Матрос пиковый

Макар Максимович Донской.
РУССКАЯ ГОТИЧЕСКАЯ ЛИТЕРАТУРА.
Эра мистического реализма и сентиментализма.
МАТРОС ПИКОВЫЙ.
Рассказ.




ДЕЙСТВУЮЩИЕ ЛИЦА:

Альфред Котов — трюмный кондуктор.
Моне Зотов — матрос.
Рембрандт Ребров — морской пехотинец.

Гардемарин — сатана.
Жена гардемарина — падший ангел.
Девочка — нечистый дух.
Шуликун — черт.

Товарищ Максим — коммунист.




События происходят в Петрограде, в 1917 году.




В страхе есть мучение.
/Книга Иоанна/


Грянул выстрел “Авроры”… Матросы свергли командира корабля и расправились с его помощниками… Начался штурм Зимнего дворца.

Революционным комитетом трюмный кондуктор Котов, с морскими пехотинцами Ребровым и Зотовым, вооруженные винтовками, немедленно направлены  патрулировать Невскую набережную, угрожая первому встречному примкнутыми штыками.

Только что они записались к находившемуся на их судне большевику, товарищу Максиму, в рабоче-крестьянский отряд. Товарищ, дабы извести прежний дух, предложил морячкам не сомневаться да брать модные имена, в прибавку к своим старым фамилиям… И явились новой стране, взыскующей светлого будущего, в лице служивых ее крейсера, некие Альфред, Рембрандт и Моне. Фанаты социалистического равенства, внимательно прослушали из уст большевика, полуторачасовую лекцию из творений Фридриха Маркса.

— А отца его звали, кажется, Карл… — потер лоб боцман, в ослепительном тельнике.

— Вперед! Только вперед! — поднимая сжатый кулак, возглашал вчера еще незнакомый всем лектор Максим, плюгавый знаток немецкой литературы, ныне воздвигаемый стальными мускулами, и взметаемый к звездному небу с криками: “Ура!”

Ожидалось прибытие Владимира Ленина, готовившегося на борту крейсера выйти в радиоэфире с итоговым обращением "К гражданам освобожденной России".

Патруль поспешил к трапам. У Альфреда Котова на черном бушлате, с левой стороны, красною ленточкою навязан и прикреплен, — что навеки, — бант, символ революционного восстания.

Через полчаса, попались на пути якобинской гвардии, одиноко идущие под руку офицер в серой форменной шинели, со своей супругою, одетою в зеленое пальто и широкополую шляпу. Рядом с ними зловеще семенила шажочками их маленькая дочь, прикрываясь от непогоды летним китайским зонтиком.

Тьма, сгущаясь, наполняя округу зловещим мраком, бросала на людей белые хлопья… Бежала дрожь по телам. Струился пот под одеждой, точно холодная река подо льдом… Становилось невмоготу как жутко. Кошмар приближался к невинным прохожим.

Между тремя служивыми состоялся быстрый разговор. Морские волки обменялись словами, не убавляя ходу…

— Незнакомые лица… — начал Альфред Котов.

— Безмятежные… — поддержал Рембрандт Ребров. — Возвращаются из гостей.

— Пили чай с вареньем. “Капитал Маркса” — не читали! — поддержал своих товарищей Моне Зотов.

Матрос Котов, сразу же, без предисловий, снимает с плеча винтовку и отточенным движением колет офицера штыком в грудь.

Голова Альфреда мгновенно тяжелеет; все расплывается у него в глазах. Внезапно Котов проваливается в свое прошлое. Вот он — молодой парень, взял корзинку яиц, запряг лошадку, лег на дровни, да отправился брать у отца своей возлюбленной благословение на помолвку. Также, как и теперь, стояли холода, стужила и вьюжила зимушка… На досаду налетела на него по дороге, тройка с пьяными барчуками… Так один из них ударил простака плеткой. Не успел Котов увернуться от удара! Лошадку резво отвернул, а вот подарок свой растерял… И все пошло невсклад… Во время помолвки, при всей родне, дед его невесты воспротивившись их близости, едкой срамотиной ввел в краску молодого Альфреда… А через полгода возлюбленная уже с другим ходила. Вот когда  возненавидел Котов офицерье.

Альфред очнулся в растерянности, сидя на заледеневших ступенях, спускающихся к Неве. Поднял бескозырку и отряхнул липуху. Горячий череп расперло так, что околышек не мог удержаться. Возле Котова лежала винтовка с окровавленным штыком, а внизу, на мрачнокаменном лодочном причале, чернели на снегу два  тела: офицера и его жены. Девочка стояла рядом с телом матери, держа над ней зонтик, чтобы снег не падал на лицо…

— За что убил? — подумал матрос.

Слышно, как его зовут товарищи, будто издалека. Вот надо вставать, и идти, продолжать патрулировать…  “А дитя? Что с нею делать?” На мосту, преодолевая напор ветра, пыхтели и тужились мальчики, таща тяжелую железную кровать. — Иди с ними! — негромко пробурчал Альфред девочке. — Не пропадешь с такими.

Девочка подошла к матросу, указывая мраморной рукою, с черными прожилками, на красный бант, закрывающий его сердце.

— Дядечка, я плохо вижу… — малютка словно пробудилась от довлеющего в ней шока. — Вы мертвый? У вас кровь на груди… Вас тоже убили? — Дитя согнула ручонку, и сжала кулачок. — Мои родители мертвые, но они живые! Вы — с ними теперь, будете жить?

— Да, что ты говоришь такое? — возмутился Рембрандт Ребров, товарищ Альфреда, стоявший у него за спиной; перестав рассматривать офицерский кортик, снятый с убитого. — А ну, пойди-ка сюда!

— Не надо! — поднялся Котов.

— А тебя, шаланда, кто спрашивал?!

Матрос Альфред Котов заслонил ребенка…

— А ну, уйди с дороги! — зашипел Рембрандт Ребров.

Альфред, между тем, смело смотря на товарища, напирал грудью, как проделывал не раз бывало с противниками в кубрике, во время споров команды. Так же он обезоружил офицера, за какое достоинство удостоился доверия восставших и чести нести патрулирование в Петрограде, в ночь военного переворота. Данный способ вошел у него даже в привычку; сам себе казался он могучим богатырем, способным побеждать без драки и матерщины. Только Ребров не поддался напору сослуживца... Альфреду едва удалось вытеснить конфликтующую сторону с причала на набережную.

— Мы вкусили крови… — распаленно уперся Рембрандт Ребров. — Вона, вишь, багровые гвоздички на снегу.  Или ты с ними? За офицера вступился?!! Ах ты, падла! Иуда!

Рембрандт отступил на шаг, и, сбросив ножны с кортика, уверенным движением засадил клинок в середину красного банта революционного матроса Альфреда Котова.

Альфред упал навзничь. Губы его беззвучно шевелились… Рядом раздавались звуки расправы над ребенком. Зарезанный повернул голову в сторону жуткого убийства, обиженно пяля глаза.

Третий матрос — Зотов, по имени Моне, — седоватый, с длинными усами, надевши шашку, склонился над Альфредом Котовым. И взявшись за рукоять торчащего у того из сердца оружия, учительски произнес:

— Матрос ты, пиковый. Возомнил себя телохранителем дворянских семейств! Я возьму нож, не будешь ведь против? Ночь сегодня у нас длинная…

С этими словами Моне, безжалостно выдернул клинок из живого тела, в сущности уже мертвого авроровца.

Вдруг набережная осветилась светом фар. Деловито гудя, исполненный целесообразности, страшно летел на морячков, пролетарски расписанный броневик.

Балтийцы обрадовались: “Ленин!”

— Да здравствует революция! — закричали они, поднимая винтовки, счастливо бряцая патронами пулеметных лент, скрещенных на бушлатах. — Смерть немецким шпионам! Долой буржуазию! Долой монархию!

Бронеавтомобиль, поравнявшись с морячками, остановился. Открылся люк на крыше, и вылез шуликун, одетый в серый нарядный, подпоясанный красным кушаком, кафтан и остроконечную шапку. Спрыгнув на броню, и потоптав по ней копытами, направился нечистый вниз по ступенькам к лодочной пристани, перескочив через безжизненного Альфреда, всюду оставляя следы, разного размера и формы...

Изумленные члены команды крейсера "Аврора" быстро проследовали за лукавым, двигаемые страхом, ужасом и любопытством одновременно, изучая при свете луны подозрительные отпечатки.

— Он утоп! — затрясся Моне. — Его нет!

— А куда девались тела офицера с женой и крошкой? — недоумевал Рембрандт. — Даже алые пятна исчезли... Смотри! На их месте — болотная жижа!

Стали осматривать трофеи. Моне схватился за саблю, взятую у гардемарина; Рембрандт достал из-за пазухи его кортик. Вместо оружия в руках у обоих оказались сырые сосновые рогатины, испачканные тиной... В ноздри ударило запахом ила.

— Морозко скачет по ельничкам, по березничкам, по сырым боркам, по веретейникам... — дрогнув плечами, тихо просопел Моне.

Рембрандт, нахлобучив потуже бескозырку, с упреком взглянул на крейсер:

— В такую пору добрый хозяин и собаку не выгонит за ворота!

Неожиданно навигационные огни на судне погасли. Морякам сделалось тревожнее. Паника нарастала.

— Воистину нечистая сила не разбирает, кто правый! Воюет и борется против всего рода человеческого! Нападает на каждого, кто ей встретится... Ежели революционный матрос заплутает, и его погубит! — Моне вытер нос. — Не повезло нам с дежурством. А впереди еще целая ночь...

— Смена власти веселит преисподнюю, готовящуюся скорее пожрать оступившихся людишек, — раздосадованно ухмыльнулся Рембрандт. — К черту Фридриха Маркса!   

— Однако кто в автомобиле? — заинтересовался Моне Зотов. Нужно начинать подниматься от реки, а ему стало страшно видеть тело убитого ими Альфреда.

На набережной заработал двигатель. Хлопнула крышка люка. Послышался шум отъезжающего броневика, осветившего пламенем, срывающимся с раскаленной стали,  кромешную ночь и столичный город, охваченный восстанием.

Матросы  ошарашенно переглянулись:

— Товарищ Ленин?


М.Донской, 2024


СЛОВНИК.

Пиковый — неприятный, затруднительный, являющийся следствием неудачи, поражения.
Якобинцы — шотландцы, участники якобитского восстания в Северной Англии в 1745 году.
Барчук — молодой сын барина.
Липуха — мокрый и липкий снег.
Околышек — часть головного убора в виде обода, облегающего голову.
Довлеющий — тяготящий, преобладающий, господствующий.
Гардемарин — звание, присваивавшееся унтер-офицерам в русском императорском флоте до 1917 года.
Нахлобучить — надвинуть низко на лоб.
Веретенник — птица, болотный кулик.
Ошарашенно — сильно озадачившись.