Ангел Таша. Часть 26. Испытания дружбы

                Вступление на http://proza.ru/2024/06/15/601

                Попытка субъективно-объективного исследования.

                ЛЕТНИЕ ВСТРЕЧИ 1833         

               
               
                Душа поэта рядом с красотой
                Покоя никогда найти не сможет...
                Она есть дар, но стоит очень много,
                Она есть власть, которую потрогать
                Чуть не руками каждый норовит.
               
                Е.А.Начас. 2005 г.
                ***

                Да! Несомненно, вы прекрасны!
                И  это - божий, ценный  дар.
                Но это - власть! Она опасна!
                Кто на  неё не  посягал?
               
                П.А.Вяземский

    
                ***               
       Лето 1833 года по всей Российской империи было  невыносимо жарким.  Возвращаясь пешком из пыльных, душных Архивов, Александр, не заходя домой, шёл прямо на берег Невы.  Здесь построили, огородив буйками место для купания, лёгкие навесы и кабинки для переодевания.  Плату брали умеренную.

        «Мы с братом ходили купаться в купальню, что против Летнего сада, – вспоминает С.М. Сухотин. –  Однажды увидели мы между купавшимися кудрявую черную голову человека, который нас поразил своей особенной, замечательной физиономией. Он подплыл к нам и стал нас учить плавать по всем правилам искусства. Это был Пушкин, имя которого произнес вошедший в купальню князь Вяземский».

      Освежившись, друзья идут по аллеям Летнего сада. Бакенбарды, высокий белоснежный галстук, перстень, часы на цепочке, трость – всё это украшает обоих. Но в сравнении с небрежным, запылившимся костюмом Александра наряд Вяземского кажется копией с витрины модной лавки.  По талии фрак с пышными в плече рукавами, жилет, узкие панталоны со штрипками, Пётр Андреевич всегда  был щёголем.

     Войдя в дом, он перед зеркалом аккуратно приглаживает рыжеватые завитки на лбу и недовольно морщит курносый сократовский нос, интересно всё-таки, кто из предков одарил его этой малопривлекательной чертою?

     Однако, несмотря на неё, князь умел пользоваться благосклонностью красавиц, увлекая поэтическим даром  и… язвительным умом. Любвеобильный, амбициозный,  он не мог забыть казус первой любви. Софочка, дочь пермского губернатора, была старше юного Вяземского. На балу пылкий влюбленный предложил ей бежать с ним. Но весёлая красавица лишь посмеялась над «наивным ребенком», и… чувствительный юноша, представьте! разрыдался посреди танца. И сбежал.

     Теперь-то он уже не бегал от красавиц – настойчиво и целеустремлённо  завоёвывал их.

       В уютном доме на Чёрной речке он с удовольствием обедал – всё-таки хорош повар у Пушкиных! Но не столько из-за повара приходит Пётр сюда: насладиться куда  более изысканными блюдами можно было бы и у Тальони… Другое влечёт его, а он отнюдь не привык отказывать собственным влечениям!

        С благоговением  целует князь изящную ручку Таши, не отводя глаз от страдальческого изгиба дивных губ, садится за стол напротив неё. Она бледна, ещё слаба после родов, но слабость придаёт ангельскому облику особое очарование,  и Пётр Андреевич любуется утончённо прекрасным бледным лицом, шёлковыми локонами, скрывающими розовеющие ушки. 
 
     После обеда, словно привязанный, идёт за Ташей в детскую, развлекает  худышку Машеньку, восхищается щекастым, беззаботно спящим новорождённым её братцем.

     – Нет, ты посмотри, князь, каков у меня богатырь-наследник! – торжествующе теребит друга старший Александр. –  Представь, в раннем детстве я тоже был довольно упитанным! Ах, как угодила мне жёнка!

       С нежностью обнимает жену, и Таша отвечает полным любви взглядом.

    – Аппетит, наверняка, у сего мальца отменный! – поддакивает  Вяземский.
      Чего уж скрывать: как же сильно завидовал он счастью, царящему в этих комнатах! Искусно пытался утаить, но никак не мог избавиться от этого чувства.

       Склонившись над колыбелькой, придвигается ближе к Таше, касаясь её плечом.
   
        Смущаясь под пристальным взглядом, она тихо улыбается, отодвигаясь от жаркого плеча.

         Александр не без  труда уводит друга в кабинет, чтобы познакомить с новыми главами о Пугачёве. 

      –  А перечти-ка  первую, – просит Пётр Андреевич, удобно устроившись в кресле. – Там, где легенда о казаках!

      Александр охотно читает:

     – «Казаки, страстные к холостой жизни, положили между собой убивать приживаемых детей, а жен бросать при выступлении в новый поход. Один из их атаманов, по имени Гугня, первый преступил жестокий закон, пощадив молодую жену, и казаки, по примеру атамана, покорились игу семейственной жизни. Доныне, просвещенные и гостеприимные, жители уральских берегов пьют на своих пирах здоровье бабушки Гугнихи».

     – Занимательно! – смеётся Вяземский. – Расскажу жене, развлеку.

     Но слушая  новые главы, всё чаще князь хмыкает неодобрительно:

     – Ну, брат, ты замахнулся на… чёрт знает что такое, не знаю, как и сказать точно…
    – Прямо и говори!

    – Мужицкие бунты… Надо ли об этом сейчас напоминать? Посягаешь на неизменные установления самодержавной власти?…
     – Не посягаю, нет – напоминаю...

     Пётр Андреевич прерывает:

     – И напоминать не стоило бы. Говорят же, не буди Лиха, пока оно тихо! Куда ты собрался ехать? Время уж больно неспокойное, зной невиданный! травы погорели! хлеб не уродился! империя на всём пространстве постигнута неурожаем и голодом… Не дай Бог, снова волнения начнутся…

      Увы, не такая натура у Александра, чтобы тихо сидеть в норке, вия семейное гнёздышко… Одно за другим летят в канцелярию Бенкендорфа прошения  – неспешно  крутится чиновничье колесо рассмотрения бумаг…

                ***
     Прекрасны петербургские белые ночи! Лишь они приносят мановения освежительной прохлады. Спеша насладиться ею, компании праздно гуляющих заполняли набережную Невы и аллеи парков. Постепенно к утру стихали их голоса… Кой-где лишь перекликались часовые,

Да дрожек отдаленный стук
С Мильонной раздавался вдруг;
Лишь лодка, веслами махая,
 Плыла по дремлющей реке:
И нас пленяли вдалеке
Рожок и песня удалая…

       Тем летом гостил у друзей директор Ревельского театра Фридрих Титц, человек образованный, умный, переводчик пушкинских стихов на немецкий.

    Петербург подарил ему неожиданную встречу, о чём  душевно рассказал он в  «Записках немецкого путешественника»,  назвав главу незамысловато,  просто:  «Встреча немца с Пушкиным».

       Согласитесь, непредвзятым взглядом умного очевидца можно ой, как мно-о-ого  заметить интересного! А уж вывод вы сделаете сами.

      «Это было в одну из тех очаровательных ночей, какие только можно видеть на дальнем Севере, – пишет Титц, – когда на горизонте вечерняя заря соединялась с утреннею.

      В такую пору я с моим приятелем, гвардии офицером,  гулял по островам. Уже прошла полночь. Мы перешли через мост на Крестовский остров. В недальном расстоянии от нас то медленно, то ускоряя шаги, прогуливался среднего роста, стройный человек. 
 
     Походка его была небрежна, иногда он поднимал правую руку высоко вверх. Казалось, что незнакомец разговаривал сам с собою. Порою слова его переходили в тихое пение какой-то из трогательных народных песен.

   – Кто бы это мог быть? – спросил я моего друга.
   
       Незнакомец остановился, оборотился к реке и со сложенными на груди руками прислонился к дереву; тогда мы могли разглядеть черты лица человека 34- 35 лет.
   
      Темные, несколько углубленные глаза на небольшом бледном лице, прекрасный рот, полный белых зубов. Только нос казался несколько широким. У него были черные курчавые волосы, прекрасные брови и густые бакенбарды.

     Одет он был по последней моде, но заметна какая-то небрежность. Между тем и незнакомец нас заметил. Мой спутник подошел к нему и, протягивая руку, приветствовал:

   – Здравствуйте, Пушкин!

     Представил нас друг другу. Поэт и мой спутник начали между собой оживленный разговор по-французски. Тоска и разорванность со светом были заметны в речах Пушкина и не казались мне пустым представлением.

– Я не могу более работать, – отвечал он на вопрос, не увидим ли мы вскоре новое его произведение.

   – Здесь бы я хотел построить себе хижину и сделаться отшельником, - прибавил он с улыбкою.

   – Если бы в Неве были ещё и прекрасные русалки, – отвечал мой спутник, намекая на юношеское стихотворение Пушкина.

  – Нет, это глупо, – проворчал поэт, – никого не любить, кроме самого себя!
  – Вы имеете достойную любви прекрасную жену,  – сказал ему мой товарищ.

         Протяжное, с улыбкой "Да-а!" было ответом.

     Я выразил мое восхищение прекрасною, теплою ночью.

    – Она очень приятна после сегодняшней страшной жары! –  небрежно и прозаически отвечал мне поэт.

     Товарищ мой старался навести его на более серьезный разговор; но он постоянно от того отклонялся.
  – Там вечерняя заря, малое пространство ночи, а там уж заря утренняя, – сказал мой друг. –  Смерть, мрак гроба и пробуждение к прекраснейшему дню!

         Пушкин улыбнулся.
  – Оставьте это, мой милый! Когда мне было 22 года, знал и я такие возвышенные мгновения; но в них ничего нет действительного. Утренняя заря! Пробуждение! Мечты, только одни мечты!..

          В это время плыла вниз по Неве лодка с большим обществом. Раздалось несколько аккордов гитары, и мягкий мужской голос запел "Черную шаль".   

     Лишь только окончилась первая строфа, как Пушкин, лицо которого мне показалось гораздо бледнее обыкновенного, проговорил про себя: "С тех пор я не знаю спокойных ночей!"

      И, сказав нам короткое "Bon soir, messieurs!" – он  исчез в зеленой темноте леса…»

                ***
       Ах, какое откровенно давящее душевное смятение  увидела я в этой маленькой зарисовке! Нет, не только природная жара угнетала поэта, не давая свободно дышать!

      Большая часть «Истории Пугачева»  была уже написана. Готов план нового романа…  Но сухие факты и мёртвые документы  хотелось проверить, дополнить словами и образами живых свидетелей тех страшных событий, увидеть воочию  оренбургские степи, когда-то усеянные  толпами мятежников, вооружённых копьями и сайдаками!

    Он понимал, что без этого его роман потеряет глубину, как без волшебного эликсира, не проявится на страницах реальная, полнокровная  жизнь. 

        Ну а  дома приходится убеждать да утешать жену, целуя любимые глазки, наполненные слезами:

   – Полно, ангел мой, я ведь ненадолго, и ты не одна остаёшься. Катерина Ивановна пуще матушки за тобой приглядывает да помогает не только советами! И слуг достаточно, и нянек. И доктор всегда приедет, коли надобность будет. А так-то… Детки здоровы, тебе тоже полегчало. Идалия ещё и на бал увезёт. Я не  против, если здоровье тебе позволит. А ехать мне нужда назре-ела – без живых впечатлений  роман мой не пишется...

     Таша вздыхает, прижимаясь крепче к груди мужа: только рядом с ним она чувствует себя надёжно укрытой от жизненных бурь и штормов. Всей душою ощущает, как безгранично, сильно любит её этот удивительный человек, и благодарная нежность переполняет сердце.

     Молясь перед сном, она горячо просит Пресветлую Деву:

   – Царице моя преблагая, спаси и сохрани раба Божьего Александра, обереги от напастей и зла...

                Продолжение на  http://proza.ru/2024/06/05/1402