В десять часов утра его сопроводили до КПП № 1. Не отконвоировали, а сопроводили. С сегодняшнего дня он был свободным человеком и под конвоем не ходил. Июльское солнце с самого утра припекало. Мордовия находилась южнее родных краёв, и здешнее лето казалось жарче. Как же прекрасно, что он выходит в это время года!
На КПП он ответил на вопросы касательно личности, дабы дежурный удостоверился, что за ворота выходит тот человек, которого надлежит выпустить. С минуту дежурный изучал фото в паспорте, то и дело переводя взгляд на него самого, мало похожего на старое фото в документе. Намётанный взгляд лейтенанта уловил схожие черты лица. Он вернул документ и нажал кнопку электронного замка. Щелчок – и путь на свободу отворился.
За дверью даже солнце светило иначе. Пели птицы, где-то вдали, у какого-то пруда, квакали лягушки. За колючкой звуки природы слышны лишь ночью. В лагере жизнь совсем иная, звуки и запахи казённые, однообразные, опостылевшие. Перед ним живописно раскинулся типичный мордовский пейзаж. Холмистая лесостепь с посадками вдоль дороги и уходящая за горизонт серая лента узкого шоссе без разметки.
Будут ли его встречать, он не знал. Друзья в письме обещали, что приедут. Но та переписка велась ещё весной. Быстрого способа связи между ними не было. До ближайшей станции километров десять. Оттуда электричкой до Саранска, чтобы в кассе тамошнего вокзала приобрести по справке билет в родную Казань. Но он пребывал в таком расположении духа, что, пожалуй, и до Казани бы отправился пешком, если надо.
В отдалении от ворот, чтобы не перекрывать выезд, одиноко стоял белый тонированный «Hyundai Solaris». Вышедший за ворота не знал, как эта машина называется. Для него это была просто белая иномарка. Двигатель равномерно и едва слышно урчал. Видимо, сидевший в салоне наслаждался работой кондиционера, чтобы не ждать в духоте. Раздался короткий сигнал для привлечения внимания, затем водительская дверца бесшумно отворилась и из машины вышел старый друг.
– Ксенофонт! Дружище! Я тебя с трудом узнал!
Вышедший за ворота вздрогнул и бросил затравленный взгляд на окликнувшего. За два года его так называли всего один раз. Называл человек, которого он предпочёл бы навсегда забыть.
Да, его зовут Ксенофонт. Серёга Ксенофонтов, которого сейчас встречал за воротами лагеря старый друг Руслан, приехавший за ним на шикарном автомобиле. Денис Вершинин, он же Денвер, и Руслан Шамсеев – два его лучших и, пожалуй, единственных друга. Сейчас так, наверное, уже не дружат.
Руслан приехал один. Он торопливо подошёл к Серёге и заключил его в крепкие дружеские объятия. Серёга какое-то время продолжал стоять с опущенными руками и напряжённо вглядываться в друга, как в незнакомца с неясными намерениями. Неволя сделала его настороженным, недоверчивым, постоянно ожидающим подлости. В конце концов он улыбнулся, ответил на рукопожатие и тоже обнял товарища.
– Если бы оттуда выходила целая группа, то точно бы тебя не признал, пропустил и остался ждать неизвестно кого, – восторженно оглядывал Руслан Ксенофонта.
– Это в армейке взводом на дембель уходят, а здесь целой кодлой не откидываются, – пояснил Серёга. – Один я сегодня с дачи уезжаю всем каторжанам на зависть.
– Я-то думал, что оттуда выходят бритыми наголо, – осторожно произнёс Руслан, понизив голос.
Густые тёмные волосы Ксенофонта опускались почти до плеч. Выглядели они довольно опрятно и ухоженно, если учесть, откуда он только что вышел. В довершение щёки и подбородок его украшала негустая борода. Подобный имидж до тюрьмы он не выбирал никогда, и было неудивительно, что старый друг едва узнал его. Глядя на него теперешнего, пожалуй, и родная мать пришла бы в замешательство, не сразу признав в этом высоком, исхудавшем длинноволосом бородатом мужчине своего сына.
В колонии, где он отбывал наказание, правила внутреннего распорядка действительно разрешали не брить голову за три месяца до освобождения. При условии строгого соблюдения гигиены. Но по факту это позволяли далеко не всем зекам. В тюрьме вообще правила неписаные, и диктует их местное начальство, а не руководство далёкой ФСИН. Вертухай может нарушать заведённые порядки, стоя прямо под плакатом, о них напоминающем. «Начальник, вон же написано, что бороду можно!» – возмущается арестант. «Мало ли что написано! Я сказал, бегом бриться, пока в ШИЗО не залетел!» Причину, по которой Ксенофонт получил такую привилегию, он предпочёл бы не вспоминать. По официальной версии, озвученной перед братвой, он попросту забашлял хозяину, чтоб на свободу уйти красивым. Это снимало вопросы, поскольку в зоне бабки решали ещё больше, чем на воле.
– Какой же ты худой, дружище! – с сочувствием покачал головой Руслан.
– А ты, наоборот, полтора Ивана, – отметил Ксенофонт непривычно пухлые щёки и заметно выпирающее пузо у друга.
– Так я ж теперь женатый! – радостно сообщил Руслан. – Знаешь, как моя меня кормит! Она мне и в дорогу эчпочмаков напекла.
Руслан женился. В их компании он был главным бабником и раньше ни с кем не строил отношения дольше месяца. Но к тридцати шести годам остепенился и он. То и дело менявший девушек Руслан женился, а Ксенофонт, который был предан единственной женщине на протяжении десяти лет, остался холост.
– А ты, гляжу, поднялся, Руслан, – оценивающе огляделся Серёга в просторном прохладном салоне, когда сел на переднее пассажирское кресло.
– Да хорош уже, Ксенофонт! – рассмеялся Руслан. – Опять за старое! Раз иномарка, так сразу поднялся, так сразу мажор… Это ж «солярка», кореец обычный… Я действительно нашёл наконец хорошую работу. Недвижимостью занимаемся. Продаём, сдаём, бригады по отделке подбираем… Поэтому и семью решил завести. Недавно землю купил в Биек-Тау, летом начали строиться. Денег на всё надо немерено. Жизнь дорогая стала, старик. У вас там как, новости показывали? Знаешь, какие дела творятся?
Ксенофонт кивнул. О том, что на Украине вместо гибридной войны давно идут неприкрытые боевые действия, он знал не только из новостей по телевизору. В апреле к ним в лагерь приезжал какой-то лысый мужик в дорогом натовском камуфляже без погон и знаков отличия. Он набирал добровольцев воевать в его личном штурмовом подразделении «Сектор Зет». В обмен на это через полгода обещал свободу и хорошие деньги. По манере общения Серёга признал в нём бывалого сидельца. Чувствовалось, что он протоптал по зоне немало лет своей жизни. А по тому, как его без вопросов допустили на режимный объект, ради него построили весь личный состав, разрешили вербовку, а кто-то даже наделил его президентскими полномочиями помилования, Ксенофонт понял, что страна начала жить по законам военного времени.
В сороковых годах зекам в лагерях тоже предлагали поехать на фронт, но блатных, рецидивистов и разных «тяжеловесов» не брали. А этот мужик в натовской форме, похоже, был и на соседнем строгаче, где чалятся по пятнашке за групповое мочилово, и часть этих «тяжеловесов» тоже подписалась. Серёга молча стоял, наблюдая, как из строя нерешительно выходят соседи по отряду. Ему оставалось сидеть всего два месяца. Да и он считался неблагонадёжным со своей экстремистской статьёй. Вряд ли бы его взяли. Одно он понял точно: раз вербуют зеков, значит, мясорубка там серьёзная. Опыт сороковых годов подтверждал, что по мелочам из колоний забирать не станут.
– Я тебе про свою работу не просто рассказываю, чтоб похвастаться, – продолжал Руслан. – К нам хочу тебя устроить. Уже говорил с руководством, рассказал о тебе, шеф не против. Ты давай это… Отдохни пару неделек. Я ж понимаю, адаптироваться надо, всё такое… А потом приходи к нам в офис на Ямашева, шеф с тобой побеседует. Думаю, всё будет нормально, должен взять. Я тебе хорошую рекомендацию дал.
– У меня ходка же, – напомнил Ксенофонт.
– Да и хрен бы с ней! У нас не на это смотрят. Ты сидел ни за что. Картинку в интернете разместил, тоже мне, преступление… Ты, главное, образованный, смышлёный. А то, что не по специальности…. Так я вообще по образованию финансист, а работаю с недвигой, быстро во всё врубился. И ты врубишься сто пудов.
– Спасибо, братуха, – искренне поблагодарил Ксенофонт, не торопясь с согласием и обещаниями. Он решил сперва осмотреться на воле, а там видно будет.
В пути они заехали на крутую современную автозаправку, каких Ксенофонт и не видал. Он бывал на старых АЗС, где стоят топливораздаточные колонки да будка для оплаты. А здесь и магазин, и кафе, и санузел, и душ, и всякий сервис для путников и дальнобойщиков. А территория с футбольное поле величиной. Руслан заправил машину и купил им обоим кофе. Серёга не пил кофе уже два года, да ещё такой хороший… Он сидел в кондиционированном салоне, комфортно вытянув ноги, доставал стаканчик из удобно расположенного подстаканника, цедил терпкий напиток и наслаждался тем, как прекрасна жизнь на воле. Ещё бы переодеться…
Руслан словно прочитал его мысли и вскоре притормозил у старой автобусной остановки, отстроенной в неповторимом советском стиле из бетона, окрашенного в жёлтый цвет. В перелеске, куда от остановки вела тропка, бил холодный источник.
– Я этот родничок ещё по пути сюда приметил, – припарковал машину Руслан в дорожном кармане возле остановки. – Вода потрясающая, в такую жару самое то. А тебе надо прикинуться по-людски. Мама тебе собрала гардероб и мне передала. На твои «утюги» даже смотреть жарко, дружище! Как ты в них вывозишь?
«Утюгами» Руслан назвал казённые ботинки, в которые был обут Ксенофонт. Что есть, то есть. Одежонку ему по освобождении кое-какую выдали. Старенькую, но чистую и сносную, до дома доехать хватит. А вот обувь нормальная по размеру не нашлась. Так и ушёл в казённых «утюгах». Не босиком же теперь идти. Хотя раньше крестьяне всё лето ходили босиком и ничего…
– Это дома на каждую погоду свои шкалики, – усмехнулся Серёга. – А в зоне всего два сезона – зимний и летний. И на каждый дают по шкрабам.
Они напились действительно потрясающей ледяной воды из родника, наполнив ею все бутылки, которые нашли в машине. Серёга умылся, обтёрся и вымыл ноги ниже по течению ручья. Последний раз он такую вкусную воду пил у Денвера в деревне. Где же Денвер? Не смог приехать или не захотел? Руслан ничего пока не говорил, а Ксенофонт не спрашивал. Тюрьма приучила не задавать лишних вопросов даже друзьям.
Мать ему передала с Русланом полный комплект новой одежды, от трусов и носков до лёгких спортивных брюк, футболки и удобных летних кроссовок. Облачившись во всё новенькое и по сезону, Ксенофонт окончательно ощутил, что находится на свободе. Теперь, когда «утюги» не отягощали ноги, словно каторжные гири, а вместо поношенного старья тело приятно холодил летний молодёжный прикид, он готов был показаться в вольном обществе. Руслан и эту мысль прочитал:
– Скоро будем проезжать Саранск. Я предлагаю остановиться там до завтра. Всё равно впереди выходные. Я в Казань не тороплюсь, тебе тем более некуда спешить…
– А что там делать? – не понял Ксенофонт.
– Погуляем, сходим в ресторан, отметим твоё освобождение. А вечером… Ну ты ж наверняка женщину хочешь… Короче, снимем тебе отдельный номер в гостишке, а там ты уже будешь не один…
Ксенофонт прошлый решительно возразил бы на это: «Едем в Казань». Ксенофонт нынешний, во-первых, выработал привычку не отвечать сразу, а сперва обдумать ответ. За метлой следить, как там говорили… Во-вторых, спешить ему и вправду было некуда. Материнское сердце уже успокоено самим фактом того, что сын на свободе, а встретиться можно и завтра. Женщину и вправду хотелось. Очень давно хотелось. Намного больше, чем отменно поесть.
Саранск показался друзьям маленьким, но уютным, ухоженным и чистым городом. Пробки в сравнении с казанскими здесь были несерьёзными даже для пятничного дня в разгар лета, когда горожане спешат на природу. Дороги, как и во всей Мордовии, ровные, словно свежевыглаженная простынь.
– Почему Денвер не приехал? – Ксенофонт в ресторане после трёх рюмок коньяка разговорился и задал главный заботящий его вопрос.
– Не получилось у него, – помрачнел Руслан и хотел было сменить тему, но не вышло, поскольку Серёга не сводил с него пристального взгляда. – Речпорт помнишь? Летом двадцатого…
Ксенофонт кивнул. Летом 2020-го, незадолго до его ареста, они втроём учинили крупную разборку возле Речного порта, где по вечерам летом отдыхала казанская молодёжь. В тот вечер они наехали на четверых парней без веских причин. Серёга называл этот беспредел акциями. Ребят серьёзно поломали, покорежили им машину и благополучно ушли. Когда Серёгу пришли брать, он был уверен, что это за кипиш у Речпорта. Оказалось, ему шьют 282-ю за комментарий во «ВКонтакте». За это и отмотал два года на общем режиме. Бодаловку у Речпорта и несколько других подобных акций удалось замять. Так Серёге казалось тогда. Он ещё не ведал, как за это придётся расплачиваться…
Со слов Руслана выходило, что ребята, побитые у Речпорта, собрали братву, нашли Руслана с Денвером и строго с них спросили. Казань только кажется большой, а на деле там друг друга все знают и найти при желании несложно. Не просто спросили, а поставили друзей на конкретную правилку. Руслан отделался разбитой мордой, но по-божески – ни одного зуба не выбили. Денвер пострадал серьёзнее, провёл в больнице целый месяц и до сих пор не оклемался до конца. Инвалидность не дали, но с любимым самбо Денверу пришлось завязать. Искали, конечно, и зачинщика, Ксенофонта, но того спасло родное государство. Этапировало в мордовскую колонию, спрятав от расправы. А друзья его не выдали: знать, мол, не знаем этого отморозка.
– На нас хотели бабки повесить за тачку, – добавил Руслан. – Но, учитывая, что с Дена конкретно взяли здоровьем, сошлись на том, что я этому чуваку новые шины подгоню. Это ж я их и порезал тогда. Я шины взял на авторынке, на том и разошлись краями.
Ксенофонт прошлый, узнав, что друзей зверски избили, клятвенно пообещал бы костьми лечь, но найти обидчиков и умыть их собственной кровью. Взялся бы провести очередную акцию, чтобы найти таких же «мажоров и понторезов на крутой тачке», снова напасть на кого-то без причин… Ксенофонт нынешний привык, что громких обещаний давать нельзя, поскольку за их невыполнение будет спрос. Акции же он пересмотрел, сидя ещё в СИЗО, и считал глупостью. Что они дали, кроме проблем?
– Получается, Денвер ко мне предъяву имеет, – подытожил Ксенофонт.
– Да не то чтобы…
– Руслан, не менжуй. Ден право имеет мне предъявить. Всё по понятиям. Я вас на это подписал, а он страданул за меня.
– А ты не страданул? – спорил Руслан. – Мы с Деном должны тебе по два года жизни.
– Ничего вы мне не должны. Я обещал мазу тянуть за всех троих? Я оттянул. А что Дена за меня на правилку поставили, это косяк. Я пока не знаю, как его разобрать. Здесь люди должны между нами решать. Надо толковище устраивать по этому вопросу. Кто у нас сейчас за районом смотрит на Кварталах?
– Какие ещё люди, Ксенофонт? Какой смотрящий?! – схватился за голову Руслан. – Всё, успокойся, ты на воле уже! Здесь сходняки и толковища не устраивают, как с гада не спрашивают. Мы не блатари, чтобы по этим законам жить. А с Деном сам поговоришь, когда приедем. Нормально с ним потолкуешь, как раньше, без этих замашек твоих лагерных! Всё, дружище, если ты наелся-напился, я закрываю счёт и едем в гостиницу. Тебе реально пора расслабиться. Коньяк здесь не поможет. Кое-что другое необходимо.
«Кое-что другое» пришло к нему в номер поздним вечером, когда он после душа в гостиничном махровом халате на совершенно голое тело валялся на широкой кровати перед телевизором, с экрана которого очкастый генерал докладывал о крупных успехах на фронтах и незначительных потерях.
«Девочка 96-й пробы», как в зоне принято говорить. То есть очень красивая. Её звали Сашей. У неё были золотистые волосы, неестественно пухлые губы и пышная грудь. Едва он стащил с неё обтягивающую футболку, два налитых мяча с большущими розовыми сосками оказались прямо перед его лицом, и он жадно прильнул к ним губами.
Саша была пухленькой, но такой сексуальной, что он не отпустил её даже в душ, заявив, что после они сходят туда вместе. К ней невыносимо влекло, она была нереально притягательной. Оторваться от этого тела было невозможно. Он и не отрывался, а она позволяла делать с собой всё, что заблагорассудится. Телевизор болтал что-то абсолютно не соответствующее моменту, но они совершенно не слышали его, изредка обмениваясь короткими репликами между собой. Так Серёге не было хорошо давно. Он уже не помнит, когда. Разве что только с ней… С той самой… Давным-давно.
Но это уже не важно. Ничего не важно с Сашей на то время, пока она здесь. Она понимала с полуслова и послушно принимала ту позу, которую он хочет. Голос у неё был сладким, а стоны, как у чешской порноактрисы Сильвии Сэйнт, по которой Серёга сходил с ума в юности, только усиливали возбуждение. Тело её было горячим и пышным, от неё приятно пахло, с ней хотелось быть и после оргазма. А уж он был таким длинным, будто Серёга всю жизнь изучал тантра-йогу. Этому точно не научишься по порнофильмам да бульварным книжонкам. Это отшлифовывалось веками и поколениями.
Под конец, исчерпав уже все ресурсы организма, они лежали, прижавшись, обвив друг друга руками и ногами, глаза в глаза.
– Тебе понравилось, котик? – Саша гладила его по небритой щеке и длинным влажным волосам, которые он до конца не высушил феном после душа.
– Да, – коротко, но проникновенно отвечал Ксенофонт.
– А мне-то как понравилось! – закатила она глаза к длинным ресницам. – Давно меня так долго не трахали. Столько эмоций… Мужчины привыкли больше о себе думать, а ты словно наоборот, всё отдаёшь и отдаёшь…
Серёга вздохнул и не ответил. Сейчас, лёжа в жарких объятиях путаны, он вспоминал, что ведь и у него была любимая женщина. Десять лет он не терял надежды. Даже когда она вышла замуж и родила сына, он продолжал жить только ей. Во всём огромном городе она для него была единственной и незаменимой. Все ночные фантазии о ней одной. Он ходил и искал с ней хотя бы случайной встречи. Когда узнал, что она разводится с мужем, радости от появления нового шанса не было предела. Если бы она ему ответила тогда, тем летом, он носил бы её на руках, целовал её следы. Чужой ребёнок его не смущал. Какая разница, чей он? Если он обожает мать этого ребёнка, то будет любить и его. Он с неё пылинки сдувал и сына не тронул бы пальцем никогда.
Но теперь – всё. Что-то оборвалось в нём. Там, где-то внутри. Что-то с ним случилось. Нет больше того Серёжи, которого она ласково называла Весёлым молочником, когда он работал технологом на молокозаводе. Уничтожила его зона. Взгляд затравленного зверя и ни капельки любви в сердце. Любовь к единственной, казавшаяся незыблемой, покинула его. Не выдержала жизни взаперти, вышла из него и невидимым облаком улетела на свободу, чтобы занять место в чьём-то другом теле, словно переселившаяся душа. Ведь она ни разу не написала ему за два года. Она не могла не знать, где он и как ему тяжело. Ей ничего не стоило спросить адрес колонии у матери или друзей, написать хоть на крохотном клочке бумаги слова поддержки. Он бы берёг этот клочок, как хищник свою законную добычу. Но раз она не написала, когда ему было тяжело, значит, тем более равнодушна к нему, когда он на свободе.
– Жаль, котик, но мне уже пора, – Саша ласково потрогала пальчиком его нос и попыталась выскользнуть из объятий.
– Останься, – Серёга не отпускал её. – Я продлю свидание до утра.
Он не собирался кайфовать за счёт Руслана. Перед освобождением вместе с документами ему выдали деньги, скопившиеся за двадцать два месяца работы на промке, за вычетом расходов на ларёк. Это далеко не такие деньги, какие можно заработать за тот же срок на воле. Но на незабываемую ночь с Сашей их вполне хватит. И ещё останутся.
– Зачем тебе это? – засмеялась Саша. – Ты же три часа с меня не слезал и сполна получил удовольствие. Отдыхай, котик, спи.
– Просто со мной уже давно никто не был так ласков, как ты.
– Зайчик мой, – прижала она его голову к своей округлой груди. – Откуда ты у меня такой несчастненький?
– Из тюрьмы, – честно ответил Серёга. Заметив, как она слегка изменилась в лице, добавил: – Не думай, я не сделал ничего плохого. По недоразумению попал.
– Ты не преступник, ты маньяк, – очаровательно улыбнулась Саша, обнажив ровные белые зубы. – В хорошем смысле этого слова.
Она ушла в душ, а он уже не в силах был подняться с постели. Проводил взглядом её голое тело, вид которого до сих пор вызывал напряжение в паху, и закрыл глаза. Собралась она быстро. Всего и одежды на ней было, что белые трусики, облегающая белая футболка, короткая голубенькая юбочка и босоножки. И поздней ночью жара в городе почти не спадала, а здесь кондиционер создавал ощущение, что на улице прохладно. Они попрощались, Саша ушла, а он рухнул, как подкошенный, и уснул, не выключив светильник, который ещё час назад своим деликатным светом создавал интимную обстановку в номере, освещая сексапильную Сашу во всей красе в причудливых позах.
– Не бери в голову, – назидательно говорил Руслан за завтраком, когда Серёга поделился с ним впечатлениями минувшей ночи. – Не понравился ты ей. Она всем так говорит. Шлюха за бабки ещё не то скажет. Изображать любовь – её работа.
Получается, Руслан – реалист, а Ксенофонт – идеалист-романтик. Этот идеализм его до тюрьмы довёл, друзей чуть под монастырь не подвёл, врагов спровоцировал взять численным превосходством, пока он отсутствовал и не мог прийти на помощь, Денверу здоровье подорвал… Видимо, идеалисту свойственно испытывать потребность в том, чтобы его любили. Оттого он и принял близко к сердцу ночные Сашины ласки. Хотя она наверняка сегодня вечером в таком же порыве будет ласкать другого.
Откуда у него эта прекраснодушная близорукость? Ведь его учили совершенно иному. У Ксенофонта, Денвера и Руслана был общий Учитель, он же Мастер. Антон Иванович Табункин по паспорту, а в действительности – Файзуллин Габдрахман Риза улы. Ветеран войны, ветеран Смерша. Друзья называли его просто Дед. Он учил их рукопашному бою, передавая не только умения, полученные за годы службы в контрразведке, но и суровый жизненный опыт.
Больше всего времени в его обществе проводил Ксенофонт, став Деду фактически внуком, поскольку кровного потомства старик не оставил. Как истинный чекист, Дед был прожжённым материалистом и обмануть обстоятельствам не давал себя никогда. И Серёгу учил, как не дать себя ввести в заблуждение, а наоборот, вводить в него других. Проблема заключалась в том, что Ксенофонт образца две тысячи шестого, когда старик обучал их, был искренен, честен и не успел замарать руки. Рукопашный бой для него был не столько способом защиты и выживания, сколько путём, которым можно очистить и облагородить свою душу. В юности он был прельщён фальшиво миротворческой философией Востока и Деда поначалу воспринимал этаким сенсеем из кино. Дед, всю службу свою и молодость проведший в окружении врагов, которых необходимо было вычислять, разоблачать и карать, приходил в ярость от Серёжиного идеализма. Ругал и даже бил его за это. Кричал, что в Японии и Китае только наивных и домашних дурачков учат этим бредням, а солдат там учат воевать и убивать так же, как в России.
«Я же не вечен, дубина ты стоеросовая! – размахивая палкой, орал на Серёгу Дед, опрокинув его на землю подсечкой. – Мне восемьдесят шесть, я не сегодня-завтра уйду! У меня нет времени разжёвывать тебе одно и то же, сопляк ты недоразвитый! Вам в кино всякие сказки кажут, а ты и рот разинул, дурак! Путь воина, познание, пять стихий, дух… В моё время это называлось антисоветской агитацией, я эту контру из нагана в расход пускал! Из таких вредителей и получались заговоры! Почему ты валяешься сейчас? Потому что веришь в какое-то особое моё могущество. В какую-то особую Систему! Хотя я тебя просто на приём поймал, пока ты в это верил, олух! Я тебя чему учу? А?! Ты будешь драться или нет, сосунок?! Или тебе клюкой размозжить башку, пока валяешься, как собака? Мне ничего за это не будет, я свой век отжил!»
«Я буду драться, Дед!» – чуть не заорал вслух Серёга, сидя в кафе за столиком напротив Руслана с чашкой утреннего кофе. Встряхнул патлатой головой, прогоняя нахлынувшие воспоминания. Пора было ехать домой, в Казань…
Зайдя в свою комнату, Ксенофонт почувствовал, будто у него новоселье. За время отсутствия мать сделала в его берлоге ремонт. Современные красивые обои вместо старомодных, обветшалых и местами отклеившихся. Чистый бежевый ламинат на полу вместо ободранного линолеума. Новый раскладной диван взамен продавленного и потёртого. Старый шкаф выброшен, на его месте современный гардероб и книжные полки по стенам, не уместившие и половины его библиотеки. Добротный письменный стол. Мать подготовилась к его приезду и сделала приятный сюрприз. Хотя, вообще-то, он вернулся не из армии героем, а из тюрьмы. Как ни крути, он преступник…
На письменном столе возле монитора в рамке стояла фотография, как и два года назад. Мать вернула это фото на прежнее место, когда мебель занесли. Видимо, думает, что он по-прежнему любит её. Пожалуй, так, как её, он в жизни вряд ли кого-то полюбит. В его возрасте мужчине уже не скажешь: «У тебя всё впереди, и таких, как она, ещё будет много». Так говорят старшеклассникам и студентам. С другой стороны, недаром молва гласит: седина в бороду – бес в ребро. Поговаривают, после сорока такие страсти бушуют, что только держись. В этот возраст ещё предстоит войти. И всё же рамку с фотографией он решительно убрал в выдвижной ящик стола. Она уже не та, чьё лицо хочется видеть первым, когда проснёшься. То время точно безвозвратно ушло.
Компьютер был на месте. Системный блок забрали при обыске, но после суда матери вернули всё в сохранности. Даже изъятые диски с личными фотками возвратили в количестве согласно описи. Серёга нажал кнопку и загрузил компьютер. На рабочем стола крупным планом снова её фото… Как же он сходил по ней с ума. А что взамен? Да Серёга никогда и не требовал ни капли взамен. Его делал счастливым сам факт её существования в этом мире. Что она сегодня утром тоже открыла свои прекрасные глаза…
– Жизнь у нас изменилась кардинально, Серёжа, – просвещала мать, угощая вернувшегося сына ужином, каким не накормят ни в одном ресторане. – С марта-месяца не знаем покоя. Они говорят: спецоперация, военная операция… А мы же не слепые и не дураки, всё видим. Настоящая война идёт. Неровен час ядерный удар нанесут, всё время стращают. В обществе теперь кто не с нами, тот против нас. Закон приняли: кто против войны и за мир открыто выступает, сроки дают, как за убийство. Прошу тебя, ради бога, не пиши ничего об этом в интернете!
– Мам, я никогда в интернете не спорю и не ругаюсь, – успокоил Серёга. – Не в моих это правилах.
– Ну да, как же… А в тюрьму за что посадили, забыл?
Серёга опустил голову и вместо ответа предпочёл отправить в рот кусок курицы. Если бы мать узнала, за какие грехи он на самом деле зону топтал…
– Ты ещё легко отделался, – вздохнула мать. – Два года… Сейчас тем, кто о войне в интернете пишет, десять лет дают.
Серёга недоверчиво хмыкнул. Как всегда, мать где-то набралась обрывков информации, что-то прочитала в интернете и сгущает краски. Кому дали десять лет? Имена, факты, приговор, что написано в приговоре, какие статьи шьют… Прессе верить – себя не уважать. У них расчёт простой: что написано сегодня, завтра не будет иметь значения. Люди без убеждений. Им неведомо, что такое факты и как с ними работать. Этому, кстати, Серёгу в зоне научили. Там правила строгие: предъяву клеишь – доказуху гони. Кто за метлой следить не привык, с того спрос. Одного такого журналиста на тюрьму завезти – вмиг ботало за зубами держать научится. Десять лет за комментарий? Рассчитано на серость аудитории, которой в кодекс лень заглянуть. Нарочно в страхе держат, как два года назад с китайским вирусом, в период эпидемии которого Серёгу и замели. Впрочем, о том, что такое информационное насилие над массами, он читал задолго до отсидки. Ещё в те годы, когда интернета почти ни у кого не было. Поэтому не особо удивлялся.
Что до войны, то Ксенофонт в равной степени не имел отношения ни к людоедам, желающим стереть Украину с лица земли, сами не зная, зачем и за что, ни к покаянным лицемерам, устыдившимся своего российского происхождения и проливавшим крокодиловы слёзы. Дед давно говорил: «Капитализм всегда ведёт к фашизму. Ведь буржуи выстраивают монополии, которые друг с дружкой никогда не договорятся и обязательно начнут жрать друг друга. А фашизм – это насилие и война». Руслан с Денвером за глаза посмеивались над стариком: мол, достал со своей левой пропагандой. Зато Ксенофонт призадумался.
Мастер ещё утверждал, что две мировые войны случились не потому, что люди этого желали. И третье столкновение цивилизаций неизбежно, хотим мы того или нет. По Деду выходило, что в мире не осталось державы, которая бы противостояла империализму, каковой раньше был СССР. Во всём мире наступил капитализм, а буржуи рано или поздно начнут между собой воевать. Разумеется, руками пролетариев. Будет гибнуть пачками разная беднота, а буржуи станут в сторонке прибыль подсчитывать да о патриотизме по телеку патетически вещать устами нанятых пропагандистов.
Дед, конечно, придумал всё это не сам, а лишь озвучил друзьям то учение, на котором был взращён. Но, что характерно, Дед умер в 2007-м, в эпоху безвременья. О надвигающейся войне в те годы говорить мог либо параноик, либо знаток мировых процессов. Параноиком Дед точно не был. И сейчас, спустя пятнадцать лет, стремительно развивающиеся события показывают, как Мастер был прав.
Поэтому Серёга занял третью силу. Самую незаметную, малочисленную, но единственно, по его убеждению, здравую. После визита в их колонию лысого вербовщика в натовском камуфляже Ксенофонт обдумывал порядок действий, рисовал в голове дорожную карту. Ему нужна была легальная возможность участия в боевых действиях и агитации за свои идеи. В этом смысле он воспринимал начавшуюся войну как шанс, который не выпадет больше никогда. Как говорят верующие, божий дар. Был ли Ксенофонт верующим, он толком не знал. Он часто повторял, что за справедливость нужно бороться, а не молиться. Борьба, перспективы которой перед ним вырисовывались, настоящая, смертельно опасная, но здесь если не мы, то они. Это уже не прошлые уличные акции, смысла которых спустя два года он так и не осознал. Он выпускал пар в сложный период эпидемии китайской чумы. В ту суровую весну 2020-го каждый сходил с ума по-своему.
Служба по контракту в армии ему не подходила. Во-первых, с судимостью не возьмут. Во-вторых, там дисциплина и тотальный контроль. Особые отделы, выявляющие потенциальных бунтовщиков, агитаторов и заговорщиков… Этот вариант он отмёл сразу. Но после вербовки зеков в лагере стало ясно, что отныне в стране монополия на насилие принадлежит не только армии. Появились не предусмотренные ни одним законом наёмники. А самым авторитетным формированием таких наёмников стал загадочный «Сектор Зет» во главе с не менее загадочным предводителем, похожим на кощея. В том, что у этого кощея завязки на самом верху, Ксенофонт не сомневался. Кто ещё может свободно забирать из колоний зеков, львиную долю которых составляют «тяжеловесы»? Если «Сектор» берёт в свои ряды заключённых, то тем более возьмёт с какой-то вшивой судимостью. Нужен был выход на «Сектор Зет».
А ещё ему нужны были люди. Денвер и Руслан оставались его друзьями, но больше они не полезут за ним в огонь и в воду. Руслан устроился на хорошую работу, обзавёлся семьёй, строит дом, налаживает быт. Денвер, возможно, тоже обустраивает личную жизнь. Они имеют на это полное право. Ещё и по этой причине Ксенофонт сразу не согласился на заманчивое предложение Руслана устроиться к нему в фирму, хотя без связей такую работу и вправду не найти с его судимостью.
Серёга друзей не упрекал, но сам старался быть последовательным. Однажды, ещё при жизни Деда, назвавшись воином, присягнув на верность символическому мечу, встав перед ним на колено и поцеловав клинок, он не имел права отступать. Меч, выхваченный из ножен, должен отведать крови. Иначе в другой раз он подведёт. Это снова дурацкий идеализм. За такие сентенции он получил бы от Деда крепкий подзатыльник. Но Ксенофонту, воспитанному на определённых книгах, этот пафос был жизненно необходим как подпитка. На чекистском материалистическом фундаменте, который пытался заложить под него Дед, он долго не устоит. Вовремя надо было закладывать. С детства, а не в студенчестве, когда Мастер за них взялся всерьёз.
В общем, без агитации было не обойтись. Ксенофонт решил проверить, насколько он сохранил за время отсидки способность заражать своими идеями. И выбрал для этих целей молодых, отчаянных и непокорных. Почитав вечером интернет, он узнал о людях с активной антивоенной позицией, не боящихся публично выразить её как в интернете, так и на улице. Выходят с плакатами и стоят, чтобы заявить о себе. Их забирают, штрафуют, сажают. Патриоты-милитаристы отнимают у них плакаты, обзывают и даже бьют. Но они не унимаются. Они, безусловно, смелые. При такой травле решимость не каждому дано проявить, когда их позиция непопулярна в обществе и опасна. У них есть молодость и стойкость. Но их деятельность контрпродуктивна. Их бы решимость направить в русло правильных идей… Ксенофонт решил начать агитацию с них.
На следующий день, в воскресенье, ему повезло встретить одного активиста на площади Свободы, в сквере возле памятника Ленину, недалеко от здания Кабмина Татарстана. Серёга гулял по центру родного города, совмещая приятное с полезным. Радовался возвращению домой, наслаждался солнцем, ел мороженое, которого не видел два года, и искал. Он успел до того, как местного Махатму Ганди скрутили.
Невысокий смуглый паренёк лет двадцати развернул плакат с надписью на французском языке: «Guerre ; la guerre!». Хитрый ход. Видимо, менты его ещё не приняли потому, что не знают перевод написанного на плакате. «Война войне!» Лозунг французских левых студентов. В восьмидесятых им были исписаны парижские стены.
– Чё за агитация, зёма? – подошёл к активисту Ксенофонт, прикинувшись валенком. – На вольтанутого косишь?
– Антивоенная агитация, – не понял издёвки пикетчик. – «Война войне».
– И как же ты, фуфел голимый, без войны вопросы решать собрался?
– Я попрошу выбирать выражения! – насупился парень.
– Да выражения выбирать я лучше тебя умею! – вскинулся Ксенофонт. – Ты мне фуфло вкручиваешь, а я тебя на этом фуфле ловлю! Сам суди, фраерок: ты требуешь войну прекратить, а с той стороны, допустим, её не прекращают. И что ты делать будешь, когда тебя в одну калитку начнут утюжить? Отнестись с пониманием?
– Россию никто не бомбит, не болтайте глупостей! А война нужна одному человеку – президенту! Он может и должен её прекратить, потому что в двадцать первом веке война на территории Европы недопустима.
– Думаешь, президент увидит, как ты тут кадыком стучишь?
– Я стою, чтобы заявить, что я против. Чтобы донести до людей…
– Да не ты донесёшь, а на тебя донесут, Ермолай! – перебил активиста Серёга. – Тебя мусорня с минуты на минуту примет! Не, земеля, ты конкретно на вольтах!
– Я тебя не понимаю, – признался пикетчик.
– Я тебе дело предлагаю, корефан, – понизил голос Ксенофонт. – «Миру – мир!» помнишь чей лозунг был? Советский. Это тогда был мир, потому что мы его поддерживали. Сейчас буржуи при власти что у нас, что у них. Какой при них может быть мир? Наши им соляру для танков и уран для ядерки продают, силой их накачивают. В войну нас всё равно втянут – не те, так другие. Главное ведь, за что воевать. Айда вместе со мной на передок, кореш. Будем воевать за советскую власть, за трудовой народ, за диктатуру пролетариата…
– Отвали, провокатор! – шарахнулся от Серёги пикетчик. – Коммунист недобитый!
– «Коммунист недобитый»! – передразнил его Ксенофонт смешным голосом. – А кто из нас двоих стоит под памятником Ленина с лозунгом французских леваков? Дундук, буржуям война выгодна! Они торгуют друг с другом, пока наши и украинские пацаны друг друга мочат! Ты думаешь, их кому-нибудь жалко? Сверни свою бумагу, пока не поздно, и айда до Чёрного озера прогуляемся, я тебе полный расклад по теме дам…
– Так, что здесь происходит? – двое патрульных будто из-под земли возникли.
– Да всё ништяк, начальник! – тут же артистично улыбнулся Ксенофонт, как привык на зоне, во время вертухайского шухера. – У пацанчика малость в кумполе свистит. Вот в чувство его привожу…
Старший наряда ППС пристально посмотрел на Серёгу. Длинные волосы и борода не скрывали волчьего взгляда, холод которого фальшивая улыбка не могла затмить. Так умели смотреть лишь вернувшиеся из мест не столь отдалённых, и патрульный это хорошо знал. Менты и зеки всегда узнают друг друга в толпе. Ясно, что организатор этого наглого пикета возле самого Кабмина не этот патлатый. Уголовники таким не занимаются. Не по их блатному реноме. Старший наряда перевёл взгляд на «пацанчика».
– Вам придётся пройти с нами в машину, молодой человек.
– Начальник, отпусти под мою ответственность, – вкрадчиво стал просить Серёга. – Он ничё не нарушил. У него на бумаге по-иностранному написано, это не запрещено же…
– Мы знаем, что там написано, – вмешался второй патрульный, продемонстрировав экран своего смартфона, где с помощью онлайн-переводчика значился смысл.
«Вот мусора пошли продвинутые, – с досадой подумал Ксенофонт. – И я, мудак, не успел. Елдачу с ним, а надо было первым делом бумагу у него отжать. Потом уже агитировать. Не впервой мне гоп-стопить…»
В результате у Ксенофонта проверили паспорт, а паренька забрали вместе с плакатом. Может, сразу отвезут в Центр по противодействию экстремизму, куда Серёгу два года назад привозили. Здесь недалеко. В любом случае придётся искать нового молодого, отчаянного и непокорного. А их, небось, всё меньше и меньше.
Но больше антивоенные активисты Ксенофонту не попадались. Ни назавтра, ни в последующие дни. Боятся люди. Антивоенную аватарку в социальной сети разместить уже считается пределом мужества. Однако в интернете открыто агитировать на фронт станет лишь безумец. Да и не в правилах Серёги было в сети кого-то убеждать. Он предпочитал с глазу на глаз общаться, дабы сразу понимать, что за человек перед ним. К тому же молодые, отчаянные и непокорные в основном были студентами, которые ушли на каникулы. При желании можно было найти литературный марксистский кружок, но там публика бдительная, к неофитам относится настороженно, и Ксенофонта с его предложениями немедленно пнут под зад как жандармского провокатора. Словом, гиблое дело.
Вскоре Серёге наскучило бесцельно шататься по городу. Все родные места он давно обошёл, к воле порядком адаптировался и городской зной начал воспринимать, как и большинство горожан, с досадой. Это в первые дни свободы казалось, что по сравнению с душным автозаком, возившим его на суд через невыносимые знойные пробки летом двадцатого, сегодняшняя жара – просто манна небесная. По прошествии дней эйфория значительно притупилась, и Ксенофонт решил сменить обстановку. Отправиться в поход по марийским лесам и озёрам. На пару суток для начала, а там насколько припасов хватит. Нужно было закупиться, набить рюкзак всем необходимым, и с этой целью он пошёл в торговый центр «Носорог», располагавшийся в его районе, где возле эскалатора нос к носу столкнулся с Денвером.
– Ксенофонт?! Ха! Ну ничего себе, дружище! Что с людьми делает косметолог по имени Время! Если б мне Руслан вашу фотку не скинул, хрен бы тебя узнал!
Друзья сдержанно обнялись, и Ксенофонт поймал себя на мысли, что тоже узнал Денвера больше по голосу, нежели визуально. Нет больше коренастого Денвера-борца с его бычьей шеей, рельефной мускулатурой и ручищами, словно рельсы. Перед ним стоял такой же худосочный, как он сам, нескладный и жутко бледный для разгара лета товарищ, ни капельки не загоревший, словно пол-лета провёл на больничной койке. Быть может, он и впрямь после той расправы (по вине Ксенофонта, между прочим) периодически ложился. Руслан говорил, что здоровье ему тогда порядком подорвали. Словом, косметолог по имени Время, как выразился Денвер, поработал за эти два года над всей троицей.
– Я не стал тебе звонить, чтобы не беспокоить, – объяснял Денис, когда они сели за столик в фудкорте на верхнем этаже. – Понимаю, что ты какое-то время хочешь побыть один, с матерью навидаться, к воле привыкнуть, погулять… Ждал, когда ты сам на связь выйдешь, короче…
– А я, грешным делом, думал, аля-улю, мой старый кореш, – исподлобья глянул на него Серёга.
– Из-за того случая с речпортом? Ну как можно такое думать о друзьях, старик? Мы же вместе мутили эту движуху, я наравне со всеми подписался, меня никто не заставлял. Более того, я им не сдал тебя и сделал всё, чтобы проблему замять. А так бы они и с зоны тебя дождались, не обломались бы… Ещё есть насчёт меня сомнения?
– Хочешь, я этим людям беспредельным предъяву кину? – неожиданно предложил Ксенофонт. – А будут базлать – перо в бок.
– А вот это ни к чему, старик, – решительно отказался Денвер. – Мне криминальные войны в моём городе не нужны. Я тут ещё жить и работать собираюсь. Я ведь тоже почти семейный человек. В сентябре у меня свадьба.
– Поздравляю, – усмехнулся Ксенофонт. – Меня пригласишь?
– Раньше бы ты такого вопроса не задал, – с огорчением заметил Денвер. – Вы с Русланом на моей свадьбе – это само собой разумеющееся присутствие. Даже не обсуждается. Я больше того, тебя хотел попросить свидетелем у меня быть.
– Спасибо, Ден, – смягчился Серёга. – Я её знаю?
– Девушку? Нет, не знаешь. Год назад познакомились на сабантуе.
– Татарка, что ли?
– Ну! – засмеялся Денвер. – Думал, тебе одному можно с татаркой шуры-муры?
Ксенофонт сразу перестал улыбаться, а Денвер виновато осёкся, поняв, что сболтнул лишнее. Не стоило напоминать Серёге о былой любви. Денвер исподволь посматривал на помрачневшего товарища. Они с Русланом оба понимали, что их общий друг из тюрьмы не вернётся прежним. Станет замкнутым, настороженным и обиженным на мир. Но рассчитывали помочь ему и с возвращением в относительно добрый мир вольных людей, и с работой, и с налаживанием личной жизни.
А Ксенофонт на самом деле думал о другом. Плевать он хотел на воспоминания о своей бывшей, поскольку была она в другой реальности, не имевшей сейчас значения. Он с горечью пришёл к выводу, что всё закончилось. Формально у него оставались два друга, но по факту их уже нет. В лагере один старый сиделец ему как-то сказал: «Если у тебя к пятидесяти годам остался хотя бы один кореш, то ты уже фартовый малый». Серёге тридцать шесть, и совсем скоро оба его лучших и единственных друга отдалятся от него на космическое расстояние, погрузившись совершенно в иные, чужие и незнакомые ему заботы. Они оба имеют на это право. Семья – это святое, и его тоже воспитывали в такой системе координат. Он сам проделал путь к семейному счастью длиной в десять лет. Ждал единственную, кроме которой не мыслил жизни под одной крышей ни с кем.
Просто ему стало ясно, что в жизни друзей не осталось места подвигу. Он решительно передумал рассказывать им о том, куда в ближайшее время намерен отправиться. Ведь они заводят семьи, наивно рассчитывая, что им удастся жить в мире, любви и заботе о своём потомстве. Они забыли уроки Деда, которые не ограничивались мордобоем, а доподлинно спрогнозировали будущее, уже наступившее. Теперь их втянут в войну помимо воли, и вопрос лишь в том, когда именно это произойдёт. Украина – всего лишь начало глобальных процессов переустройства мира, и бывшие граждане скоро превратятся в человеческий ресурс, который нужен этой войне. Их обоих мобилизуют и пинками загонят под ружьё.
Но можно сыграть на опережение. Воспользовавшись ситуацией, пойти и объяснить братскому народу некогда советской Украины, что его обманывают. Что их псевдопатриотическая пропаганда, вешающая лапшу на уши, – всего лишь зеркальное отражение пропаганды нашей, над которой они смеются. Что империалисты не желают блага ни нам, ни им, но их полностью устраивает наша взаимная бессмысленная грызня. Разумеется, придётся пойти туда с оружием. Кто же в зону боевых действий ходит безоружным? Он не протестантскую проповедь идёт толкать, а конкретно агитировать массы на вооружённое восстание против эксплуататоров. Так ведь и Че Гевара шёл по джунглям Латинской Америки защищать угнетённых с автоматом наперевес. В его пути было намного больше смысла, чем в той конечной остановке, куда приехали Денвер и Руслан. Жаль, но, похоже, Руслан не увидит друга коллегой по работе, а Денвер не сведёт его на свадьбе с симпатичной свидетельницей. Серёга уже принял решение. Воин не отступает, у него девиз «ни шагу назад».
Несколько дней спустя он повстречался с тем, кого искал. Современный интернет позволяет коммуницировать даже с теми, кто в окопах на чужой земле. О тех же, кто пока в России, и говорить не приходится. В обед Серёга сел за столик возле панорамного окна в ресторане «Узбекистан». Попивая душистый чаёк из пиалы, он ждал встречи с вчерашним виртуальным собеседником в «Телеграме».
За окном он наблюдал картину. На единственное пустующее место, отмеченное на асфальте разметкой стоянки для инвалидов, нагло заехал серебристый угловатый внедорожник, отдалённо по форме напоминающий русский «уазик», но превосходящий его по всем параметрам так же, как современный круизный лайнер превосходит древний затонувший «Титаник». На круглом чёрном логотипе под капотом было написано «Brabus». Серёга не знал, что это за зверь, но ясно, что тачка нереально крутая. Из машины вышел солидный, дорого одетый холёный тип, на инвалида совершенно не тянувший. Вряд ли его по жизни вообще заботили такие мелочи, как соблюдение прав маломобильных групп населения. Что-то в нём Серёге показалось знакомым. Он под чаёк принялся вспоминать, где видел этого хозяина жизни.
Когда солидный прошёл в ресторан и занял следующий столик у окна, сев лицом к Серёге и молча, как должное, взяв меню из рук официантки, всё стало на свои места. Ксенофонт узнал его. Это сосед Денвера. Весной двадцатого он стал первой жертвой хулиганских акций троих друзей. Они устроили ему показательный, но не принесший значительного ущерба поджог автомобиля. Другого внедорожника, чёрного цвета. Серёга ещё наблюдал, как владелец с двумя соседями оперативно потушил возгорание. Автомобиль по виду был таким же. Но то был «мерин», Серёга помнил точно, поскольку «Мерседес» – одна из немногих марок заграничных машин, которую он знал. Теперь сосед Денвера ездит на каком-то «Брабусе». Учитывая, что машин с таким логотипом Серёга не встречал, ясно, что тачка такая же элитная, как и подожжённый «Гелендваген».
Ксенофонт с ходу определил, что тип этот не из авторитетов. Блатных Серёга навидался и на крытке, и на зоне. Обыкновенный коммерс, поднявшийся на удачной спекуляции. Ксенофонт презирал эту породу. Классовые враги. Серёга, по классике марксизма, считал, что диалог возможен лишь с мелкими хозяйчиками по типу всяких ларёчников, владельцев придорожных СТО, вулканизаторщиков, рыночных торговцев и прочих трудяг, вкалывающих на себя ещё рьянее, чем рабочие на начальство. А крупных спекулянтов или ростовщиков надлежало уничтожать как класс, конфисковав всё их имущество.
– Ты Ксенофонт? – размышления на тему классовой борьбы оборвал грубый голос нарисовавшегося возле столика плотного, подтянутого короткостриженого мужика с выпирающей вперёд челюстью и свирепым взором.
Он без приглашения плюхнулся на диван против Серёги, заслонив своим массивным телом коммерсанта с ключами от «Брабуса». На нём была одета чёрная футболка с изображением латинской буквы «Z» с черепами по обоим углам.
– Я на Бульдога откликаюсь, – представился визитёр. – О чём говорить хотел?
В зале ресторана музыка играла негромко, но так, чтобы с соседних столиков, расставленных на приличном расстоянии друг от друга, никто не имел возможности вслушиваться в чужой разговор. Да и народу в зале было мало. В столь дорогой ресторан ходят по хорошему поводу и нечасто. Просто обедать здесь могут позволить себе лишь такие, как бизнесмен, ожидавший своего заказа за спиной Бульдога. В общем, уши никто не грел и говорить можно было в полный голос.
– Мне в «Сектор Зет» нужно попасть, – сразу объяснил Серёга то, ради чего назначил эту встречу. То, о чём Бульдог и так догадывался.
– А чего к нам решил? В военкомат идти грехи прошлой жизни не дают? – догадался Бульдог. – Где зону топтал, сколько чалился?
– Двушка на общем режиме в Мордовии.
– Кем сидел?
– Мужиком.
– А по виду приблатнённый, – оценивающе глянул Бульдог. – Стало быть, на экскурсию в зону сходил… О нас откуда узнал?
– Так в зоне и узнал, – Серёга рассказал про лысого кощея в натовской форме, по весне приезжавшего вербовать зеков на украинский фронт.
– Это наш Команданте, – с уважением объяснил Серёге Бульдог. – Он лично по зонам ездит. Ему можно вообще всё. Кстати, если к нам попадёшь, так его и зови – Команданте. Он откликается на это погоняло. Только предупредить тебя хочу, Ксенофонт. У нас такого маразма, как в армии, нету, но и с дисциплиной строже. Дезертиров мы не отдаём военному следствию, а убиваем, как только настигнем. За неисполнение своего приказа Команданте лично прострелит башку. За пьянку и ширево – пуля перед строем. Женщин насиловать в тех районах, куда мы заходим, – пуля перед строем… Мародёрство – по ситуации. Что-то законный военный трофей, за что-то накажем. Не пулей, конечно, но тоже больно. Иначе мы просто задачи не выполним. На западном направлении сейчас кровавое рубилово. За один месяц потери больше, чем в Афгане за все десять лет. «Сектор Зет» в авангарде. Поэтому хорошо подумай, пока ты ещё здесь.
– Я хорошо подумал, – спокойно отвечал Ксенофонт. – Я с вами.
– Сдохнуть у нас проще, чем вернуться, – пробовал его отговорить Бульдог. – А можешь и обрубком уйти.
– Я обрубком не останусь, – твёрдо заявил Серёга. – Если мне в бою оторвёт руку или ногу, уйду красиво. Как Александр Матросов.
– Мы только за, – одобрил такую идею Бульдог. – Тогда могу дать на сборы три дня. Чисто с мамой попрощаться. Больше не могу: люди нужны позарез.
– Да мне больше и не нужно. А маме я вообще ничего не буду говорить. Иначе она сделает всё, чтобы я туда не поехал. Так что мне не с кем прощаться.
– Как знаешь, – пожал плечами Бульдог. – У нас всё по чесноку: маме твоей за кровь компенсация будет передана. И пока воюешь, хорошие деньги будешь получать. Кстати, Ксенофонт! Ксенофонт… Ты на зоне тоже на это погоняло откликался?
– Нет, – признался Серёга. – Там было другое.
– И?
– Диссидент, – неохотно назвал Серёга тюремную кличку.
Бульдог в ответ на это заржал на весь зал. Эта погремуха прилипла к Серёге ещё в СИЗО, а затем он уехал с ней по этапу. Погоняло, данное в тюрьме, ни в одном загсе не сменишь. Ещё пять раз сядешь – пять сроков будут звать, как в первый раз нарекли. Поскольку он один из всей хаты заехал по экстремистской статье, его нарекли Диссидентом. Логика простецкая: против государства пошёл? По политической? Значит, будешь Диссидент. Серёга резонно отвергал такое обозначение, но пришлось смириться. Ведь были в арестантской среде кликухи и похуже. Ему встречались Гной, Жаба, Прыщ, Слизь и Перхоть. Притом это были не какие-то черти или чушкари, а нормальные мужики. И ведь не обижались, отзывались…
Отсмеявшись, Бульдог заявил:
– Не, это тоже не годится. И Ксенофонт не канает. Понимаешь, у тебя будет свой позывной. Он должен быть таким, чтоб любой чурка выговорил. Будешь… Будешь…
Бульдог пристально вгляделся в него, заострил внимание на опускавшихся к плечам Серёги густых волосах и выдал:
– Будешь Леший. Точно! Всё, ты – Леший.
Так Серёга Ксенофонтов получил третью по счёту в своей жизни кличку. Он надеялся, что последнюю. Спорить не стал, но спросил:
– А у вас волосы оставить можно?
– У нас не армия, всё можно: волосы, бороду, дреды, ирокез… Главное, чтобы воевал исправно и приказы выполнял. Всё, Леший, бывай! Через пару дней напишу тебе, и мы повстречаемся вновь, чтобы тебя уже забрала машина.
– Есть одна делюга, – задержал Бульдога Ксенофонт, понизив голос, насколько это возможно под аккомпанемент популярного советского узбекского ансамбля «Ялла». – Тут лох один сидит позади тебя. Может, обратил внимание…
Бульдог, не оборачиваясь, кивнул: видел, мол.
– Лох очень упакованный, – продолжал Серёга. – Вон та серебристая тачка за окном его. Я его знаю, а он меня нет. Короче, его можно нахлобучить.
– Без меня, – решительно встал со своего места Бульдог. – Я недавно с передка, хочу пока на гражданке побыть и желательно на воле. Решай его один. Если примут, с зоны тебя вытащим. Да что там с зоны – тебя Команданте уже с кичи заберёт.
– Это я и хотел узнать, – улыбнулся Ксенофонт.
– Только без мокрухи! – предупредил Бульдог. – С неё просто так не соскочить. С зоны-то тебя заберут и под мокрой статьёй, но пока суд да дело – сам понимаешь… Люди сейчас на фронте нужны. Некогда ждать, пока мусора дело твоё размотают.
– Кончать его не собираюсь, – заверил Ксенофонт на прощание. – Я не мокродел.
– Придётся им стать через три дня, – напомнил Бульдог и ушёл.
Вечером Ксенофонт сидел в знакомом и родном дворе Денвера на скамейке через два подъезда от него, наблюдал и ждал. Денвер при встрече успел обмолвиться, что больше не живёт в этом доме. С девушкой снимает квартиру где-то на Чистопольской. Значит, здесь не появится. Его соседям Серёга и в прошлые годы не особо примелькался, а уж теперь, после двух лет отсидки да с новым имиджем, его и подавно никто здесь не признает. Серёга готов был ждать, сколько потребуется. Час, два, ночь… Ждать его научила зона. Полезный навык. На войне тоже пригодится, если в снайперы определят или если придётся в засаде сидеть. Да и в принципе война уважает терпеливых и выдержанных. Так Дед говорил.
Зона отучила от привычки бесцельно тереть экран смартфона, который сейчас пришлось отключить, поскольку преступление не совершают даже с простым кнопочным телефоном. Чего уж говорить о современном, с интернетом? Ксенофонт не боялся называть вещи своими именами, не прикрывал свои противозаконные планы эвфемизмами. Это не акция, не классовая борьба, не попытки восстановить социальную справедливость, наказав зарвавшегося мажора. Это преступление. Он не боялся, и ему не было кого-то жаль. Буквально через пару дней для него перестанут иметь значение какие бы то ни было законы. Не только российские, но и в целом человеческие. Кругом будут жестокость, страдания, боль, кровь, рваные тела и трупы. По сравнению со всем этим многократно меркнет то, ради чего он поджидал свою жертву.
Серебристый «Брабус» резво промчался по узкой дороге вдоль тротуара, подъездов и припаркованных машин, будто по магистрали. Лихо воткнулся в свободное место возле подъезда Денвера, и его рычащий, как у заграничного грузовика, мотор стих. Спутать этот автомобиль с другим нельзя. Второго такого в этом дворе быть просто не могло. Солидный вылез из кондиционированного кожаного салона, прижимая к уху трубку сотового телефона:
– Попозже уж! Дай хоть домой зайду… – реплика, обращённая к телефонному собеседнику, оборвалась звякнувшим домофоном и закрытой дверью подъезда, поглотившего солидного. Но даже из столь краткого монолога следовало, что он ещё куда-то собирается ехать. Ксенофонт, готовый ждать жертву сколько потребуется, вплоть до завтрашнего утра, оживился.
Расчёт Серёги был прост. При выезде со двора, на улице Мусина, была заправка, рядом с которой размещался павильончик с круглосуточно светящейся вывеской «Вулканизация». Его отлично видно с дороги в любое время суток, и солидный, живший в этом доме, не мог о нём не знать. Выйдя из подъезда и обнаружив спущенное колесо, он вряд ли станет заморачиваться с запаской. Просто поднимет машину домкратом, снимет и отвезёт ремонтировать колесо к ближайшей вулканизации на такси. Или соседа попросит подсобить.
Финский ножик в руке у Серёги будто материализовался из воздуха. В зоне научили извлекать заточку едва уловимым движением руки. Вот на тебя прёт буром какой-нибудь качок, а вот он уже с широкими от ужаса глазами хватается за окровавленное брюхо и медленно оседает на пол, стремительно теряя кровь из дыры проникающего ранения. Между одним и другим действием не больше секунды. К счастью, действовать таким образом за свой срок Серёге не приходилось, но навык незаметно извлекать нож остался. Он решительно подошёл к «Брабусу» и что есть силы вонзил острие финки в бок шины левого переднего колеса, чтобы хозяин сразу заметил неисправность. Испустив шипение, лишённое давления колесо быстро выдохлось, а машина «охромела», припав левым передним бампером к бордюру.
Прохожих было немного, возможных свидетелей Серёга не боялся. Разговаривать его за два года научили так, чтобы сделать себя правым, даже если он не прав. На любое замечание он готов перейти в словесное контрнаступление. И на правилку поставить, и предъяву ответную кинуть, и разговором на фене вогнать в ступор. А особо настырного готов был разить тем же ножом. Не наглухо, но по рукам надавать так, чтобы пущенная кровь отбила желание продолжать попытку спросить с него за колесо чужого «Брабуса».
Результат превзошёл ожидания Ксенофонта. Коммерсант, выйдя из подъезда и с ходу заметив, что переднее колесо держится на голом диске ценой в новые «Жигули», сперва пнул по этому колесу, будто желая удостовериться, что с ним что-то не так. Затем извлёк из кармана телефон и хотел кому-то позвонить, но раздумал, убрал мобильник и замер, глядя в одну точку, будто напряжённо вспоминая что-то. Постояв так с минуту, он пешком двинулся прочь со двора. Серёга проследовал за ним на дистанции и убедился, что солидный держит путь прямиком к вулканизации. Он не стал утруждаться, доставать домкрат, снимать колесо, а договорился с вулканизаторщиком, чтобы тот сам пришёл к машине и поставил запаску.
Во двор коммерс вернулся вместе с пожилым, добродушным на вид пенсионером, хозяином вулканизации. У того при себе был удобный крестообразный ключ с насадками на разные болты. Воспользовавшись заводским домкратом «Брабуса», дедушка ловко отвернул и откатил колесо, расчехлил и снял с задней двери запаску, поставив её на пустующее место, а испорченное колесо закинул в просторный багажник. Затем они вместе забрались в машину и поехали в павильон вулканизации, чтобы отремонтировать боковой порез. Серёга на пару минут опередил и к их приезду уже занял позицию между автозаправкой и вулканизацией, наблюдая за процессом.
Сквозь окно павильончика было видно, как вулканизаторщик что-то показывает и объясняет владельцу «Брабуса» в процессе ремонта. Тот понимающе кивал. Несомненно, опытный вулканизаторщик определил, что это умышленный прокол, и сообщил владельцу внедорожника. Что тот подумает? Возможно, колесо порезал кто-то из завистливых обитателей этого двора из старых серых панелек. Не понравилось кому-то, например, как владелец «Брабуса» гоняет по двору, подвергая опасности прохожих, и решил мелко отомстить ему. Главное для Серёги было то, что оба стояли спиной к двери павильона, а машину коммерс не запер, видимо, полагая, что к такой солидной тачке обычный смертный на пушечный выстрел не приблизится.
Кто-то другой, может, не приблизится, а Серёга именно на это рассчитывал и надеялся. Бесшумно открыв заднюю правую дверцу, он в сгустившихся сумерках прошмыгнул в просторный салон и залёг на удобный чёрный кожаный задний диван. Пока вулканизаторщик возился с колесом, обрабатывая его специальным клеем, пока откручивал запаску и ставил колесо на место, пока вешал запаску на заднюю дверь, обратно застёгивая блестящий чехол в цвет кузова, на улице окончательно стемнело. Серёга тенью лежал на сиденье в свете фонарей, словно хищник, поджидавший добычу.
Рассчитавшись с добрым вулканизаторщиком, солидный с явным облегчением сел за руль, торопливо выехал на Мусина и погнал в сторону проспекта Ямашева. Если бы на дворе были девяностые или хотя бы двухтысячные, когда такие ходячие денежные мешки отстреливались, как рябчики, мужик непременно осмотрел бы салон и в довершение заглянул под днище в поисках взрывного устройства. Этот же и после подозрительного прокола колеса без задней мысли сел за руль и поехал. Видно, очень торопится. Ремонт колеса явно порушил серьёзные планы на вечер.
Ксенофонт бесшумно поднялся. Левой рукой он схватил жертву за подбородок, а правой упёр острие финки аккурат в адамово яблоко. От неожиданности мужчина резко ударил по тормозам. «Брабус» замер как вкопанный. Сзади послышался протяжный возмущённый сигнал. «БМВ», не соблюдавший, как водится в Казани, дистанцию, лишь благодаря отличным германским тормозам не воткнулся в зад «Брабусу».
– Прижмись, чтобы не мешать никому, – негромко и спокойно приказал Серёга. – Обе руки держи на баранке, не убирай.
Водитель, шокированный не столько ножом у горла, сколько возникновением незнакомца там, где его появление исключено, послушно увёл автомобиль вправо. Улица в этом месте была узкой, но поток в такой час не плотный. Объехать «Брабус» не составляло труда, а рассмотреть происходящее в салоне в темноте походя невозможно.
– Как ты… Как ты сюда попал? – тщетно пытался разглядеть преступника в зеркало заднего вида ошеломлённый автовладелец.
– Зубы не суши, – продолжал командовать Ксенофонт, проигнорировав глупый вопрос. – Дёрнешься – мессер войдёт в кадык. Зажмуришься сразу. Будешь слушаться – поживёшь ещё.
– Что тебе нужно? – не шевелясь, одними губами спросил сосед Денвера.
– Ты мне должен, – объявил Ксенофонт.
– Что должен?
– Деньги.
– Деньги? – удивился мужчина. – Погоди… Так ты что, от Нуриева, что ли?
«От какого Нуриева?» – чуть машинально не выпалил Ксенофонт.
До него моментально дошла суть происходящего. Оказывается, этот коммерс – должник некоего Нуриева. Но разве такие люди бывают кому-то должны? Серёге всегда казалось, что в должниках по жизни ходит лишь обросшая кредитами да микрозаймами беднота. От бедноты всем что-то нужно: коллекторам, приставам, налоговым инспекторам, коммунальщикам, депутатам… Владельцы «Брабусов», как думалось Серёге, по определению, лишены таких забот. Оказывается, и они бывают кому-то в этой жизни должны. Серёга готовился применить старую схему развода на бабки, которую знал со студенческих лет. Так блатари возле его института разводили лоховатых студентов. «Ты бабу изнасиловал, – атаковали блатные жертву неожиданным обвинением. – Гони лаве, чтобы вопрос решить». Растерянный и перепуганный студент, глядя на эти страшные протокольные морды, не решался даже оправдываться, отдавая уголовникам все имевшиеся ценности: деньги, сотовый телефон, часы, цепочку, новую куртку… Вымогательство легче разбоя, и блатари это знали. Сейчас эта схема не имела смысла, поскольку лох сам подкинул Серёге нужную идею, которую он с готовностью подхватил.
– От Нуриева. Догадливый ты, Ермолай.
На зоне Ермолаем принято было называть простоватого и недалёкого человека.
– Меня зовут Рустам, – обиженно поправил сосед Денвера.
– Хочешь правду? – усмехнулся Ксенофонт. – Мне по хрен, как тебя зовут. Гони хрусты, босс нервничает.
– Кто ж с собой такие деньги возит? – резонно заметил Рустам. – Наличку, какая была, всё в вулканизации оставил. Остальное на картах.
Серёга такой вариант предвидел. Он и до тюрьмы привык, что тугие кошельки, толстые пачки купюр и тяжёлые монеты постепенно сменяют компактные пластиковые карточки. Поэтому предварительно купил в аптеке необходимый набор вымогателя.
– Не прибедняйся, Рустик, – хмыкнул Ксенофонт. – Доставай свои карты. Только без нервов, не то пику в шнифты воткну.
Сосед Денвера послушно извлёк из кармана и показал карты двух банков.
– Открывай на телефоне приложения банков и свети, что там, – приказал Ксенофонт. И, заметив, что жертва решила заупрямиться, пригрозил: – Вырежу шнифт, потом второй… Потом лопухи отрежу… Всё равно ведь пароли скажешь, только здоровья былого уже не вернёшь. Поэтому свети, пока у тебя все запчасти на месте.
Рустам показал Серёге на экране содержимое банковских счетов. Ксенофонт присвистнул, увидев эти шестизначные числа. Держа острие ножа возле глаза в готовности мгновенно лишить жертву одного из органов зрения, Ксенофонт свободной рукой извлёк из кармана шприц и что есть силы вогнал тончайшую иглу жертве в шею.
– Ты чё, сука! – заорал от боли Рустам. – Чё делаешь!
– Спокуха, Рустик, – невозмутимо выдавил странное содержимое шприца Серёга, после чего обозначил: – Теперь слушай сюда. Я вколол тебе яд. Подействует он не сразу. Сейчас мы едем до банкомата, где ты снимешь с обеих карт лаве. Времени, чтобы выдернуть оттуда бабки и вернуться, у тебя мало. Вернёшься – вколю противоядие. Если надумаешь от меня двинуть или мусорню навести – я вот эту ширку с противоядием выливаю. Дальше тебе уже ни один лепила не поможет. С этого яда не сдохнешь, но превратишься в овощ. Будешь по гроб жизни на стуле сидеть с открытым хавальником, слюни ронять и ссаться под себя.
– Да я ж Нуриеву больше торчу раз в десять, – пробовал спорить Рустам.
– Задолбался он ждать, Рустамчик, – спокойно убрал нож Ксенофонт. – Всему терпению приходит конец. Дёргаешь ты от него, вот он и пошёл на крайние меры. Поэтому притарань пока, что есть. Курочка, как известно, по зёрнышку клюёт.
– Да кто от него бегает? – возмущался сосед Денвера, трогая машину с места. – Я ему буквально неделю назад сказал: тендер возьмём, генподрядчик аванс перечислит – сразу половину закину!
– Ты строитель, что ли? – полюбопытствовал Серёга.
– Я строю социально значимые объекты по всей республике, – гордо отвечал Рустам. – Парк «Мадагаскар» знаешь? Это мой проект и моя работа.
– Самый говняный парк в Казани, – оценил Ксенофонт.
Они молча доехали до торгового центра «Носорог», на первом этаже которого размещались банкоматы. Серёга, державшийся неподалёку и внимательно наблюдавший за манипуляциями Рустама, до последнего не верил, что тот снимет и отдаст деньги. Трюк с липовым ядом в шприце известен всем, кто в детстве засматривался боевиками. Героя Курта Рассела почти так же бандиты отправили в банк снимать деньги со счетов. Правда, там у них ещё жена главгероя в заложниках находилась. Но то ли Рустам тех фильмов не смотрел, то ли напрочь забыл, но поверил и послушно снимал наличку. Хотя, скорее всего, своего кредитора Нуриева он боялся ещё больше, чем садиста с ножом и шприцем. Серёге невероятно повезло прикинуться посланцем от кредитора. В противном случае Рустам либо ещё в машине предпринял бы попытки отбиться, либо в торговом центре нашёл способ сообщить о вымогателе охране. Ксенофонт был готов в любой момент метнуться к выходу. Он уже наметил пути отхода: неподалёку от обширной автостоянки была роща, в зарослях которой во тьме можно скрыться, оторвавшись от преследования охраны или полицейского патруля. Главное – успеть сделать этот рывок через хорошо освещённую парковку на глазах у множества посетителей торгового центра.
– Здесь лимон, – протянул Рустам Серёге пачку пятитысячных купюр, когда они вернулись в машину. – Всё, что удалось наскрести. Я почти все банкоматы выпотрошил, но у всех лимит на снятие налички. Не веришь – сходи сам проверь.
– Верю, Рустик, – понимающе кивнул Ксенофонт, рассовывая деньги по разным карманам. На зоне ему про этот лимит рассказывал один громила, сидевший как раз за то, что до полусмерти избил бизнесмена с целью вызнать у него ПИН-код к банковской карте. Он смог снять по лимиту всего сто пятьдесят тысяч из имеющихся шести миллионов на счёте, после чего карту заблокировали, а громилу повязали.
– Давай противоядие, – потребовал Рустам.
– Ты чё, фраерок, повёлся? – усмехнулся Ксенофонт, открывая пассажирскую дверцу. – Воистину, лох – это судьба, Рустик. Я тебе витамин группы «В» вколол. Он в любой аптеке продаётся. Здоровее будешь. Бывай.
– Слышь, чертила! – прокричал в спину торопливо удаляющемуся Серёге Рустам. – Я ведь могу тебя целью всей своей жизни сделать! С Нуриевым я рассчитаюсь, а вот тебя, сучонок, найдут, и в жопу тебе десять кубов серной кислоты вколют!
– Я тебе даже скажу, где меня искать, – повернулся к нему Ксенофонт. – Приезжай с кентами в западный Донбасс. За чертилу там побазарим.
– Так ты оттуда, что ли? – опешил Рустам, почти перейдя на шёпот. – С войны вернулся?
Ксенофонт не ответил. Коммерс ему больше не был интересен. Требуемое он получил, а теперь следовало уходить отсюда как можно скорее. Несомненно, сейчас ограбленный позвонит Нуриеву, выяснит, что тот никого не отправлял нахлобучивать должника, и уже этой ночью на Ксенофонта откроется сезон охоты. Кто будет идти по его следу? Если Рустам вправду строитель и бизнес его легален, то сообщит о нападении в ментовку. Если завязан с татарской криминальной элитой, то облаву будет устраивать братва. И то, и другое не предвещает ничего хорошего. Первые закроют Серёгу в тюрьме, куда он дал себе слово никогда больше не возвращаться. Вторые заставят вернуть деньги с процентами и штрафами, а после завалят. Бульдог заберёт его через три дня. Это время нужно где-то переждать. И адрес лёжки не должен быть известен никому. Даже Бульдогу.
Домой он всё же заскочил на свой страх и риск, надеясь, что столь оперативно пробить адрес не успеют. Всё же он не чекиста обобрал, а обычного коммерса, ради которого подрываться ночью едва ли станут. И у ментов, и у братков коммерс считается дойной коровой. Он платит – они ведут поиски. Перестаёт нести бабки – все кладут с прибором на его проблемы. Иного предназначения, кроме источника бабла, у коммерса не существует. Это Серёге на руку.
Мать уже спала, и попрощаться они не смогут. Завтра она уйдёт на работу, даже не подозревая, что сына больше не увидит. Оттуда он планировал ей черкнуть, что уехал работать вахтой. А пока на цыпочках проник на лоджию, где медленно, стараясь не шуметь, отнял одну секцию потёртого паркета. Под этой половицей мать хранила кое-какие сбережения. Серёга завернул в пакет пятьсот тысяч из своего миллиона, подложив их к её деньгам, и вернул секцию на место. Оставшиеся деньги рассовал по карманам, кое-что даже спрятал в носки. Теперь если он пропадёт на Украине и денег за труп «Сектор Зет» матери не даст, этого ей на время хватит.
Спускаясь вниз по лестнице, он набрал номер, заранее подсмотренный в интернете, а затем, поймав на Адоратского мотор, двинулся на нужный адрес. Хотелось повторения саранской ночи, и деньги для этого теперь есть. Всё равно ближайшие три ночи, включая сегодняшнюю, в городе показываться нельзя. Значит, оставшееся время нужно кайфовать. Если бы Саша жила в Казани, он бы без промедления набрал её номер. К сожалению, она далеко, и он надеялся, что здесь с подругой ему тоже повезёт. Из машины он вылез остановки за две, после чего пешком проследовал до гостиницы неподалёку от станции метро «Площадь Тукая».
Девушка по имени Алина, на которой он остановил свой выбор, не была похожа на Сашу. Среднего роста, стройная. Осветлённые волосы длиною чуть ниже лопаток, заплетённые в хвост. Густые брови и длинные ресницы. Не накрашенные, но от природы красивые пухлые губки. Карие глаза, несколько мультяшные, выражающие то ли томную тоску, то ли привлекательную задумчивость. Короткий носик, прямо под которым красуется небольшая родинка. Фигурка хрупкая, руки изящные, грудь небольшая.
Ксенофонт захотел Алину сразу, как только увидел. Когда их проводили в номер, он, наскоро сполоснувшись в душе, уложил её, уже голую и готовую ко всему, на широкую расправленную кровать. Они начали взаимные предварительные ласки, которые настолько увлекли обоих, что Алина, лёжа на нём, промолвила:
– Нам часа точно не хватит.
– Ты здесь на всю ночь, – заверил Ксенофонт.
Алина довольно улыбнулась и томно закатила глаза. Это свидетельствовало о том, что происходящее нравится не одному ему. Её мимика, короткие реплики, стоны и возгласы указывали на то, что она балдеет. Ей тоже хочется продолжения. Серёга не верил, что женщина может так притворяться. Их наслаждение было взаимным.
У Алины на теле были татуировки, и особенно Серёгу поразила сионская шестиконечная звезда, охваченная языками пламени, почти во всю спину. Алина не была похожа на еврейку даже отдалённо. Лицо её представляло помесь русской и татарки. Впрочем, этот символ сам по себе не означал принадлежность к иудейской общине. В тюремной бане Серёга однажды приметил паренька эталонно славянской внешности, на шее которого тоже висела на верёвочке звезда Давида. На зоне за убеждения спроса нет, интересоваться чужой верой считается моветоном, и Серёге пришлось унять своё любопытство. Однако паренёк впоследствии сам охотно поведал, почему носит такое украшение. Оказывается, он привёз понравившийся кулон из Иерусалима в качестве сувенира и с тех пор носил, даже не зная предназначения.
Но сейчас, если Серёгу малость и интересовала причина выбора Алиной такого сюжета для нательной живописи, то желания говорить об этом с сексапильной партнёршей, да ещё в такой незабываемый момент не было совершенно. Алина стояла перед ним на четвереньках, выставив эту огромную звезду перед ним во всей красе. Но гораздо охотнее он в процессе любовался её ягодицами, поглаживал их и слушал, как она кричит, будто хорошая порноактриса, оттого что он в неё непрерывно входит. Устав так стоять, он лёг на спину, и она взобралась на него верхом. Когда и она устала от этих качелей, то оба уже без сил улеглись на бок друг против друга.
В зоне один товарищ поведал Серёге секреты того, как долго не кончать и довести подругу до исступления. В условиях отсутствия женщин на смену приходят долгие разговоры об отношениях с ними. Пересудов и легенд о женщинах в тюрьме намного больше, чем их самих. Сейчас Ксенофонт пустил в ход свои теоретические навыки, успешно воплощая их на практике, доводя Алину до полуобморочного состояния.
По результатам этой ночи он настолько привык к Алине, что совершенно забыл, что купил её за деньги. Точнее, не хотел близко подпускать эту мысль. Заплатив ещё, он заставил её отказаться от других клиентов, отдав предпочтение ему одному. Следующей ночью она снова была с ним. Всё повторилось, с той разницей, что сегодня они, кроме постели, лежали вместе в одной наполненной до краёв ванне, ели фрукты, пили вино и много целовались. Затем уже в постели, после окончания второго захода, они уснули в объятиях друг друга, словно в супружеском ложе, провалявшись наутро почти до обеда.
На третий день Алина уговорила его спуститься в парикмахерскую, полностью побрить лицо, дабы не быть больше колючим и не раздражать её нежную кожу, да немного укоротить волосы. Ему сделали стильную причёску, с которой он, по заверению Алины, нравился ей ещё больше. Взамен она согласилась не пользоваться больше презервативом, которые они уже замучались менять при каждом новом заходе. Тем самым они стали друг другу ещё ближе, как полноценная пара…
– Ты красивый мужчина, – призналась Алина в их последнюю ночь. – Почему ты ходишь по таким местам?
– Я много лет любил одну девушку, – рассказывал Серёга о себе. – Моя любовь пережила целое поколение: она побывала замужем, у неё успел подрасти сын. Я пронёс любовь через года, но это оказалось никому не нужно. В первую очередь это не было интересно той, ради которой я продолжал чего-то ждать и на что-то надеяться. Как следствие, на четвёртом десятке не имею ни жены, ни детей. Никому не нужная любовь оставила меня у разбитого корыта.
– У тебя ещё всё впереди, – утешала его Алина.
– Алина, милая, – не хотелось больше вспоминать прошлое Серёге. – Тебе никогда не хотелось что-то изменить в своей жизни? Может, обрести человека, рядом с которым тебе будет хорошо?
– Меня моя жизнь устраивает, – пожала плечами Алина. – Я могу себе позволить гораздо больше, чем большинство девушек, и мне это нравится. Могу полететь в любую страну отдыхать. Имею собственную машину, на которую сама заработала. Ну и вообще…
– Ты читала роман Толстого «Воскресение»? – вдруг спросил Ксенофонт.
– Да нет, как-то не приходилось, – несколько надменно усмехнулась Алина. – А к чему вопрос?
– Да просто там как раз описана твоя ситуация, – пояснил Серёга. – Понимаешь, человек может годами думать, что счастлив. И только по прошествии времени понять, как на самом деле был несчастен.
– Я живу сегодняшним, – возразила Алина. – А что касается постоянного мужчины… Уж не на себя ли ты намекаешь, Серёженька?
– Не намекаю, а говорю прямо. Если ты согласишься быть со мной и порвать с прошлым, то мне плевать, что у тебя в этом прошлом было. Мне по барабану, сколько до меня у тебя было мужчин… Я тоже откажусь от того, что задумал, и начну новую жизнь. Ради тебя. Ради нас обоих.
– Поверь, я тебе не нужна, – грустно усмехнулась Алина. – И дело вовсе не в том, чем я занимаюсь, и не в моём прошлом. Просто не нужна. Поверь.
Серёга горестно вздохнул. Спорить и допытываться о причинах не хотелось. Если Алина ответила отказом, значит, так нужно. Значит, судьбой ему предначертано идти дальше. Ехать туда, куда решил. Делать то, что решил. Воевать за свою идею. В эту последнюю ночь, в этом городе, который за время его пребывания за колючкой перестал быть родным, он решил в очередной раз проверить свою судьбу. Если бы Алина хоть призадумалась над его предложением, он нашёл бы способ сбежать куда-нибудь вместе с ней, пока всё не утихнет и не уляжется. Пока Рустам не смирится с потерей небольшой для него суммы денег: все буржуи и после ограбления очень скоро снова делаются жирными. Пока Бульдог, ругаясь и пытаясь до него дописаться, плюнет на дальнейшие поиски и не отбудет восвояси в свой Донбасс.
Но Алине здесь комфортно, она ничего не хочет менять. Даже если он и приглянулся ей, она добровольно согласилась, чтобы уже завтра к ней пришли другие. А это значит, что она не его женщина. Пусть тогда выполняет своё предназначение в эту последнюю ночь. Предназначение, выбранное ей самой. Даёт себя трахать и исполняет свой гипнотический минет. Больше в таком случае ничего от неё не нужно. Всё, что Серёга хотел, он предложил. А насильно мил не будешь.
В эту ночь ему во сне явилась та, о которой он успел рассказать Алине. Та, которую любил все эти годы. Та, по которой сходил с ума, что в итоге его привело в тюрьму. Стоило на короткое время вспомнить о ней – и вот она уже в его сновидении.
– Значит, жалеешь о прошлом, Серёжа? – спрашивала она. – Считаешь, что всё было зря? Что все эти годы напрасно любил, ждал и страдал?
– А чего мне жалеть? – пожал плечами Серёга. – Я люблю самую лучшую женщину в мире, и уже по этой причине жизнь удалась.
– А с этой шлюхой ты сейчас лежишь, видимо, от большой любви? – со своей обычной подколкой и издёвкой, как умела, произнесла бывшая.
– Тщетно пытаюсь суррогатом заменить настоящее, – не смутился Ксенофонт. – На какое-то время мне это удалось. А что такого? Если подумать, то вся наша жизнь – сплошной эрзац. Вот у тебя был эрзац-брак, эрзац-муж, были когда-то эрзац-подруги… Тебя же это не смущает.
– Ну-ну, – усмехнулась бывшая. – Ты, главное, милый, ни в чём себе не отказывай.
Когда Ксенофонт проснулся и реальность предстала перед ним в виде голой Алины, лежавшей к нему спиной с этой странной татуировкой, его удивило лишь одно. Что слово «люблю» в диалоге с бывшей он произнёс в настоящем времени. Хотя два года назад, во время последней и реальной встречи с ней, он этот глагол употребил во времени прошедшем.
Шёл конец августа 2022 года. В западном Донбассе «Сектор Зет» удерживал позиции, установив полный контроль над городком Воловец. Противник был выдавлен отсюда с ожесточёнными боями силами больших потерь, а сам город был разрушен. Свободные квартиры в уцелевших домах заняли бойцы «Сектора». Другого расположения у подразделения не было. Да и здесь не Кавказ, чтобы палатки разбивать.
Воловец был личным достижением «Сектора». Ни один «министерский» (так здесь называли военнослужащих Минобороны России) в штурме города не участвовал. «Министерских» в целом не жаловали, совместные выходы и штурмы с ними не проводили, но тех из них, кто пожелал уволиться из армии и перейти сюда, в «Секторе» привечали. Идиотских приказов командования, самодурства и маразма здесь, в отличие от армии, практически не было. Это признавали все, кто служил, а в особенности воевал под «министерскими» знамёнами.
Так в пламени войны выковывалась параллельная армия России, создавшая конкуренцию официальной. Конкуренцию жёсткую – как поговаривали в «Секторе», Команданте с министром обороны был в серьёзных контрах. Притом Команданте регулярно приезжал на передовую в той же дорогой натовской форме и лично беседовал с рядовыми бойцами «Сектора» чуть ли не под пулями, чем вселил такое уважение, какого кабинетным назначенцам не достичь за всю их роскошную жизнь. Что-что, а авторитет в армии никому ещё не удавалось спустить по указке сверху. Вот и сложился такой парадокс, что президента здесь любили, взятый Воловец готовы были бросить к его ногам, как когда-то казаки Ермака поднесли к ногам Ивана Грозного Сибирь, зато назначенного президентом министра обороны презирали.
Впрочем, о политике здесь разглагольствовать вообще было не принято, не говоря уже о том, что некогда. Да и что мог знать о реальной политике контингент бывших силовиков, военных, ветеранов чеченских войн и заключённых? Не больше, чем таксист – любитель от скуки потрепаться с пассажирами.
Вражеская пропаганда (да и всякие отечественные «независимые», чего греха таить?) насмешливо называла данное подразделение «Сектор Зек», намекая тем самым, что за него воюют одни уголовники, выпущенные из колоний после того, как Команданте проехался по стране и набрал оттуда добровольцев. На самом деле зеков в «Секторе» было не больше, чем бывших «министерских». Урки растворились в массе военных, тюремные наколки перемежались с армейскими волками и скорпионами на телах прошедших горячие точки, а всеми операциями командовали только вояки, имевшие достаточный опыт. Зеков бросали на штурм, при захвате того же Воловца их полегло немало, но ведь их честно предупредили, куда вербуют, когда строили в колониях. Команданте вообще руководствовался в этом вопросе самурайской философией, по которой лучше убить человека, чем обмануть его. Никому в зонах не вешали на уши лапшу, будто он едет рыть окопы, таскать ящики с боеприпасами и охранять тыловые склады. Все знали, на что подписываются, и вызывались добровольцами по принципу «чем чёрт не шутит?». Когда за шагом из строя маячит хотя бы призрачная перспектива близкой свободы у того, кому сидеть ещё лет десять, здесь поневоле задумается любой.
Пушечным мясом здесь никто себя не считал, подобное обозначение считалось оскорбительным. Несравнимо большие потери среди уголовного контингента по сравнению с военным обусловлены были в первую очередь наличием у последних опыта и навыка выживать на войне. А в целом каждый двухсотый в «Секторе» был трагедией, каждому вёлся учёт, всех чествовали и поминали. Всё-таки не сороковые годы и они не на курской дуге… Хотя выжить здесь, на Украине, в разы сложнее чем на всех войнах, в которых Россия участвовала до этого, вместе взятых. Это в один голос признавали «чеченцы», то есть прошедшие чеченские войны, поскольку настоящих, этнических чеченцев, здесь не было. Они воевали отдельно, у них были свои какие-то национальные формирования, и нахождение их рядом с «Сектором», в составе которого воевали офицеры и контрактники, прошедшие Чечню, было нежелательно даже спустя годы.
А вот прошедших Афган Серёга не видел ни одного и сомневался, что они вообще присутствуют на Украине. Откуда им взяться, если тем, кому на момент вывода войск было двадцать, сегодня уже за пятьдесят? И это лишь самые молодые из них. Серёга, казалось, ещё Деда, ветерана Советско-Финской и Великой Отечественной, совсем недавно видел живым и в добром здравии, а ныне уже «афганцы» приближаются к тому возрасту, в котором были фронтовики в его детстве. Время даже на гражданке и в миру летит неумолимо, а здесь, на войне, двадцатипятилетние парни уже с сединами ходят.
Когда Серёга ехал сюда, он вспоминал, как в их лагерь приезжал Команданте, как добровольцы выходили из строя, а уже на следующий день их в зоне и след простыл. И думалось Ксенофонту, что он попадёт на экран сериала «Штрафбат», который когда-то смотрел по видаку вместе с Дедом. Тот при просмотре то и дело плевался, видя, как современные сценаристы изобразили его сослуживцев из НКВД и особенно Смерша. Отправляясь на Украину, Ксенофонт полагал, что окажется в привычном окружении недавних каторжан. Но жуткая реальность, представшая перед вчерашними обитателями колоний, быстро давала им понять, что здесь, в отличие от мира неволи, действуют совсем иные правила выживания. Они моментально становились другими людьми, и об их недалёком прошлом напоминала разве что нательная живопись.
Впрочем, исключения встречаются везде, и в «Секторе» тоже воевали довольно колоритные блатные, проведшие за колючкой добрую треть жизни. Такие, например, как сорокапятилетний Капитон, пришедший добровольцем из какой-то забайкальской колонии строгого режима. На украинский фронт Капитон подписался по причине того, что последняя ходка его пришлась на какую-то жуткую красную зону, где действовали порядки невыносимые для блатарей. Хозяин тамошний даже за крепко заваренный чай Капитона на двадцать суток в ШИЗО отправил: дескать, чифирь завариваешь – воровские традиции хранишь. Козлы, державшие в зоне власть, прессовали Капитона так, что он не выдержал, выбрав меньшее из двух зол: лучше нарушить воровской закон, взяв в руки оружие, чем тебя без всякого закона по беспределу козлы в парашу башкой окунут, а потом «вскрываться» придётся, чтобы вечного позора избежать. С Серёгой Капитон при случае поболтать любил, сразу разглядев на его лице интеллект.
– Слышь, Леший, ты со шпалером где наблатыкался обращаться? – спрашивал Капитон, глядя, как Серёга ловко разбирает свой автомат. – В армейке служил?
– Нет, у меня военная кафедра была, – отвечал Ксенофонт.
– Это где? В институте, что ли?
– Ну да.
– Там ненастоящая жизнь, – тут же заключил Капитон.
«Сейчас про зону скажет, что только там настоящая», – подумал Серёга.
– Вот я когда в Коми отбывал, там знаешь, как жизнь узнал? – словно в подтверждение поделился суровым жизненным опытом Капитон. – И книг там прочитал больше, чем ты в твоём институте. Я оттуда профессором вышел.
Впрочем, Капитон имел привычку свернуть в подобное русло любую беседу. Даже те редкие разговоры о политике, которые всё-таки велись у кого-то на квартире.
– Вот многие говорят: путинский режим, путинский режим… А какие конкретно предъявы к его режиму? Вот ты сам, спросить такого умника, пробовал хотя бы взводом солдат командовать? Нет? А как страной управлять надо, президента учишь…
– Да в натуре, чё такого в режиме? – перебивал Капитон бойца. – Вот я и на общем режиме был, и на строгом… И чё теперь?
«Всё, профессора понесло» – мелькнуло в голове у Ксенофонта, присутствовавшего при этой познавательной дискуссии.
Справедливости ради, Капитон воевал за «Сектор Зет» с апреля, и за всё время его всего-то раз посекло осколками. И это человек, которого когда-то не взяли в армию по судимости – у него уже была ходка на малолетку. Военному делу его никто не обучал, но хитрость старого урки, похоже, действительно помогла выжить и не получить серьёзного ранения. К войне Капитон относился, как большинство здесь, примитивно: пахан приказал идти с соседями биться – значит, идём и бьёмся, вопросов не задаём. Таким, как он, вообще политикой интересоваться западло. К слову, сам Команданте, отмотавший в перестройку десятку за разбой, относился к спецоперации схожим образом.
Настоящим боевым товарищем Серёге стал вовсе не Капитон. И даже не единственный на весь Воловец земляк, уроженец Набережных Челнов с позывным Шайтан. Татарин из Челнов не мог не знать, что «шайтан» означает «чёрт». А чёрт на зоне – низшая масть. Ниже чёрта только петух. У Ксенофонта не было ни малейшего желания общаться с человеком, добровольно определившим себя в черти. Шайтан погиб при штурме Воловца, и Серёге не было его жаль по тем же причинам.
Тому факту, что, прослужив месяц, он ещё ходит и дышит, Серёга был обязан командиру, ставшему для него уже не другом, а родным отцом. Им стал человек, поразительно похожий на Аль Пачино в фильме «Лицо со шрамом». Кабы не седина, сходство было бы неотличимым. Этим «итальянцем» был армянин из Волго-Окска по имени Левон. В начале девяностых он воевал в Карабахе. С того времени к нему прилипла кличка, ставшая одновременно и позывным, Монтана. Сказать, что Левон прошёл отличную подготовку, означает не сказать ничего. Этот человек, казалось, был создан для войны. Несмотря на тридцатилетнюю пропасть, разделявшую Карабах с современным военным конфликтом, Левон быстро адаптировался к новым реалиям и с самого начала зарекомендовал себя как храбрый и отчаянный воин. Какого панически боится враг. О каком предпочитает помалкивать пропаганда по ту сторону фронта. За Ксенофонта, похоже, кто-то истово молился, коль ему достался такой командир группы.
О своём прошлом Левон почти ничего не рассказывал, был скрытен и малоразговорчив, если только речь не шла об общем деле – выжить и выполнить задачу. Из обрывков информации там и сям Серёга узнал, что Левон из Волго-Окска, земляк по Поволжью. Там он влип в криминальную историю. Некий мастер боевых искусств в поединке убил его племянника, за что Левон тому мастеру жестоко отомстил. Когда он находился в бегах, его нашёл влиятельный «Сектор Зет». Выбирая между тюрьмой и войной, Левон отдал предпочтение тому, что ему ближе, и с тех пор он здесь. Карабах он тоже вспоминать не любил, ограничившись однозначным выводом, схожим с тем, к которому единогласно пришли все «чеченцы»:
– По сравнению с тем, что здесь, Арцах был пионерлагерем.
А больше сравнивать было и не с чем. Стареющие ветераны Чечни по праву считали себя участниками последней войны России. Тех, кто в недавнем прошлом летал в командировки в Сирию, здесь ни во что не ставили. Ксенофонт слышал, как одного такого участника сирийской кампании, вздумавшего умничать, быстро поставили на место:
– На хер иди. Едало завали, понял? Ты не воевал.
Левон за считанные дни преподал Ксенофонту такую военную науку, какой на военной кафедре ни в жизнь не научат, хоть двадцать лет в институте учись. В этих вопросах Левон становился словоохотливым, за жизни вверенных бойцов радел и объяснял доходчиво. Из группы ближе всего к нему оказался именно Ксенофонт. Левон, умевший видеть людей, разглядел в нём воина, не ограниченного спортивными правилами, не понаслышке ведающего о добродетели и справедливости. Видел он искренность Серёги и не сомневался, что этот человек привык быть, а не казаться. Если надо, прикроет командира собой от пуль и осколков. Серёга поведал ему о Мастере, который обучал их с Денвером и Русланом. Рассказал и о своих казанских друзьях, о маме и бывшей девушке. Рассказывал нейтрально, без особой ностальгии: война не любит сентиментальности. И наматывал на ус ту бесценную информацию, которую подносил Левон, понимая, что это сейчас имеет в разы большее значение, чем сопли о прошлом.
– У них всегда окопы тянутся несколькими эшелонами. Если ты взял один, за ним обязательно пойдёт второй, из которого тебя уже задвухсотят. Во втором обязательно будет пулемёт. Если где-то засел пулемётчик, значит, сто пудов он не один: по диагонали его прикрывают два снайпера, а за ним ещё один пулемёт. Первый пулемётчик – это смертник, его ты снимешь без особого труда. А уже за поворотом снимут тебя. Они в корневой системе деревьев устраивают окопы в полный рост. По двум диагоналям эти окопы держат снайперы. Было дело, мы несколько дней не могли пройти один поворот на дороге. Нам не давало пройти снайперское прикрытие и страхующий пулемётчик.
Эту тактику противника Левон разгадывал методом проб и ошибок, которых, как известно, война не прощает. Приди Ксенофонт сюда на месяц раньше, оказался бы в числе тех, чья жизнь стала ценой взятия этих окопных эшелонов.
– Перед окопами они везде разбрасывают лепестки. Знаешь, что это?
– Мины? – догадался Серёга.
– Так точно. Мина в виде бабочки. Ма-аленькая такая, в пол-ладони размером, жёлтого цвета. Если на неё наступишь, она тебя не убьёт, а оторвёт ступню. Соответственно, как боевая единица ты умножаешься на ноль. Эти лепестки разбрасывают буквально повсюду лопатами. Ещё на дорогах они ставят растяжки с «монками». У них запал с нулевой задержкой: запнулся о леску, чека вылетела – и ты сразу труп.
Смотреть под ноги Ксенофонта приучили быстро. Когда противник уходил из Воловца, он заминировал всё, что только можно. От калиток и дверных ручек до домашней утвари. Особенно в частном секторе, где минировать удавалось в разы быстрее и эффективнее. Первое время, находясь в «своих» квартирах, бойцы пользовались длинными верёвками. Если, к примеру, нужно открыть шкаф, к ручке привязывали верёвку, отходили за угол и дёргали. Сюрприз в виде мины ограниченного действия за углом не достанет, и страховка, как показал опыт, лишней не была. Под ногами в домах и во дворах тоже скрывались противопехотные мины, наспех прикрытые свежими досками. Из тех расположений, где не было такого командира, как Левон, периодически выносили искалеченных бойцов с оторванными конечностями. Кого вовремя не эвакуировали, из «трёхсотых» превращались в «двухсотых», поскольку от рвущихся розовых жгутов с советских складов было мало проку, а крутые британские кровоостанавливающие турникеты ещё надо «затрофеить». «Сектор» турникетами не снабжался.
Беспилотные жужжалки в небе – символ современной войны. Оружие уничтожения, которого не знали и никогда не видели ветераны прошлых конфликтов. Левон научился противостоять и этому новейшему оружию.
– Если он завис у тебя над головой… Даже если в эфире сказали, что это наш, всё равно встань под какой-нибудь навес, чтоб он хотя бы тебя не видел. А если точно знаешь, что чужой, гаси его сразу! Я такой в десяти метрах над собой видел, и прежде чем его снёс, он успел мину сбросить на меня и пацанов моих. Отскочить успели, но один остался «трёхсотым». Вроде не тяжёлый, скоро должен вернуться в строй.
Особо настороженно Левон велел относиться к гражданскому населению. Если говорить откровенно, Левон посоветовал Серёге (не приказал, а просто посоветовал) «двухсотить любого, кто к тебе приблизится». Ксенофонт недоумевал, почему командир даёт добро на военное преступление, но после одного инцидента убедился в его правоте и окончательно понял, что на этой земле им никто не рад.
При зачистке небольшого хутора в предместьях Воловца со двора одного дома навстречу группе Левона бодро выскочила бедно одетая старушка с советском флагом на древке. Бойцы опешили, увидев такое зрелище, и только Левон немедленно вскинул автомат, взяв бабушку на прицел и приказав замереть на месте.
– Не стреляйте, родимые! – запричитала бабуля. – Давно вас жду! Прапор червоный, родяньский, в сарае держу к вашему приходу! Одни мы люди, в одной стране жили и, даст бог, будем вместе жить!
– Хорошее знамя, бабушка! – одобрил Ксенофонт. – Только без диктатуры пролетариата оно ничего не стоит, обычная бутафория! Вот скинем буржуев, тогда…
– Заткнись, Леший! – одёрнул Левон. – Бабка, флаг положить на землю, руки вверх, стоять на месте, содержимое карманов к осмотру!
– Монтана, ты чё, это ж явный мирняк! – зароптали остальные в группе.
– Обыскать! – рявкнул Левон.
Боец, стоявший ближе всех к старушке, послушно прохлопал её и из кармана старомодной куртки извлёк новенький смартфон, явно не соответствующий возрасту и социальному статусу нищей украинской пенсионерки. Едва увидев телефон, Левон заорал:
– Разойтись!
Тормозов, медленно соображающих, у него в группе не было. Группа бросилась врассыпную. Серёга, наверное, так быстро в своей жизни не бегал никогда. В ту же секунду дом и двор накрыло снарядами «Града». Противник выпустил по этому месту целую кассету. Что при этом осталось от самой старушки, в кармане куртки которой лежал смартфон с включённой геолокацией, бойцы так и не узнали, хотя догадаться было несложно. Левон впоследствии сказал им, что никаких мирных жителей в округе давно уж нет. Те, что были, эвакуировались. А которые остались, работают на врага. Порой служат одноразовой приманкой, как несчастная бабушка с советским флагом. С тех пор Ксенофонт близко к себе людей в гражданской одежде не подпускал, хотя и стрелять по ним не решался. По тем же причинам бойцы не принимали у местного населения никакое угощение, как бы не хотелось есть. С наибольшей долей вероятности еда будет отравлена. Что говорить, если противник и мины обрабатывает каким-то ядом, чтоб даже если бойца посекло осколками, он сошёл с ума от заражения?
Левон отлично «фильтровал» солдат армии противника, которые при взятии Воловца пытались покинуть город под видом мирных жителей, переодевшись в гражданскую одежду. Ещё по Карабаху он помнил, что у всех боеспособных мужиков надо проверять плечо: у того, кто много стреляет, от отдачи след приклада остаётся. Палец, часто жавший на курок, обычно мозолистый или обожжённый. На современной войне носят тактические очки, отчего летний загар на лице выглядит неравномерно… Левону бросались в глаза малейшие признаки, указывающие на плохо замаскированного врага, и с его подачи в комендатуру были отправлены десятки ряженых «мирных жителей». Поэтому обманывать его старушкой – божьим одуванчиком бесполезно. Не поведётся.
– А кроме бабушек с флагами, есть дроны-разведчики, – просвещал Левон. – Он мину не сбросит, а просто повиснет у тебя над головой, запомнит местоположение и улетит. А потом вас «арта» накроет. У нас так целое отделение уничтожило. Дрон импортный, польский, работает, сука, бесшумно…
– Что ж мне, с задранной башкой ходить? – хихикнул Серёга.
– Задирать башку не надо, на мину наступишь, – не разделял веселья Левон. – Под ноги смотри, небо слушай. Он хотя и бесшумный, а всё равно слегонца свистит. Если бойцы не галдят, они его услышат. А у нас тишина должна быть, когда по зелёнке шастаем. Мы на войне, а не на прогулке.
В последние дни всё больше разговоров ходило о том, что противника, осевшего в Синельниково, что километрах в двадцати к западу от Воловца, «министерские» зажимают в тиски, и в подкрепление им для установления контроля над этим более крупным и стратегически значимым городом скоро отправят «Сектор Зет». В Синельниково располагался сталелитейный завод, считающийся этакой жемчужиной Донбасса. Противник его так просто не оставит, и здесь общая вовлечённость и заинтересованность «министерских» с «секторовскими» призвана заставить их на время забыть о личных напряжённых отношениях. Всё-таки воюют под одним флагом. Один такой, изрядно потрёпанный, рваный – уж какой нашёлся, – месяц как развевался над администрацией Воловца. А скоро, похоже, с кровавыми боями будут водружать такой же над сталелитейным заводом в Синельниково. Бойцы морально готовились к ожесточённым боям и крупным потерям.
Однако командование решило повременить со штурмом и применить военную хитрость с целью заманить основные силы противника в ловушку в Синельниково. В начале сентября из Питера делегатом от Команданте прилетел знакомый Ксенофонту Бульдог. Он построил только группу Левона в полном составе и объявил:
– Зачитываю приказ Команданте. Группа из пяти человек под видом перебежчиков должна пробраться в Синельниково и установить дружеский контакт с командиром националистического батальона «Секира», который, по данным министерской разведки, контролирует сталелитейный завод. Кто владеет заводом, тот владеет городом. Ваша легенда такова: вы выскользнули из лап кровавого «Сектора», отказавшись быть пушечным мясом, и желаете примкнуть к доблестным борцам за свободу, дабы воевать в их рядах против ненавистной русни и тоталитарного путинского Мордора. Вы принесёте им «украденное» у нас оружие, боекомплект, а самое главное – карты! Вы выкрали карты, где отмечен единственный свободный выход из Синельниково на юго-западе. Эта щель ведёт в заброшенную промзону, петляя через которую можно выйти к шоссе, ведущее прямиком на город Шевченко. Этот город под прочным контролем хохла представляет собой что-то вроде укрепрайона. Оттуда они должны выдвинуться на Синельниково, а затем в контрнаступление на Воловец. Заманив основные силы противника в эту щель, мы возьмём город и завод с наименьшими потерями. На входе в промзону «Секиру» накрывает наша «артель». Кто уцелеет, тех добьёт десантура. А далее десантники идут на штурм Синельниково и полностью берут его под российский контроль.
Левон и другие опытные вояки понимающе закивали. Сарказм касательно пушечного мяса из Мордора представлял собой голимую украинскую пропаганду, по которой выходило, что в «Секторе» голодных и дохлых бойцов держат в рабстве, пинками отправляя на убой и подпирая заградотрядами. Перебежчиков и добровольных пленников в этой войне действительно немало – как среди «министерских», так и среди «секторовских». Во-первых, воюют против таких же славян, которым, как иные считают, сдаться в плен не западло. Это же не «чехи» какие-нибудь. Во-вторых, плен – железная гарантия выжить. Сидишь себе в тылу, отъедаешься и ждёшь обмена, пока другие воюют, калечатся и гибнут. В-третьих, сепаратисты, националисты и просто не согласные с политическим курсом граждане действительно используют эту войну как плацдарм для свержения власти, пользуясь, как им кажется, выпавшим шансом. С этой точки зрения группка перебежчиков не должна особо насторожить командира «Секиры».
С другой стороны, за «Секиру», как и подобные ей добровольческие формирования, воюют фанатичные правые национал-патриоты. Если обычные украинские солдаты, по большей части, трусливы и драпают, когда получают серьёзный отпор, то эти стоят до конца, сражаются отчаянно и представляют наибольшую опасность. Заподозрив неладное, они без разговоров изрешетят явившихся к ним на поклон москалей. Словом, мероприятие было самым рискованным из всех, где Серёге довелось участвовать.
– Старшим группы пойдёт Леший, – ошарашил его Бульдог, словно почувствовав настроение своего казанского знакомца. – Это не обсуждается. Не ссы, Леший, это грозненский опыт. Кто в Чечне был, тот помнит, что из Грозного басаевцев выдавливали тем же макаром. Только хохол об этом не знает. Так что, пацаны, можете уже дырки под медали на кителях сверлить. Если вернётесь живыми, лично Команданте приедет и вас представит. У нас, в отличие от «министерских», кому попало медаль на грудь не вешают. Такая железка дорогого стоит.
Итак, Бульдог, который привёл Ксенофонта в новую жизнь, сам же его этой жизни лишил. Никто не строил иллюзий, что из Синельниково группа под предводительством Серёги уйдёт невредимой. Даже если их в последний момент не завалят хлопцы из «Секиры», их может уничтожить своя же артиллерия. Левон говорил, что здесь это в порядке вещей, никого за эти сопутствующие потери не накажут. Возможно, Серёгу Бульдог решил отправить в разведку, памятуя о его обучении у ветерана Смерша. Как бы то ни было, переспав с этой мыслью, Ксенофонт окончательно для себя решил, что это знак судьбы. Тот шанс, которого он ждал весь этот месяц. Больше в «Секторе Зет» его не увидят ни живым, ни мёртвым.
Левон простился с ним по-особому, по-отечески. Крепко обнял и даже поцеловал в щёку. У армян это не считается чем-то зазорным, и Ксенофонт, знавший о том, не уклонялся от колючей щеки командира.
– Ты мужчина, Серёжа. Как командир, я горжусь тобой.
Ласковое отцовское «Серёжа» вместо приевшегося «Лешего» и полное отсутствие пожелания скорейшего возвращения живым и невредимым, будто провожает в последний путь. Этот намёк судьбы Серёга тоже уловил и запомнил. А Левон, помнивший, как в жизни уже лишился дорогого человека – любимого племянника, – теперь распрощался с последней родной душой. Родной не по крови, но по духу.
На задание с Ксенофонтом послали четверых бойцов с позывными Рыжий, Койот, Мангуст и Рафаэль. Парни тёртые, духовитые, в боях закалённые, но возрастом Серёгу моложе на добрый десяток лет и потому не оспаривавшие его старшинство. Да и без того, будучи в фаворе у Левона, он был в авторитете у всей группы, за исключением, может, парочки-тройки завистников. Вышли в ночь, как подобает дезертирам, и брели не по дороге, а по азимуту через степь. Мин не боялись, поскольку, во-первых, здесь хорошо поработала артиллерия, все эти игрушки уничтожившая, а во-вторых, главную опасность как раз представляла разбитая дорога, ведущая из Воловца в Синельниково. На ней и фотоловушки в виде чёрных коробочек, с помощью которых противник отслеживает их передвижения, и растяжки с «монками», и мины по обочинам.
– Кто знает украинскую мову? – спрашивал Серёга у бойцов, которые молча и натужно тащили автоматы с двумя боекомплектами, один на всех пулемёт с тремя цинками, одну СВД для Койота, по три гранаты на каждого да всякую мелочь – ножи, индивидуальные пакеты, НЗ с кое-какой едой.
– Я немного знаю, – откликнулся Рыжий. – У меня бабка была из Днепропетровской области. А на фига тебе?
– При первичном контакте с «Секирой» тебе придётся вспомнить твоё общение с бабушкой и побыть при мне переводчиком. Мы у них дома, они – другой народ. Наш президент с самого начала упорол косяк, когда двинул по ушам лапшу, что такого народа, якобы, не существует. Если мы хотим их расположить к себе, то не должны издеваться над их национальным сознанием. Для них это важно.
Видневшиеся в темноте редколесья приходилось обходить на больших расстояниях, пригнувшись, а кое-где даже ползком. На деревьях могут сидеть снайперы с приборами ночного видения или тепловизорами. За пределами взятого Воловца они повсюду. Левон говорил: «Ощущение такое, что они даже на облаках сидят». Из-за этого расстояние получилось длиннее, чем по дороге, на пару-тройку вёрст. На подходе к Синельниково бойцы без сил повалились в высокую траву.
– Час в запасе у нас есть, – сказал Ксенофонт. – Потом рассветёт и нам нужно будет выходить из тени, чтобы объявить себя новым друзьям. Если нас сразу не пристрелят, считай, уже полдела: с нами готовы говорить. Оружие на землю по их приказу не класть, но на изготовку тоже не вскидывать. Мы – союзники, а не пленники.
Оставшееся время до восхода солнца они посменно спали. В рассветных сумерках, к тому же в негустом тумане, прибор ночного видения бесполезен, а невооружённым глазом их в высокой траве не разглядеть с такого расстояния. Командование приказало заходить с восточной стороны города: сталелитейный завод раскинулся километром цехов именно на этой окраине. Минувшая безлунная и беззвёздная ночь предвещала пасмурный день, однако метеослужба накануне заверила, что дождей по всему региону не ожидается. А температура даже на рассвете в этих краях ещё летняя, поэтому короткий сон был комфортным. Серёге снилась мать, которая отправилась на Украину, чтобы найти сына и забрать домой. Не исключено, что сон был вещим…
На первый заслон они нарвались, едва показалась нежилая застройка восточной окраины Синельниково. С полвзвода рассредоточенных солдат в балаклавах с синими полосками на рукавах взяли группу Ксенофонта на прицел. Расстояние до ближайшего солдата было метров пятьдесят. Серёга, едва оказавшись на мушке противника, приказал Рыжему переводить заранее заготовленную речь:
– Мы не собираемся вступать в бой! Мы пришли присоединиться к вам! Мы принесли оружие, боекомплект и ценную информацию!
Даже не зная украинского языка, слушая, как переводит Рыжий, Серёга досадливо поморщился. Слушать такой «перевод» было невозможно. Рыжий говорил на суржике, перемежая украинские слова с русскими невпопад. То ли он общался со своей днепропетровской бабушкой в далёком детстве, то ли она сама знала только суржик.
– Не надрывайся, кацапня! – послышался голос со стороны тех, кому была адресована эта сбивчивая речь. – Мы ваш язык лучше вас знаем!
– Мы, в отличие от вас, на двух свободно говорим! – подхватил другой.
Ксенофонт снял с плеча автомат, передал его Рыжему и с поднятыми руками пошёл парламентёром к противнику. Подойдя ближе, он сразу понял: это не «Секира». Перед ним стоял примерно одних с ним лет офицер ВСУ, майор. Он единственный был без балаклавы. И вся группа на этом форпосте состояла из солдат регулярной украинской армии. Неужели разведданные ошибочные? Вполне возможно. О том, что город и завод контролирует именно «Секира», стало известно благодаря радиоперехватам. А те могли намеренно слить вражеской разведке переговоры на чистейшем украинском с позывными, используемыми «Секирой». Другой вариант – добровольцы-националисты засели на территории самого завода, чтобы держать предприятие насмерть, не давая захватить, когда в Синельниково придут «министерские». В общем, в угадайку играть нельзя, нужно устанавливать эти сведения точно. Ксенофонт при этом должен старательно делать вид, что знать ни о какой «Секире» не знает. Если кто из бойцов о ней заикнётся, их, в лучшем случае, разоружат и возьмут в плен. В худшем – положат на месте.
– Что, кацап, отвоевался? – усмехнулся украинский майор. – Надоела вторая армия мира? Кушать захотелось?
«Второй в мире» российскую армию в шутку называла украинская пропаганда, язвительно намекая на низкий уровень подготовки и плохое снабжение.
– Да нет, майор, отвоююсь я, когда зажмурюсь, – не обратил внимания на издёвку Серёга. – И я не из второй армии мира, а из «Сектора Зет».
– Ха, штрафники к нам пожаловали! Как вы там ещё друг друга на заточки не пересажали? Это ж надо додуматься – зечьё на войну набирать по зонам! Совсем плохо на Московии с солдатами, раз решили, как в сороковые года, зеков на фронт зазывать.
– Короче, мы пришли не затем, чтобы сдаваться в плен, – продолжал Ксенофонт, пропустив мимо ушей дублирование майором дешёвых тезисов низкопробных пропагандистских ресурсов. – Мы готовы передать вам карты с единственным свободным проходом в Синельниково для ваших войск. За эти карты я заплатил высокую цену: пристрелил своего командира в Воловце и забрал самых близких и надёжных ребят. Сам понимаешь, обратного пути у нас нет. Будем воевать с вами, оборонять город и завод.
Упомянув завод, Серёга внимательно всмотрелся на майора, наблюдая за его реакцией. Засел батальон «Секира» на сталелитейном или нет – вот главное, что предстоит выяснить. Но на лице майора ни одна морщина не дёрнулась. Как смотрел Ксенофонту в глаза с насмешливым любопытством, так и продолжал смотреть. То ли он железный человек, то ли завод обороняют силами ВСУ без националистов-фанатиков.
– А ежели мы пошлём вас к нехорошей маме, заберём карты, оружие, замотаем вам морды скотчем и отправим в обменный фонд? – решил припугнуть майор.
– Вы не знаете, у кого карты и где они спрятаны, – не спасовал Серёга. – У каждого из нас по три гранаты. Боец, несущий карты, дёрнет чеку – и вместо карт вам достанутся его ошмётки. И хорошо, если только его… Я повторяю, майор, мы не пришли к вам в плен за вкусным борщом. Мы пришли воевать дальше. Попытаетесь замотать нам морды скотчем – мои парни дадут бой. Понятно, что вас больше и вы нас положите, но и мои успеют тебе, как минимум, трёхсотых наделать. Не думаю, что тебе оно надо. Скоро сюда придут орки, вот на кого нужно приберечь силы и боеприпасы.
– Я такие вопросы не решаю, – подумав, уже мягче ответил майор. – По идее, любого кацапа, желающего примкнуть к нам, я должен отправить к эсбеушникам.
Серёге стало не по себе. Если их передадут в руки СБУ, то допросят поодиночке и, конечно же, раскроют. У них было достаточно времени договориться о нужных показаниях. Но одно дело разговаривать с простыми вояками, а опыта общения со спецслужбами не было ни у кого. Учитывая методы их работы и умение ставить вопросы нужным образом, не приходится сомневаться, что группу Ксенофонта раскусят, после чего начнут допрашивать с пристрастием уже как пленников. Однако неуверенное майорское «по идее» вселяло надежду, и Ксенофонт закинул поплавок в нужную точку водоёма:
– В Синельниково есть хоть один эсбеушник?
– Нет, – вынужден был признать майор. – Вашу беседу с ними придётся отложить до отхода в Шевченко.
Серёга почти не сомневался, что особистов противник не будет держать в городе с заводом, являющемся объектом каждодневной потенциальной атаки. Эта элита предпочитает оседать поближе к тылу. И он оказался прав.
– Но я всё равно доложу в штаб о вашем приходе, – предупредил майор.
Это Ксенофонта полностью устраивало. Пусть докладывает хоть командарму в Киев. Если майор на позициях в Синельниково старший, то на него и возложат всю ответственность за вновь прибывших. Две воюющие армии хоть и кажутся разными, а вышли-то обе из одной – советской. Значит, и работают по проверенной, давно отработанной схеме: большой начальник прикрывает свою задницу начальниками рангом поменьше.
– Показывай карты, – потребовал майор.
– Ну не здесь же, – резонно заметил Серёга. – Парни мои устали, всю ночь шли. Им надо где-то сесть, позавтракать или хотя бы попить воды. Веди на КП или в расположение.
– Хлопцы твои пусть спасибо скажут, что их ещё на подходе сюда пулемёт не покрошил, – проворчал майор. – По моему личному приказу, между прочим.
Расположением подразделения ВСУ, охранявшего Синельниково, служило здание правления сталелитейного завода. Снаружи Серёга на глаз определил, что трёхэтажное здание вместит человек триста, если «в тесноте, да не в обиде». Если посвободнее, то двести пятьдесят. То есть примерно батальон. Неужели город с довоенным населением в сто пятьдесят тысяч душ охраняется силами одного батальона? А это смотря какой батальон. Иные целого полка стоят. И кем в таком случае является встретивший их майор? Комбатом? Заместителем? Начштаба? Ну и самый главный вопрос: где эта чёртова «Секира»? Возможно, выполняет роль штурмовиков или разведчиков. Тогда почему ни один воин-националист не встретил их группу? Хотя с чего Серёга взял, что их на форпосте не было? Переоделась пара-тройка нациков в уставную форму ВСУ, оценила обстановку и доложила кому надо. Они должны быть где-то здесь…
– Вот здесь единственный свободный выход из Синельниково, – показал точку на карте Ксенофонт майору в присутствии ещё двух молоденьких офицеров – капитана и старлея, по-видимому, ротных. – С севера и особенно с востока, со стороны Воловца, даже не суйтесь. Город практически в кольце: где-то дежурят «министерские», где-то «Сектор». Только сюда, на запад, через промзону, и далее на Шевченко путь свободен.
– С чего ты решил, что орки не сунутся в эту щель? – с подозрением спросил серьёзный капитан, внимательно глядя на Серёгу.
– С того, что через эту промзону не пройдёт техника, – был готов к такому вопросу Ксенофонт. – А что касается пехоты, то их разведка доложила, будто подвалы данной промзоны кишат вашими националистами-добровольцами. А с ними орки стараются не вступать в открытое боестолкновение. «Арта» бить по промзоне тоже не станет: старые советские производственные здания, под каждым бомбоубежище. Смысл по ним лупить, когда ни один нацик не пострадает? Орки рассчитывают, что в такую узкую щель ваши войска сами не полезут. По тем же причинам. Поэтому не контролируют её.
Капитан со старлеем переглянулись и вопросительно посмотрели на майора, ожидая его решения. Майор задумчиво поскрёб щетинистый подбородок. Практически всё, о чём говорил Ксенофонт, подтверждали на командном пункте в Шевченко. Дезинформацию о батальоне «Секира» намеренно запустили в эфир, позволив слить русским, и те, похоже, клюнули. Они рассчитывают атаковать слабо защищённое Синельниково со стороны Воловца. Пустить танки и «бэхи», отбить завод и затем свободно пройти к промзоне, чтобы тяжёлой техникой уничтожить национальный батальон, вооружённый лишь стрелковым оружием. О том, что в промзоне нет никаких националистов, и особенно о том, какой сюрприз их ждёт внутри самого завода, русские, похоже, не знают. Если сведения, которые принёс вражеский перебежчик, подтверждают свои, значит, им можно верить. Перед глазами майора запылали перспективы. Он откроет проход в Синельниково крупным силам ВСУ. Они просочатся и рассредоточатся по городу. Русские, полагающие, что Синельниково защищает единственный батальон, зайдут в город с расчётом взять завод на раз-два, и наткнутся на вдвое или втрое превосходящие их по численности силы, понеся крупные потери. Чья заслуга будет в крупнейшем поражении русских в битве за Синельниково и сталелитейный завод? Его, майора. Именно он добыл достоверные сведения о том, как просочиться в город своим.
– Тебя как звать? Откуда родом? – начал знакомиться майор, давая понять, что принимает ценную информацию от вчерашнего врага.
– Меня зовут Ксенофонт, – представился Серёга. – Я из Татарстана.
– Что ж ты, Ксенофонт из Татарстана, в Украину полез? – с осуждением покачал головой майор. – С нацистами воевать? И как, увидал здесь нацистов?
– Ещё успею увидеть, – не сомневался Серёга. – Моя б воля – вашу бандеровскую фашню пошёл ещё в девяносто первом зачищать, когда эти тараканы только начали вылезать из своих щелей.
– А ты ничего не попутал, москаль? – удивился молоденький старлей. – Ты пришёл к нам домой, на нашу землю! Здесь наша родина, независимая страна… Мы сами решаем, кого почитать героями. Бандеровцы тоже сражались за нашу свободу.
– Это и наша родина тоже, – спорил Серёга. – Советская родина. Мой дед служил в НКВД-Смерш, бандеровцев и прочих предателей на допросах калечил, бошки им из нагана дырявил и на Колыму отправлял. И я буду, как дед, за советскую власть стоять!
– А вот такие телеги задвигать здесь не советую, – покачал головой капитан. – В нашей стране коммунистическая идеология под запретом. Хлопцы у нас лютые, с марта-месяца озлобились, напитались силушкой в этой войне… Всадят тебе пулю за твою советскую агитацию, не посмотрят, что ты к нам от орков перебежал…
– Чем тебя не устраивает советская власть? – задал Серёга вопрос, который привык задавать всем антисоветчикам и антикоммунистам. – Тем, что даже в худшие её годы, в восьмидесятые, в стране не было ни одного бездомного, голодного, безработного, ни одного неуча, который читать-писать не умеет? Все при деле, при работе, дети пристроены, всем образование по способностям и работа по призванию… Вот это тебя не устраивает? То ли дело вы живёте сейчас! Ни одной новой станции метро в Киеве не построили, ни одной новой железной дороги, народ концы с концами едва сводит, мужики на отхожем промысле, кто в Польше на заработках, кто в Европе, кто в Москве…
– Тебе, путинскому холопу, не понять, что такое свобода, – ответил старлей. – Если выживешь в Украине, в чём я лично сомневаюсь, то, быть может, поймёшь. Я тебе, Ксенофонт, от души желаю вернуться в родной Татарстан с оружием в руках, с каким ты пришёл на мою землю, ко мне домой. И там навести порядок. Чтоб Татарстан стал независимым. Тебе татарский народ скажет спасибо за свободу. Ты станешь народным героем, хоть сам и не татарин. Типа как Пугачёв для башкир.
– Спасибо, нам такое счастье не нужно, – усмехнулся Серёга. – Я к своим корешам в другой город через таможню ездить не хочу. Я с этим оружием лучше буду буржуев, спекулянтов и ростовщиков уничтожать, как красные в Гражданскую…
– Раскулачивай кого угодно у себя дома, в России, а не у нас в Украине! – посоветовал капитан. – Вместе отобьём Синельниково, а потом скатертью дорога, красный комиссар! Здесь твой совок не нужен никому! И Ленин твой нам ни к чёрту не упал!
– Хлопцы, вас интересно слушать, но мы давно не курсанты, чтоб политзанятия с нами проводить, – призвал всех к порядку майор. – Мы боевые офицеры, а Ксенофонт – ополченец, пополнивший наши ряды. У нас есть боевая задача, которую мы должны в деталях обсудить и выполнить. Всё остальное советую выкинуть из голов и больше не спорить, поскольку это мешает общему делу. Значит, так, Ксенофонт! Сейчас капитан определит расположение твоей группы, потом идёте в столовую завтракать. Борща до обеда не обещаем, но кашу с тушёнкой гарантируем.
Ребята из группы «дезертиров», пока Ксенофонт вводил офицеров в курс дела, продемонстрировали командиру взвода ВСУ содержимое своей поклажи, дабы все убедились, что у них нет при себе никаких средств радиосвязи или хотя бы завалящего мобильника, а есть только оружие и боекомплект. В здании правления свободных помещений не было, да и не хотели их селить вместе с украинскими военными. Предоставили место в пожарном ангаре. Он был пустым – видимо, пожарные машины давно задействованы для баррикад. Или замаскированы под военную технику. Ангар был просторным и летом вполне пригодным для жизни. Когда из командного пункта явился Ксенофонт, они и для него подготовили спальный мешок и дощатый настил из старой столешницы. Следом за Серёгой боец в балаклаве привёз на тележке из столовой две мармитки – одну с кашей и одну с чаем.
– Леший, я тут среди солдатни уши погрел, – вполголоса докладывал Рыжий, уминая кулеш из котелка, когда они остались без посторонникх. – Они на своём базарили, на чистой мове… Походу, западенцы. Это я переводить не могу, а понимаю-то неплохо. Короче, с их слов я скумекал, что нацики засели где-то в подвалах сталелитейного. Они здесь, в Синельниково. Нам просто о них не говорят.
– Левон говорил, что эти добровольцы – настоящие киборги, – вспомнил Койот. – Закидываются чем-то и боли не чувствуют. Ему, короче, пулемётом ноги перебьёшь, а он ползёт на тебя и стреляет. Болевого шока у него нет, херачит, пока не сдохнет от потери крови. Картина звездец жуткая! У одного двухсотого нацика при себе был рюкзак, доверху набитый этими… Ну, чем нынче ширяются?
– Солями, – подсказал Мангуст.
– Теперь тумблер «башка-жопа» переводим в положение «башка», – пресёк панику в своих рядах Ксенофонт. – Если эти торчки сутками сидят в подвале, они же не могут перманентно быть обдолбанными. Закидываются перед боем, это ежу понятно. Иначе по ширке такой берсеркер может своих завалить. Сколько у нас «эфок»?
– Пять, – отозвался Мангуст. – Остальные гранаты наступательные.
– Почему вэсэушники не отобрали у нас боекомплект? – спросил Серёга и сам же ответил: – Потому что и наш ангар, и вся территория завода контролируется. Патрули, часовые, дозорные и, конечно же, снайпера… Короче, нашей задачей будет после начала русской атаки закидать «эфками» подвал. От «эфок» никакая соль их ни спасёт.
– Знать бы ещё, когда придут свои, – посетовал Рафаэль.
– Мангуст, изучить расположение слуховых окон и вентиляционных отверстий, – приказал Ксенофонт. – Койот, твоя задача – найти идеальные сектора для стрельбы из снайперки. Ходи, смотри и думай, где бы ты сам здесь засел со своей СВД. Скорее всего, именно там ночью будут дежурить их снайпера с тепловизорами. Раф, с тебя отчёт по заводу. Помнишь, тебе ещё Бульдог велел прикинуть, чего он стоит.
– Да отчёт уже могу дать, по сути. – пожал плечами Рафаэль, в прошлой жизни работавший в сфере оценки недвижимости, мотавший срок за крупную взятку, согласившийся на свободу в обмен на фронт. – Вкратце картина там такая. Если привлечь инвестора, закупить оборудование и перепрофилировать производство, то это будет второй «Норильский никель» …
– Чтоб моя могила буями поросла! – вырвалось у красноярца Койота от изумления.
– А если ничего не делать и тупо сдать всё это хозяйство в металлолом, – продолжал Рафаэль, – то на эти бабки весь Донбасс можно превратить в Дубай.
Ксенофонт усмехнулся, услышав про Дубай. Когда он только пресёк границу, ему сразу бросилась в глаза потрясающая нищета, убогость и жалкий уровень жизни населения местечковой Украины. В этих городках застыл какой-то вечный 1993-й год. Понятно, что со сверкающей Казанью сравнивать эти провинции смысла нет, но если взять российские города схожего масштаба, то даже окраины чувашского Канаша или марийского Звенигова выглядят эстетичнее, чем центр Воловца. И это не связано с боевыми действиями. Пацаны из «Сектора», кто бывал на Украине в былые годы, говорили, что она вся такая бедная. Даже в Одессе ничего не изменилось со времён фильма «Приключения Электроника», только обветшало и пришло в запустение. Как выразился кто-то из их группы, в двадцать первый век эту нищую страну может привести только Россия. Европа, на которую эти люди молятся, заниматься приведением её в порядок не станет. А ведь Серёга, со слов Деда ещё, знал, что в советское время каждый офицер желал, чтобы его послали служить именно на Украину – обильную житницу, этакий амбар страны Советов. Видать, именно в этом гордые украинцы видят настоящую свободу: в унизительной нищете, в проституции, в рабском труде на белого европейского господина. Зато без промосковского президента, но во главе с бывшим кавээнщиком, который мстит этому народу за еврейские погромы и отправляет на кладбища бедное мужское население.
– Однозначно, хохлу отдавать комбинат нельзя, – заключил Рыжий.
– Никому отдавать комбинат нельзя, – поправил его Ксенофонт. – Чем хохлятский буржуй лучше нашего? Что тот присвоит и разворует, что этот… Где второй «Норникель», там и второй Потанин. Койот, в Норильске бывал?
– Было дело, за тачкой туда с братаном ездили…
– Ну и как там? Кувейт? Северная жемчужина?
– Мля, ну ты юморишь, Леший! – расхохотался Койот. – Да я более убогого городишки по всей Расее не видывал! Мало, что мухосранск, так ещё климат хуже, чем на Колыме, и экология говённая. Кувейт, ёлы-палы…
– Вот вам и ответ, – демонстративно указал на Койота Серёга. – Придёт второй Потанин, заберёт себе второй «Норникель», и будет здесь не Дубай, а прежний нищий, жалкий, убогий Донбасс. Этот комбинат принадлежит жителям региона – рабочим и шахтёрам. Мы должны отстоять его и передать народу.
– Ты что задумал, Леший? – ужаснулся Рыжий.
– Меня зовут Ксенофонт, – сурово взглянул на него Серёга.
– Не вопрос, Ксенофонт, – подхватил Мангуст. – Ты что предлагаешь?
– Захватить, – коротко ответил тот, не обращая внимания на всеобщее замешательство. – Я этой паскуде буржуазной устрою здесь семнадцатый год.
Но взять реванш за год девяносто первый и снова спеть «Интернационал» Ксенофонту было, увы, не суждено. Полностью провести разведку местности им не дали. Территорию завода патрулировали вэсэушники, по понятным причинам следившие за каждым шагом «дезертиров». Вычислить примерные снайперские позиции Койот смог лишь со значительного расстояния, но показать их Ксенофонту на местности в условиях контроля он не мог. Приходилось рисовать карандашом на листочке, когда они сидели в ангаре. А когда спустя сутки началось просачивание украинского подкрепления через указанную «перебежчиком» точку на карте, по этому месту вовсю заработала российская артиллерия, накрывшая основные силы ВСУ шквальным огнём. Сравнивались с землёй и все постройки в промзоне. Советские бомбоубежища вряд ли спасли бы находившихся там: чтобы извлечь людей из-под таких завалов, технике работать целую неделю.
А когда артиллерия замолчала, к шоссе, примыкающему к промзоне и ведущему из Синельниково в Шевченко, вовсю съезжались боевые машины. По уцелевшим и разбегавшимся в разные стороны солдатам ВСУ заработали крупнокалиберные пулемёты. За машинами шли в атаку десантники… Операция по захвату Синельниково начиналась блестяще. Но, как говорится, если всё идёт по плану, значит, о нём известно врагу. Хотя основные силы, прибывшие на защиту Синельниково, были уничтожены, до сердца города, сталелитейного завода, «министерским» было далеко.
Солдаты батальона ВСУ, приютившего «дезертиров», с матерной руганью, проклятиями и угрозами окружили ангар, изрешетили его пулями и забросали гранатами. Но в ангаре давно никого не было. Бойцы Ксенофонта, посменно спавшие и поднятые по тревоге, когда бодрствующая смена услышала с западной стороны канонаду, выскочили из ангара и расстреляли первый же встреченный патруль, не забыв забрать их оружие. Спасибо за хлеб-соль, хлопцы, за борщ и кулеш, но на войне как на войне… После чего рассредоточились, растворившись в бесконечных цехах комбината, и замерли в ожидании. Мангуст, забежав внутрь главного цеха, осторожно, внимательно глядя под ноги, поднялся на лестничный пролёт, вылез через выбитое окно на козырёк над входом и, заняв эту удобную позицию, установил на сошках свой пулемёт. На крыше того же цеха залёг с винтовкой Койот, страхуя товарища на случай, если в прорыв пойдут солдаты доверившегося им батальона. Ксенофонт, Рыжий и Рафаэль, прижимаясь к стенам, краткими перебежками сновали от одного слухового окна к другому и закидывали в подвалы цехов гранаты Ф-1.
Первые цеха на взрывы отозвались гробовым молчанием. Затем из цеха, располагавшегося аккурат напротив главного, раздался ответный пулемётный огонь. Подвал его был обитаем, и от мощного взрыва «эфки» там погибли не все. Выжившие добровольцы из батальона «Секира» (скорее всего, это были они) начали оборону завода. Пулемётчик вскоре прекратил огонь, поняв, что пули не достигают цели. Одно стало ясно: внутрь этого цеха соваться нельзя. Там будут мины, растяжки, а по углам застыли выжившие бойцы «Секиры» в неизвестном количестве. Связаться с залёгшим на козырьке цеха напротив Мангустом без рации возможности не было. Однако тот в бинокль разглядел и понял командира, жестами из-за бетонного блока указывающего на окна обитаемого цеха. Мангуст сперва открыл предупредительный огонь, чтобы дать товарищам отбежать на безопасное расстояние. А когда увидел, как Ксенофонт, Рыжий и Рафаэль укрылись за углом соседнего здания, заработал по цеху с засевшей «Секирой» вплотную, осыпая плотным огнём его окна на всех уровнях. Но в одном из подвальных окон цеха тоже ожил тяжёлый пулемёт и разразился очередью в ответ, намереваясь достать Мангуста. Из других окон этого двухэтажного здания вразброс заработали автоматные очереди.
Койот с крыши среагировал мгновенно, разглядывая в прицел и отстреливая в первую очередь автоматчиков. Их было пятеро, они, не таясь, шпарили из разбитых окон, и Койот обезвредил их без особого труда. А вот бойца, управлявшего тяжёлым пулемётом через узкое слуховое окошко подвала, он достать не мог. Но и у того через такое окошко был довольно ограниченный обзор, что не позволяло ему поразить Мангуста на далёком козырьке. Разглядев, что единственной угрозой осталось это слуховое окно, Мангуст активно заработал по нему, и между двумя пулемётчиками завязалась дуэль.
Первым патроны израсходовал Мангуст. На вражеском пулемёте, похоже был расчёт, а одинокому Мангусту придётся заправлять свою машину самостоятельно. Он подхватил оружие, прошмыгнул обратно в лестничный пролёт и присел за несущей бетонной стеной, чтобы перезарядиться. Именно в этот момент группа Ксенофонта, состоявшая и так-то всего из пяти человек, понесла свою первую потерю. Койота на крыше достал снайпер ВСУ.
Вообще-то, выше главного цеха здания в округе не было. На то и был расчёт Койота, когда он поднимался, чтобы залечь наверху. Что выше его головы чужой снайпер занять позицию не сможет. Однако по старым советским нормативам в отдалении от главного цеха рядком росли высоченные тополя в качестве насаждений, преграждавших ближайшие жилые дома от вредных выбросов и шумов завода. На один такой тополь и взобрался украинский снайпер, будто «кукушка» во времена финской войны. Он оказался великолепным стрелком. Поединок двух снайперов – отдельный вид военного искусства. Такая дуэль может длиться часами. Если бы с первого раза снайпер ВСУ промазал и положил пулю мимо, Койот мгновенно бы откатился, сменил позицию, определил направление стрельбы, нашёл врага своим прицелом, и между ними завязался бы честный снайперский бой один на один. Но вэсэушник уложил противника точным выстрелом в голову. Койот умер без мучений.
Когда одиночные выстрелы СВД наверху смолкли, Мангуст сперва решил, что Койот тоже меняет магазин. Прождав с минуту, он почуял неладное, поднялся по лестнице и из чердачного проёма разглядел безжизненное тело товарища с головой в луже крови. Мангуст остался без друга, с которым бок о бок штурмовал Воловец, а группа осталась без снайпера. Подойти к трупу, чтобы забрать винтовку, означает самоубийство: снайпер его ждёт. Возвращаться с пулемётом на козырёк тоже нельзя. Получается, если бы он не был вынужден вернуться в здание, чтобы перезарядить пулемёт, а остался на козырьке, снайпер пристрелил бы и его. Койот, отвлёкший внимание на себя, подарил ему жизнь… Обняв пулемёт, Мангуст привалился к стене в лестничном пролёте, не зная, как теперь выбраться из здания и как связаться с остальными.
Остальная группа, сидя в укрытии, поняла, откуда исходит опасность, когда смолкли пулемётные очереди Мангуста и точечные одиночные выстрелы Койота.
– Деревья! – догадался Рыжий. – Оттуда сняли Койота, суки! Больше неоткуда! Они так же по нам в Воловце били! Чего же Мангуст затих? Я же видел, как он в окно залез! Надо лупить из пулемёта по всем этим тополям! Он же где-то там сидит, в листве!
– Вряд ли, – не согласился Ксенофонт. – Снайпер выполнил задачу и слез. Не будет он сидеть на дереве и ждать, когда живой пулемётчик по нему застрочит.
– Что теперь делать, командир? – посмотрел на него Рафаэль. – Я могу попробовать пробраться к зданию, где засел Мангуст, передать, чтобы на всякий случай обстрелял все деревья, а вы меня подстрахуете…
– Подстрахуем от снайперов? – нервно захохотал Рыжий. – Ума палата! Мы же не успеем! Они нас видят, а мы их – нет! Тебя раньше завалят!
– Рыжий прав, – принял решение Ксенофонт. – Мангуста нам пока не достать и до него не докричаться. Действуем следующим образом…
Объяснив диспозицию, Серёга первым выбрался из укрытия и, на свой риск и страх, открытый для обстрела, если снайпер всё-таки остался дежурить на дереве, помчался к тому слуховому окошку, откуда работал пулемёт «Секиры». Подбежав, выдернул чеку из РГД, забросил гранату в окошко и чуть отскочил в сторонку. После взрыва забросил и вторую гранату в то же окно. Рыжий с Рафаэлем, пригнувшись, двинулись за командиром вдоль стен и проделали то же самое ещё с двумя окошками по разные стороны цеха. После этого все трое встретились в условленном месте у чёрного хода, дверь которого была вырвана вместе с петлями.
– Теперь заходим, крадёмся по-кошачьи и под ноги глядим о-очень внимательно! – приказал Серёга и первым скользнул в дверной проём, прижимая приклад к плечу.
Внутри было тихо. Рассредоточившись, они прошли по обоим этажам. В трёх помещениях были обнаружены трупы тех бойцов, которых успел снять с крыши из винтовки Койот. Они были в однотонной форме песочного цвета, с шевронами, на которых поверх жёлто-голубого флага были нанесены какие-то рунические символы. Стало быть, это и есть арийцы из добровольческого батальона «Секира». Ничего похожего на наркотики при них обнаружено не было. Значит, Левону, не имеющему обыкновения сочинять сказки, встречались какие-то другие фанатики.
После обследования этажей они наконец решились спуститься в подвал. При спуске они понесли вторую потерю. Очень глупую. В полумраке лестницы, ведущей на цокольный этаж, Рафаэль, вызвавшийся идти первым и при случае принять огонь затаившегося противника на себя, наткнулся на растяжку. Ксенофонт, спускавшийся вторым, и Рыжий, замыкавший тройку и прикрывавший тыл, выжили только потому, что растянулись на значительную дистанцию. Рафаэль погиб от осколочного взрыва сразу.
– Раф! – бросился к трупу, держа автомат наготове, Серёга. – Да грёбаная ты жизнь! Ну сказано же было смотреть под ноги, мать твою за ногу! Что ж ты наделал?!
Подоспел Рыжий. Какое-то время они стояли молча, сняв каски и глядя на изуродованное тело распластавшегося товарища, под которым растекалась кровавая лужа. Оценщик сталелитейного завода нашёл последнее пристанище в его стенах.
– Он пошёл первым, чтоб растяжку собой разминировать, – констатировал Рыжий. – Чтоб её обезвредить и нам свободно дать пройти. Собой, получается, ради нас…
– Я понял, – сухо ответил Ксенофонт и двинулся дальше.
Подвальные помещения представляли собой страшное зрелище, явившееся результатом заброса туда «эфок». Повсюду кровища, человеческие останки, кишки, стены забрызганы чьими-то мозгами… Говорят, у мужчин, вернувшихся с войны, наблюдаются проблемы с потенцией. Серёга, глядя на это, охотно верил. Когда перед глазами стоит такое, с женщиной лечь не получится: ни одним домкратом не поднимешь своё достоинство…
И лишь в помещении, откуда работал пулемётчик, ещё оставалась кое-какая жизнь. Там находился пулемётный расчёт из двоих бойцов. Двухсотый и трёхсотый. Контуженный пулемётчик, отрешённо смотревший на вошедших гостей, и погибший от осколков подноситель. На полу валялся тяжёлый советский пулемёт ДШК. Он совершенно не пострадал от взрывов двух РГД.
– Да мы ещё повоюем! – присев на корточки, с восхищением осматривал Серёга пулемёт. – Таким можно целую роту сдерживать.
– Кого ты сдерживать собрался? – не понял Рыжий. – Наши скоро к заводу прорвутся. Разреши мне лучше этого урода добить.
– Добивать раненых – военное преступление, – не разрешил Ксенофонт. – Пусть лежит. Если выживет, его потом заберут и окажут помощь. А что касается наших… «Министерские» мне не свои. Я отдам завод только «Сектору».
– Ты чё, Ксенофонт, сдурел? – округлились глаза у Рыжего. – Какая разница, «Сектор» это или «министерские»? Это же наша армия, российская! К тому же ВДВ! Ты с кем силами мериться удумал?
– Да нет давно никаких Войск Дяди Васи! – поморщился Серёга. – Нет никаких русских десантников! Ничего сейчас эти ВДВ не умеют, название одно! Пацаны говорили, что в Чечне обычная пехота была круче, чем сейчас на Украине десант!
– Всё равно это наши войска, братан, ты чё! – недоумевал Рыжий.
– Хрен через плечо! – передразнил его Ксенофонт. – За этот завод положили жизни наши лучшие парни – Койот и Раф! Что сейчас с Мангустом, жив ли он, тоже неизвестно! И ты думаешь, я отдам завод буржуину, который продаст его на металлолом другим буржуям и лишит Донбасс градообразующего предприятия? Мои предки были красными, били Деникина, Колчака, Врангеля… Они подарили нам семьдесят лет лучшей жизни за всю историю страны! Я тоже буду воевать за то, чтобы фабрики и заводы принадлежали рабочим! Ты со мной?
– Куда я на хрен денусь с подводной лодки? – сплюнул на пол Рыжий.
– Плевать в хате – это серьёзный косяк, – машинально сделал замечание Серёга.
«Министерские» тем временем поступательно захватывали Синельниково. Десантники вступили в бой с батальоном, занимавшем оборону города. Командир батальона, майор, которого вместо пригрезившейся награды теперь ждал трибунал за непростительную ошибку, не сомневался, что его сделают крайним в этой истории. Он не имел физической возможности передать перебежчиков в руки СБУ на проверку. Он рассчитывал, что засевшие в подвале одного из цехов добровольцы, присланные к нему для усиления, дождутся, когда противник подойдёт вплотную и нанесут сокрушительный удар, используя проверенную партизанскую тактику. Его заверило своё же командование, что русская техника не пройдёт через щель в промзоне, а вместо этого будет штурмовать с линии фронта, со стороны Воловца. Пришлый власовец Ксенофонт продублировал то, что уже донесло руководство, иначе б майор не поверил ни единому слову подлого кацапа.
Но понимал майор и другое: именно ему был вверен завод в Синельниково для охраны и обороны. Все просчёты, все уважительные причины, все разумные оправдания, все ссылки на вышестоящее командование перечёркивает один факт, выраженный в лаконичной фразе: он не выполнил задачу. На войне этот аргумент перекроет прошлые заслуги. Майор трезво оценивал ситуацию и решил соблюсти давние традиции русского офицерства. Но собственноручно пускать себе пулю в висок он не станет, поскольку и это будет воспринято как трусливое бегство от ответственности. Надо хоть напоследок принести пользу своей армии.
– Принимай командование! – приказал он ротному капитану, перевесив автомат со спины на грудь, сняв бесполезный бронежилет и наполняя карманы разгрузки снаряжёнными магазинами.
– На каком основании? – запротестовал капитан. – Что я доложу в штаб?
– Передай, что слава Украине, – устало произнёс майор и, пригнувшись, с автоматом на изготовку побежал присоединяться к своим подопечным.
Бой за контроль над Синельниково продолжался часов пять. Уже под вечер десантники с ощутимыми потерями подошли к сталелитейному заводу. Украинский майор продержался довольно долго, лавируя между укрытиями, успев получить ранение в ногу и оказать самому себе первую помощь, а нарвался на пулю, оборвавшую жизнь, только в разрушенном здании бывшего ПТУ при заводе, на подступах к предприятию.
– Воин, подъём! – десантный прапорщик, обследовавший со своей ротой главный цех, на верхнем этаже наткнулся на Мангуста, который в полной апатии сидел на полу возле своего пулемёта, привалившись к стене в отдалении от окон. – Сколько вас здесь, «секторовских»?
– Там, на крыше, мой кореш, снайпер, – не глядя на него, отозвался Мангуст. – Двухсотый. Больше в здании никого нет. В соседнем цеху ещё трое моих. Живы или нет, не могу знать. Связи нет.
– Покажешь, где они были? – предложил прапор и добавил участливо: – Выходи, не боись. Путь свободен, завод уже наш. Сапёры вовсю работают, тоже наши…
– А Койот? – всё так же отрешённо спрашивал Мангуст. – Койота надо бы забрать.
– «Таблетки» приедут и всех пацанов убитых заберут, – заверил прапорщик. – Койота тоже заберут, не сомневайся.
Мангуст тяжело поднялся, закинул пулемёт на плечо. Они спустились на улицу, где на выжившего «секторовского» прочесывающие местность десантники смотрели, как на вернувшегося с того света. Они думали, что живых давно нет в этих цехах. «Из какого ада выбрался, шиздец!» – говорили за его спиной. Но звёздный час Мангуста продолжался недолго. К нему торопливо подошли трое десантных офицеров – два капитана и майор:
– Сдать оружие!
Мангуст послушно передал подоспевшим солдатам свой пулемёт вместе с полной коробкой. Его обыскали, забрали гранату и нож. Мангуст не понимал причин такого отношения к себе, но и паники не выказывал: худшее позади, свои не пристрелят, а если и найдут повод его арестовать, «Сектор» отмажет. Воевать надо, а не на губе сидеть.
– Значит, согласен добровольно сдаться и сотрудничать? – уточнил у него высокий статный майор с негустой кудрявой шевелюрой.
– С чего я должен сдаваться своей армии? – пожал плечами Мангуст.
– С того, что бойцы твоей диверсионной группы захватили цех и заявили, что если через полчаса мы отсюда не уберёмся, откроют по нам огонь. У них в подвале ДШК, автоматы с боекомплектом, гранаты, трофейные противопехотные мины… Мы рассчитывали выдавливать отсюда нациков, а в итоге получили ультиматум от «Сектора Зет». Поэтому никакой ты нам не свой. Ты наш заложник и сейчас пойдёшь с нами. Уговаривать террористов, чтоб включили голову и не дрочили судьбу.
– Леший – мой командир, он меня не послушает, – покачал головой Мангуст. – А насчёт террористов фильтруй базар, майор. За такие обозначения наши с тебя и спросить могут. Мы на этот завод впятером против целого батальона ВСУ пошли…
– Ты кому угрожать вздумал, мразь уголовная! – влепил майор звонкую пощёчину беззащитному Мангусту. – Ты с офицером-десантником говоришь, сволочь, а не со своей тюремной шелупенью!
– Ты не десантник, а обычное говно в тельняшке, – с достоинством отвечал Мангуст, потирая щёку и оправляясь от обидной оплеухи.
– Сучонок! – майор, не в силах терпеть унижения своей офицерской чести в присутствии подчинённых, выхватил у первого попавшегося бойца автомат и начал яростно избивать Мангуста прикладом и стволом по лицу, по шее, по груди… Мангуст упал, лицо его было окровавлено, а разъярённый майор всё не мог успокоиться, избивая его ногами, обутыми в импортные облегчённые офицерские берцы. Насилу его оттащили, чтобы он ненароком не убил зарвавшегося щенка из «Сектора Зет».
– Окружить цех и чтоб через десять минут духу их там не было! – в ярости приказал майор. – При малейшем сопротивлении огонь на поражение! Что за мразь, а! Ну что за мразь! У-у, с-сука! Хуже укропов, честное слово!
– Товарищ майор, разрешите я схожу поговорю с ними, – вызвался седовласый капитан. И, получив кивок одобрения, приказал радиотелефонисту: – Вызови мне базу «Сектора Зет»! Пойдёшь со мной. Мы им не указ, но своих они должны послушать. В «Секторе» командиры не церемонятся: невыполнение приказа – расстрел.
Капитан с радистом без оружия спустились в подвал того цеха, где находились Ксенофонт, Рыжий и контуженный боец «Секиры». Рыжий встретил их на пороге и сопроводил в подвал, чтобы капитан с радистом не наткнулись на ловушки, которые они расставили по лестницам. Рыжий знал расположение мин и ловушек и подсвечивал им путь в полумраке лестницы фонарём. В подвале уже раздавался стойкий трупный запах, от которого даже бывалому капитану ВДВ стало не по себе. Его изумлению и вовсе не было предела, когда рядом с Ксенофонтом, дежурившим за пулемётом, он увидел валяющегося на полу ещё живого бойца «Секиры».
– Слышь, десантура, этого партайгеноссе забрать бы надо, – сразу предложил Серёга, едва капитан и радист в сопровождении Рыжего зашли в помещение. – Он отвоевался. Его б вылечить, допросить… Ну, сам знаешь, чего мне тебя учить.
– Я прикажу, чтоб бойцы с носилками спустились и забрали его, – заверил капитан. – А тебе, сынок, я ничего приказывать не стану. На, поговори со своим командованием.
– Леший, как сам? – бодро спросила рация голосом Бульдога. – Сколько вас в живых осталось?
– Я, Рыжий и… Где Мангуст? – посмотрел Серёга на капитана.
– Он у нас, – отозвался тот. – С ним всё в порядке. Он даже не ранен.
– Получается, трое, – доложил Серёга в рацию.
– Ништяк, пацаны! – одобрил Бульдог. – С вами тут кое-кто хочет побеседовать…
– Леший, как слышно? На связи! Узнал? – рация заговорила баритоном с характерным мАсковским выговором с упором на букву «А». Этот голос невозможно было с кем-то спутать. Говорил Команданте.
– Конечно, узнал. Здравствуйте.
– Леший, всё знаю о ваших подвигах! Парни, вы герои! Знаешь, зачем я приехал? За вами! Вы, кто остались, заслужили отпуск! Вы поедете со мной в Питер, парни! В новой форме и с медалями! Бывал в Питере, Леший?
– Не приходилось.
– Так будешь! Всё красиво будет, Леший! Погуляете, вы заслужили! Отдай Министерству завод! Всё, вы свою задачу выполнили! Вылезай оттуда, вас ни одна падла не тронет, отвечаю! Ждите на командном пункте, за вами через час придёт машина!
– Простите, я не могу отдать завод, – тихо, но твёрдо отвечал Ксенофонт.
– Леший, послушай! Я знаю о твоих принципах! Ты послушай сюда! Вот у меня в этой жизни есть всё. У меня особняк в Питере на берегу Мойки! Не веришь? Я тебе его покажу! У меня денег, как грязи! Я могу купить себе всё, что захочу: любую машину, любую женщину… Я футбольный клуб «Зенит» могу купить с потрохами! Но! Я на свои деньги содержу «Сектор Зет»! Это моя армия! И никто не посмеет меня её лишить! Я добровольно отказался от своего богатства и воюю вместе с вами! Как думаешь, я буржуй? Я твой классовый враг?
– Нет, вы не враг, – признал Ксенофонт.
– Так ты пойми, Леший! Их время уходит! Эта война скоро расставит всё по местам! У нас пехоты на полдивизии, тяжёлая техника на целый корпус, даже своя авиация есть! Ты понимаешь, Леший, каких мы дел натворим? Мы Киев возьмём! А потом, Леший, мы развернёмся и пойдём давать звезды фанерному маршалу и его генералам! Всю эту кодлу скинем, я тебе отвечаю! Просто время нужно, Леший, понимаешь? Сейчас другие задачи! Поэтому завод отдай. Пока. А потом ты будешь иметь больше, чем этот сраный комбинат! У тебя будут в собственности целые месторождения!
Лучше бы Команданте этого не говорил. Начал за здравие, кончил за упокой. Он предлагал Ксенофонту те же яйца, только вид сбоку. Тот же капитализм. То же угнетение рабочего класса и власть капитала. Буржуазную революцию и передел частной собственности на средства производства вместо полной безоговорочной её отмены. Ему, Ксенофонту, предлагает стать частью этой монополии. Не понимает Команданте, что он из другого теста. Даже, скорее, из другого мира. Что воюет он совсем за другое. Что даже если не отстоит завод в Синельниково, этот маленький оплот социализма во враждебном окружении, но покажет всем своим единомышленникам, всем товарищам, всем последователям, как действовать можно и нужно. Просто он пришёл слишком рано. Нужна партия, а её нет. Однако рабочие всей страны должны узнать о нём и вдохновиться его примером так же, как когда-то вдохновились примером Парижской коммуны. Появится партия, возобновится и борьба. В том числе борьба с оружием. Только не сразу, а когда для этого настанет нужный момент. Тот момент, о котором писал Ленин…
– Вы, несомненно, самая главная звезда этой войны, – проговорил напоследок Серёга в рацию, прощаясь с Команданте. – Вот только звезда, горящая ярче, погаснет раньше.
– Это в полной мере и к тебе относится, Леший! – не остался в долгу Команданте. – Так что скажешь, воин? Твоё решение!
– Теперь свяжи меня со своими, которые снаружи, – потребовал Ксенофонт у капитана, отключив связь с базой «Сектора Зет». – Пусть на связь выйдет Мангуст. Я хочу удостовериться, что с ним всё нормально.
Капитан, чуть подумав, вызвал по рации своих, передал требование, и вскоре на том конце провода послышался голос Мангуста.
– Леший, держись, братан! Я с вами! Как там пацаны?
– Рыжий со мной, а Раф погиб, – ответил Ксенофонт. – Мангуст, я предлагаю, чтобы капитан со своим радистом убирались восвояси и забрали трёхсотого нацика! А ты чтоб спускался к нам! Что скажешь? Если откажешься, знай, я на тебя не огорчусь. Ты останешься моим корешем уже навечно!
– Я иду к вам! – не задумываясь, ответил Мангуст.
– Всё слышал? – отдал Серёга рацию десантному капитану.
– Ты сам сделал свой выбор, – спокойно ответил тот. – Учти, вы находитесь на освобождённой территории, которая уже является частью Российской Федерации. Вы захватили федеральную собственность и удерживаете её с оружием. С точки зрения закона вы террористы. Со всеми вытекающими. Не обессудь, Леший. Ты хорошо воевал, но прошлые заслуги тебе не помогут.
Капитан с радистом ушли, но сразу после их ухода Рыжий встретил на лестнице двух безоружных солдат с носилками, проводил их в подвал, помог водрузить на носилки контуженного и проводил до выхода из цеха. А вернулся он уже с Мангустом. Едва увидев боевого товарища, на лице которого не было живого места, Серёга всё понял. Военные снаружи для него не свои. Это не его армия. Либо они убираются отсюда прочь, а в город на смену им приходит «Сектор Зет», либо этот завод им придётся отбивать с боем и потерями. Они думают, что бои за Синельниково закончились, но ошиблись.
– Что за чёрт посмел тебя тронуть? – спросил Серёга у Мангуста.
– Там майор один… Кудрявый такой, высокий. Он у них один, старше по званию там вроде и нет никого.
– Майор, говоришь? Что ж, не стать товарищу майору подполковником…
– Вам даётся пять минут, чтобы выйти без оружия и с поднятыми руками! – раздался снаружи голос, усиленный громкоговорителем. – Сдавшимся гарантируется жизнь и передачу в руки следствию! Со строгим соблюдением российского законодательства! Если откажетесь, мы имеем приказ идти на штурм и стрелять на поражение!
Серёга глубоко вздохнул. Сидя на корточках, он привалился к стене и вспомнил всё, что случилось с ним на зоне. Он знал, что бывают зоны чёрные и красные. В первых держат марку воры, во вторых рулят козлы. Когда его привезли в мордовскую колонию, он несколько дней пытался понять, какого она цвета, и убеждался, что она ни на что не похожа. Убедился он в этом окончательно, когда его под надуманным предлогом посадили в штрафной изолятор. То ли за расстёгнутую верхнюю пуговицу, то ли за то, что на койку днём присел… Он и не помнит уже, к какой мелочи придралось начальство, чтобы упрятать его в трюм. На вторые сутки в тесную одиночную камеру к нему подсадили незнакомого зека из другого отряда.
– Здорово, Ксенофонт, – оскалился вновь вошедший, сев напротив.
Под этой вольной кличкой Серёга в зоне не ходил. Ещё на киче ему дали погоняло Диссидент. О том, что он Ксенофонт, не мог знать, никто. Кроме… Кроме хорошо осведомлённых о его прошлой жизни. Незнакомец, оказавшийся посланцем оперчасти, продемонстрировал такую осведомлённость, от которой у Ксенофонта по всему телу пошли мурашки. Все акции, которые он мутил в Казани с Денвером и Русланом, все нападения, повреждения чужой собственности, вымогательство денег у мужиков во дворе на Профсоюзной… Вся преступная деятельность в деталях, а главное – со всеми соучастниками. Незнакомец предложил выбор: либо сотрудничество, либо задержание обоих друзей, предъявление им обвинения, скамья подсудимых и срок солиднее, чем у него с его экстремистской 282-й. Серёге ничего не оставалось, как согласиться. Стукачи в этой зоне представляли собой настоящую законспирированную ячейку. Их не вызывали на беседу с опером и вообще не дёргали. Они просто ошивались среди остальных бродяг, слушали и потом, словно невзначай, проговаривались об услышанном таким же заключённым, ничем не примечательным… А дальше эти сведения по цепочке уходили в оперчасть. За два года только по Серёгиным сплетням, на деле являвшимся доносами, было оформлено не менее пяти явок с повинной, возбуждено несколько уголовных дел, кому-то добавили срок, кого-то перевели на более строгий режим… Именно он сдал того громилу, который хвастался неудачным хищением денег с банковской карты… Уличить эту ячейку стукачей по понятиям было невозможно, здесь у хозяина всё было схвачено. Поговаривали, что хозяин и сам по молодости зону топтал, кухню изнутри знавал…
В общем, Серёга Ксенофонтов, гордый и неподкупный, ради своих друзей, ради того, чтобы их не посадили, как его, стал сукой. Козлом. Краснопёрым. Не по своей воле, конечно. Ссучили его. Но факт остаётся фактом. Он – сука, стукач, дятел, наседка, козёл, легавый, цветной… Ему нельзя обратно в зону. Он дал себе слово не возвращаться туда и не вернётся даже на один день. Если он сейчас согласится сдаться, то его посадят. А второй шанс Команданте, которого он только что деликатно послал, ему уже не даст. Он отшил Команданте, отшил «Сектор Зет». Сидеть ему на зоне в лучшем случае, а в худшем – завалят свои из «Сектора» по приказу какого-нибудь Бульдога.
– Что прикажешь, командир? – вывел его из размышлений голос Рыжего.
– А ничего не прикажу, парни, – встал с пола Серёга, вешая на себя автомат и проверяя целостность магазина. – Если сложите оружие, слова вам не скажу. Вы по жизни мои кореша, я вас даже на том свете буду помнить, если он есть… А я лично – к бою. Тебе, Мангуст, спасибо за то, что дал наводку на того майора. Если успею, то завалю его.
– Ксенофонт, – пытался вразумить его Рыжий. – Давай сдадимся. Пусть прокурору нас передают. «Сектор» нас один хрен отмажет.
– Сдавайтесь, но без меня, – решительно отвечал Серёга.
– Ты как? – посмотрел Рыжий на Мангуста.
– Я выхожу, – заявил тот. – Не обессудьте, пацаны, пожить ещё хочу, повоевать. Может, выживу и вернусь ещё домой… Там, снаружи, шансов всяко больше, чем здесь.
– Рыжий, иди с ним, – побудил Серёга, увидев, что товарищ колеблется. – Эти рыла автоматные вам ничего не сделают. Вас Команданте заберёт, в Питер сгоняете… Вы заслужили отпуск. Идите! Оба!
Он молча обнял обоих. Они оставили автоматы и, осторожно ступая (Рыжий подсказывал Мангусту, где ловушки), пробрались к выходу из цеха. Посмотрев им вслед, Серёга понял, что эти двое – последние его друзья в жизни. Он думал, что последними стали Денвер и Руслан. Но за эти двое суток, что шла операция в Синельниково, ближе Рыжего, Мангуста и покойных Койота с Рафаэлем для него людей не было. Двое из них погибли, защищая его. Двое других, не задумываясь, подчинились бы, прикажи он остаться в подвале и приготовиться к бою. Но он благородным командирским решением подарил им жизнь и дал шанс их матерям дождаться сыновей. Серёга погладил цевьё: оружие приятно холодило и вселяло уверенность. Он был счастлив. Вот в этом и есть его жизнь. Всё, что было до того, ненастоящее. Он выбрал быть воином. Однако он устал… К тому же был уверен, что дальше уже не будет лучше. Всё лучшее осталось позади.
Серёга понимал, что если выйдет из здания с автоматом наперевес, десант откроет по нему огонь без предупреждения. Парни так натасканы на войне. Когда противник вооружён, по нему надлежит стрелять. Может, оружие было разряженным или противник стрелять вовсе не собирался. Так размышлять не подобает. Если оружие у него в руках, значит, необходимо его убить, чтобы спасти свою жизнь. О том, что ты при этом забираешь жизнь чужую, война приучает не думать. Ведь каждый человек рано или поздно умрёт. Убивая, ты просто приближаешь этот момент – вот и всё. Простейшая военная философия, избавляющая от ненужной морали.
Здание было окружено по периметру, стволы автоматов устремлены на него. Десантники наготове, напряжены. Рыжий с Мангустом вышли с поднятыми руками, немедленно были схвачены, скручены, обезврежены. Со связанными за спиной руками их уложили на землю в ожидании, когда за ними приедут прокурорские. А ещё ждали, когда выйдет Ксенофонт. От того, с пустыми руками он выйдет или нет, зависела его жизнь.
Ксенофонт вышел из парадного входа цеха. Он показался в дверном проёме, в руках у него был готовый к бою автомат. Он успел окинуть взглядом десантников, оценить обстановку и высмотреть того самого майора, который избил Мангуста. Есть шанс успеть поквитаться с ним за унижение друга. Серёга попытался вскинуть автомат и достать майора очередью. Но ВДВ не были бы собой, если б дали ему сделать это…
В конце сентября Левон поехал в отпуск. Прибыв в Волго-Окск, он едва успел повидаться с родными и не стал даже ночевать дома, ближайшим поездом отправившись в Казань. С собой у него были деньги для матери Лешего. Толстая пачка пятитысячных купюр, перетянутых резинкой. Команданте отдавал деньги наличными без всяких документов, расписок и прочего бюрократического унижения родственников своих бойцов. А ещё у Левона при себе было письмо. Последнее письмо Лешего, найденное в его личных вещах перед отъездом.
«Мама, не плачь тому, что меня больше нет. Порадуйся тому, что я был. Постарайся простить, если я не оправдал твоих ожиданий. Ты, верно, будешь сокрушаться, что потеряла единственного сына. Поверь, у некоторых детей много, но это количество не переходит в качество. А я прожил такую жизнь, что иным и не снилось. Она была настоящей. В моём пути было что-то такое, что тебе ещё предстоит осмыслить со временем. Неважно, если моё имя не будет отлито в истории и его никто не будет знать. Сколько тех, кто воевали за красных в Гражданскую, или сражались с фашистами в Великую Отечественную, чьи имена не сохранились… Разве их подвиг от этого перестал быть подвигом? Я не жалею ни о чём. Если б была возможность начать жизнь с начала, я бы прожил её точно так же. Ты не узнаешь, где я похоронен, но навещай могилу Деда и ухаживай за ней. Посещая его, ты посещаешь меня. И не стесняйся обращаться за любой помощью к Денверу и Руслану. Они всегда помогут. Наша с ними дружбой была настоящей. Сейчас так уже не дружат. Я люблю тебя, мама, всего тебе самого доброго. Твой сын Серёжа Ксенофонтов».
Ксенофонт-2. Быть воином - жить вечно
© Copyright: Андрей Радченков, 2024
Свидетельство о публикации №224053001276
Свидетельство о публикации №224053001276
Рецензии