366 снов на Благуше. Часть 6

                Часть 6
                Огоньки во тьме мерцают,
                И, как только полночь бьет,
                Из тумана выплывает
                Привидений хоровод.
                (Макс Грегор Камбек)
Сон 48.
Через несколько дней в конторе господина Рогериуса состоялась сделка по продаже имения. Феликс Велимирский не присутствовал на ее заключении. В качестве своего представителя он прислал некоего иезуита, который сообщил, что Федикс недавно вступил в их орден и собирается передать вырученные от продажи имения деньги на благие дела. Кроме того, поскольку брат наш окончательно покончил с прошлым и преисполнен решимости начать новую жизнь, он выразил желание найти последнее успокоение в славном городе Вильно, где ему открылась Истина. В связи с этим он просит мсье де Томона стереть надпись с его, Феликса Велимирского, будущего надгробия и использовать оное по своему усмотрению.
Выйдя из конторы, он решил сделать покупки, которые поручила ему госпожа Эссельман, пообедать и нанять экипаж, чтобы успеть засветло вернуться. Однако, когда он привычным жестом сунул руку в карман камзола, он не нашел там ничего. Погуляв с нарочито беспечным видом по городу, он повторил попытку. Напрасно: денег не было.
Покупки, изысканный обед  и поездку в имение в комфортном экипаже пришлось отменить. Кестутис, который утром отвез его  в Мемель, давно уехал, и вот теперь придется идти на голодный желудок двадцать километров. Была середина  августа, но солнце палило немилосердно, и он решил идти берегом моря.

Сон 49
На берегу было не так жарко, как на городских улицах. С запада дул сильный прохладный ветер, море волновалось, и пена, доходившая почти до самого горизонта, серебрилась  в лучах солнца. К вечеру стало облачнее, и, казалось, он идет внутри шумящей перламутровой раковины.
Сколько еще идти? Это еще дальше, чем до Хайлигенау, но разве он ходил туда? Туда – нет, но оттуда... В тот день море было справа, и солнце светило в глаза, а рядом с ним молча шел человек, лица которого он не видел. Как он попал в Хайлигенау и когда это было?
Впереди показался силуэт.  Человек шел медленно, и расстояние между ними сокращалось. Когда они поравнялись, незнакомец, шедший у самой кромки воды и лица которого он опять не видел, спросил тихо: "Ты господ Велимирских знаешь?" – "Они умерли" – "Тогда передай им вот это". Незнакомец снял с шеи золотой крест и протянул ему: "Там, где я сейчас, он уже не понадобится". – "Будь спокоен, передам".
Он взял крест и пошел, не оглядываясь.
Через несколько минут он как будто проснулся. Расслышал ли тот человек, что они мертвы? И как я теперь передам им это? Он оглянулся – никого. Куда он делся? Видно, свернул в дюны.
Ветер почти стих, и волны сонно плескались у берега. Широкая сверкающая дорога пролегла на запад, и тут он увидел медленно удаляющийся по ней знакомый силуэт. Но вот солнце зашло за тучу, сверкающая дорога и силуэт исчезли.
Между тем совсем стемнело. Дюны, заросшие низкорослыми кривыми соснами, подобны были теперь  застывшим черным волнам. Берег казался абсолютно одинаковым. Вероятно, он уже недалеко от имения, но где свернуть? Внезапно он услышал знакомый тихий голос: "Сверни здесь."
Так и есть. Пройдя между дюнами, он заметил скамейку, на которой они сидели с госпожой Эссельман в день его приезда. Он пошел знакомой тропинкой, свернул  в аллею и увидел свет в окне дома.
Госпожа Эссельман стояла на крыльце."Слава богу! Вернулись! Надеюсь, вас не ограбили по дороге?" – "Не беспокойтесь, госпожа Эссельман, ничего страшного не произошло. Вот только по рассеянности я взял с собой только те деньги, которые нужны были для покупки имения, и мне пришлось идти до дома пешком".

Сон 50.
Дни потекли за днями. Погода стояла прекрасная. Дул теплый восточный ветер, море дышало спокойно и ровно. Плавать в прозрачной зеленоватой воде с золотыми прожилками было необыкновенно приятно, и он все время проводил у моря, предаваясь блаженной праздности.
Фрагменты прошлого, потонувшие в снах и видениях, больше не тревожили его, как  не тревожило исчезновение дукатов и уж тем более рекомендация доктора Люксембурга жениться на Софи. Он видел обеих женщин лишь во время обеда, проходившего в сумерках. Они говорили мало и, кажется, от него никто ничего не ждал. Близость Софи не волновала его кровь. Он привык любоваться ею, откинувшись в кресле, в слабом мерцании свечей, но точно также любовался бы произведением искусства или пейзажем,  точно также внимал бы звукам прекрасной музыки.
А дни все шли и шли. Сказав последнее прости солнцу, исчезающему в бледно-лиловом, почти южном, море, он уходил домой и,  проснувшись на рассвете, шел не спеша через еще  не вполне проснувшийся парк на берег, где, сев на теплый песок, часами смотрел вдаль, слушая дремотные слова волн, казавшиеся с течением времени все более внятными и услаждавшие его слух лучше всякой музыки.
Но вот однажды после полудня подул холодный северо-западный ветер. На темно-изумрудное море навалилась огромная сизая туча, и через минуту разразился ливень, сопровождаемый градом. Вскоре дождь перестал, но стало заметно холоднее.
За ужином госпожа Эссельман, немного смущаясь, сообщила ему, что в доме заканчиваются запасы продуктов, а еще в нескольких местах течет крыша и надо бы заготовить дрова и провизию на зиму, и пора бы также выдать жалование Кестутису. "И еще, – добавила она, – есть ли у вас теплая одежда для нашей суровой зимы, мсье де Томон?"
"Не беспокойтесь, госпожа Эссельман, – сказал он беспечно, –  завтра же займусь хозяйством. Да, кстати, когда арендаторы должны нам платить за землю и какова ожидаемая сумма?" – "Арендаторы? – удивилась госпожа Эссельман, –  Они выкупили землю при прежних владельцах и теперь нам ничего не должны. Разве господин Рогериус не говорил вам, что имение недоходное?" – "Да, что-то такое говорил», – немного смущенно сказал он и задумался.

Сон 51
Денег не было ни гроша. Единственный выход – занять их на длительный срок под залог имения. Но кто мог выручить его? Никого, кроме Мейера Люксембурга, он не знал и потому направился прямо к нему.
     Доктор ответил на его вопрос неожиданным вопросом: "Вы уже сделали предложение Софи?"-- "Господин Люксембург, поймите, Софи – прекрасная девушка, но я не люблю ее и не представляю..." – "А я не представляю, что будет делать эта прекрасная девушка после кончины матери. Госпожа Эссельман, несмотря на свой цветущий вид, серьезно  больна и скоро умрет. Я дам вам денег на первое время только после того, как вы сделаете предложение Софи, а остальную сумму, достаточную до конца ваших дней при  условии экономного ведения хозяйства, вы получите после венчания».
Госпожа Эссельман, казалось, давно ждала этого разговора. "Буду рада видеть вас своим зятем , – ответила она. – Вы идеально подходите моей дочери". Что касается Софи, то она произнесла лишь: "Вы должны просить моей руки у моего дяди, Феликса Велимирского. Напишите ему, и я пошлю ваше письмо вместе со своим". Странно, зачем просить руки еще и у  троюродного дяди, который, насколько ему было известно, не являлся  ее опекуном? И почему она не дала его адреса?
Да не все ли  равно. Он не знает этого виленского иезуита, и все это только пустая формальность, придуманная Софи, чтобы отложить свадьбу и что вполне соответствует его намерениям.  Он выполнил требование доктора, сделал предложение и теперь получит сумму, необходимую для покрытия первоочередных расходов. Странно только, почему доктор принимает такое участие в судьбе Софи? Что ж, кто имеет деньги, может позволить себе кое-какие странности, например, выдавать замуж красивых бесприданниц...
Он написал короткое официальное письмо и в тот же день отдал его Софи. Странно, при мысли о Феликсе Велимирском он менее всего представлял себе виленского иезуита, прошедшего огонь и воду и теперь подкупающего Бога щедрыми пожертвованиями на "благие дела". Перед его мысленным взором была лишь безумная старуха с развевающимися седыми космами, воющая над гробом какого-то иностранца с проломленным черепом, нашедшего смерть на чужой земле и на чужой могиле.

Сон 52
Передав письмо Софи, он вышел в парк и сел на скамейку у раздвоенного вяза.
Неожиданно, словно из-под земли, перед ним появился Кестутис. Только теперь, когда они оказались лицом к лицу, он смог рассмотреть его.
Кестутис был среднего роста, худощав, но необыкновенно широк в плечах. Очень темные, почти черные,  блестящие глаза  с такой широкой радужкой, что почти не видно было белка, смотрели пристально и прямо, не мигая, и  контрастировали с бледной, едва тронутой загаром кожей и светлыми  волосами, схваченными у лба тонким чрезвычайно искусно сплетенным ремешком. У него было продолговатое худое лицо, правильные и  резкие черты, тонкий нос с небольшой горбинкой и волевой подбородок. На  плотно сжатых губах играла едва приметная насмешка.
"Сейчас спросит о жалованье," – с досадой подумал он. Но Кестутис спросил о другом.
"Барин, ты отдал господам крест?" – "Какой крест, каким господам?" – "Не говори, что не понимаешь и не говори, что не встретил никого на берегу, когда шел из Мемеля". – "Как ты смеешь?" – "Барин, брат мой доверил тебе крест, чтобы ты отдал его родителям. Мне он не доверил. Ты, говорит, язычник и не смеешь прикасаться к нашей святыне. Вот он и выбрал тебя, но не подумал, как ты с этим справишься без Кестутиса". – "А ты что, вхож в мир иной". – "Еще нет. Я так, вроде посыльного или почтальона. Ну, ладно, заболтался я с тобой, а мне еще дров нарубить и воды наносить. Не бойся, про жалованье не спрошу, знаю, что денег у тебя пока нет. Сегодня после захода солнца приходи с крестом на могилу господ Велимирских".
И Кестутис исчез, словно его и не было.

Сон 53
Наглость батрака возмутила его, но на закате он заперся в комнате и вытащил крест из кармана камзола, который так и лежал там в течение двух недель. «Как я мог забыть о нем и оставить в кармане?» – с досадой подумал он.
Ясно, парень хочет ограбить и убить его, но, будучи таким всеведущим, он мог в любой момент войти в его комнату, которую он обычно оставлял незапертой, и украсть крест. Почему же он не сделал этого? Боялся прикосновением осквернить  – его или себя?»
Крест был покрыт тончайшей гравировкой, напоминающей то ли лабиринт, то ли прожилки растения. В центре можно было различить букву «W». "Но, если я не приду, он подумает, что я струсил. Надо бы шпагу захватить с собой..." Но тут он вспомнил, что забыл ее в прихожей доктора Люксембурга.
Между тем зашло солнце и стало смеркаться. Будь что будет. Он надел крест на шею для сохранности и отправился на кладбище.
Когда он подошел к надгробию Велимирских, в свете полной луны он увидел  широкую спину Кестутиса, склонившегося над могилой. "Вот, значит, кто здесь за цветами ухаживает", – подумал он. Кестутис не обернулся на его шаги, а, может быть, поглощенный работой, даже не услышал. Подойти, окликнуть? Он сделал шаг вперед и наступил на что-то твердое. Это была рукоять топора, которым Кестутис рубил дрова. Он поднял его. Кестутис продолжал стоять на коленях, сосредоточенно что-то делая.
Один удар – и он избавиться от этого нахала со сверхъестественными способностями, который еще наделает ему хлопот, если, конечно, сам его не прикончит. Да и кто заподозрит его в убийстве, его, рассеянного и непрактичного мечтателя. При таком характере у Кестутиса, наверное, много врагов, и заподозрить могут кого угодно, но только не его. Один удар – и он убьет этого язычника. И, кстати, человек ли он? Глаза, как у зверя...Может, и души у него даже нет... Ветка под его ногой хрустнула, и звук этот показался ему почему-то знакомым. Но Кестутис не обернулся. Когда-то он уже видел эту склоненную непокрытую голову перед черным силуэтом креста, слышал дыхание еще живого человека...
"Эй, Кестутис!" – голос показался ему чужим, но он вырвался из его горла.
Кестутис нехотя встал с колен и обернулся.
"Ну что же ты? В тот раз ты был смелее. А я старался, все сделал, как тогда, и топор тот же, отцовский..."
"Что ты несешь, дурак?" – оборвал он Кестутиса. Незнакомое чувство спокойной уверенности охватило его. Сейчас он победил этого ведьмака, разрушил его дьявольские козни, разорвал нить его судьбы, но сколько раз еще он должен обрывать эти нити, сколько побед должен одержать над этим исчадием прибалтийских лесов.
"Снимай, барин, крест с шеи и клади в этот кувшин, да осторожнее, чтобы жидкость не расплескать, она жгучая". – Он повиновался.--  "Теперь надо подождать"
Они молча сидели рядом на поваленной сосне, не глядя друг на друга. "Тебе зачем понадобилось, чтобы я тебя прикончил?" – спросил он. – "А ты зачем пришел сюда без оружия с золотым крестом? Видно, мы ищем  одного и того же, но не находим".
Стало холодно.
"Первые заморозки сегодня, – сказал Кестутис. – Рановато. Ну, пошли, все готово".
Кестутис взял кувшин, заглянул в него и вылил содержимое в небольшое углубление на могиле. Земля тотчас же впитала жидкость. «Смотри, ни крупинки не осталось». – Кестутис сунул ему под нос пустой кувшин.

Сон 54
        Вернувшись домой, он сразу  лег в постель и заснул. Спал он крепко, без сновидений и проснулся бодрым и отдохнувшим.
Как всегда, он отправился на кухню, где в это время уже хлопотала Софи. Обыкновенно она наливала ему большую чашку кофе со сливками и подавала жирный крупитчатый творог с душистым медом. В этот раз дверь в кухню была закрыта, и из-за нее раздавались голоса. Один голос принадлежал Софи, другой – Кестутису.
Стыдясь самого себя, он заглянул в замочную скважину и увидел Кестутиса, сидящего на его месте за столом и с аппетитом уплетающего горбушку черного хлеба с камамбером и нежными листьями салата – последний урожай в этом году, предназначенный специально для Джонатана.
Он с отвращением отшатнулся от двери. "Грубый мужик, быдло, жрет камамбер, словно сало". Нечто вроде боязливого уважения, которое он невольно почувствовал к Кестутису на кладбище, сменилось презрением и гадливостью. Он бы, не раздумывая, убил бы его сейчас, как отвратительное грязное животное. Камамбер на черном хлебе так и стоял у него перед глазами. Вдруг он услышал нежный и немного робкий голос Софи: "Кестутис, ты проводишь меня сегодня вечером... к нему. Я одна боюсь". – "Пусть тебя Ванда проводит. Мне завтра рано вставать", – ответил Кестутис с набитым ртом. – "Ванда отказалась. Говорит, как увижу  его могилу, так не совладаю с собой, начну выть. Всех в округе перебужу и добрую барыню испугаю". – "А если твой жених увидит тебя со мной?" – с коротким смешком спросил Кестутис. – "Он все равно на мне женится, ты же знаешь, иначе дедушка денег ему не даст". – "Ладно. Сегодня вечером, как пойдешь гулять с Джонатаном, буду ждать тебя у входа в парк".

Сон 55
Не позавтракав, он пошел к морю. Утро было туманное, тихое и теплое. Куда-то делись чайки,  а море плескалось еле слышно, словно через силу.
Обед прошел, как обычно. Несмотря на голод, он ел без аппетита, внимательно наблюдая за Софи, а она была прекрасна и безмятежна,. После ужина, поманив Ддонатана кусочком яблока ("Не видать тебе салата, как своих ушей", – злорадно подумал он), Софи вышла. Через пару минут, простившись с госпожой Эссельман, он тоже направился в сад. Никого. Софи и Джонатан бесследно исчезли.
Значит, они и черепаху с собой прихватили. Страшная мысль мелькнула у него. Ведь стоит этом ведьмаку только слово сказать, и она, не раздумывая, пожертвует для него всем. Сварит мужлану черепаховый суп, а потом будет врать матери, что, дескать, отдала Джонатана на время доктору, а то дедушке скучно одному долгими осенними вечерами. Люксембург, конечно, внучку не выдаст, будет врать вместе с ней, ему не впервой. Кстати, интересно, кем он приходится госпоже Эссельман: отцом или свекром?
Он должен предотвратить преступление и спасти Джонатана, единственное утешение бедной вдовы. Он быстро пошел по тропинке в глубь парка.
Вскоре он нагнал их. Софи медленно шла впереди, Кестутис в двух шагах от нее, сзади. В руках у него ничего не было. Опоздал...  Уже убили несчастное животное и спрятали в кустах, а теперь идут, чтобы принести все необходимое для своего ужасного пиршества.
Парочка медленно шла в сторону кладбища. Ведьмак по-прежнему шел сзади на почтительном расстоянии. Куда же они спрятали Джонатана?  А, может быть, черепаха еще жива, и он тратит время на бессмысленное выслеживание?
Но вот Софи и Кестутис подошли к надгробию Феликса Велимирского. Софи достала из-за корсажа два письма, Кестутис высек огонь и поджег их. Тонкая бумага быстро вспыхнула и превратилась в пепел, который Софи  смешала с могильной землей. "Когда ждать ответ?" – спросила она. – "Не знаю... А что, замуж не терпится?» – "Перестань!" – "Ну, я пошел в деревню". – "И ты меня не проводишь до дома?" – "Зачем? У тебя есть провожатый. Эй, барин, что ты все прячешься? Сделай милость, проводи барышню до дома. Найдешь дорогу в темноте?" И, не дожидаясь ответа, Кестутис исчез.
Они молча пошли к дому. "Где Джонатан?" – спросил он сурово. – "На поляне у цветника, где я его  и оставила. Сейчас ведь холодно, и он почти не гуляет, спит все время, даже есть стал плохо».
"Какая жалкая ложь», – подумал он, на поляне у цветника никого не было, он несколько раз проверил.
"Ну, вот и он, – сказала Софи, – даже с места не сдвинулся".
Джонатан мирно спал, и его лапы чуть шевелились в такт дыханию.
"Будьте добры, – сказала Софи, – не могли бы вы отнести Джонатана в его комнату, а то он так хорошо спит, будить жалко».
Не без труда подняв увесистое чудище, он отнес его в комнату, где на полу лежало свежее душистое сено. Оказавшись в тепле, Джонатан проснулся, посмотрел ему вслед внимательными черными блестящими глазками, улыбнулся и бесшумно выполз в коридор.