Этьен Марсель, или Эпоха катастроф. Ч. 1, гл. 5

Глава пятая. Узурпация за узурпацией

Не всё у короля Филиппа, железного и красивого, шло гладко. Не ладились дела с фламандскими горожанами, строптивыми буржуа, поглядывавшими в сторону Англии, откуда шла шерсть для их сукноделия. Но когда король решил наказать строптивцев, они, это мужичьё, в открытом бою нанесли тяжелейшее поражение огромному войску превосходно вооружённых французских конников и пехотинцев. Фламандские города перешли под контроль простонародья. В близлежащем городке Куртре в церкви Богоматери экспонировались семьсот золотых шпор, высокородные обладатели которых покинули этот мир. Битва при Куртре стала для Филиппа незаживающей ссадиной. Были, конечно, и митинги в Париже с решительным осуждением подлых фламандских убийц, но достойно покарать вольный народ, чтоб живого места не осталось, так и не получилось.

Истина банальная, но непреложная: всё имеет конец. Атмосфера ненависти, создаваемая королевскими пропагандистами, постоянные конфликты с окружающим миром, непонятные неискушённому в политике большинству подданных — всё это действовало угнетающе. В конце концов король своими всюду сующими нос бальи с их прево и сержантами, неуклонным обесцениванием денег, поборами неизвестно на что так надоел, что против него восстали провинциальные бароны — дворяне среднего звена, не слишком знатные, но с крепкой опорой на массовое рыцарство, своих вассалов. Лозунг был реакционный: возвращение к блаженному времени Святого Луи. Париж оказался в кольце. 24 ноября 1314 года бароны объединились в коалицию, а через пять дней Филипп Красивый скончался. На охоте его вроде бы хватил апоплексический удар. Он пробыл у власти без малого тридцать лет, многого достиг, но все его планы оказались перечёркнуты.

Ему наследовал старший сын Луи, прозванный Сварливым, обстановку удалось временно разрядить. Луи, опираясь на дядю, Шарля Валуа, разделался с одиозными фигурами королевской администрации, издал полезный для страны ордонанс, упразднивший крепостничество, но всего через полтора года правления последовал за отцом, поскольку был отравлен. Следствие не проводилось — умер так умер, но свидетельствовать могла собака. Оказавшись возле операционного стола, на котором разделывали тело покойного для бальзамирования, она принялась лизать лежавшие рядом кишки и тут же испустила дух. Сварливому Луи наследовал — кто? Вот это вопрос исключительной важности для будущего, роковое распутье, хотя в тот момент на поверхности виделось лишь состязание личных амбиций.

Претендентов на корону было двое: дочь покойного Жанна пяти лет от роду и старший из двух оставшихся братьев Сварливого — Филипп. Впрочем, потенциально существовал и третий, если бы оказался мальчиком: его рождения ожидали месяцев через пять. Древний закон салических, то есть прибрежных, франков, знакомый любителям истории Франции, будет обнаружен лишь через сорок лет и на престолонаследие пока не влиял. Кроме того, он содержал запрет женщинам наследовать только земельные угодья, а не королевскую власть. Женщины преспокойно наследовали сеньории и целые графства, если не было наследника мужского пола. Если был, то предпочтение отдавалось ему, но если не было, женщина в качестве сеньора или в графской короне никого не шокировала. Супруга Филиппа Красивого носила титул королевы Наварры, небольшого королевства за Пиренеями, но её могущественный муж права на него не имел, и лишь их сын, Луи Сварливый, получил титул в наследство от матери, став королём Франции и Наварры. А после него королевой Наварры стала маленькая Жанна.

С этой Жанной загвоздка была в другом. В последний год царствования и жизни Филиппа оскандалились его невестки, уличённые в длительной любовной связи с конюшими. Настолько длительной, что маленькая Жанна могла быть зачата от одного из них. Разумеется, любовники подверглись жесточайшей казни, а любовниц, жён всех трёх королевских сыновей, заточили в темницу. Став королём, Луи Сварливый распорядился свою супругу, мать Жанны, придушить, чтобы не тратить время на развод, а сам женился вторично на принцессе из Анжуйского дома, дальней родственнице. Её-то младенца и ожидали как третьего претендента на престол, а родись мальчик — то и первого и единственного.

И родился мальчик. Его нарекли Жаном и включили в реестр французских королей как Жана Первого Посмертного, рождённого после смерти отца. Прожив пять дней, Жан скончался, тоже, конечно, отравленный. В двух отравлениях за один год был, несомненно, заинтересован средний сын красивого короля — Филипп. Теперь он остался один на один с Жанной, притом сумев после смерти Луи добиться в борьбе с конкурентами статуса регента королевства до совершеннолетия Жанны или Жана. Последний теперь сошёл с дистанции, но Филипп, похоже, был уверен в своей победе ещё до его рождения, заказав у одного парижского гравёра личную королевскую печать. После кончины племянника, Жана Первого, он немедленно короновался в качестве Филиппа Пятого, а будучи высокого роста, получил прозвище Филипп Длинный.


О внебрачном происхождении Жанны судачили на всех перекрёстках, но формально она оставалась законной дочерью Сварливого и имела все права на корону, так что Длинный, строго говоря, совершил самую настоящую узурпацию. Её оправдание перед собранием баронов и прелатов, церковных сановников, носило не узко семейный скандалёзный, а по сложившейся уже традиции геополитический характер. Ведь Европа, всем известно, опирается на три столпа: король Франции, папа и император. Два последних — непременно мужчины, и негоже первому надевать юбку, прясть, лично рожать детей и заниматься прочими неподобающими делами.

Аргументацию со скрипом, но приняли. И под Французское государство заложен был мощный пороховой заряд. Когда отстранённая от престолонаследия Жанна вырастет, у неё, очень вероятно, будут дети, сын, а если не сын, то старшая дочь. И они могут пожелать вернуться к вопросу об отстранении. Не предъявят ли прав на корону? И в какой политической ситуации это произойдёт, если произойдёт? Ответ из будущего: произойдёт. Причём в ситуации донельзя неблагоприятной.

А пока Филипп Длинный — вроде бы законный король, продолжатель славной династии Капетингов. Может быть, правда, из-за отравлений и узурпации его слегка мучает совесть.

С того года, когда умерли один за другим Луи Сварливый и Жан Посмертный, начинается то, что на языке другой эпохи и другой страны шутливо назовут «гонкой на лафетах». Процарствовав пять лет и полтора месяца, умер Филипп, двадцати восьми лет от роду, изнурённый долгой непонятной болезнью, а до него умерли в младенчестве два его сына, Луи и Филипп. Трон занял младший из трёх братьев, Шарль, но от него рождались одни девочки. Царствование его длилось шесть лет и один месяц, а умер он на тридцать четвёртом году жизни, зачах от неизвестной болезни. Так, всего через тринадцать лет и два месяца после кончины Филиппа Красивого кончились Капетинги, казавшиеся вечными. Причиной ли тому проклятие, брошенное им из пламени костра Жаком де Моле, великим магистром тамплиеров, или какая иная метафизика — кто ж знает?

Этьен Марсель к этому моменту, очень вероятно, достиг совершеннолетия, и жить взрослой жизнью ему предстояло при новой династии — Валуа.

Шарль Валуа, великий неудачник, о котором шутили: сын короля, брат короля, дядя трёх королей, зять короля, но сам так никогда и не ставший королём, — умер всего за три года до пресечения прямой ветви Капетингов. Он внук Святого Луи, но уже не потомок последнего из царствовавших Капетингов, он — боковая ветвь, он — граф де Валуа. Валуа — графство севернее Парижа, там, где сближаются герцогство Нормандия и графство Шампань. Это часть королевского домена, отдельные области которого король может дарить принцам крови, своим родственникам. Дарение — это отчуждение, хотя король вправе подарок вернуть обратно в домен. Но титулы, будь то граф де Валуа, граф Анжуйский или Пуатевинский, герцог Орлеанский и тому подобные, вовсе не означают владение данной областью, её отчуждение от домена, а носят во многих случаях лишь условный, почётный характер. Это примерно как герцог Афинский, ничем не владеющий в Греции.

И вот Шарль Валуа, уже в годах, но энергичный, умер, как и его брат, от апоплексии. А три года спустя его сын Филипп стал королём Франции, расквитавшись с судьбой за неудачника-отца, и царствовать будет долго, почти четверть века. Процедура — сначала регент, потом король — прошла по проторённой дорожке. Регентство длилось два месяца: ждали рождения посмертного дитя у вдовы Шарля, последнего Капетинга, по прозванию Красивый, как и отец. Родилась девочка, всё стало ясно. Филипп Валуа не был злодеем, он был хорошим рыцарем и, в общем-то, добрым малым, популярным среди баронов. Все нужные злодейства совершились до него, он лишь воспользовался их плодами.

В годы царствования, которое предстоит долгим, Филиппу будет сопутствовать удача, и он вполне логично получит прозвище Удачливого: Филипп Шестой Удачливый. Начиная с того, что он обрёл корону, не имея на то ни малейших шансов, учитывая вереницу сыновей Филиппа Красивого, готовых сменить друг друга на троне, а также высокую вероятность рождения у каждого хоть одного долгоживущего сына. Совсем скоро ему суждено одолеть фламандских буржуа, об которых, образно говоря, обломал зубы даже «железный король». Правда, при нём начнётся нескончаемая война, но в её первом великом сражении он не погибнет и даже не попадёт в плен. А страшная болезнь, скосившая каждого третьего, если не каждого второго, в том числе в кругу его близких, обойдёт Удачливого стороной. Наконец, в поздние годы он женится на умнейшей и прекраснейшей девице из своего же королевского рода, из гнезда Святого Луи, уведя её из-под носа у собственного сына. Но обернётся ли его личная удачливость удачами для королевства Франции?

Жанне, когда-то отстранённой от наследования, теперь семнадцать, она уже замужем за родственником, Филиппом д’Эврё, сыном младшего, сводного брата Филиппа Красивого. Эврё — небольшое графство к западу от Парижа. У Жанны не осталось ничего: Шампань, предоставленную ей в компенсацию за отстранение, у неё отобрали, теперь собираются отобрать и доставшуюся от отца Наварру. Но неожиданно сказали веское слово наваррские бароны, возмущённые тем, что их дела решаются не у них в Памплоне, а в Париже. И хотя в Жанне и её муже не было ничего испанского, вся Наварра встала за них горой, заявив о непризнании решений по их королевству после Луи Сварливого — последнего, по их мнению, законного короля Франции. И Филипп д’Эврё с Жанной утвердились в Наварре, а когда через четыре года у них родится сын, он, повзрослев, после безвременной смерти родителей станет сразу и королём Наварры, и графом д’Эврё. И засияет на французском политическом небосклоне столь яркой звездой, что память о нём — скорее недобрая — переживёт века. Но до этого надо подождать ещё четверть века.

Положение Филиппа Шестого Валуа, избранного ассамблеей пэров Франции, прелатов и высших баронов сначала регентом, потом королём, не было прочным. Он получил поддержку в обмен на обещания, нередко взаимоисключающие, разным лицам. На политическом олимпе все были друг с другом в родстве, дальнем или ближнем, все происходили от Святого Луи или от его брата Робера, графа Артуа — провинции на границе с вассальной Фландрией. Правнука этого Робера звали так же — Робер д’Артуа, и он со своей тёткой Матильдой, пэром Франции, чему нисколько не мешал её пол, владетельницей Артуа, с давних пор боролся за обладание этим графством. Робер, приятель нового короля, немало способствовал его избранию, играл теперь важную роль в политических решениях и надеялся вырвать у тётки своё достояние. Но одолеть Матильду, или, как её иногда называли, Маго, властную злодейку-отравительницу из Дрюоновой эпопеи, было нелегко.

Вообще, несмотря на переплетение родственных связей, это сообщество, властвовавшее в Париже и в провинциях, разделено было на противоборствующие кланы, и Филипп Валуа не мог не ощущать зависимость и шаткость своего положения. Глас народа, глас парижской улицы и завсегдатаев таверн, выразил это прилипшей к королю кличкой: «король-подкидыш». Надо было что-то с этим делать, совершить какое-то выдающееся деяние, чтобы по-настоящему возвыситься, стать настоящим королём на две головы выше этой своры.
 
В июне 1328 года на коронацию Филиппа Шестого съехались бароны и прелаты со всей Франции. Прибыл и граф Фландрский с жалобами на безумства своих подданных. Уже лет пять во Фландрии не утихало нечто вроде гражданской войны. Точнее говоря. там царил хаос. Фландрия, подобно Франции, страна городов, продвинулась заметно дальше на пути к тому, что назовут капитализмом, и переживала социальное расслоение. В среде буржуа выделился городской патрициат — богатые купцы, они же инвесторы и организаторы производства в своих ткацких мастерских и сукновальнях. Довольные своим положением, они поддерживали графа и местное дворянство, среди них преобладали профранцузские настроения. В самом низу находились наёмные работяги, которые не интересовались политикой, пока уж совсем не припечёт. Самым многочисленным и энергичным был средний класс — мелкие собственники города и села. Они успели вкусить плодов экономического роста, и начавшийся спад вкупе с возросшим налоговым бременем больно их задел. И они восстали. Вооружённые столкновения крупных контингентов перемежались партизанскими акциями, убийствами купцов и сборщиков налогов, поджогами — и ответными мерами властей, не менее жестокими. И вот вассал, граф Фландрии, попросил у сюзерена, короля Франции, помощи в наведении порядка.
 
Вот случай Филиппу Валуа себя проявить, доказать свою состоятельность! Но не затянулась ещё рана Куртре, где погиб, в частности, дед близкого ко двору Робера д’Артуа. Память о Куртре вселяла суеверный трепет, выработалась идиосинкразия к фламандским делам. Тем не менее Филипп решился. Все бароны в сборе: коронация — очень кстати. Отдав приказ баронам созывать своих рыцарей в Аррас, главный город Артуа, вплотную к Фландрии, король направился в аббатство Сен-Дени, монастырь к северу от Парижа, где хранилась орифламма — священное красное знамя, которое поднимают над войском, когда во главе его сам король: штандарт королей. Давно уже бароны и рыцари не видели короля, лично участвующего в сражении. Филипп Красивый считал, что не королевское это дело, и вырабатывал стратегию вдали от фронтов.

Задачу облегчало то, что треугольник прославленных промышленных городов Фландрии — Брюгге, Ипр, Гент — был расколот. Восставших поддерживали Брюгге и Ипр, Гент выступал за графа и отвлёк часть повстанческих сил. Те, кто противостоял вторжению, с холма у города Кассель наблюдали развёртывание королевской армии. Вождь фламандцев, из мелких сельских хозяев, копируя рыцарские правила, послал королю вызов. Над ним просто посмеялись.

К вечеру, полагая, что сражение не состоится. Французские рыцари расположились на отдых, раскинули палатки, освободились от доспехов, выпивали и закусывали. Тут-то на них и напал противник. Рыцари, кто в чём, обратились в бегство. Казалось. Над лагерем витает призрак Куртре. Но боевой порядок удалось восстановить: как-никак рядом король. Филипп на коне, в развевающемся на ветру налатнике с лилиями, промчался перед воинами. Вновь сосредоточив силы в некотором отдалении, рыцари перешли в контратаку. Тесня с нескольких сторон и сгрудив повстанческое войско, они скакали верхом вокруг этой толпы, из которой лучники не могли стрелять, а кинжалы пехотинцев не доставали всадников с их длинными мечами. И мечи в этом кружении срубали голову за головой, пока повстанцы не были перебиты все до единого. После чего королевское воинство сожгло Кассель, мятежные Ипр и Брюгге предпочли сдаться без боя.

Париж встречал победителя с невиданным ликованием. Позор Куртре был смыт. Филипп Валуа обрёл то, что политологи ставят выше формальной законности: легитимность, авторитет правителя, которому сопутствует успех, независимо от того, как он добрался до власти.

Вскоре Робер д’Артуа, близкий не только к королю, но и к парижским буржуа, добился у Филиппа разрешения провести мероприятие, ещё более поднявшее авторитет власти в глазах парижан. Это рыцарский турнир, но участвуют в нём не рыцари-дворяне, а буржуа: команда Парижа против сборной городов Севера. Такие игрища уже проводились и при Филиппе Красивом, и даже при Филиппе Длинном, не жаловавшем буржуа, и вот традиция возобновилась. Возможно, от парижан выступает и молодой Этьен Марсель, а его присутствие как зрителя несомненно. Разыгрывается сюжет Троянской войны, роли царя Приама, Гектора и других гомеровских героев исполняют тридцать пять парижских буржуа, сыновья торгово-ремесленной элиты, обученные военному делу. Они бьются на копьях с изображающими греков буржуа Амьена, Реймса, Руана, Компьеня и даже фламандского Ипра. Действо происходит на правом берегу, прямо за стеной Филиппа Августа, между крепостью Тампль и монастырём Сен-Мартен, в качестве зрительниц, как записано в хронике, — «благородные дамы и буржуазки Парижа, весьма богато и по-благородному одетые, большей частью коронованные». Главный приз присуждён не парижанину, а буржуа из Компьеня, отличившемуся тем, что в потешной битве сломал обе ноги. Награду ему вручает восседающая на белом коне дочь парижского суконщика. Награждён и лучший участник из команды парижан-«троянцев». В следующем году происходит новый турнир, вызов на который три парижанина, именующие себя «озабоченными любовью», направляют буржуа Санли, Этампа и Руана. Конечно, тоже дамы на трибунах и призы. Блеск и весёлый азарт этих дней запечатлеются в памяти Этьена и парижских буржуа. Никогда не будут они считать себя ниже дворян.

К тем же тридцатым годам относятся первые профессиональные успехи Этьена. Хорошей стартовой позицией в своём деле, торговле сукном, он, вероятнее всего, обязан связям отца, Симона Марселя, что неудивительно. В первом браке, до Изабель Прелестной, Симон был женат на дочери парижского суконщика, тёзки — Симона де Сен-Клу. Тот занимался тем, что ввозил во Францию продукцию суконщиков Брабанта, имперского герцогства южнее Фландрии. Симон-тесть посещал своих контрагентов в Брюсселе, некоторое время там жил. Этьен тоже будет торговать брюссельскими тканями, наряду с сукном из фламандского Гента. Легко предположить преемственность связей.

Важно во избежание недоразумений оговориться, что частица «де» вовсе не означает дворянского происхождения или владения одноимённой сеньорией и предшествует второму имени, то есть, по-нашему, фамилии, у множества простых людей из городов и сёл. Лишь у аристократов второе имя после «де» — название их главного фьефа — феодального владения или родовой вотчины, а иногда просто почётный титул. У простолюдинов же это название родной деревни или города. Так что Симон де Сен-Клу — ни в малейшей степени не дворянин и городком Сен-Клу близ Парижа не владеет.

Дела с Брабантом Этьен мог унаследовать и от родного дяди-тёзки, своего, судя по всему, крёстного. Тот рано умер, и племянник вместо него посредничал в денежной тяжбе на очень крупную сумму в Парламенте, королевском верховном суде. Шёл год 1331, Этьен ещё очень молод, хотя, несомненно, перешагнул совершеннолетие, 21 год, и оказанное ему парижскими буржуа доверие — признак того, что его способности улаживать конфликты уже замечены.

Через два года умер отец, Симон Марсель, назначив душеприказчиками, исполнителями завещания, в числе прочих, Этьена и его мать Изабель. Этьен становится главой не всего, конечно, клана великих Марселей, но его младшей ветви. Правда, из старших братьев Симона в живых нет уже никого: жизнь в этом веке у большинства, увы, коротка, и её не продлевает богатство.

Между тем года через два Этьен появляется в книге расходов государственного казначейства: он теперь поставщик двора Филиппа Валуа, из купленных у него тонких тканей изысканных расцветок королевские портные шьют одеяния придворным. Достаточно упомянуть отрезы мраморированного сукна зеленоватого оттенка для мантий камергеров.
 
Этьен чуток к изменениям конъюнктуры. В те годы Брабант потеснил Фландрию, её города хиреют, сукно почти не экспортируется, Брюссель вырвался в лидеры, и представительство там Этьена очень своевременно. Однако конкурентоспособными производителями становятся уже и Париж, и Руан. Из их тканей шьют себе если не король и его двор, то графы и крупные бароны. Этьен работает с богатыми клиентами, для них в его парижских лавках есть всё, притом в русле последней моды: сукна брабантские коричневые, цвета морской волны, зелёные, фиолетовые — необыкновенно яркие. Есть и под мрамор, и в полоску, и экстравагантные пёстрые, есть и популярное пока ещё ипрское синее. Разве что итальянские с золотой нитью — не его профиль, да безликие чёрно-коричневые для бедных рыцарей и ремесленников: их обслуживают коммерсанты уровнем пониже. Правда, на рынок пробиваются суконщики Флоренции, однако до их господства ещё далеко.

Этьен не только получает в течение почти десяти лет выплаты из казны за свой товар, но и вносит туда изрядные суммы. Надвигается военный конфликт с Англией, и Марсель, как и другие зажиточные буржуа, готов исполнить патриотический долг. Надо набирать армию, кормить, обмундировывать, платить жалованье. Возможно, на необходимость пожертвований намекнули в королевской администрации, но, скорее, Этьен понимает без намёков.

Авторитет его в торгово-ремесленном сообществе растёт. В те годы, наряду с цехами, существовали своего рода профессиональные клубы под небесным покровительством какого-либо святого — братства. Их можно сравнить с нынешними профсоюзами. У них была касса для помощи неспособным трудиться, старикам, больным, вдовам, сиротам. Избирался административный совет, устраивали банкеты, регулярно заказывали мессы. Власть относилась к этим клубам с подозрением, на их собраниях обязательно присутствовал королевский прево или его агент, наблюдая за происходящим и бдительно прислушиваясь к речам. Братство — не просто благотворительное общество поддержки в трудную минуту. Это действительно братство в том всё более конспирологическом с течением веков смысле, которое вкладывают в понятия «брат», «братья». Королевский прево бдит не его заседаниях не зря.

Чтобы преуспеть в делах, надо быть активным членом братства. Легко предположить участие Этьена в братстве суконщиков, но также и в более универсальном, основанном купцами-водниками. Летом 1338 года он присутствует на общем собрании ещё одного братства — «паломников Святого Иакова», которое объединяет элиту парижских буржуа всех профессий. Это братство существует давно, а в начале века легендарный Жоффруа Кокатри вдохнул в него новую жизнь, вместе с другими крупными буржуа положив почин складчины. От своих богатств он сделал самый большой взнос — десять ливр ежегодной ренты, сумма значительная и регулярно поступающая. На общие деньги в Париже основана больница Сен-Жак, она же и гостиница для паломников, путь которых к одной из главных святынь католического мира пролегает через столицу. Пятьсот лет назад в Галисии, в самом дальнем, северо-западном углу Пиренейского полуострова, обнаружили древние останки, которые по ряду признаков сочли мощами апостола Иакова. И столетие за столетием в городок Сантьяго-де-Компостелла, что означает «звезда полей», не прекращается поток паломников со всего Запада. Там, в старинном соборе романского стиля, хранятся мощи святого.

Каждый христианин, а член братства Сен-Жак в особенности, чувствует внутренний императив хоть раз в жизни совершить это далёкое путешествие, даже когда оно не предписано ему церковью в качестве покаяния. Если же паломничеству мешают дела или слабое здоровье, компенсацией служит щедрое пожертвование.  Причастные к братству парижские буржуа в качестве жертвы устанавливают от себя ежегодную ренту на нужды транзитных паломников, на больницу Сен-Жак и на коллективные мероприятия. Так поступил и Этьен. На общем собрании его избирают в правление братства. Это не просто общественная нагрузка. Братство — деловой клуб, площадка для обсуждения и решения общих проблем города за рамками отдельного ремесла. Тут устанавливают и поддерживают полезные контакты. Путь к коммерческому успеху, к должностям эшевена и купеческого прево лежит через братство и никак иначе.

В самом конце десятилетия талант Этьена как посредника и мудрого советчика в щекотливых делах востребован для решения чрезвычайно запутанной проблемы наследства Жоффруа Кокатри, того самого, который возродил братство паломников Святого Иакова. Это действительно человек-легенда. При Филиппе Красивом он был, можно сказать, номером первым после короля. Вот перечень его должностей и обязанностей, не считая разовых, обычно секретных, поручений. Жоффруа Кокатри — «метр гарнизонов», то есть поставщик армии, а также королевского двора. Он уполномочен собирать налоги для государственной казны. Он — комиссар короля по расследованию дел и наказанию фальшивомонетчиков (кроме, конечно, главного из них — самого короля). Он — «казначей войны», уплачивающий жалованье воинам — конникам и пехотинцам. Ему поручена экспроприация домов на острове Сите при расчистке места при реконструкции королевского дворца и дома правительства — Пале. Он — смотритель переправ и портов, иными словами. генеральный директор таможен, дающий разрешение на ввоз и экспорт товаров. Он глава Счётной Палаты, контролирующей чистоту всех крупных финансовых операций. Он ссужает деньгами короля. Всё это— один человек, парижский буржуа Жоффруа Кокатри. Он владеет фьефом в Париже — целым кварталом, он покупает несколько угодий за пределами города, объединяет их в огромное поместье и обносит его стеной. Оно называется «Долина Кокатри», там ему наносит визиты король. НО у Жоффруа есть и другое поместье, которое он терпеливо укрупняет и благоустраивает. Это место развлечений, там великолепный особняк посреди парка, десяток домов для гостей и тоже стена по периметру. Он владеет садами, виноградниками, лугами.

Жоффруа Кокатри пережил «железного короля», после смерти которого к всесильному буржуа-чиновнику возникли вопросы. Филипп Длинный, суровый к буржуазным выскочкам — должны знать своё место! — потребовал через Счётную Палату точных сведений о бухгалтерии Жоффруа. Впрочем, вскоре тому удалось восстановить своё положение при дворе. Но тут он умер, и Счётная Палата вновь приступила к проверке: уж слишком громадны были суммы, прошедшие через его руки. Ситуация зависла: не было ясности, реально ли наследство, которое получат его вдова и многочисленные дети от двух браков, или же им придётся расплачиваться с казной. В итоге долг наследников составил 35000 ливр (помним: слово женского рода во французском языке) — сумма немалая, если не сказать огромная. Поместья пришлось продать. Чтобы собственность на торгах не ушла из семьи, владение купил один из родственников, Жан Пуальвилен, фигура тоже примечательная: при дворе он ведал чеканкой, переоценкой и перечеканкой монеты, процедурой частой и непрозрачной. Когда-нибудь и его настигнут обвинения в коррупции, и время это не такое отдалённое.

Но главное не в этом. К временам, когда не далеко ещё отошла благодатная для буржуа эпоха «железного короля», вполне применим афоризм: говорим «Кокатри» — подразумеваем «Марсель», настолько переплетены два могущественных клана. Проблема же прямых наследников Жоффруа состояла в том, что он не позаботился перед смертью о страховке для них. Для этого достаточно было испросить разрешения короля в случае их отказа принять наследство не требовать с них уплаты долгов покойного. Конечно, если долги не превысят суммы наследуемого, для наследников это потеря. Но буржуа осторожны и не играют ва-банк. Так поступали другие близкие ко двору коммерсанты, но Кокатри пренебрёг предосторожностью: он считал своё состояние настолько необъятным, что при любых вычетах наследники останутся в плюсе. Он ошибся. Дело тянулось. И к концу тридцатых годов дошло до того, что должниками сочли даже малолетних детей, внуков всесильного воротилы. По этому поводу был созван обширный совет с участием представителей объединённых родством и свойством Кокатри и Марселей. Этьен, конечно, не председательствовал — молод, но играл заметную роль и укрепил свою репутацию человека, умеющего решать вопросы. Причём мнение это о нём распространилось далеко за пределы двух семейств: деловые люди чутки и наблюдательны. За детей попросили заступиться того же «монетчика» Жана Пуальвилена, что и утвердил семейный совет.