Плаза

Надломив ребром ботинка ледок вмёрзшей в асфальт ноябрьской лужи, Том с оттяжкой, как это делает знатный блоха* Мэсси, раскатал перед собой острые слюдяные брызги и сладко поморщился – плаза! Фигня из пяти закорючек – п-л-а-з-а – с недавних пор стала его любимым словечком. Вообще Том выбирал подходящие слова "всерьёз и надолго". Определив в фаворитки очередную замысловатую говорушку, он перво-наперво учился форсить, в смысле балаболить её на манер блатной фени и иметь с этого полуторный крупняк удовольствия. А так как словарный запас Тома не изобиловал семантическими вывертами, "фаворитки" сменяли друг друга редко. Поэтому убогая, но крепко сбитая подростковая феня была предельно универсальна – одно и то же сочетание звуков выражало 3-4 совершенно разных и исторически наслоившихся друг на друга смысловых понятия. Как тут ни вспомнить грандиозную каннибалку-Эллу!
– Плаза! – повторил Том, приметив на краю лужи идеальное место для следующего удара. – Пла-а…
На последнем протяжном «Пла-а…» колесо огромной машины нависло над Тамерланом и раскатало по асфальту его долговязую фигуру на манер разлетевшихся фрагментов мёрзлого льда.
– А-а!.. – заорал он, пытаясь остановить вращение тела. Но, странное дело! Крик вместо того, чтобы оповестить округу о случившемся, умчался вслед за машиной, будто хотел рассказать ей историю, в которую она вляпалась с этим долговязым пареньком. Конечно, машину найдут, пробьют по номерному знаку, отпечатавшемуся на сетчатке глаза пострадавшего гражданина. Будет суд и всё такое. Том поправится, закончится эта грёбаная зима. Перестанут гибнуть люди. В городе наступит порядок. Пусть сейчас тебе плохо – думай о плазе! Она не подведёт. Больно? Выбито плечо, немеет рука – колёса! Подойдёт чел, вытащит из лужи, остановит кровь…
Прошла минута, пять, сутки. Где ты, че-эл?.. Том почувствовал, как холод, выморозив ступни обеих ног, принялся прорастать в голени. «Мать честная! – возмутился он, лопаясь от страха. – Я же дохну…»
Вдруг две ладони, тёплые и лёгкие, как пёрышки бабзининой подушки, подняли Тома и вынесли из лужи. «Он!» – подумал Тамерлан, закрывая глаза.
– Не спи! Слышишь, не спи! – отдалённо громыхнуло сквозь нарастающее оцепенение.
«Зачем? – хмыкнул Том. – Вот она плаза!» Приятный гуд мембран наполнял его тело вялостью и сладковатым покоем. Он умирал. Умирал по-детски нежно и удивлённо, отмирал, как стебелёк молодого, едва распустившегося листка, пробитого нечаянным морозцем. Последнее, что запомнилось: пацан с крыльями теребит мёртвое долговязое тело какого-то молодого чела и повторяет без устали: «То-ом! То-ом!...»
«Том? – удивился Тамерлан. – Как и я что ли?..» Легко, будто пружиня, он поднялся на ноги и подошёл, вернее, подплыл (во дела!) к лежащему на земле парню. Тот странным образом походил на него самого. «Ё-моё, – оторопь объяла Тома, – мертвяк-то вроде я…»
Он глядел то на мёртвое тело лежащего на земле парня, то на свои посиневшие и непривычно тяжёлые руки и застревал в тисках очевидного противоречия: «Я, Тамерлан – тута. А мертвец, тоже вроде я, – тама. И чё? Я-то где?..
– Он кто?.. – спросил Том пацана с крыльями, указывая на труп.
– Как кто? Ты, конечно.
– Так я же вот-н…
Для убедительности Том подплыл поближе.
– Смотри сам, – парень с крыльями развернул голову мертвяка к Тому, – похож?
– Обана!..
– Вот что. Вас надо соединить, друг без друга вы оба мертвы.
– Я… я мертвец?!
Том не услышал собственного голоса. Всё, что называлось жизнью, его жизнью, заключалось, оказывается, не в нём, а в этом мёртвом существе, набитом остывающей глиной… Вернуться, во чтобы-то ни стало вернуться в эту мерзкую посиневшую трупную хрень и пожить, да-да, ещё немного пожить, попинать льдышки и утром, хоть разок принять из руки матери горячий кофе. Как он пахнет!..
– Жить хочу! Слышишь, ты, мёртвая сволочь, верни мою жизнь, не будь падлой! – зашелестел губами Том, припадая к ухабам костенеющей массы.

                * * *
– Я сделал всё, что мог. Дальше пусть решает Господь, Ему слава. – сказал ангел, заметив, как дрогнули веки на безжизненном лице Тамерлана, как шевельнулась прокуренная и оттого не развитая его грудная клетка. Том этого не видел. Он тормошил собственное мёртвое тело, подобно тому, как это делал крылатик пару минут назад.
Ангел встал с колен, стряхнул налипшую на подкрылки изморозь и, глядя на парня, пытавшегося оживить самого себя, произнёс:
– Он жив. Дай ему передышку. Подумай, как тебе дальше жить. Плаза закончилась.
Том попытался ответить, но выплеск глухого рыдания прервал его голос.
Юноша почувствовал, как тонкая струйка тепла проникает в обмороженное смертью тело, подобно тому, как первая ещё не видимая под снегом зажора подтачивает рыхлые мартовские сугробы. 
– Я чувствую тепло! Я...
Не имея сил объяснить словами происходящее, Том с надеждой вглядывался в ангела.
– Я… я…
– Умница! – улыбнулся крылатый боголюб, считывая с воскресающего житейского «самописца» текст покаянной подростковой исповеди. 


*Прозвище Лионеля Мэсси - "атомная блоха"