Хорошие люди говорят

В начале-середине восьмидесятых годов прошлого века все было, конечно, очень-очень трудно: дефицит, сухой закон, разруха… Но все-таки - было хорошо. Для меня лично. Ясное дело: молодость, сил, как у Святогора после плотного завтрака. «Вся жизнь впереди, надейся и жди».

Глупости на почве молодости мы делали несусветные.

Например, помню: закончили мы, если мне не изменяет память, третий курс. Начало лета. Вернее, конец июня. Сидим с друзьями и подругами в Лосинке. Отмечаем конец сессии. Пьем Изабеллу из пятилитровой банки. По кругу. Стаканов нет. Закусываем бычками в томате. Едим бычков руками, как узбеки плов. Руки облизываем и вытираем об траву или об кору дерева. И то и другое – наслаждение. И облизывать, и обтирать. 

Изабеллу привез из Грузии дядя Нико Бакаури, нашего однокурсника. Пять банок бычков героически купил я сам лично в магазине «Океан» на проспекте Мира. Долго, больше двух часов, стоял в очереди. Урвал самые последние.

Сочетание Изабеллы и томатных бычков – что-то глубоко метафизическое. Экзистенциальное, как сейчас модно выражаться. Полынь с жженой резиной. И благородный шлейф послевкусия в виде икоты - наподобие выстрела из снайперской винтовки без глушителя. Прикольно. Сейчас бы я, наверное, после такого экстремального ланча, как говорил мой дед, «оскоромил чистилище». А тогда… хоть гвозди маринованные, на раз жрали – и ничего. 

Нас человек пять-шесть. Изабелла кончилась. Бычки тоже. Сидим, по-партизански перестреливаемся икотой. Ржем. В молодости все смешно. Икнул – смешно. Пукнул – еще смешнее. 

Тонька Сарматова:

 - Эх, жалко…У меня дома самогона - литров пять. Отец нагнал. Он сейчас в командировке. Можно было бы немножко отлить и воды добавить. Не заметит. Сделаем?
Я:

 - Из азербайджанской томатпасты отец твой гонит?

 - Ну.

 - С надувными резиновыми ладошками «Привет с Мавзолея»? И чистит - активированным углем? Да?

 - Все строго по технологии…Как в клинике Святослава Федорова.

Я, романтично:

 - Мой тоже гонит. Ему аппарат из авиационной стали на «Сатурне» сделали. А куда деваться? Этот олень пятнистый хрень какую-то развел с виноборчеством… Устроил стране безалкогольные похороны, Михаил Раисович…

 - Авиационная сталь…Классно! У моего обычный, стеклянный.

Игорек Пепин:

 - Тоньк…

 - Че?

 - Так ты ж, вроде, из Ярославля.

 - Ну. И что?

 - Нам что ж, в Ярославль за самогоном ехать?

 - А чего? Сели через час в поезд и поехали. Всего двести пятьдесят километров. Утром будем.

Валька Пятюнин:

 - Не, в поезде неинтересно. Тривиально.

Я:

 - А как? Автостопом что ли?

 - Да что мы, хиппи какие-нибудь немытые? Смотрел «Старый Новый год»?

 - Смотрел.

 - Как там герой говорит, этот, с гармошкой… Брошу, говорит, все и босиком, говорит, пойду по Руси…

Я оживился:

 - А что, Вальк, пошли по Руси до Ярославля… Дней за пять дойдем. А обратно доедем и самогон привезем.

 - А пошли!

И мы, как придурки, на следующий день утром пошли. 

Не босиком, правда, в кроссовках. Взяли с собой большой кусок целлофана четыре на два метра на случай дождя, пятьдесят рублей, все, что было, топор, спички, связку воблы, ключи от Тонькиной ярославской квартиры и котелок. 

Остальные наши товарищи под разными предлогами благоразумно отказались.

Это был какой-то ужас. 

Погода радикально испортилась. Шли мы три дня под холодным ливнем по Ярославскому шоссе. Ночевали на обочине в целлофане. Дошли до города Александрова. Это сто двадцать с лишним километров от Москвы. Все в мокрой вобле, с напрочь стоптанными копытами. Рожи от автомобильной копоти, как у Отелло.

Умылись наспех в реке Серой. Сели на электричку и, дрожа, как похмельные болонки, поехали назад. 

Зачем? Неясно. От избытка пассионарности.

Или другой случай.

Опять же летом, после второго курса, нас отправили на так называемую менторскую практику в Венгрию. В город Дьёр. Это значит мы, советские студенты, практикуемся в преподавании русского языка венгерским старшеклассникам. Все уютненько.

Отношения с венграми у нас сложились прекрасные. А что? Нормальная мордва, притворившаяся «цивилизованной Европой».

Занятий – пару уроков в день. А потом – песни, дискотеки, просмотр идеологически устойчивых фильмов, типа «Неуловимых мстителей», гульки с венгерками, мороженое, ситро… Доверие полное. 

До того, что в этом самом Дьёре я, например, впервые узнал от тихого мальчика Иштвана, что настоящая Венгрия – это, оказывается, еще треть Украины, Словакия целиком, половина Австрии, север Сербии в виде Воеводины и примерно четверть Румынии. 

И еще я с интересом узнал, что Атилла был этнически чистым венгром из родного города Иштвана с поэтичным названием Лашпесентадарьян и что Иштван – его, Атиллы, прямой потомок. После чего мы все стали, конечно, называть Иштвана Иштваном Атилловичем Империалистенко.

После окончания менторской практики мы все вместе поехали на день в Будапешт, чтобы после общей экскурсии мы, советские студенты, уехали на поезде в Москву. Венгры нас провожали. Многие, кстати сказать, совершенно непритворно плакали.

Перед отъездом у нас было четыре часа свободного времени. Мы гуляли по Будапешту вчетвером: Федька Носов, я и две венгерки. Обе по имени Жужа.

Сидим мы, значит, вчетвером ближе к вечеру на скамеечке на берегу Дуная у моста Свободы в Пеште. Смотрим на Буду. Вдруг Федька говорит:

 - Володь…

 - Чего, Федь?..

 - А, по-моему, это неприлично…

 - Что? Что мы с девчонками венгерскими безнаказанно сидим?..

 - Да нет. Неприлично то, что мы сидим тут, как страусы на яйцах, на берегу прекрасного голубого Дуная и ни фига в нем не купаемся. Когда мы еще с тобой на Дунай попадем? Думаю, никогда. Раз мы тут оказались, надо ж эту мордовскую Яузу переплыть. Логично?

 - Логично.

Мы оставили нашим Жужам одежду на сохранение и в семейных советских трусах в цветочек, как у волка из «Ну, погоди!», героически поплыли в Буду. 

У Федьки были синие трусы в розовые цветочки, а у меня зеленые в желтые. В стиле современного ЛГБТ.

Это был кромешный кошмар. Вода в прекрасном голубом Дунае пахла солярой и еще какой-то химической дрянью. 

Очень сильное течение стало быстро нас сносить куда-то, надо думать, непосредственно в сторону Черного моря. 

Мы гребли изо всех сил, но нас все сносило и сносило по стремнине. Все это продолжалось не меньше часа.

Наконец мы все-таки догребли и, вконец изможденные, сели на парапете Буды. 

Ситуация, мягко говоря, экстравагантная. Одежда осталась там, в Пеште. А мы, фактически голые, в противно пахнущих нефтепродуктами мокрых советских семейных трусах, здесь, в Буде. До поезда не больше полутора часов…Что делать? Плыть обратно? Чтоб повторить печальную судьбу Василия Ивановича Чапаева? Нет, уж лучше трагически умереть в нефтяных цветочных семейниках на серо-бетонном парапете в Буде.

И вдруг мы видим: к нам, трогательно запыхавшись, бегут наши раскрасневшиеся Жужи. Бегут вместе с нашей одеждой, лирично прижимая ее к своим юным непорочным персям. 

Они, оказывается, мадьярские лапочки, увидели, что нас сносит, перебежали Дунай по мосту, так сказать, «перил не касаясь», и все это время мчались легкими такими воздушными финно-угорскими ланями дальше за нами. Славные Жужи! Мордовочки наши дорогие! Спасибо вам! Спасибо во веки веков, если вы нас, конечно, хоть как-нибудь еще помните.

Зачем мы с Федей поплыли форсировать Дунай? Эхо войны? Неясно. Опять, скорее всего, пассионарная дурь.

Все обошлось. На поезд успели. Только в Москву мы с Федей приехали с сильнейшим конъюнктивитом, похожие на кроликов-упырей, сбежавших из вытрезвителя.

Но все эти наши пассионарные экзерсисы - ничто по сравнению с тем, что вытворяли люди старшего поколения. Ради них я и пытаюсь безнадежно мастерить этот рассказ.

В университете в тех же восьмидесятых я, например, познакомился с человеком по имени Александр Александрович Жмуркин. Одна тысяча девятьсот двадцать первого года рождения. Ветераном войны.

Жмуркин Александр Александрович был по профессии фольклористом и после выхода в свет фильма «Кавказская пленница» в 1967-ом году тотчас же получил прозвище Шурик-В-Квадрате. 

Еще его называли Человек-Рюкзак. Потому что он всегда и везде ходил с огромным старым армейским рюкзаком. На работу тоже. Например, однажды пришел на кафедру фольклористики: строгий костюм, галстук, лакированные ботинки и – рюкзак цвета осенней болотной ряски. 

Ему заведующая кафедрой резонно замечает:

 - Александр Александрович, вы бы хоть портфель что ли купили… Мы вам материально поможем… А то ходите как, извините, какой-то неприличный стилистический оксюморон…

 - В портфель спальник неприлично не влезает. Как в рот дыня. Равно, как в рюкзак же, котелок. Некогда мне тут с вами портфели разводить. У меня через три часа поезд. Сейчас на вашей кафедре отстрадаюсь – и на вокзал. До Петрозаводска. Где-то под Медвежьегорском там, хорошие люди говорят, бабулька живет. Евсеиха Косая. Девяносто шесть лет девушке. Жаль названия деревни не знаю. Где-то ближе к Сегозеру, хорошие люди говорят.

 - Так как же вы ее найдете-то?

 - На месте разберусь. По карте военной первее всего. Как говорится, бороться и искать, найти и… перепрятать. Шучу. Кто ищет, тот всегда найдет. Главное – успеть. А то, не давай Бог, помрет молодуха.

 - А зачем вам именно эта… Косая нужна?

 - Она, хорошие люди говорят, одна на всем свете помнит народное переложение Калевалы.

 - «Народное» - это как?

 - Ну… озорное в общем… Хулиганское. Карнавальное, если по-умному.

 - Матерное, что ли?

 - Не без этого. Но - с полным уважением. Народ если кого коллективно отхулиганил, значит точно – уважает.

- А вы что же, так в костюме и в галстуке за отхулиганенной Калевалой и поедете?

 - Зачем в костюме? Я этот научный скафандр вместе с удавкой и паркетными калошами в камере хранения в Москве оставлю. А подлинная одёжа у меня частью в рюкзаке, частью уже в камере заранее заархивирована. Давайте, доктора-оксюмороны, начинайте ваш академиццкий бубнёж. А я пока чуток покемарю. Дорога у меня впереди не ближняя. Вот и беруши припас я для этого вашего случая.

Как потом выяснилось, Жмуркин почти двое суток ехал до Петрозаводска в общем жестком вагоне. 

Сосед – мясник из Кандалакши. За двое суток Александр Александрович, напрочь измучив соседа, собрал небольшой словарик жаргона мясников, слов на двести. 

Например, филейная часть туши, чтоб вы знали, – это «райский тухес», куриная грудка – «сиси кукареку», бараний курдюк – «копчик сумоиста», ну и так далее. Словарик потом Шурик-В-Квадрате напечатал.

Далее неутомимый собиратель фольклора сутки влачился на довоенной дрезине до Медвежьегорска. Вместе с водителем дрезины. Которого терзал на предмет фольклора работников железнодорожного транспорта: пословицы, поговорки, частушки. Ну, к примеру, такая, не вполне приличная:

                Наш паровоз вперед летит,

                В коммуне остановка,

                А Сталин Троцкого етит.

                Стальна его морковка!

Затем пятеро суток Человек-Рюкзак по карте времен Великой Отечественной брел через карельские леса и болота, заходя в попутные полупустые деревни и спрашивая про Евсеиху Косую. Все про нее что-то слышали, но никто не знал, где она конкретно обитает. 

Разумеется, и тут Александр Александрович по ходу своего военного наступления все фольклорно фиксировал: что-то - на бумагу, что-то - на кассетник. 

Скажем, вот фрагмент из речи старика Семена Онуфриевича Чарочкина из деревни Подблюдаево (восемьдесят семь лет): «А как Хрущ-то, поросяка эта зас…ая в вышиванке, миру, значит, явился, приезжает через несколько лет после того к нам сам райком. Первой раз за тридцать лет. И говорит нам этот райком: такие приказы у меня к вам, граждане, от товарища Никиты Сергеевича Хрущева. Первое. Весь скот на скотоубойню, потому мы должны американов по мясу в этом годе непременно забороть. Второе. У вас тут церква деревянная есть. Сжечь ее к чертяной маме, ёпиум этот. Третье. Вот вам мешок драгоценного кукурузного семени, которое выделила вам Партия и правительство. Чтоб прямо завтра засадили! Вместо редиски вашей маоцзедуновской. Мы: так уж июль-месяц в середине! Маковка летняя… Он: да хоть январь с Крещением. Засажайте! Приказ. Значит: Скотоубойня, Ёпиум, Кукуруза. Как Отец, Сын, Святой Дух. Приеду, проверю. Не осуществите – расстрелю к чертяной маме… Вот отродье богохульево!.. Ну, мы, ясное дело, ничего из этого не осуществили. Потому к нам через наши болота… Он теперь еще лет тридцать будет со слегой по топям шкандыряться… Так оно и не осуществилось… До сих пор благоразумие по распорядку блюдём…».

Наконец, забредает Жмуркин в какую-то деревню. Совсем пустую. Никого. Тишь замогильная. И вдруг выходит из ветхой избушки старуха. Глядь – косая. Оказалась той самой Евсеихой! Она одна осталась в деревне. Название деревни – Зорищи.

Александр Александрович прожил у нее три дня. Записал семь кассет народной Калевалы. Хотел расплатиться консервами, но Евсеиха наотрез отказалась.

Примеры из народной Калевалы приводить не буду. А то получится сто страниц пи-пи-пи.

Пошел Жмуркин назад. Опять, как он сам говорил, «фольклорничал». Шел по карте, как разведка, принципиально по другим деревням. Чтоб еще набрать материала. Записывал.

На все той же довоенной дрезине от Медвежьегорска до Петрозаводска с ним, кроме машиниста, ехала доярка из Кондопоги. И пошло дело:

                У буренки пусто вымя,

                Значит плана не даю.

                Это дело поправимо:

                Из доярок надою!

В поезде Шурик-В-Квадрате опять же двое суток ехал с мастером спорта по боксу. Из Москвы. Мастер спорта:

 - Еду сейчас на встречу с кубинцем. Он, типа, на реванш идет. Я его в прошлый раз, ё, разобрал на запчасти.

Жмуркин:

 - То есть - победили…

 - Ну. Не дал чаю попить с вареньем…

 - То есть…

 - Устроил ему, ё, пионерский тихий час на четвертой минуте. Он, конечно, парень крепкий. Но любит, ё, воздух бесплатно молоть. Устроился у Карлсона, ё, пропеллером. Ну, я ему сначала – в цирроз, чтоб самому мне не простудиться от его вентилятора…

 - То есть в цирроз значит – в печень?

 - Ну да, в печенье. А потом – радикально по нюхательным ноздрям. Ну, он почву нежно так, как Брежнев Хонеккера, поцеловал и задумался, ё, о центральной линии Партии. Ладно, завтра посмотрим, где хук, где чавка…

После почти месячной командировки Жмуркина в поисках Евсеихи Косой им был собран богатейший материал. А таких командировок у Александра Александровича были сотни.

Мы с Валькой Пятюниным прошли сто двадцать километров от Москвы до Александрова в поисках, заметьте, всего лишь самогона, и чуть, что называется, кроссовки не откинули. А Человек-Рюкзак в поисках жемчужин народной речи… 

Нет, он в тысячу раз явно круче нас с Валькой и уж точно круче в десять тысяч раз любого высосанного из бизнес-пальца Человека-Паука.

А уж что вещать о нынешних. По их мнению, в день, чтобы быть здоровым, нужно, хорошие и не очень люди говорят, проходить всего лишь десять тысяч шагов. 

Ну что ж. Встаньте пораньше утром в воскресенье, примите хорошее слабительное и останьтесь на весь день дома. И обещаю вам, что к полудню вы выполните эту заветную норму.

Но, честно скажу, все-таки хочется чего-то большего. И так все хорошие люди говорят. Типа меня. Шутка.