Я нарисовал страну

Все начиналось конечно же с чтения.
И с моей впечатлительности.
Плюсуем сюда — мою любознательность.
Презирая страх уже с малых лет я облазил вокруг поселка всю округу и даже сполканил на геодезическую вышку (не ту, что стояла за нашею поскотиной по соседству с разрытым кладоискателями скифским курганом и свидетелем строительства которой я был, те только таборком  там стали — я уже тут как тут около них кручусь: "Дяденьки, а что вы тут будете строить?"), а ту, маячившую на урлаповскм горизонте Эйфелевой башней под Кукуем. Кстати самой в нашей округе высокой.

Презирая страх, один — напарники было согласившиеся со мною идти, отказались  на самом последнем рубеже нашего похода — иди, дескать, сам любезный, мы дальше с тобою не пойдем!
А вот залезть на нее — побоялся.
Слишком ее колокольня была неподъемно мне высокой.

Эх, какой бы из этого можно теперь сюжет вывести, почище всякой там "Пирамиды" Леонида Леонова, с ее заупокойным пессимизмом.
И назвать ее — "Вышка"
Только роман о радости человеческого познания и о тех открытиях, которые познание это несет.
...
Библиотека сельская была в селе моим родным домом.
Жуль Верн, Май Рид в оранжевом переплете, и со всадником, скачущим вдаль.
Карты в тех книгах.
Приложенные к каждому роману.

Потом пришла "Швамбрания" Льва Кассиля.
Ярко и потрясающе.
С картой-зубом.
Которую я прочитал запоем.
И тоже после этого начал истово и самозабвенно рисовать свои "Швамбрании".
Я рисовать любил смалка.
Рубль родители дадут мне с напутствием: "Иди в магазин и купи пряников!"
Я с магазина приходил либо с книжкой, либо с акварельными красочками. Были тогда  такие клеенные плиточками на картонке с кисточкой в придачу.

Уже тогда в каждой кляксе на промокашке я видел далекий остров в океане.
Контур которого перерисовывал в тетрадку по арифметике. Альбомы для рисования у нас были в диковинку и роскошью
И
отдавал всю свою фантазию  своему творению: рисовал на нем  реки, горы, города. Само собой придумывал на ходу название стране-острову, со всеми отсюда вытекающими для географической карты антуражем.

Но скажем в отличии от моего друга Мишки Русакова, который населял свои острова пиратами и разного рода авантюристами, я тяготел к атрибутике. И к хозяйственному освоению вновь открытых мною территорий.
Я рисовал карты географические. Гербы, флаги, придумывал названия всему и вся.
Чтобы все было как настоящее на настоящей географической карте, висевшей в классе.

Потом в журнале "Пионер", чудесном спутнике нашей  детства, который прежде всего меня такого, каким я стал, и сваял, я прочитал статью о ленинградском мальчике, выдумавшем до войны еще страну и выпускавшим о жизни этой выдуманной страны журнал, с чудным названием, "Кораблик".

Кораблик вышел в море,
И на волнах бежит,
И перед ним нелегкий,
Далекий путь лежит...

и т.д.

Это уже мои строки, рожденные впечатлением от прочитанного.
И потом мною неоднократно пропетые под гармонь.

Запомнилось имя Бренабор, то ли страны, то ли какого-то дредноута, которые в фантазиях того мальчика бороздил, тяжело зарываясь носом в кипящую воду моря, вокруг выдуманных им островов.
Мальчик этот подрос и ушел на фронт и на фронте, защищая Родину погиб, но остался после жути блокады его детский архив, который кто-то раскопал и о нем рассказал потом детально во всесоюзном, всеми любимом журнале.
Это настолько впечатлило редакцию, что в самом журнале был организован как бы журнал в журнале "Кораблик" с творчеством юных читателей.

Потом я рисовал флаги, гербы, ордена.
Заголовки популярных газет, которые в этих новых странах открытых.
Сделал несколько выпусков своего "Кораблика", со стихами и картинками, чем в свое время очень удивил отца.
"Ты что ли это написал?" — удивленный спросил он меня.
"Я!"
Он от меня, похоже этого не ожидал, и после этого меня зауважал.

Потом рисовал разного рода экономические карты.
Я жуть как любил рассматривать экономические карты в атласах. Мне они нравились несравненно больше, чем просто географические.

Потом рисовал ордена, медали этих стран.
Военную амуницию стран, мною придуманных.
Потом я рисовал свой алфавит (которым баловались при переписки с ребятами еще в школе и потом доведенного много  до стройности звучания по всем правилам графики их создания).
С тех по я с любовью собирал все книги и альбомы со шрифтами.

Следом шел в моих открытиях Грин и его Гринландия.
Грина я читал и много раз перечитывал.
И уже  занимаясь литературными трудами, сам написал несколько рассказов этого плана, где события у меня происходят вымышленных странах.

Часть из них я поместил в единственной моей книге "Корова на Луне".
Скажем тот же рассказ "Скажи-ка, Валерша и "Рестаран "Дастаха".
А в журнале Николая Бажана "Поиск" опубликовал два рассказа. Название одного из них и как он писался, навскидку помню — "Ночь в Баглавио".
...
Но это — предисловие.
Потом насмотревшись в ГДР-ском журнале нарисованных с блеском карт, я  пришел к мысли все это суммируя, нарисовать и написать книгу с таким вот незамысловатым созданием.
Она была бы на порядок умней всех этих книжек-раскрасок.
Как пособие по увлекательной игре для детей, которая будила бы фантазию.

И что-то из задуманного сделал.
Но это был слишком большой и грандиозный труд с заведомо в провинциальной-то глухомани нулевым результатом.
Я хорошо знал возможности нашего издательства книжного и то, что там печатали.
Всегда ведь хочется иметь в деле конкретный результат.

Так сразу же после смерти В.М.Шукшина, я сделал иллюстрации для  его повести "До третьих петухов" (Саму повесть я прочел в журнале " Наш современник" — сколько же этих только литературных журналов я выписывал: "Наш современник", "Новый мир", "Неву", "Уральский следопыт" — все теперь и не помню  — ящик почтовый мой, ныне пустым зевом глядящий в улицу, был забит в те годы периодикой и перепиской — я на эсперанто переписывался с 10 - 12 друзьями из разных стран). Принес рисунки в местное издательство. Там их весело повертели в руках и с деланным сожалением мне их вернули назад.
Шукшин тогда был популярен в крае никак. И только потом всяк стал клясться в неизбывной к нему любви. У всех от его рассказов, как бы прочитанных, голова пошла кругом. И сжимая в руке кулак, они начинали мне рассказывать о том, какой это дескать писатель и которого нужно учиться читать и понимать.
Мне, которого я читал еще в 66 году, после того как в книжном издательстве на Ленина я слышал о нем разговор между Николаем Дворцовым и Вадимом Яковлевичем Явинским, у которого на Шукшина были уже тогда свои виды и который был нашим первым в крае, задолго до Виктора Горна, шукшиноведом.

В папке, ниже представленной, приведена лишь малая часть того, что мною было сделано мною в этом направлении.
...
Это была конечно дань детству.
Но будем честными, даже взрослому, это увлечение мне помогало жить.