Счастье разведчика

   - Во-первых, после каждого боя всегда оставаться в живых - вот оно то подлинное счастье, которое всем нам никогда не должно изменять, - негромким, спокойным и очень уверенным голосом часто говорил им, подчиненным, их командир.     - Всегда быть непотопляемыми... Но этого мало: еще жизненно необходимо всякий раз в точности выполнить приказ! И это только программа минимум. Так, для разминки!

   А по сути мы всегда должны его перевыполнить. Проявить инициативу. Только тогда и будет победа!

    Скорейшая. Окончательная.

   И прекратится кровопролитие. Настанет кругом снова мир и тишина.


   ...Но они, эти другие, совсем не такие, как я, потому что все как бы наполовину и не детдомовские вовсе, а даже очень... домашние.

   Их в разном возрасте отобрали у ведущих антисоциальную жизнь непутевых родителей и отправили для правильного воспитания в сиротский дом.

   Им есть куда вернуться!

   К окружающим их еще с того времени свободной домашней жизни просто знакомым, товарищам или даже друзьям. Они в сиротском учреждении только так, на время, чтобы отъесться сытно пока, "оторваться" или просто хорошо поспать.

   И ходят настоящими королями!..

   А я в этом учреждении почти с самого начала, с памперсов.

   Одна лишь живущая далеко от нашего временного пристанища единственная из всех моих родственников моя родная бабушка - и то лишь единожды - меня из него к себе забирала! Да и то, всего-то на каких-то небольшим ярким мгновением, словно и не бывшим в реальности, словно сон, промелькнувших несколько недель...

   Потом я один раз сбегал к ней.

   А позже уже она умерла.

  - Нету ее... Не живет здесь она больше. - Увы! - так мне соседи тогда на лестнице сказали.

   - Ушла что ли?..

   - Да... Насовсем. Ее здесь больше не будет... Никогда. Мальчик... Она умерла.

   Поэтому я и прятался от одиночества в первом классе, в младшей еще группе детского дома ночью в стенной шкаф. И вылезать на свет Божий, т. е. в мир, мне не хотелось.

   От одиночества!

   От этого-то и несчастливый, наверное, насовсем уже я.

   И когда сбегали потом уже в более старшем возрасте из детского дома и на выклянченные у прохожих или заработанные в летнем лагере деньги - в столовой же работали мы - ходили большой компанией в кафе, я долгое время не мог сидеть за столиком прямо на виду у всех.

   Стеснялся.

   Все вокруг смотрят. Счастливые. Свободные. Один я не такой, как все...

   Да и не от каждого подарки я принимал... Или угощение. Не терпел почему-то неуважительного, предвзятого отношения к себе.

   От того лишь только, кто, как мне казалось, что-то искренне делал. Для меня. От души... Из теплых, добрых, заботливых и неравнодушных рук...

   - Вы вот объясните, как мне досконально от А до Я и что делать? - так я и нашему командиру в разведке каждый раз всегда говорил. - Сам, без вашего совета решений я принимать не умею, не могу... - Несчастливый я потому что...

   - Мои указания ты все довольно -ки уже хорошо слышал. Наверное, даже запомнил уже наизусть. Твоя память - фотографична!

   Я вам обрисовал задачу и чего во время ее исполнения мы будем неукоснительно, обязательно придерживаться. А теперь пускай каждый выскажет свои соображения, которые также могут быть ценны: возможно, что и уже изрядно замылился, многое упустил из вида мой командирский-то взгляд!

   Говорить обязательно должны все, не стесняясь: потому что , возможно, вы все - будущие талантливые командиры!..

   Теперь я каждого из своей группы мнение и предложения должен услышать. Предлагайте. Хорошо взвесив, - неизменно произносил командир...

   А мне и другие многие, еще и в военном училище, и потом помогали, и я всегда все хорошо, почти фотографически запоминал...

   - Если приказываете мне свое мнение выражать, высказать, я со всей основательностью вам отвечу...

  - Не несчастливый вовсе ты никакой...

   Твои предложения - самые грамотные, взвешенные, осмысленно и основательно на логике и наблюдательности - все замечаешь... основанные - поэтому... ты и будешь теперь во всем моей правой рукой... И не важно совсем, а наоборот, наверное, ценно, что вышел из детского дома. Наблюдательность хорошо и осторожность в нем ты в себе развил...



   Много провели мы успешных операций, а потом, где-то через полгода меня приблизивший к себе мой командир, - он иногда меня так и называл: мой талисман... - на руках у меня во время боя уже умирал.

   Я контуженный вернулся, почти сбежав из госпиталя...

  - Рано... чтож как надо не долечился?.. - говорил мне с укоризной тогда наш командир.

   Может и не ранило бы смертельно... его... но у меня была уже не та реакция, и эта всегда неожиданно появляющееся онемение в пальцах... вместе с туманом, белой непроницаемой пеленой, застилающей часто глаза...

   Когда он крепко держал, не выпуская, умирающего на его руках командира, из горла которого текла кровь, в голове была оцепеняющая пустота...



   Ему снова, уже сейчас, в поезде в санитарной комнате показалось, что из его горла хлынет, прямо в раковину, вся уже полностью вытекая, кровь...


   ... Меня в том бою опять сильно зацепило... Приехал я из госпиталя на могилку командира... Поплакал... Мама его предложила: "Оставайся хотя бы на несколько дней, сынок!.."

   Но не могу я пользоваться гостеприимством, обременять собой так человека, у которого и так горе: погиб единственный, очень дорогой ей сын...

   ...В поезде ехал в одном купе почти со своей ровесницей, привозившей много гуманитарного на фронт.

   - Я несчастливая... - произнесла вдруг она ту мою давнишнюю, излюбленную фразу... У меня были пьющие родители, я с ними почти и не общалась, боялась их, когда выпьют, а воспитывала меня одна опекунша... она уже полгода, как умерла... побудь, пожалуйста, со мной, ты такой сильный... мне с тобой и спокойно, и хорошо...

  Не уходи только... будь со мной... ладно?..

  Только не покидай меня... Пожалуйста... Мне одной во всей жизни моей неуютно и страшно... Будь рядом... Не покидай...

   У меня еще брови и ресницы - обгорелые... волосы на них... почти что и не отросли... почему-то растут медленно...

   Хотя неглубокие ожоги лица вместе с сошедшей кожей зажили...

   

  В санитарной комнате поезда, взглянув в зеркало, он ощутил, заметил, что слезы вновь непроизвольно, неподконтрольно ему потекли из его глаз.

   Умывшись, он увидел, выходя в коридор, что в вагоне уже включили дневной свет. Вернувшись и обильно смочив полотенце водой из крана, он решил:

   "Буду прикладывать мокрое полотенце к глазам... если снова и как всегда неожиданно и так некстати станут слезы наворачиваться...

   Скажу, что врачи после ранения это... так прописали... процедура лечебная... наиважнейшая..." - думал он.

   Все более и более владея собой, он сначала еще как-то неторопливо пошел по коридору, ощущая где-то в глубине самого себя, что сердце по мере того, как он подходил к спальным местам, где его ждала Ксения, раз за разом стучало все нетерпеливей, все сильней и сильней...