примерно месяц назад европеец, как они думали,
англичанин, прибыл откуда-то с суши с несколькими малайцами
и китайских слуг, и попросил помощи в захоронении тела
своего товарища. Мертвый мужчина, по его словам, погиб в результате падения
с каких-то камней. Филиппинские вожди сказали Питерсу, что
слуги, которые не присутствовали при падении, были сильно
взволнованы и казались подозрительными по этому поводу, но что манеры и
ответы европейского путешественника развеяли их собственные подозрения.
Однако что-то, похоже, вызвало подозрения у Петерса и
Кайпера, поскольку они извлекли тело из могилы. Дневник Питерса продолжил:
фиксировать определенные факты о теле, одежде и т.д. (в частности,
тот факт, что на одной руке не хватало пальца), что побудило Питерса
идентифицировать тело как тело его бывшего знакомого Лонгхерста. Он
записал также, что они обнаружили две пули из револьвера в
затылке, и он сделал пометку относительно размера и рисунка
револьвер, к которому подошли бы эти пули. Полное расследование было проведено
Питерс и Кайпер относительно передвижений выжившего путешественника, который
предположительно был убийцей, и он, по-видимому, отплыл в тот день
после его прибытия, на китайской джонке, которая подобрала его в точке,
указанной на карте. Питерс также записал
описание, которое филиппинцы дали этому посетителю, и мне было ясно
что в описании были моменты, которые совпадали с
внешностью Вейн-Картрайта. Казалось, хотя дневник после
этот момент был фрагментарным, что Питерс и Кайпер отправились
сразу после этого в Маниллу, весьма вероятно, чтобы сообщить о своем
открытии сотрудникам юстиции. Не было ничего более в
сам журнал, который стоит повторить здесь.

Затем я нашел значительное количество заметок, которые по большей части были
непонятны мне и, возможно, любому другому человеку, кроме человека, который их сделал
. В них было много сокращений, и очень часто они были
неразборчивыми. Они включали описания ряда людей с
диковинными именами и подробности относительно того, где и как это предполагалось
их нужно было найти. К сожалению, именно в этих деталях
сокращения и неразборчивость создавали наиболее серьезные трудности для читателя
. Также были зафиксированы передвижения, или
большая часть перемещений, персонажа по имени “X” в месяцы с
Июня по сентябрь 1882 года.

Далее, на отдельном листе бумаги я нашел указание на
причину, по которой Питерс отказался от преследования этого человека X., которого
Я считал себя способным опознать. Этот лист бумаги был озаглавлен
“Данное мне описание осужденного Аркелла , казненного в Сингапуре в
Ноябрь 1882 года”. Описание очень хорошо согласуется с
приведенный в журнале возможного убийцы Лонгхерст, и так
дальше этого дело не пошло, казалось, показывают, что осужденный Аркелл может
было спутать с успешным и уважаемым финансистом,
Уильям Вейн-Картрайт. Внизу листа была записка с
запрашиваемыми датами относительно времени, когда Аркелл находился, как он, по-видимому, и делал
, на острове Сулу.

Среди этих бумаг также была одна, которая начиналась так: “Это, насколько я
могу их вспомнить, факты, сообщенные мне Макэндрю в отношении
соглашения, заключенные в 1880 году между X. и L.” История Макэндрю была
по-видимому, связана с изменениями, внесенными в проект соглашения, в
пример X., который Макэндрю, очевидно, думал, что L. не понял
. Записка, казалось, была написана в спешке и в ней были
опущены некоторые важные факты, которые Питерс, без сомнения, сохранил в своей памяти
. Один юрист из числа моих друзей говорит мне, что без этих фактов
невозможно быть уверенным, в чем именно заключалась уловка, которую “X”
сыграл с “L.”, и что можно даже предположить, что там
в его действиях не было никакой нечестности.



Глава XIV

Ближе к концу ноября 1896 года я снова увидел Каллагана. У меня были некоторые
времени, прежде чем удостоверился, что он вернулся в Лондон, и я осмелюсь сказать,
это может показаться читателю странным, что я не должен сразу же после
его возвращение искали его и снова сверили с ним. Но
(не говоря уже о том, что до сих пор у меня не было причин придавать большое значение наблюдениям и теориям
Каллагана) следует помнить, что я
получил очень серьезное предупреждение относительно его возможного характера. Это
серьезное дело для отца семейства - вступать в интимные
отношения с джентльменом, который, по мнению видного специалиста
маньяка-убийцы. Так что я сделал несколько запросов от
своих знакомых в том, что касается его характера, и последние
производство. Некоторое время я намеревался отложить встречу с ним до того времени,
которое, к сожалению, я был вынужден предвидеть, когда моя жена и
дети будут в безопасности за пределами страны. Но в конце концов мои расспросы
и абсолютная убежденность моей жены убедили меня в том, что идея о его
невменяемости на самом деле, как я и предполагал вначале, была совершенно необоснованной и
глупой.

В любом случае, я наконец предложил Каллагэн, чтобы остановиться на пару дней в
наш новый дом. Он согласился, но только на одну ночь. Он прибыл в
днем полно своих парижских похождениях и в меньшей степени его
детектив исследований. С этими, или украшали их,
он развлекал меня на часок перед обедом. Похоже, что его
внезапный отъезд в Париж был не совсем немотивированный. Он, на
его приезд в Лондон, услышал какой-то аварии джентльмена в Париже
кто был корреспондентом и интимные Тальберг. Он немедленно
задумали выскабливание знакомство с этим джентльменом и
используя его в качестве средства информации об Тальберг, и он был еще
тянет в сторону Парижа по почудилось, что он хотел бы изучать французский
методы уголовного расследования, в котором, через хорошее
стоматологическая одному из своих друзей, он думал, что он может получить некоторое представление.
В последнем отношении он был удовлетворен. Теперь кажется, что он
еще до смерти Питерса начал лелеять амбиции получить
высокую должность в Департаменте уголовных расследований Шотландии
Ярд. Так получилось, что с того времени и до нашей сегодняшней встречи его занятия наукой уголовного розыска
в целом занимали больше его внимания
, чем конкретное расследование, которое
поначалу увлекло его. Более того, не пробыв долго в Париже, он
обнаружил, к своему огромному удивлению, что сам является объектом
подозрений и пристального наблюдения, причем независимо от того, как это
это могло бы повлиять на его заветное стремление получить назначение в Шотландию
Ярд, в который он вступил и продолжал работать в течение целых трех месяцев, был
тщательно продуманный план мистификации французских чиновников, которые
наблюдали за ним, а через них и за тем самым Ведомством, в котором он
хотел занять высокое место. Тем не менее, он предпринял хитроумные действия
расследование в отношении (как я все еще считал) несчастного
Тальберга, с этой целью он нанес несколько кратковременных визитов в Лондон
и в другие места. Результат этих расспросов он рассказал мне,
смешав его с рассказом о других своих приключениях таким образом,
что мне было трудно понять, в чем может заключаться его важность. Я был
я смог увидеть, что Каллаган проявил совершенно экстраординарную изобретательность
и приложил немало усилий, чтобы собрать факты о Тальберге, которые он мне рассказал, но
сама эта изобретательность показалась мне смехотворно несоразмерной с
важность фактов, которые он обнаружил или, вероятно, когда-либо найдет
на этом пути. Тальберг был солиситором в Сити, который занимался
небольшим бизнесом, пока фирма, в которой он теперь был единственным,
оставшийся в живых партнер много лет назад не начал наниматься
Вейн-Картрайт. Вейн-Картрайт назначил в эту фирму поверенных для
компания, которая была создана для того, чтобы взять на себя его первоначальное предприятие на
Востоке, и он все еще продолжал время от времени нанимать Тальберга для работы в
его собственном частном бизнесе. Семья Тальберга интересовалась
Восточной торговлей, и он вел переписку со многими людьми в
различных частях Дальнего Востока. За несколько лет до этого он занимался для
"Вейн-Картрайт" значительной корреспонденцией настолько секретного характера, что
о ней не знали его клерки, и в течение этого самого года он
снова вернулся к работе аналогичного рода у кого-то или
Другое. Оказалось, что, возможно, он приехал в Лонг-Уилтон с поручением, связанным
с этой секретной перепиской.
Каллаган был очень взволнован сделанным им открытием, которое
В январе этого года Тальберг вел переписку с неким
лицом в Мадриде, отправляя ему телеграммы шифром, используемым
Испанским консульством в Лондоне, которым он смог воспользоваться через
сотрудник этого консульства, который с тех пор был уволен за
ненадлежащее поведение и сейчас находился в Париже. Там было еще что -то подобного рода относительно
таинственные действия Тальберга, но я не могу точно вспомнить, сколько именно
многое Каллаган рассказал мне по этому поводу, и я должен заметить, что я
записал то, что он тогда сказал мне, так, как я понимаю это сейчас. В то время я не был
в состоянии понять это полностью из-за того факта, что
на протяжении всего своего выступления в тот день Каллаган ни разу не упомянул
Вейн-Картрайта по имени.

Я задавался вопросом тогда и задаюсь вопросом сейчас, насколько далеко до этого времени Каллаган
подозревал Вейн-Картрайта. Я считаю, что он не хотел признаться
сам полный подозрение, что он чувствовал, и что именно поэтому он
не решался назвать его при мне. Я уверен, что в глубине души он его очень не любил
казалось, он всегда так делал. Но я думаю, что, по моему
Друг-ирландец, Вейн-Картрайт, оказался воплощением тех
черт англичанина, которые ирландец знает, что ему не нравятся,
но думает, что он должен уважать. Так что я должен предположить, что до тех пор, пока
он мог, он покорно заставлял себя верить в
Вейн-Картрайта как в очень уважаемого человека, полного английской прямоты.
В любом случае, несмотря на все усилия, которые он приложил, чтобы подтвердить свое подозрение, что
Я был как-то связан с криминалом, я знаю, что он не
полностью увидеть вывод, к которому это ведет его.

Когда я поднялся, чтобы переодеться к обеду, я напомнил жене определенных
отрывки Петерса рукописей по психологии, которые мы читали
вместе с очень большим интересом. Среди них была любопытная статья на тему
“Воображение, правдивость и ложь", в которой, начиная с
парадокса, заключающегося в том, что правильное восприятие факта гораздо больше зависит от моральных
качества и правдивость в обычной речи гораздо больше влияют на
интеллектуальные качества, чем обычно предполагалось, он перешел к
опишите с большим количеством иллюстраций некоторые типы, под которые подпадают
расы и отдельные люди, в отношении их способности
постигать истину и распространять ее. Разбросанные по эти
страницы были ряд замечаний, которые пришли мне на ум в этот разговор с
Каллаган. С большинством из них я не буду беспокоить читателя, но в один
проход в частности Петерс указал на ошибку, думая,
это человек, который совершает вопиющие неточности обязательно на что
счет не стоит слушать. Нелепые неточности, даже вопиющие
ложь, какой бы она ни казалась, часто возникает, настаивал он, из
особого изобилия и живости впечатлений, которые человек
получает от того, что проходит перед его глазами. Человек с этим даром может
часто в своей памяти помещать что-то, что он действительно заметил, в
неправильную связь или объединять два разрозненных фрагмента наблюдения,
верных сами по себе, в одно совершенно ошибочное воспоминание о
факт. Но человек, который таким образом ошибается, сказал Питерс,
часто более полон информации, чем более трезвый наблюдатель, потому что он
заметил гораздо больше, и, в конце концов, очень большая часть того, что он заметил
несомненно, будет точно сохранена. В другом отрывке, который, я
боюсь, могу испортить, резюмируя его, Питерс описал, как со всеми
мужчинами в той или иной степени, но с некоторыми мужчинами в замечательной степени,
интеллектуальные способности служат эмоциональным интересам, так что
не только способность к умозаключениям, но даже сама память будет действовать
работать по приказу боли или удовольствия, симпатии или антипатии, которые он испытывает.
этого не будет сделано по чисто рациональному требованию. Напоминаю моей жене об этом,
Я сказал, что хотел бы знать, с помощью какого теста я мог бы отличить правду от
лжи в воспоминаниях Каллагана, и с помощью какого заклинания я мог бы направить
поток этих воспоминаний в нужное русло
полезный.

Когда мы спустились к обеду, она прошептала мне, что, если Каллаган был
таким мужчиной, каким я его представляла, она постаралась бы обратить его
мысли в полезном направлении; только я должен ненадолго оставить его в покое
. Во время ужина она рассказала нашему гостю то, что знала сама
задолго до этого рассказала мне о помолвке Вэйн-Картрайт и о том, как она состоялась.
были разорваны, а только то, что молодая леди, сказал ей. Только
конечно, она не сообщит ему опрометчивый вывод, который она
обращается как к Ване-Картрайт чувство вины. Я видел, что Каллаган слышал
ее странная эмоция, но моя жена спешно перевел разговор
на более банальные темы, по которым, в течение оставшейся части
ужин, он ответил на ее достаточно ярко, но отнюдь не с его
обычно возникновение интереса.

После ужина мы с Каллаганом удалились в мой кабинет выкурить трубки. Он
долго сидел молча, и я подумал, что он заснул.,
или следовало бы так подумать, если бы не нахмуренные брови.
Внезапно он выпрямился в кресле. “Боже мой!” - воскликнул он с большой энергией
и с видом человека, которому только что пришла в голову действительно волнующая мысль
. “Я знаю, что стало с моими очками”.
“Какие очки?” Спросил я, разочарованный и раздраженный тривиальностью
того, что стало результатом его размышлений. “Ну, - сказал он, - я...”
однажды на короткое время я стал носить очки. Однажды ночью я смотрел на
звезды с мужчиной и обнаружил, что не могу сосчитать до семи
Плеяды. Итак, я пошел к окулисту, который сказал, что пропустит меня в ВМС
но поскольку я платил ему гонорар, я мог бы взять рецепт на
пара двойных очков, которые я никогда не мог удержать на носу.
“Ну и?” Сказал я угрюмо. “Ну, - ответил он, - дело только в том, что я потерял
их, пока жил у Питерса. Конечно, они отправились в тот самый
большой почтовый ящик, который Вейн-Картрайт всегда держал в своей комнате. Мой
дорогой мистер Драйвер, ” сказал он более серьезным тоном, “ неужели вы действительно
полагаете, что Вэйн-Картрайт чем-то не владел сам
удобно, чтобы бросить на вас подозрение, если бы вы оказались подходящим человеком
? Я легко мог бы оказаться подходящим человеком, и в этом случае
в таком случае на следующее утро после убийства мои очки были бы
найдены разбитыми и лежащими на полу в спальне Питерса, как будто он
сбил их с ног в борьбе со мной. Только (к счастью для вас и
для меня, мистер Драйвер), Третьюи был выбран как подходящий человек, и
известные нам несчастные случаи помешали заговору против Третьюи сработать
так же, как, возможно, заговор против вас или меня мог бы сработать.
Ну,” он продолжил с улыбкой: “у меня есть много больше, чтобы сказать вам,
О Г-не совсем, но что будет держать немного, и мы должны
лучше поздно понимаем. Я подозреваю, что есть что-то другое,
о чем вы хотели спросить меня сейчас.

Я спросил его обо всем, что он помнит о том вечере, когда
Вейн-Картрайт впервые навестил Питерса в Лонг-Уилтоне, в то время как
Каллаган уже находился в доме. Он пересказал мне и
моей жене, которую мы позвали, разговор и события того вечера
в мельчайших подробностях. Казалось, произошла неописуемая перемена
на какое-то время я овладел им. Мало того, что вопрос, который он должен был рассказать, был
весомым, но и сам этот человек произвел на меня впечатление силы и
характера, о которых я раньше не подозревал. Я повторяю лишь то из его рассказа
, что представляло особый интерес для моей цели. “Спустя
некоторое время, ” сказал Каллаган, “ Питерс и Вейн-Картрайт перешли к
теме своего опыта на каких-то островах каннибалов или во Франции".
имущество, или я не знаю, где именно. Мне было не очень интересно, и я
немного подремал, пока внезапно не проснулся и не увидел, что там
что-то случилось. Я не знаю, что сказал Вейн-Картрайт, но
внезапно Питерс спросил: ‘Приплыл на чем?" - в три раза быстрее и в три
раза громче, чем он обычно говорил. Именно это меня и разбудило.
‘В’ — я не помню названия, я не совсем расслышал его, потому что
Вэйн-Картрайт говорил очень тихо, хотя я видел, что его
лицо было суровым, а глаза яркими, и я начал думать, что
он не выглядел таким уж скучным парнем, каким я подумал о нем сначала. Питерс
не сказал ничего, кроме "О", и на этот раз очень тихо. Затем он встал и
медленно расхаживал по комнате, сжав руки в кулаки. Он, казалось, не
обратите внимание на лопасти-Картрайт много, а лопасти-Картрайт продолжал говорить,
в качестве равнодушными образом, он мог, про циклоны и вещей,
обычные разговоры пассажиров, только без лжи, что я должен
кинули в воду; но он смотрел на Петра все время, как кошка.
Через некоторое время Питерс снова сел и казался вполне собранным, и
снова заговорил вполне дружелюбно, но, казалось, это требовало усилий.
Затем он пошел и написал письмо в другом конце комнаты, через два
буквы а; один я заметил, был адресован в Бомбее или в Бейруте, или
где-то начиная с "б". оба письма были twopenny-полпенни
печатей на них. Вскоре пришло время ложиться спать; но Питерс был за то, чтобы отнести свои
письма на почту, чтобы они могли быть отправлены ранним утром, и
Вейн-Картрайт очень хотел отнести письма для него, так как это
было бы совсем немного не по его пути, если бы он спустился к посту. Питерс
поблагодарил его в той очень вежливой манере, которая у него была, когда он делал это.
Чувствовал себя по-настоящему упрямым. Я не собирался идти с ними, потому что думал, что пойду
по дороге, но, уже уходя, Питерс обернулся и довольно настойчиво попросил
меня тоже пойти. Полагаю, ему было бы одиноко
в обществе этого человека, потому что он, конечно, не хотел со мной разговаривать. Я
не думаю, что он сказал мне больше двух слов после того, как мы расстались с
Вейн-Картрайт, который, кстати, был с нами всю дорогу до почты
отделение, которое находилось не по пути домой; но, как раз когда мы добирались
вернувшись, Питерс неожиданно сказал мне: ‘Дай-ка вспомнить, просил ли я его остаться
со мной, когда он приедет сюда в следующий раз?’ ‘Я не знаю", - сказал я. ‘Что ж,
спокойной ночи", - сказал он.”

В этот момент я прервал рассказ Каллагана с громкими сожалениями о том, что
Питерс писал эти письма, когда убийца был в комнате, “Потому что
ты знаешь, о чем были эти письма”, - добавила я, вспомнив, что он
не знал. “Я знаю, ” сказал он, “ но он ничего не мог с собой поделать; он был
Англичанин. Вы, англичане, всегда показываете свои карты. Не потому, что ты
откровенный, потому что ты совсем не такой, а потому, что ты
такой гордый. Вы знаете, ” продолжал он, “ что я свято верю в
английские качества, о которых все мы, ирландцы, так много слышим; но когда я
если бы моим лучшим другом был англичанин, я не мог бы не заметить
национальные недостатки, не так ли? Я не смог бы поступить так, как поступил Питерс. Я
скорее надеюсь, что, когда я унюхал грязный секрет этого парня
— каким бы он ни был, поскольку я не имею об этом ни малейшего представления — я бы
немедленно взорвался и разобрался с ним во всем. Осмелюсь предположить, что я не должен был,
но, если бы я этого не сделал, по крайней мере, я бы взял на себя труд
притворяться должным образом. ” “ Если бы он сделал и то, и другое, - сказал я, - он был бы
жив сегодня, и Вэйн-Картрайт не был бы убийцей или, по крайней мере,...
“ Я понимаю вас, ” сказал он.

Он продолжил свой рассказ и с мельчайшими подробностями рассказал о том, что делалось
и говорилось изо дня в день во время катастрофического пребывания Вейн-Картрайта в
доме Питерса, когда он вернулся, чтобы остановиться там. Он описал
отношения двух мужчин как совершенно противоположные тем, какими они были
, когда он раньше видел их вместе. Тогда Питерс был
добродушным и дружелюбным, Вэйн-Картрайт - чопорным и неприветливым. Теперь все
было совсем по-другому. Несколько раз, оказалось,
разговор был на тему Восточных путешествий Петерса. Каждый
время, когда Вэйн-Картрайт завел разговор на эту тему способом,
о котором мне впоследствии довелось узнать. Питерс был в некотором смысле
вынужден вступить в него и сообщить информацию, которая
Каллаган в тот момент думал совершенно тривиально, но что он теперь
видел четко лопасти-Картрайт очень хотелось обладать. Информация
который был извлечен, кажется, о всех местах, которые
Питерс побывал на Востоке, и все люди, которых он когда-либо
встречал, и Каллаган помнил, или воображал, что несколько раз, пока
когда его таким образом вытягивали, Питерс проявил странное раздражение.
Из выступления Каллагана наиболее поразительно явствовало, что Вэйн-Картрайт
на протяжении всего выступления демонстрировала самую хладнокровную готовность говорить о сцене
его преступление, если он его совершил, и вернуть воспоминания Питерса
к старым дням его сотрудничества с Лонгхерстом.

Но теперь я должен объяснить, что во всем, что рассказал мне Каллаган, сквозила
та же странная и фантастическая неточность, на которую я уже не раз
ссылался. Несколько раз, например, он говорил, что я
присутствовал при разговорах, при которых я, конечно, не присутствовал. Он
повторил мне мои собственные замечания, которые, если я когда-либо говорил что-либо подобное
им, были сделаны по совершенно иному поводу, чем тот, о котором говорил он
. Одно из этих замечаний действительно было сделано в течение трех часов после того, как
он повторил его мне, и не могло быть сделано
ранее. Это, пожалуй, лучший пример, который я могу привести о том, что
вызвало у меня самое невыносимое чувство разочарования. Разочарование
потому что там, где я не мог его остановить, Каллаган, казалось, снабжал меня
мне, в величайшей полноте и самым достоверным образом, только с
той информацией, которую я желал; но где я мог проверить его, хотя он
время от времени был удивительно точен в своих воспоминаниях о
обстоятельства, хорошо известные мне, которые, как я думал, он не мог заметить
, все чаще случалось, что он совершал какую-нибудь
гротескную ошибку.

Что хуже всего, он дал мне новые подробности о той роковой ночи, которая, если
они могли бы доверять, имели бы больший вес, чем любой
других доказательств, которые бы еще прийти ко мне, но они были только из
такого рода, в котором он, скорее всего, ошибся бы. Если говорить о моменте
на который он был вызван из своей комнаты на возмущения в
улицы, он заявил, что сразу стучится в лопасти-Картрайт
дверь он слышал, как флюгер-Картрайт ответил Из дальнего угла
номер, щелчок, он был уверен, что вышел из замка в
отправка-ящике, который он упомянул. Он предположил, что среди различных
предметов, которые были там с темной целью, в этой коробке лежал нож, который был
орудием смерти Питерса, и что у него был
прервано лопасти-Картрайт в акте приема-вперед. Это
конечно, была лишь догадка, но что за этим последовало, казалось, на первый доказательств
достаточно было повесить преступника. Он открыл дверь Вэйн-Картрайт
и теперь описывал мне почти каждый предмет, находившийся в
комнате, когда он входил в нее. Среди прочего там лежала на груди
_Bible ящиками Джордж брать в Spain_ в привязке которые он
описано. Как ни странно, он не знал значение этого;
он, как сам мне сказал, был так сильно подавлен горем, когда
было обнаружено убийство, которое он едва начал видеть или думать
отчетливо до тех пор, пока мы все не покинули комнату смерти; но, как
читатель, возможно, помнит, это была та самая книга (и она была переплетена в
таким же образом), который был найден в той комнате выпавшим из руки убитого человека.
рука с разорванными и скомканными листьями. Кто, кроме Вейн-Картрайта, мог
принести это туда?

Это была одна из странностей Питерса, хорошо известная мне (и, возможно
Вейн-Картрайт узнал это давным-давно в Сайгоне), что он был бы
рад в любой неподходящий час появлению друга, о котором можно поговорить
что угодно. Без сомнения, подумал я, Вэйн-Картрайт вошел в его комнату под
предлогом показать ему отрывок, который подтверждал что-то из того, что он сказал.
Вероятно, между листами "Библии в Испании" он нес с собой
что-то похожее на нож для разрезания бумаги. В любом случае, вот доказательство того, что
после часа, в который любой из нас видел Питерса живым, после
Вейн-Картрайт, по его собственному признанию, в последний раз видел его, этого человека
вошел в комнату Питерса. “Но, ” воскликнул я, когда все это промелькнуло у меня в голове
, - вы только что говорили о том дне, когда я ездил верхом в Лонг-Уилтон,
в то время как я был на коне-день впервые за четыре года. Десять
раз, по крайней мере, я знаю тебя навели времени или месту
просто так, чтобы придать колорит вашей истории. Откуда мне знать
что вы еще не сделали этого теперь, что ты не особо видишь, что забронировать
в лопасти-Картрайт номер любой другой раз, что вы пошли
там, что не было еще в Петерса библиотека и доведено
снова сам Петерс?”

К моему удивлению, Каллаган ответил очень смиренно. Он был вполне осведомлен, сказал он
, об этой злой уловке своего ума; он перенес ее от мальчика, и
его родители должны были высечь из него. А в частности
момент, на который я бросил ему вызов, он сам не мог быть вполне уверен.

В течение оставшегося времени его пребывания у меня я в общих чертах изложил ему, что
Я уже выяснил, и мы обменялись мнениями по этому поводу, но он пробыл у меня недолго.
поскольку на следующий вечер у него была важная встреча, и наша
конференция была не такой насыщенной, как следовало бы. Так это легко
случилось, что никто из нас не обрел просветления, которое он может
получили ли наши разговоры были полнее. Но я должен признаться, что я
впал в тот разлом, который он называл английским. Мое раскрытие было более
неполным, чем следовало; Я не совсем преодолела свое
инстинктивное желание держать его на расстоянии вытянутой руки, и моя гордость немного взбунтовалась
мало обрадовался открытию , что этот взбалмошный ирландец не был человеком, которого
Я мог бы позволить себе покровительство.



Глава XV

Глава, которую я собираюсь написать, вполне может оказаться унылой. Это будет
не что иное, как отчет о двух смертях и большом разочаровании. Здесь
я со своей теорией (ибо ее больше не было) превратился в довольно
связную историю, которая во многих моментах так взывала к рациональному
суждение, оставляющее мало места для сомнений в его истинности. И все же, как я
не мог не видеть, в настоящее время в нем было очень мало того, что могло бы
составить хотя бы часть доказательств, необходимых для осуждения Вэйн-Картрайта
в Суде. Я решил все же получить консультацию по
вопрос от адвоката, который был моим другом, думая, что настало время
поместить свое материалами в руках органов власти, ответственных за
раскрытие преступлений, и, что с этого нужно начинать, а с
навыки и ресурсы, которыми они располагали, они едва ли не
вскоре мы обнаружим доказательства, необходимые для обвинения. Но мой
друг-юрист, хотя он вполне согласен со мной в моем убеждении, что
Флюгер-Картрайт был виновен в двух убийствах, сомневается в том, что факты
я думаю, что вместе будет двигаться властей взяться за
активное вещество. Все-таки он взялся, с моего разрешения, чтобы говорить о
тему с кем-то в прокуратуру или в
Отдел уголовного розыска Скотленд-Ярда, я не знаю
что. Из этого ничего не вышло, и для отказа мало что нужно
объяснение. Некоторая нехватка контактов между городской и сельской полицией, некоторая
недостаток рвения со стороны опытного чиновника, который в последнее время
навлек на себя вину и разочарование из-за ludчудовищный провал в
упорном преследовании по несколько похожему следу, этим можно объяснить это
все. Но, кроме того, Каллаган был с нами заранее, и в этом случае
ему удалось вызвать дух недоверия по поводу всего этого.
Возможно, даже слишком закаленные эксперты инстинктивно отшатнулись от
ассоциации с виной одного из немногих великих финансовых деятелей, которые были
когда-то хорошо известны широкой публике и уважаемы в самом Городе
.

Для меня тогда не оставалось ничего, кроме как ждать дальнейших событий, которые
Я почему-то был уверен, что они произойдут. Что касается Каллагана, то это произошло
примерно в это же время он остро увлекся изобретением,
сделанным его другом инженером, с помощью которого он убедил себя
что сможет сколотить состояние себе и своему другу. Отныне для
некоторое время Роман Петров, похоже, перешла из своего сознания, и
он был лишен возможности от встречи со мной по несколько раз на что я должен
удалось его увидеть.

В течение декабря я получил письмо из моего старого прихода от друга
, который был достаточно любезен, чтобы держать меня в курсе местных сплетен
. Он сказал, что полиция сейчас занята поиском новой зацепки относительно
убийство. Следует помнить, что, по словам Третьюи, когда он
возвращался домой в ночь убийства, его обогнал на переулке мужчина
верхом на лошади и ведя в поводу другую. Итак, в отчете говорилось, что
мужчина из соседнего прихода, который в то время был очень взволнован этим
убийством, видел сны об этом ночь за ночью,
это внушило ему мысль, что он должен был узнать правду.
Порывшись во всех воспоминаниях о том времени, которые он смог найти,
среди своих соседей, он услышал, что ранним утром после
убийство между домом Питерса был замечен человек с двумя лошадьми
и деревней, что другой человек, незнакомый с деревней, подошел
со стороны дома Питерса и сел на вторую лошадь.
лошадь, и что эти двое ускакали вместе. В отчете добавлено, что
человек, которого видел Третьюи, теперь был выслежен полицией, и что
его ответы относительно человека, который присоединился к нему и уехал с ним
были неудовлетворительными и подозрительными; и это добавило еще одну красноречивую
деталь. Полиция (как я, возможно, уже упоминал) перед моим отъездом долго
Уилтон заметил одно окно в задней части дома, а в некоторых отношениях
готовыми способ, с помощью которого дома можно было неправомерно
вошел. Он принадлежал шкафу для прислуги, дверца которого
не закрывалась должным образом. Это было очень легко взобраться на него; но потом
само окно было очень маленьким, и это был вопрос, Может ли человек
обычного роста, возможно, сжал себя через него; теперь
странный человек этот слух был описан как смешно
маленькая и худенькая. Там было связано еще много живописных деталей, но
вся эта история якобы состояла всего лишь из неподтвержденных слухов. Я
мало в это верил, но, естественно, согласился с утверждением (совершенно
ошибочным), что этим делом занималась полиция. С моим навязчивым представлением
о Вэйн-Картрайте я был уверен, что они напали на ложный след.
Но я подумал, что, скорее всего, это на данный момент поглотит
их внимание, и из-за этого, а также большого напряжения работы в
новом приходе и определенных семейных тревог я не предпринимал дальнейших усилий
на этот раз, чтобы привлечь внимание к открытию, которое, как я полагал, я
совершил.

Дважды за несколько дней перед Рождеством мои надежды на дальнейшее
открытий было напрасно вызвали. Я сделал звонок вежливости в мой новый
приход на заметных нонконформистов прихожанина, и, на мой стремительный
опрос по своей гостиной, Прежде чем он пришел ко мне, я заметил несколько
признаки того, что он был в Австралии, и я увидел на
каминной полке стояла фотография в рамке. Это было довольно туманным и блеклым
фотографию, которую дал мне ясное представление о его теме, но по
было сказано: “Уолтер Лонгхерст, Мельбурн, 3 апреля, 1875”. Может
это был мой Лонгхерст, и был ли он одним из тех его родственников,
к которым, как я слышал, Вэйн-Картрайт относился с подозрительной щедростью
? Не может ли он, в таком случае, быть обладателем
информации более ценной, чем он знал? Теперь он вошел. Он был по-настоящему
почтенный человек, который несмотря на возраст до сих пор активны в качестве
лей-проповедника из Методистской Церкви, и я был привлечен
архаичный, но, видимо, искренняя набожность его приветствие, когда он
вошел в комнату. Но, к сожалению, когда, поправив свои золотые
очки, он узнал, какой я профессии, облако
подозрение, казалось, возникающие в его голове, и он больше беспокоился о том, чтобы
свидетельствую, что во всех благотворительных но при всем при простом общении, в отношении
священническое и претензиями относительно того, что "образовательная политика", который был
затем начинают собирать силы, чем заключать какие-то такие
разговор, как я желал. Тем не менее, я понял, что этот Уолтер
Лонгхерст, вероятно, был моим Лонгхерстом, и мои ожидания возросли
необоснованно. Мой новый друг (если он позволит мне называть его так) не был его родственником
, но знал его в то время, когда оба были в
Австралия. Лонгхерст , с его точки зрения , находился за пределами общества
помимо того, что грубого вида человек, или, как он выразился, “неосторожное
печень”, но он явно льстил себе тем, что он осуществлял
хорошее влияние на Лонгхерст, и тот дал деньги, которых
тогда он мог позволить себе, хоть он и сделал много денег позже
чтобы помочь религиозная работа, с которой моя лей-проповедь друг
подключен. Позже, когда мой информатор вернулся в Англию и был
на некоторое время выведен из строя в результате несчастного случая, произошедшего во время
рейса, Лонгхерст, к своему удивлению, время от времени посылал его
денежные подарки. Они пришли в виде банкнот, присланных
таинственный агент в Лондоне, который не указал адреса, по которому их можно было бы вернуть
но который написал, что Лонгхерст хочет, чтобы он использовал их для себя
или, если он категорически не хочет, должен, по крайней мере, использовать
их в его работе. Всю эту благодарность старика его обязана
относиться, но, когда я надавил на него для получения информации о Longhurst по
отношений или друзей, либо он ничего не знал, или его плохо определены
подозрение на меня, вернулся и закрыл рот. Однако я установил
что за несколько лет до этого (после смерти Лонгхерста) богатый джентльмен,
чье имя старик забыл, хотя я думал, что смогу его назвать
я каким-то образом слышал о нем как об одном из бенефициаров Лонгхерста,
и настаивал на пенсии, от которой он отказался, как отказался бы, если бы
мог, от щедрот Лонгхерста.

Два дня спустя, в канун Рождества, меня срочно вызвали навестить
Тетю Питерса, мисс Уотерстон, которую я видел на его похоронах. Я был
навестил ее летом в ее квартире в Лондоне, но дама, которая
жила с ней, все время оставалась в комнате, несмотря на то, что я
подумала о нескольких намеках на то, что она могла бы поехать, и о мисс Уотерстон, когда
Я ушел, сказав, как она была бы рада увидеть меня снова и, как она надеялась,
поговорить со мной более подробно. В то время я мало обращал на это внимания, но я
решил отвезти свою жену к пожилой леди, когда смогу, и
продолжал думать об этом и откладывать, пока не получил повестку,
из чего я узнал, что мисс Уотерстон была очень больна и у нее было что-то, о чем
она очень хотела мне рассказать. Когда я приехал в ее квартире, она была мертва.
Леди, которая заботилась о ней рассказывала, что у нее было несколько
порой проявляется беспокойство, что я должен скоро приехать, но, наконец, заметил
что, если я не приду вовремя, она воспримет это как знак того, что то, что
она хотела мне сказать, лучше не пересказывать. У нее было две недели до этого,
когда она еще не была больна, заметила, что хотела бы увидеть меня в ближайшее время.
Различные факты, которые мне рассказывали о ней, наводили на мысль, что
недавно она снова стала беспокоиться о смерти своего племянника. Она
была близка с семьей Картрайт и до конца видела
что-то вроде довольно заброшенного овдовевшего кузена Уильяма
Вейн-Картрайта. Конечно, нет оснований думать, что она
имел каких-либо серьезных раскрытия, чтобы сделать для меня.

Рождество в том году для меня прошло печально. В любом случае, мы должны были быть
полны воспоминаний о прошлом Рождестве, на которое Питерс присоединился к нашей компании
и немало добавил радости детям и нам самим. Этот
На Рождество он был мертв; надежда, возможно, не созвучная Рождеству
мысли о мести за него возникли в моей голове и умирали, и я
вернулся домой со смертного одра последнего оставшегося в живых человека из его рода
которая любила его больше, чем мы, и которая в том немногом, что я видел о ней,
отразила для меня какой-то неуловимый след того же благородного
качества, которые я обнаружил в нем.

Я присутствовал на ее похоронах. Так же, как и старая кузина, которая пришла с ней на
Похороны Питерса. Он узнал меня и вежливо поздоровался,
отметив, каким очаровательным человеком был мистер Вейн-Картрайт, которого он
встретил в моем доме. Он показался мне постаревшим; его седые волосы стали
каштановыми; он казался мне таким же непривлекательным, как и все остальные вотчинники
похороны, но я была благодарна ему за то, что он был одним из очень немногих, кто
пришел почтить память пожилой женщины, почти незнакомой мне,
которую я все же так искренне уважала.

К тому времени, когда наступила годовщина смерти Питерса, я снова был
одна; после Рождества было необходимо, чтобы моя дочь
уехала на Юг, и моя жена забрала ее. Я был занят и, следовательно, счастлив
достаточно, и я не часто, но иногда спрашивал себя, неужели
больше ничего никогда не подвернется? Да, вскоре кое-что действительно обнаружилось;
кое-что, не помогающее мне, но показывающее, что, думая когда-либо о том, чтобы
распутать темную историю судьбы Лонгхерста, я начал с
безнадежная задача. В начале февраля мне пришло письмо, переадресованное на имя
Питерса из офиса мертвых писем в Сиене, где оно долгое время лежало
погребен. Это было письмо, написанное Питерсом некоему преподобному.
Джеймс Вершойл, доктор медицинских наук, обращался к нему как к человеку, которого Питерс хорошо знал
и видел совсем недавно. На нем стояла дата первого вечера Вэйн-Картрайт
в Гренвил-Комбе. Это напомнило ему о разговоре, который он
имел с Питерсом при их последней встрече, об очень загадочном
событии на Филиппинах, и о большом удивлении, которое Питерс испытал
выражался в том, что Вершойл тогда ему сказал. “По правде говоря, ” сказал
Питерс, - это должно было возродить подозрения, которые у меня были давным-давно
затевал против человека, который когда-то был моим другом. Или, скорее, это должно было сделать
нечто большее, это должно было убедить меня в его вине и
дать мне средства доказать это. Как я выбросил это из головы, я
сам не знаю. Я думаю, что я точно помню то, что вы мне рассказали
но я был бы вам очень признателен, если бы вы обратились к вашим
дневникам с мая по октябрь 1882 года, и, возможно, вы это сделаете
обяжите меня, переписав для меня все, что имеет какое-либо отношение к этому делу
. Мне жаль беспокоить вас, но я убежден, что цели
правосудие может восторжествовать, если вы сделаете это для меня, и я подозреваю, что для этого
я должен действовать так быстро, как только могу.

Я, не теряя времени, разыскал преподобного Джеймса Вершойла, доктора философии, который
около года назад был в Сиене. После пребывания в Германии он
вернулся в Англию. У него, я нашел, был миссионером на востоке.
Мне удалось отследить его до последней адреса, только чтобы найти, что он
умер в августе прошлого года. Я побеседовал с некоторыми членами его семьи
и обнаружил, что они весьма любезно согласились заняться поиском
журналы в вопрос. Странным было то, что в журналах за годы
С 1881 по 1883 нигде нельзя было найти. Я был убежден, что они содержали
те важнейшие факты, на которые ссылался Питерс в своем
письме Брайанстону.

Очевидно, в распоряжении доктора Вершойла была информация,
которая в руках Питерса могла привести к осуждению
Вейн-Картрайта. Очевидно, Питерс когда-то видел эту информацию, но
более или менее умышленно проигнорировал ее в своем решении
считать своего старого знакомого невиновным и возложить вину на Аркелла
который был повешен в Сингапуре. Очевидно, все значение
фактов Вершойла пришло ему в голову, когда Вэйн-Картрайт в тот вечер
в Гренвил-Комбе возродились его первые подозрения, и он написал по адресу
один раз, чтобы восстановить точные детали. Но какого характера была эта информация
и как Вейн-Картрайт, увидев имя Вершойла на
конверте, мог осознать всю степень опасности для
сам я не мог догадаться тогда, не могу догадаться и сейчас.



Глава XVI

Итак, тайну судьбы Лонгхерста мне было не разгадать.
Питерс держал в руках ключ к разгадке и умер, потому что держал его;
У Вершойла, возможно, был ключ к разгадке, и он тоже был мертв, вероятно, по какой-то
другой причине; ни один из них не записал свой секрет, или запись не удалось
найти. Что касается обстоятельств смерти Питерса, то какое еще место было найти?
там можно было искать какие-то свежие открытия? Я уже слышал все,
что любой из моих старых прихожан, любой взрослый мужчина или женщина среди них,
знал, и это было меньше, чем знал я, и я искал
по соседству за новостями, тихо, но, как я надеялся, не менее эффективно;
полиция, теперь я был готов поверить, искала не менее рьяно и более
мудро. Итак, Вэйн-Картрайт должен был остаться невредимым, а почему бы и нет, в конце концов
? он был не маньяком-убийцей, а мудрым преступником, гораздо более
склонным, чем большинство мужчин, к совершению новых преступлений. Даже его доходы,
какими бы неправедными они ни были, вряд ли были потрачены более пагубно, чем
доходы многих более достойных людей. И ни один невинный человек не пострадал от
подозрения. Trethewy было найдено хорошее место, каким неожиданным
благодетель, где нет памяти о преступлении будет преследовать его. Каллаган
достаточно многочисленные друзья понимали его слишком хорошо, чтобы подозревать,
а что касается его многочисленных знакомых, которые не были друзьями, то если бы они
и подозревали его, то хорошего человека это скорее позабавило бы, чем наоборот.
Пусть лопасти-Картрайт живут и украшают общество, которое украшают мужчин и
женщины хуже, чем он, кому обстоятельства не привели
возможность резкого неправильных действиях.

Таким образом, я пытался придумать, как я покинул Англию на пару недель в конце
весной 1897 году вместе с женой и нашей дочерью, которая сейчас значительно
сильнее в Италии; но, что бы я ни пытался думать, Я всегда с
меня это сознание цели разочаровало или отпустило, что является
возможно, самой трудной вещью, которую хорошо переносить, и самой изнуряющей вещью
переносить плохо.

Примерно через десять дней я был во Флоренции со своей женой. На следующий день мы
должны были ехать в Рим, оставив дочь на вилле друга в
Фьезоле. Я помню, как за нашим ранним завтраком рассказывал своей жене факты
или сообщения, которые я получал об этой странно могущественной
тайной организации, Мафии. Я повторил ей то, что только что услышал
что не только видные итальянские политики, но даже
иностранцы, которые имели крупные торговые отношения с Италией, иногда
нашли его удобным, чтобы быть в хороших отношениях с этим обществом. Но ее
мало интересовали политические факты, которые сами по себе не были связаны
с какой-либо конкретной личностью, и я подумал, что она едва ли услышала
меня, хотя она подняла глаза, чтобы послушать, оторвавшись от тома "Сенатора".
"Савонарола" Виллари, которую она заканчивала. Я и представить себе не мог, что
до конца следующего дня это мое случайное замечание могло бы
вызвать у нее самый личный интерес и быть обращено
в очень практическое русло.

Позже в тот же день она была во Флоренции штоле, и я приехал из
Офис Кука присоединиться к ней. Она с недоуменным интересом рассматривала
картину Боттичелли, когда высокий мужчина, одетый как англичанин,
с притворной беспамятностью встал прямо перед ней, в
выгодная позиция для того, чтобы зафиксировать на нем взгляд знатока. Она
отвернулась, встретилась со мной взглядом и сказала, слегка забавляясь, что, в конце концов,
есть англичане, которые могут быть такими же грубыми, как любой иностранец, когда,
снова посмотрев на него, когда он направился к выходу из галереи, она
вздрогнула и сказала: “О, Роберт, я знаю его в лицо”. Я тоже знала его в лицо,
и знала, в отличие от нее, его имя. “Это тот ужасный человек, о котором я тебе
рассказывал, который был в "Креме". Разве ты не помнишь, я рассказывала тебе, что он
занял единственный хороший номер в отеле, когда я приехала туда с
матерью, которая была так ужасно больна, когда у нее случился первый инсульт. И, о, я
приложила столько усилий, чтобы написать ему самую милую записку, какую только могла” — и очень милую
ее заметки могли быть—“и я просто увидела его ужасное лицо, когда он взглянул
взглянул на него и не сказал официанту ничего, кроме: "скажите леди, что я не могу". И
Ах, бедная мать страдать в ужасной жаркой комнате со всеми
кухня шумов и запахов”. Я хорошо помню ее историю,
достаточно обычная история, одна из тех, кто пренебрегает вежливостью, которая,
раз в пятьдесят раз это может быть, пренебрегает элементарной милосердия; но я
говорил мало, и я не скажу ей, что ее вновь враг мой
уже враг, Уильям Вейн-Картрайт. Я сказал себе, что я бы
не говори ей, потому что она будет чувствовать необоснованную позицию по отношению к
Флюгер-Картрайт, если однажды она поняла, что сама она задолжала ему
обида. На самом деле я не сказал ей, потому что у меня быстро созрел план.
план, который она бы обнаружила и не одобрила.

В тот вечер я ушел от жены под каким-то предлогом, и, обнаружив
Я нанес ему дружеский визит в отель Вейна-Картрайта. Я полагаю, это было
бесчестно; по крайней мере, я часто упрекал себя за это, но
честно говоря, я не знаю, было ли это действительно бесчестно. Я точно знаю, что я
была очень глупа, мечтая, как я мечтала, что мне удастся что-нибудь выведать
у него. Он принял меня в своей личной гостиной с
сердечностью, или, я бы скорее сказал, экспансивностью. Он прислал довольно
срочное сообщение для своего друга, который ехал с ним, как будто (я
думал, что) он не хотел оставаться со мной наедине, но он был далек от
стыдно. “Скажите, мистер драйвер,” начал он, как только мы были
сидит, “и еще что-нибудь слышал об убийстве наши
товарищ Петерс?” Я ответил, что Третьюи был освобожден и
уехал из района, выяснив ситуацию через каких-то неизвестных мне друзей
и что, насколько я понимаю, полиция
не обнаружила больше никаких улик. “Я рад за Третьюи”, - сказал он. “Ты
знаешь, я всегда подозревал, что здесь какая-то ошибка, и
кроме того, мне всегда нравился этот человек. Я не думаю, что полиция будет
обнаружить ключ, - сказал он, - я скорее думаю, что решение
тайна будет возникать для некоторых из нас, его друзей, если решение не является
нашли”. Я молчал. Я не мог сказать, было ли у него намерение
развеять мои возможные подозрения, или намерение подстрекнуть меня к
предательству, были ли у меня эти подозрения, или он просто
придерживался практики. Я хотел сменить тему, если смогу.
“ Вы не знаете, - настаивал он, - нашли ли они какой-нибудь другой способ проникнуть в
в какой дом можно было проникнуть снаружи, кроме окна его комнаты
я не верю, что убийца проник через него?” Я сказал, что там
было маленькое окошко в чулане для горничной, которое не было заперто, и
что горничная не могла быть вполне уверена, что дверь в
чулан действительно был заперт на ночь, потому что он не закрывался должным образом; но
было очень сомнительно, что человек мог пролезть через окно. “У кого
во имя всего святого, ” сказал он, “ мог быть мотив для убийства Питерса, дорогой?"
старина Юстас Питерс? Я начинал терять голову, потому что чувствовал, что
играют недостойную роль. “Хорошо,” сказал я, без определенной цели,
“кажется несомненным, что он не может быть господин Тальберг”. “Некоторые, Я
должен сказать,” ответил он. “О нет, ” добавил он более энергично, “ я
хорошо знаю Тальберга, и он не тот человек. Что касается Каллагана, то можно было бы
с таким же успехом подозревать вас или меня — меня, я бы сказал, ” и он отвернулся, чтобы
взять сигару или, возможно, понаблюдать за мной в зеркале. “
Дело в том, ” сказал он, вернувшись, - что совершить убийство, должно быть, гораздо проще, чем думаем мы, у которых
никогда не было возможности напрячь мозги
и абсолютно скрывать свои следы. А вот и мистер Пойл, позвольте мне
представить вас, и давайте, ради всего Святого, поговорим на более веселую
тему. Итак, мы обратились к теме, в которой, как мне казалось, не было
подводных камней, к теме итальянской парчи, любителем которой Вейн-Картрайт
был. Он достал большую посылку старинных и великолепных тканей
, которые были приобретены с одобрения магазина. Он рассказал о выкройках, которые действительно заинтересовали меня в то время.
Он рассказал о том, что действительно интересовало меня в то время;
и, отталкиваясь от более традиционного из представленных нам дизайнов, он
продолжил обсуждать историю распространенных узоров, рассказав мне
любопытные вещи об узорах и тканях Восточного архипелага
и Малайского полуострова. Внезапно он взял в руки действительно
благородный кусок парчи и, повернувшись ко мне с обаятельным выражением лица, сказал:
простота и доброжелательность, которые он не научился бы принимать, если бы
когда-то это было неестественно, он сказал: “О, мистер Драйвер, я
так люблю подбирать эти вещи, и так трудно их найти".
удовлетворительное использование для них, было бы настоящей добротой, если бы вы
примите это как напрестольную пелену для церкви. Она будет потрачена в
музей в противном случае”. Это было для меня слишком много. Предложение о том, что я
должен принять алтарное покрывало для моей церкви от человека, которого я хотел
осудить за убийство, вызвало заметную дрожь во всем моем теле,
и тем более потому, что я чувствовал, что было нелогично отшатываться от
этого, когда я не отшатнулся от притворной дружбы к нему. Я сказал
“Нет” довольно резко, и, когда я собрался с духом, чтобы произнести слова благодарности
и объяснения, они были одновременно слишком бурными и слишком неубедительными, чтобы их можно было услышать.
ослепил человека глупее, чем Вэйн-Картрайт.

Я пробыл у него долго — должен был бы злоупотребить гостеприимством, если бы мне когда-нибудь были рады.
ибо я был деморализован и решил просто скучно
упрямство, чтобы как-то развеять его подозрения и добиться чего-то от него
. Первое было бы невозможно для какой-либо один,
второе было для меня невозможно, и я наконец-то взял отпуск, молиться
ему не сойдет с меня, и, спустившись по лестнице очень
несчастный человек. Я вел себя глупо, это несомненно. Я вел себя
плохо, это возможно. Я показал ему, что подозреваю его, что
был уверен. Я должен был заранее знать, что он догадается об этом,
за мой отказ навестить его в Лондоне (как я, кстати, обещал
Я бы, прежде чем он ушел давно Уилтон) был отмечен достаточно, чтобы установить его
мышление. Если бы я не сделал ничего хуже, чем предать смутные подозрения? Да,
в своих неуклюжих попытках я вернулся к его восточным образцам и
таким образом привел его к путешествиям на Восток и к темам, опасным для него,
только для того, чтобы попасть в свою собственную ловушку. Он, должно быть, понял, что я каким-то образом
слышал раньше, чего не слышал ни один англичанин из двадцати тысяч, о
маленьком острове Сулу.

Полностью болен я стояла в холле гостиницы, рассеянно
наблюдая за Портером, изложенных вновь прибывшие письма маленькими кучками
на столе. Там был один лопаточно-Картрайт. Разве я раньше не замечал этого
почерк? Да, это был четкий почерк, настолько очевидный, что
принадлежал слуге, и в то же время такой четкий и с такой элегантностью. Я уставился
на почерк (почему-то я подумал о воскресных школах). У меня как раз было
время обратить внимание на почтовый штемпель, прежде чем его накрыло другое письмо.

Краем глаза я уловил, как кто-то приближается
спустившись вниз, иду очень тихо, но очень быстро. Легкий шаг на
ковер рядом со мной, неприятно, нежной рукой берет мою руку, пальцы,
Я наполовину вообразил, что оцениваю размер и твердость своих
мышц, и слишком воспитанный голос Вэйн-Картрайта беспечно произнес:
“ Хотите узнать, не приедет ли еще кто-нибудь из ваших знакомых в отель?
Мистер Драйвер? Я всегда так делаю. Что ж, еще раз спокойной ночи, и поэтому
большое спасибо.” “Опять попался”, - подумал я, сворачивая на улицу
и ничего не добился, шпионя и будучи пойманным на шпионаже. ДА,
кое-что прояснилось, это письмо для Вэйн-Картрайт с почтовым штемпелем
Письмо Крондалла написано рукой миссис Третьюи.


Пока я шел обратно, меня занимал только один вопрос: каково точное
значение того почти несомненного факта, что ситуация, которую получили
Третьюи, действительно находилась на службе у Вейн-Картрайта? Я
узнал, что то, на день раньше, я бы мог подумать, что убийца или
нет, он сделал верный и ненавязчивый доброты в скрытного
их, но маленькая сцена в Питти, и нетривиальная история
лучший спальня в креме, закрой объяснения из головы. Я не
решить этот вопрос, когда я добрался до отеля, и с моей женой, которая была
теперь с нетерпением ожидал меня. Я даже не подумал о других
вопросах, к которым это привело, но я, по крайней мере, вернулся в слишком
благоразумном настроении, чтобы думать о том, чтобы что-то скрывать от нее.
Наш разговор длился далеко за полночь. Я записываю так много из сути.
его завершение действительно касается моей истории. “И все же я не понимаю”, - сказал я.
“Почему вы должны говорить, что я испортил наш отпуск”. “Потому что вы
я должна уехать завтра первым поездом. Ни минутой позже. О, Роберт,
неужели ты не понимаешь, почему я была так зла? Я посмотрел вперед так, чтобы
наше пребывание вдвоем в Риме, и в другое время я был бы очень
зол, чтобы потерять его; но это не так. О, Роберт, я могла бы найти в себе силы
от всего сердца умолять тебя не выполнять свой долг. Это ваш долг; вы бы
не были так полны страсти к этому человеку, если бы не знали об этом.
это был ваш долг; и я тоже это знаю, и вы должны следовать этой подсказке
немедленно, пока не стало слишком поздно. Но, о, что я хочу сказать, так оно и есть
я думаю не о твоем долге. Я бы умолял тебя забыть о долге, если
это могло бы спасти тебя. Но теперь уже слишком поздно; это гонка за жизнь
между тобой и им. Питерс был убит, и Вершойл был убит
, и о!”

Мысль была для меня ни в малейшей степени не новой, за исключением того, что она
касалась Вершойла. Я предвидел время, когда моя жизнь окажется в опасности.
Вэйн-Картрайт. Каким бы глупым это ни казалось, я тогда еще не понимал
что это время пришло, и в любом случае я решил относиться к этому легкомысленно
и надеялся, что ей это не придет в голову. Мы провели
пока без слов. Тогда я сказал, в глупой уверенности, что это
было мужественное высказывание: “Я не думаю, что я храбрый, но почему-то
мысль о том, что меня убьют, даже если я сильно преувеличиваю вероятность этого
выше, чем я, нет никого, кто, кроме мысли о тебе,
много значил бы для меня”. Что бы я ни собирался добавить, мне
не разрешили идти дальше. За минуту я убедился, что
риск для моей жизни был реальным соображением, которое было эгоистичным, и, по мнению
человека нормальной храбрости, очень дешево игнорировать; но в любом случае, необходимость
потому что спешка была настоящей, и после очень короткого отдыха я должен был тронуться в путь. Чтобы
опередить Вейн-Картрайта, который, вероятно, ожидал моего отъезда.
я решил взять лошадей и экипаж рано утром.
отправлюсь в Прато, а там пересяду на железную дорогу. Моя жена должна была поехать
с нашей дочерью на виллу нашего друга. Итак, следующее утро застало меня на пути в Англию.
мне было грустно уезжать, и все же, должен признаться, я был не на шутку взволнован.
вопреки всякой причине, я чувствовал, что, возможно, это действительно
это была гонка за жизнь, с которой я стартовал, и гонка с
грозным соперником.



Глава XVII

Inn располагается небольшой торговый город на поток мела в Южном
округа, и примерно в двух милях от него вниз по долине лежит
стрельба и рыбная ловля-ящика, на который лопасти-Картрайт, как я нашел, было
в последнее время принято, с весьма значительными съемки в лесистом
холмов, которые лежали в основе ее достижения до мел падения, и с
миля рыбалка на форель-поток, который прошел через
сад. Люди стреляют, потому что так принято, но, как правило, они
не охотятся и не ловят рыбу, если им это не нравится. Так что это было ради стрельбы.
этот Вэйн-Картрайт снял это место, очень очаровательное место для холостяка
, и в пределах легкой досягаемости от города. Третьюи, однако, был
нанят в качестве своего рода управляющего водными ресурсами и присматривал за рыбной ловлей,
в чем он был более или менее компетентен. Я нашел его в
странном старом коттедже с соломенной крышей, который стоял на островке, образованном двумя
ответвлениями ручья, в нижнем конце сада. К коттеджу
можно было подойти по узкому пешеходному мостику с частной тропинки
, которая вела из Крондалла. На другой стороне ручья общественный
тропинка вела к маленькой деревушке и некогда знаменитой рыбацкой гостинице
, в которой я остановился на несколько ночей. Только что упомянутый мост
был образован двумя узкими кирпичными арками, а над ними были
люки, которые теперь были подняты; а прямо под мостом ручей
был перекинут через один из старомодных рыбных домиков, которые
иногда встречается в ручьях на юге страны, под дном которых
были большие ловушки для угрей, в которые попадались мигрирующие вниз по течению угри.
Под рыбным сараем, в который входили из коттеджа Третьюи, находился
поток устремился в два отложенный каналов, которые снова вступили в широкие,
Рид бассейн, в глубокую, темную яму сразу же под
рыбы-дом. Мой взгляд остановился на этом пуле за раз, лучше утром
баня, которая была предложена мной в течение нескольких лет.

Почему Trethewy есть? Был Trethewy ведь сообщник в
преступление? Мы с женой согласились не склоняться к такому объяснению,
хотя в некотором смысле оно выглядело наиболее правдоподобным. Из этого следовало, что один
или несколько членов семьи, насколько было известно Вейн-Картрайту, располагали
информацией, которая, если бы она всплыла, установила бы
Вина Вейна-Картрайта. Из этого не следует, что кто-либо из них был виновен.
знание; вероятно, они не осознавали значения того, что
они знали. Кто из них занимал эту темную тайну, и откуда мне было
вызывать это?

В вызове только после их чая-время, которое я, не теряя времени, платить,
Я обнаружил, что у каждой семьи был на разных жестких оснований
подход на тему, по которой мне так не терпелось войти. Меня
встретили уважительно и достаточно сердечно, но они, очевидно, были
озадачены и удивлены моим визитом. Сначала я попробовал Третьюи. Он поразил
мне так гораздо лучше, сезон невзгод, более активный
жизнь он вел, или на жесткое воздержание, к которым, как я вскоре
собрал, привез себе; но он сказал мне довольно твердо, он никогда не
говорит, не хотела говорить вопроса о смерти Питерса. Он
сам испытал ужас от того, что его обвинили, когда он был невиновен; он
не хотел подвергаться риску навлечь то же самое на какого-то другого, возможно,
невиновного человека. Кроме того, вина за его собственные мысли и мотивы все еще давила на него
, и у него не было желания судить кого-либо другого. Тем не менее,
когда я спросил, нравится ли ему его новая должность, он прямо сказал, что
ему было неловко приезжать сюда, и он надеялся вскоре уехать. Судя по его
непроницаемым манерам, я начал подозревать, что, вопреки тому, что у меня было на
первый взгляд, секрет принадлежит ему, и в этом случае секрет
будет очень трудно извлечь. Что касается миссис Третьюи, то с момента
убийства две мысли в основном занимали ее разум: тревога
за мужа и тревога за дочь, воспитание которой
она была так осторожна, ей ничего не следовало знать о возникших подозрениях.
отдыхали на ее отца, и слышать как можно меньше ужасов
это произошло так близко от нее. Девочку увезли на следующий же день после обнаружения,
чтобы она осталась с матерью миссис Третьюи, которая
жила в тридцати милях от их дома. И по сей день, по словам матери,
девочка понятия не имела, что ее отец сидел в тюрьме
по обвинению в совершении преступления. Соответственно, миссис Третьюи была переполнена
благодарностью Вейну-Картрайту, который нашел им этот новый дом
далеко отсюда. Она сказала мне, что, казалось, она всегда была ему симпатична
муж, и несколько раз посещала их коттедж во время его пребывания
у Питерса; и что именно после разговора с ним она отослала
девочку к ее бабушке. Что предложение действительно исходило от него.
она не сказала, это было просто мое предположение, что он сделал.
ухитрился вложить это ей в голову. С девушкой, которую она отправила с поручением к Крондаллу
В тот вечер у меня не было возможности поговорить, и я был вынужден
вернуться в свою гостиницу, недовольный своим исследованием, и
озадаченный, как поступить дальше.

На следующее утро я искупался в бассейне, о котором я говорил (это
это не так уж и неважно, как может показаться). Третьюи удалось
обеспечить мне конфиденциальность для этой цели, и после этого я снова позвонил семье
Третьюи. Я уже отмечал, что полагал, что сам
слышал все, что мог рассказать любой взрослый человек в моем старом приходе
в отношении убийства и сопутствующих обстоятельств. Это было
прочно засело у меня в голове после встречи с Вейн-Картрайтом во Флоренции
, что у других, кроме взрослых, есть глаза и память, что
Девушка Третьюи находилась рядом с домом в момент убийства и
на следующий день, и что я не мог рассчитывать на то, что услышал от
ее родителей все, что она могла бы сказать, что могло бы быть интересным
для меня. Когда я снова зашел к Трэт-Тьюи, я обнаружил, что это простое дело
прогуляться на берегу реки наедине с девушкой. Я предвидел
что, если я проявлю хоть какое-то уважение к доселе высказанным ее матерью пожеланиям
успеха в ее невежестве, мне, возможно, придется говорить долго и
окольными путями, прежде чем я смогу добиться того, чего я хотел. Вскоре я обнаружил, что это
было не так. Эллен Третьюи, хотя и стала немного выше, чем раньше, обладала
морально выросла за эти пятнадцать месяцев из застенчивой и неинтересной
школьницы в застенчивую, но бдительную, сообразительную и, как теперь мне показалось,
довольно интересную молодую женщину.

Нам нужно было обсудить много вещей, относящихся к старым временам, но я обнаружил, что
ей самой хочется поговорить на ту самую тему, к которой я был склонен,
и через мгновение я обнаружил, что предосторожности ее матери были
абсолютно напрасны. Зная желание своей матери, она никогда больше не упоминала об этом
с тех пор; но ее бабушка, которая недолюбливала Третьюи,
получала огромное удовольствие, знакомя ее со всем, что она сама знала.
знал (и более того) о ходе
дело в отношении него. Девочка, не совсем доверяя своей бабушке,
раздобыла и внимательно прочитала газетное сообщение о судебном процессе
перед магистратами. Она ни на секунду не сомневалась, она
сказала мне, что ее отец невиновен, и это было более чем с
общим пониманием того, что она изучила детали в истории, которые
могли бы сделать его невиновность очевидной. “ Это очень дурно с моей стороны, мистер Драйвер?
“ что я не чувствую ни капли, ни капельки благодарности к мистеру
Вейн-Картрайту, и я не верю, что отец испытывает ее. Я действительно верю, что он
скорее отправился бы в работный дом, если бы знал, когда мы приехали сюда.
что он будет работать под началом мистера Вейн-Картрайта. Но он думал, что
джентльмен, который послал за нами и который на самом деле был его агентом, был
хозяином этого места; и как только мы оказались здесь, мама так умоляла его не
уезжать. Мама всегда говорит, как добр был к нам мистер Картрайт,
а отец никогда не отвечает ни на одно слово, но я уверена, что у него есть план увезти
нас куда-нибудь подальше. “Скажите мне, ” попросил я, - что заставляет вас говорить все это“
. Заметили ли вы в мистере Вэйн-Картрайте что-нибудь, что заставило вас задуматься
у него была какая-то неправильная причина” чтобы заставить вашего отца приехать сюда? “О, я
не хочу этого говорить, ” сказала она, “ но я всегда боялась его внешности.
Всегда, я думаю, с тех пор, как он впервые пришел в наш дом поговорить с отцом,
и гораздо чаще с тех пор, как я увидела его в окне в то ужасное утро, когда
бедный мистер Питерс лежал мертвый. “Ну, что ты мог видеть в то утро?” Я
сказал. “О, очень мало”, - ответила она. “Понимаете, конечно, мы услышали эту новость
Эдит проходила мимо, направляясь звонить в полицию, и мама сказала
мне не выходить за двери, и она замкнулась в себе, а потом пошла в
отец и разбудила его, и она осталась там, разговаривая с ним, а я осталась
одна, и мне было так страшно. А потом пришел полицейский, и вы,
сэр, и доктор; и мало-помалу заглянули какие-то соседи.
Одной из них была миссис Триммер, владелица булочной, и я ее любила
и не знаю, было ли это из-за того, что я боялась быть
в одиночестве или просто из любопытства, потому что я тогда был ребенком, хотя это и так.
не так давно, но, хотя я никогда раньше не ослушивался матери, я делал это
в тот раз я вышел, и миссис Триммер взяла меня за руку, и мы пошли
поднялся и посмотрел на дом. Мы мало что увидели, потому что все время стояли и смотрели.
но тут открылась входная дверь, и мы увидели того ирландца.
джентльмен выглянул, такой грустный, бедняга, а потом он повернулся
или двое ходили взад и вперед по коридору, оставив дверь открытой; и тогда мы
услышали голоса, и все остальные спустились вниз и вошли в
холл, но я видел, как мистер Вэйн-Картрайт подошел к окну мистера
Комната Питерса, и он стоял там, глядя в окно, его рука
опиралась на раму окна, наклонившись вперед, казалось, что он
глядя пристально на людей, стоящих внизу”. “Он открыл щеколду
в окно?” Я спросил сразу. “Я не могу этого сказать”, - сказала она. “Почему
ты был так напуган?” - Спросил я. “О, я не знаю”, - сказала она. “Он
не выглядел так уж ужасно, и я не могла хорошо разглядеть его из-за
на окне был иней, но я узнал его по черным усам.

Я полагаю, что каждый из моих читателей был виновен в том, что откладывал какую-нибудь важную статью
и искал ее везде, кроме как в
нужном месте, которое всегда оказывалось самым очевидным
место из всех. Возможно, меня можно простить за то, что все эти пятнадцать
месяцев я занимался чем-то аналогичным. Я не только проглядел
Дочь Третьюи; Когда я говорил с сержантом Спиком об этих
следах на снегу, я знал, что было что-то еще, о чем я хотел спросить
его, но забыл; и с тех пор я часто смутно осознавал
что-то забытое. Этим "что-то" была оконная задвижка. Девушка
не могла рассказать мне об этом, но, по крайней мере, можно было бы доказать
другими людьми, которые были в комнате, что никто, кроме Вейн-Картрайта,
не открывал это окно.

Я делаю это очевидное размышление сейчас, потому что я сделал это тогда, и при этом
потратил впустую минуту на возможный разговор с девушкой, пустяковую
трату, которая была близка к тому, чтобы иметь важные последствия. Конечно, это было
не потому, что девушка стояла тогда на лужайке, что
Вейн-Картрайт предпринял этот шаг, когда каждый ненужный шаг
был сопряжен с риском, выманить Третьюи таким тайным способом. Он
знал, что ей нужно сказать что-то еще; она собиралась рассказать это мне. “Я
едва ли знаю, - прервала она мое молчание, - должна ли я думать так, как
Я знаю, но я хотел бы сказать тебе, что...” “Ну, Эллен!” - сказал он
бодрым тоном, голосом, который почему-то не был веселым, - “принимая
прогулка — кто здесь счастливый? —да ведь это мистер Драйвер. Я не ожидал, что
удачи вам снова встретиться с тобой так скоро”. Где я остановился, что это такое
счастливый случай привел меня туда, и я действительно должен перевезти свой багаж
немедленно к нему домой и так далее, от последнего человека в мире,
чьего общества я желал в тот момент.

Я отпросился у него. Я отделался, не знаю, под каким предлогом, правдивым
или надуманным, послеобеденной рыбалкой и настоятельно необходимым ужином. Но
затем (потому что меня осенила идея) Я бы так и сделал, если бы закончил проповедь, которую я
писал для службы в честь дня Святого (боюсь, не в календаре) в
завтра в соседней церкви прогуляйтесь к Вейн-Картрайту
после моего ужина, если он в любом случае собирался быть дома. Он в любом случае будет на месте
и рад меня видеть. Он будет на месте с семи
и далее. Он обедал в 7.30, и если я думал, что лучше было бы
рад видеть меня тогда, и я не должен одеваться. А пока, поскольку
Эллен должна была идти домой, не мог бы он показать мне короткую дорогу к моей гостинице. Это
путь оказался не таким коротким, как я предполагал, но он был
восхитительно уединенным, и он привел нас к довольно любопытному количеству
мест (довольно скользкая доска над заброшенным замком подойдет в качестве
пример), где я предположил, что несчастный случай мог произойти с
неосторожным мужчиной со слишком осторожной спутницей. Возможно, это было только
состояние моих нервов, что день, что заставило меня немного гордо фантазии
такие вещи, для меня был не только очень нервной, я была необычайно
навеселе. Это была большая перемена со времени нашей последней встречи, на этот раз
я почувствовал, что наконец-то получил определенное преимущество, и,
как бы мало он этого ни показывал, я подумал, что разговариваю с отчаявшимся человеком.
Небезопасно иметь дело с отчаявшимся человеком, но, если вам случится
не пожалеть его, это не будет неприятным ощущением. Когда мы проходили по
пешеходному мосту (я шел первым, и внизу были колья и большие камни
, о которые человек мог пораниться, если упадет), это, вероятно, было
одна из моих фантазий заключалась в том, что тень моего спутника, отброшенная перед ним,
сделала странное, быстрое движение рукой. Как бы то ни было, я повернул голову и
сказал со смехом, какой красивой палкой был мистер Вэйн-Картрайт
переноски. Я спросил, Из какого дерева он был. Я не спрашивал, было ли это
загружается. Он рассказал мне, что дерево это было, когда он купил его, и что он
отдали за это. Он рассказал мне, что интересный медальон был установлен в
глава его, но он не показал мне этот медальон. После этого у меня было
дальнейшие фантазии. Дело было в том, что мой проводник проявлял меньше вежливости, чем раньше.
он пропускал меня первым через все узкие места. Позвольте мне сразу сказать
я не думаю, что он всерьез думал напасть на меня
там; возможно, его глаза были открыты для любого очень благоприятного места, но
возможно, это все было моей фантазией. Несмотря на эту фантазию, я был совершенно уверен в себе.
прогулка доставляла мне удовольствие. Это было новое ощущение, мне делать больше
разговор, и я был удивлен и доволен собой, чтобы думать
что мне было делать это хорошо. Возможно, я делаю это хорошо, но я не
думаю, что это было моим руководством разговора, который принес его обратно в
предметом Trethewy. Вейн-Картрайт сумел сказать мне, что он надеется.
никаких слухов о подозрениях, связанных с Третьюи здесь, или с кем-либо вообще.
связанных с ним. Не буду ли я возражать, если попытаюсь выяснить это у
хозяин гостиницы. Он был большим сплетником, чем любая старая женщина в этом заведении.
и более проницательным. “Я бы не стал, - добавил он, - верю, что все
он говорит, ибо он вышивает на то, что он слышал; но он слышит
все, и он-проницательный, и я обнаружил пару недель назад, что
у него была знакомая в своей старой волости”.

К этому времени мы были у дверей гостиницы, и я заметил хозяина
имя, которое совпадало с именем человека с сомнительной репутацией, который
приехал в Лонг-Уилтон незадолго до того, как я оттуда уехал. Несколько человек были
о, и они могли бы, если бы они выбрали, услышьте каждое слово из того, что он
говорил, за исключением тех случаев, когда понижал голос. “Остановись”, - крикнул он, и я замерла.
не двигайся. “Я буду с тобой откровенна, Мистер драйвер, как я
думал, ты будешь со мной. Я пытаюсь принести
сам он все это пешком, и я теперь. Я не сказал, что я имел в виду
(тут он понизил голос) насчет Третьюи. Я действительно”
(это шепотом) “я сам начал подозревать его. О, да, ты смеешься.;
Я знаю, в чем ты меня подозреваешь. Думаешь, я не вижу, какую
интерпретацию ты придаешь каждому моему поступку, о котором тебе известно,
в вашем собственном доме, у Питерса, прежде... давным—давно, на острове Сулу, я полагаю.
осмелюсь предположить. Ты думаешь” (на этот раз так громко, что я подумал, что хозяин и
другие мужчины должны были услышать, хотя, как я размышлял позже, фразу, которую он использовал
был выбран так, что соотечественник с трудом воспринял бы это), “вы
думаете, что я убийца Юстаса Питерса. Ну, а я нет. Мы повернулись
и снова пошли прочь от гостиницы. “Я знаю, - продолжил он, - как
все выглядит. Я бы не удивился, если бы мне было суждено повеситься за это. Меня
сейчас это не должно сильно волновать, потому что я так долго думал об этом, но
висит он и виноват-это разные вопросы”. Он продолжал
его глаза постоянно закреплен на меня все это время. “Вы думали, что
выглядело некрасиво раз за Trethewy, не так ли? Но я знаю, вы думали, что он
невиновен, когда было трудно так думать. Я не прошу вас верить мне,
но я прошу вас сохранить такой же твердый, ясный ум сейчас. Вы думаете
Третьюи не убивал Питерса. Я тоже. На самом деле он его не убивал,
он сделал этого не больше, чем ты. Теперь я знаю, что ты ответишь мне
прямо. Ты слишком храбрый человек, чтобы заботиться о том, чтобы играть ту роль, которую ты
играл во Флоренции. Нашли ли вы или не нашли какие-либо прямые доказательства
какие бы то ни было, истинные или ложные, которые изобличают любого человека — изобличают его самого
если это правда — в оставлении этих следов, или в том, что он шел туда или возвращался из
место, где они были сделаны? Должен ли я повторить свой вопрос? Разве это не ясно?
Или вы все еще не уверены, ответите ли на него?” Я не мог
поступить иначе; я честно сказал ему, что у меня нет ничего, кроме предположения
относительно того, кто оставил эти следы, и я сказал ему, что мое предположение
указывает на него. “Естественно”, - тихо сказал он (тут мы повернулись и принялись расхаживать
снова медленно направляясь к гостинице). “Только, пока у тебя не появится что-нибудь получше
чем этот вывод, помни, что могут быть более тонкие мотивы,
чем ты думаешь, для наведения на ложный след. В любом случае (ибо это бесполезно
я вижу, что продолжаю с вами спорить), вот один совет
который вы можете принять или оставить — честно говоря, вам лучше принять его, если вы
цените свое будущее душевное спокойствие — держите свой разум открытым еще немного.
Уезжай отсюда и снова посети Лонг Уилтон и послушай, что они там говорят
сейчас же; или, если ты не хочешь этого сделать, оставайся здесь достаточно долго, чтобы
понаблюдайте за Третьюи, за девушкой и за людьми, которых вы можете увидеть.
с ними, особенно за одним мужчиной. Что ж, до свидания, мистер Драйвер,
простите, что сказал, что я уважаю вас, несмотря на Флоренс. Манера, в которой прозвучало
это последнее замечание, сводила с ума. Я был сильно уязвлен. Я сказал: “мистер
Флюгер-Картрайт, ведь смерть Петра-это не только таинственная
смерть и я не знаю”. “О, Лонгхерст”, - сказал он с легким смешком,
который на этот раз действительно застал меня врасплох. “Я расскажу тебе все, что ты
захочешь узнать о бедном Лонгхерсте. Не сейчас, поскольку вы находитесь не в
учтите. Сегодня вечером, если передумаете приходить, или
в любое время, которое вы выберете. Я только хотел бы, ” печально сказал он, когда, наконец,
отвернулся, - чтобы старина Питерс прямо спросил меня о Лонгхерсте.
Он озадачил меня, но не потряс. Мог ли он представить себе
что он, вероятно, так и поступит? Вероятно, нет, но мне пришло в голову,
как только он ушел, что теперь он точно знал, что я был
опасен; знал, что в некотором смысле он мог легко сыграть на мне, и в
в некоторых отношениях совсем нет; и знал, что я еще не выяснил того, что хотел узнать,
пришел узнать от Эллен Третьюи.



Глава XVIII

То ли потому, что мои фантазии преследовали меня до самой гостиницы, то ли потому, что
Слова Вейн-Картрайта произвели на меня неосознанное впечатление, я воспринял и
сохранил большую неприязнь к джентльмену, который только что прибыл
в гостиницу. Он приехал, как сказал, ловить рыбу нахлыстом, но его акцент
и внешность свидетельствовали о том, что он уроженец страны, где ловля нахлыстом
, я полагаю, не практикуется. Он был рядом со мной несколько раз
в течение того дня, и хотя он никоим образом не приставал ко мне,
моя неприязнь усилилась. Было уже около полудня, и я подумывал взять
до вечера ни шагу, так что у меня было достаточно времени для размышлений, и
Мне это было необходимо. Можно представить, что я был в состоянии некоторого напряжения.
Я мало отдыхал с тех пор, как покинул отель Вэйн-Картрайта во Флоренции,
и по прибытии в гостиницу узнал новость, которая усилила мое волнение. Мой
жена телеграфировала мне домой, сказав, что уехала на день или два
в отель де Брансуик, сказав также, чтобы я не обращал внимания
на любую телеграмму, якобы от нее, которая не содержала этого слова
“Фиделе”. Очевидно, во Флоренции был кто-то, кого она подозревала
отправлял ложные сообщения. Я предположил, что у Вэйн-Картрайт было
взаимопонимание с мафией и он заручился через них
услугами какого-нибудь злодея. Что ж, вот телеграмма: “С сожалением сообщаю вам...
уважаемый сэр, миссис Драйвер внезапно почувствовала недомогание.—Direttore H;tel
Брансуик.

В усталости есть одно преимущество. Это не позволяет уму
блуждать по множеству побочных путей. Но при всем этом преимуществе,
чего бы это ни стоило, мне потребовалось целых полчаса, чтобы принять решение.
как к этому отнестись; но я вернулся к своему первому побуждению, не на
первый случай пренебречь тем, что, несомненно, прислала сама моя жена
телеграфировал.

По другим основным пунктам я могу оправдать себя за колебания, и я
не буду мистифицировать читателя больше, чем я сам был мистифицирован. У меня не было
ни малейших сомнений в том, что предположение Вейн-Картрайт о семье
Третьюи, какова бы ни была его цель, было хорошо разыгранной ложью.
Тем не менее, я решил в какой-то степени последовать этому предложению. Я дозвонился
до домовладельца; это было все, что сказал Вейн-Картрайт, и по
очень слабому намеку он начал говорить об убийстве Лонг-Уилтона и о
обвинение против Третьюи. Мне было неприятно обнаружить, что подозрение
преследовало людей здесь. Он не был явно в лопасть-Картрайт
проценты, которые он должен следовать за ними, и я полагаю, что это был несчастный случай. Я
обнаружил, что домовладелец был хорошо осведомлен о рассказе Третьюи и обо всем
судебном разбирательстве в отношении него. Поскольку он продолжал намекать на подозрения в отношении
него, я сказал, что в этих следах есть что-то любопытное. “Ах, ” сказал он,
“маленькие ножки могут носить большие ботинки”; и он посмотрел мудро. “О той девушке,
которая сейчас у Третьюи, не то, что мне нравится в этой девушке”, - продолжал он
после торжественного перерыва, но мне нет нужды пытаться повторить его выступление.
Результатом предположения было просто то, что девочка вышла
в ботинках своего отца и оставила следы, прекрасно зная, что
она могла бы гарантировать обнаружение ложных следов в дальнейшем, если бы не
по какой из двух причин ходили слухи, точно неизвестно. Либо это действительно было сделано для того, чтобы
навлечь ложное подозрение на ее отца, пока виновный мужчина, предположительно ее любовник
, не совершит побег; либо ее отец совершил
преступление, и она знала это, и, чтобы спасти его, сфабриковала все против него
доказательства, о которых он и она знали, будут опровергнуты.

Он не мог рассказать мне, и я был склонен теперь пойти, не
впервые, быть благодарными, что вместе с большим дураком, я, возможно,
быть, я выглядел больший дурак, чем я был. Подтолкнув меня к выяснению
этой истории, Вейн-Картрайт просто снабдил меня знаниями
о положении Третьюи, которые я мог бы счесть полезными в
общении с ними.

Я чувствовал, что я привез опасность не только на себя но и на
в Trethewys. Я был в сомнение путем идти к ним еще раз, что
ночью я, возможно, и не приближал к ним опасность, но желание
быть рядом с ними, если опасность была там, побудило меня пойти. Я прибыл около
наступления темноты. Я застал самого Третьюи готовящимся покинуть дом. Ему
было приказано пойти и помочь в устранении угрожающего прорыва в плотине
мельницы где-то выше по течению, и он, очевидно, почувствовал удивление и
подозрение по поводу поручения, с которым его послали. Отвечая на вопросительный взгляд
на моем лице, он сказал: “Сэр, я еще ни разу не ослушался
приказов моего хозяина”. “Нет, ” добавил он, внезапно смутившись, - я вел себя прилично
достаточно жестоко со стороны моего старого хозяина, но я никогда не нарушал приказов, и мне
не хотелось бы начинать делать это сейчас. Я сказал, что, если он уйдет, я
останусь в его доме до его возвращения. Он сказал: “Это было бы очень любезно с вашей стороны".
Я всегда буду помнить об этой любезности, сэр. И он ушел.

Бедная миссис Третьюи, казалось, была недовольна моим присутствием. Казалось, она
догадалась, что мой приход должен был каким-то образом нарушить их покой. Я воображал,
что, взяв верх над его пьянством и гневливостью,,
Третьюи стал очень нежным и покорным по отношению к своей жене. В ее
в трудные дни я привыкла восхищаться ею за то, как
она воспитала свою дочь. Теперь я не думала, что она стала лучше, когда
почувствовала себя большей хозяйкой в своем доме, чем привыкла
быть. Тем не менее, она была достаточно вежлива и пожелала, после того как девушка ушла
спать в чем-то вроде чулана рядом с гостиной-кухней, развлечь меня
своей лучшей беседой. Я прервал ее, откровенно сказав, что
Я знал, что она хотела держать свою дочь в неведении обо всем, что касалось убийства
Питерса и возникших подозрений по этому поводу, но я
боялся, что она сочтет это невозможным, потому что я узнал в тот день
этот слух последовал за ними в их новый дом. От всего сердца я
пожалел ее, потому что она казалась совершенно подавленной, когда начала понимать
что Эллен должна прийти и все услышать, если, конечно, она еще этого не услышала
.

Вдруг девушка ворвалась в комнату и бросилась к ней
мать за шею. “Ох, мама, мама!” сказала она, “я не могу держать на
вас обманул. Милая, добрая мама, которая хотела обмануть меня, для моего
хорошо. Я бы дал столько, что вы не должны знать этого, но
бабушка мне все рассказала. - А теперь иди спать, дорогая, ” сказала ее мать. “ Я
не могу больше выносить эту ночь. Мать тоже отправилась спать, а я легла
под плед на диван.

У меня не было намерения бодрствовать всю ночь. С удовольствием, как в моем рады
состояние я бы сделал так, чтобы это была необходимость, что я должен сделать такого
остальные, как только мог. Я лежал на коктейле, который приготовила для меня миссис Третьюи
, и думал о Флоренс и о том, кого я оставил во Флоренции.
Флоренс. Потом я заснул, и мне приснилось, приснилось, что она больна и
хочет меня. Я проснулся, ужасно вздрогнув, потому что кто-то был в моем сне.
произнес слово “яд”. Слава Богу, это был сон. Я убедил
себя в этом и снова заснул, чтобы видеть более приятные сны.

Мне снилось, что я мальчик и плаваю в чистой реке. Круто, круто!
река!

В реке была рыба, и я плыл за рыбой.
Круто, круто река!

Это была уродливая рыба, и я преследовал ее, а река была теплой.

Рыба была лопасти-Картрайт, и я преследовал его. Теплым, теплым
река!

Река пропала из моего сна, и я преследовал лопасти-Картрайт
за многие равнины. Все теплее и теплее!

Я преследовал его по густому лесу. Душно и душно!

Я гнался за ним по огромной горе. Горит, обжигающе жарко!

Я вскочил на ноги, крича “Пожар!”

На самом деле, соломенный коттедж был объят пламенем.

Я изо всех сил позвал миссис Третьюи. Я сказал ей, чтобы она выбежала вон.
пока я приведу ее дочь, и она ответила.

Я ворвался в маленькую комнату девочки на первом этаже. Там было полно
дыма; она задыхалась, прежде чем смогла проснуться. Я оторвал ее от
кровати и понес через дверь на пешеходный мостик. Я
повернул голову обратно к дому, чтобы снова позвать миссис Третьюи,
когда с другой стороны раздался хриплый крик “Пожар!”, и
мужчина — он казался седобородым деревенщиной — побежал по мосту к
дверь со всей силы обрушилась на нас и опрокинула меня и мою ношу
в полубессознательном состоянии.

Я не знаю точно, как мы покатились или упали, но мы оказались в воде. Мне
все еще удавалось удерживать Эллен Третьюи правой рукой, а
левой ухватиться за край пешеходного моста. Я не смог бы никакими усилиями
вытащить нас обоих или поднять ее на мост, но это было легко,
держать наши головы над водой, потому что мы стояли у пирса
на мосту, между двумя потоками, которые бились под арками.
Миссис Третьюи будет там с минуты на минуту и сможет нам помочь; или — почему
этот старый простак не помог нам?

Говорят, что люди в моменты крайней опасности принять во всевозможных
вещи с необыкновенной быстротой, но я действительно не знаю, смогу ли я
видел все, как я вижу это в памяти сейчас, или же то, что я сделал из
аварии и инстинкт страха.

Я поднял глаза и увидел, что старый крестьянин стоит над нами, подняв могучую палку
которая, как мне показалось, была похожа на ту, что нес Вэйн-Картрайт
утром. Столько я видел, что и думать.

Один хороший удар, и я должен был ошеломлен, если бы мои мозги не были
из. Можем ли мы запутались в Угре решетку или были произведены верно
под рыбу-дом, в бассейн, было мало шансов ни для
нашей жизнью, если это удар упал куда она была направлена.

Я отпустил мост и откинул голову назад, и клюшка
лениво ударилась о кирпичи края. Я попытался сделать один длинный
вдох, прежде чем мы ушли, но я проглотил ужасный глоток воды.
Хороший шанс или мои судорожные усилия направлял нас в арку, для которых
Я бы управлял. Под одной аркой сохранилась старая решетка для ловли угрей. Я
не знать ее структуру, и я не знаю, является ли Люк
над ним был закреплен вниз, но была маленькая надежда, что мы должны
пройти этот путь живым. Под другой аркой, как я обнаружил в то утро,
решетка была давно снята, и по этой арке
сильный поток нес нас в целости и сохранности, если только не задушил по дороге
. Каким длинным показался мне этот переход, хотя поток воды
казался таким стремительным. Я чувствовал слизистый нарост на кирпичной арке
выше нас, и мои ноздри на мгновение над водой, хотя мои
рот был придавлю. Потом мы оказались под полом
рыбного домика, и я поднял голову и глотнул воздуха, но моя голова
ударилась о балку пола, и поток подхватил меня, пригибая
непроизвольно под другой балкой и еще под одной. Мы были в бассейне
, нас затягивало в пузырьки и водовороты. Я открыла
глаза и увидела отблески огня сквозь огромные зеленые шары
воды. Я был на поверхности; я плыл, тяжело дыша; Я снова был
под водой; Я был измотан. Мои ноги ударились о гальку: я был
стоя на мелководье. Я все еще держал тело. Оно было безжизненным?
Три шага, и я должен был высадить ее на берег. Нет, мои шаги вязли в
примерно двух футах почти жидкой грязи. Волочение моих шагов обеспечило
еще немного усилий, необходимых для того, чтобы израсходовать мое оставшееся дыхание. Я
упала на камыш, и флаги запас, с одним прошлым
попытаться подтолкнуть ее тело передо мной, и я лежал, беспомощный и
ужасно тяжело дыша, рядом с ней, а человек пришел и спрыгнул в
болотистой окраине бассейна и остановилась над нами. Этот ужасный старый деревенщина, я
не испытывал никаких сомнений, и мне было наплевать. Нет, это был отец девочки.

Утром, сбив том же темном прохладном проспект сладкий
воды, и прокатились без усилий далеко в закрученной
Рид бассейн, я не мог себе представить, как трудно и как мне плохо
был вновь пройти этот путь-с живой или безжизненной ношей.

Она выжила; первый толчок от воды привел ее в чувство, и она
держала рот на замке, твердо держалась там, где это меньше всего мешало мне, и проявляла
героическое присутствие духа.



Глава XIX

Мало что можно сделать для коттеджа с соломенной крышей, построенного один раз хорошо
выходите, и для спасения того, что можно было сделать, было много готовых помощников
вскоре на месте происшествия. Что в возрасте от деревенского не было среди
их, и я потом видел или слышал о нем, но среди них прежде
давно появилась лопасти-Картрайт себе, бойкая и предупреждение, и вперед, к
Проффер до Trethewy всякую помощь и жилье для него теперь
бездомную семью. Ответ Trethewy была характерная—общая и
абсолютная тишина.

Казалось поздно, но было еще раннее утро, когда я имел Trethewys
собрались на завтрак в моей собственной гостиной в моем ИНН.
Соседи с готовностью снабдили женщин одеждой, и для их перевозки была подготовлена тележка
. Trethewy и я вошел в трактир
вместе, и его отношение к лопасти-Картрайт был, естественно, совсем
переделали. Он сказал мне, что второй раз на неприязнь, которую он испытывал
из первой, быть в лопасти-Картрайт службы, и он сказал мне
что он просто решил смириться с положением, которое было открыто ему
в Канаде, и уйдет с семьей, кто еще не
знаю, что это, через шесть недель, но предполагается, что он должен положить ее прямо сейчас.

Наконец-то я, правда, слышал, что Эллен Trethewy могу сказать и
за знания, которыми она была удалена с-Inn располагается, и это не
приходят мои ожидания.

Около полудня после убийства Петерса, после Каллаган и я ушел в
села, и хотя лопасти-Картрайт, по его собственным словам, остался
значение в дом, девушка уже дважды видел, как она выглянула из
окна коттеджа. Она видела, как он выехал из ворот
подъездной аллеи и повернул направо по дороге, ведущей прочь от деревни.
Примерно через двадцать минут она увидела, как он снова свернул в ворота.,
и на этот раз он спустился по зеленой дорожке. Для любого, кто знал местность
, значение этого было несомненным. Он не мог
за это время добраться в обход по дороге или по какой-либо общественной тропинке; либо он
шел через плантацию и поля, где были следы
сделано, или он, должно быть, сделал круг по канавам, изгородям и пересеченной местности
по которой человек, совершающий случайную и невинную прогулку, был
крайне маловероятен, особенно в мороз и снег.

Этот вывод был для меня достаточно убедительным, но тогда, как я знал, я был
готов быть убежденным. Флюгер-Картрайт не была, скорее всего, я чувствовал, что, чтобы иметь
сделал многое для предотвращения девушка, раскрывая лишь это. Был здесь
ничего больше?

Да, так оно и было, но это было нечто такое, в чем Эллен не была уверена.
В течение этих двадцати минут солнце ярко освещало
снег, и у нее возникло искушение прогуляться немного по подъездной дорожке, когда
она постояла немного, чтобы посмотреть, несмотря на ужас того времени, с
восторгом на безупречно чистое покрытие лужайки и сияющую тяжесть
кедровых ветвей, а затем подняла глаза на солнце. Ее глаза вскоре стали такими
ослепленные тем, что перед ними танцевали всевозможные причудливые формы. Внезапно обернувшись
и посмотрев в сторону поля, она на мгновение подумала,
но только на мгновение, что увидела между двумя деревьями мужчину в
филд, примерно на полпути вверх, идет к изгороди, к месту в изгороди
которое мы уже знаем. Она прикрыла глаза рукой
и посмотрела снова, теперь уже более ясным зрением. Там никого не было, и она
попыталась отбросить мысль, что она кого-то видела. Но каким-то образом
с тех пор она часто задавалась вопросом о том, что видела, и каким-то образом она
в ее воображении это было связано с убийством. Она не могла связать это
с оставлением следов, потому что она только прочитала о них в
путаном газетном отчете, который дал совершенно неверное представление
о том, где они были обнаружены. Теперь все это было очевидно.
Вэйн-Картрайт, когда прокладывал эти самые следы, проходил перед
ее глазами; он видел, как она стояла и смотрела на него, и он
не мог тешить себя надеждой, хотя это было правдой, что ее глаза видели
не вижу его ясно.

Поскольку все это было ясно, моей первой мыслью было изумление по поводу
хладнокровие Вейн-Картрайта вечером после убийства, в то время как он
не мог быть уверен, что девушке не сообщили об обнаружении следов
и что он уже не вытянул из нее объяснений
который, если верить, должен быть для него фатальным. Моей второй мыслью было о
большом разочаровании от того, что идентификация его с создателем
треков все еще в значительной степени была вопросом умозаключений. Я
не могу сказать, я ли сам, или Третьюи, или девушка, которая,
долго размышлявшая над этими вопросами без необходимой подсказки, теперь показала
поразительная быстрота в понимании их заключалась в том, чтобы первым увидеть следующий шаг
, которого требовало исследование. Необходимо было найти доказательства, которые показали бы
отодвинул ли Вейн-Картрайт или кто-то другой
задвижку на окне в комнате Питерса. Я был готов немедленно броситься в
Долговязый Уилтон и выясните, может ли сержант Спик вспомнить что-нибудь важное
о передвижениях людей, находившихся в комнате
в то утро. Это была девушка, которая предложила мне возможного свидетеля.
это было ближе. Молодой врач находился в палате до
почти последним, и, как случайно сказала ей ее мать, он умер
очень скоро после события перекочевали в Лондон. Не может
Я его вижу?

Я решил повидаться с ним, если бы я мог, в тот день, я думал, что смогу
ничего не выиграет от дальнейшего ожидания возле Inn располагается. Я был обеспокоен
безопасность Эллен Trethewy, но я обнаружил ее отец, который был столько же
уговорил же меня от опасности, которая продолжала висеть над ней,
сформировал свой собственный план, своевременно удаляя ее; он думал, что мы должны быть
безопаснее отдельно; и он успокоил меня, чтобы увидеть воспоминание о его дикий
юношеский блеск в его трезвым выражением лица он сказал, что это было
не в первый раз он был сбит с толку погоню.

После некоторого расчета, вызванного, возможно, чрезмерной предосторожностью и
бесполезным коварством, которое вполне можно простить возбужденным мужчинам, которые
оказались в окружении невообразимых опасностей, мы решили, что я
не должен отправляться ни на одну из станций ветки, которая
проходит через Крондалл, но должен оставить свой багаж там и быстро доехать до древней крепости в центре города.
ловушка, которую иногда выпускает пекарь.
окрестности, оттуда, в трех милях, до перекрестка на главной магистрали
на Лондон, отошлите двуколку обратно с запиской моему домовладельцу, и
поезжайте в город единственным скорым поездом за день, на который было легко успеть
. Я полагаю, мы подумали, что мне следует начать с
Вейн-Картрайта, и что это того стоило, поскольку он, вероятно, будет
держаться поближе ко мне и уже продемонстрировал свою изобилие пагубных
ресурсов.

Соответственно, я прибыл на станцию как раз в тот момент, когда подошел следующий поезд.
Поезд из Крондалла прибыл незадолго до этого и стоял
в ангаре по другую сторону от моей платформы отправления. Я был
к этому времени настолько сонным, что едва мог держать глаза открытыми, когда я
шел пешком. Я даже не заметите крики подход третьего поезда,
что было на самом деле поездом из Лондона, но что, конечно, я
не испытывал никакого интереса, и я заметил, что некоторые, но не все люди
на перроне или в зале ожидания-сарай. Я занял свое место в дальнем
углу вагона. Я мгновенно начал дремать, и поезд, я
полагаю, некоторое время ждал там. Я слабо расслышал крики и свистки
которые возвестили о трогании поезда, но он тронулся не сразу
. Когда дверь вагона снова открылась, и двое других
пассажиры сели, я приоткрыл глаза; но я окончательно проснулся
когда этим приоткрытым глазам открылись мои попутчики
как Вэйн-Картрайт и иностранный гость в гостинице, чья внешность мне
почему-то не понравилась. Я говорю "бодрствующий", но недостаточно бодрствующий, чтобы
сделать то, что должно быть сделано. Поезд уже в движении до
они сели, и мои соотечественники-пассажиры с багажом так
обремененные дверь, что я не мог получить обратно на платформу.
Я полагаю, мне следовало бы дернуть за шнур связи. Как это было,
Я просто сидел, глядя на них так равнодушно, как только мог, в то время как
на самом деле мое сердце сжалось во мне, и я хотела, мои мышцы не были
такая жесткая и охлажденные из моих приключений накануне вечером.

Поезд движется, но не быстро. Она замедлилась
снова. На платформе снова раздались крики и свист;
начальник станции сердито сказал: “Посадите его сюда”; голос, который звучал
почему-то хорошо знакомо, но который я не мог узнать, отвечал ему
энергично; и как раз в тот момент, когда поезд тронулся быстрее, крупный мужчина, все еще
крича и разгоряченный погоней, я ввалился в экипаж. К моему
радостному удивлению, ко мне присоединился Каллаган.

Я научился думать, что самые неожиданные повороты судьбы
обычно являются наградой за нечто большее, чем обычная предусмотрительность со стороны
кого-либо. Мое спасение в этом деле, которое я, тем не менее, назову
провидческим, никогда бы не произошло, если бы не ревностная забота
самого Каллагана и еще одного человека за много сотен миль от места происшествия
.

Но обо всем этом мне вскоре предстояло услышать. Тем временем Каллаган, который был в
пребывающий в прекрасном расположении духа, одарил меня простой улыбкой узнавания,
и излился на Вэйн-Картрайта с избытком
удовольствия от неожиданной встречи, которая, должно быть, сводила с ума. Это
был единственный раз за все время моего знакомства с Вейн-Картрайтом, когда
он, казалось, был хотя бы в растерянности. Сердечное добродушие было, я думаю,
единственным отношением к нему, которого он не знал, как
встретить. Итак, я полагаю, что он проделал несчастный путь. Не было и его.
таинственный спутник остался развлекаться. К моему удивлению
Каллаган вежливо обратился к нему по странно звучащему имени, которое я
умолчал, но которое с самого начала представилось джентльмену как
его имя.

Как по мне, Каллаган оставив меня в уголке, который у меня был изначально
была выбрана man;uvred лопасти-Картрайт в другом углу того же
стороны каретки, и незнакомец в кресло напротив него,
в то время как он встал между мной и лопасти-Картрайт, и с его
назад вполоборота ко мне, развлекали их обоих.

Я дремал снова и снова, и, осмелюсь сказать, проспал довольно долго.
часть пути, но я старался думаю, что в моем пробуждении
моменты каков характер опасности, которая угрожала мне, по
риск конечно был, и как такое могло прийти о том, что я был
таким образом спас.

Как на прежний вопрос, у меня не дальше, чем рефлексии, что
ко мне пристать с ножом и прыгать на линии или сделать болт на
Лондон вокзал (который был нашей первой остановкой) было бы слишком сырой
для этой цели. Что касается последнего вопроса, Каллаган, разрешите нашим
попутчикам ненадолго укрыться за своими газетами,
разбудил меня толчок, и тайно передал мне, что доказал
стоит несколько фунтов телеграфного сообщения от моей жены в
Флоренция в себя. Я тогда еще не осознавал, насколько сильно
первоначальная неприязнь моей жены к Каллагану ослабла в тот день, когда он
был ее гостем, и когда она перестала замечать его слабости
мириться с ними и время от времени упрекать их. Теперь я узнал
что через несколько часов после того, как я ушел от нее, моя жена телеграфировала
Каллагану через общего друга, который, как она полагала, получит его
адрес, с указанием рода поручение, с которым я ушел, и несколько
сведения, известные к ней, которые могут определить мои движения, и
умоляя, чтобы он меня нашел, а что нашел меня, никогда не оставишь меня
в одиночку. Но это было еще не все. В телеграмме говорилось, что Вейн-Картрайт
был на пути домой, отправив домой только одно сообщение, а
телеграмму на зарегистрированный телеграфный адрес в Лондоне, этот адрес
именно этим словом Каллаган обратился к незнакомцу.

Как я впоследствии узнал, моя жена, как только я уехал, сняла
в отель "Вейн-Картрайт". Флюгер-Картрайт не знал ее в лицо,
и, если бы он заметил ее, он был такой человек, который бы
наверное, презирают случае любых приятная женщина. Она сняла
лучшие номера в отеле, рядом с "Вейн-Картрайт", а в остальном
впервые в жизни на несколько часов отправилась в
разбрасывайтесь деньгами с показной расточительностью. С помощью денег и лести ей удалось
узнать адрес каждого письма и телеграммы
, которые Вейн-Картрайт отправлял перед своим отъездом, имя и
национальность (больше о нем ничего не было известно) его единственного посетителя в то
утро и о другом факте, что вскоре после ухода Вейн-Картрайт
этот посетитель вернулся и поинтересовался, была ли у нее
переехал в этот отель, но не попросил о встрече с ней. Она также узнала
что Вейн-Картрайт был на станции, когда отправлялся миланский поезд
, но вернулся и ждал следующего поезда. Читатель
уже известно, что она была интуиция, что ложные сообщения могут
отправят меня на ее имя.

Каллаган был далеко от дома, и не получил сообщение до
поздно вечером, перед тем как присоединиться ко мне. Он, не теряя времени, отправился в
мой дом, чтобы узнать мой адрес и что обо мне слышали в последний раз.
Он также позвонил в дом Вейн-Картрайта, где ему сообщили только
что он был за границей. Он уехал из Лондона первым утренним поездом
вооруженный Брэдшоу и картой. Изучение Брэдшоу привело его к
замечанию, что я, возможно, уезжаю поездом, который прибудет на станцию
примерно в то же время, что и его. Так что он был начеку,
и своим острым зрением действительно увидел меня в моем поезде, когда он прибыл. Автор:
изо всех сил бегая и выкрикивая мольбы и обещания чиновникам, он
едва успел догнать меня.

Когда наш поезд прибыл в Паддингтон, Каллаган растолкал меня, разбудив.
мне показалось, что Вэйн-Картрайт, который до этого не был разговорчивым
, только что завел интересную тему, с помощью которой он надеялся
задержать Каллагана, пока наш таинственный спутник не уйдет из
поезд. Он не был успешным. Каллаган толкнул меня несколько
грубо из кареты, и, спрыгнув после того, как мне сказали ждать
для него и держали меня, пока он стоял на платформе, пока каждый
пассажир в поезде, кроме нас самих, уже уехал. Наконец он подозвал
экипаж; однако он не садился в него до тех пор, пока не появился кучер инвалидной коляски
, ожидавшей в ряду кэбов, чтобы подать
ожидал, что человек, которого он ждал, приедет, и
уехал.

“Ты видишь эту инвалидную коляску?” - обратился ко мне Каллаган. “Ее
заказали для тебя”.



Глава XX

Здесь позвольте мне упомянуть, что с тех пор мне показалось, что я узнал
неприятного вида иностранца, который был со мной в гостинице и в поезде. Я
узнал его в аптеке в очень модном торговом центре.
улица. Я думаю, было бы клеветой называть улицу.
Телеграфный адрес, который моя жена отправила Каллагану, был
телеграфным адресом той модной аптеки.

Я намеревался попрощаться с Каллаганом на время по нашем прибытии на станцию
, но обнаружил, что этого делать не следует, поскольку
Каллаган был полон решимости почти дословно выполнить приказ моей жены
не бросать меня. Он пригласил меня на ленч в ресторан, а
затем уговорил меня поехать с ним на одном из наших скорых поездов в
мой собственный дом, забрать там все бумаги, которые у меня были, касающиеся
по делу Питерса и доставьте их в его покои, где он находился.
решено, что в настоящее время я должен остаться.

Когда мы прибыли туда, я был за то, чтобы немедленно отправиться на поиски
доктора, который был в Лонг-Уилтоне, но меня практически одолели
и отправили в постель, передав Каллагану, среди прочего
бумаги, записи, сделанные Питерсом относительно смерти Лонгхерста.

Через несколько часов Каллаган вошел в мою комнату, чтобы сказать, что ужин
будет готов через полчаса, и я могу встать, если захочу,
или попросить принести его в мою спальню. Затем он с упреком повернулся ко мне.
“Почему я не показал ему эти бумаги давным-давно, когда он приехал погостить ко мне?"
”Почему я не показал ему эти бумаги раньше?" Я затруднился с ответом, потому что на самом деле, когда я рассказал
ему о своих подозрениях и причинах для них, я сделал это наполовину,
потому что мой недостаток доверия к нему сохранялся.

“Ну, хорошо”, - сказал мой добродушный друг, “я думаю, я могу угадать
причина. Но эти документы многое объясняют мне. Вы никогда не говорили мне, что это был
остров Сулу, на котором Питерс обнаружил тело, или что он
ездил туда с доктором Кайпером. Я слышал название этого острова и
врач, прежде чем—в последнюю ночь жизни Питерса, пока тебя не было
говорили о музыке с совсем”.

На следующее утро я отправился рано, чтобы увидеть, тяпнутый, оказавшийся теперь на долго
Уилтон. Каллаган, который поначалу, казалось, считал своим долгом быть со мной повсюду
, уступил и согласился заняться каким-то своим делом
, о котором он был очень загадочен; но он поручил мне
его слуга, человек, исключительно подходящий для того, чтобы быть его слугой, ирландец
и старый солдат, который, как я обнаружил, оказался очень полезен
он шпионил за Тальбергом, вступив в тесную связь, и я
осмелюсь предположить, что он подружился с одним из клерков Тальберга. Мой новый
хранитель до сих пор спокойную необходимые меры предосторожности, чтобы позволить мне быть одному
с доктором в его кабинете; в противном случае он присматривал за мной
как будто он считал меня ребенком, и с самого его одного
было видно, что я был хорошо защищен, хотя на самом деле я с трудом представлял себе
то, что опасности, которые подстерегают меня в Inn располагается последуешь за мной
по улицам Лондона.

Я любезно попросил доктора поделиться со мной всеми своими воспоминаниями о том, что
произошло в спальне Питерса, пока он был там. Он рассказал мне немного, но
что носило профессиональный характер, и он сообщил мне довольно сухо
что взял за правило во всех случаях наблюдать только за тем, что
касалось его профессионально. Поэтому я положил к нему с очень маленьким
надеюсь, что главный вопрос, который я пришел, чтобы попросить—он наблюдается
все о Windows. “Конечно,” сказал он, “что, как это
случается, является профессиональным дело со мной. Я никогда не захожу в палату больного,
не взглянув на окна, и на этот раз я сделал это по привычке.
хотя, ” (и он рассмеялся с отвратительным чувством юмора) - это не
это имело большое значение, поскольку никакой свежий воздух не смог бы привести пациента в чувство; но
окна были закрыты, и (я это тоже часто замечаю) они были плотно закрыты
и заперты на задвижку ”. “Вы уверены, ” спросил я, “ что обе они были
заперты?” “Конечно, - ответил он, “ они были заперты на задвижку, когда я вошел
в комнату, и они были заперты, когда я выходил, потому что я случайно
посмотрел еще раз. Вы видите, что, как только у человека появляется привычка замечать
определенный вид вещей, он всегда замечает это и запоминает
легко, как бы мало еще он ни видел ”. Тогда я спросил его, действительно ли он
случайно вспомнил порядок, в котором люди, которые тогда были
в комнате, покинули ее. Насчет этого он не был так уверен, но у него было
впечатление, что после него в комнате остались только два человека.
Это были полицейские-сержант, который держал открытой дверь на мгновение
а лопасти-Картрайт задержался, и кто ее запер, когда они были все
слева. Могу сразу сказать, что впоследствии это подтвердил
сержант полиции, который добавил, что Вейн-Картрайт стоял где-то
недалеко от окна, о котором идет речь.

Я вернулся, как было условлено, в кабинет Каллагана незадолго до этого
одиннадцать. Он немедленно снова увел меня с поручением, которое
он отказался объяснить. Наконец мы добрались до офиса в Сити.
судя по надписи на двери, это был офис мистера Тальберга,
Солиситора и уполномоченного по присяге. Нас провели в кабинет мистера
Личный кабинет Тальберга, и сразу же выяснилось, что Каллаган
пришел дать инструкции по составлению своего завещания. Он объяснил
мое присутствие там тем, что в его завещании есть пункт, по поводу которого он
хотел бы проконсультироваться с нами обоими. Таким образом, я был вынужден присутствовать на
то, что на какое-то время показалось мне очень утомительным фарсом. Каллаган, после
консультирование господин Тальберг по очень элементарный вопрос, будет ли или
он не думал, что это целесообразно, что человек должен составить завещание,
и после обиняков в различных других способов, пошел на
деталь весьма неординарный ряд наследств, некоторые из них
личные, некоторые из благотворительных, что он хотел сделать. Там
был завещан, например, севрский фарфор из его покоев
его кузине, леди Белинде Макконнелл (севрского фарфора в
его покои, и у меня никогда не было любопытства взглянуть на леди
Белинду Макконнелл в Книге пэров). Так он пошел дальше, расправившись, я должен
думаю, гораздо больше имущества, чем он обладал, пока, наконец,
завещание оказалось комплекте в общих чертах, когда он, казалось, вдруг
чтобы вспомнить его, самое трудное дело, за которое он желал
моем присутствии. К этому времени, я должен сказать, до меня начало доходить
что притворное составление завещания было не таким уж праздным занятием, как
Я сначала подумал. Каллаган , должно быть , в ходе этого имел
производил на человека, который знал его совсем немного, впечатление
добродушного, эксцентричного парня, совершенно лишенного хитрости и вообще
бесформенного. Это было одно выигранное очко, но, более того, мистер Тальберг
быстро впадал в то нервное и беспомощное состояние, в
в которое слабый деловой человек обычно может быть повержен недобрым способом
зря тратить свое время. Теперь выяснилось, что реальной темой,
по которой мы с мистером Талбергом должны были проконсультироваться, было распоряжение
Бумагами Каллагана в случае его смерти. Каллаган объяснил, что
в случае смерти (а он, по его словам, чувствовал, что
может умереть внезапно) он оставит после себя огромное количество литературных произведений, о гибели которых ему следовало бы
сожалеть. Он оставлял все свои бумаги на усмотрение
определенных литературных исполнителей (он думал, что это будут
возможно, мистер Джордж Мередит и мистер Раскин), но были мемуары
среди них - о печальном происшествии, в котором были в определенной степени замешаны живые люди, включая
Мистера Тальберга и меня. Он сослался на
оплакиваемую смерть мистера Питерса, обстоятельства, связанные с
которая была для него предметом глубоких и он не доверял
невыгодно исследования. Он чувствовал, что в каких направлениях он может оставить в
что касается этих воспоминаний было только справедливо, что он должен посоветоваться с
господа присутствующие. Господин Тальберг к этому времени был в отличном состоянии
ожидание, когда Каллагэн вытащил из кармана часы и, заметив, что
было позднее, чем он думал, спросил, есть ли в каталоге
офис, чтобы он мог найти адрес определенного человека, к которому он
должен Телеграф откладывать встречу с ним. Клерк принес
Лондонский справочник находился в соседней комнате и уже собирался удалиться. “Остановитесь"
минутку, мистер Клерк, если вы не возражаете, ” сказал Каллаган, и он
слегка отодвинул свой стул, чтобы помешать клерку выйти,
“возможно, мне нужен Справочник Пригородов. Давайте просто посмотрим”.
и он начал переворачивать листы. “Ферндейл-авеню”, - сказал он,
“дело не в этом; Ферндейл—Террас ... Видите ли, мистер Талберг, - сказал он, - я
хотел бы обсудить с вами этот вопрос, прежде чем уйду— Ферндейл
Полумесяц — правая сторона, № 43, 44, №”. (все это время его палец был
пробегаю колонку под буквой B в справочнике профессий) “45,
46, 47; я думал, он был где-то там. Вот имя”, - сказал он. “Вы
видите ли, мистер Тальберг, ваши собственные передвижения, если бы они не были объяснены,
выглядели бы довольно любопытно — 47, 49, нет, это не то — выглядят скорее
любопытно, как я уже говорил, в связи с убийством Питерса — выглядите
уродливо, знаете ли — Ферндейл Кресент, 51, вот и все. Спасибо, мистер клерк”,
он с грохотом захлопнул Справочник и вернул его клерку.
с поклоном уступил ему дорогу, чтобы покинуть комнату.

Мистер Талберг вскочил со стула и снова рухнул в него.
“Остановитесь, мистер Мэнсон, - крикнул он клерку, - вы должны присутствовать при
что бы еще ни хотел сказать этот джентльмен”. Мгновение он сидел молча.
тяжело дыша, как мне показалось, больше от тревоги, чем от гнева. У него не было
, как мне показалось, ни малейшего присутствия духа, ни каких-либо интеллектуальных
качеств, во всяком случае, коварства, и я не мог не удивляться, когда я
наблюдал за ним, действительно ли это был тот человек, которого Вейн-Картрайт
выбрал своим агентом на весьма деликатных должностях. “Ты приходишь сюда
чтобы шантажировать меня, сэр?” - воскликнул Господин Тальберг, заставляя себя считать
голос и воздух ярости. Никогда не было видно ничего более невинного или
более удивленного и огорченного, чем выражение лица Каллагана, когда он
ответил. Он был поражен, что его мотив могли так неправильно понять; это был
простой факт, что то, что он был вынужден рассказать в своих мемуарах,
могло впоследствии вызвать подозрения у каждого, кто был в
район преступления, в частности, он сам и его друг мистер Драйвер.
и, хотя, конечно, в меньшей степени, мистер Талберг. Он
предоставлял мистеру Талбергу точно такую же возможность, какую он предоставил
мистеру Драйверу, разъяснить те места в его (Каллагана) деле
, которые, как ему могло показаться, требуют объяснения. Вот он
обратилась ко мне (и, признаюсь, я поддерживал его), был ли он
не подошел мне точно таким же образом. Господин Тальберг явился
снова проходим под чары его по-детски эксцентричный посетителя
невинность, и терпеливо сидел, но с воздуха все больший дискомфорт
пока Каллаган побежал дальше: “вы видите, в вашем случае, господин Тальберг, это не
только ваше присутствие в Лонг-Уилтоне, которое, конечно, было ради гольфа,
не так ли?— только вы уехали из-за снега. Есть это
переписка с голландским юристом в Батавии, которая произошла
немного позже или немного раньше, это было? И там были сообщения
, которые, я думаю, вы отправили (хотя, возможно, это были не вы) в
Багдад. Конечно, я легко пойму, если вы не потрудитесь это сделать
просветите меня относительно цели моих мемуаров, которые, возможно, никто не потрудится прочесть
. Умоляю, скажите мне, так ли это. Осмелюсь сказать, для вас достаточно того, что
ваша переписка и передвижения, конечно, будут полностью объяснены
на суде. “На каком суде?" - воскликнул Тальберг в полном ужасе. Теперь
настала очередь Каллагана удивляться. Возможно ли , что мистер
Тальберг не слышал новости, которая уже была в двух или трех вечерних газетах
о том, что был выдан ордер на арест
Вейн-Картрайта, и что ходили слухи, что он был арестован в
попытка сбежать из страны.

В лице г-на Я вырос страдания теперь изо всех сил
нелепо с подозрением, что даже он не мог полностью ставить
кроме того, что над ним играли каким-то чудовищным образом. Он начал было произносить какие-то неуверенные слова, но замолчал и умоляюще посмотрел на своего клерка.
...........
.......... Этот джентльмен (полагаю, не тот, что попал
под влияние верного слуги Каллагана) казался воплощением
самой прочной респектабельности. Насколько я могу судить, он был в том возрасте,
в котором он мог подумать о том, чтобы уйти на заслуженный покой, и
он не оказал Тальбергу никакой помощи, желая, я полагаю, услышать
самое полное объяснение поразительного и ужасного намека, который был
выставленный напоказ против характера своего хозяина. Пока Тальберг
сидел в нерешительности, Каллаган наугад натянул лук. “По крайней мере, мистер
Тальберг, - сказал он, - я думал, вы могли бы рассказать мне результаты
интервью с доктором Verschoyle, когда ты поехал в Гомбург, чтобы увидеть
его”. “Сэр,” сказал Я, сделав последнее усилие, “ты представляешь
что я должен сказать вам, что произошло на собеседовании, на которое я пошел по
бизнес моего клиента”. “Спасибо, мистер Талберг”, - сказал Каллаган. “Мне
интересно узнать, что вы ездили в Хомбург по поручению вашего клиента".
дела (я подумал, что это, возможно, из-за подагры), и что вы были у доктора Вершойла.
я не знал об этом, пока вы мне не сказали. Я знал
однако, о переписке с Мадридом на испанском языке
Шифр консула, и я знал, что запросы, которые вы делали через него
, на самом деле были адресованы влиятельному лицу в Манилье.”

В этот момент мистер Тальберг внезапно перешел с конницей, пехотой и
артиллерией на сторону противника. Он заверил Каллагана в своей полной готовности
полностью ответить на любые вопросы, которые тот может задать о его отношениях с
Вэйн-Картрайт, и если бы он мог, то рассказал бы ему, с чего все началось.

Вот к чему это привело. Талберг был партнером юриста, который был
Поверенным Лонгхерста. В начале 1882 года, когда Лонгхерст
провел месяц в Англии, он проконсультировался с партнером Тальберга по поводу
некоторых вопросов, которые беспокоили его в связи с его партнерством с
Вейн-Картрайт. Талберг не мог вспомнить (так, по крайней мере, он сказал)
точную жалобу, которую Лонгхерст предъявил своему партнеру, за исключением
того, что она касалась получения Вейн-Картрайтом уступок и
приобрел для себя собственность, которая, по мнению Лонгхерста (без
основания, как предполагал Тальберг), должна была принадлежать товариществу
. Тальберг также не знал о полученном совете
Лонгхерсту. Больше он ничего о нем не слышал, кроме сообщения о том, что он
утонул, пока, после его смерти, Вэйн-Картрайт, которого
Тальберг, которого он ранее не знал, приехал в Лондон и нанял фирму
, чтобы найти различных членов семьи Лонгхерста, которые все еще были
живы, и к которым он теперь относился с большой щедростью. С тех пор
Тальберг, как мы знали, был адвокатом компании, которая
Флюгер-Картрайт создал, и время от времени делать для него отдельный
закон довольно неинтересный характер. Но в середине января
прошлого, 1896 года, Вэйн-Картрайт поручил Тальбергу
провести для него в условиях строжайшей секретности определенные расследования. Одно касалось
человека из Багдада, личности и предыдущей истории некоего
Мистера Брайанстона; одно касалось некоего доктора Кайпера, врача и
ученый из Батавии, который, как было установлено, к настоящему времени мертв. Другое письмо
было, как знал Каллаган, адресовано корреспонденту в Мадриде, но
Талберг заявил, что это расследование не пошло дальше выяснения
имени и адреса человека, который тогда занимал должность
Государственного прокурора или, я думаю, министра юстиции Филиппин.
Я рискнул спросить имя; это было имя, которое я уже видел раньше в
тех записях Питерса. Наконец, был запрос относительно доктора
Вершойла. Я поручил, если можно получить
интервью с этим господином до определенной даты. Цель
в интервью он заявил, было получить от него какие-то заметки и
журналы, которые могли бы пригодиться при создании новой миссии на Филиппинах
на Филиппинах под эгидой Общества распространения Евангелия
проект, в котором участвовал Вейн-Картрайт, сказал он,
проявлять живой интерес (и действительно, это был тот факт, что он
ранее покровительствовал миссионерским обществам). Объект Тальберг по
визит в долгий Уилтон был этот. Ему сказали ремонт там
в обязательном порядке по дате на самом деле он приехал, и сообщить
Вейн-Картрайт из уст в уста о результатах, если таковые имеются, его
запросы. Вкратце этим результатом было то, что Брайанстон был человеком,
который когда-то был в Нагасаки; что Кайпер был мертв; что
Министр юстиции (или какая там была конкретная должность) в Манилле
был ли человек, на которого уже ссылались; и что Вершойл был за границей и
недавно был в Сиене, но внезапно уехал за несколько недель до этого
предполагалось, что в Германию, но адреса он не оставил
он. Обо всем этом Талберг должным образом доложил Вейн-Картрайту в доме Питерса
за день до того, как произошло убийство. И что все это
учение Вейна-Картрайта, хотя и отчасти неясное, отчасти очевидное. Это
научило его, что в настоящее время нет необходимости ожидать письма от Вершойла Питерсу
. Это научило его, что письмо от Брайанстона, которого следовало
ожидать, может быть опасным и должно быть перехвачено. Это научило его
что Питерс будет бездействовать только до тех пор, пока это письмо не попадет к нему в руки
. Это также научило его, что если Петерса заставить замолчать, то Кайпер,
другой европеец, который видел то тело в Сулу, не сможет ничего рассказать
сказки.

После смерти Питерса Тальберг, все еще действуя в соответствии с инструкциями, должен был
имел беседу с доктором Вершойлом в Хомбурге, до которого он добрался
разыскал его и прихватил с собой письмо, написанное на бумаге
S.P.G. и подписано, как он полагал, секретарем этого общества
. (Впоследствии выяснилось, что секретарь ничего не знал о
таком письме.) Доктор Вершойл передал ему несколько журналов, которые
он, Тальберг, никогда не читал для передачи Вейн-Картрайту, которому
он должным образом доставил их. Это, сказал он, было все, что он знал о
темы, по которым Каллаган пытался получить информацию. Он отрицал все
мне известно о дальнейших контактах, сделанных от имени Вейн-Картрайт
с этим важным должностным лицом на Филиппинах; но мне показалось, что он
несколько нервничал, отвечая на вопросы Каллагана по этому поводу,
и стремился успокоить его перспективой, что он сможет,
через своих друзей, выяснить, какие сообщения такого
характера действительно имели место.

Было любопытно, сколько вопросов возникло у нас из-за того, что он сказал
сказал, что не может дать ответа. Более того, он сообщил нам с видом
морального самодовольства, что, по его мнению, это очень здравая максима для
профессиональный человек, чтобы знать как можно меньше вещей, которые он был
не его это дело-знать. Я предположил, что, возможно, его строгое соблюдение
этого предписания и привело его на службу
в Вейн-Картрайт, но я действительно верю, что мистер Талберг знал
ничего стоящего за фактами, которые он теперь счел удобным для себя раскрыть
.

Как бы то ни было, он не скрывал ничего, что он мог
разглашать без вреда для себя. Мы получили от него, или я должен
сказал Каллаган получил от него, доказательств, которые могли бы послужить показать
достаточно очевидно, что Вейн-Картрайт был осведомлен о подозрениях Питерса
и сильно беспокоился о них, и, довольные этим, мы
готовились уходить, когда мистер Талберг остановил нас, сказав, что там
это был один важный вопрос, о котором мы его еще не спрашивали, и
возможно, нам следует удивиться, узнав, что он может рассказать нам все. Я
не стал говорить, что в ходе беседы он
услышал от нас кое-что о вещах, которые привели к тому, что
Вэйн-Картрайт оказалась под подозрением. Мы подробно рассказали ему
историю о следах и были очень удивлены, обнаружив, что он
казалось, что он совершенно не знал об обвинении, которое было выдвинуто против
Третьюи. Теперь он сообщил нам факт, который оказал большое влияние на
историю этих следов. Он спросил нас, видна ли территория Питерса
из верхних комнат отеля. Я сказал, что нет никаких сомнений.
они могли, потому что отель был слишком хорошо виден с этой территории. Затем он
заявил, что, запершись в своей спальне до тех пор, пока не наступило
время ему отправляться на поезд, он в определенный час заметил
мужчину, идущего через поле Питерса (поскольку, по его описанию, это был
мне ясно, что это было поле Питерса, и еще более ясно, что мужчина
шел в основном там, где были оставлены эти следы). Этот человек, даже
на таком расстоянии он узнал, как флюгер-Картрайт; он узнал его
его шуба и шапка, которые Эллен Trethewy видел его в деле, и по
некоторые особенности о его походке, который он хорошо знал. Мужчина также
размахивал своей тростью в особой манере Вейна-Картрайта. В
расстояние было немалое, но я знал, что это будет возможно для
трезвый человек, чтобы распознать на таком расстоянии любого, кого он знал
очень хорошо. Время, указанное Тальбергом, соответствовало тому, что сказала мне Эллен.
Третьюи.



Глава XXI

Когда мы вышли из кабинета Тальберга и пошли по узкому двору, который
вел на улицу, осмелюсь предположить, что наши взгляды и голоса, если не слова,
обмануло ликование мужчин, которые наконец-то видят долгожданный объект
в пределах досягаемости. Когда мы свернули на улицу, нас остановил
Вейн-Картрайт.

Всего за день до этого я ожидал увидеть его подстерегающим меня
за каждым углом; но сейчас и здесь я был поражен, встретив его. Когда
Я узнал, почему он встретил нас, и это поразило меня еще больше, и, оглядываясь назад, я
несмотря на это, я все еще нахожу это необъяснимым.

“ Мистер Драйвер, мистер Каллаган, ” сказал он, обращаясь по очереди к нам.
таким же спокойным тоном, как всегда, но с бледным лицом и взвинченными манерами. “ Я
ваш пленник. Я полагаю, мы на мгновение уставились друг на друга, потому что он повторил: “Я
твой пленник. Я пойду с тобой, куда ты захочешь; или ты можешь передать
меня в руки ближайшего констебля. Есть один. Видите, что у вас
били меня. Вы, наверное, еще не знаем сами, но у вас есть”.

“Что ж, ” продолжил он, “ если вы не совсем понимаете, что собираетесь делать"
, я попрошу вас об одной вещи. Прежде чем вы отдадите меня в руки правосудия,
отведи меня куда-нибудь, где я смогу поговорить с вами наедине. Я хочу рассказать
тебе свою историю. Это не заставит тебя изменить своей цели, я знаю это;
но это заставит вас уважать меня немного больше, чем сейчас. Странно,
что я хочу этого, но я хочу.

“ Ну, джентльмены? - спросил он вопросительно, поскольку мы все еще колебались, и
к нему на мгновение вернулось прежнее самообладание, и на его лице появилась уверенная улыбка.
веселье осветило его лицо.

Признаюсь, что если бы я действовал на свой страх и порыв зря я не взяла
антагонист по его слову, когда он предположил, что мы должны позвонить
ближайший полицейский. Но Каллаган возглавлял наши последние движения
, и я чувствовал, что повод принадлежал Каллагану; и
Каллаган был более щедрым.

“Если вам есть что сказать, сэр, - сказал он, - зайдите в мой кабинет и
скажите это. Четырехколесный автомобиль!”

В мгновение мы оказались в кабине—как медленно кабины, казалось,—Каллаган
сидящий напротив лопасти-Картрайт и, наблюдая за ним узко, чтобы он
нужно сыграть трюк, хотя я тоже наблюдал за ним через весь
бесконечный драйв и очень не по себе в мудрости нашего поведения,
и вас заинтересовало, что это могло означать неожиданное и
отчаянной опасности, которой наш антагонист в настоящее время. Он, видимо,
признаетесь нам. Но почему? Если знаний, которыми мы уже обладали,
было достаточно, как, возможно, и было, чтобы обеспечить его осуждение, все же он
мог лишь частично догадываться, что это за знания; из двух наиболее
красноречивых улик против него, факта о
оконная задвижка, о которой нам сказал хирург, и тот факт, что Тальберг
узнал его издалека из окна в отеле, он, должно быть,
совершенно не осознавал. И потом, что он ожидал получить от этого
интервью, которого он добивался у нас? Какое мнение у него сложилось об
умственных недостатках двух мужчин, с которыми он играл? Полагался ли он
чрезмерно на мастерство и самообладание себя и других,
которые он продемонстрирует в этом странном интервью? Неужели
страшное напряжение, в котором он жил в последнее время, лишило его
хладнокровия и остроты суждений? Мог ли он настолько полагаться на
шанс заручиться нашим сочувствием, что мог позволить себе дать нам
уверенность в своей вине, которой, насколько он знал, у нас раньше не было,
и отказаться от надежды спастись бегством, которое с
человеком его способностей могло бы легко увенчаться успехом? Или у него была какая-то
другая, гораздо более зловещая надежда, чем пробудить в нас недостойную жалость
или великодушие? Я не мог разрешить эти вопросы, но я был склонен
к объяснению, которое он сам собирался нам дать. Если бы причина
подозрений против него стала достоянием гласности, он потерял бы все,
о чем он очень заботился, и он был готов рискнуть всем, используя любой
шанс, каким бы слабым он ни был, избежать этого. Я был, как уже сказал, болен в
относитесь ко всему этому спокойно. Я не чувствовал, что после разговора у меня было
проходил с ним до этого, флюгер-Картрайт хотел заполучить меня, но это
опыт, который можно было бы многое сделать, чтобы избежать, что слушать
закоснелые на обращение, в котором другой человек ставит свою всем сердцем; и
особенно было одно желание избежать согласие слышать
обращение в такой форме, которая может пробуждать ложных надежд. Но по более
серьезной причине было ошибкой согласиться на это интервью; я
научился понимать не только доброту сердца Каллагана, но и его
ум и расторопность, но я так и не научился доверять ему
мудрость или твердость; и импульсивность, которая
заставила его сразу удовлетворить просьбу об этом интервью, могла легко
иметь дальнейшие и более серьезные последствия.

Наконец мы оказались в комнате Каллагана и расселись вокруг
стола.

“ Я вижу, - сказал Вэйн-Картрайт, - что вас, джентльмены, озадачивает, почему я
попросил об этом интервью. Вы считаете меня обычным преступником,
возможно, так оно и есть, и вы подумали, что я, как обычный преступник,
должен испробовать все средства, чтобы спасти опозоренную жизнь, что я, несомненно, и сделаю
не делайте этого. Я знаю, что у вас нет знаний, которые могли бы осудить
меня за убийство. Я не предполагаю, что вы думаете, что у вас есть, и в любом случае вы
не получили. И, если бы вы это сделали, я думаю, вы знаете, что у меня достаточно изобретательности
чтобы уйти от дел и жить с комфортом вне досягаемости закона. Но я
не стремлюсь к побегу, и меня не волнует оправдательный приговор. У вас есть
средства бросить на меня подозрение, и этого для меня достаточно. Я заботился о
чести и успехе, и меня не волнует жизнь, когда они потеряны”. Он
смотрел на каждого из нас поочередно с непостижимым, но вполне
непоколебимый взгляд, но теперь он прятал глаза и добавил, как будто с трудом:
“И все же меня заботила еще одна вещь, помимо моего положения в
мире, но это тоже ушло от меня.

“И теперь, ” продолжил он, “ моя борьба окончена, и что
люди — больше людей и значительнее, чем вы думаете, — которые
ухаживали за мной последние двенадцать месяцев, будут думать обо мне только с
столь же справедливое отвращение, как и у самого Тальберга, вызывает у меня странная фантазия, и
она заключается в следующем: я хотел бы выглядеть немного лучше в глазах
те самые мужчины, которые отнюдь не ухаживали за мной, но имели смелость подозревать меня
и упорство тащить меня вниз. Он снова поднял глаза, но
на этот раз устремил их только на Каллагэна, поскольку он, несомненно, видел, что я не общаюсь с ним.
видя это, он проявил достаточно искусства, чтобы
делайте вид, что осознаете это и соглашаетесь с этим.

“Вы что-то знаете о моей истории. Позвольте мне рассказать вам немного больше
она, и, пожалуйста, если это так вас интересует, вопрос мной в любой момент
вы будете. Я не буду уклоняться от ответа. Если человек известно
убил двоих из его друзей не может быть много осталось, что это
стоило ему скрывать. Во-первых, я хотел бы поговорить о моих ранних
Обучение. Если бы я вырос в канаве, вы могли бы сделать некоторую скидку на это
и отдать мне должное за любые хорошие качества, которые я проявил
, как бы радостно вы ни смотрели на меня, повешенного за мои преступления.
Это не обычная предположить, что такие надбавки могут быть сделаны
для человека, воспитанного в роскоши и всякого рода изысканности и
еще такой мужчина тоже может стать жертвой влияний, которые бы убить
благо в большинство персонажей даже больше, чем они имеют в шахте. Возможно, вы
немного слышали о моем народе и, возможно, знаете, что их взгляды
и способы были не совсем обычными; я не собираюсь говорить ни слова против
они (я не такой человек, кем бы я ни был), но были
две вещи в моем детстве дались мне труднее, чем обычному англичанину
я могу себе представить. Я был воспитан в реальном наслаждении
значительным богатством и ожидании действительно большого богатства, и
как только я вырос, богатство и ожидания внезапно
исчезли. Это случалось со многими мужчинами, которые от этого не становились хуже.
 Но меня воспитали мягким. Ты знаешь, я не безвольный человек
или трус, но у меня все воспитывают одного; ухаживал за руку и
ноги, никогда не делаешь что-то для себя (мои хорошие люди должны были великие идеи
Республиканской простоты, но они были лишь литературной мысли). Ни одной из
игр, ни одного вида спорта, которым увлекаются другие мальчики; никакого общения плечом к плечу
с равными мне в школе; никакого товарищества, а только компания моих
старших, в основном инвалидов. Мало кто знает, что значит быть воспитанным
мягкий. Но там было еще хуже. Вы” (он занимается
Каллаган) “были свято воспитан. О да, ты действительно был таким. Я
осмелюсь сказать, что ваш дом не был строг, и вам не аккуратно
учат заповеди религии и морали или тщательно защищены от
зрелище зла (возможно, совсем наоборот, ибо я не
удовольствия много не зная о вас, мистер Каллаган), но я вполне
уверены, что у вас около дома или в школе, или оба, люди
среди которых было некоторое молчаливое признание добра и зла в некоторые
вроде как вещи неопровержимые, и что там было какое-то влияние в
ваше детство, которое обратилось к сердцу. Но в моем детстве
ничто не взывало к сердцу, ничто не было неопровержимым, прежде всего
ничто не было молчаливым. Вечная дискуссия, восходящая к
первым принципам Вселенной и разветвляющаяся на такие
вопросы о том, следует ли разрешать детям огнестрельное оружие. Это было моим
моральным воспитанием, и это было все мое моральное воспитание. Это было очень разумно
в принципе, осмелюсь сказать — и я не собираюсь изображать из себя интересного человека
обратившегося к религиозному взгляду на вещи, поскольку я не
один — но при этом не учитывались практические трудности, и это было
очень, очень строг со мной. Не один человек на десять тысяч, обладал такого рода
воспитания, и я не думаю, что вы можете понять, как
тяжело такие вещи.

“Итак, ” продолжал он, “ в двадцать один год я внезапно оказался бедняком;
более привычен, чем большинство парней, думать, что жизнь стоит того, чтобы жить только ради нее
утонченность, которая предназначена только для богатых; научен не принимать
традиционные каноны морали как должное; научен думать о
реальная полезность каждого действия; приземлился в таком месте, как Сайгон, и
оказался в обществе такого рода джентри, которые, как мы все знаем, делают
представлять европейской цивилизации в таких местах; отправляется туда, чтобы сделать
гостиная; полностью из сочувствия со всеми вкусами и удовольствиями
людей вокруг меня, и в то же время легко удалось обнаружить
что на все мои странные воспитания я был от природы больше, чем мужчина
ни у кого другого нет. В самом деле, был только один достойный человек
там с интеллектуальной вкусы, и что было Петр, но Петерс,
было всего два или три года старше меня, и, как я владею, мне показалось,
ничего подобного, такой умный, взял меня под свое покровительство и сделал его своим
миссия состояла в том, чтобы поправить меня, и это не сработало. Вы можете легко представить, как,
за три года до Лонгхерст вышел на сцену, я был
ненавижу мысли о жизни будничной, стяжательства среди тех,
люди в надежде на пенсию с малой компетентности в какой-то день, когда
моем печень и мозг не было, вы бы не подумал, что в
лучше меня, если бы я стала довольствоваться тем, что. Во всяком случае, я этого не сделал.
Я намеревался завязать с этим как можно скорее, и я имел в виду нечто большее. Я
не пробыл в этом заведении и трех недель, как решил заработать на
шкала, которая дала бы мне положение, общество и занятия
для которых я был подготовлен. На самом деле я решил создать для себя такое
место в мире, которое, по мнению каждого человека, за исключением троих мужчин в
этой комнате и Тальберга, я обеспечил. Если бы у меня не было сомнений относительно
способа, которым я должен выполнить это решение, я отличался от
окружающих меня людей только тем, что знал, что у меня нет сомнений, и в
имея вместо этого определенную цель, которой я был достаточно мужествен, чтобы следовать всю жизнь
. И я, надеюсь, достаточно мужчина, чтобы не слишком заботиться о жизни теперь, когда
эта цель провалилась. Если бы я преследовал свою цель без колебаний, я думаю
Я выполнял до своего логического завершения те принципы, которые были
учили меня как мальчика; и, так как я не собираюсь искать свою симпатию
под ложными предлогами, позвольте мне сказать вам, я не знаю, что там
лучше принципам—может быть; я надеюсь, что есть.

“Я ждал почти три года, узнавая все, что мог, о бизнесе и
о Востоке, его торговле и ресурсах, и все это время ждал
своей возможности, которая, как я знал, должна была представиться, и которая представилась. Она представилась мне
я через Лонгхерст; но я должен вернуться немного назад. Я уже говорил, что
Питерс был моим единственным равным в нашем тамошнем обществе. Теперь позвольте мне сказать, раз
при всем при том, в то, что я собираюсь сказать вам я хочу
обвинять Питерса больше, чем я сам виноват; но с первого раза мы не
поладили. Питерс, как я уже сказал, взял на себя роль моего
защитника и советчика немного чересчур явно; у него не хватило такта
чтобы сделать это хорошо, а я был достаточно глуп в те дни, чтобы возмущаться
то, что я считал его покровительством. Сначала никто не пострадал; Питерс
подумал, что мне было бы лучше, если бы я больше занимался таким видом спорта, какой был в этом месте.
к которому у меня не было особого вкуса, и он
пытался заставить меня сделать это, подтрунивая надо мной по поводу того, что я простофиля, в своей
прямолинейной манере, которую я считал грубой, и это при других людях. Вы
вряд ли могли бы представить, что я когда-либо был застенчив, но я был таким; и, каким бы абсурдным это ни казалось
, это во многом усугубляло мое несчастье в моем новом
окружении. Я очень быстро прошли, что для меня только нашли
мой путь об этом месте, и мое стеснение быстро исчезала; но хуже
за этим последовало. Я любил поспорить и имел обыкновение обсуждать с Питерсом все на свете.
дела на небесах и на земле. Вы легко можете предположить, что
его взгляды и мои не совпадали, и теперь я осмелюсь сказать, что причинил ему сильную боль
. Я не хотел этого делать, но я хочу его шокировать
иногда, а так я часто брал циничная линия, по которой я имел в виду
ничего, говорю ему все, что я должен делать, если я получил
шанс, и раз или два я был достаточно глуп, чтобы делать вид, что все
вещи, из которых Петерс не одобрил бы наши
бизнес. К моему удивлению я обнаружил через некоторое время что Петерс взял
все это серьезно бред. Я бы все отдал, чтобы стереть это
впечатление, которое я произвел, потому что, хотя есть немного людей, которых я когда-либо
уважал, Питерс был одним из них. Но Питерс стал сдержанным по отношению ко мне.
До меня было невозможно достучаться. Потом между нами поползли сплетни. В маленьком европейском поселении на
Востоке ходят
иногда очень злобные сплетни; и я уверен, хотя и не могу это доказать, что человек там,
с которым у меня были постоянные дела, рассказал Питерсу историю о сомнительном
сделка, в которой, по его словам, я участвовал. Сделка была достаточно реальной,
но ни я, ни моя фирма имели к ней не больше отношения, чем вы. Я знаю
что этот человек сказал это для других людей, ибо я так слышал от них,
и я не сомневаюсь, что это было то, что, наконец, повернулся Питерс против
меня. Я попытался обвинить Питерса в том, что он подхватил эту историю, но он
сказал что-то, что прозвучало как недоверие мне, и я вышел из себя
и порвал; и с того дня, пока мы снова не встретились в Лонг
Уилтон, мы больше не обменялись ни единым словом, хотя и пересеклись.
как вы сейчас услышите, пути друг друга пересеклись.

“Имейте в виду, опять же, я не говорю, что это была его вина; но это само по себе
очень плохо для молодого человека показывать ему, что вы думаете о нем
нечестный, хотя пока еще им не является, и это причинило мне вред. Клянусь душой, я
был честен тогда; фактически, в этом отношении большинство моих сделок
на протяжении всей жизни выдержали бы довольно пристальное изучение. Но я часто
думал, что мог бы стать намного лучшим человеком, если бы Питерс
был моим другом, а не подозревал меня несправедливо; и я признаюсь
что это мучает меня по сей день, и тем более потому, что я всегда
уважаемый Питерс. Однако после этого он причинил мне несколько практических неприятностей.
повороты, катастрофически плохие повороты; вполне справедливо, если он думал так, как думал
. Я должен вам сказать, что наша разлука пришла очень короткое время
перед Лонгхерст пришли на место. Сразу после этого у меня открылась вакансия,
великолепная вакансия; это не сделало бы меня тем богатым человеком, которым я являюсь,
но это сразу дало бы мне хорошее положение, и что это
спас бы ты меня, судить тебе. В Сайгон приехал очень выдающийся человек
Он знал кое-что о Питерсе и немного обо мне. Он увидел большое
сделка с Питерсом в Сайгоне, и он надавил на него, чтобы тот согласился на должность, которая была
в его подарке, в китайской таможенной службе. Питерс отказался. Я полагаю,
в то время он думал о возвращении домой. Затем великий человек заговорил со мной об этом
и почти предложил мне это. Как я должен был
ухватиться за это! Но внезапно все это исчезло, и он больше ничего мне не сказал.
Я полагал, что Питерс предостерегал его против меня; возможно, я ошибался, будучи раздраженным
против Питерса; но, во всяком случае, я всегда так считал
впоследствии. Отчасти это было вызвано отчаянным раздражением по этому поводу
что я ввязался в то, что тогда казалось мне безумным предприятием с Лонгхерстом.

“А теперь я должен рассказать вам о Лонгхерсте. Когда-то он был, я полагаю,
умным человеком; по крайней мере, у него был замечательный запас практических знаний
о лесах, горном деле и других вопросах, и он
много путешествовал по всем частям этого региона мира и
узнал много вещей, которые хотел бы использовать в своих целях. Он заработал
немного денег, которые хотел приумножить, и у него был отличный план
организации и развития торговли с Юго-Восточной Азией и ее
острова с различными ценными породами древесины, специями, камедью, шеллаком
и т.д., и т.п. Он пообещал любому, кто сможет присоединиться к нему, что через несколько лет,
используя определенные, пока неразвитые, но наиболее прибыльные источники
поставок, он сможет получить монополию на несколько важных отраслей, саго
торговля, например. Он изложил свой план компании в целом
в английском клубе, когда я впервые встретил его, и все смеялись над ним
кроме меня, который видел, что если он попадет в нужные руки, то будет
из его открытий можно что-то сделать для него и других людей.
И на самом деле мы кое-что из них сделали, больше, чем я
ожидал, но не то, что ожидал он. Я не заработал большой суммы на
нашем совместном предприятии, ненамного больше, чем я мог бы заработать, оставаясь на месте
там, где я был, но я получил знания о восточной торговле, которые
с тех пор это позволило мне делать то, что я уже сделал.

“Я видел, как ты улыбаешься сейчас, мистер Каллаган, когда я говорил о Лонгхерст
попадание в нужные руки. Ну делал он; и я не. Он был,
как я уже сказал, умным человеком, и в нем было что-то подкупающее
его грубоватый, откровенный, дородный вид, но он уходил, когда я встретил его.
Люди сами идут под откос, если они тратят всю свою жизнь в нечетных углах
земле; и, хотя я не знаю, он сначала, он принял
верный путь под откос, он начал пить, и очень скоро
полученные на нем, как лесной пожар. Когда он однажды ошибается, никто не может быть
настолько заблуждающимся, как такой человек, который думает, что знает мир.
из-за того, что он много бродил по нему, ничего не решив; и я
в любом случае с Лонгхерстом было бы трудно иметь дело. Как бы то ни было
вечером накануне нашего отъезда из Сайгона Лонгхерст ужинал с Питерсом
вместе. В первый день нашего путешествия он был очень неприветлив со мной, и
он сказал: ‘Прошлой ночью я услышал о вас кое-что забавное, мастер
Картрайт. Жаль, что я не слышал этого раньше, вот и все.’ Когда я разозлился
и попросил его сказать прямо, в чем дело, он посмотрел на меня
оскорбленно и ушел в курительную комнату парохода, чтобы выпить
еще. Это было не самое веселое начало нашего общения,
и у меня было подозрение относительно того, кого я должен благодарить за это. Я полагаю,
тот же самый рассказчик, о котором я упоминал ранее, рассказывал Питерсу
немного небылиц о моих договоренностях с Лонгхерстом, которые выглядели так, будто я
пытался надуть его, и что Питерс передал это дальше. Я очень
вскоре обнаружили, что Лонгхерст оказался не так прост, как кажется. Я осмелюсь сказать, что он
имел в виду достаточно честно, меня сначала, но получив его в его
тупую голову, что я был слишком острый, он составил его ум, чтобы быть
чем острее эти два варианта, и в результате оказалось, что если бы я был, чтобы быть безопасным в
общаясь с ним, я должен позаботиться, чтобы держать верх, и
вскоре я решила, что мой партнер должен выйти из
фирма. Я мог бы разбогатеть, если бы он позволил мне, но я
имел в виду, что забота должна быть моей, а не его, и я не стал
скрывать это от него. Это была моя большая ошибка. Я не знаю, что
история, если таковые имеются, которую вы подобрали о моих отношениях с Лонгхерст. Он
рассказывал много историй, когда мы начинали ссориться — ибо он начал
к тому времени, если не раньше, много пить, — но вопрос, из-за которого мы
в конце концов поссорились, заключался в следующем. Из различных уступок, которые мы
начали с получения (по крайней мере, я начал с их получения; это было
чтобы внести свой большой вклад в партнерство), только два оказались
очень важными — одно было от испанского правительства
Филиппин, а другое от правительства Анама, и они, как
это произошло, действовало в течение трех и четырех лет, возобновлялось при определенных условиях
, но также могло быть отозвано ранее в определенных случаях. В этом не было никакого обмана
, хотя Лонгхерст, возможно, думал, что был. Я
просто не мог добиться больших уступок с помощью имеющихся в нашем распоряжении средств убеждения
(другими словами, подкупа). Впоследствии я получил продление
и распространение этих уступок только на меня. Насколько я мог судить
тогда и сейчас, сделка соответствовала закону и справедливости,
но что бы ни думал об этом юрист, здравый смысл заключался в следующем:
Лонгхерст стал таким безрассудным и бестолковым, что ничто
не могло больше процветать под его контролем, если бы он имел контроль, и
кроме того, я вообще никогда не смог бы добиться расширенных концессий
если ему суждено было стать одним из концессионеров. Есть некоторые вещи,
с которыми правительство Востока или Испании не может смириться, и
Обращение Лонгхерста с туземцами было одним из них. Но я должен вернуться
немного назад. Помимо этого, были и другие обстоятельства, которые способствовали
нашей ссоре. Во-первых, как бы странно это ни звучало, когда речь заходит о двух
взрослые мужчины, Лонгхерст издевался надо мной — физически издевался. Он был
очень могущественным человеком, думаю, даже более могущественным, чем вы, мистер
Каллаган, и когда, как это часто случалось, мы путешествовали одни
вместе, он обычно настаивал на том, чтобы я делал все, что ему заблагорассудится, в небольших случаях
договаривался, прямо угрожая насилием. Надо отдать ему справедливость, он
не делал этого, когда был трезв, и хотя в те дни я был
слабый и робкий человек по сравнению с тем, кем я стал, я вскоре узнал
как полностью прекратить это. Но вы легко можете себе представить, что я не любила его.
а горькое чувство к его главному товарищу - это не то, что
полезно для человека переносить год или два тяжелых испытаний.
работайте в таком климате (ибо это климат! ни одно сухое тепло и
крепление зимой у вас в Северной Индии), но я надеюсь, что я не
родит ему столько зла, как для других вещей. Я уже говорил, что у меня
нет угрызений совести, но мне не нравятся хулиганство и жестокость. Я
ненавижу их по той же причине, по которой я ненавижу некоторые картины и кое-что еще.
архитектура, потому что они не в моем вкусе. Но я, в
в труднодоступных местах, среди слабых дикарей, где закон и порядок не
приходите, чтобы мириться с свершение поступков, которые люди здесь дома
не верить было сделано по их соотечественников, и что человек, который имеет
занимал свои дни в почетной службе в Индийском гражданского могли
верю в последнюю очередь. Он забил несчастного человека до смерти (ибо я
не сомневаюсь, что он умер от этого) в тот день, когда умер он сам.

“Но зачем я придумываю все эти оправдания? ведь, в конце концов, что я такого сделал?
для этого нужно столько оправданий? Я прямо рассказал Лонгхерсту о том, что я сделал
о концессиях и о том, что я предложил сделать для него, и он, казалось,
согласился со всем этим, а затем уехал домой на месячный отпуск в
Англию. Я предполагаю, что он увидел какого-то адвоката, вероятно, Тальберг, и получил его
в голову, что он может разобрать дело о мошенничестве в отношении меня. В
всяком случае, когда он вернулся, он казался угрюмым, у него не было его
со мной сразу, но он стал делать экстравагантные требования ко мне и
смутно угрожали мне каким-нибудь разоблачением, если я им не уступлю,
чего я, конечно, не сделал. Затем он поссорился об этом в своей чашке
для чашек становятся все более и более частыми, и несколько раз
за что он получил столь бурная, как поставить меня на самом деле боялись за свою жизнь. И в
последний, к несчастью для него, дело дошло до реальной встречи. Мы посетили
остров Сулу, где у меня были основания полагать, что мы могли бы основать
филиал нашего бизнеса, и после двух-трех дней пребывания в городе на суше
мы возвращались на побережье, ожидая, что нас подберет китаец
мусор, который должен был доставить нас обратно. Накануне вечером мы двинулись, он
подготовили пакет документов и размахивал ею на меня, как будто это
содержащиеся кое-что очень вредно для меня, и я мог видеть ясно (для
У меня нюх на почерк), что сверху был конверт
адресованный Питерсом. У меня нет оснований делать из этого вывод, что
Питерс, который видел Лонгхерста несколько раз с тех пор, как увидел меня,
снова повторял ему какую-то злонамеренную ложь, с помощью которой он
был набит до того, как покинул Сайгон; но можете ли вы удивляться, что я это сделал
сделать из этого вывод? По пути вниз — когда мы были одни, так как мы уже послали за нашими
слугами — Лонгхерст начал снова, более свирепо, чем когда-либо, и для
около часа он осыпал меня всевозможными обвинениями и гнусными инсинуациями
на которые я некоторое время отвечал так терпеливо, как только мог. В
наконец, оборвав на середине проклятия, он впал в молчание. Он
шагнул вперед, гневно на сто ярдов или около того. Затем на каменистом
участке тропы, где я был ниже него, он внезапно обернулся. Он швырнул
в меня большой камень, который едва не задел меня, а затем он бросился на меня
и карабкался обратно по тропинке на меня. Я выстрелил (он повернулся, когда я выстрелил).
Это был конец. Было ли это убийством?" - спросил я. "Нет"."Нет"."Нет". "Это был конец". Было ли это убийством?” Он помолчал, а затем взял себя в руки
отвечая на свой собственный вопрос. “Да, это было так, потому что я
был зол, а не напуган, и потому что я легко мог убежать, только
по какой-то причине я не хотел этого.

“Но я глуп, чтобы утомить вас все это давно предварительный рассказ,
ибо, в конце концов, какое вам дело до Лонгхерст; это Петерс, ваш
подругой, о ком вы заботитесь. Вы думаете, что он стал подозревать меня
в убийстве Лонгхерста, и я убил его за это; но так же уверен, как я
его убили, то не было—это было _не то, что заставило меня сделать это”.

Флюгер-Картрайт долго сидел с забинтованным лицом с его
руки. Наконец он сел и посмотрел мне прямо в лицо. “Мистер
Драйвер, вы никогда не подозревали, что в жизни Питерса был роман, о
котором вы ничего не знали? Я знаю это, и я наградил его за это,
но я слишком ненавидел его за это. Конечно, вы не подозреваете, что есть
романтика в шахте. Маловероятно, что такая великая страсть
должна прийти к такому расчетливому человеку, как я, с принципами
поведение, из которого я сегодня не делаю секрета. Но такие вещи случаются.
случается, и великая страсть пришла ко мне поздно в жизни. И вот что происходит:
жестокая вещь, которая почти разрушает мою философию и заставляет меня
думать, что, в конце концов, на преступлении лежит проклятие. Это должно было бы
обогатить и облагородить мою жизнь, не так ли? Он пришел в
момент, в просто форме и со всеми вытекающими аварий
погубить меня.

“Это началось пять лет назад. Мисс Денисон и ее родители жили в
Пау. Я был в том же отеле и встретил их. Тогда я ничего не знал о
их богатство и высокое положение-и все это, для меня не было долго в
Лондон. Я любил ее, и большие надежды в моей жизни. Человек начинает
уставать через некоторое время от тяжелого труда только для того, чтобы заработать деньги для себя. В течение нескольких дней
казалось, что все изменилось, весь мир был новым и ярким для меня.
Внезапно я получил намек от отца этой женщины, что мои звонки
больше не принимаются. Я не мог представить причину. Я попросил об
интервью, чтобы объяснить ситуацию, и он отказался. Я сразу же ушел. Я
еще не знал, как тяжело мне будет расстаться с ней. Это было всего лишь
выходя из отеля, я узнал, что Питерс, Питерс, которого я не видел
с тех пор, как мы поссорились в Сайгоне, и о котором я в последний раз слышал сегодня
что Лонгхерст умер, был в отеле и зашел к моим друзьям.
Теперь я ясно вижу, что я ошибался, делая выводы, но я снова спрашиваю:
могу ли я не делать выводов о том, что я сделал?

“Прошло более четырех лет. Я изо всех сил старался заинтересовать себя чем-то новым
занимаясь художественными вещами, создавая всевозможные коллекции; и у меня
появилось честолюбивое желание стать заметной фигурой в лондонском обществе. Потом я увидел
Снова мисс Денисон, и я понял, что не забыл ее и могу
не делай этого. Теперь я знал, что произошло, и поэтому категорически настаивал
на объяснении. Я поговорил с отцом. Я удовлетворил его
абсолютно. Через несколько недель я была помолвлена. Впервые в жизни
я была счастлива. Это было всего за месяц до того, как я приехала в Лонг
Уилтон. Я должен сказать вам, что Питерс давно знал Денисонов, и
я знал, что мисс Денисон любила его, но мы, естественно, любили
о нем мало говорили, и я не знал, что он был в Лонг-Уилтоне. Там,
к моему полному удивлению, я снова увидел Питерса. Я бы не стал избегать его,
но я, конечно, не хотел с ним встречаться. Он, однако, подошел ко мне
и заговорил довольно сердечно. Я не знаю, есть ли у него отражается и
думал, что он был строг со мной, но он, казалось, хотел бы загладить свою вину,
а я в это время, всего на несколько часов, не было в моей
сердце не дружит с любого мужчину.

“Тот вечер я провел у него дома. Вы, мистер Каллаган, были там,
и вы, должно быть, видели, что что-то произошло. Я, во всяком случае, видел, что
кое-что из сказанного мною возродило все подозрения Питерса в отношении меня, и на этот раз
с добавлением подозрения, которое было правдой, что у меня
убил Лонгхерста.

“Теперь, я спрашиваю вас, если у вас есть хоть малейшая идея, что я убил его именно поэтому.
как это было возможно, что он когда-либо смог доказать мою вину?
У вас есть какие-нибудь предположения о том, как он мог это сделать? У меня их нет. Итак,
что могло побудить меня из-за простого подозрения со стороны
человека, который для меня ничего не значит, подвергнуться риску, почти равному
уверенности быть повешенным за его убийство?

“Но моя совесть, то, по причине, которую любой человек имеет
любил догадаться. Я хотел, чтобы прояснить все с Петерс. Я не мог сделать
в тот вечер он был один, а мне пришлось уехать на следующий день. Я вернулся в первый же день, когда смог.
Я привез определенные материалы для прояснения ранней сделки
, в отношении которой он сначала заподозрил меня. Я был честен.
я был полон решимости честно признаться ему в Лонгхерсте. Вы можете
вряд ли удивляться, что я хотел найти с ним общий язык в этом. Я пытался
сблизиться с ним. Мистер Каллаган видел достаточно, чтобы понять, насколько
мне это не удавалось. Я все время пытался, снова и снова, рисовать
Питерс пускается в задушевные разговоры о наших днях на Востоке, но он всегда
казалось, это отталкивало меня. Я решил очень скоро получить письмо от
друга, имени которого я сейчас называть не буду, который знал, как Лонгхерст относился ко мне
, которое я мог бы показать Питерсу; поэтому я написал ему. Но тем временем
отношения с Питерсом становились все сложнее и сложнее. Я не буду придумывать оправданий
но вся его старая враждебность ко мне вернулась, и я начал
ожидая этого письма, я снова почувствовал старую злобу, которую уже испытывал
. Этот человек причинил мне боль, ложно заподозрив меня, тогда как, если бы
он оказал мне доверие, он мог бы сделать из меня лучшего человека; он сделал
испортил мой лучший шанс на карьеру; он отравил мои отношения с
Лонгхерст, и таким образом совершил то самое преступление, в котором он сейчас находился
подстерегал, чтобы обвинить меня; он препятствовал моей любви в течение четырех несчастных
лет. На вершине все, что было это письмо” (он провел письмо
в руке все время, пока он говорил): “и будет говорить за
себя. Но сначала один вопрос. Возможно, вы помните, когда впервые увидели меня
в Лонг-Уилтоне. Ну, на самом деле я приехала по поручению
Мисс Денисон. Миссис Николас, в деревне, возможно, вы не знаете, была
была ее сиделкой. Но это не имеет значения. Между моим первым визитом и
моим возвращением, вы случайно не помните, что миссис Бултил останавливалась
в отеле и навещала мистера Питерса, с которым она была старой подругой?

Каллаган вспомнил, что так оно и было.

“Миссис Бултил - это, как я всегда предполагал, леди, упомянутая в этом письме
письмо, которое пришло ко мне (обратите внимание?) с пятичасовой почтой в
Дом Питерса, за семь часов до того, как я убил его.

Он передал мне письмо, не глядя на меня. Мы с Каллаганом прочитали
это вместе. Оно было написано женской рукой и подписано именем леди
Денисон, мать юной леди. Им оказался написано очень
агитации. Смысл его заключался в том, что молодая леди решила, как выяснила ее
мать, разорвать свою помолвку с Вейн-Картрайт. Она
раньше любила другого мужчину, имя которого, по мнению матери, она не должна была упоминать
, хотя, вероятно, Вэйн-Картрайт знала это, но предполагала
, что он не заботился о ней или перестал это делать. Теперь она
узнала от назойливой подруги, которая недавно видела этого старого
любовника, что он можетвсе еще краснел из-за нее; что он скрыл свою страсть
когда он обнаружил, что она благоволит Вэйн-Картрайту, но теперь, когда
очевидно, поссорился с Вэйн-Картрайтом, он разрешил ей
пусть об этом узнают, если она увидит свою возможность. В заключение мать сказала
, что ей пока не удалось убедить свою дочь, которая
хотела написать и разорвать помолвку, и все, что она могла сделать
заключалось в том, чтобы возложить на нее абсолютный приказ вообще не писать Вейн-Картрайту
в настоящее время.

“Есть только один комментарий к этому письму”, - сказал
Вэйн-Картрайт. “Вы можете удивиться, почему я должен был предположить, что это было
безнадежно. Что ж, я знал эту леди лучше, чем вы, лучше, чем ее мать.
и знал, что если ее старая привязанность вернулась, то она вернулась навсегда.
вернулась навсегда. Кроме того, я читал это письмо, когда мой соперник сидел в
комнате (вы, двое джентльменов, тоже сидели в комнате, как это
бывает), и когда жесткие, самодостаточные люди попадают под эти
влияниям, они не уступают им наполовину.

“Спасибо”, - сказал Вэйн-Картрайт, когда мы прочитали и вернули
письмо. “Я рад, что ты услышал меня терпеливо. Что все это делает
я не претендую на то, чтобы утверждать, что я меньший негодяй, чем вы меня считали; но
Я думаю, вы поймете, почему я хотел, чтобы некоторые люди, которых я уважал, как
я уважаю вас, узнали мою историю. Я ни на секунду не предполагаю, что это
должно повлиять на ваши нынешние действия. Вот я, как я уже сказал для начала
, ваш пленник. Конечно, вы понимаете, что общество так же надежно защищено
от будущих убийств с моей стороны, как и с стороны любого другого мужчины. Но если ваши принципы
справедливости требуют жизнь за жизнь, или если человеческие чувства заставляют вас принять решение
отомстить за своего друга, это именно то, чего я ожидал. Я тот, кто
последний человек в мире, который мог бы высказать непредвзятое мнение об
этичности наказания”.

Закончил он со спокойной и отнюдь не неприятной улыбкой.

Как я часто говорил, я не претендую на то, чтобы сообщать о каком-либо выступлении
совершенно корректно, и здесь, где манера выступления имеет особое
значение, я больше, чем когда-либо, чувствую свою некомпетентность сообщать об этом. Я могу
только сказать, что странное признание, к которому я стремился
повторить смысл, на самом деле было произнесено с большим количеством
сдержанного красноречия, а иногда и с трогательной игрой мимики
выражение, тем более ударив в человека, которого я никогда ранее
движутся мышцы лица без необходимости. Это было доставлено
двум мужчинам, из которых один (я) был физически переутомлен, в то время как
другой (Каллаган), естественно эмоциональный, был в начале в
полный восторг от триумфального преследования, другими словами, готовность яростно отступить
.

Мы сидели, я не знаю, сколько времени, каждый ожидая, когда заговорит другой.
Вэйн-Картрайт тем временем сидел, не глядя на нас и не шевелясь
выражение его лица — только пальцы одной руки продолжали легонько барабанить по его
колену.

Наконец я сделал то, чего, как мне кажется, никогда раньше не делал, но однажды, повинуясь
почти физическому порыву, произнести слова, которые, казалось, произносили мои губы
механически. Если бы они были доводы разума, они не были
слова моего сознательного мышления, за что был занят все это, и многое другое
чем все угрызения совести, которые приходилось когда-либо делать этот бизнес трудно мне.

“Мистер Вэйн-Картрайт, - сказал я, - это мой болезненный долг - сказать вам сразу
что я не верю ни единому вашему слову, кроме того, что я уже знал
”.

На мгновение он побледнел, затем быстро взял себя в руки и сказал:
чуть наклонил голову с вежливо пренебрежительное выражение.

“Ой, водителя”, - сказал Каллаган, в нежные тона, он встал и прошелся
номер. Он был странно тронут. Начнем с того, что, хотя он и не чувствовал
ничего, кроме безжалостного ликования от своей доли в охоте на свою жертву,
он в любом случае почувствовал бы большое отвращение, отдав ему
_куп де грас_. Но однажды он сделал шаг, пригласив эту
жертву в свою комнату; он просидел там полтора часа с
этой жертвой у его собственного камина, рассказывая историю своей жизни и неявно
умоляя сохранить ему жизнь. И мольбы были проведены под
лестно предлогом, что это была не мольба, а инстинктивные
доверие антагонистом Грозный, в которых он уважал за
отбив его. Что же касается самой истории, Каллагэн не точно
поверит; напротив, я обнаружил впоследствии, что в то время как у меня не
получил за смутного ощущения, что вся эта история была брехня, он
с быстрой остроту каждого из многочисленных пунктов
невероятность в нем; но, по его мнению (ирландский, если так можно сказать во всеуслышание
то, что я сказал ему) в том, что история призвала его
творческие симпатии было почти так же хорошо, как быть верным, и что в
уважение достоверность хотел его эффект был вполне сделан хороший
по восхищение Каллагана за бесстрашие, с которым человек
осуществил эту попытку на нас. И в данном случае это обращение к его
сочувствие, он сочувствовал начало своей карьеры, он
сочувствовали еще с намеком на страсть в его окончательной
преступления, и (ирландский снова) проигнорировал тот факт, что на преступника
собственное доказательство того, что преступление, задуманное в состоянии аффекта, было доведено до конца
с хладнокровной подлостью, которой в натуре Каллагана не было и в помине
. Наконец, он был искренне озадачен проблемой относительно
морали мести, которую Вейн-Картрайт поднял с таким
искусно легким оттенком.

Какими бы ни были его мотивы, Каллаган был близок к разгадке этого,
по крайней мере, из своей комнаты, куда преступник пришел взывать к его милосердию.
этот преступник должен уйти свободным. А если так, значит так
решить я должна была бессильна в течение времени; он был подготовлен и
Я не был в действия сразу же должны быть приняты для безопасной
Флюгер-Картрайт арест. Но, кажется, если хоть раз я могу использовать этот
фраза так мало или еще такой глубокий смысл, что удача
отошел от лопасти-Картрайт. В этот критический момент его судьбы его собственное устройство
обрушилось на него со страшной силой.

“Я не могу этого сделать! Я не могу этого сделать!” - Воскликнул Каллаган, когда
дверь открылась и мне принесли телеграмму. Это было сообщение:
“Кларисса ужасно больна, симптомы отравления, Банкрофт, Фиделе”. Это означало
что моя жена умирала на вилле друга, на которую она уехала.,
и смерть от рук этого человека, и это было подтверждено использованием пароля
, который, по словам моей жены, я должен был ожидать. Я не стал размышлять и я
ничего не сказал; я схватил Каллагана за руку и вложил телеграмму ему в ладонь
. Он знал достаточно, чтобы хорошо понять послание. Он прочел это с
изменившимся лицом. Он передал письмо Вейн-Картрайту и сказал: “Прочтите это,
и примите это как мой ответ”. Я бы сомневался, что Вейн-Картрайт раньше
часто бывал сильно зол, но сейчас он был таким. Он с проклятием швырнул телеграмму
вниз. “Дурак”, - сказал он и задохнулся от страсти,
“если он собирался попробовать этот трюк, почему он не сделал этого раньше?”
Каллаган подошел ко мне, обнял своими большими руками и на мгновение обнял меня ими.
со слезами на глазах. Затем, не говоря ни слова,
он пересек комнату, и, прежде чем я успел понять, что происходит,
Руки Вэйн-Картрайта были связаны за спиной большим шелковым
носовым платком.



Глава XXII

Мой рассказ приближается к концу, и тайна или внезапная опасность его
больше нечего сказать. Касаясь одного момента, самого важного для меня, позвольте мне
не заставлять читателя ни на минуту задуматься. Моя жена умерла не от
яд, не отравился, не заболел, не послал, что
телеграмма. Дело было вот в чем: по одному единственному случаю она
не отправил ее собственное послание, сквозь непонимание
или слишком быстрое по милости ее хозяина дворецкого, в телеграмме, которую она
написал принял гонца, и он упал в
руки бдительного эмиссар противника. Это открыло ему
пароль, который моя жена использовала для связи со мной; и вместо него по проводам отправилось
сообщение, которое действительно перезвонило бы мне в любой момент
стадии преследования, но которым суждено было прибыть не раньше и не
позднее в тот момент, когда он должен уничтожить лопасти-Картрайт последняя надежда
побег.

Я говорю "не позже", поскольку на самом деле у меня есть достаточно веские доказательства для моего теперешнего
подозрительного ума, что Вэйн-Картрайт пытался подготовить свой
побег на случай, если ему не удастся убедить Каллагана и меня.
Незанятая квартира непосредственно под квартирой Каллагана была за день до этого занята
неизвестным мужчиной, который внес квартальную арендную плату вперед,
а в день его собеседования с нами несколько странных личностей, которые
больше их там никогда не видели, прибыли они со всеми признаками запоздалой спешки;
но какая бы случайность их ни задержала, они прибыли через четверть
часа после нашего отъезда.

И вот 15 мая 1897 года, почти через шестнадцать месяцев после смерти Питерса
, его убийца был передан полиции вместе с информацией
которая, включая факт его признания, обеспечила их
беру его под стражу.

Затем я, в свою очередь, стал пленником Каллагана. Я прибыл на станцию Чаринг-Кросс как раз к ночному поезду и нашел свой багаж.
Я прибыл на станцию Чаринг-Кросс как раз вовремя
уже там и зарегистрировался, и мой билет забрали. Наши билеты забрали,
скорее, потому что, как бы я ни протестовала, меня сопровождал Каллаган, более того,
ухаживал (и я в этом нуждалась) всю дорогу до Флоренции и до виллы
там, где остановилась моя жена. Один пункт остается невысказанным, который нужно завершить к настоящему моменту
отчет о долге, который я ему задолжал. Мы едва ушли
Чаринг-Кросс, когда его сообразительность дошла именно до этого
объяснение телеграммы, которое, к счастью, было правдой; но всю дорогу
каким бы разговорчивым человеком он ни был, он воздерживался от того, чтобы досаждать моим ушибленным
ум с надеждой, которая, как он знал, я не должен был верить.

Когда он узнал в дверь, что его счастливое предчувствие было верным, не
мольбы заставляют его остановиться и преломить хлеб. Он сразу же вернулся
в Англию, предоставив мне в одиночестве приближаться к тому воссоединению, о котором мне нужно знать
ничего не говорить и даже не рассказывать, как сильно два человека жаждали этого.

Читатель, проявляющий любопытство к подобным вопросам, может практически самостоятельно реконструировать
(несмотря на газетные сообщения, которые, естественно, являются
вводящими в заблуждение) судебный процесс над Уильямом Вейном-Картрайтом. Он мог бы выделить
с этих страниц взяты факты, подлежащие юридическому подтверждению, которые, будучи однажды доказаны
и расставлены по своим местам, не могли оставить никаких разумных сомнений
в виновности заключенного.

Но, как бы поздно ни было, тренированный интеллект полиции теперь был применен
к делу, и дело приобрело иной вид. Никакого
поразительного открытия не произошло, только раскрытие
очевидного. Некоторые моменты были удостоверился, которые должны были
установлено задолго до того; более того, факты давно известно было
переваривается, как, наверное, это должен был быть кто-то бизнес
переварите их с самого начала. В частности, запоздалое внимание было
обращено на отчет молодого констебля, который, как я уже упоминал,
последовал за сержантом Спиком в комнату Питерса и который навлек на себя некоторые
виноват, потому что его очевидная медлительность позволила некоторым нарушителям границы
прийти и оставить следы на лужайке (я полагаю, что его записи были
пропущены, когда был заменен какой-то офицер, ответственный за это дело
другим). Наблюдаемые движения, сразу после преступления, двух или
три человека, которые были о сцене, оказались в порядке.
Запросы, такие как мог внести только орган, в конечном итоге был сделан
среди пластинчатых-Картрайт знакомство на Востоке, и хотя
разочарование в главном, они принесли одну важную вещь.
Более того, исследования, которые были проведены Каллаганом вскоре после
убийства, и которые я тогда считал бесполезными, теперь
предстали в другом свете. Как раз перед тем подозрительным полетом в
В Париже он передал полиции Эксетера несколько обрывочных и
плохо объясненных записок; а при последующем визите, о котором я уже упоминал
, в Скотленд-Ярд он передал длинную и
чрезмерно подробный меморандум. Теперь они получили правосудие. Поэтому я должен
попытаться изложить с сухой точностью дело, которое было
фактически предъявлено обвиняемому.

На том факте, что он признал свою вину, хотя на самом деле это
опровергало кажущуюся невероятность того, что человек в его положении был
преступником, я не должен делать отдельного акцента. Ни судья, ни
обвинитель так и сделал. Защита занимался с ним теорией
что превратило ее в положительную пользу. Я сам хорошо понимаю, что
человек, для которого его жизнь была незначительной, а репутация - большой, мог бы
рискнул сделать нам ложное признание в надежде обязать нас к молчанию
.

Но, начнем с того, что Питерс, без сомнения, был убит в определенную ночь,
и в ту ночь Вейн-Картрайт был одним из немногих, кто мог
легко получить к нему доступ.

Теперь, за много лет до исчезновения некоего Лонгхерста; прошел слух
за границу, что он затонул на некоем корабле, который был потерян;
сообщение было ложным; но он так и не появился; несколько свидетелей (прослежено
по запросу полиции на Востоке) явился на суд,
и поклялся, что Вэйн-Картрайт часто рассказывал о плавании Лонгхерста
на том корабле; пока он должен, по свидетельству Мистер Брайанстон, имеют
известно, что это была ложь; и, по данным тех же доказательствах, он
в компанию Longhurst по истечении времени, когда остальные
Соседи Лонгхерст в последний раз видела его. Из этого (хотя другие
доказанные факты их связи составляли немногим больше, чем они были
предполагаемые партнеры) следовало, что Вейн-Картрайт была в положении
в котором подозрение в нечестной игре по отношению к Лонгхерсту может легко пасть на него
.

Далее, Питерс в момент своей смерти не просто развлекался этим
подозрение, но предпринимал шаги, чтобы получить доказательства его истинности; ибо там
все еще сохранились его письма Брайанстону и Вершойлу, и
допустимые в качестве доказательства, как _res gest;_, фактические первые шаги, которые он
предпринял с этой целью.

Далее лопасти-Картрайт знал, что подозрения Питерса и был сильно
возмущенная знаний. Все его поведение было в этом отношении наиболее
значительное. Каллаган показал, что в первый вечер, когда он
увидел двух мужчин вместе, их общение поначалу было легким,
но к концу вечера произошло нечто, что
их манеры полностью изменились; один стал рассеянным и отчужденным,
другой жадно наблюдал за ним. О разговоре, вызвавшем эту перемену
Каллаган был лишь вопрос Петерса, “уплыл в какие” но это
теперь было ясно, что вопрос передан. Это было само по себе
странно, что после этого Вейн-Картрайт воспользовался
общим приглашением, данным Питерсом ранее, и пришел скорее
внезапно явился к нему домой, отложив (как теперь было показано) ради этого предыдущую важную встречу.
с этой целью. Это был зловещий факт , что,
прежде чем сделать это, он предпринял таинственные расследования, некоторые из которых
касались двух мужчин, которым Питерс в его присутствии
написал письма о деле Лонгхерста, в то время как остальные, хотя
менее очевидно, что это, по-видимому, было связано с тем же вопросом.
Первые результаты этих расследований (и они были красноречивыми) были, по
его договоренности, доставлены ему за день до
убийства. Теперь стало ясно, что после убийства он оставался в моем доме.
просто в надежде перехватить ответ Брайанстона. Чем
значит, он знал, что жало доктор Verschoyle лежали в своих дневниках
не может быть загадано, но было не понять цели, ради
который, чуть позже, он получил эти журналы обманом.
В целом его поведение было поведением человека, в котором Питерс
пробудил тревогу настолько сильную, что сформировал возможный мотив для
его убийства.

И в целом его поведение после убийства несло в себе, теперь, когда его можно было
полностью проследить, вопиющий аспект вины. Он открыл задвижку на окне
; теперь это было несомненно, хотя, конечно, само по себе это действие
может быть дан невинный отчет. Читатель знает, тоже весь
конечно, его действия в отношении Trethewy и его семье, начале
с той ложью, которая заставила его выглядеть как скрининг Trethewy, когда на самом деле
он был в заговоре с его отмена, и заканчивая его разорвать на мой
поговорить с Эллен Trethewy, который стоял там, где она могла его видеть
делая эти следы на снегу. Изготовление дорожек—это,
естественно, был ключ от его поведения, одна вещь, которая, если
совершенно уверен, признался, но одно из объяснений. Только вот, когда
в последний раз, когда мы рассматривали этот вопрос, все еще висела слабая дымка. Тальберг
поклялся, что видел его в поле, где были обнаружены только эти следы и никаких других.
Чуть позже были обнаружены другие; Эллен Третьюи видела, как он направился
туда и снова видела, как он возвращался. Однако, несмотря на два
подтверждают друг друга, могут возникнуть некоторые сомнения относительно этого вывода к
быть обращено от того, что Эллен Trethewy увидел (что зависит от знаний
местах), и в правильности замечание
Тальберг издалека. В конце концов, было ли абсолютно невозможно, чтобы
Третьюи руководствовался каким-то странным импульсом, рациональным или иррациональным,
сам оставил эти следы — возможно, со своим чувством вины и в
чрезмерной утонченности полупьяной хитрости он сфабриковал против
себя дело, которое, как он думал, сможет развалить.

Но тут появились запоздало обнаруженные улики. Во-первых, было ясно,
что утром этих следов не существовало. Констебль, который
позволил нарушителям войти, остановил их, когда обнаружил, и тщательно отметил
, как далеко они зашли; он поймал одного из них, предприимчивого
молодой журналист, чтобы проверить свое наблюдение, и это привело к такому,
что часть лужайки, где начинались эти преступные следы, была
тогда абсолютно нехоженой. Далее, теперь стало ясно, что на протяжении всего
времени, когда были сделаны эти следы, Третьюи находился в своем доме. Теперь,
когда весь ход событий, что утром был рассмотрен, существует
можно было не сомневаться, что эти следы были сделаны какими-тот, кто знал
какие именно ситуации была. Поскольку это был не Третьюи, это лежало на плечах
Сержанта Спика, меня, Каллагана и Вейн-Картрайта.
Сержант Спик и я могли бы легко дать отчет о том, сколько времени мы провели в тот день.,
но, кажется, я упоминал, что возникли некоторые сомнения относительно того, где именно находился
Каллаган в критический момент. Теперь все объяснено;
Каллаган был слишком далеко; как раз в это время он снова отправился
в отель, движимый одним из своих неугомонных порывов попытаться шпионить
за Тальбергом. Таким образом, не вызывало сомнений, что следы были сделаны Вэйном-Картрайтом
и не вызывало сомнений, почему он их сделал.

Но дело на этом не остановилось. Входная дверь Гренвил-Комб в ту ночь, перед смертью Питерса, была
заперта изнутри. Предположительно
Питерс сделал это; во всяком случае, Вэйн-Картрайт и Каллаган, как они и сказали
на следующее утро, когда они спустились вниз, потревоженные
подняли шум и сами снова заперли дверь на засов; и Питерс был тогда жив, потому что
они слышали его в его комнате. Другие двери были заперты на засовы аналогичным образом.
Слуги. Все окна, кроме двух, также были закрыты на задвижки.
Двери оставались запертыми до тех пор, пока не собрались слуги.
утром, когда Питерс, должно быть, был мертв несколько часов. Запертые
окна все еще были заперты, когда мы подошли к дому (окно в
задние помещения для прислуги были открыты на короткое время
утром, но слуги были почти все время), для
констебля, прежде чем он подчинился сержанту и начал обыск снаружи,
побывал в каждой комнате и заметил каждую застежку. Двумя исключениями
были собственное открытое окно Вейн-Картрайта, что не имело значения, и
маленькое окошко сзади, уже названное в качестве возможного способа
входа. Тщательный эксперимент был выполнен (Каллаган был давно
это предложил), и оно показало, что тот, кто мог пролезть в это окно,
только младенец мог пройти через это. Тогда никто не входил в
дом ночью, или, если он ранее входил в него, сбежал
ночью; и также было очевидно, что никто не мог там прятаться
спрятавшись утром. Следовательно, Питерс был убит обитателем дома
, горничной, или поваром, или Вейн-Картрайтом,
или Каллаганом. Горничная и кухарка провели бессонную ночь
; беспорядок на дороге разбудил их и оставил в покое
взволнованными и встревоженными; поэтому каждая могла поклясться, что другая
оставался всю ночь в спальне, которую они делили. Следовательно,,
Питерса убил либо Вейн-Картрайт, либо Каллаган.

А почему бы и нет, это может быть вопрос, на Каллаган, против кого в свое время
такие хорошие подозрению можно было встретить? Читатель должен по
на этот раз уже видели, что эксцентричный и бессистемное материалы
Каллаган, даже его странной прихоти, проживающим в пострадавших от преступности
дом и глупо говорить, с которой он отделаться от меня, говоря о своей цели,
было, как он однажды хвастался мне, способ, который хоть и странным, и
чрезмерно изобретательный, был рационален и очень проницателен. Пренебречь меморандум
он сделал для милиции было достаточно само по себе (без его откровенность
в ходе перекрестного допроса), чтобы установить его дела после убийства в
ясный свет. Более того, Каллаган был другом Питерса на всю жизнь.
Правда заключалась в том, что (как выяснила защита) он был должен Питерсу
2000 фунтов стерлингов, и завещание Питерса простило долг. Верно, но теперь это было доказано
не менее верно и то, что с тех пор, как было составлено это завещание, долг был выплачен,
и выплачен значительным образом. Каллаган сначала перевел деньги
Питерс получил 500 фунтов стерлингов из Индии. Вслед за этим Питерс отправил Каллагану уведомление о
полном погашении долга. Ответом Каллагана была немедленная
выплата еще 250 фунтов стерлингов. И баланс, ;1,250, была заплачена очень
за несколько дней до Петерс был убит. Это было то, что болен стиле
перекрестный допрос выявил, и если вина лежит между
Флюгер-Картрайт и Каллаган, не может быть никаких сомнений который был
преступник.

Итак, мы с Каллаганом прошли через запутанные расследования и, по крайней мере, через
несколько опасных приключений, чтобы разгадать головоломку, разгадка которой лежала
все это время у наших ног и у ног других.

Он бы сейчас тоскливо жить на смелые и блеск
защита. Нет ни одного свидетеля был вызван к нему. Он открылся по-настоящему
впечатляет лечения лопаточно-Картрайт исповеди; и сломанной
состояние его темперамент, первоначально чувствительных и теперь преследовали
подозрительность и гонения, было рассказано с нежностью, которая
спикер, возможно, оказалась неспособной, и которое вызвано для
жесткий человека на скамью подсудимых кратковременное свечение человеческого сочувствия. Каждый
другая часть его поведения, постольку, поскольку было признано, было принято
предмет объяснения, сам по себе правдоподобный. Но мало что было
признано. Каждый отдельный элемент доказательства был сделан предметом
сомнения, само по себе разумного. Если бы был вызван свидетель, чтобы рассказать
какой-нибудь очень простой факт, такой простой факт на глазах у кого-нибудь
общеизвестно, что это те вещи, в отношении которых совершаются самые неосторожные
ошибки. Если бы свидетель мог рассказать более длинную историю, он бы
показал наличие какого-нибудь ядовитого вещества. Я, например, самый
вредный тип священнослужителя, помимо предубеждения против
неортодоксальный Вейн-Картрайт, враждебное отношение к Третьюи, возникающее из
того болезненного чувства к мисс Третьюи, которое я предал, когда я
сбежал к ней от моей больной семьи во Флоренции. В случае Третьюи
опять было признание совсем другого порядка; и
было ловко сработано предположение, что за рассказом Третьюи все еще что-то скрывается
. При этом обширность области
возможностей демонстрировалась энергичными призывами к воображению.
Сильная в каждой части, оборона в целом была обречена на слабость;
несчастья, которые сделали так много лжи и ошибок работать вместе на зло
было непостижимо; поведения, которое так было нужно психологию
защищать его было непростительно.

Так что вердикт был вынесен и приговор был вынесен.



Глава XXIII

Я снова увидел Уильяма Вейна-Картрайта. По его собственной просьбе меня
вызвали навестить его в тюрьме. Это не было интервью
кающегося и исповедника; тем не менее я обязан умолчать об этом,
даже если мое молчание может повлечь за собой умолчание чего-то, что
говорит в его пользу. Одну вещь я могу и должен сказать. Часть его цели
в посылке для меня, чтобы сделать меня своим агентом в нескольких актах
доброта.

Когда я оглядываюсь назад, я часто спрашиваю себя: действительно нет никакой истины, кроме
то, что мы знали, в сказке, что этот человек сказал Каллаган и меня, и
который был искусно сплетенных в гармонии, насколько это возможно со многими
вещи, которые мы, возможно, и в открывшимся обстоятельством. С точки зрения
жизненно важных фактов это, безусловно, было ложью. Теперь я мог опровергнуть каждый
слог этой истории любви; его знакомство с мисс Денисон было
всего несколько месяцев; она никогда не знала Питерса; и письмо, в котором
то, что он показал нам, конечно, было подделкой. Более того, случилось так, что я слишком поздно для
какой-либо полезной цели встретил нескольких людей, которые хорошо знали Лонгхерста
; все согласны, что он был груб и необщителен, каким бы он ни был
исключительно честный и трогательно добрый; все свидетельствуют о том, что в последние годы жизни
он был абсолютным трезвенником.

И все же, несмотря на это, я считаю, что Вейн-Картрайт описал
справедливо и проницательно то влияние, которое в детстве и
ранней зрелости так пагубно сказалось на нем. Теперь я знаю, как это случилось
так получилось, что для одного из моих нынешних
соседи были их друзьями семьи. Они были одаренной, но
эксцентричной парой, у которой было больше “принципов”, чем могут спокойно вместить любые две головы
. Как бы мне ни были неприятны их убеждения, я не могу не подозревать, что их
семейной жизнью руководили добросовестность и нежная привязанность
к своему ребенку, из которого, если бы он захотел, чтобы его правильно направляли, некоторые
должно быть, свет упал на его путь. И все же, без сомнения, их обучение
было настолько плохой подготовкой, насколько это возможно для того, что ему предстояло пройти. Он
рано потерял свое состояние и был сослан в поселение на Востоке
которая, по общему мнению, не была школой христианского рыцарства. Почти
все в его окружении там раздражало его чувствительность, которая
с эстетической стороны была более чем обычно острой. Десятки англичан
парни проходят через подобные испытания непоколебимыми, некоторые даже незапятнанными, но
они были воспитаны совсем иначе, чем он. Питерс тоже оказал
влияние на его юность. Я, который так хорошо знал Питерса, знаю, что он
не мог совершать тех злобных поступков, о которых говорил Вейн-Картрайт, но я
ни на секунду не сомневаюсь, что он оттолкнул своего молодого партнера, когда
ему не нужно было этого делать. Питерс тоже был молод, и его вполне можно простить.
но я могу представить, что этим холодным прикосновением он ускорил своего
товарища по нисходящему пути, который, случайно, повлек за собой его собственное
убийство.

В целом, достаточно легко составить некий образ, не просто чудовищный,
того, как этот персонаж сформировался из своего
окружения; понять, как бедный парень становился все более и более
сосредоточенный на себе; восхвалять его только в той мере, в какой эта сосредоточенность
была силой; отметить, в чем заключалась эта сила, в той единственной добродетели, которая
на самом деле он утверждал, как и его собственные, в непоколебимой штамп
сам мотив, по которому он имел в виду, чтобы жить.

Этот мотив, расчетливое решение разбогатеть, стать оторванным
на самом деле, как он уже чувствовал, от того типа людей и
от того окружения, среди которого выпал его нынешний жребий, имело
уже сформировался, когда партнерство с Лонгхерстом предложило ему такую возможность
. Можно ему поверить, что три года, что
партнерство стоить гораздо дороже. Его единственным спутником был человек, которого, я беру
он был неспособен любить, и свою позицию сначала был одним из
подчинение ему. Он много врал нам о Лонгхерсте, но я полагаю,
что он говорил о нем с искренней, хотя и несправедливой, неприязнью. Что
мошенничество частности, он сыграл на нем, или же он был, строго
говоря, мошенничество вообще, я не знаю. Но, без сомнения, он был по натуре
подлый (хотя и достаточно готовый тратить деньги), и он, вероятно, был еще более подлым
, когда его сила не была полноценной, а зарождающееся чувство
власти находило свое самое большое удовольствие в трюках. Несомненно, он намеревался
с самого начала максимально использовать партнерство для себя
и как можно меньше для своего партнера. Мне сказали, что это само по себе
опасная позиция с юридической точки зрения, и что
во многих жизненных отношениях держаться подальше сложнее, чем думают непрофессионалы
достижение закона любым менее болезненным путем, чем позитивный
честность. Давайте предположим, что он сделал только то, что подразумевалось в его
собственном признании, добившись для себя одного возобновления
уступок, первоначально сделанных его фирме. Тем не менее, я понимаю, что он мог
оказаться в таком положении, что Лонгхерст был бы
имеющий право на свою долю (половину или, возможно, намного больше, согласно
условиям партнерства) чрезвычайно ценных активов, на которые
Вейн-Картрайт рассчитывал как на свои собственные. Более того, этот, возможно, глупый человек
высказался бы по жизненно важному вопросу о том, как и когда
продать эту собственность.

Даже если бы это было все, это все равно означало, что надежда, на которую
Вейн-Картрайт посвятил свою душу надежде не на компетентность, а на
значительное богатство, но вот-вот должен был ускользнуть, и ускользнуть, возможно, безвозвратно
. Ибо, как я недавно узнал, он был тогда болен и мог
не оставаться в таком климате, не стал бы, если бы он упал с лестницы, быть
возможность начать снова, у которых больше денег и опыта, где он
началась три года назад. В выборе, который тогда возник он не был
человек, установить его личной безопасности в Весах против его намерения.
И вот невероятное дело было совершено, и удача улыбнулась убийце
сообщением о том, что его жертва погибла на потерпевшем крушение корабле
(возможно, даже он ознакомился с этим сообщением до того, как убил его).
Отныне, каким бы бдительным ему ни пришлось быть некоторое время, главная обуза
вина, которую он возлагал на себя, заключалась в том, что он вел себя с
безразличием.

Прошло тринадцать лет, годы неизменного успеха. В
настороженность теперь редко требовалась, и безразличие превратилось в
позу. И вот наконец, в свой первый вечер в Grenvile Комб, он упал
речь в его привычный образ Лонгхерст, и дал ложные счет
его конец к одному из двух живых людей, с которыми его долг заключался в том, чтобы он
берегите себя. Мгновенно призрак его преступности, которая, как он думает
были заложены, столкнувшись с ним, и прижала его, как некое воспоминание
предупредил его о реальной опасности общественного позора, возможно, осуждения
и смерти. Мгновенно тоже встал, как будто ему на помощь, пока не
вся сила его интеллекта и мужества, но укоренилась, спящие
дух преступности. Если бы он только сказал Питерсу: “Он плавал в
_Eleanor_ со мной. Я убил его. Я расскажу вам все об этом”.
У меня нет ни тени сомнения в том, что его признание было бы сохранено в тайне.
неприкосновенность. Только были испытания, от которых дрогнули даже его нервы,
и простые факты человеческой природы, которые его проницательность никогда не замечала. Итак,
то же самое деяние было совершено снова в спокойной уверенности в своей удивительной удаче
которая на этот раз также обеспечила его ширмой от подозрений,
и на этот раз также, казалось, ничего от него не требовалось после того, как действие было совершено.
совершенным, если не считать того, что он вел себя небрежно. Действительно, хотя он
слишком рано начал вести себя беспечно - потому что верил
характерно, что Питерс этой ночью последовал практике
открывать окно, которую он, как ни странно, любил проповедовать, и ушел
комнату, не потрудившись заглянуть за занавеску — его уверенность
представляется оправданным. Ничего не было в комнате или в доме,
ничего под широкий свод, что звездное небо, что было суждено
расскажи сказку.

Утром привезли в его глазах, хотя и не к его пониманию,
наличие огромного бедствия, ибо земля была белым-бело от снега в
что, если Trethewy прошел через это, его песни до сих пор бы
видел. Вскоре он услышал, что Третьюи действительно вернулся домой, когда еще лежал снег
. Затем, наконец, весь его разум поднялся на полную высоту происходящего
, на высоту самообладания и энергии, с которой во всех своих
в более поздних деяниях он никогда не отказывался далеко. Я испытываю безграничную ненависть к
этому распространенному поклонению сильным мужчинам, которое, как мне кажется, порождено
трусливым страхом. И все же это вызывает мое самое невольное восхищение этим человеком
то, что, когда безопасность так сильно зависела от бездействия, единственное действие, которое он
предпринял, было одновременно ужасающе опасным и в то же время
единственный способ избежать еще большей опасности.

Но, как ни странно, когда я закрываю свой разум от этого навязчивого воспоминания,
чтобы изгнать которое, я написал эти страницы, совершенно иные черты и
происшествия из этого дольше всего удерживают мое воображение. Я
помните Питерса не таким, каким он умер, а таким, каким он жил; и убийца
стоит передо мной, когда я ухожу, не в силу знаковых действий
преступление (которое я мог бы с большей легкостью простить), но состоящее из мелких поступков,
слов, даже оттенков жесткости и концентрированного эгоизма, едва заметных
отмеченных в моем рассказе, которые стали для меня еще более мрачными из-за осознания того, что он
мог быть вежливым и добрым, когда это ему было нужно. Он предстает передо мной как
типаж не того редкого существа, великолепного преступника, а
человека, у которого, по старому выражению, “нет кишечника”. И мужчин (клянусь душами которых
также да помилует Бог) не редки среди нас, кто без его
интеллекта или его смелости так же тверд, как он, но для кого благодаря
обстоятельствам — не редкость, и я не называю их удачливыми — путь
последовательный эгоизм не отклоняется от пути к респектабельной жизни
.

Также странно, что потребовался один из этих меньших актов недоброжелательности, чтобы
привести к его падению. Если бы я никогда не увидел его во Флоренции,
искра моего сбитого с толку гнева не вспыхнула бы вновь, и я не смог бы
познакомиться с семьей Третьюи, пока они не уехали за море. И я
никогда не должны были видеть его во Флоренции, но моя жена, которая не
знаешь, как его зовут, вспомнил, увидев его, что чуть правонарушений в
Крема из которых она и я больше не думаю, что какие-либо личные селезенки.
Кажется, что он мог бы убить своего партнера и своего хозяина
с жестокой обдуманностью и остаться безнаказанным; но с одного дня
не раздумывая, он отказался от обычной вежливости по отношению к страдающему
женщина и измученная девушка, он привел в движение хитроумный механизм
судьбы, и в конце концов случилось так, что красная рука закона
схватил его и нанес ему смерть, читатель давно
предусмотрено.


Пусть некоторые выжившие герои этой истории ненадолго прощаюсь. Ибо
моя жена и я поселились в нашем загородном доме священника, таком близком по
расстоянию от Лондона и, по сути, таком далеком; и если сейчас
восхитительные труды моего призвания кажутся мне не более безуспешными, чем
возможно, они всегда должны казаться рабочему, мне нравится так думать.
это означает, что то, что Юстас Питерс, сам того не подозревая, сделал для меня, остается в силе.

Каллаган был нашим гостем менее двух месяцев назад, желанным гостем для нас, и
еще больше нашим детям. Он поочередно говорили проекта земельного участка
рекультивация мытья и немедленного отъезда на Восток,
поиск подсказку, чтобы вопросы решались на этих страницах. С тех пор он
уехал из этой страны, полагаю, не на Восток, но
ни мы, ни кто-либо из его друзей не знаем, где он, и не сомневаемся в этом
где бы он ни был, он может позаботиться о себе и не причинит вреда никому другому
существо. Мистер Тальберг продолжает заниматься юридической деятельностью в Сити, хотя
характер бизнеса изменился. Я не питаю к нему недоброжелательства, и все же
прошу прощения, сказал, что (несмотря на разоблачения в суде потеряли его
несколько старых клиентов, а также его конторщик, мистер Мэнсон) в целом
его бизнес вырос. Третьюи теперь наш садовник. Его дочь -
учительница в лондонской пансионе. Я надеюсь, что он надолго останется с нами,
потому что теперь он мне нравится как мужчина, но я не могу взять на свою совесть, чтобы рекомендовать его в качестве садовника. Племянники Питерса, невидимые читателю, маячили неподалеку на заднем плане моего рассказа. Оба они отличились в Индии. Вчера я женила старшего на Мисс Денисон, о которой, я надеюсь, читатель подумал. С другом, который помолвлен с моей старшей дочерью, своеобразные дары его дяди проявляются более заметно и с большей перспективой практических достижений.
***
в 1906 году. Один отрывок, однако, был изменен, а именно отрывок из главы XVIII, который гласит: “который, как я думал, был не тем, который нес Вейн-Картрайт”. Этот отрывок заменен соответствующим отрывком в переиздании 1928 года в “Дайал Пресс" в Нью-Йорке, чтобы прочесть: "который, как мне показалось, был не похож на тот, который носил Вейн-Картрайт”.
Все остальные кажущиеся ошибки или несоответствия в тексте оставлено без изменения.
Обложки в комплекте с этой книги предоставляется в общественных
домен. (Фон-детали взяты из _Throwing Снежки_, .)