Дуранте Стойкие Глава 17. Некоторые друзья Дуранте

Глава 17. Некоторые друзья Дуранте и их потомков

17.1. Волошин М.А.

Волошин Максимилиан Алексаандрович (фамилия при рождении — Кириенко-Волошин; 16 [28] мая 1877, Киев, Российская империя – 11 августа 1932, Коктебель, Крымская АССР, СССР) — русский и советский поэт, переводчик, художник-пейзажист, художественный и литературный критик.
Предки Волошина по отцовской линии – запорожские казаки, по материнской – обрусевшие немцы.
Являлся другом семей Дуранте, Богаевских Константина Фёдоровича и Жозефины Густавовны (в девичестве Дуранте). Особенно близко дружил с семьёй Петровых и в особенности со старшей дочерью Михаила Митрофановича Петровой Александрой Михайловной.
Отец – Кириенко-Волошин, Александр Максимович (1838—1881), юрист, коллежский советник, член киевской палаты уголовного и гражданского суда, в 1878 был назначен членом Таганрогского окружного суда.
Мать – Елена Оттобальдовна Глазер (1850—1923), немка.
Дед – Оттобальд Андреевич Глазер (1809—1873), инженер-полковник.
Раннее детство М.А. Волошина прошло в Таганроге, Севастополе и Москве.
В 1893 году переехал с матерью в Крым, поступил, и в 1897 году окончил Феодосийскую гимназию.

Фото М.А. Волошина и М.А. и Е.О. Волошиных взяты из открытых источников

Коллаж взят фото М.А. Волошина из открытых источников

Фото гимназии в Феодосии взято из открытых источников

Первоначально Елена Оттобальдовна сняла молодому гимназисту комнату у помощника классного наставника гимназии Чернобаева Григория Емельяновича.
Однако, на этой квартире он чувствовал себя крайне неуютно. В связи    с чем искал для себя и своего нового гимназического товарища                А.М. Пешковского* новое место проживания.
В это же самое время молодой Максимилиан обращает своё внимание на молодую учительницу феодосийского Александровского женского училища, потомка древнего итальянско-швейцарского рода Дуранте, Петрову Александру Михайловну.
В ней он безошибочно определил неординарную личность. О чем вспоминал в своих дневниках: «Наружность располагала и обещала серьёзные и интересные беседы. И это было немалой приманкой для меня при выборе квартиры».
Благодаря этим двум факторам, свою новую комнату для проживания Максимилиан нашёл в доме Петровых. Вспоминая об этих событиях, он писал: «Семья настолько любопытная и сыгравшая настолько большую и направляющую роль в моей жизни и развитии и в гимназические годы. И после. Что я должен остановиться на ней подробно…».
Вот с этой поры и началась теснейшая дружба двух великих личностей так называемого «Серебряного века», которая неразрывно продлилась более двадцати семи лет. Максимилиан Александрович с большим теплом и любовью относился к своему наставнику и другу. И она отвечала ему тем же.
«Она оказалась моим очень верным спутником во всевозможных путях и перепутьях моих духовных исканий», - писал Волошин много лет спустя. Все эти годы, вплоть до самой смерти Александры Михайловны, он посылал ей свои письма и произведения (в архиве поэта хранится более ста семидесяти писем к Петровой и свыше ста пятидесяти её ответных посланий). Он очень дорожил её мнением, критикой и советами. «Каждый раз, как я получаю Ваши письма, я испытываю очень глубокое впечатление, - пишет Волошин Петровой 12 февраля 1901 года. - Ведь действительно: существуют во всём мире только два человека, которые присутствовали при первых слабых побегах моего духовного мира, - Вы и Пешковский, и вы оба можете понять каждый шаг, каждую новую ступень, в то время как для всякого другого, сделайся он наиближайшим моим другом, я буду только величиной со многими неизвестными. Когда я получаю Ваши или его письма, меня каждый раз озаряет мысль, что об «этом» или «так» говорить я могу только с Вами и больше никогда ни с кем».
Александре Михайловне Петровой Максимилиан Волошин посвятил свой цикл стихов «Звезда Полынь» (включающий в себя 35 стихотворений)      и стихотворение «Святая Русь», являющиеся его программными произведениями.
_______________________
*Пешковский Александр Матвеевич - русский и советский лингвист, профессор, один из пионеров изучения русского синтаксиса; также занимался вопросами практического преподавания русского языка в школах.

Фото взято из открытых источников
На отдыхе после прогулки по Киммерийским тропам.
Слева на право: М. Волошин, А. Петрова, П.П. Теш, неизвестная, Е.О. Кириенко-Волошина, 1897 г.


А.М. Петровой Максимилиан Александрович посвятил также стихотворение «Созвездия»:

             М.А. Волошин

Так силы небесные нисходят и всходят,
простирая друг другу золотые бадьи.
Гёте

Звенят Весы и клонят коромысла.
Нисходит вниз, возносится бадья…
Часы идут, сменяя в небе числа,
Пути миров чертя вкруг остия.

Струится ночь. Журчит и плачет влага.
Ладья скользит вдоль тёмных берегов,
И чуток сон в водах Архипелага,
Где в море спят созвездья островов.

Гнездо Гиад… и гроздь огней — Плеяды…
Великий Воз и зоркий Волопас…
Свой правя путь чрез тёмные Циклады —
Какой пловец в уме не числил вас?

И ваш узор пред взором Одиссея
В иных веках искрился и мерцал,
И ночь текла, златые зёрна сея,
Над лоном вод в дрожании зерцал.

И, ставя сеть у древних стен Хавона,
В тиши ночной видали рыбари
Алмазный торс гиганта Ориона,
Ловца зверей, любовника зари.

Когда ж земля бессмертными иссякла,
Лишь глубже стал и ярче небосклон.
И Солнцу путь затмила тень Геракла,
И Зевс воздвиг на небе льдистый трон.

Все имена, все славы, все победы
Сплетались там в мерцаниях огней.
Над головой жемчужной Андромеды
Чертил круги сверкающий Персей.

В себе тая все летописи мира,
В ночах светясь внемирной красотой,
Златыми пчёлами расшитая порфира
Струилась с плеч Ионии святой.

1908 г.

Перед своим отъездом из Крыма в 1897 году М. Волошин написал «Посвящение», которое тоже адресовал Александре Михайловне. Причём, как мне кажется, стоит отметить очень значимые слова посвящения к этому стихотворению: «Дорогой Александре Михайловне Петровой от ее дитю».
Читая это посвящение, мы можем видеть то, что влияние духовного учителя, каким являлась для поэта, А.М. Петрова, было так велико и значимо, что в каком-то смысле Макса действительно можно было бы назвать её «дитём», а если точнее, то «творческим дитём».
А вот и само «Посвящение»:

Дорогой Александре Михайловне Петровой от ее дитю   

Первый лепет
Мысли пробужденной,
Первый трепет
Страсти возбужденной,
Молодой весны
Радостные сны,
Странный шепот
Темной ночи длинной,
Страстный ропот Трели соловьиной,
Блеск луны,
Плеск волны,
Мимолетное виденье,
Мимолетное мученье,
Мимолетные мечты
Здесь находят отраженье
В полном блеске красоты.
Вам, я знаю, были милы
Эти первые творенья,
Пробужденье юной силы,
Мысли робкие движенья.
Жизнь прошедшая, прощай!
Я на север уезжаю —
В мой родимый, милый край.
Вам же в память оставляю
Эту часть души своей,
Эти лучшие созданья
Светлой юности моей.
Жизнь уносит… До свиданья!

19 августа 1897г. Коктебель.

Однако необходимо сказать сейчас и о том, что не только Максимилиан посвящал свои стихи своему близкому другу и наставнику, но отмечалась этим и Александра.
В апреле 1912 года по приезде из Москвы в Феодосию Волошин останавливался на один день у Петровой. Об этом событии и в ответ на шуточную поэму Максимилиана «Киммерия», она написала следующее шуточное стихотворение:

Неведомы феодосийцам
Зашевелились киммерийцы:
Глава и маг Максимильян
Уж налетел, как ураган,
С собою, в вихре, захватив
С полдюжины московских див.
И пред служеньем Коктебелю
Засел в Ардавде на неделю.
У пифии* Максимильян
Расположил походный стан;
Невиданных два-три костюма,
Стихов нечитанных волюмы,
С крючком огромный Alpen-stock,
Полынный, с ленточкой, венок,
Цилиндр чудесного фасона,
Значок какого-то масона —
И кто его там разберет,
Чего с собой он навезет.
Но только стало очень стильно
У пифии в ее коптильне.
Сюда и соло, и гурьбой
Спешат жрецы на праздник свой,
Чтоб двинуть разом всю ватагу
К Великому Жрецу и Магу,
И там, под сенью мастерской.
Засесть на целый день-деньской.
……………………………………
Своих друзей-киммериан
Не забывал Максимильян:
Нет-нет, и скатится с горы,
Как некий бес в тартарары.
И снова в мастерской царит,
И снова стянет, как магнит,
Настроив вдохновенно лиру
Во славу скифского жреца,
Авгуров верные сердца. К любимцу,
Котику-кумиру...
1912 г.

__________________________

*  Пифия – жрица, прорицательница.
** Alpen-stock (альпеншток) — стальной или алюминиевый стержень с острым наконечником, спутник туристов, отправляющихся на покорение горных маршрутов.

Фото А.М. Петровой, стоявшее на полочке в кабинете М.А. Волошина при его жизни и продолжающее, находится на том же самом месте в Доме-музее в п. Коктебель в настоящее время.
Из фондов Дома-музея Максимилиана Волошина п. Коктебель, предоставленная автору в 2020 году.


Фото А.М. Петровой среди семи самых дорогих фотографий на полке в кабинете М.А. Волошина
Дом-музей Максимилиана Волошина п. Коктебель

Рояль, находящийся в столовой в доме М.А. Волошина на котором играла А.М. Петров

В этой книге мне сейчас хочется рискнуть и поразмышлять ещё об одной причине, как мне кажется имеющей право на существование, выбора Максимилианом Александровичем дома Петровых для проживания. О которой я нигде не нашёл ещё никаких сведений и предположений.
Прочитывая все те документы, которые в настоящее время доступны для изучения, а это и книги, и статьи, и дипломные работы, а также интернет, мне показалось, что если не оба (А.М. Петрова и М.А. Волошин), то, по крайней мере один из двоих, по-моему, мнению Максимилиан Волошин, был влюблён в Александру Петрову. По различным причинам он не мог открыто говорить об этом, но эту свою любовь пронёс через всю свою жизнь.
В августе 2021 года я по этому поводу написал статью, но так и не успел её опубликовать, поэтому хочу предоставить её на ваш суд, уважаемые читатели. Приведу её не всю, так как часть информации уже представлена в книге, но, уверен в том, что суть её вам будет понятна. 

          «Новое о взаимоотношениях М.А. Волошина и А.М. Петровой

Настоящая статья посвящена Петровой Александре Михайловне, жительнице города Феодосия и выдающемуся наставнику в год её 150-летия со дня рождения и 100-летия со дня смерти (20.08.1871-11.12.1921).

С апреля 2020 года я очень много интересовался творчеством и личной жизнью русского и советский поэта, переводчика, художника-пейзажиста, художественного и литературного критика Максимилиана Александровича Волошина, а также его «Ангелом Хранителем», наставником и лучшим другом на протяжении более двадцати семи лет Александрой Михайловной Петровой.
О самом Максимилиане Александровиче в различных источниках от статей, книг, лекций, рефератов, дипломных работ до документальных и художественных фильмов, а также в интернете, разнообразной информации оказалось достаточно много. Здесь и о детстве, и о юности, и о его искусстве и т.д. и т.п. А, вот, об Александре Михайловне Петровой, пока что информации найти предоставляется не очень много, в основном всё, что с ней связано, можно узнать из дневниковых воспоминаний Максимилиана Александровича.
Но оптимистичным является то, что в ближайшие годы должны выйти в печать дневники и письма А.М. Петровой, которые в настоящее время готовятся к изданию Федеральным государственным бюджетным учреждением науки Институтом русской литературы (Пушкинский Дом) Российской академии наук, находящемся в г. Санкт-Петербург.
Другой немаловажной новостью является и то, что крупнейшим национальным историческим музеем нашего государства, Русским историческим музеем, находящимся в г. Москве на Красной площади дом № 1, также в настоящее время готовится к изданию Альбом зарисовок крымскотатарских вышивок Старокрымского района Таврической губернии. Который был составлен в начале ХХ века Александрой Михайловной, но до недавнего времени считался утерянным. Однако чудесным образом обнаружился в фондах вышеупомянутого музея.
Между тем, эта удивительная и неординарная женщина была не только образованным, разносторонним, любящим литературу, искусство, музыку человеком. Она знала и любила историю своего родного края, прекрасно разбиралась в народном прикладном искусстве, а главное —  обладала редким даром: раскрывать таланты других людей.
Проникновение в данную тему показало, что одни исследования были более глубокими и заслуживающими уважения, такие, например, как статьи Жариковой М.П. и Ковеневой Г.Н., другие менее серьёзными, я бы даже сказал поверхностными. А некоторые, своей пошлостью и тенденциозностью просто поразили. К числу таких графоманов можно отнести Сергея Вольнова, статью которого «Дачу в Коктебеле Максимилиан Волошин сдавал женщинам за секс» опубликовала «Экспресс газета». Конечно, газета по закону может не разделять мнение автора статьи, но можно только сожалеть о том, что она стала забором, на котором господин Вольнов разместил этот свой пасквиль.
Однако, во всём этом многообразии информации меня неприятно удивило и поразило то, что об отношениях между этими двумя очень близкими друг другу людьми почти ничего не известно. Все авторы каким-то мистическим образом рассказывая о жизни М. Волошина почти не упоминают имя Александры Михайловны. В отличие от самого Макса, который наградил свою верную подругу такими образами, как: «Я помню ясно ее облик в молодости: серьезная, очень красивая девушка с низко опущенной головой, со строгими чертами лица – типа Афины, Паллады.»; «Через нее нам открылась Киммерия.»; «Как Киммерийская Сивилла, сидела она над городом и проницала судьбы России.».
А между тем, я уверен в том, что, говоря о Максимилиане Александровиче нельзя не упоминать при этом об Александре Михайловне. По-моему, они, если и не являются единым целым, то уж точно не отделимы друг от друга как Земля и Луна, как художник и его мольберт, как в конце концов поэт и его стихи.
Изучая дневниковые воспоминания М. Волошина нельзя не обратить внимание на то, что их взаимоотношения начинались с юношеской влюблённости будущей мировой знаменитости к этой неординарной женщине, которую он заприметил, ещё тогда, когда по утрам ходил на занятия в феодосийскую мужскую гимназию, которая располагалась неподалёку от дома Петровых.
И, что характерно, приглянулась она тогда не только ему одному, но и его товарищу, в последствии будущему выдающемуся российскому и советскому лингвисту, профессору, одному из пионеров изучения русского синтаксиса; также занимавшемуся вопросами практического преподавания русского языка в школах Александру Матвеевичу Пешковскому.
Видимо этот факт и сыграл, помимо уже упоминаемых в различных изданиях факторов для обоих гимназистов, не последнюю роль в выборе квартиры для проживания. Этим местом и стал дом начальника феодосийского отдела пограничной стражи полковника Петрова Михаила Митрофановича, отца Александры Михайловны.
Таким образом, находясь поблизости с Александрой у Макса появлялась возможность частого и длительного общения со своей музой и объектом поклонения. Найти косвенные подтверждения этому можно в книге Максимилиана Волошина «Путник по вселенным».
Приведу такую цитату: «…Эти первые встречи и разговоры совпали с её тяжёлою болезнью. Как раз вскоре после нашего переезда в дом Петровых она переболела брюшным тифом, от которого она вполне никогда не могла оправиться. Период её выздоровления был особенно полон страстными разговорами и спорами между ею, Пешковским и мною. К тому времени относится довольно много моих шуточных стихотворений, где главные персонажи олицетворяются в виде «фиалочки», в которую влюблены 2 репейника. Разговоры наши носили элемент шутки, который привносила всегда Александра Михайловна».
Ещё одним косвенным доказательством влюблённости этих двух неординарных личностей, может послужить и тот факт, что Максимилиан Александрович посвятил Александре Михайловне свой цикл стихов «Звезда Полынь», стихотворение «Святая Русь». Которые, несомненно, являются программными произведениями поэта.
Можно предположить, что эту юношескую влюблённость к А.М. Петровой Киммерийский путник пронёс через всю свою жизнь до последнего её земного дня. Возможно даже и после её смерти, так как к её образу в своих произведениях он обращался до последнего своего дыхания.
Почему эти два человека не связали себя брачными узами? Ответом на это могут послужить несколько предположений.
Вполне возможно, что главную роль, особенно в начале знакомства, в этом сыграл их возраст. Общеизвестно, что Александра была старше Максимилиана почти на шесть лет. Поэтому ей в то время более близкой была роль матери-наставницы.
Вторым фактором могло являться то, что в те далёкие времена браки, в которых жена могла быть старше своего супруга не поощрялись и были порицаемы обществом. В отличие от браков, где супруг мог быть значительно старше своей супруги.
И поэтому, на сегодняшний день, этот вопрос пока остаётся загадкой.
Александра Михайловна Петрова была для Максимилиана Александровича Волошина не только музой, но и тем человеком, с которым он мог просто увлечённо беседовать на различные темы, она была для него и строгим литературным критиком, и верным другом, и тонким душевным собеседником, и спутником в различных его творческих исканиях (например, Антропософское движение, в которое она вступила, поддавшись на уговоры своего друга, но через год вышла, а в последствии убедила и его самого вернуться к православию). Именно с ней он мог делиться своими потаёнными мыслями, которые не доверял даже родной матери.
Некоторые исследователи стараются сделать упор на то, что А. Петрова была истовой антропософкой. Эта позиция, по моему мнению, является совершенно ошибочной. Так как в этом движении она пробыла не более года. Основной же её религией всегда оставалось православие. К которому после долгих исканий примкнул и её самый любимый подопечный.
Об этом Максимилиан Александрович писал в письме к А. М. Петровой 4 июля 1917 года: «…Я последнее время опять начал писать стихи. Посылаю Вам два. Обратите внимание на «Подмастерье». Оно будет служить вступлением к «Иверням», я хотел раньше написать это прозой, но потом вышли естественно стихи. В нём мое поэтическое «Исповедание Веры» …»
11 декабря 1921 года Александры Михайловны Петровой не стало...
Максимилиан Александрович вместе с Константином Фёдоровичем Богаевским занимались устройством похорон Александры Михайловны и провожали её в последний путь. Необходимо отметить, что в те годы это было совсем непросто.
Вот такие строки из мемуарного очерка оставил нам Волошин в главе «Последняя встреча с Гумилевым. Смерть А. М. Петровой» в своей книге «Путник по вселенным»:
«Мы молча шли за гробом до самого кладбища, и было странное чувство: мы говорили об этом на ходу с К. Ф.: «Как странно – она была только что совсем живая. Говорила страстно до последнего мгновения. Смерть буквально перехватила горло. А вот сегодня ее уж нет. Совсем нет. Физически нет – она сбросила тело, как плащ, изношенный вконец. Который так обветшал, что не мог сам держаться на плечах. Изжила жизнь до конца…».
В посвященной памяти А. М. Петровой статье «Киммерийская Сивилла» Волошин писал: «Чутким ухом слушала она всю жизнь отголоски Срединного моря и глухие перебои сердца русского мира. Как Киммерийская Сивилла, сидела она над городом и прорицала судьбы России».

Александр Крымский               
Член Российского союза писателей».

Тесная дружба связывала М.А. Волошина и с семейством Богаевских Константином Фёдоровичем и его супругой Жозефиной Густавовной (в девичестве Дуранте).
Общие интересы связывали двух художников не только любовью к искусству, привязанностью к киммерийским пейзажам крымской земли, но и в связи с тем, что Жозефина Густавовна являлась троюродной сестрой Петровой Александры Михайловны.
Жозефина Густавовна (в семье её любовно называли Финой) до последней секунды жизни досматривала Александру Михайловну и явилась свидетелем её смерти, а Константин Фёдорович первым сообщил об этом трагическом известии Максимилиану Александровичу.
Поэтому их общение было частым, да и друзья были общие, что совершенно не удивительно.
Оба художника страстно любили пейзажи Восточного Крыма: феодосиец Богаевский, как свою родину с детства, а Волошин – с 16 лет впервые появившийся и поселившийся с матерью в Феодосии, исходивший пешком эту землю от Феодосии до Судака ещё в гимназические годы.

                М.А. Волошин, К.Ф. Богаевский, Ж.Г. Богаевская (Дуранте)
                Фото взято из открытых источников

М.А. Волошин и К.Ф. Богаевский Коктебель в доме Волошина
Фото взято из открытых источников

М.А. Волошин, Ж.Г. Богаевская и К.Ф. Богаевский Коктебель в мастерской Волошина
Фото взято из открытых источников


17.2. Гарибальди Джузеппе

Герой Италии Джузеппе Гарибальди (1807-1882
Фото взято из открытых источников

Партнёрские и дружеские отношения между феодосийской итальянской семьёй Дуранте и никому в то время ещё неизвестным и не прославленным итальянским родом Гарибальди получили своё начало уже без малого двести лет тому назад.
В 40-х годах ХIХ в. будущий герой Италии в качестве капитана корабля под названием «Клоринда» отправился в длительное морское путешествие со своим двоюродным братом, также Джузеппе Гарибальди. В 1833 году они вместе находились по коммерческим делам в российском городе Таганрог. На тот момент молодому капитану было 26 лет.
Надо отметить то, что Гарибальди родился в Нице, в семье моряка,            4 июля 1807 года. Под руководством своего отца юный Гарибальди в пятнадцатилетнем возрасте поступил моряком на торговые суда. Плавал в Средиземном и Черном морях, а 27 февраля 1832 года был внесен в морской реестр своей родной Ниццы в качестве капитана торгового флота. В следующем году Гарибальди, командовавший шхуной «Клоринда», прибыл в Таганрог.
Основанный Петром I в 1698 году Таганрог в тот период – это историческая и архитектурная жемчужина России. Провинциальный город с имперскими амбициями, с которым связаны судьбы многих великих, известных и знаменитых людей.
Таганрог стал первой военно-морской базой России, первым российским портом на открытом морском побережье и первым в России городом, построенным по регулярному плану. Таганрогская гавань — первая в мире, которая построена не в естественной бухте, а на открытом море. 
Пётр I долго рассматривал возможность переноса русской столицы именно в Таганрог.
Екатерина II, в своей переписке с философом-просветителем Вольтером, упоминала о том, что Пётр I долго рассматривал возможность переноса русской столицы именно в Таганрог.
Вот, что об этом путешествие пишет в своей статье «По следам Джузеппе Гарибальди в Таганроге» от 08.04.2017 года автор Игорь Пащенко*: «8-16 апреля 1833 года в Таганроге по торговым делам находился национальный герой Италии Джузеппе Гарибальди (1807-1882), в то время ещё молодой торговец, потомственный моряк. Есть свидетельства, что он даже был оштрафован в нашем городе за контрабанду сигар. Интересно, что в городе до этого десять лет с 1819 по 1829 год жил негоциант Антон Феликс Гарибальди, родной дядя Джузеппе. Затем он переселился в Керчь, где стал сперва Сардинским вице-консулом, а затем и неаполитанским консулом. Молодой же Гарибальди, прибыв на шхуне «Клоринда» с грузом апельсинов в Таганрог в одной из остерий на пересечении ул. Петровской и переулка Коммерческого (Украинского) в районе Шестаковского бульвара знакомится с политическим эмигрантом Джованни Баттиста Кунео и вступает в тайное общество «Молодая Италия».
Как писал впоследствии сам Гарибальди: «при любых обстоятельствах моей жизни я всегда продолжал консультироваться с людьми и изучать литературу о возрождении Италии, но до 24-х лет все эти усилия были напрасными. Наконец-то однажды в Таганроге я познакомился с лигурийцем, который стал тем, кто смог показать мне реальное положение вещей в этой стране. Я предполагаю, что Колумб никогда не чувствовал себя таким счастливым, открыв Америку, как я чувствовал, что я нахожусь среди людей, которые посвятили свою жизнь освобождению своего Отечества».
Таким образом, из Таганрога возвращается уже не только торговец с грузом знаменитой пшеницы «арнаутки», которая становилась в Италии «рasta Taganrog», известной до сих пор, но прежде всего пламенный патриот. По некоторым сведениям, в Таганроге он жил в «странноприимном доме для потерпевших крушение, несчастье и одержимых болезнями неимущих мореходцев, предпочтительно из Греческой нации» (Николаевская, 41 (Фрунзе 43). Дом основал Герасим Фёдорович Депальдо. Таганрог – единственный из российских портов, который упоминается в мемуарах Гарибальди.».
________________________________
*Игорь Георгиевич Пащенко (род. 28 октября, 1963, Актюбинск) — российский писатель.

После отплытия из Таганрога, оба брата прибыли в Феодосию, откуда будущий герой Италии через Турцию вернулся на родину, а его двоюродный кузен решил остаться в бывшей Генуэзской колонии навсегда.
Здесь он поступил капитаном на судно представителя одного из самых влиятельных итальянских семейств Феодосии негоцианта Леонардо Фердинандовича Дуранте (отца известного городского головы Феодосии и внука основателя династии Фердинанда Дуранте Антония (Антона) Леонардовича Дуранте), женился на немке по фамилии Бауэр и поселился с нею в немецкой колонии Герценберг возле Феодосии. В совместном браке у них были рождены сын Джорджо и дочь.
В 1844 году у пристани Бердянска от крушения затонуло кабатажное судно купца Дуранте (Государственный архив Республики Крым Ф 26 Оп. 1 д. 16305 (стр. 6-7).
В метрической книге Лютеранского прихода Цюрихталь Феодосийского уезда Таврической губернии за 1875 год имеется запись за номером 22 в которой говорится, что: «27 января 1875 года родился и 27 апреля 1875 года крещён Гарибальди Иосиф. Родители: Гарибальди Георг, итальянский подданный, римско-католического исповедания и его жена Якобина урождённая Зебольд (Seebold), лютеранка. Воспреемники: фрейлина Мария Дуранте (Durante), Иосиф Бианки (Bianki) иностранец, католик, Юлиана Бек (Beck) урождённая Гекле (Geckle).».
То, что одной из восприемниц при рождении была Мария Дуранте подтверждает факт дружбы двух семейств.

Фото страницы метрической книги взято из открытых источников

Сын Дж. Гарибальди Джорджио после смерти был погребён на кладбище в Герценберге. В отличие от сына, сам Джузеппе Гарибальди был погребён не в Герценберге, а на городском кладбище Феодосии за центральным рынком. По свидетельству Юрия Кошелева*, его могила с надписью на итальянском языке и датами жизни сохранялась вплоть до 70-х годов прошлого века, после чего была разорена дирекцией кладбища вместе с другими старыми погостами с целью поздних, «коммерческих», захоронений. Эти факты ставят вопрос о возможном проживании Дж. Гарибальди в собственном доме, расположенном в черте города.
После смерти главы семейства дружба между семьями не прекращалась, о чём свидетельствуют воспоминания Максимилиана Волошина. Так, из его книги «Путник по вселенным» мы узнаём информацию в подтверждение этому факту в следующем тексте: «...В семье Петровых иногда появлялась старая немка из немецкой колонии, что была под Феодосией, – фрау Гарибальди, родн<ая> тетка Гарибальди. Как всюду на этих берегах, итальянский элемент сливался с немецким. В семье Дуранте все мужчины были итальянцами, их родной язык был итальянский, и они были католики, а женщины были лютеранками, и их родной язык был немецкий.».
Думаю, что читателю будет небезынтересным узнать краткую биографию героя Италии Джузеппе Гарибальди, поэтому предлагаю ознакомиться с ней из статьи Андрея Сидорчика от 4 июля 2014 года:

«Человек, и ничего более. Как Джузеппе Гарибальди
объединил Италию

Джузеппе Гарибальди родился 4 июля 1807 года в семье выходца из Генуи, моряка Доменико Гарибальди.

Революционера из моряка сделала Россия

В Ницце, в одном из красивейших мест Лазурного берега, стоит памятник величайшему из героев Италии — Джузеппе Гарибальди. Появление этого памятника в Ницце связано не только с близостью Италии, до которой всего несколько десятков километров. Просто неистовый революционер, авантюрист и мечтатель был уроженцем этого города.
Сын моряка, живший на берегу моря, просто не мог не пойти по стопам отца. С юности Джузеппе ходил на торговых судах по Средиземному и Чёрному морю. Талантливый молодой человек уже в 25 лет сам стал капитаном бригантины.
_______________________
*Кошелев Юрий Павлович, краевед, проживает в г. Феодосия.
** Сидорчик Андрей Николаевич, журналист, политолог, редактор общественно-политической информации AIF.RU, проживает в г. Москва.

Джузеппе Гарибальди и верные ему бойцы. www.globallookpress.com
 
Жизнь Джузеппе круто изменила... Россия. В 1833 году капитан Гарибальди зашел в порт Таганрог, где встретил итальянского политэмигранта Джованни Кунео, увлекшего моряка идеями об объединении Италии, освобождении от власти австрийцев и установлении республиканского строя.
Джузеппе Гарибальди становится членом тайного общества «Молодая Италия» и уже через год участвует в своём первом заговоре, который, однако, закончился провалом. Молодой революционер был заочно приговорён к смерти и вынужден бежать во Францию, откуда начались его долгие скитания по миру.

Джузеппе Гарибальди, 1848-49 гг. Фото: www.globallookpress.com

«Итальянский легион» на службе «колорадос»

Ему вновь пригодилось морское ремесло, правда, уже в другом виде. Джузеппе Гарибальди поступил на службу к владыке Туниса в качестве пирата. Корсар Гарибальди оказался ничуть не менее талантлив, чем Гарибальди-моряк. Однако прельщали его не золото и драгоценности, а возможность бороться за свободу и справедливость.
Именно поэтому из Туниса Гарибальди перебрался в Южную Америку, кипевшую революционными идеями. Он присоединился к повстанцам «фаррапус» (оборванцы), сражавшимся против правительства Бразилии. В это время он повстречал красавицу Аниту, ставшую его женой.
В 1841 году Джузеппе и Анита перебрались в Уругвай, поселившись в Монтевидео. Какое-то время Гарибальди занимался торговлей и был директором школы. Впрочем, долго это продлиться не могло. Когда в 1842 году в Уругвае вспыхнула гражданская война, Гарибальди поддержал уругвайских «колорадос» (красных), возглавив их флот и сформировав «Итальянский легион» из числа выходцев из Италии. Тогда же появился и фирменный знак Гарибальди и его бойцов — красные рубашки, по которым их отличали впоследствии и в Европе.
В качестве командующего флотом, который был скорее пиратским, нежели регулярным, Гарибальди нагнал такого страха на капитанов торговых кораблей, что его слава в Южной Америке была не меньшей, чем у капитана Флинта.

Во имя Италии

В течение шести лет Гарибальди успешно воевал в Южной Америке, снискав славу и популярность. Но итальянец Гарибальди никогда не забывал о Родине, и когда в 1848 году в Италии вспыхнула революция, он с несколькими десятками соратников устремился туда.
Но к тому времени, когда Гарибальди высадился в Ницце, революция уже пошла на спад. Тем не менее, собрав под свои знамёна корпус в 1500 человек, он вступил в бои с австрийцами. Силы были неравны, и через какое-то время Гарибальди с отрядом отступил в Швейцарию.
Однако на фоне всеобщей подавленности итальянцев мужество и стойкость гарибальдийцев создали им широкую популярность.
Из Швейцарии Гарибальди со сторонниками добрался до Рима, где революционерам удалось захватить власть. Гарибальди возглавил оборону провозглашённой Римской республики.
С февраля по июль 1849 года отряды Джузеппе Гарибальди успешно сражались с неаполитанцами и французской армией, стремившимися подавить восстание, однако 3 июля Рим пал. Гарибальди с отрядом двинулся на север, рассчитывая продолжить борьбу.
Но противники уже поняли, сколь крепкий орешек Гарибальди. На разгром его отряда были брошены большие силы. Скитания Гарибальди закончились трагически — 4 августа 1849 года на ферме около Равенны от малярии на руках Джузеппе умерла его жена и боевая подруга Анита. За девять лет совместной жизни у них родились четверо детей. Сыновья Ментотти и Ричотти, повзрослев, станут соратниками отца и будут сражаться вместе с ним плечом к плечу.
После окончательного подавление революции Гарибальди эмигрировал в Северную Америку, где работал на заводе, а потом вернулся к профессии капитана.
Смерть супруги Гарибальди Аниты, 1849 год. Фото: www.globallookpress.com

Революционер и король

В 1854 году Гарибальди вернулся в Европу, купил часть земли на острове Капрера и занялся сельским хозяйством.
В 1859 году король Пьемонта и Сардинии Виктор Эммануил II, опираясь на поддержку французского императора Наполеона III, намеревался начать войну против Австрии с целью освобождения итальянских земель. Такое предприятие нуждалось в смелом, решительном и талантливом командующем, каким и был Гарибальди. Однако республиканец Гарибальди не питал особых симпатий к королю Пьемонта и Сардинии.
Переговоры с Гарибальди вёл талантливый политик, премьер-министр Сардинии и будущий первый премьер объединённой Италии Камилло Кавур. Ему удалось убедить революционера присоединиться к походу.
В мае 1859 года Гарибальди во главе корпуса волонтёров и с пожалованным королём званием генерала вступил в войну и нанёс несколько поражений австрийцам. Итогом войны стало присоединение к Пьемонту средней Италии, но сам Гарибальди расценил её итог как поражение — в обмен на эти территориальные приобретения Виктор Эммануил передал Франции родину революционера, Ниццу.
В Турине был собран первый североитальянский парламент, в который Гарибальди, словно в насмешку, был выбран депутатом от Ниццы.
Никогда не имевший склонности к дипломатии, Гарибальди произнёс резкую речь против Кавура, которого считал одним из виновников потери Ниццы, сложил с себя звания депутата и генерала, после чего отбыл к повстанцам, сражавшимся на Сицилии.

Подвиг «тысячи» гарибальдийцев

В мае 1860 года начался самый успешный поход Гарибальди — «Экспедиция тысячи». С отрядом из 1200 бойцов Гарибальди высадился на Сицилии, где присоединился, а вернее, возглавил местных революционеров. Разбив неаполитанские войска, Гарибальди осадил столицу Сицилии Палермо и вскоре с триумфом вступил в неё.
При всех своих республиканских взглядах Гарибальди понимал, что процесс объединения Италии идёт вокруг Сардинского королевства, потому провозгласил себя диктатором острова от имени короля Виктора       Эммануила II.
Его отряд постепенно увеличился до 18 000 человек, и после ряда сражений под контроль гарибальдийцев перешла практически вся Сицилия.
В августе 1860 года Гарибальди с отрядом высаживается на Аппенинском полуострове, начав завоевание континентальной части Королевства Обеих Сицилий. Война завершилась в феврале 1861 года полной победой Гарибальди, присоединением территорий королевства к Сардинии и провозглашением в марте 1861 года создания Королевства Италия.

Как русский хирург спас итальянского героя

Виктор Эммануил II был в восторге, осыпав Гарибальди почестями. Но революционеру не нужны были почести, ему нужен был Рим, без которого он не считал объединение Италии полноценным. Однако король, исходя из политической ситуации в Европе, был категорически против похода в Папскую область.
Тогда Гарибальди поступил, как и раньше — отказавшись от всех почестей, он отправился собирать новый отряд, собираясь действовать в одиночку.
На сей раз, однако, Виктор Эммануил II не просто отказался поддержать его действия, но и выслал против гарибальдийцев армию. В завязавшейся стычке был ранен сам Гарибальди, попавший в плен.
Впрочем, ни судить, ни казнить национального героя король, многим обязанный Гарибальди лично, не собирался. Пленника содержали как персону королевской крови, а для излечения раны ноги, оказавшейся чрезвычайно опасной, были приглашены лучшие врачи, в том числе русский хирург Николай Пирогов, который и спас революционеру ногу и жизнь.
Вскоре после излечения Гарибальди был амнистирован и освобожден, а вместе с ним и его соратники.

Последние сражения

В 1866 году, когда Италия вступила в новую войну с Австрией, Гарибальди вновь добровольно поступил на службу к королю Виктору Эммануилу II, провёл несколько успешных военных операций, однако затем его корпус потерпел крупное поражение, после чего герой простился с войсками и вернулся в своё имение на острове Капрера.
Гарибальди не оставляла идея завоевания Рима, однако международные соглашения, подписанные Италией, обязывали её соблюдать суверенитет Папской области. Тем не менее, Гарибальди предпринял ещё две попытки добиться своей цели во главе отрядов добровольцев, но потерпел неудачу.
В 1870 году то, что не удавалось Гарибальди, удалось королю. Французская армия, являвшаяся главным гарантом независимости Папской области, была отвлечена франко-прусской войной, и итальянская армия практически без помех вошла в Рим, который стал столицей Италии.
Любопытно, что сам Гарибальди в это время вместе сыновьями отправился добровольцем на франко-прусскую войну, выступив на стороне французов, против которых не раз сражался в Италии, но дело которых на сей раз посчитал справедливым. Увы, больших успехов стареющий революционер на этой войне не добился.

Душа народов

В последние годы жизни Гарибальди мучили боли, вызванные многочисленными старыми ранами. Он жил на острове Капрера, всё так же отказываясь от почестей и наград. В 1876 году, правда, семья настояла на том, чтобы он принял назначенную ему парламентом Италии ренту.
Герой Италии, кумир всех революционеров Европы, Джузеппе Гарибальди умер 2 июня 1882 года в своём имении на острове Капрера и был похоронен там же, рядом со своей супругой.
В своем завещании Гарибальди написал: «Я завещаю мою любовь к свободе и к правде и мою ненависть к лжи и тирании». Эти слова могли бы показаться пафосными и высокопарными, исходи они от кого-то другого, но Джузеппе Гарибальди, посвятивший всю свою жизнь борьбе, имел на них полное право.
Говоря о Гарибальди, французский писатель Виктор Гюго отметил: «Что такое Гарибальди? Человек. Ничего более. Но человек в самом высоком смысле этого слова. Человек свободы, человек человечности. Есть у него армия? Только горсть волонтёров. Боевые припасы есть? Нет их. Порох — несколько бочек. Орудия — взяты у неприятеля. В чём же его сила? Что доставляет ему победу? Что стоит за него? Душа народов».

Джузеппе Гарибальди, 1878 год. Фото: www.globallookpress.com

Не исключено, что в семье Дуранте в качестве гостя, вместе со своим кузеном, бывал и сам герой Италии Джузеппе Гарибальди, которому приходилось по необходимости отсиживаться у своих братьев в период устраиваемых на него гонений в родной стране.
Возможно, что бывал Джузеппе на Крымском полуострове несколько раз и с целью набора местных добровольцев, как итальянцев, так и других национальностей, в свою повстанческую армию.
Однако, документально подтверждено только то, что в России он был в 1849 году. И пробыл почти год в Феодосии, Бердянске и Таганроге до своего отъезда в Нью-Йорк. О чем есть свидетельство – запись в таможенном журнале за 1850 год, о том, что Джузеппе Гарибальди был пассажиром на судне «Добрая надежда» в соответствии с билетом, выданным Керчь-Еникальским градоначальником 7 апреля 1849 года за № 135.


17.3.  Дурылин Сергей Николаевич
Отец Сергий

Дурылин Сергей Николаевич.  Отец Сергий
Фото взято из открытых источников

Сергей Николаевич Дурылин (14 [26] сентября 1886, Москва – 14 декабря 1954, Болшево) – русский педагог, богослов, литературовед, религиозный писатель и поэт (псевдонимы: Сергей Северный, Р. Артем, Библиофил, М. Васильев, С. Д., И. Комиссаров, Н. Кутанов, В. Никитин,           Д. Николаев, С. Николаев, Д. Николаев-Дурылин, Н. Сергеев, М. Раевский, Мих. Раевский, С. Раевский, Сергей Раевский).
Родился в купеческой семье. Отец, Николай Зиновьевич (1832 – 1899), принадлежал к старому купеческому калужскому роду и в одиннадцатилетнем возрасте был отдан в «мальчики» к богатому московскому купцу Капцову; дослужился до приказчика и на свадьбу, как сообщают некоторые исследователи, получил от хозяина в подарок лавочку близ Ильинских ворот. Н.З. Дурылин имел всего две лавки – на Ильинке возле церкви Никола «Большой крест» и в Богоявленском переулке – но был настолько уважаемым членом московского купечества, что получил приглашение на коронацию Николая II. О своей матери, Анастасии Васильевне, в одном из писем             С.Н. Дурылин писал: «Мать моя… я имею некоторое основание думать, что её отец был не то лицо, которое значилось им официально, - не троице-сергиевский мещанин Кутанов, а один из представителей древнего русского княжеского рода» Дашковых. Но это была вторая жена отца — первая умерла, оставив ему одиннадцать детей. Семья жила в собственном доме в Плетешковском переулке.
Учился в 4-й Московской мужской гимназии, ушел из 6-го класса гимназии (декабрь 1903 года), поводом для ухода из гимназии послужило несогласие с господствующей системой образования. В 1903 году познакомился с Н. Н. Гусевым, секретарём толстовского издательства «Посредник», с 1904 года Дурылин – сотрудник этого издательства. В дальнейшем он — автор журналов «Свободное воспитание» (1907 – 1913; с 1907 года – секретарь редакции); сотрудник детских журналов: «Маяк» (1909 – 1913), «Проталинка». Автор: «Весы» (1909), «Русская мысль», «Голос минувшего», «Нива», «Путь», «Известия археологического общества изучения русского Севера» (1913), «Известия общества изучения Олонецкой губернии» (1913); альманаха «Труды и дни» (1913); газет «Новая Земля» (1910, 1912), «Русские Ведомости» (1910 – 1913). Советское время публиковался в журналах: «Возрождение», «Красная нива», «Сибирские огни», «Театр и драматургия», «Тридцать дней», «Огонек», «Красная новь». Газетах: «Вечерняя Москва», «Советская Сибирь», «Советское искусство» и во многих других периодических изданиях.
Занимался частной педагогической деятельностью, среди его учеников Игорь Ильинский, Борис Пастернак, художник Николай Сергеевич Чернышов. В позднейшей автобиографии Пастернак пишет о С.Н. Дурылине: «Это он переманил меня из музыки в литературу…»
С 1906 по 1917 год совершил ряд поездок по русскому Северу — Олонецкая губерния, Архангельск, Соловецкий монастырь, Кандалакша, Лапландия, Кемь, берега Норвегии, Пудож, Петрозаводск, старообрядческим местам Заволжья (1913 – 1915) и Калужской губернии (город Боровск, 1915). Причина этих путешествий была не только археолого-этнографической. Поездки Дурылина вполне вписываются в общую традицию интеллигентских «духовных путешествий» и интереса к расколу.
В 1910 году совершился перелом в жизни Дурылина: он вернулся к «вере отцов», которая была потеряна в гимназические годы. В 1910 – 1914 годах он учился в Московском Археологическом институте; темой его выпускной работы стала иконография Святой Софии.
В 1911 – 1913 годах регулярно посещал ритмический кружок Андрея Белого при издательстве «Мусагет». В 1911 году в «Мусагете» вышла «Антология», где в числе авторов значился Сергей Раевский.
С осени 1912 года Дурылин был секретарём Московского религиозно-философского общества памяти Владимира Соловьева (МРФО) – вплоть до его закрытия: последнее заседание общества состоялось 3 июня 1918 года. Статьи и исследования этого периода представляют собой опубликованные тексты докладов в МРФО: «Судьба Лермонтова» (1914); «Академический Лермонтов и лермонтовская поэтика» (1916); «Россия и Лермонтов. К изучению религиозных истоков русской поэзии» (1916); О религиозном творчестве Н.С. Лескова (1916).
В 1913 году в издательстве «Мусагет» была опубликована его книга «Рихард Вагнер и Россия. О Вагнере и будущих путях искусства», в которой он впервые использовал образ «незримого града Китежа» как подлинного основания русской духовной культуры. В этом же, 1913 году, в книгоиздательстве «Путь» вышла ещё одна книга на китежскую тему — «Церковь Невидимого Града. Сказание о граде-Китеже». В 1911 – 1913 годах Дурылин был близок к добролюбовцам П.П. Картушину и Н.Г. Суткову; на средства Картушина было предпринято издание Лао-цзы, вышедшее в 1913 году в обложке работы В.А. Фаворского с вступительной статьёй и примечаниями Дурылина, сделанными по китайским источникам — материалы предоставил переводчик – Д.П. Кониси.
В июле 1915 года Дурылин признавался в одном из писем: «Я был на пороге двух аскетизмов: в юности рационалистического интеллигенского, теперь стою на пороге полумонашеского… И я знаю, что должен стоять, постояв, переступить этот порог и уйти». Он уехал в Оптину пустынь с решимостью уйти в монастырь, но оптинский старец Анатолий посчитал, что он пока не готов к этому. Летом 1916 года в «Богословском вестнике» о. Павла Флоренского была опубликована работа Дурылина «Начальник тишины», в которой впервые звучит тема Оптиной пустыни как реального воплощении «Града Незримого».
Писатель Иван Наживин в книге «Записки о революции» пишет, что в 1918 году «… писатель С.Н. Дурылин, - был уже секретарем Всероссийского Церковного Собора и студентом духовной академии в Троице-Сергиевой Лавре».
В 1919 году Дурылин переселился в Сергиев Посад — занимался описью лаврских реликвий XVII века и готовился к принятию священнического сана. Был рукоположен в целибатные священники в марте 1920 года, служил в церкви Николая Чудотворца в Клённиках под руководством о. Алексея Мечёва. Здесь Дурылин познакомился со своей будущей женой – Ириной Алексеевной Комиссаровой. В 1921 году был назначен настоятелем в Боголюбскую часовню (ныне разрушена) у Варварских ворот Китайгородской стены.
20 июня 1922 года последовал арест о. Сергия Дурылина, полгода Бутырская и Владимирская тюрьмы и последующая ссылка в Челябинск, где до 1924 года он заведовал археологическим отделом Челябинского музея. Существует версия о сложении Дурылиным священнического сана, но документального подтверждения её в архивах Московской Патриархии не обнаружено. С 1924 года Дурылин начал вести записки «В своем углу», где фиксировал самые разные проявления своей жизни, включая в них переписку с друзьями, которые не оставили его – письма Нестерова, Волошина, Богаевского, Пастернака, Звягинцевой, Фалька, Чулкова; последняя тетрадь «Углов» была завершена в 1939 году, однако работа над корпусом текста в 1500 страниц продолжалась вплоть до 1941 года. В ссылке были написаны важнейшие разделы будущей книги о М. В. Нестерове, посвящённые циклу картин о Сергии Радонежском; рукопись была послана Нестерову, который, не скрывая своей радости от прочитанного написал: «так о моих „Сергиях“ ещё не писали».
В конце 1924 года вернулся в Москву, работал внештатным сотрудником ГАХНа по «социологическому отделению», жил и работал в Мураново. В 1927 году – новая ссылка – в Новосибирск, заменённый на Томск.
В 1930 было получено разрешение на переезд в Киржач, а через несколько лет состоялся переезд в Москву, омрачившийся трагедией: при перевозке сгорел багаж, где были рукописи и бесценные книги, многие с автографами. Однако это обстоятельство, тяжело подействовавшее на психику Дурылина, способствовало переходу его от литературоведения к театроведению. В середине 1930-х годов – он старший научный сотрудник Музея Малого театра и один из самых популярных театральных критиков; проводил широкую лекционную работу. С 1938 года – сотрудник ИМЛИ
С 1936 года до своей смерти жил в Болшеве (ныне район города Королёв). Здесь Дурылин продолжал и систематизировал свои исследования о Н.С. Лескове, К.Н. Леонтьеве, В.В. Розанове, ранних славянофилах; богословские труды, прозаические сочинения, стихи разных лет.
В 1944 году С.Н. Дурылину было присвоено звание доктора филологических наук; с 1945 года он – профессор, заведующий кафедрой истории русского и советского театра ГИТИСа; также, старший научный сотрудник сектора истории театра вновь организованного Института истории искусств АН СССР.
29 октября 1949 года за исследования в области русской классической драматургии, сценической истории пьес, изучение проблем актёрского творчества Дурылин был награждён орденом Трудового Красного Знамени.
Архив С.Н. Дурылина находится в РГАЛИ фонд номер 2980 и в Мемориальном Доме-музее С.Н. Дурылина.
Умер 14 декабря 1954 г., похоронен в Москве, на Даниловском кладбище.
Жена: Ирина Алексеевна Комиссарова (1899 – 1976). Родилась в крестьянской семье в деревне Сытино Смоленской губернии. После смерти матери её отец взял 13-летнюю дочь с собой в Москву, где в 1920 году она познакомилась с С.Н. Дурылиным, когда он после вечерни в храме на Маросейке проводил беседы.
В городе Королёве в микрорайоне Болшево находится «Музей-квартира Сергея Николаевича Дурылина». В честь Дурылина названа одна из городских улиц города Королева и Болшевская городская библиотека № 2. Городской администрацией Королёва с 2008 года учреждена «Литературная премия памяти Сергея Николаевича Дурылина» - в конкурсе принимают участие прозаики, поэты, публицисты, детские писатели в пяти номинациях: «Проза», «Поэзия», «Драматургия», «Литературоведение», «Публицистика» и «Открытие года».
В брошюре Дурылина – «Репин и Гаршин» (М., 1926) и др. — изучение биографии, литературной жизни. В статье «Академический Лермонтов и лермонтовская поэтика» («Труды и дни», VIII, 1916) дано исследование стиха Лермонтова с точки зрения теории Андрея Белого. Более ранние работы Дурылина: «Вагнер и Россия» (М., 1913), «Судьба Лермонтова» («Русская мысль», 1914, X) и др. написаны в духе идеалистической философии символизма. Большой интерес представляет работа Дурылина «Из семейной хроники Гоголя» [1928], содержащая эпистолярный материал, ярко характеризующий поместное хозяйство 30-х гг. (см. рецензию В. Переверзева в «Печати и революции», 1929, кн. IV).

Фото взяты из открытых источников
Фото взяты из открытых источников

Дом, в котором жил Дурылин Сергей Николаевичв г. Королёве
Фото взято из открытых источников

М. Нестеров, С. Дурылин, И. Комиссарова. Болшево, 1939 г.
Фото взято из открытых источников

О доброй дружбе между семьями Дурылиных и Богаевских свидетельствуют написанные ими письма, некоторые из которых я хочу привести в этой книге:

«С. Н. Дурылину
Феодосия, 29 января 1941 г.

Дорогой Сергей Николаевич! Одну за другой получил от Вас 2 бандероли. Какая настоящая радость — получить теперь хорошую книгу! У нас в Феодосии есть всего один книжный магазин. Войдешь в него — книги до потолка, однако ж, такие, что и на необитаемом острове не потянет тебя взять их в руки. Вот уже почти три года, что я здесь ничего любопытного из них купить не смог. Особенно меня порадовал Ваш Лермонтов [180], которого читаю запоем. Здесь каждая строчка о любимом поэте мне дорога, как и вся та обстановка и люди, которые его когда-то окружали. Эпоха Кавказских войн всегда меня поэтому притягивала (Пушкин, Лермонтов, Грибоедов, Толстой); все, что мне попадается о ней, я прочитываю. Этой зимой я прочел в «Русском Архиве» записки Н. Н. Муравьева (Карского), записки одного чиновника и позднейшие о кн. Барятинском. В записках Муравьева — любопытные строки о Грибоедове.
За сердечные Ваши автографы в книгах — Вас обнимаю. Чувствую себя, однако ж, в большом долгу перед Вами. При первой возможности, я постараюсь его погасить. 12 янв[аря] я отправил Вам заказное письмо, в котором я ответил на вопросы, заданные Вами о Врубеле — получено ли оно Вами? В Москве, в Третьяковской гал[ерее], открылась выставка «лучших произведений Советской] живописи». Целая комната отведена Мих[аилу] Вас[ильевичу] Нестерову. Пять и моих работ (однакож, не из лучших) попало на эту выставку. Думаю, что Вы, конечно, побывали на ней и мне будет особенно приятно услышать Ваше мнение как об этой выставке, так и о моих пейзажах. К сожалению, я почти что не работаю, а больше хвораю. Вот уже почти что третий месяц, как заболел воспалением опоясывающего нерва, и никакие врачебные средства помощи мне не оказывают, и ноющая боль, подобная зубной, отравляет мне существование. Ко всему этому заболел гриппом. О, какое счастье — здоровье! Будьте здоровы всегда, милый Сергей Николаевич, и побольше выпускайте в свет хороших книг, которых так мало сейчас. Еще раз я и Жоз[ефина] Густ[авовна] желаем Вам и Ирине Алексеевне всякого благополучия в этом новом году.
Любящий Вас К. Богаевский».

«С. Н. Дурылину
Феодосия, 24 апреля 1941 г.
Дорогой Сергей Николаевич!

[...] Мою посылаемую Вам акварель не судите слишком строго, из оставшихся моих старых работ эта вещь наиболее приличная, а новых – я теперь не пишу из-за неимения у себя на палитре кое-каких наиболее необходимых акв[арельных] красок, да из масл[яных] красок также кое-чего не достанешь ни за какие деньги, и вот в работе приходится волей-неволей обеднять свои цветовые разрешения.
Дорогой Сергей Николаевич, какую по-настоящему хорошую книгу Вы выпустили в свет и важную для нашего театрального искусства, для наших работников сцены – это «Аира Олдридж».
Какая жизнь и какая трагедия! О том, что существовал такой большой трагик я конечно знал, но не представлял себе всего значения его деятельности. В дни своей молодости я видел игру Сальвини, видел его и в Отелло и в Короле Лире, и игра его меня глубоко потрясла, какое же глубокое впечатление должна была тогда производить на зрителей игра Олдрид-жа![...] Эта книга должна стать настольной книгой каждого артиста. Думаю в самых первых числах июня на несколько дней заглянуть в Москву, если тому не помешает какая-нибудь неожиданная политическая гроза, — постараюсь тогда навестить Вас в Болшеве.
Крепко и сердечно Вас обнимаю. Любящий вас К. Богаевский».


17.4. Квятковский Людвиг Лукич

Людвиг Лукич Квятковский
Фото взято из открытых источников

Людвиг Лукич Квятковский (24 июня [6 июля] 1894, Керчь, Таврическая губерния – 15 января 1977, Москва) – русский, советский художник, книжный иллюстратор, литератор. Представитель культуры Серебряного века.
Родился в бедной семье, вышедшей из польских шляхтичей. Отец – Лука Мартынович (1849—1920), унтер-офицер; мать – Марфа Ивановна (1865-1943), из рода Кухарских.
Детство провёл в Феодосии. Рисовать начал в гимназические годы. В 1909 году познакомился с М. Волошиным и его окружением. Особую роль в становлении художника сыграли исследовательница татарских вышивок и его первый наставник А.М. Петрова, которая с детских лет оказывала ему необходимую материальную помощь, мать М. Волошина М.В. Сабашникова и в юношеском возрасте подруга Петровой А. К. Герцык.
В 1909 – 1910 году учился в Рисовальной школе Общества поощрения художников, изучал технику иконописи, пользовался советами Б.М. Кустодиева. В 1910 году сжёг свои ранние работы, а осенью поступил в частную школу-студию живописи Ф.И. Рерберга в Москве. В первой половине 1910-х годов жил в Москве, Петербурге и Феодосии, при этом в Крыму он был постоянным участником кружка, сложившегося вокруг М. Волошина. По воспоминаниям А.И. Цветаевой: «лицо его было лицом Вергилия: узкие смуглые щёки, огромные, длинного разреза синие глаза. Орлиность в линии длинного носа. Суховатый уклончивый рот. Но в смехе его была безудержность блаженства».
В 1912 году поступил в Московское училище живописи, ваяния и зодчества, летом 1913 года – в Мюнхенскую художественную прикладную школу (K. Kunstgewerbeschule), где пробыл до конца марта 1914 года, изучал технику живописи на стекле. Летом 1914 года совместно с М. Волошиным, А.Н. Толстым и Ю. Оболенской участвовал в росписи коктебельского кафе «Бубны», зимой 1914 – 1915 годов публиковал рисунки тушью в журнале «Голос жизни», в феврале 1915 года участвовал в выставке в Москве.
В апреле 1915 года был призван на военную службу, в декабре – отправлен на фронт вольноопределяющимся, осенью 1916 года был ранен, в феврале 1917 года получил отпуск на месяц и уехал в Феодосию, где его застали события революции. В 1919 году в Крыму начал работать с куклами для спектаклей театра Зелинского, позднее, в 1922 году, вновь работал над театральными куклами уже для Камерного театра Александра Таирова (театр, основанный в 1914 году располагался в перестроенном под театр особняке XVII века на Тверском бульваре в Москве).
В 1920 году после изгнания Врангеля сотрудничал в составе Феодосийской секции КрымОХРИСА (отдел по охране памятников истории при отделе наркомата просвещения РСФСР, созданный в Симферополе и 1920 г. Крымохрис взял под охрану все южнобережные имения и дворцы), которая, в частности, производила учёт художественных ценностей Феодосийского уезда, совместно с М.А. Волошиным под руководством Г.А. Магулы.
В конце 1921 года переехал в Москву, работал для театров и издательств, занимался рисованием с детьми. В 1923-1930 годах обучался на графическо-печатном факультете ВХУТЕМАСа (Высшие художественно-технические мастерские) – всемирно известный комплексный архитектурно-художественный вуз эпохи авангарда. ВХУТЕМАС вместе с немецкой школой Баухаус сформировали основы мировой архитектуры и дизайна ХХ века) с 1926 года в ВХУТЕИН (высший художественно- технический институт). Здесь его учителями стали П.Я. Павлинов, В.А. Фаворский, П.А. Флоренский. За годы учёбы художник выпустил две сохранившиеся книги:
1. Контрольная работа: А. Бусов. Аманда. Новелла [и экспромты] / Обложка, графическое оформление, иллюстрации Л. Квятковского. Руководил работой проф. Н.И. Пискарев (1892-1959). Фронтиспис выполнен под руководством проф. В.А. Фаворского. — М.: В. Х.Т. И.; [ГИЗ], 1927 г. (КП5733, КП5734).
(А. Бусов – псевдоним самого Квятковского. Книга содержит воспоминания о его крымском детстве, о девушке, называемой им «Амандой»).
2. Дипломная работа: Шатилов Б.А. Повесть о портном и почтальоне / Обложка, иллюстрации Л. Квятковского (гравюра на дереве). — М.: В. Х.Т. И.; [ГИЗ], 1928.
В 1930-х годах был членом общества «Четыре искусства». В 1933 году вступил в Союз советских художников, участвовал в выставках. 4 марта 1938 года был арестован, провел 10 лет в лагерях. После освобождения жил в грузинских городах Мукузани и Гурджаани (заведовал совхозным клубом, работал декоратором). Вернулся в Москву в 1955 году, в 1957 реабилитирован «за отсутствием состава преступления». В 1961 и 1967 годах посетил Крым с творческими командировками, побывал в местах свой молодости в Коктебеле и Судаке.
Умер 15 января 1977 года в Москве.
Л.Л. Квятковский работал как пейзажист, график (в технике перо, уголь, резьба по дереву, работа с пластиком, линолеумом, выжигание и пр.), иллюстратор книг, художник-монументалист (автор мозаичных панно), создавал экслибрисы. Однако значительная часть его работ пропала после ареста в 1938 году. Сохранились произведения, созданные после 1955 года и оформленные им книги. В 1960-е годы создал около 30 экслибрисов.
Иллюстрирование и оформление книг:
- Н. Н. Никандров. Морской Атаман. – М.: Молодая гвардия. 1930;
- Арминий Вамбери. Приключения Арминия Вамбери, описанные им самим. – М.: ОГИЗ; Молодая гвардия. 1931;
- Н. Ушаков. Горячий цех. Стихи. – М.: Советская литература, 1933;
- П.Г. Антокольский. Франсуа Вийон: Поэма. – М.: ГИХЛ, 1934;
- Морозовская стачка 1885. Сборник статей, документов и воспоминаний. – М.: Московский рабочий. 1935;
- Журналы «Боец. Охотник» за 1934 год.
Ещё в то время, когда Людвигу было всего 17 лет, сам метр живописи Константин Федорович Богаевский признавал творчество молодого художника: «Я отдал бы полжизни за то, чтобы иметь такое чувство цвета, такое чувство красок, как у этого милого мальчика».
Сын Л.Л. Квятковского также, как и отец, стал хкдожником. Закончил КХИ, учился в мастерских С. Григорьева. Автор многочисленных жанровых полотен. Жил и работал в Одессе.

Петрова Александра Михайловна поддерживала близкие дружественные отношения с матерью Л. Квятковского Марфой Ивановной. Незадолго до своей смерти она переживала о том, что будет с её племянниками, которые долгие годы находились у неё на воспитании после того, когда она уйдёт в мир иной.
Максимилиан Волошин по этому поводу вспоминал: «…Они беседовали с большим жаром. Потом Н. А. (Примечание автора: Айвазовская Нина Александровна) ушла и пришла Фина (Примечание автора: Жозефина Густавовна Богаевская). А.М. (Примечание автора: Александра Михайловна Петрова) заговорила о Людвиге и о его матери. Она очень хотела, чтоб его мать на первое время переселилась к ней, чтоб присмотреть за детьми (племянниками). Она сидела на постели в своём углу – между пианино и камином, опустив голову, говорила про себя6 «Марфа Ивановна… Марфа Ивановна… прекрасный человек… Марфа Ивановна… я ей приготовила ту комнату, где жила бабушка». Тут Фина заметила, что ей нехорошо. У неё остановился взгляд. Она сжала рот и закусила губу. Вероятно, чтобы не крикнуть. И в тот момент, вероятно, вода прорвалась снизу в голову. Лицо было очень напряжено, глаза почти вылезли из орбит, она напрягла все силы воли. А потом вода, очевидно, спала – и опять её лицо приняло обычный вид. Она была мертва».

Натюрмотр с фазаном. Л.Л. Квятковский
Фото взято из открытых источников

17.5. Сёстры Цветаевы Марина и Анастасия

Советская и российская писательница, поэтесса, переводчица и художница Анастасия Ивановна (15(27).09.1894 г. г. Москва – 5.09.1993 г. г. Москва) и её родная сестра Марина Ивановна (26.09.(8.10).1892  г. Москва – 30.08.1941 г. Елабуга), русская поэтесса, прозаик, переводчица, одна из крупнейших поэтов ХХ века Цветаевы были очень дружны с Петровой Александрой Михайловной и семьёй Богаевских Константином Фёдоровичем и Жозефиной Густавовной (в девичестве Дуранте), двоюродной сестрой     А.М. Петровой.

Анастасия Цветаева и Марина Цветаева 1911г.
Фото взято из открытых источников

Их родители: отец – Иван Владимирович Цветаев (1847-1913), русский ученый-историк, археолог, филолог и искусствовед, член-корреспондент Петербургской академии наук, профессор Московского университета, тайный советник, создатель и первый директор Музея изящных искусств имени императора Александра III при Московском императорском университете (ныне Государственный музей изобразительных искусств имени                А.С. Пушкина), а мать - Мария Мейн, из обрусевшей польско-немецкой семьи, пианистка, ученица Николая Рубинштейна.
Анастасия Ивановна получила домашнее начальное образование. Затем училась в частной женской гимназии М.Т. Брюхоненко.
В 1902 – 1905 годах вместе с сестрой Мариной жила в Западной Европе, училась в частных пансионах Швейцарии и Германии. Позже сестры жили в Ялте. После смерти матери в 1906 году вернулись в Москву. Много времени в детстве и молодости они проводили в Тарусе.

Анастасия Цветаева и Марина Цветаева 1912г.
Фото взято из открытых источников

С семьей Богаевских и Александрой Михайловной сестры Цветаевы познакомились во время своего первого приезда в Феодосию – в 1911 году. Константин Федорович любил и хорошо знал русскую и западноевропейскую поэзию. Жозефина Густавовна в своих воспоминаниях, которые она назвала «Беглые заметки о жизни К. Ф. Богаевского», писала: «…любил безмерно Пушкина, Лермонтова, часто цитировал их; любил лирику Гете и Гейне…». И хотя Цветаева была начинающим поэтом, она не могла не заинтересовать Богаевского; к тому же от ее стихов был в восторге сам Волошин.
В Феодосии Богаевские славились проводимыми ими прекрасными вечерами. Проводили они их в огромной, но очень красивой и уютной мастерской Константина Федоровича, которая поражала каждого, побывавшего в ней. В главе своей книги «Вечер у Богаевских» Анастасия так описала обстановку мастерской: «Высокая просторная мастерская. Огромные окна. По стенам, как упавшие книжные полки, ряды стоящих в скромной замкнутости этюдов – всех величин. Это заботливая рука жены художника учреждает порядок в бурном творчестве мужа, скромного, замкнутого. Дом Богаевского-Дуранте. Итальянский размах высот и размеров, света – тени – кисти! И германская чистота, и гармония земного воплощения. Две крови в хозяйке дома - итальянская и немецкая – сама улица, где стоит дом, носит название Дуранте. Рано оставшийся сиротой встретил в юности золотоволосую - тосканское золото! – Жозефину, и в глазах ее – синих – был цвет утренней Адриатики. Детей у них нет; вдвоем идет жизнь. Но друзей у Богаевских – весь цвет Феодосии, Крыма и обеих столиц. И руками трудолюбивой хозяйки, бережливой, умелой, искусной – в скромном доме художника цветут гостеприимство и хлебосольство – два вечно благоуханных цветка».
Вместе с этим Анастасия Цветаева дала следующую портретную зарисовку хозяевам дома: «Хозяин, Константин Федорович, невысокий, тонкий в сером костюме; легкая седина тронула его волосы и пышные усы, длиннее, чем носят. Узкое лицо со впадинами у щек, длинный, неправильный нос и большие карие печальные глаза под тяжелыми веками, под густыми бровями. Он весь – скромность и благожелательность. Говорит очень мало и всегда остроумное, неожиданное. И его шутки очищены от тех привычных ироний и сарказма, какими блещет век. Жозефина Густавовна, как бывает в Богом данных союзах, - противоположность мужу: стройный стан, правильные черты, синева сияющих глаз и – тосканская? Или глубина германских лесов – сказочная золотоволосость. Молодость – позади. Но идет тихая победоносная зрелость. Еще далеко до заката, и жизнь – как полная чаша, поднесенная к благодарным устам».
А вот какую открытку прислала Марина и Сергей Эфрон Богаевским из Итальянского города Катании, когда они находились там в своём свадебном путешествии: «Катания, 24/11 апреля 1912 года. «Милые Жозефина Густавовна и Константин Федорович, из Палермо мы приехали в Катанию. Завтра едем в Сиракузы. Ах, Константин Федорович, сколько картин Вас ждут в Сицилии! Мне кажется, это Ваша настоящая родина. (Не обижайтесь за Феодосию и Коктебель!) В Палермо мы много бродили по окрестностям, были в Монтреале, где чудный старинный бенедиктинский монастырь с двориком, напоминающим цветочную корзинку, и мозаичными колоннами. После Сиракуз едем в Рим, оттуда в Базель. Если захочется написать, то адрес: Ледвеиг, Базель, до востребования. Всего лучшего. Сережа шлет привет.         М. Э».

Художники Серебряного века русской культуры: К.В. Кандауров, К.Ф. Богаевский, М.А. Волошин,             М. Цветаева, Е.О. Кириенко-Волошина. Впереди: В.Я. и Е.Я. Эврон. 1912 г.
Фото взято из открытых источников

Вот, как Анастасия Ивановна Цветаева вспоминала о своём знакомстве с Александрой Михайловной Петровой: «Внимательный взгляд сероглазой хозяйки, крепкое рукопожатие… Во всем существе Александры Михайловны, несмотря на ее ласковость и проникновенность, есть строгость – нечто, готовое на страстную гневность; четко и неподкупно здесь живут бок о бок черное «нет» и белое «да», червленые друг по другу. Приветствуя входящих как друзей, готовая принимать и верить, она не теряет зоркости, не отступит перед необходимостью что-то оспорить, перед невозвратностью – осудить... Но уже, если проверил вас ее серо-синий, подолгу на вас лежащий, ждущий и приветственный взгляд – вы в этом доме – свой, и вам не будет отказа – ни в совете, ни в утешении, ни, если придет такой час – в ночлеге, ни – в последнем рубле. И какая-то медлит печаль в этом синем и ласковом взгляде. И смеется в ее низком голосе, мужественном, застенчивость… привыкла давать, не брать…  Себя – не откроет. Сочувствия – не просит. О себе лично – никогда ни слова. Вся принадлежит людям, книгам, картинам…».
Эти последние слова удивительно точно и ёмко характеризуют Александру Михайловну.

А вот ещё одна цитата о Петровой из письма Марины к Сергею Яковлевичу Эфрону, написанного из г. Феодосии 25 октября 1917 года: «Вчера мы были у Александры Михайловны4. Она совсем старушка, вся ссохлась, сморщилась, одни кости. Легкое, милое привидение.
Ярая монархистка и –что больше – правильная. Она очень ослабла, еле ходит, — после операции или вообще – неизвестно. Что-то с кишечником и безумные головные боли. На лице живы только одни глаза. Но горячность прежняя, и голос молодой, взволнованный, волнующий6.
Живет она внизу, в большом доме. Племянники ее выросли, прекрасно воспитаны. Я говорила ей стихи. — «Ваши Генералы 12 года — пророчество! Недаром я их так любила», — сказала она. У этой женщины большое чутье, большая душа. О Вас она говорила с любовью».

«Марина и Анастасия, живя в Феодосии с октября 1913 по июнь 1914 года, часто бывали у Петровой. Иногда к ним присоединялся Максимилиан Александрович, приезжавший или приходивший из Коктебеля. В "Записных книжках" Марины есть запись от 27 февраля 1914 г.: "Вчера мы снова зашли к Александре Михайловне. Она лежала на диване больная… У неё был сердечный припадок… Встретила она нас радостно. - Ну вот, - весна пришла, две мои милые девочки!" Мы немного посидели, поговорили…". В апреле 1915 года в Москве была издана первая книга Анастасии Цветаевой "Королевские размышления", автору в то время ещё не исполнилось и 21 года… Книга была философская: о жизни и смерти, о вере и безверии, о бессмысленности существования. Одиночество и отрицание – это главные мотивы повествования. Это видение мира явно не совпадало с точкой зрения А. М. Петровой, поэтому, когда впоследствии Анастасия подарила книгу Александре Михайловне с дарственной надписью: "В память наших бесед", Петрова пожаловалась Волошину: "Ну, осрамила, ну, скомпрометировала!"  — Марина Жарикова Музей-заповедник «Киммерия М. А. Волошина».

А вот, что об А.М. Петровой в своём письме из Феодосии от 18 марта 1914 года пишет ученица Вахтангова, учитель Анатолия Эфроса, Дмитрия Журавлёва, Анатолия Адоскина и других известных артистов и режиссеров сестра С.Я. Эфрона Елизавета Яковлевна Эфрон: «Бываем у Александры Михайловны и в прекрасных с ней отношениях. В прекрасных же отношениях с домом Лампси (примечание автора: родственники и Богаевских и Петровой), где нам нравятся все – взрослые и дети. Лидия Антоновна очаровательна».

Сергей и Маринаперед свадьбой 27.01.1912 г.
Фото взято из открытых источников

Фото взято из открытых источников


17.6. Султан-Крым-Гирей

Фото Султан-Крым-Гирей

Одним из самых близких друзей Петрова Михаила Митрофановича являлся младший из Султан-Крым-Гиреев Николай Александрович Султан-Крым-Гирей. Он, как и его отец Александр Иванович, являлись прямыми потомками крымского хана Селима III Герая, но и отец, и сын были крещёными христианами, что не мешало им верой и правдой служить России, и Крымскому полуострову.
О долгой и достаточно близкой дружбе которой могут служить некоторые факты из их биографии. Первым подтверждающим фактом является то, что на свадьбе Михаила Митрофановича и Нины Александровны, которая состоялась 25 октября 1870 года, поручителем со стороны жениха являлся Коллежский Секретарь Николай Александрович Султан-Крым-Гирей. Который в 1868—1871 годах состоял участковым мировым судьёй по городу Феодосии.
Вторым подтверждением длительных и тёплых дружеских отношений может служить тот факт, что в 1878 году жена Николая Александровича Поликсена Ивановна (в девичестве – Гендрикова) являлась восприемницей при рождении у сына Петровых – Адриана.
Вот, что говорит о Султан-Крым-Гиреее Николае Александровиче Российская Википедия:
«Николай Александрович Султан-Крым-Гирей (Крым-Гирей-Адиль-Гирей; 22 июня 1836 — 13 февраля 1920, Петроград) — государственный и общественный деятель Российской империи из рода Гиреев: феодосийский городской голова, помощник кавказского наместника по гражданской части, сенатор, действительный тайный советник.
Происходил из дворян Таврической губернии, потомок крымских ханов. Сын любителя старины и мецената Александра Ивановича Султан-Крым-Гирея (1788—1846), известного как первооткрыватель Неаполя Скифского. В честь его отца в Симферополе был назван бульвар Крым-Гирея (ныне бульвар Франко). Мать Энн Нилсон, дочь известного изобретателя, инженера, бизнесмена Джеймса Нилсона из Эдинбурга, Шотландия англиканского вероисповедания, крещён в евангельской церкви деревни Нейзац (ныне село Красногорское Белогорского района, входит в состав Ароматновского сельского поселения).
Воспитывался в Павловском кадетском корпусе, 16 июня 1855 года поступил на военную службу и выпущен прапорщиком в лейб-гвардии Литовский полк, откуда поступил в Николаевскую академию Генерального штаба. Окончив академию в 1860 году, он вернулся в строй и в следующем году по болезни был уволен от службы подпоручиком.
По выздоровлении в 1863 году Султан-Крым-Гирей поступил на гражданскую службу судебным следователем, а в 1868—1871 годах состоял участковым мировым судьёй по городу Феодосии. В 1871 году он был избран феодосийским городским головой и одновременно стал почётным мировым судьёй по Феодосийскому округу (до 1890 года). Оставив в 1875 году пост городского головы, был избран председателем Феодосийской уездной земской управы и губернским гласным Таврического земства и одновременно уездным предводителем дворянства, занимая эти посты в течение 11 лет.
В 1886 году Султан-Крым-Гирей поступил на государственную службу, из подпоручиков был произведён в статские советники и назначен управляющим Екатеринославской казённой палатой, однако вскоре был перемещён на ту же должность в Таврическую губернию и 1 апреля 1890 года произведён в действительные статские советники. Последнюю должность он занимал до 1895 года, когда был назначен членом от Министерства финансов в Совете Главноначальствующего гражданской частью на Кавказе; его служба на этом посту была отмечена производством в чин тайного советника (6 апреля 1903 года).
После упразднения должности Главноначальствующего гражданской частью на Кавказе и назначения 26 февраля 1905 года графа И. И. Воронцова-Дашкова на восстановленный пост Наместника на Кавказе последний выбрал тайного советника Султан-Крым-Гирея на должность своего помощника по гражданской части, тогда как помощником Наместника по военной части стал генерал-лейтенант Я. Д. Малама.
2 апреля 1906 года Султан-Крым-Гирей был освобождён от должности помощника наместника и назначен к присутствию в Правительствующем Сенате, до 1917 года присутствовал в Судебном департаменте Сената. Его служба в этот период была отмечена производством в чин действительного тайного советника (5 апреля 1916 года) и пожалованием ордена Святого Александра Невского (1914 год).
Состоял товарищем председателя Союза русского сокольства и гимнастического общества «Сокол 1-й» в Санкт-Петербурге.
Скончался в 1920 году в Петрограде. Похоронен на кладбище Александро-Невской лавры.
Был женат на дочери коллежского секретаря графине Поликсене Ивановне Гендриковой (1853 — 8 марта 1923) и от этого брака имел дочь Анну (род 1 октября 1882), бывшую замужем за лейтенантом флота Павлом Павловичем Остелецким.
Султан-Крым-Гирей имел знак отличия за L лет беспорочной службы и был награждён многими орденами, в их числе:
- Орден Святого Станислава 1-й степени (1893 год);
- Орден Святой Анны 1-й степени (1896 год);
- Орден Святого Владимира 2-й степени (1900 год);
- Орден Белого орла (1905 год);
- Орден Святого Александра Невского (1 января 1914 года).

Гендриковы — угасший русский графский род, который происходил от брака литовского крестьянина Симона Гендрика (Генриха, 1672—1728) с Христиной (1687—1729), сестрой императрицы Екатерины I.
Одна из родственниц Гендриковой Поликсены Ивановны Анастасия Гендрикова являлась фрейлиной царской семьи Николая II и также, как вся царская семья, несколько позже, 4 сентября 1918 года приняла мученическую смерть.
В конце октября (по старому стилю) 1981 года канонизирована Русской православной церковью заграницей.
16 октября 2009 года Генеральная прокуратура Российской Федерации приняла решение о реабилитации 52 приближённых царской семьи, подвергшихся репрессиям, в том числе А.В. Гендриковой.
В октябре 2012 года инициативой прихожан различных храмов Перми и по благословению митрополита Пермского и Соликамского Мефодия на месте захоронения был установлен поклонный крест.
Вот какая информация о личной Фрейлине Государыни Императрицы Александры Фёдоровны Графине Анастасии Васильевне Гендриковой имеется на сайте «Фонда Памяти Новомученников Императорского Дома Романовых»:

«ГРАФИНЯ АНАСТАСИЯ ВАСИЛЬЕВНА ГЕНДРИКОВА

Графиня Анастасия Васильевна ГЕНДРИКОВА
Фото взято из открытых источников
 
Личная Фрейлина Государыни Императрицы Александры Федоровны Графиня Анастасия Васильевна ГЕНДРИКОВА родилась 23 июня (5 июля) 1888 года в городе Волочанске Харьковской губернии.
До 1917 года род Графов Гендриковых был внесен в 5-ю часть Дворянской Родословной Книги Харьковской губернии.
Родоначальником этого графского рода был Симон Леонтьевич (Симон-Гейнрих) Гендриков (1672 – 1728), женившийся на родственнице Императрицы Елизаветы I Петровны Христине Самуиловне Скавронской (1687 – 1729), за что их дети – Андрей (1715 – 1748), Иван (1719 – 1778), Марфа (1727 – 1754) и Мария (1723 – 1756) в 1742 году Высочайшим Повелением Государыни Императрицы Елизаветы I Петровны были произведены в графское Российской Империи достоинство.
По своему генеалогическому древу Графиня А.В. Гендрикова восходит к Графу Александру Ивановичу Гендрикову (1807 – 1881) – Обер-Шенку Высочайшего Двора, который имел в браке двух сыновей: Степана (Стефана) (1832 – 1901) – Обер-Форшнейдера Высочайшего Двора и Василия.
Получив военное образование, Граф Василий Александрович Гендриков (1857–1912), проходил службу в кавалерии. Но военная карьера не сложилась по состоянию здоровья, и в 1884 году он вышел в отставку в чине Штаб-Ротмистра.
Уехав в уездный Волочанск Харьковской губернии, Граф В.А. Гендриков поселяется там в своем родовом имении, которое досталось ему от покойного отца.
Будучи человеком кристальной честности, он довольно быстро завоевывает авторитет среди местного дворянства, которое уже в 1885 году избирает его Предводителем Волочанского Уездного Дворянства.
В 1886 году Граф В.А. Гендриков знакомится с Княжной Софьей Петровной Гагариной, в браке с которой у них рождаются четверо детей: сын Пётр (1883), дочь Александра (1885), сын Александр (1886) и дочь Анастасия (1888).
В 1900 году Граф В.А. Гендриков приглашается ко Двору Е.И.В., где получает место Обер- Церемониймейстера.
Перебравшись на жительство в Санкт-Петербург и Царское Село, Графу А.В. Гендрикову, благодаря своей должности, без труда удается получить рекомендации, необходимые для поступления его дочери Анастасии в Смольный Институт Благородных Девиц.
Окончив это учебное заведение, Графиня А.В. Гендрикова несколько лет живет при Высочайшем Дворе вместе с родителями. А её мать – Графиня Софья Петровна вскоре становится близкой подругой Императрицы Александры Федоровны, дружба с которой продолжалась до самой ее смерти, последовавшей в 1916 году от какой-то неизлечимой болезни, приносившей ей глубокие страдания.
С самого раннего детства, Графиня А.В. Гендрикова отличаясь необычайно добрым и сердечным характером, который унаследовала от своей матери и который с самых первых дней проживания семьи Гендриковых рядом с Царской Семьей просто не могла не заметить Государыня Императрица Александра Федоровна.
И поэтому нет ничего удивительного в том, что в 1910 году Она приглашает 22-х летнюю Настеньку (так Государыня звала свою любимицу) занять место Своей Личной Фрейлины. Ежедневные общения Настеньки с Государыней еще больше убеждают Ее в правильности Своего выбора, а кроткий нрав Графини и ее глубокая Вера в Господа, сближают этих двух женщин еще больше, вследствие чего между ними завязывается самая нежная дружба, постепенно перешедшая во взаимное обожание друг друга в самом чистом и прекрасном смысле этого слова.
В марте 1912 года семью Гендриковых посещает несчастье: от сердечного приступа умирает её глава – 58-летний Граф Василий Александрович.
Но на этом испытания, выпавшие на долю молодой графини, не закончились. Прекрасная светлая жизнь в семье, костюмированные балы и счастливая семейная жизнь отошли в далёкое прошлое. И постепенно Настенька научилась принимать как должное, преследующую её, почти непрерывную цепь испытаний и потерь, каждое из которых (начиная со смерти родителей) стало своеобразной ступенькой её восхождению к подвигу Мученичества.
Вскоре после смерти отца, ей на протяжении нескольких лет пришлось ухаживать за разбитой параличом больной матерью, которая не смогла пережить смерть своего супруга. Болезнь Софьи Петровны протекала в крайне тяжелой форме: она постепенно умирала на глазах у дочери.
Ближе к середине сентября 1916 года Софья Петровна умерла, и Настенька осталась круглой сиротой.
«Я почувствовала, что надо держаться, что надо улыбнуться, а не плакать, – писала она после смерти матери в своём дневнике, – чтобы не препятствовать душе её вернуться туда, куда она давно стремилась…»    
Теперь, пожалуй, её единственной опорой стала Вера Господня и Государыня Александра Фёдоровна, которая никогда не забывала о своей любимице.
«Пригласи как-нибудь Настеньку, ей так одиноко…» – писала Государыня Дочери, Великой Княжне Марии Николаевне.
Верная своему служебному долгу, Графиня А.В. Гендрикова продолжала нести свою службу при Высочайшем Дворе. Но теперь, когда светская жизнь потеряла для неё всякий смысл, она всё более и более задумывалась над вечными ценностями, находя в них выход из душевного тупика, предавая себя Господу «с полным доверием, что Он лучше знает, кому и когда надо».
И действительно, вся последующая жизнь Анастасии Васильевны озарилась высоким светом самоотверженной работы и деятельности для других людей. Она пошла по пути мысли, заложенной в ее духовном миросознании Государыней, не по чувству долга или обязанности, а потому, что уже иначе она не могла и мыслить. Все более и более в ней стало крепнуть душевное спокойствие, равновесие чувств, ясность мысли и добровольная покорность перед волей Божьей. Она стала на истинный путь служения любви во Христе, который привел ее к мученическому, но желанному ею венцу за Тех, Кому она окончательно отдала свою душу на земле.
События Февральской смуты застали Графиню А.В. Гендрикову по пути в Ялту, куда она срочно выехала, чтобы навестить свою заболевшую сестру Александру (Иночку). Но прибыв в Севастополь, она узнаёт о произошедших в Петрограде событиях и, так и не повидав сестру, возвращается обратно в Царское Село.
И, надо сказать, что её возвращение было, что называется ко времени.
8(21) марта 1917 года, за два часа до того, как Александровский Дворец по приказу Генерал-Лейтенанта Л.Г. Корнилова стал тюрьмой для всех тех, кто пожелал в нём остаться, Графиня А.В. Гендрикова вновь приступила к своим служебным обязанностям, записав в своём дневнике: «Слава Богу, я успела приехать вовремя, чтобы быть с Ними».
И воистину: благодарить Господа за возможность быть арестованной – редкое встречаемое чувство, не говоря уж о том, сколь редкое это человеческое качество. 
А когда по постановлению Временного Правительства Августейшая Семья должна была последовать в далекий Тобольск, она без колебаний последовала за Ней, даже не предполагая, что
всего через каких-то десять месяцев, именно из этого сибирского города начнется ее скорбный путь на Уральскую Голгофу.
По прошествии лет, брат Настеньки Граф А.В. Гендриков, вспоминал:
«Как живой стоит в памяти образ покойной сестры, когда накануне отъезда в Тобольск, уходя, она махнула мне рукой на прощание. Сердце подсказывало, что больше мы с ней в этом мире не встретимся».
Находясь около Царской Семьи, как в Царском Селе, так и в Тобольске, Государыня из-за невозможности личных встреч, зачастую обменивалась с Настенькой письмами в виде записочек. А Графиня А.В. Гендрикова, движимая бесконечной любовью к Государыне, всегда была Её верным утешителем.
Но и «тобольский период» не принёс в душу Настеньки желанного успокоения.
Чтобы быть ближе к Царской Семье, Графиня А.В. Гендрикова, с разрешения комиссара Временного Правительства В.С. Панкратова некоторое время выступает в роли учительницы, обучая Русской истории младших Великих Княжон.
Все основные события, происходившие в Тобольске, Анастасия Васильевна заносила в свой личный дневник, привычка вести который у неё завелась в 1906 года. Её последний дневник за 1918 год был впоследствии приобщён к материалам дела в качестве одного из вещественных доказательств № 21.  А его содержание – бесценная живая хроника событий тех далёких дней.
Накануне своего отъезда в Екатеринбург, Графиня А.В. Гендрикова написала братьям последнее в своей жизни письмо, датированное 5 (18) мая. А о её смерти они узнали много позже, весной 1919 года… 
После увоза части Государя и Государыни в Екатеринбург, наиболее верные слуги ждали того дня, когда все они смогут вновь воссоединиться с Царской Семьёй. И поэтому все они с большой надеждой встретили известие о том, что желающие сопровождать Августейших Детей могут отправиться в путь на том же самом пароходе «Русь», который доставит их до Тюмени, откуда всем им предстоит уже поездом добраться до Екатеринбурга.
О последних днях Графини А.В. Гендриковой известно из воспоминаний А.А. Волкова:
Наступило время, когда политических заключенных стали в арестантских поездах эвакуировать в западном направлении. Дошла очередь и до нас троих: меня, Гендриковой и Шнейдер. Чемодуров остался в Екатеринбургской тюрьме. Привели нас в контору, где ожидали двое каких-то людей с портфелями. Первым привели меня, женщин же ожидали довольно долго: они обе были больны. Посадили нас на извозчичьи пролетки и привезли в помещение одной из прежних гостиниц, где теперь помещались какие-то учреждения. Здесь нас принял некто, одетый в солдатскую форму, переписал и отпустил. На вопрос, куда нас повезут, он ответил:
– Или к семье (подразумевается, царской), или в Москву (Это происходило 11 (24) июля, когда царская семья была уже убита). Усадили нас снова на тех же извозчиков: на одного Шнейдер и Гендрикову, на другого –  меня с невооруженным солдатом. Привезли на вокзал. Солдат сказал, чтобы мы остались на извозчиках, он же пойдет искать наш вагон. Стало темнеть. Сидя на пролетке, я думаю: «Куда-то везут, видимо, не миновать смерти». Слез с извозчика, подошел к Шнейдер и Гендриковой и тихо говорю:
– Слезайте.
Они делают знаки, что отказываются. Вернулся солдат, побранился, что нет никакого порядка, никто ничего не знает. Вновь отправился искать поезд. Я опять предложил моим спутницам сойти с экипажа и тихонько уйти. Они не согласились. Без них же уйти я не решился, опасаясь, что Гендрикову и Шнейдер, тотчас после моего бегства, расстреляют.
Возвратился солдат и повел нас в арестантский вагон, который уже был полон народом из нашей Екатеринбургской тюрьмы.
Была здесь княгиня Елена Петровна, ездившая повидаться с мужем, князем Иоанном Константиновичем, бывшим в Алапаевске. Узнав, что ее муж и другие алапаевские узники переведены на тюремный режим, Елена Петровна не хотела уезжать из Екатеринбурга. Тогда из гостиницы ее доставили в тюремный вагон. С княгиней вместе была арестована и сербская миссия в составе майора Мичича, солдат Милана Божича и Абрамовича. Секретарем миссии состоял С.Н. Смирнов».
Простояв на запасных путях более суток, поезд с вагоном, в котором находилось 35 арестантов, наконец-то был отправлен и прибыл в Пермь. (Причем, старшим над конвойной командой, сопровождавших этих арестованных был, никто иной, как сотрудник Уральской Областной ЧК                Г.И. Сухоруков, накануне принимавший участие в сокрытии трупов Царской Семьи и Её слуг.).   
Находясь в бывшем Пермском губернском тюремном замке, Графиня Королевна Сербская Елена Петровна, Графиня А.В. Гендрикова и                Е.А. Шнейдер были помещены в одну камеру, расположенную в его башне, в которой ранее содержались особо опасные политические преступники.
7 августа 1918 года Чрезвычайный Комиссар Пермской Губернской ЧК Воробцов направил в Совнарком РСФСР телеграмму в которой испрашивал дальнейших действий в отношении, содержащейся в тюрьме «прислуге Романовых», ходатайствующей об освобождении.
В своей ответной депеше на этот запрос, Председатель ВЦИК                Я.М. Свердлов, предлагал пермским чекистам действовать по своему усмотрению «согласно обстоятельствам». А это означало лишь одно: расстрел без суда и следствия… 
Вследствие этого «руководства к действию», расстрелы лиц, содержащихся в Пермской губернской тюрьме, к исходу лета 1918 года заметно участились, что, конечно же, не могло не отразиться на общем душевном состоянии всех находящихся в этой камере узников, с минуты на минуту ожидавшей своего вызова на казнь. Не способствовали также улучшению настроения и условия их содержания, в отсутствии каких-либо средств элементарной личной гигиены.
Так, по воспоминаниям дочери Е.С. Боткина Татьяны, Графиня            А.В. Гендрикова, не имевшая при себе никаких личных вещей «…сама стирала свое белье под краном, причем, имея только одну смену белья, она, стирая блузу, надевала рубашку, а стирая рубашку, надевала блузу.
Однажды ее вызвали к комиссарам:
 – Отчего Вы не попросите Ваши вещи? — спросили ее.
– Мне ничего не нужно, — спокойно сказала Графиня.
– Что Вы хотите?
– Служить Их Величествам до конца дней своих.
– Ах так?
– Да, так.
–Ведите обратно в тюрьму.
Когда после этого пришла стража и велела графине и Екатерине Адольфовне идти за собой, то всем стало ясно, зачем. Графиня встала совсем спокойная и только сказала: «Уже?», но, по-видимому, потом она поверила словам красноармейцев, объявивших, что их просто переводят в другую тюрьму».
Рассказ Т.Е. Мельник-Боткиной добавляет ещё одна выдержка из книги М.К. Дитерихса:
«Администрация тюрьмы, куда были заключены Княгиня Сербская, графиня Гендрикова и Е. А. Шнейдер, в пределах возможного, старалась облегчить заключенным женщинам их положение: разрешила приобретать изредка молоко и давала для чтения получавшиеся в тюрьме газеты.
Наибольшую бодрость в тяжелом тюремном заключении проявила графиня Гендрикова, которая иногда даже пела, дабы развлечь тоску сильно грустившей по мужу Княгини Елены Петровны. Большой недостаток ощущался в белье; приходилось носить мужское тюремное белье, так как никаких своих вещей при заключенных не было. Все вещи Гендриковой и Шнейдер были отобраны советскими главарями еще в Екатеринбурге и хранились в помещении областного совдепа, где, как упоминалось выше, вещи при бегстве советской власти из города были раскрадены как самими главарями власти, так и различными маленькими служащими.
Остается только непонятным, почему советские власти, предрешив судьбу несчастных своих жертв, так медлили с окончательным приведением в исполнение своих намерений и томили бедных заключенных, заставляя их переживать моральные пытки, в тысячу раз более изуверские, чем пытки в застенках в самые темные времена средних веков».
О том, как прошли последние часы земной жизни Графини Анастасии Васильевны Гендриковой и Гоф-лектрисы Е.А. Шнейдер нам, живущим сегодня, стало известно из материалов следствия, контроль за проведением которым осуществлял, уже неоднократно упоминаемый Генерал-Лейтенант М.К. Дитерихс.
«4 сентября 1918 года, – писал он в своей книге «Убийство Царской Семьи и других Членов Дома Романовых на Урале», – отношением за № 2523, губернский чрезвычайный комитет потребовал присылки в арестный дом графини А. В. Гендриковой, Е, А. Шнейдер и камердинера Волкова. Всех их собрали в конторе тюрьмы и предложили им захватить с собой вещи, какие у кого были. Это дало повод Анастасии Васильевне высказать предположение, что их поведут на вокзал для перевозки в другое место. В конторе тюрьмы их передали под расписку конвоиру от комитета, по фамилии Кастров.
В арестном доме, в комнате, в которую их ввели, было собрано еще восемь других арестованных (в том числе жена полковника Лебеткова и Егорова) и 32 вооруженных красноармейца, во главе с начальником, одетым в матросскую форму.
Была глухая ночь, лил дождь. Всю партию в 11 человек (6 женщин и 5 мужчин) забрал матрос с конвоем и повел куда-то, сначала по городу, а затем на шоссе Сибирского тракта. Все арестованные несли сами свои вещи, но, пройдя по шоссе версты 4, конвоиры стали вдруг любезно предлагать свои услуги – понести вещи: видимо, каждый старался заранее захватить добычу, чтобы потом не пришлось раздирать ее впотьмах, в сумятице, и делить с другими.
Свернули с шоссе и пошли по гатированной дороге к ассенизационным полям. Тут Волков понял, куда и на какое дело их ведут, и, сделав прыжок вбок через канаву, бросился бежать в лес. По нём дали два выстрела; Волков споткнулся и упал. Это падение красноармейцы сочли за удачу выстрелов и прошли вперед. Однако Волков не был задет, он вскочил и снова побежал; ему вслед дали еще выстрел, но в темноте опять не попали. Через 43 дня скитания по лесам Волков вышел на наши линии и благополучно избег ожидавшей его участи.
Всех остальных привели к валу, разделявшему два обширных поля с нечистотами; несчастные жертвы поставили спиной к конвоирам и в упор сзади дали залп. Стреляли не все, берегли патроны; большая часть конвоиров била просто прикладами по головам...
С убитых сняли всю верхнюю одежду и в одном белье, разделив на две группы, сложили тут же в проточной канаве и присыпали тела немного землей, не более как на четверть аршина.
7 мая 1919 года, через семь месяцев после убийства, тела Анастасии Васильевны Гендриковой и Екатерины Адольфовны Шнейдер были разысканы, откопаны и перевезены на Ново-Смоленское кладбище в Перми для погребения. Перед погребением тела были подвергнуты судебно-медицинскому осмотру.
      Тело Е. А. Шнейдер находилось в стадии разложения, но ещё достаточно сохранившимся для осмотра; черты лица оставались легко узнаваемыми, и длинные ее волосы были целы. На теле обнаружена под левой лопаткой пулевая рана в области сердца; черепные кости треснули от удара прикладом, но голова в общем виде осталась ненарушенной.
Тело графини А. В. Гендриковой еще совершенно не подверглось разложению: оно было крепкое, белое, а ногти давали даже розоватый оттенок. Следов пулевых ранений на теле не оказалось. Смерть последовала от страшного удара прикладом в левую часть головы сзади: часть лобовой, височная, половина теменной костей были совершенно снесены и весь мозг из головы выпал. Но вся правая сторона головы и все лицо остались целы и сохранили полную узнаваемость.
Тела Анастасии Васильевны Гендриковой и Екатерины Адольфовны Шнейдер были переложены в гробы и 16 мая погребены в общем деревянном склепе на Ново-Смоленском кладбище. По случайному совпадению могила их оказалась как раз напротив окна камеры Пермской губернской тюрьмы, в которой провели они последние дни своей земной жизни».
По прошествии 53-х лет, решением Священного Архиерейского Собора Русской Православной Церкви Заграницей Графиня Анастасия Васильевна Гендрикова была причислена к лику Святых Новомучеников Российских от власти безбожной пострадавших и наречёна именем Святой Новомученицы Анастасии Гендриковой.
Чин прославления был совершён в Синодальном Соборе Знамения Божьей Матери РПЦЗ в Нью-Йорке 19 октября (1 ноября) 1981 года.».

Есть о Святой Графине и ещё одна статья:

«Как Гендриковы два раза спасали царскую семью*

Фото Царского семейства в Тобольске

Владыка мира, Бог вселенной!
Благослови молитвой нас
И дай покой душе смиренной,
В невыносимый, смертный час...
И, у преддверия могилы,
Вдохни в уста Твоих рабов
Нечеловеческие силы
Молиться кротко за врагов!


_______________________________
* Дневник старожила Яндекс.Дзен

Эти стихи, сочиненные русским офицером и поэтом Сергеем Бехтеевым, были пересланы с оказией в Тобольск, для находившейся там в заключении царской семьи.
Существует красивая легенда, что стихи эти сочинила в последнюю ночь перед казнью великая княжна Ольга Николаевна. По этому поводу популярный тогда поэт Ходасевич даже снисходительно отозвался: вот, мол, видно, что писал непрофессионал, но задушевно.
На самом деле эти (и еще четыре стихотворения) были присланы в письме от брата фрейлине Анастасии Гендриковой. А передать стихи царской семье просил приятель брата Анастасии, Александра, офицер Бехтеев.
Удивительно, как переплелись истории семьи императора и семьи фрейлины графини Анастасии Гендриковой!
Когда Настеньке было семь лет, ее отец, Василий Александрович Гендриков, оказался неподалеку от места покушения на Александра Второго - то самое первое марта 1881 года. Услышав два взрыва, граф Гендриков побежал к месту происшествия, поднял раненого царя и помог уложить его в сани. Затем стал на запятки, надел на Государя свою кавалергардскую фуражку и поддерживал его голову в поездке до самого дворца, где получил обратно свою окровавленную фуражку, которую хранил в семье как реликвию.
А в 1910 году семья уже следующего царя, Николая Второго, берет юную Анастасию Васильевну Гендрикову на службу – личной фрейлиной Александры Федоровны, жены последнего царя. Фрейлина – это не совсем прислуга, её должность скорее была похожа на «бедную родственницу» - девушку без имущества, жившую в богатой семье на правах родной дочери, но при этом выполнявшей разные поручения "богатых родственников".
Фрейлины императрицы должны были безотлучно находиться при ней, по желанию ее Величества читать книгу, играть на музыкальном инструменте, сопровождать ее на прогулках, исполнять различные поручения, например, передать что-либо на словах.
В 1917 году, когда царское семейство отправилось в ссылку, царица спросила, кто из слуг захочет добровольно отправиться с ними в изгнание, на правах члена семьи. Просто в такой момент даже царская семья не могла гарантировать тем, кто за ней последует, не то что жалования – даже свободы.
И Настенька Гендрикова добровольно и сознательно решила разделить судьбу тех, кого она уже привыкла считать своей семьей.
А в том самом письме со стихами Сергея Бехтеева, которая она получила от брата, было одно стихотворение, посвященное Николаю Александровичу "Боже, царя сохрани". Там были такие строки:
Гнусность измены прости
Темной, преступной стране;
Буйную Русь возврати
К милой, родной старине.
Очевидцы писали, что эти стихи тронули государя до слез и он переписал их в свой дневник.
А великая княжна Ольга переписывает те, пророческие – «Вдохни в уста Твоих рабов нечеловеческие силы молиться кротко за врагов».
По вполне понятным причинам (чтобы не спровоцировать преследование ЧК) Ольга Николаевна не написала имени автора стихов. С тех пор многие считают, что она сама их и написала.
Верная Настенька Гендрикова ненадолго пережила царскую семью: их расстреляли в середине июля 1918 года, а ее, также, как и других царских слуг – в начале сентября 1918 года. Удивительно, но, когда через несколько месяцев тела мучеников извлекали из ассенизационных полей (где их убивали) для захоронения, тело Анастасии Гендриковой казалось было совершенно не тронуто тлением – только на виске была страшная трещина от удара прикладом.

Последняя «свита» Царской семьи. Анастасия Гендрикова – в центре в простой шляпке

А в 1981 году ровно через сто лет после покушения на Александра Второго, когда рядом с царем оказался Василий Гендриков, его дочь Анастасия был причислена Русской Православной Церковью Заграницей к лику Святых Новомучеников Российских.».

ДИНАСТИЯ КРЫМСКИХ ГИРЕЕВ

В XV веке двоюродный брат Улуг-Мухаммеда, Хаджи-Гирей основал династию крымских ханов, существующую и поныне. Его генеалогия:

Хаджи–Гирей,
сын Гиясаддина,
сына Таш–Тимура,
сына Джансы,
сына Тулек–Тимура,
сына Кунчека,
сына Саричи,
сына Уран–Тимура,
сына Тука–Тимура,
сына Джучи,
сына Чингиз–хана.

Все линии крымских ханов восходят к Хаджи–Селим I Гирею. Его генеалогия:

Хаджи–Селим I Гирей,
сын Бахадур I Гирея,
сына Селямета I Гирея,
сына Девлет I Гирея,
сына Мубарак–Гирея,
сына Менгли I Гирея,
сына Хаджи–Гирея (см. выше).

После завоевания Россией Крымского ханства Гиреи распались на несколько ветвей:

Русские Гиреи – это потомки последнего крымского хана Шахин–Гирея, они живут в России, в Ростове–на–Дону. Другая ветвь его потомков живет в Бурсе и Стамбуле.

В России также остались жить потомки:
Александра Ивановича Крым–Гирея,
сына Селима III Гирея,
сына Фетиха II Гирея,
сына Девлета II Гирея,
сына Хаджи Селима I Гирея,
сына Бахадур I Гирея,
сына Селямета I Гирея,
сына Девлет I Гирея,
сына Мубарак–Гирея,
сына Менгли I Гирея,
сына Хаджи–Гирея (см. выше).

Султан Александр Иванович Крым–Гирей под влиянием шотландских миссионеров принял христианскую веру, затем уехал учиться в Петербург, и продолжил свое обучение в университете Эдинбурга, где жил несколько лет. Там он женился на дочери богатого британца. Отец девушки был против этого брака, но ничего не смог сделать, кроме того, как лишить ее наследства. Вместе с мужем она покинула родной Эдинбург, чтобы поселиться с ним в Крыму. Ее звали Анна Яковлевна Крым–Гирей (урожденная Нейльсон). Потомки их проживают в Крыму.

Имеется информация о том, что Александр Иванович Султан – Крым –Гирей помог Александру Сергеевичу Пушкину разобраться в хитросплетениях рассказов о появлении фонтана слёз в Бахчисарайском ханском дворце.
Вот, что об этом пишет в своей статье «Фонтан слёз, или Сосуд поэтических грёз», опубликованной в ежедневной информационно – политической газете «Слава Севастополя» от 6 июня 2018 года № 1044 её заместитель редактора Леонид Сомов:
 
«Фонтан слёз, или Сосуд поэтических грёз?

…194 года назад в журнале «Сын Отечества» была напечатана долгожданная байроническая поэма А.С. Пушкина «Бахчисарайский фонтан». Почему же долгожданная? Потому что сие романтическое «чадо» гения Первого поэта России уже целый год ходило по стране в списках…
О том, насколько достоверна история создания этого произведения, завершившего романтический период в его творчестве, и по сей день нет однозначно выстроенной версии. В этой публикации будет сделана попытка рассказать еще об одном человеке – современнике Александра Сергеевича Пушкина, который, на наш взгляд, несколько ближе к истине скорректировал для автора «Бахчисарайского фонтана» канву общепринятой легенды о том, что хан Крым–Гирей, властелин Тавриды, построил мавзолей в честь его любимейшей наложницы, дочери польского магната Марии Потоцкой, якобы именуемой на мусульманский лад Дилярой.

Фонтан слез в Бахчисарайском ханском дворце

Полячка – сиречь полонянка?

…Откуда же она взялась, эта полячка? Если обратиться к сугубо архивным данным, то в истории Крымского ханства четко зафиксирован лишь один момент, а именно: у хана Фехт–Гирея была невольница якобы польского происхождения. Но так как она не исповедовала мусульманскую веру и отнюдь не блистала красотой, властелин Бахчисарая… обменял ее на «выкупное золото», что следует из турецкого трактата «Семь планет» по версии крымского историка Сейд–Мохаммед–Ризы, который жил в середине XVIII века.
Отголоски этого факта, тем не менее, послужили основой предания о том, как некая польская боярынька превратилась в полонянку Марию Потоцкую, а любовную историю, как верно указывает пушкинистка                А. Бронштейн, «стали сочетать не с именем Фехт–Гирея, а с личностью предпоследнего хана татар Крым–Гирея».
Вначале на эту удочку попался и Александр Сергеевич Пушкин, который в 1818 году на балу услышал сию романтическую историю из уст очаровательной Софьи Потоцкой (в замужестве Киселевой). Она поведала юному поэту семейное предание о том, что ее мать, красавица-гречанка Софья Клавоне–Потоцкая, томилась в гареме Крым–Гирея и чудом вернулась на родину. Впрочем, это вранье на различных уровнях было опровергнуто авторитетными людьми… В их числе были автор монографии «Путешествие по Тавриде» И. Муравьев-Апостол, литераторы Г. Гераков, В. Смирнов, княгиня Е. Горчакова, сенатор С. Потоцкий.
Поэтому Пушкин, который приступил к работе над поэмой спустя годы, изменил свою точку зрения на правдивость «потоцких источников». А его отношение к байкам «златоустой пани Софии» явно претендует на однозначность, когда в письме к П. Вяземскому он ее называет «похотливой Минервой», а в «Отрывке из письма к Д.» намеренно напускает тумана, говоря: «К* поэтически описывала его, называя Фонтаном слез».
К* — это, наверное, Киселева? К этой шараде мы еще вернемся…
Завершая пассаж о несчастной «польской боярыньке», вкравшейся как «опечатка» в крымскотатарский фольклор, следует сделать такое авторское допущение: трансформация слова «полонянка» (пленница, наложница) в слово «полячка» — вполне приемлемая версия…
Итак, отдадим дань прозорливости Александра Сергеевича, четко в конце концов отделившего легенду о появлении в 1764 году мавзолея Диляры–Бикеч (некоей рано ушедшей из жизни невольницы) от Фонтана слез, пролитых неутешным ханом Крым–Гиреем после гибели христианки Марии. Сегодня мы попробуем доказать, что вообще-то оказался не правым князь       П. Вяземский, безапелляционно, как говорят, на всякий пожарный, завершивший предисловие к первому изданию «Бахчисарайского фонтана» (1824 г.) такой вот фразой: «Предание сомнительное, но оно есть достояние поэзии».
А вот А.С. Пушкин, вначале с неким предубеждением склоняясь все-таки к «антипольской» версии И. Муравьева-Апостола, в глубине души полагал, сохранив для блезира национальную принадлежность обеих пленниц — главных героинь поэмы, что оно, предание, верно в части того, что Фонтан слез был-таки сооружен влюбленным ханом Крым–Гиреем в честь его возлюбленной грузинки Марии. И сегодня есть вероятность того, что в истории создания Первым поэтом России поэмы «Бахчисарайский фонтан» обозначится еще одно имя: имя человека, который предъявил Александру Сергеевичу в Симферополе некие претендующие на истину обстоятельства этой печально-романтической истории.
 
«Крещёный султан»

…Седьмого сентября 1820 года Александр Пушкин вместе с молодым Николаем Раевским посетил Бахчисарай. И он, будучи, кстати, из-за простуды не совсем в своей тарелке, вначале весьма равнодушно отозвался о лицезрении Фонтана слез: «Войдя во дворец, я увидел испорченный фонтан. Я обошел дворец с большой досадой на небрежение, в котором он истлевает…»
Однако, приступая впоследствии к написанию поэмы, он, кажется, весьма кардинально «причесал» свои тягостные впечатления. Что или кто этому способствовал? Для четкого ответа на такой вопрос окунемся в атмосферу последних дней пребывания А.С. Пушкина в Крыму, отслеживая вехи его передвижений и встреч, начиная с того момента, когда он шестого сентября покинул Георгиевский монастырь.
Далее уже был Симферополь… В двухтомнике путеводителя «Пушкинские места» (М., 1988 г.) ныне главный пушкинист России, автор уникального четырехтомника «Летопись жизни и творчества Александра Пушкина» Н.А. Тархова отмечает, что именно в первой половине сентября 1820 года в столице Новороссии сильные мира сего дали два званых обеда. Первый имел место быть у губернатора края А.Н. Баранова. И крымский историк М.В. Масаев делает допущение, что, мол, А.С. Пушкин, давний знакомый Баранова по Санкт-Петербургу, конечно же, был приглашен на этот обед и там мог оказаться представленным кое-кому из местной крымскотатарской знати, обладавшей хотя бы крупицами знаний об истинной подоплеке предания о Фонтане слез.
Однако Н.А. Тархова в путеводителе «Пушкинские места» прямо указывает на то, что все-таки четких доказательств пребывания А.С. Пушкина на обеде у губернатора нет. А вот на торжественном обеде – «тешке аше» — у «крещеного султана» Пушкин уж точно был, по версии М.В. Масаева. Это если достаточно глубоко «препарировать» наблюдения литератора                Г.В. Геракова, оставившего в своих крымских «Путевых записках» (вторая половина 1820 года) четкие свидетельства того, что 11 сентября все видные гости столицы Тавриды, угощались у «крещеного султана» жирной горячей пищей и местным вином. В том числе и два «московских шалуна» —                А. Пушкин и молодой Н. Раевский.
У читателя вполне закономерно возникает вопрос: «А кто же скрыт под оксюмороном «крещеный султан»? Есть резон уже, конечно же, раскрыть кавычки. Дело в том, что, начиная с Кавказа, в компании Раевских и Пушкина направлялся в Тавриду и брат крестницы генерала Н.Н. Раевского татарки Анны Ивановой Александр Иванович Султан–Крым–Гирей. С ним                А.С. Пушкин более тесно познакомится уже в его имении в Суук–Су, что в     1,5 км от дома дюка Ришелье в Гурзуфе, где наслаждался красотами Полуденного края юный поэт.
А.И. Султан–Крым–Гирей был весьма уважаемым и очень богатым человеком Малороссии, простиравшим по своему генеалогическому древу корни до самых первых крымскотатарских властителей – чингизидов, начиная с ХIII века. Он, «крещеный султан», действительно принял христианскую веру, получил блестящее образование в Санкт-Петербурге и Эдинбурге, носил звание сенатора и сан действительного тайного советника, очень интересовался историей Тавриды. Именно ему, кстати, принадлежит честь первооткрывателя Неаполя Скифского. К слову, на улице Шполянской в Симферополе чудом сохранился его двухэтажный домик…

О Балатукове замолвите слово…

герой Отечественной войны 1812-1814 годов генерал-майор
крымскотатарских корней Кай-бей Балатуков
 
…Итак, обед у Александра Ивановича Султан–Крым–Гирея состоялся, как мы отмечали, 11 сентября. В это время, в ходе знакового мусульманского праздника Курбан-Байрама, полагалось как можно чаще привечать гостей. Отметим, что «крещеный султан» вовсе не чурался национальных торжеств и соблюдал обычаи предков. Посему всем знатным крымскотатарским вельможам Тавриды были заранее разосланы приглашения в полном соответствии с хадисом пророка Мухаммеда о том, что «ответ на приглашение в гости – это послушание Аллаху и его Посланнику» …
Именно такое приглашение получил и самый богатый помещик Тавриды, герой войны 1812 – 1814 годов, кавалер и князь, генерал-майор царской армии Кай–бей Балатуков (годы жизни 1774 – 1827). И есть полный резон согласиться с версией литературоведа Елены Андрейко (Черноусовой) о том, что именно этот представитель крымскотатарской знати, будучи представленным на званом обеде — «тантаналы аш межлесе» — у «крещеного султана» семейству Раевских и Пушкину, вкрапил значительную долю скепсиса будущему автору «Харема» (черновой заголовок «Бахчисарайского фонтана». — Авт.) относительно того, что отнюдь не полячка Потоцкая, а именно грузинка Мария, уйдя трагически из жизни, ввергла влюбленного хана Крым–Гирея в пучину неутешного горя. Что и послужило отправной точкой сооружения Фонтана слез…
А где же основания особой веры свидетельству Кая–бей Балатукова? А они – достаточно веские. Дело в том, что Кай – бей Балатуков был сыном Мемет–бея — министра финансов хана Крым–Гирея в период его правления в 1758 – 1764 годах. Естественно, многие житейские факты из подковерных коллизий ханского гарема того периода были доподлинно известны тому, кому было доверено скрупулезно считать и расходовать серебряные бешлыки ханской казны и, конечно же, оплачивать все сметы по сооружению Фонтана слез. Его строительство было поручено художнику и каллиграфу дворца Омер ибн аль-хадж Мустафе, чье имя точно по рассказам отца восстановил для истории Кай–бей Балатуков.
Так что можно считать вполне «железобетонным» тот факт, что Александр Пушкин более чем внимательно выслушал рассказ знатного крымского вельможи о перипетиях жизни всех фигурантов старинного местного предания и сделал свои выводы…
Есть резон, однако, бросить еще одну весьма увесистую «гирьку» на правое плечо балансира достоверности бахчисарайской легенды о судьбе несчастной грузинской княжны Марии и о памятнике любви к ней хана Крым–Гирея. Общеизвестно, что в обнародованном «Отрывке из письма к Д.» (эпистолярное «путешествие», которое описал А.С. Пушкин, направляя его для публикации в декабре 1824 года в альманах А. Дельвига «Северные цветы») вполне ясно указано на «первоисточник» фонтана: «К* поэтически описывала мне его и называла его Фонтаном слез» … И все пушкинисты и поныне не сомневаются в том, что пресловутая К*—это Софочка Киселева (Потоцкая).
Однако обратимся к черновику «Отрывка…», хранящемуся в пушкинском доме. Здесь после слов «влюбленного хана» следует: «…К* поэтически описывал мне его и называл Фонтаном слез». Имя Балатукова вообще-то начинается на букву «К». Когда же Александр Сергеевич все же решил «шифрануться», к чему вообще-то часто прибегал? Думается, тогда, когда, согласно сюжету своей байронической поэмы, ему пришлось в лирическом отступлении сослаться на женский пол той, кто вначале «одурманил» его поэтическое воображение…
…Несколько слов о Кай-бей Балатукове, именитом современнике Александра Сергеевича Пушкина, истинном патриоте крымскотатарского народа. Происходил он из черкесских князей и начинал службу русской императрице в 1786 году в составе греческого корпуса царской армии. Спустя семь лет, согласно карьерной росписи, он – уже подпоручик Севастопольского мушкетёрского полка. К концу Отечественной войны 1812 – 1814 годов «за умелое командование и личный героизм» ему присваивается звание генерал-майора как командиру полка, проявившему пример доблести и отваги на Бородинском поле в ходе «ежедневного отражения неприятельского стремления».
Следует отметить особую роль Кирилла Матвеевича Балатукова (русская транскрипция его полного имени. — Авт.) в создании сугубо крымскотатарских воинских формирований, что следовало из указа Екатерины II от 1 марта 1784 года. А именно: будучи правой рукой войскового атамана Матвея Платова, К.М. Балатуков в 1807 году создал на постоянной основе крымскотатарский конный полк, куда принимались нижние чины из аборигенов Тавриды ростом непременно «выше сорока вершков» (1 вершок — почти 4,5 сантиметра. — Авт.).
Пройдут годы, и он уже в 1825 году — крёстный отец лейб-гвардейского крымскотатарского эскадрона.
Генерал-губернатор Новороссии, последний фаворит Екатерины II, светлейший князь Платон Зубов отзывался о татарском эскадроне так: «Очень достойные воины…»
 
«Здесь царит вечная весна…»

…Раз постулаты веры запретили влюбленному хану легально по шариату соединиться с владычицей его сердца, он повелел мастеру, соорудившему Фонтан слез, изваять в навершии композиции полумесяц (алем), а внутри него разместить крест. Вот оттуда и возникло пушкинское двустишие:
Над ним, крестом осенена,
Магометанская Луна…
«Едкие годы» и по сей день не заштриховали мраморными морщинами надпись на фонтане, которая воздавала хвалу хану Крым–Гирею, подарившему своему народу… воду. В чем же закавыка гносеологических корней такой явно индифферентной надписи? Дело в том, что, согласно Корану, любые наглядного плана упоминания о праведности неправоверной женщины, а тем паче – о любви к немусульманской особе неприемлемы для магометанина. Так откуда же взяться соответствующей любовной эпитафии на фонтане?
…В советское время здесь всегда стоял бюст А.С. Пушкина, который, по нашему твердому убеждению, в глубине души все-таки верил в истинность предания и недаром написал такую строку: «Журчи, журчи свою мне быль…» Быль – это, между прочим, рассказ о том, что действительно произошло, в отличие от «небылицы» …».


Селим III Герай (Гирей)

Селим III Герай (Гирей) (1713 – 1786), крымский хан из династии Гераев (правил дважды 1765 – 1767, 1770 –1771), сын хана Фетиха II Герая, внука Девлета II Герая.

Селим III Герай (Гирей)
Фото взято из открытых источников

При Арслане Герае (1748 – 1756) он занимал пост калги. Правление Селима III Герея внесло серьезные изменения в жизнь Крымского ханства. Правив впервые, Селим III убедил османского султана в необходимости заключения мира с Австрией для совместного противостояния России, но вскоре был лишен ханского сана.
В первое царствование Селим III Герай назначил своих братьев Мехмеда Герая и Кирима Герая калгой и нуреддином. Во втором царствовании Селим III назначил калгу своего брата Мехмеда Герея, а Нуреддин–Кырым Герая, сына хана Халима Герея.
Его неоднократным возвращением на престол Османская империя уже вступила в войну с Россией и не смогла защитить свои владения в Северном Причерноморье. Местные ногайцы, видя военное превосходство русских, вышли из повиновения хану и Турции, перейдя на сторону России. Предложение выйти из турецкого вассала исходило из Санкт-Петербурга и Крыма. Селим III Герай отказал русским и прекратил все переговоры по этому поводу – а затем в июне 1771 года на полуостров вторглась русская армия под командованием генерал-главнокомандующего князя В. Долгорукова. Русские войска, разгромив 70 – тысячную армию крымского хана, захватили Перекоп, а через две недели еще 95 – тысячная татарская армия потерпела поражение в битве под Кафой. Русские войска заняли города Арабат, Керчь, Еникале и Балаклаву.
Среди крымских беев и даже среди родственников хана к этому времени уже зародилась пророссийская партия, и это вместе с неудачным ханским командованием привело к тому, что русская армия в кратчайшие сроки оккупировал страну.
Бейское собрание заключило союз с Россией и решило отныне избирать хана самостоятельно, что означало выход страны из-под османского владычества и независимость ханства. Селим III Герай поначалу подчинялся надежде беев в надежде на изменение ситуации, но вскоре, осознав свое бессилие что-то изменить, отрекся от престола и удалился в Турцию.
Селима III Герая вспоминали как храброго человека, одновременно упрекавшего его в бездействии и нерешительности. Он умер в 1786 году в городе Визе.

Монета Селим Гирея,1-ое правление, Вес: 0,51гр., Размер: 13-14,8мм.
Фото взято из открытых источников