Мы - палеонтологи...

                МЫ - ПАЛЕОНТОЛОГИ… (часть 1).
                (наброски)
История одной палеонтологической лаборатории и одного полевого сезона…



     В очередной, редкий раз я просматриваю свой дневник - средних размеров блокнот, листы которого перевиты спиральной пружинкой; поистрепавшийся, с истёршимся карандашным заглавием на внутренней обложке: «Якутия, Ленский район, река Нюя; заметки (личные)». Этот дневник я вёл в июле-августе 1984 года.

 
Фотография двух страниц дневника, который
я вёл во время экспедиции по реке Нюе.

                Фото Н.В.Скуратова


     Надо сказать, что вёл я его не всегда регулярно, а многие текущие события
экспедиции отражал весьма субъективно и произвольно. В дневник я также заносил свои наблюдения, впечатления и некоторые интересные мысли.  И происходило это во время полевого сезона 1984 года, а точнее - во время нашего второго полевого задания, в задачу которого входило исследование обнажений (кембрийского и ордовикского возраста) по берегам среднего течения реки Нюи - одному из многочисленных притоков реки Лены - самой могучей и величественной сибирской реки.
Пальцы бессознательно продолжают перелистывать листы блокнота, а 
неторопливо «подкрадывающиеся»  воспоминания уже «туманят» мозг своими  незабываемыми впечатлениями-образами.
 Нюя… По этой реке нам предстояло сплавиться на резиновых лодках около двухсот километров, делая при этом необходимые, одно, двух, очень редко - многодневные, остановки у обнажений, отмеченных на наших картах, описывая и исследуя их, в том числе и на наличие фаунистических остатков. Управиться с этой непростой работой предполагалось двумя небольшими отрядами нашего института. И если литологический отряд обладал профессиональными знаниями и достаточным опытом полевых работ (прежде всего, это относилось, конечно, к начальнику отряда - Владимиру Леонидовичу Колесникову, кандидату геолого-минералогических наук, руководителю кабинета литологии и петрографии осадочных пород), то наш отряд  -  палеонтолого-стратиграфический, был совсем «зелен» и  малоопытен,  геологическое университетское  образование имела лишь Марина, мы же, включая и начальника отряда, не имели за плечами такой солидной «матчасти» и полагались исключительно на свою молодость, энтузиазм и амбициозность. 
 Всю работу по отработке указанного участка необходимо было провести в течение месяца, так как в начале сентября наш отряд уже совместно с другой группой геологов должен был заниматься исследованием (описанием и «проколоткой» на фауну) нескольких недавно пробуренных скважин (в том числе и скважину глубокого бурения № 125) для уточнения стратиграфии и литологии Мархино-Моркокинского алмазоносного участка Якутии. Руководителем этой геологической группы являлся Сергей Сергеевич Красинец, кандидат геолого-минералогических наук, очень эрудированный и грамотный специалист, работавший в ВостСибНИИГГиМСе в лаборатории Г.Х.Файнштейна - лауреата Государственной премии, одного из первооткрывателей якутских алмазов. Кстати, в 1988 году в Восточно - Сибирском книжном издательстве вышла книга воспоминаний Григория Хаимовича «За нами встают города». В ней автор (как непосредственный участник событий) и описывает всю алмазную эпопею, не забывая практически никого, с кем приходилось ему общаться и работать в эти тяжёлые и непростые годы. Один из экземпляров своей книги автор подарил и нам с Мариной, сделав немногословную, но выразительную надписку: «Марине и Коле Скуратовым! Пусть и за Вами встают города!»

(фото книги и подписи)

 И появилась задумка - перевести эти полевые заметки в электронный формат, подправить и отредактировать их и, может быть, даже и опубликовать.  Название этого проекта пришло естественно и как-то само собой: «Мы - палеонтологи!». Что же, возможно, название отражало истинное положение дел, так как вся работа нашего отряда была связана с решением исключительно палеонтологических и стратиграфических задач.
 Задача казалась мне совсем несложной - восстановить все блокнотные записи в их первоначальном виде, расшифровав некоторые из них, записанные в очень уж сокращённом и урезанном виде и перепечатать их с бумажных блокнотных листов на электронный формат. Кроме того - необходимо было (часто с лупой в руках) восстановить до состояния - годного для прочтения почти нечитаемую часть этих дневниковых записей, ибо писались они, в основном, карандашом, часто наспех, да и сам дневник хранился ненадлежащим образом. Повторяю, это были не производственные дневниковые записи, которые велись по определённым нормам и стандартам (принятыми при геологических работах), и которые потом обязаны были прилагаться к экспедиционным материалам и сдаваться в фонды института. Это были именно личные записи, которые во время этого сплава я вёл исключительно для себя, часто - урывками, в конце напряжённого дня, когда сил было уже совсем немного и хотелось скорее заснуть, чем описывать события прошедшего дня, пусть и «окрашенные», иногда, весьма необычными событиями. А события такие, хоть и редко, всё же происходили. Да они и не могли не происходить, ведь любая, даже, казалось бы, тщательно продуманная и спланированная экспедиция уже сама по себе несёт определённую долю риска, так как природа, особенно дикая таёжная природа, мало прогнозируема и часто очень своенравна.  Вот ещё и почему мы, сообразуясь с правилами техники безопасности, и сплавлялись, пусть и малочисленными, но двумя отрядами. Впрочем, мы решали одну общую задачу, отличие составляли лишь методы изучения этой задачи, хотя, большей частью они же и дополняли друг друга. 
Сохранилась и Маринина тетрадка с её записями о нашем путешествии по Нюе.


 
Фотография двух страниц из дневника Марины
                Фото Н.В.Скуратова


     Попробовать описать хотя бы некоторые события предстоящего нам сплава я уговорил Марину незадолго до экспедиции, пояснив, что многие путешественники делали это во время своих экспедиционных походов, а потом писали об этом воспоминания, которые читались, как самые захватывающие романы.  «Ты только представь, что и от этого путешествия останутся наши воспоминания, которые может не сохранить наша память, но сохранят блокноты и тетради, испещрённые нашими записями; даже перечитывать их время от времени будет также интересно, как переживать заново   саму экспедицию. И мы всегда сможем рассказать своим детям об этом нашем «великом» походе, приукрасив его, конечно, и кое-что приврав, но самое главное - они увидят наши дневники, полистают их выцветшие страницы и в душах их, возможно, проснутся чувства настоящих романтиков.  «Кроме того…» - продолжал я своё разглагольствование перед Мариной: «может в тебе «сидит» настоящий, большой художник, который просто, но невероятно талантливо поведает о суровой красоте этих мест. И, возможно, -  эти дневниковые заметки окажутся твоими самыми   первыми «шагами» по дороге на литературный Олимп».  В общем, я сумел убедить Марину в целесообразности ведения личных заметок (больше всего, мне кажется, сработала фраза о будущих детях) и она выделила для себя тетрадку, куда и заносила свои заметки на протяжении всего путешествия.  Правда, в начале и до середины нашей экспедиции, как я мельком отмечал, за дневник она «садилась» нечасто и записи в них были краткими и немногочисленными.  Может это происходило ещё и от сильной усталости, которая давала себя знать, пока мы не втянулись в этот своеобразный ритм «сплавной» жизни. Но уже с середины нашего пути вечером или на вынужденных остановках я всё чаще замечал её с тетрадкой и карандашом, сидящей, как правило, в укромном, не бросающемся в глаза, местечке и судя по виду, «погружённую» в описываемые ею события.
       И вот последние предложения моего дневника и выборочные места дневника Марины перенесены на компьютер. Несколько раз я просмотрел и проверил напечатанный текст. Как будто всё верно, почти весь текст сохранён в своём первоначальном виде, я почти не подправлял и не редактировал его, сохраняя его естественный стиль и строй.  Хотя и понимал, что в таком виде его невозможно будет оставить и редактировать текст рано или поздно всё равно придётся. Но расстроило меня совсем не это. Самое скверное заключалось в том, что это было не законченное и понятное всем изложение 
наших, пусть и непродолжительных полевых  рабочих странствий. А получался
 не совсем  понятный набор описаний того, что же с нами происходило и чем же мы всё-таки занимались на Нюе. То есть получилось то, что я смутно осознавал ещё во время перепечатывания - дневник понятен и интересен одному лишь мне, ну ещё, возможно, улыбнутся Наташа или Марина, или кто-то из группы Колесникова, читая его строки и вспоминая чем-то запомнившиеся им моменты давно прошедшей «полевой» жизни.
      Мне же представлялось совсем иное. Мне хотелось показать «истинную» 
жизнь наших отрядов во время этого рабочего сплава по реке, затерявшейся среди глухомани тайги и скал, показать то, как проходили эти экспедиционные дни, заполненные множеством разнообразнейших дел. Хотелось, чтобы читающие эти заметки, «пережили» бы те же эмоции, что иногда испытывали мы во время этого маршрута, когда ёкало сердце и быстрее «крутились» мозги.  Хотелось рассказать о задачах, на которые мы должны были дать ответ этим маршрутом и почему именно мы (геологи и палеонтологи) должны были проделать и проделали эту работу и в чём смысл этой работы, как для нас, так и для нашего института и в целом - для геологической и палеонтологической науки. Но эти вопросы «тянули» за собой следующую вереницу вопросов, например, а почему я или Наташа стали работать в палеонтологии и заниматься изучением ископаемой фауны и стратиграфией нижнего палеозоя; что привело к этому Наташу или меня, ведь наши институтские специальности были совсем другими.
Всё это требовало совсем другого подхода к раскрытию и описанию того, что происходило с нами в полевой сезон 1984 года и, конечно, то, что имело место как раньше, так и позже этого нашего полевого сезона.  И на какое-то время я оставил работу над дневником и будущими заметками об экспедиции и палеонтологии; слишком уж много тем и фактов переплеталось между собой. Я же, ценящий порядок, гармонию и смысл во всём, что видел и что окружало меня, пока не нашёл того «стержня», который скрепил бы это всё в единое достоверное и «красивое» повествование.
Но подсознание, уже «растревоженное» прошлыми картинами путешествия и новыми впечатлениями, и мыслями, видимо, и без моего «ведома» включилось в работу.
И постепенно, вся эта бесформенная «масса», состоящая из нагромождения разрозненных явлений, фактов, событий, судеб начинала приобретать определённые, вполне понятные формы; постепенно вырисовывался каркас всей будущей «работы», именно «работы», ибо другое слово вряд ли так полно отразило бы мои намерения.
Важно, что я, наконец, определился с рабочей схемой, которая, как хороший план, помогала мне при выполнении задуманного.
 

                ------------------------------------------------


      Именно на Нюе я испытал свои самые сильные чувства от соприкосновения с исчезнувшим миром раннего палеозоя; миром животных, давным-давно и безвозвратно канувшим в «Лету». И пусть это были всего лишь толщи осадочных пород с не очень разнообразной нижнепалеозойской фауной; да и ту, впрочем, нам ещё предстояло найти во время этого сплава. Сам факт того, что нам предстоит встреча с очень древней и, возможно, неизвестной жизнью кембрийского и ордовикского периодов, будил во мне эти загадочные чувства.
      Ещё до Нюи, в июне-июле 1984 года, выполняя первую часть полевого задания, мы изучали керн двух скважин: 34-ой (вскрывающей отложения нижнего силура) и 417-ой (глубокой, вскрывающей отложения среднего-верхнего кембрия, ордовика и нижнего силура), расположенных на участке Юбилейный Далдыно-Алакитского района Юго-Западной Якутии. Это была наша работа, необходимая и обязательная часть нашего «поля».  И проделали мы её очень добросовестно; нами был описан и «проколочен» на наличие фаунистических остатков весь необходимый керн, причём, «проколочен»
 очень и очень тщательно и качественно.  Об этом говорило изрядное количество фауны (большинство которой составляли трилобиты), которая была 
«выбита» нами из керна этих скважин.
      В дальнейшем, материал «поля» 1984 года (особенно фауна, «добытая» нами при «проколотке» керна глубоких скважин) позволил Лидии Васильевне выделить немало новых родов и видов кембрийских трилобитов и дать очень детальную биостратиграфию кембрия Юго-Западной Якутии.
      По этим материалам мною также была написана статья: «Трилобиты из нижнего ордовика Далдыно-Алакитского района», где я монографически описал нижнеордовикских трилобитов, обнаруженных в керне скважины 417; из них один вид - долгеулёма юбилеика (Dolgeuloma  jubileica  N.Skuratov) - описан мною впервые. Но самое главное – «выбитые» нами остатки трилобитов рода долгеулёма (Dolgeuloma) позволили впервые уверенно датировать первую, самую нижнюю пачку* олдондинской свиты** (низы нижнего ордовика) мансийским горизонтом*** тремадокского яруса**** (ранее остатки фауны были известны только из второй пачки свиты, первая же пачка, не охарактеризованная фауной, относилась к нижнему тремадоку условно).   

 

Фотография образца керна (скважина 417)
с трилобитами рода долгеулёма (Dolgeuloma).

                Фото Н.В.Скуратова

      Но особенного вдохновения от такой, пусть и очень нужной и важной для нашей темы работы, я не почувствовал.  Это была не «охота», это была уже «убитая и освежёванная туша», представленная керном, плотно уложенным в специальные деревянные ящики; мне же хотелось именно «охоты», хотелось самому «выследить и загнать дичь», то есть найти и выколотить фауну из естественных, вскрытых самой природой, обнажений. Причём, я мечтал обнаружить и «набить», непременно, трилобитов и особенно - трилобитов нижнего ордовика. Это моё желание напрямую совпадало и с полевым заданием этого маршрута, которое предполагало изучение опорных разрезов кембрия и ордовика в среднем течении реки Нюи (в том числе и выяснение положения границы между кембрийским и ордовикским периодами).

                * пачка – относительно небольшая по мощности часть свиты или подсвиты. Характеризуется определёнными фациально-литологическими особенностями. Пространственное расположение обычно является ограниченным.
              ** олдондинская свита –
            *** мансийский горизонт –
          **** тремадокский ярус - 


                МОЯ РАБОТА В ВостСибНИИГГиМСе.
 
         Моё знакомство с ВостСибНИИГГиМСом (Восточно - Сибирский научно-исследовательский институт геологии, геофизики и минерального сырья) и профессиональной палеонтологией* произошло зимой, в декабре 1981 года, когда я ещё учился на пятом курсе биолого-почвенного факультета Иркутского государственного университета им. А.А.Жданова. Как-то раз кто-то из студентов нашей группы передал мне, что меня просил зайти в деканат Александр Максимович Зарубин (в то время - наш зам. декана). В кабинете деканата Александр Максимович беседовал с женщиной лет пятидесяти. Он представил нас. Огиенко Лидия Васильевна, палеонтолог-стратиграф, кандидат геолого-минералогических наук, заведующая кабинетом макрофауны нижнего палеозоя ВостСибНИИГГиМСа и она подбирает сотрудника для своего кабинета для работы палеонтологом, желательно человека неравнодушного к палеонтологии и, предпочтительно, юношу (видимо, Александр Максимович каким-то образом был осведомлён о моём увлечении палеонтологией, поэтому именно меня он и пригласил на беседу). Лидия Васильевна немного рассказала о «своей» лаборатории, об ископаемой фауне, которую они изучают, о самом институте; хотя институт и носит название научно-исследовательского, относится он не к Академии Наук, а к министерству геологии и ориентирован, в основном, на работу, имеющую реальный практический выход, но немало и теоретической научной работы. Оказалось, что почти вся работа лаборатории строится на изучении вымерших беспозвоночных животных кембрия, ордовика и силура, преимущественно Сибирской платформы - громадной территории, охватывавшей в нижнем палеозое территорию современной Восточной Сибири и Якутии (если точнее - территорию, располагающуюся между реками Леной и Енисеем, и Байкалом и Баренцевым морем). Сама Лидия Васильевна - специалист по трилобитам - основным руководящим ископаемым кембрия и, в меньшей степени - ордовика. Но, как она объяснила, в геологии вымершие организмы интересны не сами по себе, а как маркёры определённого отрезка истории Земли. Именно ископаемые организмы на сегодняшний день - самые простые и надёжные «приборы» по определению относительного возраста** земных пород. Кроме того, ископаемые организмы - прекрасные индикаторы древних обстановок седиментации***, что позволяет грамотно строить палеогеографические**** карты.  И учёный-палеонтолог должен быть не только специалистом по своей группе ископаемых организмов, но и профессионально разбираться в геологии. Палеонтология - это своеобразный сплав биологии и геологии и палеонтологами становятся и биологи, и геологи, хотя геологи и не очень любят заниматься ею. Поэтому Лидия Васильевна предпочитает видеть палеонтологами именно биологов (оказалось, она тоже заканчивала наш биофак в 1951 году). О многом, о чём  рассказывала Лидия Васильевна, я, конечно, имел представление (на достаточно примитивном уровне, разумеется, и несколько идеализированно), но многое было откровением, особенно «приземлённая» часть палеонтологии, со всем её громадным «возом» тяжёлой, нудной, монотонной и требующей большой усидчивости, работы, а именно - препарирование, работа с литературой, как отечественной, так  и зарубежной,  вычерчивание разрезов, многочасовая работа с бинокулярным микроскопом, написание научных статей и обязательных отчётов по утверждённым темам и ещё много-много чего.  И это только камеральная работа. А основная работа - работа в поле - на обнажениях и в керноскладах (кернохранилищах)*****. А это не только дикая, суровая природа с её красотами, романтикой, но и тяжёлый полевой быт, комары, клещи, мошка, возможная поломка техники или потеря снаряжения и самый непредсказуемый фактор - человеческий. Да-а, палеонтология открывалась мне гранями, о которых я даже и не предполагал.  Тем более, что я мечтал работать с останками ископаемых позвоночных, скорее всего, заниматься «четвертичкой», изучать кости и зубы вымерших грызунов, геологический возраст которых, по сравнению с палеозоем, почти что детский; это мне и близко и достаточно знакомо – я около четырёх лет изучал современных мышевидных грызунов Северного Прихубсугулья Монгольской Народной Республики и в данное время начинал работу над дипломным проектом по этому материалу. Самым слабым звеном моих мечтаний было отсутствие вакансии и сейчас и в обозримом будущем. Палеонтологи - товар штучный и очень малочисленный, во всём Советском Союзе - две, может две с половиной тысячи специалистов. И если не заняться палеонтологией после окончания университета, то потом мечта может просто растаять, её величество Жизнь быстро внесёт свои суровые коррективы. Распределение тоже не за горами и лучше заранее подыскать место работы. Но молодость тем и прекрасна, что ты не чувствуешь конечности сил, здоровья, жизни. Есть лишь ощущение необъятности и бесконечности своей жизни…
     Что же, попробовать, видимо, стоит. К тому же я вспомнил, что в ВостСибНИИГГиМС распределился два года назад Володя Куницын (и ещё один студент биофака - Виктор Зуев, который устроился к Лидии Васильевне, но проработал совсем немного, о чём я узнал уже позже, от Наташи), тоже зоолог позвоночных, в группе которого на младших курсах мы патрулировали по реке Ушаковке во время нереста хариуса. Встречусь, поговорю с ним, узнаю, как говорится, из первых рук, что и как. (Позже мы встретились, но разговор получился какой-то вялый, невыразительный.  Он рассказал, что работает в кабинете микрофауны нижнего палеозоя под руководством Бялого Владимира Ильича, кандидата геолого-минералогических наук, выпускника нашего факультета. Занимается изучением конодонтов******, группы организмов, от которых в ископаемом состоянии сохраняется лишь зубной аппарат, но которые очень перспективны для вопросов стратиграфии и сейчас приобретают особую популярность среди палеонтологов и стратиграфов мира. Совместно с Владимиром Ильичом подготовил несколько статей для публикации.  Женат и у него замечательные двойняшки: мальчик и девочка. Казалось, что для него всё складывается просто замечательно, но несколько раз по ходу разговора у него вырывалось: «Надо бежать, надо бежать отсюда…». Что-то тут не так, возможно, не хочет даже не явной конкуренции (хотя, какая тут может быть конкуренция), а может, и другое что-то… (Дальнейшие события показали, что Судьба не зря предупреждала его какими-то своими, ведомыми только Ей и ему, знаками. Но об этом - немного позже).

     Лидия Васильевна, видимо, уловила мои сомнения, но отметив и мою искреннюю любовь к палеонтологии - предложила компромиссное решение. Я, после сессии, в январе устраиваюсь к ним на полставки на должность лаборанта и работаю препаратором. За полгода работы (точнее, до конца мая 1982 года; так как в начале июня мужская часть курса отбудет на обязательные военные сборы в Читинскую область) мне станет ясно - моё это или нет, да и Лидия Васильевна, видимо, сделает для себя определённые выводы.



               
                * профессиональной палеонтологией - дело в том, что за время 
моей учёбы  на биофаке с  палеонтологией (с её объектами в виде ископаемых остатков и со специалистами - палеонтологами)  я  сталкивался  и,  неоднократно,  но «набегами» и,  скорее, как дилетант. Один из таких моментов имел место в 1979 году и дело было так.  Мой товарищ, Игорь
 Клименков, учившийся на курс младше меня,  как-то в разговоре  проронил, что на окраине его родного посёлка Карымск (Куйтунский район  Иркутской области,  находится  в 250 километрах от Иркутска)  местным  крановщиком  были  найдены   крупные кости  и, по всей вероятности – не современного животного, а вымершего. Я встрепенулся от такого сообщения  Игоря и пристал к нему с просьбой – выпросить у крановщика  эти кости и привезти в Иркутск и здесь постараться определить вид  того млекопитающего, кому они принадлежали (в том, что они должны были принадлежать млекопитающему,  я  почти не сомневался;  в нашем регионе хорошо представлена именно четвертичная система, а одни из  руководящих  ископаемых «четвертички» - крупные кости так называемого мамонтового фаунистического  комплекса, включающего  кости  мамонта, шерстистого носорога, овцебыка, бизона, большерогого оленя, пещерного медведя  и  других животных).  Игорь предложил свой вариант - на майские праздники мы вместе едем в Карымск, к его родителям и уже там постараемся заполучить эти кости и заодно обследовать то место, где они были найдены.  Кроме того - совместим приятное с полезным – подышим свежим весенним воздухом, побродим по знакомым Игорю с детства и так любимым им лесным тропинкам.  В меня уже вселился азарт охотника напавшего на след дичи и, конечно, я сразу согласился. Карымск мне понравился, но ещё больше понравились родители Игоря - простые и добросердечные люди, встретившие меня с исключительным гостеприимством, которое ощущалось во время всего моего пребывания у них в гостях.
       Посетить Константина Пучкова, того крановщика, который и нашёл ископаемые кости, мы с Игорем решили на следующий день; сами же репетировали и «проигрывали» предстоящее общение с их обладателем, так как понимали, что он попросту может и не дать нам их (что явилось бы, конечно, полной катастрофой для наших честолюбивых планов). После непродолжительной дискуссии был «утверждён и сценарий», по которому меня решили представить «кандидатом наук», специалистом по ископаемым животным (кстати, это предложил Игорь, который после прочтения книги о французском палеонтологе Жорже Кювье, почему-то считал, что я сильно напоминаю Жоржа в молодом возрасте). И вот я («кандидат наук») и должен был «внушить» Пучкову, что все находки такого рода тщательно изучаются специалистами и затем помещаются в музей. Но обязательно и фамилия и краткие данные того, кто нашёл их, будут упомянуты при изучении костей.  Если же учёные, которые будут изучать эти кости, придут к выводу, что перед ними новый вид или подвид животного, то могут даже присвоить ему фамилию обнаружившего его человека.  Мало того - в областной, а возможно, и в центральной газете - будет опубликована статья со всеми подробностями находки, само собой - с упоминанием и автора находки.
     Короче, сценарий наш сработал на все «сто»; и, хотя Константин Куприянович, как мы почтительно именовали его, оказался не таким уж «простым», а человеком сметливым, с крепкой хозяйственной жилкой, возможно, даже мечтавший о получение какой-либо выгоды от этой нечаянной находки, - найденные кости передал нам. Их было две: крупных размеров нижняя челюсть с хорошо сохранившимися зубами и небольшой фрагмент суставной части одной из костей верхней или нижней конечности. То, что кости принадлежали ископаемому млекопитающему - сомнений почти не вызывало; в Институте Земной Коры АН СССР я очищал от вмещающей породы очень похожие кости (по цвету, состоянию сохранности, обязательному наличию в них песка, лёсса или похожих пород). Единственным затруднением было - сходу определить вид этого животного.  Но мне, как «кандидату наук», нельзя было показать и тени сомнения в решении этого вопроса.  И вот я, что-то бубня по латыни и одновременно измеряя металлической линейкой длину и ширину одного из зубов, с уверенностью, «не подлежащей сомнению», провозгласил, что мы имеем дело с шерстистым носорогом, который обитал в Сибири несколько десятков тысяч лет назад.  Самое интересное - я оказался абсолютно прав, и уже в Иркутске, в лаборатории Института Земной Коры (кабинет 427), Анной Хамзиной, специалистом по четвертичной фауне (недавней выпускницей нашего биофака, с которой я познакомился за полгода до описываемых событий) нижняя челюсть была определена и определена именно как Coelodonta antiquitatis (Blumenbach, 1799), то есть носорог шерстистый или волосатый. И принадлежала она, по мнению Анны, сравнительно молодой особи носорога.   

 
Фотография нижней челюсти шерстистого носорога.
В Институте Земной Коры АН СССР; Хамзина Анна и автор.

                Фото В.А.Харичева

     Фрагмент суставной части она определять не стала, сославшись на загруженность, а вручила мне «Определитель млекопитающих СССР по костям скелета. Выпуск 1. Определитель по крупным трубчатым костям». Москва, 1950 год Громовой Веры и предложила постараться самому сделать это.

            (ФОТОГРАФИЯ ОПРЕДЕЛИТЕЛЯ Громовой Веры;



      Это была уже настоящая исследовательская работа, связанная с систематикой вымерших млекопитающих и, конечно, возможность получения новых знаний и навыков работы с определителем и ископаемым материалом. Вполне возможно, что вторая кость могла оказаться и не носорожьей, а какого-либо другого животного. И ответить на этот вопрос можно было только после её тщательного определения.  Недели две (параллельно готовясь к сессии) я тщательно корпел над определением этого костного остатка. И не зря; работая с определителем, который, по словам Анны, сам являлся достаточно редким, я почерпнул много полезной для себя информации и получил, пусть и небольшой - практический навык по определению такого рода материала. Полученная нами вторая кость оказалась дистальной частью плечевой кости шерстистого носорога, то есть, обе кости принадлежали, скорее всего, одному и тому же экземпляру.
      Конечно, жалко, что в нашем распоряжении оказалось всего два фрагмента такого крупного непарнокопытного (непарнопалого), как шерстистый носорог, хотя, ещё находясь в Карымске, мы с Игорем по «наводке» Константина Куприяновича перекопали немало земли в том месте, где им и были найдены кости носорога. Это был склон горы, находящийся на краю посёлка; местные жители нередко брали с этого места землю для своих огородов. Когда мы показали эти кости домашним Игоря и рассказали, где они были найдены, отец Игоря, Виктор Иванович, сразу выдвинул свою «версию» этой древней трагедии с носорогом: «Под горой, где были обнаружены его кости, давным-давно протекала древняя река; носорога мучила жажда, он пришёл попить воды, но так напился, что обратно подняться на гору уже не смог и остался там навсегда…». Что же, наше и так неплохое настроение от озвученной отцом Игоря «версии» улучшилось ещё больше.
       Но, к великому сожалению, все наши «раскопки» успеха не имели, мы не нашли ничего, даже самого маленького фрагмента. Но эта неудача нисколько 
нас не разочаровала, так как основную нашу «задачу» мы выполнили;  переложенные мягкой ветошью и  тщательно упакованные в старый  посылочный  ящик,  кости ископаемого млекопитающего  были готовы  к  путешествию  в Иркутск.
      Игорь рассказал ещё об одном местонахождении, в котором были найдены «кости динозавра». И вот как это произошло. Отец Игоря в то время работал инженером (в леспромхозе?) по отводке в тайге лесных делян для последующей вырубки на них леса. В очередном письме сыну в Иркутск он упомянул, что при разработке и эксплуатации одного из карьеров (карьерным материалом отсыпали дороги, ведущие к отведённым участкам леса) рабочие иногда находили какие-то каменные кусочки непонятного происхождения (сам Виктор Иванович в шутку называл их: «…то ли кости мамонта, то ли конь Пржевальского…»).  Дальше слово самому Игорю: «В письме отец также указал, что он уже привёз эти «кости» и нужно было на них посмотреть.  Мы с Мишей Субботиным******* (другом детства и по совместительству ещё школьником и местным следопытом) осмотрели находки и сразу смекнули, что это «кости динозавра» и, естественно, возникла необходимость детального обследования других возможных находок уже непосредственно в карьере.  Сначала я ездил в карьер с отцом один, но в производственной спешке отцовской службы мне не удалось детально обследовать нужный район, так как с рабочей стоянки до него нужно было добираться ещё глубже в тайгу. Поэтому была необходима вторая, более подготовленная «экспедиция», в которую мы отправились уже с Михаилом. При этом запаслись необходимым снаряжением – молотками, лопатками и фотоаппаратом. Заранее также приготовили дощечку с жирной надписью: «Территория Иркутского Госуниверситета». Когда мы оказались в карьере, сразу стали искать кости «динозавра». Очень радовались, когда в отложениях нам попадались какие-то явно органического происхождения фрагменты. Хотя на кости они совсем не были похожи. Чтобы получить окончательное подтверждение «рептилоидной» природы камней мы неистово искали позвонки, которых, как нам казалось, должно было быть очень много и располагаться они должны были на значительном протяжении карьера. Постепенно наши надежды на «сенсацию» стали таять, так как находки попадались нам на очень большой площади, что явно не вписывалось в контуры и масштабы древнего животного. Окончательное разочарование мы испытали, когда наткнулись на вытянутый камень с боковым выростом. В поперечнике хорошо проглядывались годовые кольца и, стало быть, этот вырост - сучок обыкновенного дерева. Несмотря на обескуражившую нас находку, от этой экспедиции мы испытали радость познания древних миров и долго ещё потом смеялись, когда вспоминали эти раскопки и этого злополучного «динозавра»…»


  (ФОТОГРАФИЯ КАРЬЕРА?)

       Игорь сказал, что они собрали тогда этих «костей динозавра» почти целый
 «мешок»; впоследствии - большинство находок раздали, самые плохие - выбросили и лишь несколько неплохих фрагментов - оставили  себе.


            ** относительного возраста -
          *** обстановок седиментации -
        **** палеогеографические карты -
      ***** в керноскладах (кернохралилищах) -
     ****** конодонтов -
    *******Миша Субботин (Михаил … Субботин) -



                08.09.2014г., 11.07.2016г.
(1)
     Улица Декабрьских Событий 29, ВостСибНИИГГиМС, отдел кадров.  Я оформляюсь в тему 388 на должность лаборанта на половину ставки, то есть буду работать четыре часа в день. Мне выписывают временный пропуск с 18-го января 1982 года.

 

Фотография моего пропуска (временного)
в ВостСибНИИГГиМС.

                Фото Н.В.Скуратова


    Четвёртый этаж, кабинет 420, стандартная табличка - «Кабинет макрофауны нижнего палеозоя».  Кабинет небольшой, с громадным окном, от чего весь пронизан светом, с аккуратными цветочными горшочками на подоконнике. Вдоль стен - четыре стола, на каждом – бинокулярный микроскоп и деревянные лоточки с небольшими железными наковаленками и молоточками; книжные полки, заставленные разнообразной научной литературой, вперемежку с образцами какой-то фауны (видимо, палеозойской, с которой и работают сотрудники кабинета). На одном из столов - большой лоток с образцами и ещё не развязанными небольшими полотняными мешочками. На стенах - геохронологическая таблица (на ней показано историческое развитие важнейших для стратиграфии групп организмов) и геологическая карта юга Восточной Сибири и северной части Монгольской Народной Республики. И, видимо, талисман кабинета – небольшая, деревянная (вырезанная немного грубовато) голова оленя*, закреплённая на стенке одной из книжных полок.

 


«Талисман» кабинета 420 – деревянная «голова» оленя.

                Фото Н.В.Скуратова



      Не знаю почему - но сама обстановка, какая-то особая атмосфера, царящая в кабинете и даже - своеобразный, пропитавший, казалось, всё, запах пород - рождали непередаваемое ощущение науки. Завораживали и те глубины времени, в которые «погружались» сотрудники этого кабинета и которые изучали здесь.
     Лидия Васильевна знакомит меня с сотрудниками. Их немного, вместе с руководителем всего три человека.
      Колосницына Галина Романовна, женщина уже немолодая, но шустрая, с задоринкой в глазах, улыбчивая. Галина Романовна - специалист по остракодам (ракушковым рачкам) ордовикского и силурийского периодов. Она сразу же с энтузиазмом начинает рассказывать об этой группе фауны, показывает изображающие их рисунки из большой монографической работы, одним из авторов которой является и она. Это - монография - «Биостратиграфия кембрийских и ордовикских отложений юга Сибирской платформы», авторы: Л.В.Огиенко, В.И.Бялый, Г.Р.Колосницына.  Москва, «Недра», 1974 год.  Было видно, что Галине Романовне не безразлична эта их совместная монография; видимо, немало сил и труда было вложено в неё авторами.


 

Фотография монографической работы
сотрудников кабинета макрофауны.

                Фото Н.В.Скуратова


      После такой ознакомительной «теоретической» части Галина Романовна предлагает мне взглянуть в её бинокулярный микроскоп и увидеть палеозойских остракод, что называется «вживую», что я с немалым интересом и делаю.
      Но и это было ещё не всё. В заключение она достала из своего стола большую картонную коробку и стала извлекать из неё разных размеров коробочки с одетыми на них чехольчиками, склеенными из плотной бумаги, на которых мелким убористым почерком было написано что-то на русском языке и на латыни. Я подумал тогда, что она, наверное, хочет показать мне каких - то очень редких и необычных остракод, но… Это оказалась фауна не палеозоя, это была фауна из континентальных отложений юрского периода, представленная изумительными по сохранности отпечатками насекомых. В каждой, открытой Галиной Романовной, коробочке находился образец ископаемого насекомого. Оказалось, что Галина Романовна занимается ещё определением, изучением и коллекционированием (как учёный, разумеется) юрских насекомых Восточной Сибири и эту «любовь» к ним она сохраняет ещё с пятидесятых годов, с её первого места работы. Да, отпечатки насекомых были, действительно, великолепны и я с редким удовольствием рассматривал их; особенно здОрово было смотреть на них через большую лупу, которую вручила мне Галина Романовна. На увеличенных отпечатках насекомых можно было рассмотреть все мельчайшие детали их строения: жилки крыльев, тончайшие усики, фасетки глаз. Некоторые отпечатки очень напоминали современных насекомых и я, пожалуй, смог бы даже назвать некоторые отряды, к которым они относились. Мне настолько понравилась эта коллекция юрских насекомых, что я даже как-то ненадолго «выпал из времени»; по лицу Галины Романовны, раскрасневшемуся и улыбающемуся, я также видел, что вымершие насекомые юры - не просто её хобби, они ей очень и очень симпатичны и дороги.
 
 (фото одного из экземпляров юрского насекомого из коллекции Г.Р.Колосницыной)


       Как оказалось, Галина Романовна и Лидия Васильевна - ровесницы и работают вместе с 1958 года. Впрочем, постараюсь изложить так, как позже вспоминала и отвечала на мои вопросы Лидия Васильевна (к сожалению, к этому времени Галина Романовна уже не работала; весной 1984 года она вышла на заслуженный отдых и посвящала свободное время   внукам).
      Галина Романовна по образованию географ, она закончила географический факультет
  Иркутского государственного университета имени А.А.Жданова. Ко времени распределения она уже была замужем за Семёном Замараевым, молодым, но подающим большие надежды, геологом, распределившимся в трест «ВостСибнефтегеология» и уже активно, «по-крупному» работающему в этой организации. Так как студентки, вышедшие замуж во время учёбы, освобождались от обязательного распределения и сами подыскивали место работы, то молодой Галине Колосницыной нужно было где-то  «пристроиться». И её взяли в «ВостСибнефтегеологию», где она и занималась работой по определению ископаемых организмов и определяла всё подряд: юрских брахиопод и насекомых, кайнозойских моллюсков, но больше всего - млекопитающих  «четвертички», поэтому  её кабинет всегда был  забит разными костными остатками.
       К сожалению, через несколько лет Галина Романовна вынуждена была покинуть трест вслед за своим мужем. Именно Семён Замараев и его друг -  Михаил Жарков -  умные, способные и перспективные геологи, уже «тянувшие» немалый воз трестовских работ, не «пришлись ко двору» тогдашнему управляющему трестом Ивану Петровичу Карасёву, возможно, именно из-за своего неуёмного желания работать…, работать творчески, по-новому…  И, управляющий трестом, которому по ряду причин это было не по душе – просто-напросто их уволил.  Конечно, этот конфликт сильно задел и Галину Романовну и вслед за мужем она тоже пишет заявление на увольнение. 
      В 1958 году Галина Романовна устраивается на работу в группу Лидии Васильевны в КТЭ (Комплексная Тематическая Экспедиция).  Лидия Васильевна сразу «посадила» её на   остракод, которые с этого времени и прибрели для неё статус ведущей фаунистической группы; основная работа Галины Романовны сводилась к определению и описанию  остракод (исключительно – среднего, - и, в небольшой степени, - верхнего ордовика.)  Очень мало у неё было определений и по остракодам силура, так как попадали они к ней на определение сравнительно редко, поэтому по ним у неё почти не было печатных работ.   (Были ли у неё по ним статьи и публикации?). 
      Но не прекращала Галина Романовна и определений по мезозою и кайнозою и даже не потому, что ей нравилась фауна, которой она занималась раньше. Просто геологи многих партий и отрядов - с которыми она сотрудничала прежде, ещё до работы у Лидии Васильевны - по привычке приносили ископаемый материал ей на определение уже на её новый рабочий адрес. И Галина Романовна никогда не отказывала в определении этого материала, иногда и в ущерб своему личному времени.
     Уже позже, просматривая «справочник Всесоюзного Палеонтологического Общества» от 1984 года, я отметил, что там кроме информации, что Колосницына Галина Романовна (Иркутск, ВостСибНИИГГиМС) занимается изучением остракод ордовика Иркутского бассейна, есть упоминание и о том, что она изучает насекомых юры.
      В том же 1958 году Галина Романовна отработала уже в новом качестве и свой первый полевой сезон. В этот сезон Лидии Васильевне необходимо было изучить обнажения по рекам Бирюсе и Чуне, а Галина Романовна (вдвоём со студентом Лёвой Феоктистовым) должна была отправиться на реку Лену, чтобы детально обследовать криволуцкое обнажение, очень представительное обнажение среднего ордовика. Но до Тайшета (где они должны были разъехаться), и Лидия Васильевна и Галина Романовна, проработали совместно.


      
 


       Степанова Наташа - лаборант, по виду - моя ровесница, буряточка, очень сосредоточенная, серьёзная; молчаливо и внимательно   наблюдает за происходящим.  Впрочем, позже, когда мы будем долгими часами пробивать породу и препарировать образцы с фауной, мы переговорим с ней о многих - многих вещах.
      Интересной и достаточно необычной окажется история её появления в лаборатории. Наташа - педагог-физик, окончила Иркутский Государственный Педагогический Институт в 1978 году, три года по распределению отработала в родном районе учителем в школе.  После отработки вернулась в Иркутск, но не могла устроиться на работу по специальности, так как у неё на тот момент не было иркутской прописки.  В конце концов, обойдя массу различных учреждений, она заглянула в отдел кадров и ВостСибНИИГГиМСа. Ещё будучи студенткой, Наташа часто проходила мимо того места, где позднее и вырастет современный пятиэтажный корпус этого научно-исследовательского института.  Свою роль сыграло и слово «геофизика» в аббревиатуре вывески - ВостСибНИИГГиМС, всё-таки она – физик.  В институте был отдел математических методов в геологии, но он оказался полностью укомплектован.  Но… неожиданно ей предложили оформиться, причём даже и без прописки, но только…  лаборантом, так как на данное время только эти «места» и были вакантными. В «кадрах» ей дали номера телефонов нескольких руководителей лабораторий института, которым были необходимы лаборанты, в том числе и Лидии Васильевны, и объяснили, что утвердят приказ лишь по согласию выбранного руководителя.  Наташа позвонила по указанным телефонам, поговорила, и… почему-то (почему – она и сама не понимала) остановила свой выбор на Лидии Васильевне.  Лидия Васильевна предложила
 Наташе зайти к ней домой, в гости и побеседовать. Как оказалось, из лаборатории Лидии Васильевны увольнялся молодой парень (биолог, проработавший   в кабинете совсем немного) и чтобы не «зашиться» с работой, им был просто необходим лаборант. В итоге Наташа и устроилась к Лидии Васильевне лаборантом с перспективой заниматься и научной работой (думала ненадолго, а оказалось, практически на всю жизнь). Лидия Васильевна даже посоветовала Наташе, если она решит серьёзно заниматься палеонтологией, со временем получить геологическое образование, необходимое и для профессиональной аттестации. (Отмечу, что на заочное отделение геологического факультета университета через несколько лет поступило нас трое из лаборатории Лидии Васильевны, но до написания дипломной работы и, соответственно, получения диплома геолога, довела «дело» только Наташа).
       Именно Наташа позже показывала мне, как правильно обращаться с муфельной печью, прокаливать и остужать твердющие известняки и доломиты с находящимися в них образцами исследуемой фауны.  От неё я перенял и многие приёмы рациональной и грамотной работы по препарированию и правильному обращению с инструментарием. В Наташе чувствовались надёжность и основательность - просто незаменимые качества при такой кропотливой и во многом монотонной работе.



           * «голова оленя» - историю появления этого «талисмана» я узнал, когда уже работал в институте. Эту голову оленя в конце семидесятых годов Лидии Васильевне подарил «институт» к какому-то празднику, скорее всего на 8-е Марта. Лидия Васильевна не захотела брать её домой, так как она была ей не нужна и решила оставить в кабинете. Так этот сувенир и получил здесь свою постоянную «прописку».  Да, испарилась ещё одна красивая легенда; но самое интересное, что даже после этого, деревянная голова оленя так и осталась для меня талисманом кабинета 420.

                ---------------------------------------------
   
       Забегая немного вперёд, отмечу, что заниматься научной работой она всё-таки стала, а изучаемой ею группой фауны стали… остракоды и стали абсолютно случайно. Во время полевого сезона 1983 года, который проходил в Далдыно-Алакитском и Айхальском районах Якутской АССР, отрядом кабинета была собрана значительная коллекция нижнепалеозойской фауны и в том числе - множество силурийских остракод.  Галина Романовна, которая и должна была их обрабатывать, не стала брать их на определение и описание, так как менее чем через полгода, в январе 1984 года, уходила на пенсию и хотела до этого времени закончить начатые ранее работы. Таким образом, коллекция оказывалась в подвешенном состоянии. И Лидия Васильевна попросилазаняться этой коллекцией Наташу, которая несколько месяцев и препарировала этих остракод и перенимала опыт и знания по ним у Галины Романовны (конечно, что успела, так как весной Галина Романовна, «подбив» более-менее свои дела, ушла на пенсию уже окончательно). А зимой 1984 года (?) Лидия Васильевна командировала Наташу (с новой коллекцией остракод) в Ленинград, во ВСЕГЕИ (Всесоюзный ордена Ленина научно-исследовательский геологический институт имени А.П.Карпинского) на консультацию и стажировку к одному из крупнейших наших специалистов по остракодам палеозоя – Абушик Анне Федосовне, кандидату геолого-минералогических наук. И с этого времени Наташа стала заниматься остракодами ордовика и силура Сибирской платформы профессионально, уже как инженер-геолог.

                -----------------------------------------------

       Как выяснилось немного позже, был и ещё один сотрудник кабинета, племянница Лидии Васильевны - студентка геологического факультета нашего университета - Марина (она училась на курс младше меня и также была оформлена лаборантом и работала на полставки с 1979 года). Лидия Васильевна, со слов Наташи, активно «натаскивала» её по верхнекембрийским трилобитам (в, основном, алмазоносных районов Якутии) и по изучению проблем границы кембрия и ордовика на Сибирской платформе.
      Марина оказалась девушкой видной, статной, с пробором тёмных прямых волос, с глазами, разбрасывающими искрящиеся задорные лучики.   
.   С её приходом кабинет, казалось, терял свой академический и в чём-то даже чопорный дух, и все становились уже не серьёзными, степенными сотрудниками, а обычными людьми из реальной, повседневной жизни. Все будто сбрасывали оцепенение и «просыпались», чтобы поговорить, посмеяться, пошутить…
        Когда началась моя работа в кабинете, то так получалось, что «пересекались» мы с Мариной не часто и с одной стороны связано это было с тем, что оба работали неполный день и приступали к работе или с утра, или с обеда, поэтому могли даже не видеть друга по нескольку дней. С другой стороны, как рассказала мне Наташа, Марина не так давно развелась с мужем, у неё был маленький ребёнок, дочка, которой исполнился только годик; родители же Марины в данное время работали по контракту за границей. Сама Марина продолжала ещё и учёбу в университете.  И Лидия Васильевна, как могла, старалась помогать Марине и с работой, и с учёбой, а вместе со своей родной сестрой, Ниной Васильевной, помогали ей в уходе за маленькой дочкой. Поэтому кроме своей работы, ответственной и весьма сложной, значительную часть работы по определению и описанию верхнекембрийских трилобитов, которой, в основном, и занималась Марина в последнее время, вынуждена была делать Лидия Васильевна.
      Наташа также рассказала мне, что летом этого, 1982, года им предстоит очередной полевой сезон в Якутскую АССР для продолжения изучения биостратиграфии нижнего палеозоя нескольких алмазоносных районов и в, частности, площадей Далдыно-Алакитского района. Начальником отряда поедет сама Лидия Васильевна, а в состав отряда будет включена и Марина, так как этот полевой сезон будет обязательным в её преддипломной практике, предшествующей написанию и защите самого диплома. 


                ----------------------------------------------

       Моё занятие брахиоподами продлилось недолго из-за того, что Лидия Васильевна попросила меня ненадолго приостановить начатое мной изучение брахиопод и помочь Марине в печатании её дипломной работы. Что же, поработаю немного «машинисткой», а кроме того, руководствуясь моим любимым изречением: «…из всякой неудачи забрать умейте сдачу…», постараюсь во время печатания основательно ознакомиться с материалом дипломной работы, особенно её геологической и стратиграфической частями, о чём я имею пока слабые, поверхностные представления. Такая моя заинтересованность объяснялась ещё и тем, что в полевой сезон 1984 года нам придётся проводить работы, видимо, в этих же районах Якутской АССР и лишняя «вооружённость» по этому вопросу пришлась бы как нельзя кстати.
     Дипломная работа Марины носила название: «Биостратиграфия 
верхнекембрийских отложений в Далдыно-Алакитском алмазоносном районе Якутии по трилобитам».
      
                ---------------------------------------------

       Так началась моя работа в институте, работа, с которой, как я знал из литературы, начинали свои первые шаги в науке и маститые палеонтологи - работа по обработке и препарированию образцов с ископаемой фауной. Лидия Васильевна показала стол, за которым мне предстояло трудиться и на котором уже стоял бинокулярный микроскоп и провела краткий теоретический инструктаж, основная мысль которого была продублирована несколько раз, а именно – постараться ювелирно, как скульптору – «отсечь» всё лишнее от препарируемого образца и явить на «суд» специалистов – палеонтологов готовый к систематическому определению «шедевр.  Ещё она отметила, что то, чем буду заниматься я и чем занимались в своё время многие сотрудники этого кабинета – это основание палеонтологической науки, её фундамент, на котором и строится основное «здание» палеонтологии, и образцы, которые мне предстоит обрабатывать - «кирпичики» этого фундамента. И ещё - если в ходе работы у меня будут возникать вопросы, особенно по препарируемым образцам, – не стесняться обращаться за разъяснениями к ней или к Галине Романовне, а не проявлять самодеятельность, наносящую иногда непоправимый вред общей работе. И самое главное - Лидия Васильевна попросила Наташу не спеша и не торопясь рассказать мне о препарировке как можно подробнее, и уже затем - на практике - ознакомить меня со всеми особенностями и тонкостями    этого своеобразного ремесла.
     Наташа отнеслась к порученному ей делу весьма основательно. Она очень дотошно рассказала мне о работе по препарированию образцов с фауной и, по-моему, рассказала об этом всё, что знала сама.
     Препарировка – это настоящая подготовка органических остатков к их определению и последующему изучению. Очень редко ископаемые организмы, собранные в полевой сезон, находятся в таком состоянии, что на них можно сразу наблюдать все признаки, необходимые для их определения.  Как правило, изучаемый объект полностью или частично закрыт породой и освобождение его от этой породы часто оказывается весьма сложным, длительным и трудоёмким процессом.
     В зависимости от характера окаменелостей и от состава породы, в которой они заключены, применяются различные способы препарировки. Они основываются на использовании различий в физических и химических свойствах самих ископаемых и включающих их пород.
     Наташа рассказала мне о механической препарировке, которая, главным образом, и применялась в их лаборатории. Извлечение ископаемых, в данном случае, из пород, в которых они заключены, осуществляется применением механического воздействия. Это воздействие должно быть достаточно тонким и осторожным, чтобы не повредить очень хрупкие ископаемые остатки. Механическая препарировка производится при помощи соответствующих инструментов: молотков, зубил, игл, кусачек, наковаленки, щёток.
     Молотки, которыми пользуются при препарировке, применяются двояко. Непосредственно ударяя молотком по куску породы, в котором заключена окаменелость, мы дробим эту породу или отбиваем от неё те или иные участки; но в большинстве случаев молоток используется для удара по другим инструментам, прямо соприкасающимся с породой.
     Кусачки различных размеров применяются для удаления выступающих частей породы и раскалывания небольших кусков.
     Железная или стальная наковаленка используется как массивный упор при отбивании породы.
     Для более тонкой работы употребляются зубила и зубильца. Работа ими осуществляется путём ударов по их тупому концу молотком.
     На заключительном этапе препарировки применяются иглы разной степени толщины, которые закрепляются в специальных держателях. Именно препарирование с помощью игл – самая ответственная и важная часть всей работы. Часто от неправильно выбранного направления и угла для нажима иглы, а особенно несоразмерного по силе нажима на иглу можно изуродовать или привести в полную негодность препарируемый образец.
     И для удаления мелких частиц породы с более или менее ровных поверхностей препарируемых ископаемых часто применяется щётка; прекрасно зарекомендовала себя
  обычная зубная щётка, которую желательно иметь двух видов: жёсткую и среднюю или мягкую.
     Наташа также рассказала мне о так называемом температурном воздействии, частенько применяемом к образцам с заключённой в них ископаемой фауной.
     Для выделения из пород окаменелостей используются физические свойства самой породы, обычно неоднородной и обладающей той или иной пористостью. На этом и основано применение температурных воздействий. Нагревая необходимый образец (как правило, это производится в специальной муфельной печи) и быстро опуская его в воду, можно, таким образом, разрыхлить породу. Но необходимо помнить и учитывать, что если прокаливается известняк, то он при этом превращается в жжёную известь, от чего известковые раковины при сильном нагревании могут быть повреждены.
      Ещё Наташа рассказала, что существует так называемое химическое препарирование, а именно - выделение окаменелостей из осадочных пород при помощи растворения этих пород в различных кислотах или основаниях. Она упомянула, что читала недавно статью, в которой говорилось, что один учёный применил уксусную кислоту для растворения чёрных желваковых известняков из верхнего кембрия Южной Швеции. Это позволило ему извлечь много хорошо сохранившихся окаменелостей, в основном, остатков членистоногих, причём, было извлечено очень много и их личинок. В данном случае, как отмечал автор статьи, химическое препарирование стало возможным благодаря фосфатизации «органики»* в известковой матрице.
      А в целом, как утверждала Наташа, будущее – именно за химическим препарированием; такой способ извлечения из пород древних (и даже, возможно, докембрийских организмов) позволит учёным изучать не просто отдельных, иногда очень немногочисленных представителей ископаемой фауны, а весь комплекс древней биоты со всей массой его связей и пищевых цепочек.
     Лидия Васильевна поблагодарила Наташу за этот её, весьма обстоятельный, экскурс в специальность и затем, уже обращаясь ко мне, напомнила ещё раз о том, чтобы все практические вопросы -  которые будут возникать у меня в процессе работы – я  решал  с Наташей.
     Кроме того, добавила Лидия Васильевна, – помимо основной моей работы по препарированию фауны – меня при необходимости будут привлекать и к некоторым другим видам деятельности. Что это за виды деятельности – выяснилось позже, уже в процессе работы; это оказалась, так называемая, техническая часть научной работы:  вырезание и наклейка  на перфокарты  отмеченных  галочкой  резюме из «Реферативных журналов»,  обрезание  размеченных фотографий с фауной,  печатание на пишущей машинке заявлений, тезисов докладов и  научных статей  наших сотрудников, подготовка образцов фауны к фотографированию, укладка  некоторых коллекций в новые коробки и ещё целый  ряд схожих видов работ.
    Кроме бинокуляра (бинокулярного микроскопа) меня снабдили деревянным лотком, наковаленкой и остальными нехитрыми принадлежностями для работы: молоточком, зубилом, иглами для препарирования (одной - достаточно массивной и толстой, и другой - обычной тонкой иголкой, закреплённой в специальном держателе), щипчиками, кусачками, брусочком для заточки зубил и иголок.  Наташа поделилась со мной парой зубных щёточек и небольшим стаканчиком для воды и, видимо, желая эффектно закончить процесс моего обучения, напоследок добавила, что самым главным инструментом всё же остаются руки и голова самого препаратора, и не в меньшей степени – его спокойствие, выдержка и усидчивость. «И, конечно, …любопытство»: – так и хотелось добавить мне. Ведь именно человеческое любопытство – ключ ко всей нашей цивилизации, её самый мощный и эффективный двигатель.

       Во время работы мы обрабатывали и препарировали, преимущественно, образцы, собранные в полевые сезоны сотрудниками нашего кабинета, что в итоге должно было привести к написанию и защите отчёта по утверждённой ранее теме и, конечно, к публикациям научных статей и монографий. Но частенько приходилось обрабатывать образцы, которые приносили сотрудники  и  других лабораторий нашего института и даже  материал  геологических отрядов и партий иных организаций  нашей области, если геологам  этих подразделений  требовалось уточнение  возраста  исследуемых пород нижнего палеозоя, а надёжное заключение по возрасту  давала  исключительно  фауна, заключённая в этих породах; часто им были необходимы  официальные заключения палеонтологов-стратиграфов,  которые  включались  в  их геологические отчёты и карты.
       Кстати, именно среди «принесённых» нам образцов попадались очень интересные и даже достаточно редкие экземпляры фауны или, наоборот - обычные, встречающиеся не так уж и редко, но - идеально сохранившиеся, с ясно «читаемым» набором   признаков, характерным для данного вида. Все эти образцы постепенно пополняли коллекцию кабинета и со временем, как правило, детально описывались специалистами и в дальнейшем включались во многие публикации и отчёты, что уточняло и детализировало стратиграфические схемы (в основном, региональные) и расширяло и дополняло систематическую часть исследуемых групп фауны.


       Быстро нарабатывался опыт «узнавания» фауны, которая встречалась в обрабатываемых образцах, и её систематического «разнесения», тем более, что у меня, как зоолога, были свежи в памяти знания по зоологии беспозвоночных животных, в том числе и по тем типам, классам и отрядам их, вымершие представители которых представали передо мной. И самое замечательное, что рядом (не только у нас, но и в других кабинетах института) находились настоящие специалисты, учёные, отдавшие палеонтологии не один десяток лет, чьи опыт и знания стоили, конечно, многого и у которых, при любой заминке в вопросах фауны – можно было получить быструю и квалифицированную консультацию.  Большим подспорьем в пополнении моих научных знаний служила и обширная библиотека кабинета, состоящая из множества   монографий, справочников, словарей, учебников, а также отчётов, диссертаций, авторефератов и специальных журналов, таких как «Палеонтологический журнал», «Реферативный журнал». Библиотека кабинета была представлена литературой по таким наукам, как палеонтология, геология, стратиграфия, систематика, палеобиогеография, биология, зоология беспозвоночных и ещё целому ряду научных дисциплин. Формирование библиотеки происходило в течение многих и многих лет, и она постоянно обновлялась и пополнялась усилиями сотрудников кабинета. Намногих экземплярах я встречал дарственные надписи авторов, адресованные Лидии Васильевне, Галине Романовне (Колосницыной) и Владимиру Ильичу (Бялому).  Меня, как давнего книголюба и книгочея, не могло не радовать такое количество литературы о древних организмах, хотя книг о любимых мной ископаемых позвоночных было совсем немного. И в минуты вынужденного «простоя» или отдыха от своей напряжённой, и, в общем-то, и нудноватой работы я частенько углублялся в заинтересовавшую меня книгу или журнал.

                ------------------------------------------------


       В течение рабочего времени в нашем кабинете всегда было сравнительно тихо; видимо, уже давно Лидией Васильевной был установлен такой, устоявшийся годами, порядок работы и грубо нарушавших его, а это были, как правило, молодые сотрудники, - она пресекала, делая персональное замечание.  И своим делом мы занимались в относительной тишине, перебрасываясь репликами, относящимися исключительно к выполняемой   нами работе. Дел же было предостаточно: кто-то чертил  вчерне  разрез, кто-то производил препарирование  фауны, кто-то - определение или описание экземпляров фауны, уже специально  подготовленных к этому, кто-то работал с литературой (профессиональное умение работать с литературой, как я успел  заметить, было совсем не простым делом и отнимало порядочно времени; я  видел, сколько раз за день та же Лидия Васильевна обращается к книжным полкам, просматривая десятки книг и научных  журналов и находя  необходимую информацию -  выписывала  её или делала закладки по ней).
       Я же, обрабатывая «свои» образцы с фауной -  монотонно постукивал молоточком, скрипел препарировальной иглой и время от времени рассматривал их в бинокулярный микроскоп; при необходимости же и препарировал их, не отрывая взгляда от окуляров -  настолько малы были иногда представители нижнепалеозойской фауны, например, ордовикские или силурийские остракоды или некоторые виды кембрийских трилобитов.
       И всё же я умудрялся во время работы иногда «разговорить» Лидию Васильевну. Я начинал с вопросов, касающихся нашей прямой работы, но постепенно   осторожно переводил их на темы, которые интересовали меня. В, частности, мне был очень интересен её путь палеонтолога, её становление, как учёного, а также «учёная жизнь» её коллег - палеонтологов, которые жили и работали на всей территории Советского Союза,  и даже зарубежья, с которыми Лидия Васильевна  поддерживала дружеские и профессиональные отношения.  Об этом можно было судить даже по тем бандеролям и большим конвертам с монографиями и статьями, которые приходили от её коллег (и коллег Галины Романовны), и которые иногда я по просьбе Лидии Васильевны забирал из приёмной института.

Особенно мне была интересна история становления и развития именно нашей лаборатории - подразделения, занимающегося изучением фауны нижнего палеозоя.
Любое, пусть и небольшое, профессиональное объединение людей (в том числе и научное), всегда имеет свою «точку отсчёта» (с которой, собственно, всё и начинается), имеет свою неповторимую историю и, особенно, коллектив, сегодняшний и существовавший ранее и, который, по большому счёту - «двигал» и «двигает» любое дело. Именно люди и привносят тот неповторимый настрой и вдохновение, от которого и рождается   всё на свете. Поэтому   люди, имеющие отношение к научной деятельности, всегда вызывали у меня неподдельный и искренний интерес.   И это могли быть и те, кто открывали что-то абсолютно новое, оригинальное в науке и «тяжеловозы» науки, которые старательно, неторопливо перерывали «тонны научной   руды» и постепенно выстраивали здание этой науки и даже те, кто просто и честно выполнял свои, пусть и совсем несложные, обязанности.  Ибо все они на какой-то период времени и становились коллективом – своеобразным «организмом», в развитии которого присутствовали уже свои, специфические закономерности.

       И вот, пользуясь таким немудрёным способом, я узнавал много интересного и о самой науке, и об истории кабинета и в целом - института и, конечно, о жизни и учёных и просто сотрудников, так или иначе имевших (и имеющих сейчас) отношение к палеонтологии. И, конечно, особый интерес вызывала Лидия Васильевна, руководитель нашего кабинета, человек, стоявший у истоков формирования палеонтологии нижнего палеозоя в Восточной Сибири.   
      Ещё из первой нашей беседы, состоявшейся в университете, я уже знал, что Лидия Васильевна, как и я, в своё время тоже училась на биофаке.  Но, кроме того, оказалось, что у нас была одна и та же специализация с третьего курса, а именно – териология -  раздел зоологии, посвящённый изучению   млекопитающих.  И изучала она сусликов забайкальских степей и даже темой её диплома были суслики Борзинского района Забайкалья (их систематика, биология, паразиты).  На биофак, как она с улыбкой   отмечала, она пошла по «очень важной причине»; дело в том, что Лидии Васильевне очень нравилась медицина и она хотела поступать в медицинский институт. Но, по её воспоминаниям, как-то несколько раз она теряла сознание от вида вытекающей крови. (Лидия Васильевна рассказала про один из этих случаев, который случился с ней, когда они ещё жили в посёлке Выдрино, возле Байкала.  А было вот что; её папа делал клетку для пойманного зайчонка и вдруг говорит: «Ой, окажите мне помощь…» и так неестественно держит палец, с которого небольшой струйкой течёт кровь. Оказалось – он  порубил палец  топором. Ну, и Лида побежала за ватой, чтобы остановить кровь;  принесла и начала обрабатывать пораненный палец, а кровь всё течёт и течёт и у неё вдруг всё запрыгало – запрыгало перед глазами и она… потеряла сознание.)  В результате именно подобные случаи и остановили её от поступления в ИГМИ.  Поэтому она и поступила на биофак, на отделение   териологии, «…всё-таки там тоже изучали млекопитающих».
       Дальнейшие события оказались ещё интереснее, потому что ещё круче повернули «колесо» её жизни, введя в неё палеонтологию и стратиграфию.
       Лиду Огиенко, как молодого специалиста, скорее всего, ожидало распределение в  Забайкалье, в город Борзю,  где она, студентка,  и  проводила свои исследования. И если бы это произошло – то жизнь Лидии Васильевны, возможно, пошла бы совсем по иному пути.  Но, нежданно–негаданно вмешался «господин случай» в лице Василия Дмитриевича Принады – доктора геолого-минералогических наук, профессора, палеоботаника, крупнейшего специалиста СССР по мезозойской флоре. В Иркутск  Принада перебрался из Ленинграда, из ВСЕГЕИ  и, как предполагала Лидия Васильевна, возможно,  из-за какого-то конфликта в институте. На мой вопрос: «А почему вы так считаете?» - Лидия Васильевна ответила: «Если логично рассуждать - что его сюда привело? Семья профессора оставалась в Ленинграде, жена – тоже, насколько я знаю. Правда, она приезжала сюда, работала по его материалам».  «Она тоже была геолог?». «Да, я с ней даже встречалась, причём встречалась я с ней в «поле», в Тулуне. Она здесь, у нас, бывала недолго, выезжала лишь на полевые работы, основное же время проводила в Ленинграде. Работала она во ВСЕГЕИ, точнее в музее ВСЕГЕИ, какая-то у неё там должность была, там же было и её рабочее место».   
       В Иркутске Василий Дмитриевич в 1941-45 годах руководил отраслью нерудных полезных ископаемых в Иркутском геологическом управлении и изучал юрскую флору. С 1949 года он работал старшим отраслевым инженером и одновременно вёл преподавательскую работу в качестве профессора и заведующего кафедрой исторической геологии на геологическом факультете Иркутского Государственного Университета имени А.А.Жданова. Большое место в его преподавательской деятельности отводилось именно палеонтологии.
      В 1949 году Принада решает организовать палеонтологический кабинет, где бы изучалась фауна нижнего палеозоя и юрская флора (специалиста по юрской флоре он хотел подготовить вместо себя).
      Знакомство Василия Дмитриевича Принады и молодой Лиды Огиенко произошло в 1950 году, когда она училась уже на пятом курсе биофака и произошло это благодаря её однокурсницам – Ларионовой Лиде и Ворониной Инне, причём с Лидой они даже были подругами. Лидия Васильевна вспоминает: «Мы с ней подружки были до третьего курса, а потом нас распределили по специальностям; она пошла на ботанику, а я на териологию. Вот так и распалась дружба, но внутренне - то всё равно мы с ней были близки. А ещё до распределения по специальностям и Лида Ларионова и Воронина Инна или уже работали на полставки в геологоуправлении у Принады или ездили на практику с ним. И, видимо, уже тогда они начинали заниматься палинологией,* так как и распределились на ботанику и  даже  диплом  писали  вместе  по палинологии». 
     Как-то в разговоре с ними Принада, которому были нужны ещё работники, попросил их найти двух девушек, которые бы хотели заниматься палеонтологией.    
     И Лида Ларионова, видимо, по старой дружбе, как только появилась возможность и предупредила Лиду Огиенко и ещё одну свою однокурсницу Надю Баранчугову о новой открывающейся перспективе. Кстати, Надя тоже была подругой Лиды Огиенко и тоже   териологом и даже свои исследования они проводили в одном Борзинском районе Забайкалья, но на разных территориях; правда Надя занималась изучением не сусликов, как Лида, а полёвок Брандта, но курировала девушек одна организация – Иркутский противочумный институт.   
     Лидия Васильевна, как человек достаточно сдержанный и осторожный, некоторое время колебалась и сомневалась – а стоит ли на последнем курсе университета так резко менять специальность и решила серьёзно поговорить со своим старшим братом – Борисом, который после службы в армии учился на первом курсе университета и учился именно на геолога (Лидия Васильевна вспоминала, что когда он в разговорах упоминал геологию, то говорил очень эмоционально и с большим воодушевлением). Беседа с ним была не лёгкой, не простой, но, видимо, и доводы брата и его авторитет перевесили осторожность молодой Лиды и она, получив его одобрение и доброе напутствие, согласилась попробовать себя на этом новом поприще.
     И вскоре молодые Лида и Надя уже обстоятельно беседовали с Василием Дмитриевичем Принадой. Он объяснил, что они будут изучать фауну нижнего палеозоя и флору юрского периода южной части Сибирской платформы, поэтому девушкам необходимо договориться между собой в выборе предстоящих объектов исследования. К сожалению, Лидия Васильевна уже не помнила, когда они с Надей «распределили эти роли», но что она прекрасно запомнила, так это то, что они бросали жребий (это была обычная монетка), который и решил, кто из девушек чем будет заниматься – фауной палеозоя или юрской флорой. Так Лидия Васильевна в полном смысле и «вытянула» свой счастливый билет, который и определил всю её дальнейшую жизнь. На мой вопрос: «Довольна ли она таким жребием?» - Лидия Васильевна не думала ни секунды: «Конечно, довольна, очень довольна, что всё произошло именно так!»  С тех пор и по сегодняшний день она уже не расставалась со «своим» нижним палеозоем и трилобитами – своей любимой фаунистической группой. Подруга Лидии Васильевны – Надя Баранчугова стала изучать юрскую флору, но продолжалось это совсем недолго…
      После этого разговора Принада «накидал» план проекта программы камеральных работ на 1951 год (девушки заканчивали обучение в университете в июне 1951 года и потому не могли выехать в «поле» в этот год) и полевых работ на 1952 год, а Лида Огиенко по его просьбе написала эту программу. Василий Дмитриевич тщательно отредактировал её и подготовил для практической работы.  Этот проект предполагал для Лиды Огиенко полевые работы по рекам Ангаре и Илиму для сбора и изучения фауны нижнего палеозоя, а Наде Баранчуговой рекомендовалось изучение ряда скважин по юрскому периоду. 
      Ещё несколько раз происходила встреча молодых девушек (по воспоминаниям Лидии Васильевны – не больше четырёх раз) и Василия Дмитриевича в стенах геологического управления.  Обсуждались перспективы и возможности их новой работы, предстоящей им после окончания университета. Всё-таки было немножко боязно и непривычно менять науку, к которой они уже привыкли и в которой, пусть и недостаточно, но разбирались, на совершенно новую и пока ещё мало им понятную палеонтологию и стратиграфию. Хотя, как объяснила Лидия Васильевна, в университете (на биофаке) им читали курс исторической и динамической геологии и проводили практику по исторической геологии; правда, по этим дисциплинам у них были только зачёты, а не экзамены. Историческую геологию им читал легендарный Михаил Михайлович Одинцов, будущий член-корреспондент АН СССР, а динамическую геологию читал не менее известный Виктор Прокопьевич Солоненко, тоже будущий член-корреспондент АН СССР. Практику по исторической геологии вела Анна Петровна Труфанова, на тот момент ассистент кафедры, а в дальнейшем – доцент, кандидат геолого-минералогических наук.  «А что, у вас разве не было геологии на биофаке?»: - в свою очередь задала вопрос мне Лидия Васильевна.  «Нет, у нас такого вообще не было, у нас даже лекций по палеонтологии, как таковой, не было…»  «Палеонтологии и у нас не было, вот почему и была некоторая боязнь менять биологию на   другую науку».
      12 декабря 1950 года Василий Дмитриевич Принада скоропостижно скончался, скончался во время очередной своей лекции по палеонтологии, которую он читал студентам университета.
       После смерти Принады, которую Лидия Васильевна перенесла очень тяжело, она решила, что раз руководителя нет, надо бросить всё это. И они с Надей перестали даже появляться в геологоуправлении; зачем ходить, ведь Василий Дмитриевич их опекал, курировал, а сейчас…
       Но Судьба, которая уже «выбрала» «путь» для молодой Лиды, ещё раз вмешалась в её жизнь и на этот раз в лице Юрия Петровича Деева. И вот каким образом.  Лида Ларионова и Инна Воронина, продолжавшие работать в геологическом управлении, как-то в январе 1951 года, разыскав Лиду Огиенко на биофаке, сказали, что её и Надю просил зайти в геологоуправление Юрий Петрович Деев.  Юрий Петрович – чисто геолог, «угольщик», занимался юрской системой. Как и Принада, он тоже в своё время приехал из Ленинграда. На момент его просьбы к ним, как вспоминала Лидия Васильевна, Юрий Петрович был каким-то начальником в геологическом управлении, кажется начальником партии. Потом, уже позднее, его назначили главным геологом управления. Проработав на этой должности какое-то время, Юрий Петрович перешёл в университет, на геологический факультет, где и занимался преподавательской деятельностью.
      При встрече с Юрием Петровичем выяснилось, что он решил продолжить начатое Василием Дмитриевичем Принадой дело организационно и административно и что он знал, что Лида Огиенко и Надя Баранчугова уже были приглашены Принадой для работы палеонтологами и даже был знаком с программой их будущих полевых работ. И он позвал их, чтобы они продолжали то, что наметили с Василием Дмитриевичем, а он, со своей стороны, обещал девушкам полнейшую поддержку.
     «По его инициативе был сделан запрос в Министерство Геологии СССР о направлении нас, четырёх девушек, после окончания университета на работу в Иркутское геологическое управление».
     Юрий Петрович, по воспоминаниям Лидии Васильевны, не скупился на обещания, показывая какое «светлое будущее» ждёт палеонтологию (и одновременно их, молодых палеонтологов) в Иркутске.  «Он радужно расписывал наше будущее, «рисуя» перед нами и картины нашего профессионального «роста» и то, какие замечательные стажировки мы будем проходить». 
      Лидия Васильевна вспоминает: «Ну, вот, действительно, у меня так и получилось, я поехала на стажировку в Ленинград. Это было в ноябре 1951 года; в июне я защитила диплом, а уже в начале ноября Юрий Петрович послал меня на стажировку во ВСЕГЕИ».
      Стажировка продолжалась два месяца и была достаточно обстоятельной, так как кроме ВСЕГЕИ Лидия Васильевна стажировалась еще и в Ленинградском университете, на геологическом факультете, который располагался на 16 линии Васильевского острова, в доме 29, на кафедре палеонтологии.  И как она рассказывала мне раньше, стажировка проходила ещё и в Палеонтологической лаборатории. 
     «А где вы жили, Лидия Васильевна?»   «А жила я на Васильевском же острове, где-то на 21 линии, на квартире у какой-то бабушки; плата была в то время одинаковой – один рубль в день и нам оплачивали эти вот рубли».
     «А каждый день вы приходили в институт?»  «Конечно, конечно, я такая дисциплинированная…» 
      «Лидия Васильевна, а в чём конкретно заключалась эта стажировка?»  Немного подумав, она ответила: «Видимо в том, чтобы проникнуться самим духом этой науки и, соответственно, как можно больше узнать о ней, узнать о различных группах ископаемой фауны и особенно нижнепалеозойской. Причём, получить эти знания от таких специалистов, работы которых были хорошо известны как в Советском Союзе, так и за его пределами».  Я попросил Лидию Васильевну рассказать об этой её работе во время стажировки, особенно на кафедре палеонтологии ЛГУ и в Палеонтологической лаборатории и, если возможно – поподробнее обо всём, что, так или иначе, запомнилось ей в то время.
      Палеонтологическая лаборатория находилась на первом этаже геологического факультета и объединяла несколько небольших комнат, в которых располагались и работали её сотрудники. В двух смежных комнатах работали:  Борис Сергеевич Соколов – доктор геолого-минералогических наук  (в дальнейшем  - действительный член АН СССР и  Герой  Социалистического Труда) – крупнейший   специалист  по  табулятам**  (в то время Борис Сергеевич работал на кафедре только вечерами,  его постоянное место работы было в нефтяном  институте (ВНИГРИ), днём он работал там, а вечером приходил сюда);   Александр Михайлович Обут -  кандидат геолого-минералогических наук (с 1961 года – доктор наук и профессор, в дальнейшем – заслуженный деятель наук РСФСР) – признанный специалист по граптолитам***;  Варвара Александровна Востокова – специалист по гастроподам  ордовика и силура  и  Быстров Алексей Петрович – профессор, доктор биологических наук  (ну, о нём я уже рассказывала раньше)».
      «А дальше по коридору» - продолжала Лидия Васильевна, - «следующая комната; там сидели Балашовы: Евросиния Антоновна и Захар Григорьевич.   Евросиния Антоновна   занималась трилобитами среднего - верхнего ордовика и силура, а Захар Григорьевич -  цефалоподами ордовика.  Супруги внешне походили на гоголевских Собакевичей, оба такие объёмные, такие округлые, спокойные такие.
       Мне вспоминается интересный случай, связанный с Захаром Григорьевичем.  У Александра Михайловича Обута была собака, такая вот овчарка. Он сидел один в маленькой комнатушечке, смежной с большой комнатой, где сидели Соколов, Востокова и Быстров. И вот когда Захар Григорьевич заходил к Обуту, то эта овчарка на него бросалась, а Обут при этом говорил, что какая умная собака, знает, как относятся к её хозяину и сразу показывает это».   «А что, Балашов плохо относился к Обуту?»  «Ну, я не знаю, как он к нему относился, но почему-то собака бросалась лишь на него, на других – нет, а на него бросалась.  Обут держит собаку, а она лает, бросается.»   «А разве можно было вот так с собакой приходить в институт?»  «А там такая, домашняя обстановка была…»
      Я спросил: «Лидия Васильевна, а конкретно как происходило ваше обучение у специалистов?»  «Ну, как я помню, какой-то единообразной схемы моего обучения не существовало. Каждый специалист объяснял и показывал мне то, что считал нужным. И между прочим, доходчивей всех объяснял Борис Сергеевич Соколов. Он так толково и подробно рассказывал о табулятах, что всё запоминалось как-то само собой; при этом он ещё и рисовал всё это. У меня до сих пор где-то в папке хранятся эти листы, где он всё разрисовывал и именно рисунками показывал, чем отличаются одни классы кораллов от других».

                (рисунок Б.С.Соколова)


     «А он занимался только табулятами или ещё и другими кишечнополостными?»  «Нет, он занимался только табулятами (по крайней мере, тогда он занимался именно этим подклассом коралловых полипов).  Потом табулятами стал заниматься его ученик – Юрий Иванович Тесаков, Соколов всё передал ему; ну, он что-то там мудрил, систематику его перекроил, в общем, чем это кончилось – я не знаю…» 
     «Борис Сергеевич, видимо, очень хорошо запомнил меня, так как когда Владимира Ильича (Бялого) назначили членом Комиссии по ордовику, то он говорил: «Не знаю я никакого Бялого, я только Огиенко знаю из Иркутска…
     В 70-х годах, когда Соколов работал уже в Новосибирске, «все женщины» были влюблены в него, он же красавец.  И вот женщины прямо все охали и ахали, что Борис Сергеевич, у него бессонница, он опять не спал; вот это я помню, что все они охали… новосибирские…» 

     «Александр Михайлович Обут рассказывал мне о граптолитах и рассказывал с такой неподдельной любовью и увлечением о них, что порой даже и меня он «заражал» своим энтузиазмом. Он много говорил о природе и систематике граптолитов, о геологическом времени, в котором они жили. Рассказывал он и о том, как важны они для вопросов стратиграфии и, особенно, для межрегиональной корреляции**** разрезов, где большую роль играла так называемая «граптолитовая» шкала*****. От него я узнала, что граптолиты являлись животными как прикреплёнными, так и планктонными, то есть свободно перемещающимися в водных толщах и преодолевающими зачастую громадные пространства.  И эта их особенность и делала их важнейшими «маркёрами» разрезов очень далёких и, казалось бы, мало сопоставимых регионов, в отличие, например, от только ползающих или прикреплённых к грунту бентосных животных, имевших часто совсем небольшой ареал обитания и пригодных только для внутрирегиональной   корреляции******.
       А однажды он сказал мне: «Вот найдите мне граптолита на Сибирской платформе, на юге платформы». Я ещё подумала тогда, что граптолиты, как ранее охарактеризовал их Александр Михайлович – это, в основном, глубоководные организмы, планктон, плавающий на поверхности; это -  организмы, обитавшие лишь в водах с нормальной солёностью; а где такие выходы ордовика (и соответственно, возможные находки граптолитов) были у нас на платформе, я пока представляла очень и очень слабо. Но мне тогда эта просьба Александра Михайловича почему-то сильно запомнилась, и я действительно очень хотела обнаружить у нас ордовикских граптолитов.
         Но произошло это лишь в 1971 году. В тот полевой сезон мы (я, В.И.Бялый и Таня Левина) сплавлялись по Лене, отрабатывая, в том числе, и криволуцкое обнажение - опорное обнажение******* среднего ордовика. Оно располагалось недалеко от населённых пунктов - деревни Кривая Лука и деревни Волгино».
         «Это поэтому криволуцкой свите и волгинскому горизонту среднего ордовика дали такие названия?»
        «Да, от названия этих поселений.  Деревня Кривая Лука располагалась на левом берегу Лены, а на правом берегу - Волгино, и, причём, Волгино - ближе (обнажение то напротив Волгино), а Кривая Лука немножко повыше. Обнажение это стратотипическое********, там полностью вскрывается средний ордовик.»
         Лидия Васильевна сделала несколько глотков горячего, только что налитого ей в чашку чая (Лидия Васильевна любила горячий, свежезаваренный чай, это у неё осталось ещё от времен, проведённых в «полях») и продолжала: «Так вот, доплыли мы до обнажения, которое располагалось как раз напротив Волгино.  Владимир Ильич (Бялый) решил пополнить запасы бензина для нашей лодки и отправился с рабочим за бензином в Волгино, а мы с Таней Левиной, нашей лаборанткой, остались на обнажении. Я осмотрела его, подошла к нему, к этому обнажению (к волгинскому горизонту) и стукнула один раз молотком. И на сколе породы открылся… граптолит. И хотя сохранность его была неважная, но это был граптолит, самый настоящий граптолит, который «попался» мне первый раз за всё время работы на юге Сибирской платформы. Мы с Таней после этой находки колотили и колотили соседнюю породу, надеясь на новые находки граптолитов. Но… тщетно, сколько мы с ней не упирались, больше мы не выколотили ничего…
         Вот точно также и с апатокефалюсом********* вышло; нашли мы одного на реке Лимпее, а потом три дня «сидели»…, искали и не нашли тоже…»
        «Это в этом же «поле» 1971 года вы нашли апатокефалюса?»
       «Нет, это было уже в следующем полевом сезоне, в 1972 году. Мы тогда работали втроём: я, Бялый и Володя Храмцов (это был его первый полевой выезд)».
        «А определение по этому граптолиту было сделано?»
        «Позднее Александр Михайлович Обут определил этого граптолита и выслал заключение по нему мне в Иркутск; ортограптус пропинкус (Orthograptus  propinquus (Hadding, 1915) - такое замысловатое латинское  имя оказалось у этого граптолита и кроме среднего ордовика  Сибири его находки  были известны также  и из среднего ордовика  Норвегии и Китая.

       (фотография граптолита)

        Причём, своё заключение по этому граптолиту Обут отправил мне на обычной поздравительной открытке. К сожалению, Наташа (Степанова), которой я передала эту открытку, утеряла её. Она уже несколько раз «терялась» и я её всё время находила, может и в этот раз найдётся… Она (открытка) - очень памятна для меня…

      (фотография открытки А.М.Обута)

        В общем, на этом и закончилась эта история с граптолитом. Я всё удивляюсь, ну вот, надо же было такому случиться…»
        «Наверно, вы, Лидия Васильевна, очень хотели граптолитов найти - выполнить пожелание Александра Михайловича, вот и «притянули» его к себе, иначе и не объяснишь этот феномен.  А Обут хоть поразился, что вы, и через столько лет, не забыли о его пожелании?» 
        «Нет, он не поразился, ведь прошёл уже не один десяток лет и за это время   в науке многое изменилось, что-то же просто позабылось; он лишь высказал удивление, как это он, этот граптолит, «залетел» в эти лагунные отложения. Тёплое море, высокая солёность, лагуна, а он приплыл, бедный граптолит…  Александру   Михайловичу было   искренне жаль этого «бродягу» ордовикских морей».
        «Это «поле», «поле» 1971 года, было очень богато на разные приключения. Например, в тот сезон я первый раз попробовала стерлядь. «Ты пробовал стерлядь?»: - этот вопрос Лидия Васильевна адресовала уже мне. Я ответил, что нет, но надеюсь когда-нибудь отведать тарелочку стерляжьей ухи и попросил её продолжать рассказ.
       «В тот сезон, как я уже отмечала, у нас был рабочий, старик, и у него были сети.  И он поймал однажды стерлядь и дал нам; а мы со стариком вместе питались. Вот такого размера эта стерлядь была…»: - и Лидия Васильевна известным рыбацким жестом показала какой длины была эта рыба; как я прикинул - сантиметров 60. Лидия Васильевна продолжала: «Он нам дал её, а мы не знаем, что это такое (вкус то её) и половину взяли и изжарили. Ну, поели, рыба да рыба… А из второй половины сварили уху. Это же… царская, царская еда… А вкус то, вкус, необыкновенный вкус… И с тех пор мне ни разу не довелось больше пробовать стерлядь. И старик этот потом нам больше уже не давал; он её солил. Он солил всю рыбу, которую ловил. И солил он всю эту рыбу в большой деревянной бочке, а бочку эту ставил в реку. А была жара
 и вся рыба у него испортилась. А у него жена была молодая, он сам то - старик, а жена - молодая.  И он сетовал, что, мол, жена его «съест» за то, что он рыбу испортил…»
         «А в каком месте это было, Лидия Васильевна?»
         «Так это было…, ниже Киренска, но, не доезжая Витима, вот на этом участке: Киренск - Витим…»
        «Это всё на Лене происходило?» 
        «Ну, да, на Лене.  Это всё было, когда мы сплавлялись с Владимиром Ильичом (Бялым) и Таней Левиной».

       «Да…, это не первый раз в тот сезон было, когда лодка у Бялого перевернулась.  Первый то раз Бялый «опрокинулся» когда они вдвоём были с рабочим (этот рабочий, как оказалось, был алкоголик, я потом уволила его, в общем, кое-как избавилась…). Они перегоняли две лодки моторные с Верхоленска до Усть-Кута. А мы с Таней Левиной ждали их в Усть-Куте. Вот их нет и нет, нет и нет…, все уже сроки вроде вышли, а их нет… Мы беспокоимся. А оказалось вот что… Когда они плыли в районе Жигалово (а там река Лена ещё мелкая, но течение быстрое) то на одной из лодок кончился
бензин и они подъехали друг к другу и стали переливать бензин из бака одной лодки в бак другой. И, когда переливали, не заметили, как лодки снесло к паромной переправе и одна из лодок налетела на паромный канат и опрокинулась. И опрокинулась именно та из лодок, где была рация. Нас (наш отряд) заставили взять рацию в «поле», без рации не пускали... А рация была «огромная», тяжёлый такой ящик и он сразу же пошёл на дно… Вот так и утопили рацию. Из ценного у них больше ничего особого не было…   
          Вот и занимались они поисками этой рации. Попытались сами это сделать, но у них ничего не получилось. Ну, и пришлось вызывать водолазов из Иркутска. Лазили они (водолазы), лазили… и так и не нашли эту рацию, видимо, и Бялый и рабочий плохо запомнили само место, где опрокинулась лодка, а может и другие причины помешали водолазам отыскать её…               
          А через некоторое время одна из этих лодок нашего отряда перевернулись второй раз, и произошло это совсем недалеко от Усть-Кута. Тогда, можно сказать, произошло моё второе рождение на «свет…»
          Было это так. Когда они (Бялый с рабочим) пригнали лодки в Усть-Кут - мы начали работать. Проработав здесь, через какое-то время мы покинули район Усть-Кута, чтобы отрабатывать следующие обнажения.  И совсем немного мы и отплыли, когда всё это и произошло; можно сказать, что всё произошло совсем недалеко от Усть-Кута. Тогда же мы утопили и револьвер, который был у Бялого».
         «Вы ему передали выданный вам револьвер?»
         «Нет, это он сам получил этот наган в 1-ом отделе…»
         «А почему он его получил? «Разве не вы были начальником отряда в 1971 году?»
         «В общем-то, конечно, я должна была руководить отрядом в тот полевой сезон, поскольку являлась руководителем темы… Но Бялый, он… не мог переносить того, что я ещё и в «поле» буду руководить и ещё до «поля» он попросил, чтобы я дала ему руководство отрядом. И я, «скрепя сердце», вынуждена была пойти на это, чтобы в нашем, пусть и таком небольшом отряде, не было «раскола». Да и командовать он будет только хозяйственными делами, а остальными то всё равно я буду заниматься.
         А, в общем-то, как я потом размышляла, этого происшествия с лодкой могло и не произойти, если бы не излишняя категоричность Владимира Ильича в вопросе руководства отрядом…   
         В то роковое утро мы встали рано; я поддерживала огонь, чтобы у нас чай был горячий, чтобы нам быстренько чаю попить и плыть… Да, и вот, значит, я надеялась, что мы чай попьём и будем собираться, а он (Бялый) встал, ну он же начальник отряда, и говорит, что чай пить не будем, время тратить не будем. Я говорю: «Ну, Владимир Ильич, у нас же чай горячий, сейчас выпьем быстренько, чтобы нам потом не причаливать где-нибудь там по пути…». Он: «Нет, чай пить не будем, поехали».  И вот если бы мы чай попили бы, то не опрокинулись бы…
        «Лидия Васильевна, вы не дорассказали про револьвер?» 
        «Да…, как только мы так скоропалительно собрались и начали движение на лодке я и спрашиваю Бялого: «Владимир Ильич, а где у нас карта?»  Он вытаскивает полевую сумку и подаёт мне. Я открываю её, вытащила карту, а под ней - наган… Как-то мне неприятно так стало; револьвер рекомендовалось держать «на привязи»…»
        «В общем-то, к нему обязаны были кобуру дать…»
        «Ну, там кобура, наверное, была, я не помню… И в это время мы опрокидываемся и из этой сумки этот наган выскакивает и тонет…
        «А из-за чего вы всё-таки перевернулись, что произошло то?»
        «Как я уже отмечала - у нас было две лодки; первой шла лодка, в которой ехали Таня (Левина) и рабочий; эта лодка прошла благополучно. Через 30 метров едем мы с Владимиром Ильичём и вдруг я вижу - перед нами… трос поднялся и на нём висит трава, «зловещая» такая трава и это… всё, что я успела увидеть. Этим тросом нас и зацепило; если бы мы немножечко отстали -этот трос пришёлся бы прямо по нам, а так он подцепил лишь нос лодки. И как я потом поняла - трос этот мог бы нас «срезать», он бы «срезал» нас, и меня и Бялого…»
        «А что это было, что за трос?»
        «А это стоял и работал зем. снаряд, он углублял дно реки».
        «А вы не видели этот зем.снаряд, его же далеко должно было быть видно?» 
        «Зем. снаряд было видно, но мы думали, что он всю ночь работал и сейчас у него, наверное, перерыв. Оказалось, что у него время подъёма троса в 8 часов утра, а мы… выехали в 8 часов утра; вот откуда мы могли знать…»
         «Вот точно, попили бы чай и всё нормально бы было… Вот вредность Владимира Ильича до чего довела».
        «Да, вот так вот…»
        Так вот, когда лодка, на которой мы с Бялым и находились, перевернулась - я запомнила только жёлтую воду, жёлтая вода надо мной, и… оранжевый спасательный жилет вверху…»    
        «А вы что, не одели спасательный жилет?»
        «Жилет рядом лежал в лодке…»
        «А вы плавать то умели?»
        «Нет, не умела…  Главное - когда я очнулась (я же ведь сознание потеряла, я считала, что я сознание потеряла) я помню только жёлтую воду и мысль - что это конец, это конец… И больше я уже ничего не помню; помню только, что я плыву, что я шевелю руками и ногами, ведь я же не знала, что надо шевелить руками и ногами… Я -  вот -  как котёнок, которого выбросили в воду и который инстинктивно… И это всё было бессознательно… Я шевелю руками и ногами и мысль у меня такая - сколько же я смогу проплыть так под водой… Я считала, что я не всплыву, потому, что я не умею всплывать, я не
знаю как всплывать… И я так слабенько шевелю руками и ногами и думаю - сколько же я смогу проплыть так вот…»
       «И вы точно помните эту мысль?» 
       «Хорошо помню: «… сколько же я смогу, скоро же я утону…»  и тут…  я всплыла…»
       «И ни страха, ничего…?»
       «Нет, ни страха, ничего…, только вот эта мысль такая: «… сколько я смогу проплыть? Вот только эта мысль у меня была…»
       «И всё это в толще воды?»
        «Да, в толще воды; я вижу эту мутную воду, глаза открыты, и я шевелю руками и ногами…»
        «А почему Бялый на вас не одел жилет, он ведь знал, что вы плавать не умеете?»
        «Да…, не одел, я бы и сама могла одеть…»
        «Нет, это всегда мужчина должен проверять, тот, кто управляет транспортным средством, особенно водным…»
        «Он не был тогда лидером…».  Я прямо возмутился: «Да причём здесь лидерство, это элементарная техника безопасности».  Лидия Васильевна невозмутимо продолжала: «И вот, представляешь, после того, как я вот так подумала («…сколько я ещё буду плыть под водой…») - вдруг я всплываю и передо мной…  лодка. Ну, буквально в нескольких сантиметрах… И ещё…, на воде плавает эта злополучная геологическая карта…».
       «Лодка перевёрнутая?»
       «Она – перевёрнутая и я за неё схватилась и… подумала, что я ведь могла всплыть и под неё и тогда…»
        «Тогда могли головой так торкнуться, что…» 
        «Вот и я подумала, что это бы уже конец был…»
        «Ну, Судьба хранила вас…»
         «Вот, действительно, какой-то сантиметр меня спас».
         «А Бялый где был в это время?»
         «А он всплыл раньше и искал меня… И вот Бялый увидел меня; а у меня кровь текла по лицу (но про это он мне уже позже сказал)»

        А потом меня вытащили на лодку, и мы поехали…, а Таня с рабочим на берегу ждут нас. Мы подъезжаем к ним, а Таня и говорит: «Лидия Васильевна, вы вся в крови». А это я лоб, видимо, поранила при падении, вот кровь и стала заливать лицо. Владимир Ильич заметил эту кровь сразу, когда я только всплыла, но не стал мне тогда говорить об этом, боялся, что я перепугаюсь и «отпущусь» от лодки. А там, действительно, держаться было не за что; у «Казанки» вдоль лодки идёт такой ободочек и он ширины всего несколько сантиметров. Я вот за эту полоску и держалась…».
        «Это вы на «Казанках» сплавлялись в тот полевой сезон?»
        «Да, у нас были «Казанки» с «Вихрями». Вот, у меня на всю жизнь этот эпизод и остался…»
      Меня этот рассказ Лидии Васильевны не «оставлял» ещё долго, я так ясно и образно представлял эту жуткую картину борьбы человека с такой непредсказуемой и коварной стихией воды… Поразил меня, конечно, и Владимир Ильич, точнее, его абсолютно неквалифицированные решения и действия, как начальника отряда. О чём я и сказал Лидии Васильевне в очередной раз: «Раз Бялый был начальником отряда, то именно он и должен был следить за техникой безопасности, в том числе и на воде (грамотно эксплуатировать водные траспортные средства, следить за их состоянием и за тем, чтобы члены отряда обязательно одевали спасательные жилеты, особенно те, кто не умел плавать или делал это очень плохо)». «Нет, Лена такая река, спокойная…» «Лидия Васильевна, разницы нет, спокойная – неспокойная; это - техника безопасности, а она - прежде всего…»  Но Лидия Васильевна только мягко улыбалась на мои доводы: «Ну, вот, мне, видимо, не Судьба от воды умереть… Вот и в 1960 году, когда мы попали в наводнение на реке Уде (Чуне) и тоже едва не разбились…».
       «Лидия Васильевна, а как разрешился вопрос с рацией и револьвером, «утопленными» на Лене?» 
       «Ну, как… Бялого вызвали в Иркутск, чтобы он написал объяснительные и по поводу происшествия с рацией и по поводу нагана; как всё это произошло, почему не нашли рацию и почему невозможно было найти наган… Заключение водолазов, которые искали рацию…  В общем, как он рассказывал, нервов ему помотали достаточно, пока не был подписан акт о списании рации и револьвера.  А ещё, Шамес, тогда главный геолог нашего управления вызвал его на «ковёр» и устроил ему настоящую «распеканцию…
        Жалко было и потерянного времени, сезон полевых работ и так небольшой, а тут эти…  происшествия…»
        «Да, не зря вы говорили, что Бялый не любил полевые работы, отсюда всё и шло…»
        «Не любил…  Вот ещё случай был в полевой сезон (?) года.  Мы на реке Ханде работали в тот сезон. А жена Бялого, Инна Викторовна (биолог), в то время готовила диссертацию; она занималась насекомыми и, в частности, комарами. И она дала ему поручение, чтобы он в поле собирал комаров. И вот он на обнажении сидит и ловит их, этих комаров. Поймает и складывает в специальные полиэтиленовые пакетики, чтобы они (комары) не мялись. Однажды как-то пошёл дождь (а у нас всё было в лодке) и Владимир Ильич и побежал к лодке. Я решила, что он побежал за «тозовкой» (у меня была «тозовка», я тогда взяла её в «поле»), чтобы спрятать её от дождя. А оказалось, что он сбегал, «схватил» своих комаров и вернулся, а про «тозовку» и забыл… Я уже сама побежала потом за ней.  Вот так...  Так что он с удовольствием занимался этими комарами, а колотить фауну был не очень-то охоч…  Да, он и не скрывал, что не любил полевые работы…»



«И, видимо, решила продолжить тему «воды»: «…один раз мы плыли… Есть такая деревня Баер, на Чуне (Уде), татарская деревня. И мы в наводнение переплывали эту реку на деревянной лодке, оборудованной вёслами и с ещё одним веслом на корме. Поплыли мы на обнажение (баерское обнажение), а обнажение оказалось всё в воде.  И вот нас понесло… И это уже не русло реки (русло осталось там), а мы по «плоскости» плывём… Деревья, бани, такая терраса пойменная… «Это так сильно затопило?»  «Да, очень сильное было наводнение… Так вот, проплываем мы между каких-то деревьев и смотрим, что нас несёт прямо на какой-то сруб… Течение - прямо сумасшедшее… На лодке на кормовом весле сидел Бялый, а на вёслах был Толя Василевский. И Толя гребёт что есть силы, а Бялый отгребается. И мы видим, что сруб этот всё ближе и ближе…  и прямо на «таком» вот расстоянии от этого сруба мы прошли…»
         «Лидия Васильевна, а вот этот Толя, который выгрёбал на вёслах, он – рабочий был или геолог?»
         «Он был техник, техник-чертёжник и работал он в то время у Юрия Николаевича Занина в геологосъёмочной экспедиции. Это был такой чертёжник, прямо от Бога, а какой у него был каллиграфический почерк красивый… Это ведь он сделал такую изящную этикетку к сборнику стихов А.П.Быстрова...  А ещё у него было отчество такое интересное - Францевич…»
 

               Фотография этикетки к рукописному сборнику стихов
                А.П.Быстрова; выполнил Анатолий Василевский.

                Фото Н.В.Скуратова




        Отчёт. Занин Ю.Н., Василевский А.Ф.  Ордовик средней части Лено-Киренского междуречья. Иркутск, 1962г.
       «Лидия Васильевна, вот вы говорили, что Толя Василевский был простым техником-чертёжником… Тем не менее, Юрий Николаевич Занин включил его, как одного из авторов, в отчёт…»
       «Ну, потому, что он материал то обрабатывал, он же графическую часть обрабатывал…

           (ЭТОТ ОТРЫВОК ВСТАВИТЬ В РАССКАЗ О ПОЛЕ 1960-го ГОДА)


     «Варвара Александровна Востокова преподавала мне гастропод во время моей стажировки. Их она знала прекрасно и рассказывала о них очень доходчиво и понятно. Да и как человек она была очень хороший. Помню, однажды, во время моей очередной командировки, она взяла меня за руку и привела в больницу». «Почему, Лидия Васильевна?»  «А потому, что у меня сильно болела голова и болела настолько, что я даже смотреть не могла, глаза не могла поднять и меня тошнило от этого даже. Тошнило от езды в трамвае; я далеко жила, в гостинице «Южной», ехать надо было через весь Ленинград; я вижу, как люди едут в трамвае и мне их жалко, а меня тошнит и вот проеду две-три остановки и мне становится плохо, я выхожу и иду пешком одну остановку, потом снова сажусь…»  «Так это может мигрень у вас была?»   «Нет, это у меня были нервы, истощение нервной системы. И вот Варвара Александровна привела меня в больницу; на Васильевском острове была какая-то небольшая поликлиника с дежурным врачом для таких вот «бездомных», как я. Она меня туда, не помню, записала – не записала, ну, в общем, затолкнула туда, в кабинет в этот.  Я села, за столом сидит пожилая женщина - врач, еврейка и спрашивает: «Ну, что, на что жалуетесь?» И я… заплакала, я подумала, что мне через неделю лететь на самолёте, я же на такси не доеду до аэропорта, ведь если я в трамвае не могу и двух остановок проехать – приходится выходить, как же я поеду? Я даже, когда здоровая была – не могла долго ехать…»   Она как стукнет кулаком по столу: «Прекрати сейчас же!»  Потом «послушала» меня, пальцы проверила, давление смерила, задала какие-то вопросы и выписала таблетки по Бехтереву (это «нервные» таблетки, такие кругленькие шарики, сиренево-фиолетовые в стеклянной бутылочке) и ещё - по-моему, поливитамины, причём поливитамины, приготовленные в аптеке.  И я стала принимать эти лекарства. И через 4 или 5 дней у меня всё прошло -  перестала болеть голова и перестало тошнить. Я до сих пор так благодарна и этой женщине - врачу и Варваре Александровне.
     Позже, когда я приезжала в Ленинград, в основном на палеонтологические сессии, то   часто заходила к ней; к тому же нередко я привозила и гастропод на определение».  «Ей интересна была именно Сибирская платформа, гастроподы Сибири?»  «Ну, дело не в том, что интересно - не интересно, раз она - специалист по гастроподам и, тем более, по ордовикским, что же, она, она всегда с удовольствием посмотрит».

        «Лидия Васильевна, а вот когда вы приезжали в Ленинград и привозили с собой различную фауну и показывали специалистам, то потом вы оставляли эту фауну у них или всё-таки увозили обратно, ну, кроме, трилобитов, конечно?»
        «Чаще всего оставляла, хотя потом и жалела об этом, очень уж некрасиво и непорядочно поступали иногда со мной, но что ещё хуже - с привозимой на определение палеонтологической   коллекцией.
        У меня была большая коллекция пелеципод, собранная в полевые сезоны совместно с другой фауной.  И во время одной из моих командировок в Москву я привезла всех этих пелеципод и отдала их на изучение и обработку одному мужчине (?), «пелециподчику». А он через какое-то время неожиданно уволился, и вся моя коллекция пелеципод пропала…»
        «А вы не помните как его звали… И какое это было учреждение, наверное, Палеонтологический институт АН СССР?»
        «Фамилию не помню… А было это…, нет, не в ПИНе, а в каком-то маленьком институте;  я, помню, что ездила на окраину Москвы и по «колдобинам» добиралась до него…»
        «Л.В., а, пелециподы, они из разных коллекций у вас были?»
        «Да, из разных коллекций…, со всего ордовика…»
        «И все они так и пропали?
        «Все и пропали…   

        Особенно жалко мне было коллекции строматопор**********. У меня была большая коллекция строматопор, видимо, верхнеордовикских, 
найденных геологами-съёмщиками» в 1959 году.
         «А они где были найдены?» 
         «Есть такая речка Катарма, левый приток Уды (Чуны) и недалеко от неё деревня Киевская (возможно, что сейчас её уже и нет, столько сёл и деревень за последние десятилетия прекратили существование), это от посёлка Алзамай в сторону реки Чуны. Алзамай то ближе к реке Бирюсе, а там дорога на реку Уду (Чуну) и там деревня Киевская и вот там, далековато, правда, от этой деревни (по утверждениям работавших там геологов), и были найдены эти строматопоры. На этой площади партия Марии Флегонтовны Каршиной* и проводила геолого-съёмочные работы. Там не обнажение, там была канава, геологи прокопали канаву, задокументировали породы и собрали два небольших мешка этих строматопор».               
      «Л.В., а вы с Каршиной, наверное, тогда познакомились, когда они (геологи её партии) вам коллекцию строматопор принесли?»
      «Почему познакомились, я и раньше её знала, она работала в Геологосъёмочной экспедиции, занималась 200-тысячной съёмкой. У неё лист* был как раз вот там, где эти строматопоры были найдены. И вот коллекцию этих строматопор они и привезли мне и дали на определение…»
       «Так она знала, что вы занимаетесь нижним палеозом?» 
       «Конечно, я ведь одна была палеонтолог (палеозойщик) и все фоссилии* сдавались в нашу партию».
        «Л.В., а вот у вас в отчёте указано, что это коллекция М.Ф.Каршиной, значит ли это, что у неё многочисленная и разнообразная по фауне была коллекция или только вот эта - строматопор?»
        «Нет, только строматопор; они собрали их и это назвали коллекцией, коллекцией под «таким-то» номером из обнажения(?) 5414». «А почему из обнажения, они ведь были выкопаны из канавы?»

         Коррелировать их можно было с Подкаменной Тунгуской, потому что похожие строматопоры были найдены на Подкаменной Тунгуске отрядом Ольги Ивановны Никифоровой; они нашли в осыпи два образца этих 
строматопор, которые не были привязаны к возрасту».
        «И никто не облазил само обнажение, никто не смотрел, где они могли бы находиться?»
        «Этого я не знаю, я только знаю, что это…, ну, в общем, мне сказали, что это осыпь. Там, видимо, коренного*********** не было, там осыпь была. Специалисты там были, очень интересовались этим, но не смогли установить коренное обнажение, коренного они там не нашли, чтобы из него, из коренного, этих строматопор набрать. В общем, я знаю, что из осыпи Подкаменной Тунгуски возраст не определён и это или верхний ордовик или уже силур.
         Точно также и у меня получилось, канаву геологи сделали, а я её не нашла».
         «А совместно со строматопорами была другая фауна или геологи больше ничего не нашли?»
         «Когда они принесли мне её, то казалось (судя по внешнему виду), что коллекция состояла из одних только строматопор. Когда же я приступила к её разбору и очищению собственно строматопор от лишней породы, то обнаружила и несколько экземпляров брахиопод (?), пелеципод и наутилоидей  (наутилоидеи из-за плохого состояния  были определены лишь  до рода - ормоцерас  (Ormoceras). Ещё я нашла несколько остракод, которые В. И. Сониной также были определены лишь до рода - тетраделлидэ (Tetradellidae).  В целом, сохранность всех фаунистических остатков (кроме строматопороидей) была настолько плохая, что определить их видовую принадлежность (и, соответственно, точный возраст вмещающих их песчано-глинистых пород) было практически невозможно…»
          «И вот геологи привезли вам два мешка этих строматопор…»
          «Да…, а осенью 1959 году я их увезла в Ленинград…»
          «Вы эти два ящика с собой везли?» 
          «Нет, почтой.  Я и туда, и обратно всё почтой отправляла. Это были два, таких, достаточно приличных посылочных ящика. И там, в Ленинграде, я отдала этих строматопор на определение такой Флеровой Наталье Андреевне, как оказалось, очень легкомысленной женщине; она работала в то время в ВНИГРИ и занималась как раз строматопорами, в том числе и из отложений некоторых районов Сибирской платформы. Я ей привезла два ящика этих строматопор, а она мне их не вернула и заключение по ним, можно сказать, что не написала, а так, ориентировочно…, сказала, что эти строматопоры очень близки к роду лабехия (Labechia) и что возраст у них, скорее всего, верхнеордовикский или нижнесилурийский…»       
          «А я думал, что Борис Сергеевич Соколов и строматопороидеями занимался …» 
         «Нет, ему они не были нужны». 
          «Лидия Васильевна, а почему вы именно Флеровой отдали на определение этих строматопор, вы ведь её совсем не знали».
          «Да, её я на тот момент совсем не знала, но я была немного знакома с Василием Ивановичем Яворским, профессором, доктором геолого-минералогических наук, крупнейшим знатоком палеозойских строматопороидей. Я думала, что он мне сделает определения и напишет заключение по «моим» строматопорам. Но он объяснил мне, что уже не занимается этим.  Он был уже старый-старый, он не «слышал», он не работал, и приезжал во ВСЕГЕИ просто так вот, побеседовать… И вот он и порекомендовал мне отдать строматопор на определение этой Флеровой.
         Но (как оказалось), в настоящем учёном дух поиска живёт, пока жив сам учёный… Дело в том, что небольшую часть «моих» строматопор Василий Иванович всё же взял, пообещав, если будут время и силы, посмотреть их».
         «И он прислал вам заключение по этим образцам?» 
         «Нет, он ничего не присылал, просто, когда в очередной раз мы встретились с ним во ВСЕГЕИ, он и сказал мне, что «мои» экземпляры строматопор относятся к роду беатрисия (Beatricia). Но про их геологический возраст даже он не мог сказать, что это - верхний ордовик или уже силур. И хотя на тот момент в отчёте, защищённом нами, эти строматопоры уже фигурировали как лабехия, я посчитала, что определения такого учёного, как Яворский, больше соответствуют действительности и изменила род лабехия на род беатрисия».
         «А Яворский только до рода определил этих строматопор?»
         «Нет, он дал и видовые определения. Все переданные ему остатки строматопор относились к трём видам, причём, автором, впервые описавшим все эти виды, был сам Василий Иванович Яворский».

  (почему по этим трём видам определённых строматопор нельзя дать точную привязку?) Видимо, это были «проходные» виды, имеющие достаточно большое вертикальное распространение…

         «Л.В., а почему Флерова так небрежно отнеслась к вашей просьбе и к вашей коллекции? Ведь она могла досконально изучить этих строматопор, выявить их популяционную, возрастную, индивидуальную изменчивость, да мало ли ещё что можно было обнаружить, исследуя столько экземпляров…  Неужели ей это было не интересно?»
         «Ну, я думаю, что этот район (где были найдены эти строматопоры) её не интересовал; она в этом районе не работала, материалов из этого района у неё не было и «привязаться» ей не к чему было. Просто, не заинтересовало это её…»
         «Так вам надо было дать ей на определение хотя бы пол-ящика этих строматопор и всё, пусть определяла бы…»
         «Да, вот…  сдуру отдала всё…
         У меня, правда, оставалась одна строматопорина, такая была одна…, хорошая, закруглённая… и фотография её есть у меня в отчёте за 1960 год.

 

Фотография строматопороидеи беатрисия из отчёта Л.В.Огиенко и Г.Р.Колосницыной за 1960 год.
                Фотография Л.В.Огиенко



          Как-то я показала её Бялому и через некоторое время эта строматопора исчезла».
         «Исчезла фотография этой строматопоры?»
         «Нет, сам образец».
         «Неужели Бялый?» 
         «А кто же?»
         «И зачем ему этот образец нужен был?»
         «К коллекции…»
         «К какой коллекции?»
         «Ну, понравился ему этот образец, он же занимался цефалоподами».
         «Мог бы попросить его у вас в конце-то концов…»
         «А он знал, что я не дам, как он мог попросить, это для меня единственный образец остался; все два ящика я в Ленинград увезла, а этот образец остался».
         «Лидия Васильевна, а образец этой строматопоры у вас где находился?»
          «А в шкафу, который стоял между этажами; там такие большие шкафы
стояли и они закрывались на небольшой замок. Я его вытащила, этот образец и кому-то показывала; зачем-то я его вытащила… и так он у меня и оставался на столе и там и лежал. И вдруг он исчез…». 
         «Бялый, конечно, её похитил… Потому что он у меня взял её, а потом говорит: «…я не помню, не знаю где она, не помню…, не знаю…»
        «Лидия Васильевна, а может Флерова -  которой вы отдали этих строматопор - описала их и опубликовала данные по ним, может быть 
стоит просмотреть литературу по строматопорам, особенно работы  последних двух десятилетий?» 
         «Не знаю, больше я её не встречала…»
         «А как часто находили строматопор на Сибирской платформе?»
         «Ну, вот у нас, как я уже отмечала, известны всего две точки, где они были найдены: это вот река Подкаменная Тунгуска с неизвестной привязкой их и Нижнеудинский район, речка Катарма, у Алзамая».
         «А геологи, которые нашли строматопор, вам с привязкой принесли их, с обозначением?» 
        «Обозначение одно было - деревня Киевская и канава… Вот это у меня осталось недоделанным»: -  грустно сокрушалась   Лидия Васильевна.
         «А вы с кем были в тот полевой сезон, когда разыскивали эту канаву недалеко от деревни Киевской?» 
        «Мы были тогда там с Владимиром Ильичом (Бялым) и Юрием 
Николаевичем  (Заниным). Канава эта (из которой были извлечены строматопоры) была не близко от деревни, там (по сообщению копавших её геологов) вообще никакой деревни близко не было. Мы поискали, поискали, но так не нашли. Вернее - канаву то мы нашли, но это, видимо, была не та канава…
      Это - самое «уязвимое» место, в котором я не разобралась… Хотя мы везде и указали, что это низы братской свиты, кто его знает - низы это или не низы и братская это или не братская свита… Может это уже силур… Как Каршина датировала эти отложения - так мы и оставили; у нас материалов дополнительных не было…» 

      «А как другие сотрудники Палеонтологической лаборатории, они так же интересно рассказывали про свои группы фауны?»  «Да, нет, к, сожалению, не все. Тот же Захар Григорьевич Балашов скупо, очень скупо рассказывал мне о своих цефалоподах, так, что я почти ничего не запомнила. И жена его – Евросиния Антоновна Балашова – то же скупо и неинтересно описывала класс трилобитов, хотя трилобиты, по-моему, одна из самых замечательных фаунистических групп палеозоя.  Вот и книга её: «Трилобиты среднего и верхнего ордовика и нижнего силура Восточного Таймыра», вышедшая из печати в 1960 году, написана так же скупо.
      Там же, в Палеонтологической лаборатории я познакомилась и с Раисой Степановной Елтышевой, специалистом по ископаемым криноидеям (морским лилиям) палеозоя. Она и консультировала меня по этой группе фауны, но надо сказать, тоже очень и очень скупо. Я её, видимо, не заинтересовала, так как   сказала, что у нас ископаемых иглокожих нет, поэтому и общение наше было непродолжительным. Помню, что она показывала мне лотки с криноидеями, видимо, учебные. Она, в общем-то – преподаватель; они ведь все там преподавали. И даже на память подарила мне какие-то «осадки» с члениками ископаемых морских лилий; видимо, думала, что если я найду что-либо подобное –  то, чтобы имела представление…»
         (ФОТОГРАФИЯ ЭТОГО ОБРАЗЦА. Взять на работе у Л.В.)
        «А она с кем сидела в лаборатории, в какой комнате?»  «Где-то она в каком-то помещении сидела, но не в комнатах, ни у Быстрова, ни у Балашовых. Да, она отдельно от всех сидела, в коридорчике, там у неё небольшое местечко было, закуток такой…»


     «Лидия Васильевна, а самое первое ваше место работы – это Геологическое управление, правильно? А где оно находилось в начале пятидесятых годов, на какой улице нашего города?»  «Да, с 1951 и до 1957 года я проработала в Иркутском Геологическом управлении. А располагалось оно тогда в здании, находящемся на пересечении улиц  Красной Звезды (в 1965 году её переименовали в Сухэ-Батора) и Карла Маркса. Мы сидели в музее Геологического управления, который располагался на первом этаже  здания, там,  где сейчас  находится  ювелирный  магазин «Алмаз». Это всё тогда был музей и выход был на улицу Карла Маркса, а вот адрес почему-то – улица Красной Звезды,  дом 13.  Именно на этот адрес нам и отправляли всю корреспонденцию, а иногда  и посылки с фауной  из геологических партий ».
       «А с 1957 года вы в каком учреждении работали?»  «А в КТЭ (Комплексная Тематическая Экспедиция), которая располагалась тогда по адресу: улица Киевская 7 (здание находилось, да и сейчас находится, на пересечении улицы Киевской и переулка Пионерского). Здание такое солидное, пятиэтажное; мы сидели в 12-ой комнате, на третьем этаже».
      «Вот ты, Коля, спрашивал, когда у меня появилась идея создания лаборатории по изучению фауны нижнего палеозоя? Вот именно с образованием   КТЭ постепенно и оформилась идея организации лаборатории по изучению разных групп фауны нижнего палеозоя, о которой мечтал и которую хотел организовать ещё Василий Дмитриевич Принада. До образования КТЭ я была в единственном числе. А с образованием КТЭ была организована и палеонтологическая группа, правда, небольшая, состоящая всего из трёх человек: меня, Димы Ермолаева и Войлошникова. Точнее – вначале пришёл Войлошников, потом пришёл Дима, а потом пришла и я (как раз я приехала с «поля», с реки Витим).
     Но втроём мы работали недолго, и скоро наша группа насчитывала уже семь человек. Когда нас было трое, то мы так и назывались - палеонтологическая группа, когда же нас стало семь человек - то это была уже 
палеонтологическая партия».
      «Лидия Васильевна, а расскажите об этих ваших первых коллегах…».  «Ну, о Диме я немного рассказывала; он был моложе меня на три года и вот именно к нему и перешли все материалы Василия Дмитриевича Принады по юрской флоре нашего региона, а материалы были совсем не маленькие; Принада достаточно долго занимался флорой мезозоя и нашего региона и соседних, но опубликовал немного из того, что намечал. (Это после Нади Баранчуговой к нему перешли все материалы? В справочнике1968года отмечено, что он занимается юрской флорой с 1954 года в Иркутском геологическом управлении). Он потому и хотел подготовить специалиста по юрской флоре, что уже не справлялся один; а, возможно, и подумывал о переезде обратно в Ленинград. В общем, материала у Димы, материала готового, собранного - было достаточно и когда он выезжал в «поле», то мог позволить себе побездельничать и «поболтаться» по пивнушкам  (наверное, и это сыграло свою роль в том, что он стал  пить). Да, Дима здОрово пил, но он никогда не был пьяным на работе и никогда не был на работе с «похмелья». На работу он приходил всегда как «огурчик». Он дома проспится, придёт в себя, на работу не ходит несколько дней…
      У него была жена, Юля, из под Ленинграда, студентка; училась она в Ленинграде. А ещё раньше он говорил, что жену себе будет искать где-нибудь в столичных городах – Москве или Ленинграде. И вот он привёз эту Юлю и они пожили  немножко (сейчас даже и не вспомню – сколько) и разошлись. И после этого он женился на женщине старше себя на много лет и с двумя детьми…»  «Из Иркутска?»  «Ага…, и всё равно пил, хоть даже и на порядочной женщине женился.  И умер от цирроза печени… Вот так вот…»  «А он защитился, Лидия Васильевна?»  «Нет…»  «Жалко, такое «богатое» наследство ему от Василия Дмитриевича Принады досталось… «Не в коня корм», видимо, оказался…»  «В общем-то, он умница был…, пил вот только…»  «Да, кстати, вот одна историйка, связанная с ним; я только не помню – он её рассказывал сам  или  Юля - жена его первая. В общем, они с этой Юлей, студенткой из Ленинграда,  в очередной раз поссорились. Поссорились они и потом помирились;  помирились и решили чай попить. И вот он взял чайник, налил кипяток и туда насыпал чаю (заварки), а она говорит: «Широко живёшь!». И снова поссорились. И у нас с тех пор стала крылатой эта фраза – «широко живёшь…»
     «В справочнике «Палеонтологи Советского Союза» от 1968 года отмечено, что Ермолаев Дмитрий Иванович работает в Иркутском геологическом управлении и с 1954 года и занимается изучением ранне- и среднеюрских растений Иркутского амфитеатра».
          Войлошников. Он мне не понравился.  Он был моложе Димы Ермолаева; в 1957 году он окончил институт, значит, ему было года 23… Он – такой, мечтатель, неплохой, но с завихрениями. Он был такой… «современный» очень. Он, например, так, приходил на работу и говорил: «Ну, вот, сегодня я, пожалуй, поопределяю…».
        «А он что определял, на какой группе то «сидел»?»
        «Он «сидел» на брахиоподах».

      «А вот в это здание на Декабрьских Событий 29 (ВостСибНИИГГиМС), в котором сейчас располагается кабинет макрофауны, ваша группа  когда переехала и как это произошло?» «Наш переход в ВостСибНИИГГиМС произошёл ещё в 1973 году, но как нам и обещали, сидеть мы продолжали в этом же здании, на Киевской 7. В 1974 году большинство сотрудников института перебрались в новое, недавно отстроенное здание на улице Декабрьских Событий 29.  Нас же с  улицы Киевской  отправили на Чайковского 5, где раньше геофизики сидели. Кроме нашей группы на Чайковского отправили ещё  несколько партий, в том числе и палеонтологов и группу А.И.Скрипина (металлогенисты) и группу Е.И.Тищенко (золотари). Большую группу палинологов, человек двенадцать,  переселили в предместье Рабочее, на территорию неработающего православного храма, называемого в простонародье «Белая  церковь». Группу  Е.И.Тищенко, потом, правда, перевели на Сухэ-Батора 13, а группу А.И.Скрипина сюда «пристроили», в институт. И нас тоже в это же время  (весной 1975 года)  перевели в институт, включив в отдел региональной геологии; на пятом этаже дали одну комнату на «докембристов» (руководитель – Татьяна Александровна Дольник)  и на нас. Было очень тесно, столы стояли впритирку друг к другу, работать было очень сложно. Хорошо, что уже летом, после полевого сезона Татьяне Александровне и её группе выделили отдельный кабинет и они перебрались туда. Мы же около трёх лет продолжали работать в этом кабинете. Но, поскольку на пятом этаже работали химики института, а мы занимали комнату, предназначенную именно для химических работ, то нас просто не могли «не выселить» и вот в 1978 году нашей группе и выделили на четвёртом этаже этот кабинет - 420-й, в котором мы и работаем».

     «Лидия Васильевна, а как получилось, что из многих фаунистических групп нижнего палеозоя, с которыми вас знакомили в Ленинграде и знакомили такие крупные специалисты, вы выбрали именно трилобитов? И любите эту группу и остались «верны» ей, хотя многие палеонтологи легко и не по одному разу меняют свои фаунистические пристрастия и, соответственно, и группы фауны. И ещё, если Балашова, как вы отмечали, очень скупо рассказывала вам про трилобитов, то кого вы, в таком случае, считаете своим  «палеонтологическим  учителем»?»
      «Да, действительно, трилобитов я полюбила и до сих пор люблю. А произошло это ещё до моей стажировки в Ленинград, за несколько месяцев до неё. Была ранняя осень 1951 года и с полевых работ, с рек Мая и Амга, возвращалась Нина Евгеньевна Чернышова со своим отрядом и остановилась в Иркутске. Нина Евгеньевна - сотрудник  ВСЕГЕИ,  кандидат геолого-минералогических наук, специалист по трилобитам нижнего палеозоя. По делам своего отряда  она была и в нашем геологическом управлении и у нас в музее, где и произошло наше знакомство. И она показала мне результаты своего полевого сезона – коллекцию собранных трилобитов.  И чем-то они подкупили меня…,  я сразу же к ним и привязалась».  «А чем они подкупили вас, Лидия Васильевна?»  «Ну, во-первых, потому, что ещё никакой фауны не было у нас, коллекции  ещё никакой не было, а тут она показала мне ископаемую фауну и я впервые увидела трилобитов. Вот этой редкостью, первыми впечатлениями, видимо, они и подкупили… И, второе – она так интересно рассказывала о них, что прямо любовь какую-то привила к ним и не полюбить их я просто не могла». «Это ордовикские были трилобиты?»  «Нет,  кембрийские,  она кембрием занималась.  И вот её - то я и считаю своей  «палеонтологической матерью», так как с этого времени я определилась и в выборе своего наставника и, конечно, в выборе «своей»  фаунистической группы».  «Вы, видимо, с ней потом много раз встречались, и во ВСЕГЕИ и, наверное, и  в «полях». «Вот в «полях» мы с ней не встречались, а в Ленинграде, конечно, много, много раз мы встречались. И второй раз это произошло уже через несколько месяцев, зимой 1951 года, когда я стажировалась в Ленинграде,  в том числе и во ВСЕГЕИ. Я помню, как она меня так, по-хорошему, опекала, когда я приходила к ним в институт. Правда, опекала она меня, скорее, как молодого  специалиста по фауне нижнего палеозоя Сибирской платформы, нежели, чем молодого «трилобитчика». Она как-то не видела» во мне, почему-то, «трилобитчика», может просто присматривалась или манера у неё такая была по отношению к молодым специалистам.
      Во ВСЕГЕИ я консультировалась у Ольги Ивановны Никифоровой, кандидата геолого-минералогических наук, и Ольги Николаевны Андреевой. Они обе - «брахиоподчицы»; Ольга Ивановна – специалист по брахиоподам силура и, в меньшей степени, верхнего палеозоя, а Ольга Николаевна занималась брахиоподами ордовика и, отчасти, кембрия. Их работа во многом была связана с нижним палеозоем Сибирской платформы, и особенно интересовал их ордовик и силур. Они провели уже несколько специальных палеонтолого-стратиграфических исследований на Сибирской платформе и, кроме своего, обрабатывали многочисленный материал, собранный разными геологическими учреждениями, работавшими во всех районах Сибирской платформы, где были распространены ордовикские и силурийские отложения. Позднее они даже написали большую сводную монографическую работу (на тот момент – первую работу такого рода по Сибирской платформе), где и обобщили все данные их многолетней работы по Сибирской платформе. Работа эта: «Стратиграфия ордовика и силура Сибирской платформы и её палеонтологическое обоснование» (брахиоподы), Ленинград, 1961 г. На основе материалов этой работы Ольга Ивановна (Никифорова) даже защитила докторскую диссертацию; Ольга Николаевна (Андреева), почему-то, не защищалась, хотя материала было более чем достаточно…, и какого материала…  И вот после этой защиты Ольги Ивановны между ними как будто «кошка пробежала» и они стали очень прохладно относиться друг к другу. Ольга Николаевна так и осталась не остепенённой и всю жизнь проработала во ВСЕГЕИ научным сотрудником (хотя один раз я её видела с томиком В.И.Ленина, видимо, она готовилась сдавать кандидатский минимум по философии, но… что-то не получилось у неё всё-таки…).  Я с ней часто потом консультировалась, особенно, когда работала над своей диссертацией (я ведь взяла в работу ордовик, а Андреева была специалистом именно по ордовику и что самое ценное – она прекрасно знала и брахиопод и стратиграфию Сибирской платформы). Нередко я ей привозила «посмотреть» коллекции брахиопод, в определении которых мы часто сомневались из-за своей недостаточной квалификации.
      Да, тогда же, во время моей первой стажировки 1951- 52 года, Ольга Ивановна (Никифорова) дала мне лоток с брахиоподами силурийскими из Подолии (у неё были оттуда сборы) и сказала мне, чтобы я «разбила» этих брахиопод по видам…»  «…то есть, вот так, чисто «мордально» вы должны были их «разнести»?»  «Да…, ну, в общем, я там «разбила» их, и она мне сделала ряд замечаний, что-то там я неправильно определила…»  «Но, главное – вы ведь выдержали экзамен?»  «Да, но замечания я получила… А в общем, она оказалась очень приятной женщиной, душевной… Мне запомнился её пробор волос, такой прямой, тёмный, классический…»
      Уже много позже Ольга Николаевна (Андреева) написала на мою диссертационную работу отзыв, прекрасный отзыв. Нет, у меня много было отзывов (более 30) и все хорошие отзывы были, но учёные, как правило, писали…  «пышные» отзывы. Вот Ольга Ивановна (Никифорова) написала тоже, она «широко» написала, но всё общими фразами. А Ольга Николаевна (Андреева) она так конкретно написала свой отзыв. Она ведь работала в тех же местах, где и я, поэтому и отзыв получился такой, очень фактический и детальный… Это был такой, нестандартный, «живой» отзыв и мне… запомнился…».
     Я привожу дословный текст этого отзыва О.Н.Андреевой, который по моей просьбе мне показала Лидия Васильевна и который я, с её разрешения, скопировал:
                «Отзыв                О.Н.Андреева
         На автореферат

       Л.В.Огиенко в течение 20 лет работала на территории Иркутского амфитеатра, где развиты мощные толщи терригенно-карбонатных отложений, долгое время считавшихся немыми. Ввиду почти сплошной залесённости района коренные породы вскрыты здесь очень плохо и отдельные участки разреза различаются и увязываются между собой с большим трудом. Это всегда приводило к необоснованному выделению большого количества свит, горизонтов и слоёв чисто локального значения, которые исчезали из геологической практики также быстро, как и возникали.
      Детальные и целеустремлённые работы, проводимые Л.В.Огиенко, позволили впервые для данного района обнаружить в этих отложениях значительные и очень своеобразные комплексы фауны, распространённые почти по всей изученной территории. Ей удалось также выявить стратиграфическое значение этих комплексов и установить 6 биостратиграфических зон.  Возможно, что не всё в приведённой ею биостратиграфической схеме безупречно (нижняя зона, например, объединяет, скорее всего, разновозрастные группы), но несомненно, что эта схема, отражающая действительное чередование комплексов фауны по разрезу, поможет более точно и обоснованно коррелировать нижнеордовикские отложения при крупномасштабных съёмках.
      За время своих работ Л.В.Огиенко обнаружила большой интерес к делу и хорошее знание стратиграфии кембрия - ордовика изучавшегося ею района и той группы фауны, которой она непосредственно занимается, ввиду чего заслуживает звания кандидата геолого-минералогических наук.

                19/II – 79г.   О.Н.Андреева – ст.н.сотр. ВСЕГЕИ»
      
      «Да, вот ещё что, раз уж мы затронули тему отзывов на мою работу. Мне же отзыв сам академик Дмитрий Васильевич Наливкин написал. И что меня поразило, он таким…  простым языком написал; впечатление, кто не знает, так посмотрит и подумает, что какой-то малограмотный старик писал… и… корявым почерком. И вот на таком небольшом листочке он прислал этот отзыв. Когда я защищалась – его отзыв (оригинал) вошёл в подшивку, а я переписала от руки его отзыв. И вот так этот отзыв и сохранился у меня». Я попросил Лидию Васильевну, если ей не сложно – принести этот отзыв на работу. Уже на следующий день я читал и сам отзыв, и письмо, написанное Лидии Васильевне


 
 

Письмо академика Д.В.Наливкина

                Фото Н.В.Скуратова


 академиком Наливкиным, учёным, по книгам которого учились тысячи геологов, стратиграфов и палеонтологов Советского Союза; его двухтомник «Учение о фациях» был среди книг нашего кабинета, и я не раз пролистывал эти два солидных тома. Привожу дословно текст отзыва академика Наливкина:

    «Отзыв Д.В.Наливкина

      Диссертация производит очень хорошее впечатление и заслуживает положительной оценки.
      Основной недостаток - это то, что диссертант затратил на диссертацию 17 лет, а полагается не более 4 лет. Поэтому он задержал докторскую диссертацию совершенно напрасно. Фактического материала в диссертации вполне достаточно для докторской, но не хватает обобщений. Считаю, что года через 2-3 можно было бы защищать докторскую диссертацию. Боюсь только как бы Л.В.Огиенко не испугалась этого. Моя практика с первыми женщинами-геологами показала, что это вполне возможно.
      Можно высказать пожелание о некотором увеличении биологии. Прошу Л.В.О. сообщить мне, что ели трилобиты и кто их ел. Думаю, что услышать об этом полезно и учёному совету. Вопрос достаточно сложный.
      К автореферату приложена хорошая и важная таблица корреляции. Жалко только, что диссертант пожалел вторую таблицу с корреляцией более удалённых областей. Судя по тексту материал у неё есть.
      Диссертация с избытком отвечает всем требованиям. Считаю Л.В.Огиенко достойной присуждения учёной степени кандидата геолого-минералогических наук.
       Академик Д.В.Наливкин
       29.1.79»

      «И когда вы сами, самостоятельно «добыли» своих первых трилобитов?»  «А уже на следующий год; в 1952 году мы были в «поле» и отрабатывали обнажение, представленное литвинцевской свитой (нижний–средний кембрий) с кембрийской фауной и собрали небольшую коллекцию трилобитов, в том числе образцы с проазафискусами  и  псевдотерасписами.
 (ФОТОГРАФИИ ЭТИХ ТРИЛОБИТОВ)
       Тогда же и случай один произошёл, который вот до сих пор забыть не могу. У меня в тот полевой сезон был в качестве рабочего один студент из Киева - Петя.  И вот после окончания сезона, когда оставалось немного
 свободного времени перед отправкой домой, я поручила  Пете разобрать эту коллекцию трилобитов, переписать этикетки к ним, в общем, как следует   подготовить её  к предстоящему перелёту.  А он - когда успел, даже и не знаю - взял иголку и начал ковырять трилобитов; так одного хорошего трилобита он мне испортил так, что до сих пор жалко. Он так исколупал иголкой этот образец, что тот потерял свою ценность, можно сказать, что этот образец пропал; я знала, конечно, что это проазафискус, но сфотографировать хорошо 
его уже нельзя было.  Вот так вот, вот какая фантазия была у этого студента».
     Я, пусть и с большими перерывами, иногда, и в несколько дней, продолжал   методично, настойчиво и неторопливо расспрашивать Лидию Васильевну о тех её периодах жизни, которые были посвящены палеонтологии.
        «Лидия Васильевна»: - я задал свой очередной вопрос, - «видимо, Нина Евгеньевна Чернышова подтолкнула вас к работе над вашей диссертацией, такой неординарной и во многом новаторской?»
        «Вот тут ты не прав, я хотя и считала её своей «палеонтологической» матерью, но, конечно, не настолько я её «привязывала» к себе, да и не видно было, что она меня уважает как специалиста, ценит, что ли…  Во всяком случае, такой был разговор, а её фраза: «Почему вы не пишете диссертацию, стимула нет?» Вот так она мне сказала: «…стимула нет?», сказала так незаинтересованно, что, вот, сколько лет прошло, а я до сих пор помню эти её слова; хотя я всегда считала и продолжаю считать её своей «трилобитовой» матерью. Но, тем не менее, она вот так ко мне отнеслась, а я никак не прореагировала».
         «Кто же в таком случае, стал «крёстным отцом» вашей диссертации?» 
         «А Спижарский, Тихон Николаевич, доктор геолого-минералогических наук, весьма уважаемый и очень авторитетный учёный, тоже ленинградец. Он занимался общей геологией и в основном составлял карты (занимался картосоставительскими работами). Ещё он читал лекции по новой геологии, про морские и про океанические хребты (и как они прослеживаются в Атлантическом океане). Это была одна из его любительских тем; когда у него появлялись какие-то новые материалы - он их разрабатывал и развивал.
      В 1969 году Спижарский был в Иркутске; он приезжал консультировать геологов и одновременно читал курс лекций по новостям геологии. И вот однажды он пришёл ко мне на работу, в КТЭ и говорит: «Что вы «сидите» и ничего не делаете, давайте пишите и защищайте диссертацию. Другие защищают по мизерным материалам, а у вас столько материала, что по кембрию, что по ордовику. Давайте мне вот сейчас заявите, по какой теме вы можете написать диссертацию…»  «Я даже немного опешила от такого его напора, так как всегда знала его как выдержанного, немногословного человека, 
хорошо  знающего себе цену».
        «Он, видимо, имел неплохое представление о вашей работе?»
        «Ну, мы бывали вместе на геологических экскурсиях ещё с 1960-го года и происходило это неоднократно; там мы и познакомились».
        «Это экскурсии на обнажения?»
        «Да, да…»
        «А где это было?»
         «А район Нижнеудинска, Тулуна, Тайшета, Братский профиль…»
         «Это, по-моему, ордовикские обнажения?» 
         «Там очень спорные были вопросы, присутствие или отсутствие среднего ордовика…»
         «И всех участников возили на эти обнажения?»
         «Да…»
         «А на каком транспорте, Лидия Васильевна?» 
«Когда на чём; один раз – на поезде, но чаще всего – на машинах».
          «Вам, видимо, хорошо организовывали эти экскурсии. Это КТЭ всё делало?»
          «Нет, это всё делало Геологическое управление; на экскурсиях был и Арнольд Иоганнович Серд - в то время -  главный геолог управления. 
          А буквально через два года (в 1964 году) я впервые обратилась к Спижарскому официально - чтобы он написал отзыв на нашу с Заниным статью, где мы выделяли новую свиту - бадарановскую. Тем более, что это напрямую касалось тех мест, где проходили геологические экскурсии и тех проблем, которые обсуждались на них.
        Вот так вот, Спижарский прямо и «заставил» меня взяться за эту работу над диссертацией и даже заставил выбрать возраст, которым я буду заниматься 
(кембрий или ордовик). Я, конечно, взяла ордовик, потому, что ордовик в то время был самой острой темой, именно ордовик был на повестке дня, геологи прямо «дрались» из-за него, из-за корреляции… Тема ордовика тогда была очень актуальной и перспективной и много было желающих «перевернуть его с ног на голову.
       Хотя, я считаю, что Спижарский, как руководитель, ничего не сделал для меня. Он только написал … (?). И ордовик ему был совершенно не нужен, он его не «знал», а я писала диссертацию по ордовику».
         «Ну, он вам такой «толчок» дал для этого…»
         «Да, «толчок» дал, очень нужный и своевременный «толчок»; хотя со времени этого «толчка» и прошло десять лет до моей защиты в 1979 году. За это время я два отчёта успела написать. 
         Мне вспомнился ещё один интересный случай из жизни, связанный опять же со Спижарским. А было вот что; когда я была в командировке в Ленинграде, то в числе прочих он пригласил в гости и меня.  Все его гости были уже пожилого возраста, как и он сам. Среди гостей были: Нина Евгеньевна (Чернышова), Нина Васильевна (Покровская) и Нина Петровна (Суворова), все три -  Нины. Их даже называли: «Тринины». Ну, и вот, мы собрались у него, эти «Тринины» и я, ни с того, ни с сего. Они так смотрят на меня, вроде того, что я здесь ни к чему, кто такая. Хотя я уже не девочка была, лет сорок мне было.  И вот сидим мы за столом, обедаем и разговариваем. И одна из Нин говорит (видимо, нужно было какой-то комплимент сделать): «Какие красивые тюльпаны, какие красивые тюльпанчики…». У них на столе стояла ваза с тюльпанами. А Тихон Николаевич и говорит: «Да какие это тюльпаны, это разве тюльпаны. Вот я был в Иркутске, в гостях у одной дамы, вот это тюльпаны были». А Нина Евгеньевна сразу же сообразила, что это он, наверное, был у Валентины Сергеевны (Валентина Сергеевна Малых и Нина Евгеньевна Чернышова вместе учились в Ленинграде, в университете; потом Валентина Сергеевна приехала в Иркутск; но связь они имели, переписка у них была).  Ну, и Нина Евгеньевна сразу же это прикинула (меня она даже и в виду не имела) и спросила: «У Валентины Сергеевны?» А Тихон Николаевич говорит: «Нет, у Лидии Васильевны». И они, эти «Тринины» опять рты
 «поразинули» и, главное – больше разговоров не было;  в общем,  все оказались в неудобном положении после того, как Нина Евгеньевна спросила…»
         «Лидия Васильевна, а что это был за случай с тюльпанами?»
         «А дело было так. Тихон Николаевич был здесь, в Иркутске и это было зимой и… был папин день рождения… День был выходной и Гоша Кузнецов* 
(Гоша - это Георгий Алексеевич Кузнецов, доктор геолого-минералогических наук)  решил  свозить Спижарского  на Байкал, на экскурсию. И они поехали. А ещё раньше я его (Тихона Николаевича) пригласила к нам, но сказала, что у нас будет просто семейный обед.  Приехал он к нам с опозданием, весь такой обмороженный, замёрзший, видимо, машина очень плохо отапливалась. Ну, и вот; а у нас на столе стояли большие-большие тюльпаны и они только 
распустились. Красиво-красиво… (Тогда ещё не было сибирских тюльпанов и это были не наши, а привозные). Ну, вот, он и запомнил эти огромные распустившиеся тюльпаны…
       Мне на день рождения Боря (брат Л.В.) и Владимир Ильич (Бялый) всегда покупали тюльпаны.  Они даже соревновались - кто лучшие купит тюльпаны…»
       «Наверно, тюльпаны - ваши любимые цветы?»
       «Нет, это происходило потому, что тюльпаны - весенние цветы и они -первые, конечно, да и сейчас тоже… У меня много любимых цветов, я все цветы люблю, кроме гвоздик…»
       «А почему гвоздики не любите?»
       «Ну, во-первых, гвоздика, она - революционная, во-вторых - ритуальная…
       И вот нечаянное продолжение этой истории с тюльпанами. Нина Евгеньевна (Чернышова), видимо, рассказала девчонкам (ну, не девчонкам, конечно, потому что для неё то мы все сорокалетние были ещё девчонками) эту историю... А они уже  нафантазировали, что Спижарский неравнодушен ко мне… и они начали «наблюдать»… Помню, однажды у нас было совещание в Алма-Ате. Приехали мы в Алма-Ату на это совещание и… стоим.  Подходит Спижарский и давай всех нас целовать… А потом, эти геологи то и говорят, что раньше, когда тебя не было, Лида…, Спижарский не целовал …
        У Тихона Николаевича жизнь была не простая и даже… трагичная. Супруга его, Нина Константиновна, умерла от рака и под конец жизни он жил совсем один…  Со своей родной сестрой они были в ссоре… Единственная же дочь Тихона Николаевича умерла в 15 лет и больше не было детей…»





                *палинология - раздел ботанической науки; занимается 
изучением пыльцы и спор  флоры  Земного шара (современной и ископаемой).   Сбор и изучение ископаемых пыльцы и спор производится при помощи так называемого спорово-пыльцевого анализа.  Данные этого анализа позволяют палеогеографам реконструировать климат прошлых эпох, палеоботаникам – восстанавливать эволюцию растительного мира, а геологам грамотно строить стратиграфические карты геологических разрезов и производить их корреляцию. 
                ** табуляты -
                *** граптолиты -
                **** межрегиональная корреляция -
               ***** «граптолитовая» шкала -
             ****** внутрирегиональная корреляция -
           ******* опорное обнажение -
         ********стратотипическое обнажение - 
        *********апатокефалюсом - (Apatokehpalus) – род нижнеордовикских трилобитов, имеющий широкое географическое распространение (космополитный род); имеет важное значение для межрегиональной стратиграфической корреляции. Его находки отвечают нижнему тремадоку (нижний ордовик) и позволяют уверенно проводить границу между кембрием и ордовиком. В данном случае речь идёт об одном из новых видов апатокефалюса - Apatokehpalus limpeicus Ogienko, единственный экземпляр которого (один кранидий неполной сохранности) был обнаружен на левом берегу реки Лимпеи, в 4 км ниже устья ручья Сергеева Тала.
      ********** строматопоры -
    ***********  коренное (обнажение) –

                -------------------------------------------

      Моя работа препаратора «древней жизни» (именно так, в шутку, я называл её для себя), преимущественно, однообразная и монотонная, всё же нравилась мне.  Осознание того, что у тебя в руках образец с фауной, возраст которого - почти полмиллиарда лет, уже вызывало некоторый «священный» трепет.
     Частенько, рассматривая образец породы, в котором угадывалось какое-то беспозвоночное, я ощущал даже какой-то «подъём» и лёгкое внутреннее волнение.
     Проколачивая породу с фаунистическими остатками   я очень   скоро выработал для себя (и, конечно, не без Наташиного опыта) определённые и, на мой взгляд, достаточно разумные, приёмы работы.
     Открывая очередной мешочек и извлекая из него каменный материал, переложенный технической ватой, мхом, а то и просто завёрнутый в несколько слоёв бумаги, первое, что я делал – это тщательно осматривал этот образец (часто применяя и лупу) и внимательно знакомился с приложенной к нему этикеткой.  Уже это давало определённую информацию, помогающую правильно сориентироваться при обработке данного образца. Например, если на этикетке стоял кембрийский возраст, то можно было быть уверенным, что обнаружатся трилобиты или (что происходило намного реже) брахиоподы. Иная фауна для кембрия была мало характерна, да и искать её надо было очень целенаправленно, что геологами-съёмщиками почти не практиковалось. И - главное – нужно было знать, что… искать; вполне вероятно, что кому-то из геологов и попадались  какие-либо  необычные  фоссилии,* но они, вероятнее всего, мало их интересовали, так как  не укладывались  в рамки их представлений  о фауне; тем более, что геологам нужна была и не фауна  как таковая, а стратиграфия,  возраст заявленных ими пород.  Хотя Лидия Васильевна утверждала как раз противоположное. По её наблюдениям, геологи-съёмщики, наоборот обращали внимание на всё необычное, на то, «чего не было в природе»; иногда они привозили какие-нибудь образования совершенно не «живых» организмов (неорганику).
       Она даже рассказала по этому поводу один курьёзный случай. «Ещё в пятидесятые годы геологами были найдены в докембрии какие-то бугристые образования». Я переспросил: «Типа биогермов?**»  Лидия Васильевна утвердительно кивнула и продолжала: «Эти геологи обратились даже к Александру Григорьевичу Вологдину, академику, известному специалисту по разным ископаемым проблематикам и он ведь «клюнул» тоже на это.  Вот академик, взрослый человек и он поверил, что это действительно «что-то» докембрийское, какое-то примитивное кишечнополостное животное. И даже какое-то название они дали этому «животному». Я же, когда увидела «это», то просто поразилась, как можно было принять это образование за «живое», когда ясно видно, что это – желваки, точнее – какое-то скручивание пород, такое довольно таки  однообразное скручивание и ничего больше.  А Вологдин об этом написал даже где-то статью».
      «Так что вот, геологи то, наоборот, обращали внимание на всё необычное и часто привозили какие-нибудь образования неорганического происхождения»: - подытожила свой рассказ Лидия Васильевна.
       Как правило, на поверхностях или на сколах принесённых   нам на определение, образцов, всегда что-то обнаруживалось (поэтому они и попадали к нам)  и очень часто это была «органика»*** и, нередко, - даже неплохой сохранности. Но попадались и образцы с различными включениями, напоминающими органические остатки, но при внимательном изучении, таковыми не являющиеся. Но и в этом случае данный образец не выбрасывался, а не спеша и методично проколачивался мной, так как возможность обнаружения в нём какой-либо фауны оставалась.
      Ещё более тщательно я проколачивал образцы, которые содержали явные  фаунистические остатки.  Если каменный образец был достаточно большим, то  я  аккуратно  выколачивал из него этот фаунистический  элемент, причём, с таким количеством  породы, чтобы в дальнейшем его  было  удобно   препарировать. Если таких элементов было несколько – эта процедура повторялась. Оставшаяся порода этого образца  проколачивалась на наличие в ней «возможной», но, скрытой, фауны. Причём, проколотить её желательно было так, чтобы откалывающиеся от образца слойчики породы были параллельны захороненной фауне. Лишь в этом случае была уверенность не пропустить что-то из возможной фауны.
     И иногда это приносило свои результаты, так как при таком детальном  проколачивании  удавалось извлечь фаунистические образцы, которые  имели иногда даже  лучшую сохранность, чем  исходный фрагмент.  Вот почему мы никогда не выбрасывали породу, в которой был заключён образец фауны, а старались её «пробить». 
     После многих часов и дней такой работы появлялся опыт или даже скорее «чутьё» на то, что будут или нет в данном каменном образце фаунистические остатки. И часто – порода «пробивалась», но – чисто формально, так как я уже знал, что данный образец  «пустой» и остатков фауны в нём нет.
      Если же на образце, что называется, «останавливался  взгляд» и тем более, если при его обработке  «попадалась» какая-либо фауна, то образец  проколачивался, как я уже отмечал,  особенно  тщательно. И часто, именно из таких образцов и были выколочены  многие экземпляры ископаемой фауны  хорошей и даже отличной сохранности. Причём, при такой обработке,  могли  быть «выбиты»  экземпляры, относящиеся  к иному фаунистическому типу или классу, чем  выявленные   при первичном обследовании.  К примеру,  присланные нам  на определение  образцы  часто  содержали брахиопод (тип Brachiopoda), но при детальном  проколачивании  образца «выбивались» остракоды (тип Arthropoda – членистоногие), которые из-за своих очень маленьких  (1-2 мм)  размеров,  выколачивались, как правило,  целиком и иногда - в значительном количестве. Такие находки  позволяли делать очень хорошие  палеонтологические  определения и часто – до вида и, соответственно,  «выдавать»  более  точное  стратиграфическое  обоснование.
      После такой обработки (я называл её «первичной процедурой») все выколоченные образцы с фауной укладывались в определённые картонные коробочки и  перекладывались небольшим количеством ваты. Этикетки, как правило, переписывались на другие, которые отражали уже новый, уточнённый состав фауны (если, конечно, таковая присутствовала в образцах).
      Проколотив, таким образом, все образцы из данной партии и переложив выбитые из них фаунистические остатки в коробочки, я приступал к «вторичной процедуре» - а именно - к препарированию, после которой, собственно, на «свет» и появлялись образцы фауны, пригодные  для  определения, а, возможно, и описания и включения в будущем в какую-либо  научную статью или отчёт (если специалист–палеонтолог сочтёт обнаруженный образец достойным этого).   
      Само препарирование – занятие очень ответственное, но и очень… скучное. Над одним образцом можно «промучиться» иногда целый день, а то и больше; многое зависит и от конкретного фаунистического образца, «сидящего» в породе и от качеств самой породы. Хорошо, если образец фауны - с ровной, гладкой текстурой и без выступающих частей, «утопленных» глубоко в породе; 
в этом случае фауна могла  быть отпрепарирована почти идеально, особенно, если  вмещающая   порода - песчаник  или известковистый  алевролит.
       Мне запомнился один ордовикский трилобит, вернее, его головной щит, который я отпрепарировал полностью и с прекрасным качеством. Мы с Наташей разбирали тогда принесённую геологами партию ордовикских образцов из Ангаро-Чунского района, по которым нашим специалистам предстояло сделать уточняющее заключение об их возрасте.  Когда я извлёк из мешочка очередной образец (это оказался большой кусок песчаника с небольшими примесями глинистого материала), то в одном месте заметил что-то, что напоминало кутикулу*** современных насекомых. Но в ордовике 
никаких насекомых ещё  не существовало и практически  вся жизнь на Земле в  тот период  была сосредоточена в многочисленных морях и заливах. Скорее
 всего, это была часть  панциря  какого-то членистоногого; с большой долей вероятности можно было предположить, что это были  остатки трилобита, а с малой - что это остатки какого-то ракообразного, которые,  хоть и в меньшем числе - но встречались нам в ордовикских породах. Я аккуратно выколотил эту обнаруженную «органику», причём, с достаточно большим куском породы и заинтересованный такой необычной находкой, сразу приступил к её препарированию, благо порода, в которой и находился образец – была просто замечательной и легко поддавалась препарировальной игле. В тот раз я очень увлекся препарированием этого образца и за два часа работы освободил от породы приличную часть находки. Это оказалось что-то вроде короткого
 толстоватого сучка,  прикреплённого  к слегка  выпуклому основанию; я терялся в догадках, потому, что ещё не встречал в своей практике ничего подобного и попросил посмотреть этот образец  Лидию Васильевну. Осмотрев находку, Лидия Васильевна как-то буднично вынесла свой вердикт: «Это кранидий (головной щит) трилобита из семества асафид (Asaphidae), возможно, хомотелюс (Homotelus) или басиликус (Basilicus).  От других трилобитов их отличали глаза, которые располагались у них на более или менее высоких стебельках и которыми они, зарывшись в ил, осматривали поверхность дна и тем самым страховали себя от неожиданного нападения хищников. Так что это – не просто «сучок», это -  глаз трилобита на невысокой ножке - стебельке; что же, посмотрим, что откроется дальше…». А дальше, действительно, как и отметила Лидия Васильевна, «открылся» (но пока ещё не полностью) головной щит трилобита. А уже скоро я, действуя крайне 
внимательно и осторожно, отпрепарировал  и второй глаз этого трилобита на точно таком же стебельке, а на следующий день - и полностью весь головной щит. Отпрепарированный  кранидий  трилобита  смотрелся  великолепно…




                *  фоссилии –
                ** биогермы ¬-
                *** органика –
                **** кутикула -
 

                ----------------------------------------------------


      Интерес к древней жизни, по рассказам мамы, зародился у меня ещё до школы.  Именно тогда мама приобрела несколько томов «Детской энциклопедии», большущих (для меня, шестилетнего ребёнка, они, несомненно, казались, очень большими), жёлто-оранжевых книг, среди 
которых был и том, посвящённый истории нашей Земли и развитию всего живого на ней. 

 
Фотография фронтисписа второго тома «Детской Энциклопедии», в котором рассказывается о земной коре и недрах Земли.

                Фото Н.В.Скуратова

     Этот том практически и стал моей настольной книгой-игрушкой. Особенно мне нравились рисунки древних животных, которые я мог рассматривать часами; эти рисунки были выполнены замечательным учёным - палеонтологом и художником - анималистом Константином Константиновичем Флёровым.
 
Фотография рисунка К.К.Флёрова из второго
тома «Детской Энциклопедии».

                Фото Н.В.Скуратова

     Часто я просил маму почитать мне что-нибудь из этого тома «Детской энциклопедии»  и она добросовестно  удовлетворяла моё любопытство.  Так нами была «изучена» почти вся часть книги, посвящённая древней истории нашей планеты.  Ещё не умея читать, я уже знал названия многих ископаемых животных, а произнося их – был просто счастлив. Само слово «палеонтология» звучало как что-то необыкновенное, загадочное.  И, видимо, этот интерес ко всему древнему никогда не покидал меня, даже если жизнь и преподносила свои «подарки».
     Кстати, те чувства, которые я испытал в детстве, рассматривая рисунки с древними, вымершими животными, я переживал ещё неоднократно.
     Очередной раз это произошло в стенах родного биофака, в 1977 году, когда я учился  на подготовительном факультете (рабфаке) ИГУ. Именно тогда я и увидел две картины, изображавшие несколько видов ископаемых животных мезозоя и кайнозоя в их естественных обстановках, воссозданных   мыслью и кистью художника очень талантливо и натурально. Это были настоящие, достаточно большого размера работы, выполненные маслом и выполненные, несомненно, не дилетантом, а человеком, профессионально  разбирающимся в живописи и основательно - в вопросах древней жизни, исчезнувшей с лика нашей планеты.
     Одна из работ была подписана – «Б. Лебединский»; и хотя я не знал такого художника, это говорило скорее о моей слабой информированности в вопросах изобразительного искусства, чем о малой известности автора  этих работ.  И, конечно, захотелось узнать больше об этом человеке – создателе  шедевров о жизни прошедших эпох.
     Уже скоро я знал и полные  инициалы  и биографию этого мастера. Полотна эти, как и множество других, но изображавших  природу  Байкала и Прибайкалья и  украшавших самую большую и красивую  аудиторию («Байкальский музей») нашего факультета, были написаны  прекрасным  художником – Борисом Ивановичем Лебединским – человеком, страстно влюблённым в Байкал и посвятившим ему всю свою жизнь и свои многочисленные  замечательные  творения.
     Тем интереснее казались эти две вещи, на первый взгляд, так  не вписывающиеся в его основное творчество. Как и когда заинтересовался он  этой темой, какие специалисты консультировали его по вопросам жизни прошлых эпох или по каким работам он изучал все тонкости этого вопроса?  Я лишний раз убеждался – насколько разносторонним может быть человек, по-настоящему творческий и какое количество самых разных вещей его может интересовать.
      Чуть позже я узнал, что Борис Иванович принимал участие в многочисленных научных экспедициях: зоологических, ботанических, археологических, палеонтологических. А наш крупнейший учёный – лимнолог* Михаил Михайлович Кожов (в то время ещё и заведующий кафедрой зоологии беспозвоночных на нашем факультете) был его очень   хорошим другом и частенько приглашал его в свои экспедиции по «священному» озеру-морю. Видимо, палеонтологические и археологические 
экспедиции и пробудили интерес Бориса Ивановича к прошлому нашей Земли, а дружба его с Михаилом Михайловичем  «обогатила»  наш факультет многими,  поистине уникальными  живописными  шедеврами об удивительной и такой неповторимой  природе Байкала.
      На одной из работ Бориса Ивановича Лебединского были изображены  два динозавра-зауропода, видимо, диплодока. Зауроподы - самые крупные наземные позвоночные, когда-либо существовавшие на Земле, вес некоторых особей этого отряда ящеротазовых динозавров, по подсчётам специалистов, мог достигать 40 тонн и больше.
      Динозавры – это было первое, что фиксировал взгляд на этом полотне, но уже через мгновение к этому добавлялось и остальное: залив, из которого только что вышли гиганты, буйная    мезозойская  растительность,  клубящиеся серо-жёлтые  облака с пятнами ярчайшего голубого неба. И как завершающий работу  штрих – парящий под облаками  гигантский  птеранодон. Чем подкупала и одновременно привлекала эта картина  так это тем, что она передавала настрой и ощущение иного мира -  абсолютно  отличного от  нашего, современного; это чувствовалось почти физически после нескольких минут пребывания возле неё.  И чем больше я  всматривался в полотно, тем больше оно напоминало мне «окно» в неведомый древний мир, тот мир, прикоснуться к которому  я мечтал ещё в  детстве

 

Фотография картины художника Б.И.Лебединского

                Фото Г.В.Юриновой


     Вторая работа была не такой яркой и не так насыщена цветовой гаммой, как первая, но суровость и «скупость» её красок и создавала тот непередаваемый реализм, который заставлял вновь и вновь переживать изумительнейший
 «эффект присутствия».
     Сюжет картины довольно незамысловатый - по заснеженной каменистой степи, покрытой редкими кустами чахлой растительности, неторопливо движется стадо мамонтов. Короткий зимний день на исходе, солнце уже на горизонте и скоро наступит длинная, морозная ночь.
      На переднем плане - могучая фигура вожака стада. Вся его фигура и особенно глаза источают спокойствие и мудрость.  Именно мудрость и опыт и позволяют ему благополучно проводить своё стадо сквозь многие перипетии этой, непростой даже для таких гигантов, жизни.  Куда движется стадо, где расположится оно на ночлег -  ведомо лишь вожаку…
      В дали картины видны два шерстистых носорога, ждущих, когда пройдёт колонна мамонтов.  Их головы вооружены крепкими и острыми рогами, а сами позы животных   говорят об их совсем не мирном настроении.  Но даже они, эти могучие боевые «машины» позднего кайнозоя, знают о колоссальной силе мамонтов и предпочитают переждать их проход.
     Картина -  хотя и мрачна и полна тёмных, пепельно-серых красок – всё же необыкновенно реалистична и полна жизни.   
      

 

                Фотография картины художника Б.И.Лебединского
                Фото Г.В.Юриновой      
         

                -----------------------------------------------


       Самые приятные минуты в работе наступали во время очередного чаепития, когда можно было расслабиться, подвигаться, «поколдовать» с чайником и заварником и, дождавшись, когда чай заварится – разлить его в кружки и с удовольствием отхлёбывать ароматный напиток, к которому «традиционно» прилагались конфеты, сушки и сухарики. В это время, обычно, возникало и обсуждение какой-нибудь темы, не связанной с нашей непосредственной работой. Разговор, как правило, заходил о политике, о просмотренном   телевизионном фильме (кинокартине) или о последнем песенном хите популярного певца или певицы (чаще всего обсуждались песни Аллы Пугачёвой).  Я быстро смекнул, что если чаепития устраивать почаще, то этим можно частично нейтрализовать «жёсткость» дисциплины,  которую негласно установила Лидия Васильевна.


                -------------------------------------------------


       Кроме «узнавания» фауны, пришлось разбираться и набираться опыта в распознавании пород, в которых и была заключена исследуемая фауна. А опыт такого рода был мне совершенно необходим, так как первое, на чём строилась работа препаратора – это анализ породы, содержащей те или иные фоссилии. Породы же отличались друг от друга по многим показателям: цвету, структуре, зернистости, твёрдости и даже - запаху.  Но я понимал, что, как и в зоологии, в геологии (именно в её разделе, который занимается собственно осадочными породами) аналогичным образом существует свой порядок и классификация данных пород.
      Правильный анализ пород был необходим для следующей стадии препарирования, так как разные породы и обрабатывать следовало по-разному, иначе какую – то часть заключённой в породе фауны можно было испортить или даже безвозвратно потерять именно из-за неправильной обработки самого образца. Моими первыми шагами в этом деле «руководила» Наташа. Именно к ней я частенько обращался за советом, особенно в первые месяцы своей работы. И касалось это, прежде всего, именно пород, их грамотного «разнесения» на известняки, доломиты, алевролиты, алевриты, мергели, песчаники с массой переходных и комбинированных форм. Зная точно -  из чего состоит «твой» образец – можно было выполнять последующую операцию с ним. Например, если это был, допустим, известняк (а проверялось это достаточно просто - на чистую поверхность образца  капалось из пипетки  несколько капель разбавленной соляной кислоты и если происходило интенсивное шипение и вспучивание, то можно было не сомневаться – это именно известняк, так как только реакция карбоната кальция и соляной кислоты даёт обильное выделение углекислого газа), то прежде его необходимо было обжечь в муфельной печи определённое время и при определённой температуре, остудить и лишь затем приступать к его проколотке.


                ------------------------------------------------


       Но кроме работы в институте, я продолжал учёбу в университете (последний  семестр), хотя, собственно, учёбы, как таковой, было совсем немного, основное время предназначалось работе над дипломным проектом. Поэтому голова моя была занята именно дипломом - как лучше подать собранный и обработанный  материал, как грамотно построить главы диплома и искусно связать их основной идеей, которая должна отражать не только название работы, но и незримо присутствовать в каждой её части.
       Название дипломной работы сложилось у меня уже давно: «Комплексный таксономический анализ полёвок группы арвалис («arvalis») Баян-Гольского стационара (Северное Прихубсугулье)»; оно прекрасно отражало проблему, связанную с систематическими особенностями этой группы серых полёвок, обитающих в Прихубсугулье, в южной части хребта Мунку-Сардык Монгольской Народной Республики, с которой я и должен был разобраться.
        Кроме того что я уже сделал по диплому, мне предстояло проделать ещё очень много разной работы, включая и чисто техническую, которую приходилось выполнять впервые, но без выполнения которой работа была бы просто невозможной. Были также  многочисленные консультации со своим научным руководителем и после этого -  частенько -  переделка (и неоднократная)  определённых  мест дипломной  работы. Видимо, не зря на подготовку диплома к защите давалось несколько месяцев. 
        Ещё в декабре 1981 года, начиная  работать  над дипломом -  обдумывая его структуру и содержание – я  пришёл к выводу, что для того чтобы работа была зрелой и  содержательной,  мне  необходимо  ознакомиться   с  рядом  коллекций  серых полёвок, хранящихся  в Зоологическом  Институте Академии Наук СССР города Ленинграда, а также  показать коллекцию «своих» полёвок нескольким ведущим специалистам - зоологам, в том числе и Игорю Михайловичу Громову – доктору биологических наук, крупнейшему специалисту  по систематике  и таксономии полёвок. Игорь Михайлович являлся одним из соавторов классического труда по полёвкам: «Громов И.М., Поляков И.Я. Полёвки (Microtinae). Фауна СССР. Млекопитающие. Т.3, вып.8. Л.: «Наука», 1977, 504с.», которым я многократно пользовался,  работая  над собранным  материалом. Кроме того, в своей работе я применял  и  новые  методики,  используемые  для  систематики мелких млекопитающих и поэтому обязательно должен был встретиться и с авторами этих разработок и со специалистами, активно апробирующими эти методики. И ещё – для статистической оценки цветовой окраски серых полёвок группы «arvalis» необходимо было специальным прибором снять цветовые параметры шкурок «моих» полёвок и сравнить их с эталонными образцами нескольких видов полёвок из коллекций Зоологического Института.  Только всё это и давало возможность провести настоящий комплексный таксономический анализ моего материала и на основании этого сделать окончательное заключение.
       Научный руководитель моего дипломного проекта - кандидат биологических наук Нарцисc Исаевич Литвинов - хотя и считал, что такая структура  работы будет выглядеть несколько избыточной, в целом признавал  её достаточно разумной,  содержательной и не лишённой новизны; самое же главное – она позволяла детально разобраться с  достаточно  запутанной  систематикой полёвок группы  арвалис («arvalis») этого  района  МНР.
       И не «откладывая в долгий ящик», он написал пояснительную записку на имя заведующего кафедрой зоологии позвоночных ИГУ Александра Георгиевича Егорова, в которой доказывал необходимость моей командировки 
в ЗИН.  Таким образом, в конце января 1982 года я был командирован на две недели в Ленинград для работы над своим дипломным проектом. 

 
 

Фотография пропуска, выданного Скуратову Н.В. в Зоологическом
институте г. Ленинграда.

                Фото Н.В.Скуратова
               
     Лидию Васильевну я проинформировал о своей будущей командировке ещё до устройства к ним лаборантом. Она не возражала, прекрасно понимая её необходимость. Более того, она сказала, что им частенько приходится ездить в командировки и работать со многими коллекциями по их тематике, ибо только так, при непосредственных сравнениях исследуемых и коллекционных 
экземпляров, и можно добиться качественных и  объективных результатов. И если меня серьёзно заинтересует научная работа, которой они занимаются и я
 распределюсь к ним  в институт,  мне тоже предстоят командировки и, возможно,  достаточно частые. Ещё Лидия Васильевна предложила продолжать табелировать меня эти две недели с тем условием, что по приезде из Ленинграда я, в свою очередь  постепенно отработаю  это время.  Я понимал, что для меня всё складывается совсем не плохо, поэтому, конечно, согласился и искренне поблагодарил её.

                -------------------------------------------------


     Теперь, когда я работал в институте на полную ставку и должен был начинать заниматься собственно научной работой, то параллельно с работой по препарированию Лидия Васильевна предложила мне заняться изучением брахиопод ордовика и силура Сибирской платформы: систематикой, условиями существования, тафономией и, конечно - стратиграфией. «Вживую» с вымершими плеченогими (именно так  переводится  название этой группы беспозвоночных с греческого)  я  познакомился, когда только начинал расколачивать  первые образцы с фауной. Из породы извлекались и отдельные створки  брахиопод и, достаточно часто, целые экземпляры, с сохраненными  в прижизненном состоянии обеими створками  (створки часто  имели характерную ребристость и струйчатость). Некоторые экземпляры несли слой, похожий на перламутр,  что делало их похожими  на большие горбатые  жемчужины  неправильной формы, покрытые разных размеров рёбрышками.  По сравнению с другими видами обрабатываемой нами макрофауны, лучшей  всегда  была, почему-то,  сохранность брахиопод. Немалую роль, возможно, в этом играла их форма – округлая, без резко выступающих частей раковинного скелета  и, конечно -   достаточно прочная  прижизненная  раковина.
       Я просмотрел литературу, что имелась в кабинете, посоветовался с Лидией Васильевной  и, чтобы  ознакомится с этим типом животных более основательно, выбрал  несколько монографий, в том числе: «Основы  палеонтологии. Мшанки, брахиоподы, форониды. Под редакцией Т.Г.Сарычевой.  1960 г.» и «Палеонтология беспозвоночных. Под редакцией  В.В.Друщица и др. 1962 г.» и монографию, о которой Лидия Васильевна  уже упоминала в своём повествовании и которая была  посвящена  непосредственно брахиоподам  ордовика и силура  Сибирской платформы: «Стратиграфия ордовика и силура Сибирской платформы и её палеонтологическое обоснование (брахиоподы). 1961г.», авторами которой были известные в нашей стране специалисты - брахиоподчики:  О.И.Никифорова (брахиоподы силура)  и О.Н.Андреева (брахиоподы ордовика).
        Брахиопод мы изучали ещё на первом курсе университета в разделе беспозвоночных животных (в том числе по замечательному  учебнику В.А.Догеля «Зоология беспозвоночных»)  и что ещё тогда меня заинтересовал совершенно уникальный род брахиопод - Lingula - настоящее «живое ископаемое», брахиопода, возраст которой более чем пятьсот миллионов лет и которая мало изменилась за такое гигантское время. Упоминание о Lingula есть и у Чарльза Дарвина в его «Происхождении видов»; он отмечал, что «…силурийская* Lingula лишь немногим отличается от ныне живущих видов этого рода, тогда как бОльшая часть других силурийских моллюсков и все ракообразные изменились в значительной степени».
        Я ещё подумал тогда, что дожившая до наших дней Lingula - настоящее сокровище для генетиков, молекулярных биологов и учёных-геронтологов; такая консервация во времени   явно имеет генетическую подоплеку в виде особых генов или их групп. Научиться «консервировать» биологический
 возраст - что может быть значительнее и интереснее для науки и человечества. Палеонтология ещё раз показала, что она не древняя и отмирающая наука, а наука, теснейшим образом смыкающаяся с современностью.
        Кстати, исследования по современным Lingula выявили у них и ещё одну интереснейшую особенность; они - одни из немногих современных форм, которые переносят опреснение, неблагоприятное для большинства морских организмов (Lingula существуют в опреснённой прибрежной полосе, во время  отлива  зарываясь  и прячась в своих  норках).
        Оказалось, что распространение фауны (в том числе и ископаемой) в зависимости от состояния солёности водных бассейнов - тема крайне интересная и важная как для современной биологии, так и для геологии, палеогеографии  и  палеонтологии. В очередной беседе с Лидией Васильевной выяснилось, что Владимир Ильич Бялый  (в настоящее время - руководитель кабинета микрофауны, конодонтолог; а в недавнем прошлом - ведущий  специалист  по  таким классам ископаемой макрофауны ордовика Сибирской платформы как гастроподы, цефалоподы, моноплакофоры)  даже защитил  кандидатскую диссертацию по этой теме. Я ознакомился и с авторефератом и, немного позже, с самим томом диссертации. Тема  диссертации - «Распространение ордовикской фауны на юге Сибирской платформы  в зависимости от состояния  солёности  морского бассейна»;  защита проходила в 1978 году.  В своей работе автор показал, что изучение солёности древних водоёмов необходимо для решения многих вопросов  в геологии, в том числе и для прогноза поиска  полезных ископаемых. Такое изучение возможно различными методами, в, частности, геохимическим, литологическим и методом изучения  палеобиоценозов  (фаунистическая характеристика отложений). Но при  применении первых двух методов для определения  палеосолёности  древних бассейнов  возникает много затруднений. Достоверное различение пресных, солоноватых и морских древних водоёмов возможно лишь по фауне. Именно различная степень солёности  - главный  физико-химический элемент среды, влияющий на площадное распространение, в данном случае, ордовикской фауны на юге Сибирской платформы. Автор отметил, что у ордовикских  организмов, вероятно, ещё не имелось достаточно совершенного аппарата осморегуляции,  который обеспечивал бы существование  Metazoa*  в пресных и сильно распреснённых водах. Отсюда - отсутствие ископаемых остатков иногда на значительных территориях. Ещё более жёстко влияет на фауну повышенная солёность.  Наиболее богатая в систематическом отношении фауна – в участках бассейна, где преобладают условия  нормально - морской солёности  (это, повторюсь, связано с тем, что за всю историю эволюции подавляющее большинство морских беспозвоночных так и не выработало достаточно эффективных осморегуляторных приспособлений). Снижение солёности, согласно современным  исследованиям, сопровождается  уменьшением числа видов. Видимо, это наблюдалось и в ордовикском периоде. Общий вывод Владимира Ильича был достаточно прямолинеен и категоричен: «Мы считаем, что основной причиной, влияющей на распространение фауны, в данном случае являлась различная степень солёности, как главный физико-химический элемент среды различных участков бассейна»…

        Да, изучение материалов по брахиоподам, приносило массу интересного.  Оказалось, что их ископаемые останки известны ещё из протерозоя**, где они, возможно, существовали длительное время  (на это указывает то, что уже  в отложениях нижнего кембрия они представлены широко и разнообразно).  Процветали  брахиоподы, как отмечает беспристрастная каменная летопись, в палеозое, и особенно в ордовике и карбоне***  (некоторые палеозойские известняки  состоят   целиком из раковин  брахиопод и их  мощность достигает десятков метров). В силуре, в основном, уже закончилось  формирование основных групп брахиопод и с этого времени и до настоящего происходила  лишь их специализация  и формообразование.


            * Metazoa - многоклеточные животные. Одно из двух подцарств, существующих в настоящее время и существовавших в прошлые геологические эпохи.  Включает свыше 20 типов животных. В отличие от Protozoa (подцарства одноклеточных) Metazoa имеют
более высокий уровень организации (состоят не из одной, а из множества клеток, объединённых в группы, выполняющие различные функции в рамках единого организма). В жизненном цикле Metazoa 
присутствует онтогенез - сложное индивидуальное развитие организма. Многоклеточные организмы лучше приспособлены к различным условиям окружающей среды.

          ** протерозой - одна из пяти геологических эр (вторая по древности и первая по продолжительности), на которые
 подразделяется вся история Земли. Длительность протерозоя - около 2 миллиардов лет. Многие учёные считают, что уже в позднем протерозое происходит формирование предков большинства типов 
многоклеточных животных, но ещё мягкотелых, не имеющих  оформленного  твёрдого скелета.  Такой скелет появляется у подавляющего большинства из них исключительно в кембрийском периоде (примерно 570 - 540 миллионов лет назад) палеозойской эры.      

       *** карбон - или каменноугольный период - предпоследний (пятый) геологический период палеозойской эры. Начался примерно 360 миллионов лет назад, - продолжался около 60 миллионов лет.




                ---------------------------------------------
     Ещё Лидия Васильевна настоятельно рекомендует мне ознакомиться и с некоторыми разделами геологии, и в первую очередь - стратиграфией, геохронологией, литологией осадочных пород и учением о фациях, а также, палеогеографией и палеоэкологией (на самом деле наук, так или иначе связанных с палеонтологией, оказалось намного больше).
     Кроме того, чтобы представлять изучаемые проблемы в целом - мне будет
 небезынтересен и такой раздел геологии, как тектоника плит (платформ).
     То есть, по сути, мне предстояло в какой-то мере освоить и определённую часть геологических знаний, ибо без этого невозможно будет не только элементарно работать в своей области, но и даже понимать о чём идёт речь.  Да, уже на практике убеждаюсь - палеонтология – наука, объединяющая и геологию и биологию и без их хорошего знания  вряд  ли возможно стать хорошим специалистом.
     С некоторым внутренним сопротивлением приступаю к изучению этого нового для себя фундаментального пласта знаний. Большим плюсом считаю то, что большинство научных сотрудников института – геологи и при желании всегда можно получить грамотный квалифицированный ответ по любому интересующему меня вопросу, причём у специалистов, находящихся на передних рубежах науки.  Внушало уважение и количество научных книг, которое я наблюдал почти в каждом посещённом мною кабинете института. А рекомендованная специалистом к прочтению добротная научная работа или учебник, может сэкономить и время и… нервы, и главное – получить качественную и исчерпывающую информацию об интересующем объекте или явлении. Тем более, что книги - конечно, «настоящие», толковые книги - уже давно значили для меня очень многое.  Лидия Васильевна также дала мне понять, что при необходимости я всегда могу обращаться к ней за разъяснениями по любым вопросам, связанными с работой. 


                ------------------------------------------------


      Немалую роль в формировании моей любви к палеонтологии сыграли замечательные книги писателя и учёного Ивана Антоновича Ефремова и, конечно, его незаурядная личность.  Именно его книги и его жизнь, до предела насыщенная событиями и привносили тот романтический настрой наукам, в которых он был признанным специалистом - палеонтологии и геологии.  И даже понимая, что на самом деле всё иначе и, конечно, намного прозаичнее -  налёт романтики делал их совсем другими - загадочными, необычными и в чём-то даже необыкновенными.  Ефремов был для меня если и не кумиром, то наверняка тем человеком, который вызывал настоящее мужское уважение. И, конечно, о таком человеке хотелось узнать побольше и узнать не только из опубликованной литературы; мне очень хотелось встретить людей, знавших его или когда-то встречавшихся с ним, его родными, друзьями и коллегами по работе и жизни…
     Однажды, препарируя, как обычно, очередной образец с фауной, я спросил у Лидии Васильевны о Ефремове; а вдруг..., чем чёрт не шутит в этой жизни.  К 
моему  сожалению, чуда не произошло, их профессиональные  «тропы»  нигде не пересекались, а Ефремова - писателя  Лидия Васильевна  знала плохо.  Но что-то заставило меня продолжить начатую о нём беседу и… вот она - Судьба; при упоминании друга и коллеги Ефремова - Алексея Петровича Быстрова - Лидия Васильевна как-то странно посмотрела на меня, а уже через минуту протягивала мне самодельную книгу, состоящую примерно из сотни
 машинописных листов в аккуратном коленкоровом переплёте. На обложке -  простая, но оригинальная - выполненная как будто мастером каллиграфии - этикетка; а вот текст: «А.П.Быстров, профессор Ленинградского университета, стихи» - моментально ввёл в состояние волнения…   

 

Фотография машинописной книги стихов А.П.Быстрова

                Фото Н.В.Скуратова


      Неужели Алексей Петрович?  Но даже беглый, на скорую руку, просмотр не оставлял сомнений – да, это стихи Алексея Петровича Быстрова, учёного-энциклопедиста, чертами которого Иван Антонович Ефремов наделил некоторых героев своих произведений и особенно Ивана Гирина из так любимого мной романа писателя - «Лезвие бритвы». Захотелось позабыть о работе, остаться наедине с книгой и в тишине открывать для себя новый мир - «мир» стихов Алексея Петровича Быстрова.  Но пересилив это своё желание и продолжая аккуратно перелистывать «книгу», возобновляю прерванный разговор, а точнее - бомбардирую Лидию Васильевну кучей вопросов. И, конечно, главный вопрос - знала ли она Алексея Петровича лично?  Немного ошеломлённая таким натиском, на основной мой вопрос Лидия Васильевна отвечает утвердительно. И, видимо, поддавшись вдруг нахлынувшим
 воспоминаниям, а может и просто  желанию выговориться, поделиться, Лидия Васильевна поведала  историю,  о которой я мог только мечтать.
        Это было в Ленинграде, в пятьдесят первом году. В «город белых ночей» Лидия Васильевна тогда приехала на стажировку; она только что окончила университет и получила направление на работу в Иркутское геологическое управление, где и должна была работать палеонтологом - стратиграфом (изучать фауну нижнего палеозоя Сибирской платформы).
      Кроме ВСЕГЕИ, где проходила её основная учебная работа, она стажировалась и на кафедре палеонтологии геологического факультета Ленинградского Государственного Университета имени А.А.Жданова.
      В этом же здании, этажом ниже располагалась и самостоятельная  Палеонтологическая лаборатория, организованная в 1946 году (официально она входила  в состав Института земной коры). Должность заведующего этой лаборатории с 1946 года и по 1959 год и исполнял Алексей Петрович Быстров – профессор, крупнейший специалист по ископаемым позвоночным и одновременно анатом и гистолог.
      Открытие этой, во многом очень уникальной, лаборатории было на тот момент делом новаторским и абсолютно необходимым. Дело в том, что после войны в стране разворачивались невиданные по масштабам геологические изыскания и учебным заведениям необходимо было подготовить много высококлассных специалистов, в том числе и палеонтологов-стратиграфов. Но знания эти невозможно было дать в рамках общего курса палеонтологии, которые читались бы одним лицом, для этого необходимо было привлечение ряда дополнительных специалистов. И открытая в те годы Палеонтологическая лаборатория со своим уникальным штатом палеонтологов-исследователей и аспирантурой и создали условия для того, чтобы университетское палеонтологическое образование было дополнено более углублёнными знаниями по группам организмов, имеющих большое значение для биостратиграфии.
     Но вся эта информация и о самой лаборатории, и её истории, и личности её заведующего (образованнейшего и очень неординарного человека) будет воспринята молодой Лидой Огиенко уже позже. Сейчас же она просто проходила стажировку на кафедре палеонтологии (в том числе и в палеонтологической лаборатории), не особенно вникая в структурные и иерархические тонкости этих учебных учреждений.
      Как она познакомилась с Быстровым, Лидия Васильевна помнила не очень подробно; некоторые моменты своего знакомства она вспоминала с трудом. Скорее всего, как она полагает, дело было так. Проходя стажировку в палеонтологической лаборатории Лидия Васильевна, приходила на консультации (и практические занятия) к ряду специалистов - «беспозвоночников» (А.М.Обуту, Б.С.Соколову, В.А.Востоковой, Р.С.Елтышевой, З.Г.Балашову, Е.А.Балашовой). Перечисляя этих корифеев нашей палеонтологической науки, Лидия Васильевна вдруг улыбнулась, как будто вспоминая ещё что-то. Я, конечно, моментально отреагировал на это и попросил её рассказать об эпизоде, вызвавшем у неё такую улыбку. Оказалось, что когда она консультировалась у этих специалистов, то каждый из них считал, что именно по его группе ископаемых организмов и работает молодая Лида и они (к, сожалению, не все,) старательно вкладывали в неё свои знания и опыт…
      Б.С.Соколов, А.М.Обут, В.А.Востокова и А.П.Быстров занимали в лаборатории две комнаты, причём, одна из них была очень маленькой и к тому же смежной (её, как отмечала Лидия Васильевна, «облюбовал» А.М.Обут). В большой комнате размещались соответственно Б.С.Соколов, В.А.Востокова и А.П.Быстров, причём, даже здесь Алексей Петрович умудрился «обустроить» небольшой закуток, хотя приходил он в основном лишь для чтения лекций.  И хотя необходимости в консультациях специалиста - «позвоночника» у молодой Лиды не было -  не «пересечься» и не встретиться с Алексеем Петровичем она просто не могла. Причём, как отмечала Лидия Васильевна, именно Быстров: «…заинтересовался мной. Он, видимо, заметил, что в лаборатории появился новый человек.  И вот как-то раз, когда Борис Сергеевич (Соколов) в очередной раз рассказывал мне о строении кораллов, а я что-то переспрашивала у него, в наш разговор и «вклинился» Алексей Петрович. И, обращаясь ко мне, произнёс: «Говорите, говорите, ещё говорите, мне нравится, как вы говорите…».  А у них ведь язык то такой,
 тягучий и у москвичей и у ленинградцев, а у меня речь быстрая, мы быстро говорим и ему нравилась эта быстрая речь. Вот так и произошло наше знакомство».  В дальнейшем, когда Лидия Васильевна находилась на консультации у Обута, Востоковой или Соколова и приходил Быстров, он всегда «переманивал» её к себе, а разговаривая, просил: «Говорите, говорите, ещё говорите…». Лидия Васильевна вспоминала, что про себя он любил говорить так: «Сам я страшный, а нутро у меня хорошее». Видимо, таким образом он проявлял и самоиронию, так как Лидия Васильевна на мой вопрос: «А какой он был из себя?» - отмечала, что он был среднего роста, повыше, чем она, а фигура у него такая была – «прямая», ну, это и плечи, и бёдра были у него одной ширины; у него были узкие плечи и он такой «ровненький» был, не мужской тип, не «треугольником».  «Ну, он же говорил про себя, что сам он страшный, а нутро у него доброе. Ещё у него были большие, немного навыкате глаза» (только позже Лидия Васильевна узнала, что он болел базедовой болезнью и болел серьёзно).
         «И вот, чуть ли не в первое знакомство он мне и говорит: «А вы стихи любите?» Я говорю: «Хорошие люблю». Он так мне это быстро сказал, не подумавши, а я сразу и сказала, что хорошие стихи люблю. Ну, он мне и прислал вот эти вот…» и Лидия Васильевна слегка дотронулась до врученного мне сборника стихов Быстрова. «Это напечатаны то были им; всё исходило от него, я ничего не просила, он прислал их мне в Иркутск по своей инициативе».
        «Он вам уже готовый сборник прислал, Лидия Васильевна?»
        «Он не книжку, он мне рукописи прислал, а переплёт уже сделали мы здесь».  «Да, вот ещё смешной момент был.  Когда я в очередной раз (спустя несколько лет) приехала в Ленинград, то привезла и этот, уже переплетённый, сборник стихов, чтобы показать его Алексею Петровичу. Уже и не помню, как, но его (этот сборник) увидели женщины ВСЕГЕИ и прямо такое их зло взяло… Оказалось, что им то Быстров ничего не давал и они переписывали его некоторые стихи от руки, например, «Тост палеонтолога» и ещё кое-что, а тут я вдруг взяла и привезла готовый переплетённый сборник его стихов. Конечно, их это очень задело и они прямо «вот так вот»…» 
        «А текст этой рукописи он сам на машинке печатал?»
        «Не знаю…  Там, в этой книге стихов Быстрова у меня ещё два письма от него и я эти письма храню, чтобы они были как приложение к этому сборнику, потому что в них (точнее, в одном из них) Алексей Петрович пишет об особенностях своих стихотворений…  Он писал, что сейчас его стихи не могут быть напечатаны, потому, что в них нет «уры» и если их и напечатают, то лишь после его смерти лет через тридцать».   

 

Фотография конверта от письма А.П.Быстрова от 15 апреля 1955 года
                Фото   Н.В.Скуратова

       «Лидия Васильевна, вот вы говорили, что Быстров читал лекции студентам факультета; а вам не приходилось слушать его лекции? Вы же, наверное, знали уже, что он – замечательный лектор и высочайший профессионал своего дела».
       «Да, один раз я была на его лекции, но я даже не знала насколько он известный и не знала, что он интересно читает лекции. Просто я пошла потому, что он - мой знакомый и он сказал, что у него лекция будет. Вот я и пошла. Аудитория, где проходила лекция, была маленькая, все сидели рядом, все друг друга видели. Алексей Петрович читал что-то о черепах (черепных коробках) позвоночных…».
        «Лидия Васильевна, может вы записывали что-то из его лекции и у вас сохранились эти записи?»
        «Нет, я не записывала, да, в общем - то мне не было интересно. Я наблюдала, как студенты слушают его». На мой вопрос: «Так как же студенты слушали его?», -  Лидия Васильевна ответила кратко: «Никак…» 
        «Им что, не нравилось?» 
        «Не то, чтобы не нравилось, а такие…  распущенные люди.  Они всё время разговаривали, я сижу, слушаю, а они – нет, не слушают, не пишут, крутятся, переговариваются… И мне так было больно за него, я думала, Господи, как можно такого человека не слушать.  Вот так вот студенты отнеслись… Как я помню, в наши студенческие годы такого разгильдяйства на лекциях не было. Да, вот такой, тем не менее, был случай…». 
        «Может это один случай был?»   
        «Да, может быть…, может тема была неинтересная…».
        «А сколько его лекция длилась – час двадцать, как и сейчас?»
        «Я не помню».
        «Лидия Васильевна, а у Быстрова вы совсем не консультировались?»
       «По той специальности, которую он преподавал - нет, не консультировалась, для моей работы в этом не было необходимости. Я консультировалась с ним по вопросам латыни, её грамматики и правильного согласования родовых и видовых названий. Быстров - он же был знаток греческого и латыни.  Но это случилось позже, когда я уже серьёзно занималась систематикой и описанием трилобитов. Он даже в своём письме как-то консультировал меня по этим вопросам. И даже написал, что пока он будет жив, я в любое время могу обращаться к нему с такими вопросами и, что ему будет очень приятно оказывать мне эти маленькие услуги…
        Вот так и появилась у Лидии Васильевны эта рукопись, рукопись стихов Алексея Петровича Быстрова, которую она (вместе с его письмами) хранит как память о коротких, но таких необыкновенных встречах с  этим  удивительным  человеком - мудрым, спокойным, добрым…

                ----------------------------------------


        Почему-то очень-очень захотелось иметь такой сборник и у себя, чтобы время от времени погружаться в поэтическую атмосферу, созданную талантом Алексея Петровича. Лидия Васильевна разрешила мне напечатать его копию на машинке, но, конечно, не в ущерб основной работе. И несколько дней, в основном, вечерами, я перепечатывал сборник. Теперь я уже мог спокойно, не торопясь и перечитывая многие вещицы Алексея Петровича не по одному разу, в полной мере «насладиться» его творчеством.
        Поражала огромная разносторонность интересов автора и, видимо, колоссальная память, умеющая навсегда удерживать всё, что интересно и небезразлично её обладателю. Удивляло и завораживало то, как легко ориентируется автор в потоке самых разных тем и насколько глубоко он знает многие из них. Складывалось впечатление, что Алексея Петровича интересовало буквально всё, с чем сталкивала его жизнь и что было почерпнуто из колоссального количества прочитанной и проработанной им литературы. Поражало и другое - любой факт, любое явление подвергались препарированию его «интеллектуальным скальпелем». Отсюда - своеобразный стиль и особая - «быстровская» - логика его поэтических работ.
        Сборник состоял из шестидесяти одной стихотворной работы: стихотворения, басни, тосты и даже письмо в стихах своему другу - И.А.Ефремову. В сборник были вложены  также несколько машинописных листов; это были посмертные оспоминания об Алексее Петровиче близко знавших и, конечно, очень уважавших его, людей: И.А.Ефремова, Ю.А.Орлова, Анастаса Кондо.
        Весь сборник стихов А.П.Быстрова я мысленно рассортировал для себя на определённые разделы – «тематики»; именно так я назвал их для себя. Таких разделов набралось больше десятка -  научный, палеонтологический, морской, исторический, философский, лирическо-философский, лирический, стихи-повести, цикл «времена года»,  лирическо-философско-обречённый и басни.
       В значительном количестве стихотворений автора присутствовала тема науки и людей науки («Копролит», «Мамонт», «g.n., s.n.» и другие). Но это не удивляло – Алексей Петрович Быстров сам был учёным и не просто учёным; наука была его мировоззрением, его «путеводной звездой», что вела его сквозь обыденность окружаюшего мира; именно наука с её строгими и ясными  законами и положениями  являлась и основной отдушиной в его жизни. Сам процесс «изобретения» новых знаний – был его необходимой ежедневной потребностью, и одновременно - самой большой радостью и удовлетворением.  И не зря И.А.Ефремов так высоко ценил колоссальные мыслительные способности Алексея Петровича.
       Большое место в тематике «наука» отводилось его стихам, посвящённым палеонтологии и учёным, которые отдали палеонтологии многие годы жизни. Я узнавал  имена признанных корифеев палеонтологии, таких как А.А.Борисяк, И.А.Ефремов, Я.М.Эглон; некоторые же открывались для меня впервые – Г.М.Львова (препаратор), В.Е.Гарутт (специалист по крупным ископаемым млекопитающим, преимущественно  хоботным).
       Очень понравился его «Тост палеонтолога №1 (трезвого)» и «Тост палеонтолога №2 (пьяного)». Вот он – настоящий гимн всей палеонтологической братии, одновременно и торжественный и простой. Наверняка «Тост палеонтолога» был хорошо известен среди  учёных-палеонтологов старшего поколения (сверстников Алексея Петровича) и многократно цитировался во время их научных застолий.   

 

«Тост палеонтолога» - стихотворение А.П.Быстрова
из машинописного сборника его стихов.
                Фото Н.В.Скуратова

      При чтении ряда стихотворений («Письма», «Бред», «Если прожил ты жизнь…») чувствовались уныние, обречённость; они, казалось, «кричали»  о том, как  скоротечна  человеческая  жизнь и как, в сущности, неправильно устроен весь этот мир. Особенно сильно это ощущалось в стихотворении «На кладбище»:
                «Я бреду уныло и устало,
                А вокруг - кресты, кресты, кресты.
                Здесь лежат все те, кого не стало.
                Ляжешь здесь когда-нибудь и ты».

Надо будет спросить у Лидии Васильевны об этом, может в жизни Быстрова была тяжёлая драма или «рана» от потери близкого человека, не перестающая «кровоточить». И тут я вспомнил, что говорила Лидия Васильевна.  Алексей Петрович был болен, болен базедовой болезнью, которая часто и формирует из обычного человека замкнутого угрюмого меланхолика. Как прекрасный врач и диагност он, конечно, знал об этом и как мог – противостоял тяжёлой болезни, но иногда это прорывалось и тогда на свет и появлялись такие стихи.  Теперь мне становились ещё более понятными многие мысли главного героя романа И.А.Ефремова «Лезвие бритвы» – доктора Ивана Гирина (одним из прототипов которого являлся  и  Алексей Петрович) о том, как точно должны быть сбалансированы все протекающие  реакции в  живом организме и что лишь  мельчайшее («на лезвие бритвы» - по Ефремову) изменение даже одной из них может привести к тяжелейшим для организма последствиям.  Видимо, и эта (выстраданная долгой болезнью) и множество других мыслей и идей (сгенерированных могучим «мыслительным аппаратом» Алексея Петровича), которые неоднократно обсуждались   друзьями при встречах, и нашли своё место в романе. Что же, теперь и темы, и стиль написания многих стихотворений Алексея Петровича Быстрова находили своё объяснение.
      Интересной оказалась и историческая подборка («Тутанхамон», «Людовик ХI», «Рязанцы»). О многих фактах истории, на которых были основаны сюжеты стихотворений Алексея Петровича, я даже и не знал и тем больше преклонялся перед такой разносторонностью автора, которого интересовало так много в этой жизни.  Что же, прочитав эти стихотворения, я тоже обогатил свою память знанием ряда исторических событий, правда, интерпретированных весьма своеобразно…
         Понравилось его «Письмо», которое было вложено в кожаные перчатки, посланные И.А.Ефремову без каких-либо дополнительных пояснений.  Подкупали своей искренностью строчки – «…поверь, твои большие руки мне просто хочется согреть» и оригинально выстроенная концовка «Письма»:
                «Прими же друг перчатки эти.
                Носи на счастье.
                Будь здоров.
                Живи сто лет на этом свете.
                Привет жене.
                Пиши.

                Быстров».
               
      Многие стихи Алексея Петровича посвящены  морской тематике: морю, кораблям,  парусникам,  морским былям  и  легендам  и, конечно - морякам – людям, для которых море – обычная повседневная работа и в то же время – их суровое, но справедливое Божество. Стихотворение: «Третий»:
                «Мы моряки, суеверны, не спорю,
                Даже, согласен, смешны иногда,
                Но уваженье мы чувствуем к морю
                Всегда».            
Замечателен его «Тост моряка», небольшое стихотворение, но, сколько в нём жизни,  мудрости и спокойной суровой правды:
                «Счастье, поверьте, - почти небылица.
                В юности ласки нам много сулится,
                В жизни же наши суровые лица
                Часто лишь ветер ласкал».
Но в некоторых его стихах море – только подмостки, на которых зачастую разворачиваются целые драмы -  драмы человеческих судеб («Монах») и страшные драмы истребления людьми мирных доверчивых животных («Гагары».)
        Чем больше я перечитывал стихи Алексея Петровича, тем больше открывал в них для себя ещё одно интереснейшее качество – их философичность.  И, отмечая это, почти все его стихотворения я параллельно «относил» и к отмеченному мною «философскому»  разделу. Философия -  то явно, то незримо - пронизывала все его произведения, отражая   своеобразный стиль  мышления автора, который я  также, без колебаний, сразу окрестил  для себя  «быстровским».  Он не морализировал, не пытался ни в малейшей степени  склонить собеседника  к  своей точки зрения;  все  его выводы и умозаключения  были  исключительно  корректны  и  гармоничны, а зачастую  и  оригинальны. Но некоторые стихотворения Алексея Петровича, которые я безоговорочно относил к собственно  «философским», к примеру: «Мудрец», «Светляк», «Мюрид», «Кое – кому», «Азраил», просто восхищали и самим сюжетным построением и постановкой самого главного  для  каждого человека  вопроса и то, как  философски он  разрешает  его.  «Мудрец»:
                «Мне непонятно: зачем существую?
                Всё исчезает, - исчезну и я!
                Дал Всемогущий мне душу живую,
                Скрывши значенье и смысл бытия.
                .  .  .  .  .
                Выслушав юношу, старец ответил:
                «Друг мой, уйди, старику не мешай! –
                Разве её ты сегодня не встретил? –
                Эти вопросы ты с нею решай…»
      И всё же, на мой взгляд, - наиболее интересны в творчестве Алексея Петровича его басни («Жаба, «Лиса», «Карась», «Муха», «Светляк», «Басня без заглавия» и другие). По-моему, именно в баснях по-настоящему и раскрылся его талант рассказчика, философа, учёного и просто любопытного и неравнодушного к жизни человека. И главное – человека очень наблюдательного, умеющего подмечать в жизни очень многое, в том числе и не самые «красивые» её стороны. И большое искусство – умение тактично, «со вкусом», не скатываясь в озлобленность и грубость высветить эти стороны – мастерски удавалось Алексею Петровичу  языком его басен. «Муха»:
                «Вот так и нам, как эта муха,
                Жужжит порой бездельник в ухо
                И, сам с собой затеяв спор,
                Болтает вздор».