Как-то незаметно, вроде бы само по себе...

                Рассказ.
              Маша была взрослой замужней  женщиной 30 лет от роду и матерью двоих детей – мальчика 6 лет и девочки 4. Ее отличало серьезное и обстоятельное отношение к жизни и к окружающим людям, поэтому и сама жизнь у нее была серьезной и обстоятельной. Она не строила начальству глазки ради хороших с ним, начальством,  отношений в виде различных преференций по работе, не льстила женщинам из их КБ, говоря иногда не правдивые, но так приятные женскому слуху комплименты об их ножках, фигурах,  нарядах и прическах, и не ждала чего-то подобного в свой адрес. Не флиртовала она, как некоторые женщины, даже находящиеся замужем,  и с редкими в их профессии и КБ мужчинами, всегда отвечала вежливым отказом на предложения «пойти покурить за компанию» или сходить в обеденный перерыв в соседнее кафе пообедать. Ей это было совершенно не нужно.  Размеренная и осмысленная семейная жизнь с ее порой скучноватыми обязанностями и правилами устраивала ее целиком и полностью. Поэтому она была весьма сильно удивлена, когда осознала, что неожиданно и совсем для себя незаметно влюбилась в нового сотрудника их КБ.
Он появился в их женском полусонном царстве чуть больше месяца назад. Бюро их занималось разработкой различных мобильных зданий, морских платформ для бурения и добычи нефти и газа для нужд «ГазПрома» и было на хорошем счету. Для того, чтобы попасть сюда на работу требовались не только приличное образование, множество навыков и хороший послужной список, но и рекомендации от серьезных фирм. Ну и конечно, соискатели подвергались проверке. В чем она конкретно заключалась – не знал никто, но многим соискателям после нее объявляли «от ворот-поворот».
       Крепкий подтянутый мужчина лет сорока вошел следом за начальником их отдела Андреем Ивановичем в большой просторный зал мастерской, в котором располагались их кабинетики-клетушки, по моде разделенные прозрачными пластиковыми перегородками, в понедельник утром, и был представлен коллективу как их новый сотрудник, прибывший откуда-то из Сибири. Звали его Алексей Григорьевич, был он строен и крепкоплеч, имел, как оказалось впоследствии, почти «гагаринскую» улыбку и голос приятного для женщин тембра. Глаза у него были пронзительного синего цвета, и, когда он смотрел собеседнику в лицо, казалось, что перед тобой колышется «васильковое» поле,- таким его взгляд, например, по- казался Маше. Взгляд его имел еще одну особенность: Алексей Григорьевич мог смотреть при разговоре на собеседника настолько пронзительно, что тому поневоле начинало казаться, что он знает все его тайные мысли, видит  насквозь и читает, словно раскрытую книгу. И хотелось увернуться от этого пронизывающего взгляда и захлопнуть свои створки.
        Так в их «цветнике», т.е. в чисто женском коллективе, появился второй – после начальника отдела - мужчина.
                Он прошел по всем их клетушкам, познакомился лично с каждой сотрудницей, скрупулезно записывая их данные – в том числе и номера телефонов – в красивый, выглядевший богато блокнотик, целуя всем без исключения женщинам руки, что многих из них, не избалованных подобным обращением,  смутило – лица их заливала краска неловкости, но как же это нехитрое действие им всем понравилось!- при этом он говорил совсем как офицеры в фильмах про жизнь до 1917 года : «Разрешите представиться» и склонял свою, почти под «ноль» стриженную голову, в поклоне, только что не щелкал каблуками и не звенел при этом  шпорами,  роздал всем свои визитные карточки, в которых красивыми вензелями были выписаны его инициалы, и объявил, что в соседнем кафе после работы всех их ждет легкий фуршет с вином и фруктами в честь того, что он попал в такой прекрасный коллектив. И то, как спокойно и уверенно он сообщил им  об этом, и то, как естественно он держал себя среди незнакомых людей, и запах хорошего одеколона, и простота и доверчивость в его поведении, и надежность, исходившая от его крепкой статной фигуры, и даже его ухоженные руки с аккуратными, красиво блестевшими ногтями– все это подействовало на женщин каким-то удивительным образом, им всем захотелось непременно присутствовать на этом фуршете, некоторые из них начали перебирать в памяти родственников, подруг  и знакомых, которые смогли бы забрать их детей из садиков и школ  и посидеть с ними, кто-то перенес  или вовсе отменил намеченное на вечер мероприятие, кто-то перезаписался в салон красоты. Маша просто сообщила мужу, что немного задержится на работе.
          Вечер в кафе удался на славу, Алексей Григорьевич рассказывал разные истории, смешные и не пошлые анекдоты, а всеобщую неловкость из-за того, что всем женщинам хотелось с ним потанцевать, но каждая из них стеснялась сама пригласить его на танец,  он преодолел легко, предложив им поппури из разных танцевальных номеров. Он потанцевал со всеми, никого не обидев отказом,  и с каждой  исполнил  новый, не повторяющийся танец. «Самба»- объявлял он, и их красавица Леночка вызвалась исполнить этот зажигательный танец. «Румба»- и скромница Варвара Петровна показала коллегам и всему залу, что в ней скрыт довольно бурный темперамент и как это исполняют на Кубе. Маша выбрала для себя более целомудренное и нежное танго и поймала себя на мысли, что ей доставило радость и волнение ощущение крепкой и уверенной мужской руки на своей талии, ей стало почему-то неловко от таких мыслей, и она даже смутилась и покраснела, но успокоила себя, подумав, что в сумерках зала никто ее смущения не заметил. Но Маше было все же не по себе от того, что ей были приятны и взволновали прикосновения Алексея Григорьевича. « Но это же только танец и ничего больше,« -  уговаривала она себя, с нетерпением ожидая, когда закончится музыка.
          С присутствующим здесь же начальником дамы танцевали тоже, но без особого энтузиазма, а так, не для души, а в служебном порядке.
                Разъезжались дамы по домам немножко пьяненькие, веселые и взволнованные, с забытым ощущением молодости и неясных надежд на что-то прекрасное, ждущее их впереди.
   Так это все и началось.
               Хотя начинаться-то ни по большому, ни по малому счету было совсем нечему.
               Алексей Григорьевич вел себя также спокойно и естественно, как и в  день своего появления в их коллективе. В разговорах и отношениях был он ровен со всеми, никого из женщин не выделял, даже их «местной» записной красавице Леночке, успевшей дважды сходить замуж и теперь находившейся в активном поиске, никакого предпочтения не оказывал. Она, не привыкшая к тому, что ее не выделяют из общей массы, стала слегка нервной, поменяла прическу – теперь ее красивую головку обрамляли пышные кудри и завитки, призванные подсказать опытному глазу, что она – натура романтическая и ранимая, но… Алексей Григорьевич несколько раз мягко и вежливо своим чарующим тембром отказался сходить с ней в «курилку», сославшись на занятость, он не обратил должного внимания на ее новую мини-юбку и на ее стройные, надо признать, ножки, которые эта юбка слегка прикрывала, а ее томные взгляды и глубокие «как бы» невзначай вздохи словно бы не видел и не слышал.
   Специалистом он оказался очень знающим и разнообразным, и, что бывает редко, понимающим и отзывчивым. Заметив, что Варваре Петровне никак не удается один из сложных узлов с многочисленными соединениями, он помог ей разобраться с возникшими сложностями, предложив альтернативный подход к проблеме. После этого Алексей Григорьевич объявил, что коллеги могут обращаться к нему в случае возникновения затруднений. И то одна, то другая сотрудница, сначала смущаясь, а потом уже почти запросто, по-свойски, обращалась к нему за помощью и советом. Он умел простыми словами объяснить сложные вещи. Маше тоже хотелось обратиться к нему, хотелось, чтобы он стоял рядом с ней, объясняя что-то, и от его теплого дыхания трепыхались завитки волос на ее затылке, и ей было бы щекотно от этого, и хотелось вдыхать пряный запах его одеколона, и чтобы что-то необъяснимо сладкое поднималось внутри нее к горлу, и шевелилось в груди, и хотелось прижмурить глаза… И ей снова и снова становилось стыдно от таких мыслей. Она не знала, что с ней стало происходить, но забираться в себя слишком глубоко в поисках объяснений ей не хотелось.
       Маша стала замечать, что ее коллеги, к которым она привыкла, которых знает много лет, тоже становились немного другими. Многие стали приходить на службу в обновках, прикупили модные туфли на каблуках, изменили прически. Некоторые женщины вдруг резко сели на диету и стали посещать фитнесс-залы. Людмила Ивановна, которой до пенсии осталось всего-ничего, стала приходить на работу с неумело, но старательно  подведенными стрелками в уголках карих глаз, лицо ее от этого приобрело загадочный и притягательный вид. У всех женщин появились вдруг духи, и их мастерская начинала с утра благоухать изысканными ароматами Франции.
                Маша заметила и за собой, что на работу стала собираться с особой тщательностью и фантазией. Ее муж, не выказывающий раньше особого интереса к тому, что она надевает на работу, какой наносит макияж, какими духами пользуется, начал все чаще присматриваться к этому, и даже вставать по утрам вместе с ней, чтобы проводить ее на работу, хотя раньше делал это крайне редко – на работу в издательство ему нужно было к 10 часам  утра.
                Маша, поняв это и испытав от этого в очередной раз неловкость, успокаивала мужа, говоря ему, что делает это для него, и ей становилось стыдно от собственного вранья. Она понимала, что это не совсем так, вернее, совсем не так, но признаться себе в этом у нее не хватало сил. Ведь вся ее размеренная и упорядоченная жизнь могла накрыться «медным» тазом. А этого так не хотелось…
         А Алексей Григорьевич вел себя по-прежнему, как говорится, чинно и благородно. И продолжал оставаться тайной для своих коллег. А женщинам очень хотелось узнать, где он приобрел такую военную выправку и манеры, где научился так танцевать, откуда у него столь обширные познания об архитектуре и для чего инженеру- конструктору читать в подлиннике Бодлера.
             И стало как-то так получаться, что в их отдел стали захаживать мужчины из других отделов и этажей, и все они приходили к Алексею Григорьевичу, кто за советом, кто пригласить покурить, кто просто поговорить,  кто познако-миться, струйка посетителей  была сразу тоненькой, потом потолстела и вскоре  превратилась в речушку. Дамы, конечно, с ревностью относились к визитерам, но запретить приходить к ним в отдел конечно же не могли.
      И опять же, незаметно как-то получилось, что начальство повыше стало частенько вызывать на планерки не их прямого руководителя, а Алексея Григорьевича, потому как Андрей Иванович не всегда готов был ответить на интересующие это начальство вопросы, и ему приходилось обращаться за помощью к Алексею Григорьевичу. А тот, казалось, знал все по тематике их отдела, и даже больше, чем все. И начальство, которое повыше, все чаще обращалось с приказами и просьбами именно к нему, напрямую, минуя такую инстанцию, как Андрей Иванович. Алексей Григорьевич, надо отдать ему должное, доводил информацию до своего непосредственного начальника и не делал ничего, не поставив в известность Андрея Ивановича. На карьериста, подсиживающего начальника, он похож не был совсем.
    Но все уже понимали, что по факту главный у них в отделе именно Алексей Григорьевич, а Андрей Иванович только занимает должность начальника.
     Андрей Иванович тоже начал понимать, какого рода опасность, красивая,  статная, многознающая и умеющая появилась у него в отделе. И он, как понимал это и как мог, начал с ней бороться. Равнодушный до этого, в принципе, к тому, что изображали на огромных листах ватмана его сотрудницы и редко заходивший в их мастерскую из своего кабинета с хорошим ремонтом и приличной мебелью, теперь он стал почти ежедневно, а то и по нескольку раз на дню появляться перед подчиненными, стараясь сделать это неожиданно, словно хотел застать их за неким нехорошим занятием. Он для проформы, расхаживая между кульманами, задавал вроде бы интересующие его вопросы женщинам, которые порой бывали и по существу, ответы слушал вполуха, и постепенно приближался к рабочему месту Алексея Григорьевича. И начинал к тому придираться: то размеры выдержаны не точно, то линии не имеют необходимой четкости, то уголок у детали размазан. Ему нравилось, что Алексей Григорьевич пытается объяснить или пояснить ему что-то словно бы в оправдание, и ведет себя при этом именно так, как должен вести себя подчиненный перед начальником - несколько виновато. Натешив свое самолюбие и показав власть, Андрей Иванович покидал их большую комнату в приятном расположении духа. А Алексей Григорьевич продолжал работу, словно не видел в поведении начальника ничего из того, что видели в нем коллеги - женщины. И его  терпение и выдержка коллегам весьма импонировали.
По доброте душевной, бескорыстно и из своей глубокой симпатии они – то одна, то другая,- пробовали пояснить Алексею Григорьевичу, что за «фрукт» их начальник и пытались обнародовать факты, подтверждающие это, но он пресекал эти революционные выступления на корню, сообщая им просто и без всякой витиеватости:
  - Милые дамы, он начальник, а начальство надо слушать и выполнять его распоряжения.
  - А если они глупые?- пробовали возразить милые дамы, на что Алексей Григорьевич, улыбаясь "по-Гагарински", успокаивал их мудреной фразой:
  - Надо работать так, чтобы у начальника не возникало желания задавать глупые вопросы, - и утвердительно кивал головой.
  - Он, увидев вашу работу, должен будет понять, что вы  в состоянии дать ему умный ответ.
И, надо признать, количество глупых вопросов у Андрея Ивановича уменьшалось и все чаще его выступления были по существу. И женщины стали признавать за ним право быть все-таки их начальником, хотя им хотелось видеть таковым Алексея Григорьевича. Уж они бы ему стали подчиняться с радостью и трепетом, а некоторые даже с тайной надеждой на нечто большее, нежели служба…
Со второго этажа здания, в котором размещалось их КБ, из приемной главного начальника, к ним пришел слух о том, что Андрей Иванович ждет повышения, и повышение это может случиться в другом городе, до которого ехать надо 2 часа на машине. Слух этот звали Надежда Федоровна,  но ей нравилось имя Надежда – оно было полно различных жизненных вариантов, могущих произойти с женщиной «бальзаковского» возраста, имеющей ипотечную «двушку» и кредитный автомобиль.  Надежда, принесшая в их сонное царство,  проснувшееся от спячки совсем недавно, столь грустное известие, на правах человека, принесшего взбудоражившую всех новость, не стесняясь курила чужие сигареты одну за одной и выкладывала дорисованные от себя подробности по этому делу. Алексей Иванович успел проникнуть и в ее сердце и душу, хотя они и прятались за наглухо застегнутым под горло воротом блузки.
Женщины посидели, перекурили это дело, взгрустнули и покорно пошли по своим рабочим местам, осуждая жизнь за ее коварство и неожиданность.
     Маше стало невыносимо грустно и одиноко, подобное чувство она испытала в детстве, когда они с классом пошли в пешую прогулку в тайгу. Она, увидев недалеко на кедре белочку с забавными мохнатыми кисточками на стоящих домиком ушках, решила вдруг подойти к ней поближе и покормить припасенными на такой случай семечками. Белочка зацокала на нее язычком и шустро стала убегать вглубь тайги, Маша пошла за ней, позабыв про все полученные от учителя инструкции, и вскоре заблудилась. Деревья вокруг были все одинаковые, снег – такой же белый, с лежащими на нем иголками от сосен, елей и кедров, с какой стороны у нее должно быть Солнце она забыла, а тут еще началась пурга, видимость пропала и Маша поняла, что окончательно заблудилась в этом лесу и ее, грустную и одинокую,  ждет здесь погибель. Нашли ее тогда быстро, но эти ощущения она запомнила на всю жизнь.
Женщины из отдела мало что знали о жизни Алексея Григорьевича, всем им хотелось посмотреть на его жену, ведь не может же такой мужчина жить один, но у такого и жена должна быть какая-то особенная. Обручальное кольцо на пальце он не носил, но наличие заботливой женщины, стирающей и безукоризненно гладящей ему белоснежные сорочки, чувствовалось.
Но Алексей Григорьевич это страничку своей жизни им не только не открывал – даже не сделал малюсенькой щелочки. А для женщин, видевших его ежедневно, неожиданно для себя становящихся при нем кокетливыми чуть больше, чем могло допускаться приличиями, такое незнание было утомительным.
      Леночка, не выдержав испытания невниманием к своей особе и видя, что круг заинтересовавшихся Алексеем Григорьевичем женщин растет, решилась на серьезный разговор с ним. Место разговора она тщательно скрывала от всех, но разговаривали они в обеденный перерыв в близлежащем парке, под сенью, так сказать, аллей. О чем они говорили и до чего договорились осталось неизвестно, но Алексей Иванович вернулся с обеда слегка грустным и неразговорчивым, а Леночка старательно пыталась ни с кем из коллег не встречаться взглядами и скрыть от них припухшие от слез глаза. Вскоре она сказалась больной и ушла в отгулы, написав заявление об этом и равнодушным голосом попросив кого-нибудь передать листок Андрею Ивановичу.
                Происходящие в  отделе события, два месяца до этого начавшиеся закручивающиеся в тугую пружину, стали раскручиваться. Маша в очередной раз ни на чем поругалась с мужем и решила, как ей казалось, окончательно, что с этим человеком, не уважающим ее как личность, как человека, не оказывающим ей как женщине должных знаков внимания ей не по пути, и стала на всякий случай внутренне готовить себя к разводу. Женщины их отдела находились в  тревожном состоянии и пребывали в ожидании следующих событий. Своей женской интуицией они чувствовали, что последовать примеру Леночки и попытаться объясниться с Алексеем Григорьевичем готовится не одна их коллега.
Следующей попробовала бросить свое честное имя и незапятнанную репутацию в топку признания тихоня Варвара Петровна. Как она рассказывала им впоследствии, нервно щелкая пальцами, Алексей Григорьевич сразу понял ее серьезный настрой и не дал даже начать говорить о том, что она хотела обрушить на него: одинокие ночные бдения в размышлениях о превратностях женской судьбы, о ее большом и любящем сердце и готовности бросить все к ногам любимого мужчины, ну и т.д. Алексей Григорьевич отвлек ее каким-то невинным вопросом, сбил с волны, на которую она было уже настроилась, рассказал несколько случаев из жизни, больше похожих на притчи, а когда она успокоилась и вернулась в свое всегдашнее состояние и смогла адекватно реагировать на окружающих,  то вдруг ясно и четко поняла, что он ответил ей на все мучавшие ее вопросы. Причем ответил мягко, щадя ее самолюбие и то, чем было наполнено ее сердце. И не дав ей испытать неловкость от своих вопросов.
  Женщины из их отдела готовы были открыть свои сердца, не вспомнив даже о том, что общепринятыми правилами этикета не рекомендовалось самой признаваться мужчине в чувствах, в них жила уверенность в том, что этот мужчина поступит благородно и сокроет тайну их сердец.
  Маша, уставшая уже бороться со своими внезапно появившимися чувствами, решила было, что и ей надо добиться от Алексея Григорьевича какой-то конкретики, не подумав даже – а нужно ли это все ему? Ведь это же не он влюбился в нее и почти потерял от этого голову, не его трясет озноб и колотит дрожь от случайных  прикосновений ее руки, это ее нежное женское сердце ранено им, да  ранено так, что он об этом , скорее всего, и не предполагает. И муж ее, бывший до этого нормальным среднестатистическим российским мужем, стал вдруг ей не мил, и недостатков в нем оказалась прорва, хотя новых не появилось совсем, а про эти она знала и раньше. И вообще, при чем здесь развод? У нее, на минуточку, двое детей, которым нужен родной отец.И надо выбросить эти глупости из головы.
        Все эти мысли пришли в ее хорошенькую головку во время доверительного разговора с Алексеем Григорьевичем. Как-то так получилось, что в обеденный перерыв они оказались за одним столиком, пожелали друг другу обязательного приятного аппетита, и уже за компотом из узбекских сухофруктов он вдруг сам заговорил о ценности семьи, о том, какое для мужчины счастье, если его дома встречает любящая жена, насколько дорогого это стоит, как это надо беречь ну и т.д. Он говорил о себе и своих ощущениях, но Маша вдруг поняла, что слова эти обращены к ней. Алексей Григорьевич по просьбе осмелевшей Маши достал из кармана пиджака бумажник и показал фото своей семьи. Жена у него была миловидная, но с такими глубокими и пристальными даже на фото глазами, что, казалось, от них исходит свет, подсвечивающий лицо изнутри и делающий его теплым, уютным и красивым. И рядом с ней смотрели с фотографии на мир внимательными глазами две девочки-погодки. В одной из них угадывались черты матери, в другой – отца.
  Маша поняла, что стала свободной от придуманного ей же самой наваждения. Хотя, конечно… Но нет, это было наваждение. И оно прошло. Маше ненадолго стало грустно от того, что все кончилось и не будет больше того, что почти два месяца волновало ее сердце, бросало ее в краску, заставляло даже иногда думать о том, о чем и сказать-то стыдно. Она испытала сожаление о том, что это все прошло, но не жалела нисколько, что это в ее жизни случилось. Ей захотелось повиниться мужу, рассказать о своих переживаниях, но, конечно, без особых подробностей. Потом она решила  поберечь его самолюбие и просто попросить прощения. Маша очень хотела, чтобы их семейная жизнь изменилась, перестала быть привычной, ежедневной, как чистка зубов. Можно ведь жить, оказывается, совсем иначе.
             Алексей Григорьевич уехал вскорости на новое место работы. Провожали его всем отделом, шумно,с танцами и песнями в караоке, и  искренне. Вернувшаяся из отгулов другой, не привычной для них тихой и самодостаточной,  Леночка первой сказала Алексею Григорьевичу «Спасибо за все» и со значением посмотрела ему в глаза. И женщины наперебой стали благодарить его, каждая за что-то свое, впрочем, не называя вслух, за что. Он знал, за что, а остальным это знать было не обязательно.
      Жизнь в их «цветнике» продолжалась, правда, теперь все было несколько по- другому. Женщины теперь приходили на службу нарядные, в чулках и каблуках, с новыми прическами и несущие на себе и вокруг себя ароматы Франции, им, видимо, понравились подзабытые было ощущения того, что они – женщины, отношения в коллективе стали более доверительными и человечными и как-то, собравшись в соседнем кафе своей женской компанией по поводу дня рождения одной из них и вспоминая, конечно же, Алексея Григорьевича, они вдруг все пришли к одному странному выводу: ни одной из них не пришло в голову бросить тень друг на друга, рассказав ему о чем-то тайном и стыдном, что у каждой из них случилось в жизни. Даже ради того, чтобы попробовать  понравиться ему чуть больше, чем соседка. А в женском коллективе такое все же редкость.
            Надежда Федоровна со второго этажа принесла им новый слух, связанный с  Алексеем Григорьевичем, полученный ей по секрету от приятельницы, работавшей с Алексеем Григорьевичем до их КБ: оказывается, на предыдущем месте работы, опять же почти в полностью женском коллективе, он таким же непонятным образом и столь же незаметно сумел очаровать тамошних дам, и среди этих очарованных оказалась супруга тамошнего начальника КБ. Нет, романа в прямом понимании этого у них не было, Алексей Григорьевич там  так же, как и здесь, ничего подобного не допустил, скорее всего, он даже не догадывался о том, что супруга начальника практически потеряла голову из-за него и навыдумывала себе невозможного  и даже додумалась до того, чтобы подать на развод с мужем, не объясняя тому никак послужившие к этому причины. Оказавшись на грани развода, тот взбодрился от своей привычной уже спячки, активизировался, провел некоторое расследование, поговорил-пошептался кое с кем и выдвинул Алексея  Григорьевича на повышение в их КБ. Такой вот шлейф слухов, оказывается, тянулся за ним.
    Рассказывая  об этом, Надежда загадочно понижала и приглушала голос, словно показывая этим, насколько секретной, не для посторонних ушей, была эта информация. И еще она пыталась показать, какими томными становились голоса тамошних дам, когда они рассказывали об Алексее Григорьевиче, и с каким  трепетом они звучали.
           Леночка, после памятного разговора с Алексеем Григорьевичем, словно обнаружив и нащупав себя в этом жестоком мире, стала другой, заносчивость от неуверенности в себе, присущие ей, исчезли, и если раньше ее красота была слегка агрессивной и острые иголки пренебрежения и даже порой высокомерия больно кололи тех, кто посмел попробовать приблизиться к ней чересчур близко, то теперь она несла свою красоту со спокойным достоинством, и вокруг нее были не защищающие ее иголки, а легкое мягкое облачно, казалось, беззащитное настолько, что его надо было  защищать. Вскоре она стала встречаться с одним из тех мужчин, которые начали приходить в их отдел в гости к Алексею Григорьевичу. Она ему, естественно, нравилась давно, но он не знал, как к такой колючей, словно мексиканский кактус,  красоте подойти поближе. А когда он понял, что уже можно это сделать без опаски, но твердо и решительно – он поспешил сделать это первым и опередил многих желающих.
         Скоро у них будет свадьба, она, естественно, уже пригласила всех коллег и даже подумывает послать приглашение Алексею Григорьевичу и его жене. И, что удивила сослуживиц еще больше, они с мужем решили обвенчаться.
    Варвара Петровна, их скромница и тихоня, почти до 40 лет не побывавшая ни разу замужем, тоже встретила своего мужчину – так она говорит. Он – отставной капитан дальнего плавания, чаще бывал в морях-океанах,чем на суше, женат тоже не был, а с ней они не встретились до сих пор именно по причине его долгих походов. И они планируют рождение минимум двоих детей.
      Андрей Иванович стал показывать себя внимательным и заботливым руководителем. В их отделе стали чаще появляться льготные путевки в хорошие санатории, квартальные и даже ежемесячные премии. Некоторые коллеги закончили курсы повышения квалификации, чего не было давно. А сам он стал даже становиться за кульман и «вспоминать молодость», давая порой мастер-классы молодежи. Женщины с интересом узнали, что он часто общается с Алексеем Григорьевичем по «скайпу» и даже играет с ним  в шахматы-онлайн. Правда, выиграть ему пока не удается, в этом он честно им признался.
       Людмила Ивановна, то и дело любившая повздыхать да пособираться на пенсию, решила пока еще остаться в коллективе: « Да как же я вас брошу, девочки! Тут такая интересная жизнь начинается, я не хочу быть в стороне от этого! Не гоните меня…» - она начинала всхлипывать и делать вид, что плачет. Они ее дружно начинали жалеть и просили остаться.
  Ну а у других  членов коллектива все тоже стало налаживаться. У кого сын, от которого долго  не было вестей, нашелся и вернулся из Армии, у кого-то муж бросил пить, у кого-то мама выздоровела после болезни, а мужчина из соседнего отдела выиграл в лотерею крупную сумму денег. И оказалось, что именно эту лотерейку подарил ему на день рождения Алексей Григорьевич. Хуже жизнь не стала ни у кого.
       Маша объяснилась с мужем, они увидели друг друга другими глазами, помирились и ждут пополнения. Иногда ей приходит в голову мысль о том, что вот вдруг образуется в тот город командировка, для обмена опытом или просто передать какие-то документы, и она напросится поехать туда, это ведь так недалеко, всего два часа на машине, и увидит его, и… А дальше мысль ее не идет, Маша не хочет пускать ее дальше. Она знает, что будет рада увидеть его, и она уверена, что и он искренне обрадуется, но тут же начинает сомневаться: а вдруг и не обрадуется, а встретит с прохладцей? Лучше все-таки думать, что обрадуется, поэтому пусть в эту командировку едет кто-то другой, из другого отдела… Который не знает совсем, кто это такой – Алексей Григорьевич… И которому будет по барабану, обрадуется ли он его приезду и вообще,  как он его встретит…
  Она решила для себя, что влюбленность ее к нему прошла, а то, о чем она иногда размышляет – всего лишь размышления, ни к чему серьезному не обязывающие…
31.05.24