Она I. На уроке

Её приглашение на урок было весьма неожиданным, но приятным. Не думал, что снова смогу зайти в этот не самый удобный и не самый прибранный приятный 215 кабинет и снова наблюдать за ней, радоваться каждому её шагу, слову и действию. В такие моменты не замечаешь, что мир вокруг далеко не идеален и не приветлив (а студенческий мир особенно), поскольку всецело увлечён действиями человека, настоящего профессионала, умницы-красавицы с большой буквы.

Я помню всё. Она открыла кабинет, мы вошли внутрь. Помню, как бежал по лестнице, и она удивлялась тому, сколько во мне энергии. Ведь у неё самой были проблемы с сердцем и со здоровьем в целом. Нервная работа, нервная жизнь тому причиной. Признаться, я всегда беспокоился за неё в этом плане. Часто боялся, что вдруг упадёт на улице, станет плохо в автобусе. А люди будут заняты соц. сетями или собой настолько, что даже не обратят внимание. Однако добрые люди есть и в этом солнечном городе, я верю в это. Она понимала мои переживания и отшучивалась тем, что пока молодая, и ничего страшного. Страшно, правда, заканчивать жизнь подобно героине Ремарка. Но поскольку она с таким вниманием относилась к деталям и к себе, всегда так долго прихорашивалась, я верил, что у неё всё будет хорошо и с возрастом она будет только расцветать. Кому-то наверняка очень повезёт с будущей женой.

Я оставил рюкзак на одной из задних парт, она свои вещи - на учительском столе. Чтобы прервать молчание, которое всегда на некоторое время повисало в воздухе, когда мы оставались вдвоём, я начинал смешно рассуждать о кабинете, вспоминать о тоннах мела на подоконнике и на партах, о том, что раньше здесь была автошкола и одновременно, видимо, кабинет труда и подготовки квалифицированных работников в области машиностроения. Потом мы рассматривали дорожные знаки, а потом она подходила к столу и рассматривала листочки с материалами урока. Или же садилась за стол, а в её взгляде читалось лишь одно желание: забыться спокойным сном хотя бы на несколько часов. Чтоб никто не трогал, не тревожил, оставил в покое. Чтобы восстановить силы и дальше идти к своим целям ровным, твёрдым шагом. Ведь нельзя всё время давать энергию, не восстанавливая силы и не получая ничего взамен. Бескорыстная помощь – это, конечно, хорошо, но любому терпению есть предел. Я её понимал.

Ей почти не платили за эти уроки, тем не менее она всегда приходила подготовленной, только уставшей и с отсутствием желания 2 часа заниматься благотворительностью. Труд учителей – это благотворительность, учитывая зарплаты. Такие, как она, явно заслуживают большего. Я сам перед своими уроками РКИ испытывал такие же чувства. Но я утешал и себя и её тем, что придут студенты, что мы улыбнёмся им, а они нам, и урок, пусть и где-то неровный, неблестящий, пройдёт в спокойной, дружественной атмосфере.
- Я не хочу, я хочу домой, - в который раз повторяла она, отходя от стола с кислым выражением лица. Она уже давно выглядела, как выжитый лимон. Оно и понятно, близился конец учебного года. – Просто не хочу. Знаю, что всё будет нормально, но просто не хочу...

В такие моменты я приближался к ней и обнимал её. Она разрешала её обнимать. Невозможно описать, каково это: стоять с ней в обнимку, чувствовать её, слегка гладить по спине, любоваться её бежевым платьем, касаться подбородком её маленького плеча. Я знал, что это не настолько существенная помощь и в принципе не помощь, но рад был быть рядом хотя бы так. И я забывал обо всём на свете и не мог думать больше ни о чём. А если она сидела на стуле, то просто прислонялась головой к моему боку, и я перебирал её волосы. Ах, эти волосы. Длинные, мягкие, всегда притягивающиеся ко мне и не желающие отцепляться. Даже когда она пыталась их с меня снять, они не слушались её. Они хотели ко мне.

- У тебя так сильно сердце бьётся, правда, очень-очень сильно, - говорила она, обнимая меня. - Это хорошо, значит живой. Пожалуй, даже слишком.
- Умертвись! – говорил я, как будто она говорила мне, смеясь.
- Вот как ты придумываешь такие слова, - говорила она, слегка щекоча меня под рёбрами. Она всегда делала это так искусно, и я не мог перетерпеть и защититься. А мне и не хотелось защищаться от неё. Она бы сказала, что я офигел или страх потерял. Ох уж этот милый пацанский, мужской, дерзкий дух в таком нежном женском теле.

Стоит признаться, что я действительно мог иногда придумать что-нибудь такое или глупое, или экстраординарное в плане слов. Тем более, что я написал ей почти 20 стихотворений, из которых уже можно было делать отдельный сборник. Там придумывать приходилось часто, ведь такую красоту нужно воспевать, наблюдать и лелеять, и не бросаться зря громкими словами направо и налево. Конечно, далеко не всегда это получалось, но я следил за тем, что и как я пишу. Иногда образы появлялись такие, что, если бы я читал это вживую, думаю, все были бы в приятном шоке, ахали, молчали, не в силах выдавить не звука. Естественно, им-то кто напишет такие стихи. Почти все стихотворения ей очень нравились, и я даже не думал, хороши они или плохи. Убеждён, что плохих про неё быть не может. Главное – радовать её.

- Блин, дурацкое будущее время, - говорила она сонным голосом. – Как им это объяснять, а ещё ведь есть прошедшее время. Я чувствую, что сейчас буду очень сильно тупить.

- Ну прошедшее объяснить легко, - отвечал я. – Я своей китаянке говорил про суффикс «л», по которому это время всегда можно узнать. Не уверен, правда, что она что-то поняла. Она бы даже слово «суффикс» не выговорила, скорее всего. Ещё воспользоваться английским, но после твоих уроков я начал задумываться о том, чтобы как можно меньше его использовать или не использовать вообще. Хотя твой английский такой изысканный, как у истинной британки.

Всё, что она делала, рассказывала, думала, мне казалось всегда таким идеальным (даже если оно не было таковым), смелым, новаторским. Манера двигаться, смотреть, говорить, писать и слушать, учиться, учить и учить жизни – нет в ней никаких изъянов, никакой неискренности, корысти, никаких злых намерений. Только правда, совмещённая со справедливостью и отрегулированной жёсткостью, и объективностью. А её серые глаза – это целый мир. Если ты посмотришь в них, то только чей-либо посторонний голос или звуковой сигнал крупногабаритной машины сможет тебя заставить оторваться. И то не факт.

Когда смотришь в них, то чувствуешь, будто время останавливается, будто нет ничего в мире, кроме них. Столько в них доброты, мягкости, несмотря на усталость, стресс, недосыпы, желание уйти в закат, в башню далеко в горах и стать прекрасной принцессой, которую надо спасти, украв. Волшебные, серые глаза – они всегда были при ней, и их невозможно забыть. Почему-то невольно вспоминались эти глиняные вазы или кувшины ручной работы, хрупкие на вид, но способные сохранять форму, красоту, изящество не одно столетие. Порой я вообще сомневаюсь в том, что она с этой планеты и что она человек в обычном смысле этого слова. Она скорее сверхчеловек.

С одной стороны, она вроде бы обычная, как все. По крайней мере, я очень долго так думал. Ну учительница и учительница, и что? Много таких видал. Строгая, симпатичная, гламурная, но крепкая и несгибаемая. гордая. А с другой, не похожа ни на кого. Потребовалось время, чтобы я разглядел в ней нечто особенное. В ней есть стержень, правда, слегка подогнутый мной, но быстро вернувшийся в прежнее положение. Но и этот стержень отличается от любого другого. В целом, она - какой-то не поддающийся научному или какому-либо другому изучению феномен, которым нужно просто наслаждаться. Северное сияние на её фоне ужасно блекнет и теряет свою красоту и таинственность. Но и интеллигентность, стойкость, женственность и целеустремлённость – то, что настоящая женщина никогда не сможет потерять, если она верна себе и своим принципам. А она верна, как никто другой.
Не успел я насладиться объятиями, как три девочки китаянки зашли в класс, и мне нужно было сесть назад. Вот так внезапно жизнь обрывает всегда все обычно-необычные и приятные моменты. В отдельности китайцы и китаянки никогда не производили на меня никакого впечатления, но, когда я видел нескольких за изучением русского языка, то всегда умилялся и хвалил их про себя. Видел их мучения, старания, красные лица и дрожащие руки. Они – люди очень трудолюбивые, всегда всё делают и сдают вовремя. И они готовы тратить на это столько времени и сил, сколько нужно, и даже больше. И, конечно же, китаянки были очень похожи в этом смысле на неё. Она в принципе не была по характеру, привычкам и мировоззрению русским человеком, много в ней было от каких-нибудь британских музыкантов, репетирующих с 10 утра до 8 вечера. Блестящая работоспособность, настоящий пример для подражания. Хотя вспоминая, как она пыталась играть в одном видео «К Элизе», я сомневался, что мы продержались хотя бы час и что с синтезатором или роялем ничего бы не случилось. Но признаться честно, для неё невозможного или недостижимого нет.

Благодаря 3-летнему опыту работы в школе она научилась выжимать из учеников максимум для достижения лучших результатов и поддерживать дисциплину, хоть и не обходилось без красных пальцев, больного горла и сотни погнутых колец. В твёрдости ей не было равных, даже несчастной буквой «р» она замучила китайцев, не обращая внимание на мой комментарий (который я получил от опытного преподавателя), что этого не нужно делать вследствие отсутствия в китайском языке чего-либо похожего. Видимо, поэтому у моей китаянки «р» и «л» звучали одинаково. Думаю, в будущем я мог бы стать таким же световыжимателем, как она.
Уроки всегда начинались по одной схеме. С приветствия, вопроса «Как дела?», с тренировки и закрепления каких-нибудь повседневных вопросов по типу «Что вы делали вчера, что будете делать завтра?». По её глазам я всегда видел, что она слегка волнуется, боясь не разобрать их речь или что они не поймут вопроса, боясь неловкостей. Но китаянки те были умные и быстро обучаемые, поэтому всё шло более-менее. Иногда, когда случалось недопонимание, она ждала, когда это пройдёт. Китаянки шебуршали на своём родном, а она неловко улыбалась, стремясь понять, что не так, и спрашивая, всё ли понятно, и смотря то в стол, то украдкой на них. Мы, улыбаясь, переглядывались, и я говорил ей взглядом: «Ничего страшного, ну бывает. Never mind !».

Обычно ей было всё равно, есть кто на уроке или нет, но по её взгляду я всё-таки чувствовал лёгкую благодарность за присутствие. Всё-таки что-то от недавних достаточно близких отношений осталось. И сейчас, пусть они уже и не такие близкие, но достаточно тёплые и уважительные. Лев пленил тельца, так сказать, но тельцу это только в радость.
Любил я смотреть на неё и тогда, когда она проверяла диктанты и писала что-то на доске. И поражался: несколько минут назад говорила, что не хочет, но потом бралась и делала, внимательно вчитывалась в каждое слово, красивым почерком выводила на доске букву за буквой, схему за схемой. От «не хочу» не оставалось и следа, оно уступало место «надо». Женская аккуратность – это самое милое и невероятное, что есть в мире. Её аккуратность – отдельный вид искусства. Она как будто бы парила над землёй, играла на сцене свою любимую роль, наслаждалась своим делом и была не здесь, но и одновременно здесь. Достигшая ясного неба, просветления, но и оставшаяся на нашей грешной земле, чтобы просветлять других, использовать свой дар и свои умения на благо людей. На такое можно смотреть вечно и ничего больше не надо в жизни видеть, всё остальное – иллюзия. Я гораздо больше уверен в том, что существует она, нежели в том, что существую я и все остальные люди.

Ещё я помню, что на том уроке я сидел и, чтобы не отвлекать её лишний раз, читал рассказ Борхеса «Everything and nothing ». В герое, некоем Господине Никто, я видел себя. Стремление не отличаться от других, бессвязные слова, сон, снящийся никому. В нём, как и во мне, была воля, но стремление быть кем-то, чтобы не дай Бог не узнали, что и он, и я – никто. При этом, внутри он был таким разным, а на сцене собственного театра и вовсе раскрывался. Мы вместе бежали и бежим от реальности и неудовольствия, и как только со сцены уносили последнее раненое или мёртвое тело, прочитывались последние строчки стихотворения, мы плевались, вкушая серую реальность. Для меня жизнь тоже была своеобразным театром, в котором мне каждый день приходилось играть разные роли, надевать разные маски, чтобы не показаться пустым, глупым и слабохарактерным, проявлять грубость для защиты или даже, стыдно признаться, ходить по тем, кто ко мне добр. Это самое отвратительное умение, приобретённое мною в жизни.

Но благодаря ей, её влиянию я переставал постепенно быть несчастным актёром и становился собой, более волевым, чётким и стойким. Возвращался к своей сути. Как ей было иногда тяжело, как хотелось просто послать меня к чёрту или в далёкие горы (не знаю, где страшнее), но она не уходила, хоть и очень хотела, а продолжала открывать мне глаза. Я был ни никто, рядом с ней, вблизи неё я был я, неидеальный, иногда чёрствый и высокомерный, но очень добрый, чувствительный, нежный и даже заботливый, способный абсолютно на всё. Зачем все эти никто, зачем эта театральщина, этот театр, эти маски, при взгляде на которые можно случайно ослепнуть навсегда и засесть в платоновской пещере, эти осквернённые тела, дурацкие костюмы, если только искренность, честность, самодостаточность привлекает хороших и достойных людей? С ней я находил ответ на этот вопрос: ни зачем. И она сама всегда была воплощением этой самой искренности и прямолинейности, которых иногда так не доставало в жизни. А всего лишь нужен один чёткий мощный удар по голове, чтобы поставить человека на место.
Во время урока она, как и ожидалось, особенно смутилась, когда дело дошло до уже упомянутых мной прошедшего и будущего времён. Казалось бы, стоило просто объяснить формы. Но неожиданно в её голове всплыла вся система местоимений русского языка, особенный акцент она сделала на «её», «ей», «ему». Весьма неудачный ход, так как если студенты не знают всей системы форм, для них это будет пустым звуком.

- Она смотрела фильм. Ей было интересно, - пыталась объяснить она, приводя ещё кучу похожих примеров.
- Оооо, шшшшшшшш, - говорили что-то такое китаянки. Их речь мне казалась похожей, с одной стороны, на шептание змей, а с другой – на попытку старого деда, уже лишившегося последних зубов, сказать что-то внятное и разумное. Свита, способная дать бой свите Воланда, словно бы собралась в нехорошем, пыльном, покрытым мелом кабинете под номером 215.

Устав объяснять, она садилась за стол и давала им время обсудить. Я смотрел на неё в некотором недоумении и писал в Whatsapp:
- Так и будешь сидеть и слушать их? Чего молчишь?
- Так часто происходит, поэтому нормально, ахах.

И обменявшись смайликами, мы вдвоём слушали щебетание китаянок, высоко оценивая их коммуникативные навыки, умение работать в команде и пользоваться переводчиком. Я сомневаюсь, что я сам не вспомнил бы о местоимениях при объяснении такой сложной темы и не сел бы в лужу. Сколько раз я подобным образом косячил, это вообще отдельная тема. Благо, в какой-то момент китаянки начинали что-то понимать, щебетание и шушуканье прекращалось, и я снова наблюдал за ней, её руками и глазами. И слушал мудрые слова, лившиеся из её уст, как «К Элизе».
Чтение было особенно важно на её уроках. Они постоянно что-то читали, и поэтому речь китаянок становилась всё чётче и чётче. Особенно после текста «Виктор и Пьер». Я безумно уважал её за это, за то, какими она делала своих учеников. Всегда интересно видеть её в деле и вдохновлять по мере сил, и вдохновляться. Я не слышал такой хорошей русской речи даже у 40-летних корейцев, у которых был на практике. Моей китаянке до такого произношения в принципе далеко из-за её лени, несобранности и недостаточной практики. Даже у одной женщины из Бразилии, которую я встречал в Самаре, русский язык в плане произношения был хуже. И как после этого не говорить и не думать, что она, в своём платье, с такими руками, глазами, голосом, самая особенное создание на земле?

Последние 40-50 минут я частично наблюдал за ней и за ходом урока, читая другие рассказы Борхеса и смотря в окно. Но самый первый из них, «Everything and Nothing», не давал мне покоя. Как часто в маленьких рассказах, предложениях мне удавалось находить так много всего о самом себе. Несколько слов, театр, никто, актёр, трупы уже заинтересовывали меня. Я сопоставлял героя с собой и тоже считал себя никем. И смотря на то, как она проводила урок, я понимал, что я вряд ли провёл был лучше. На её месте я бы чувствовал себя этим самым никем, запинающимся, скромным, стеснительным учителем, роняющим маркеры и пытающимся взглядом просверлить дыру в стене, чтобы спрятаться там от китайских любопытных больших глаз. Чёртов перфекционизм, только во вред!

Но я смотрю на неё, наблюдаю за ней, и такие мысли уходят и уступают место огромному потоку света. Она, конечно, тоже своего рода актриса, и прекрасная актриса, между прочим. Но вместе с тем очень чуткая девушка. Преподавание и актёрство всегда стоят рядом, и человек, владеющий обеими ремёслами, просто не может быть никем. Так почему же я никто, если могу ничуть не хуже и мог до этого, думал я? Правда, актёрства во мне гораздо больше, и иногда я забываюсь, увлекаюсь. И она столько раз говорила мне обо всём об этом, а я не слушал, одно и то же говорил, как последний глухой дурак. Как часто я внутри виню себя за глухоту, за то, что обижал её своим эгоизмом и непослушанием, утомлял её, расстраивал её. Мне кажется, что её эмоциональная усталость, истощённость – отчасти и моя вина. Но она всё так же тепло ко мне относится, не отталкивает и слушает. И это её приглашение я принял с трепетом и большой радостью, правда, скрытой. Мне просто нравится смотреть на неё, видеть её и наблюдать, как она что-то делает. Господи, спасибо тебе за неё, что ты даёшь такому недостойному, как я, смотреть на тех, кого ты создавал лично, учиться у них и брать с них пример.

В такие моменты я чувствую себя живым, в такие моменты я счастлив. Я счастлив, что есть такие люди, как она, не похожие ни на кого и такие притягательные. Спасибо судьбе за такой подарок, такой урок, который будет со мной на всю жизнь и о котором я буду помнить всегда: в хорошие и плохие времена, зимой, в тёмной комнате, при тусклой лампе, летними и весенними вечерами. Это что-то, что существует вне времени и пространства, что-то сакральное, но доступное моему поэтическому оку и открытое для воспевания, восхваления, любования и бережного и уважительного отношения. Что-то, идущее сквозь века. И нет прошлого, ибо оно уже не важно, нет будущего, ибо оно неизвестно и фундамент его закладывается здесь и сейчас. Есть только светлое, прекрасное настоящее, пусть и не лишённое неприятных неожиданностей.

Я вспоминаю, как сильно у меня бьётся сердце, когда я её обнимаю. И то, как она говорит мне об этом. Я этого даже не замечаю, а когда я понимаю, что это так, то просто радуюсь тому, что я живой, даже слишком. И в этот момент я как будто понимаю, что я должен делать. Если писать, то писать только о жизни, если жить, то радуясь жизни. Она учила меня этому каждый день, и даже сейчас я учусь этому, просто смотря на неё, в её серые волшебные глаза. В них вся суть, и по ним можно многое понять, и ничего не надо больше нигде искать. Смотри, наблюдай, слушай, решай – и ты всё поймёшь. И как можно говорить, что между everything и nothing я абсолютное nothing?? Это не так! Я не могу сказать, что я everything, но я точно something, стремящееся к чему-то хорошему, умеющее вдохновляться и вдохновлять, к тому, чтобы когда-нибудь где-нибудь для кого-нибудь стать этим самым everything. Без театральщины, лицемерия, ненужных представлений и безжалостных драм, и дорог из трупов.

- Нуу, начало было скомканным, - сказал я, когда китаянки ушли. – Как-то они медленно разогреваются, и ты их не торопишь.
- Да у них только вчера был этот материал, - говорила она. – Они просто ещё не успели его усвоить. Да и ладно, чего я за такие копейки буду их сильно грузить. Даже дополнительные 50 сом или золотой тыйын не вдохновляют.
Мы смеялись.
- Да, думаю, ты права, - сказал я. – Я вот не умею быть терпеливым, а ты умеешь. Всегда хочется всё побыстрее, но вспоминаю, что так невозможно. Спасибо тебе!
Я часто говорил ей «спасибо», иногда без причин. Но всегда и за поддержку, дружбу, доброту и за всё хорошее, что она делала и делает. Как же сильно бьётся сердце, когда я вижу её. Не думаю, что в мире есть кто-то лучше, чем она и кто-то, кто заставлял его биться сильнее. Есть лишь «она», возвышающаяся над всеми другими девушками мира.

Я ещё много раз сказал ей «спасибо» и на улице, когда мы прощались. И идя по улице, вспоминал урок, её, китаянок, свои мысли, светлые и тёмные, биение сердца, её платье и наши объятия. Как же кипит во мне жизнь, как же хочет всё хорошее и светлое выйти наружу, и также помогать всем нуждающимся, воспитывать их, открывать им глаза и уши, делать их лучше, хоть и нос до этого ещё не дорос. Я бы никогда не смог пережить такого, если бы не она, таинственная, притягательная, ставшая everything для меня. Как же я благодарен этому дню за возможность быть с ней. И другим прекрасным дням рядом с ней. Я ценю такие мгновения, ведь они так редки, но желанны. И теперь я тоже чувствую себя everythingом, полным жизни, света, добрых намерений и устремлений, сил на насущные дела. Я забыл прошлое, запер его в сундуке и оставил во тьме мысленного чердака, я не беспокоюсь сильно о будущем, ибо оно строится здесь и сейчас. Я наслаждаюсь настоящим, оно для меня важнее всего. Спасибо ей. Такой милой, проницательной, душевной и живой. Укравшей моё сердце и при этом не сделавшей мне больно. Ни разу. Я дрожу от радости и восхищения.

Спасибо!

П. Е.