Этьен Марсель, или Эпоха катастроф. Ч. 1, гл. 11

Глава одиннадцатая. Токсичное наследство

Чума уже не покинет Францию, но на ближайшее десятилетие, годы тысяча триста пятидесятые от пришествия Спасителя, заражения прекратятся. Этьен Марсель и его супруга Маргарита, урождённая Дезессар, живы. Жива и её сестра Пернелль, жив и её муж, сын кабатчика, а ныне камергер, новоиспечённый дворянин и в скором времени даже рыцарь Робер де Лорри, реабилитированный после недолгой опалы. Вероятнее всего, Этьен вместе с женой пережидал бедствие в своём загородном имении в посёлке Ферьер-ан-Бри, в пяти льё — двадцати с небольшим километрах от стен Парижа.

Все возможности изолироваться от заразы были, конечно, и у тестя, Пьера Дезессара. Просидевший в заключении полгода и освобождённый в силу крайней нужды короля Филиппа Валуа в его услугах, Пьер к началу пандемии снова был весь в делах, ссужал деньгами могущественных особ, выполнял конфиденциальные поручения. Но, когда моровое поветрие было уже на излёте, видимо, утратил бдительность, не уберёгся. Он скончался в августе или сентябре сорок девятого — не исключено даже, не от чумы, а от чего-то ещё. Средневековый человек уязвим: достаточно крепко простудиться или слегка пораниться. Не говоря о болезнях сердечно-сосудистых и кишечных.

По смерти Пьера в дело тут же вступила его вдова Жанна. Она решила продолжить занятия покойного мужа — не во всём объёме, конечно, но в самом осязаемом аспекте: выдаче денежных ссуд под проценты. Иными словами, сделалась банкиршей. В этом нет ничего необыкновенного: женщины, обычно вдовы, нередко становились мастерами, если так лучше звучит — мастерицами ремёсел, даже вполне мужских, самостоятельно проводили финансовые операции.

Тут уместно добавить то, что однажды уже было сказано: дача денег в рост не во всех случаях считалась ростовщичеством, смертным грехом, «торговлей временем», собственностью Господа. Оговаривалась строго определённая граница: один денье на ливр в неделю, то есть примерно двадцать один процент годовых. Брать столько или меньше не предосудительно. Такую норму закрепили ордонансами и Филипп Красивый в начале века, и Филипп Валуа в середине тридцатых. И на вполне законных основаниях капитал можно было удвоить быстрее. Чем за пять лет: тогдашние финансисты хорошо знали, что такое сложные проценты. Впрочем, тут была лазейка и для ярых ростовщиков и покладистых заёмщиков: просто надо было грамотно сформулировать в долговом документе сумму кредита и долгового обязательства, чтобы не выйти за дозволенные пределы.

Заняться торговлей деньгами Жанну Дезессар побудила не страсть к обогащению и не верность семейной традиции, а тревога, неопределённость. Она была наследницей мужа, и, если бы объявила о ликвидации его дел, начался бы процесс, чреватый тяжёлыми последствиями вплоть до полного разорения и продажи всего имущества.

Дело вот в чём. Освободив Дезессара из тюрьмы весной позапрошлого года, король его, образно говоря, подвесил. Очень эффективный приём властителей для достижения лучшей управляемости приближённых. Когда в течение того лета, мобилизовав все свои ресурсы и при поддержке друзей, Пьер по частям отсчитал в казну пятьдесят тысяч звонких золотых монет, он не получил того, что король обычно выдаёт тем, за кем уже не числится вины: грамоты о помиловании, так называемой разрешительной грамоты. Официальной реабилитации не последовало. При этом Счётная Палата не получила от короля указания произвести то, что бухгалтеры называют «очисткой счетов». Иными словами, оставалось совершенно непонятно, сколько Дезессар должен казне в итоге своих предположительно сомнительных операций и должен ли вообще. Полная неопределённость. Надо думать, намеренная. Новое преследование финансиста могло начаться в любой момент. И даже гигантский пятидесятитысячный штраф допускал разную трактовку. Погашение ли это долга казне? Или просто плата за физическое освобождение из тюрьмы? Абсолютизм. Пребывание монарха выше закона, явил себя во всей красе. В таких условиях, начнись процесс ликвидации дел и распродажи имуществ Дезессара, наследники, не только вдова, могли оказаться должниками казны, если бы долг превзошёл размер наследства. Ибо когда крупный финансист и вообще всякий, кто прикасался к казённым деньгам, уходил в мир иной, Счётная Палата не оставалась в бездействии. Сколько она насчитает за Дезессаром — одному Богу известно.
 
Жанна, став деловой преемницей мужа и взяв на себя тем самым и актив, и пассив наследства, продлила своим решением взвешенное состояние. Вероятно, это было правильное решение, но вмешалась судьба и вскоре подвела черту: Жанна умерла через год после супруга. Вот теперь подведение финансовых итогов стало неотвратимым.

Обрисовалась целая гроздь наследников, и у каждого теоретически было три варианта действий. Самый опасный — принять наследство без всяких условий и тогда отвечать за вскрытые Счётной Палатой возможные мошенничества не только своей долей наследства, но и всем своим имуществом. Второй вариант: отвечать за долги покойного лишь в пределах причитающейся части наследства. Хороший вариант, но на него надо получить разрешение короля, а поди его получи! Прижимистые советники королю такого не порекомендуют. Наконец, третий вариант: отказаться от наследства на корню, сразу, до проверки счетов наследодателя, даже если там мерещатся златые горы.

Как ситуация, сложившаяся после смерти Жанны Дезессар, затрагивала Этьена Марселя, зятя, женатого на её дочери Маргарите? По тогдашнему закону, на мужа возлагалась ответственность за долги жены. Кроме того, он должен был за жену, если она становилась наследницей, принять наследство или от него отказаться. Ситуация осложнялась тем, что четыре года назад, женясь на Маргарите, Этьен взял за ней приданое прямо-таки княжеское — три тысячи золотых монет. Но эти деньги юридически оставались частью капитала её отца и могли быть конфискованы в уплату его долгов, даже если бы Маргарита, устами Этьена. отказалась от наследства. Для того, чтобы прижизненные дары покойного другим лицам остались за ними в случае их отказа от наследства, также требовалось разрешение короля. По счастью, такое разрешение имелось, приданое было защищено, но лишь при полном отказе от наследства. Иначе долги Дезессара, если бы превысили активы, могла поглотить и приданое, и капиталы самого Этьена. Головоломная ситуация, касавшаяся не только супругов Марселей, но всех Дезессаровых наследников. Был созван семейный совет, как десять лет назад по затянувшемуся делу с наследством Жоффруа Кокатри, столь же богатого, влиятельного и пользовавшегося неоднозначной репутацией приближённого короля. Тогда оказались разорёнными даже несовершеннолетние, причём не находившиеся в прямом родстве с Кокатри. Этьен, участвовавший в тогдашнем семейном совете, помнил печальный опыт.

Исторические демографы отмечают начиная с тех десятилетий падение рождаемости, особенно в городах. Но это лишь у бедных людей, которым трудно было прокормить семью. Зажиточные оставляли кучу наследников, как в старые добрые времена Святого Луи. Например, у Этьена с Маргаритой их народится семеро за те десять лет, что отделяют их брак от времён грозных и судьбоносных, которых пока не нарисует и самое смелое воображение. У покойного Пьера Дезессара от первого брака осталось двое детей, от второго барка, с Жанной, тоже ныне покойной, — целых семеро. Но реальных претендентов на наследство оказалось меньше. Самый старший, дворянин, посвящённый к тому же в рыцари, погиб при Креси, оставив несовершеннолетнего сына. Дочь от первого брака ушла в монастырь Сен-Луи в Пуасси, под Парижем. Там же монашествовала и ей сводная сестра, дочь Жанны Дезессар. Обеих при вступлении в монастырь отец достойно одарил, от доли в наследстве они отказались.

Трое из семёрки второго брака несовершеннолетние, решение за них должен принять семейный совет. Четверо, вернее, за вычетом монахини трое, — в зрелых летах. Один — каноник капитула Нотр-Дам, то есть член коллегии высокостатусных духовных особ при кафедральном соборе. Ещё двое — это как раз Маргарита и Пернелль, супруги Этьена Марселя и Робера де Лорри.

И вот собирается семейный совет. Несовершеннолетним детям и внукам покойного уже назначены опекуны, двое из них — свояки Этьен и Робер. Опекуны консенсусом мудро решают за подопечных от наследства отказаться. Число претендентов стремительно сокращается. Обе монахини отказались, и наследство теперь может достаться только троим, если они, разумеется, тоже не откажутся: двум замужним дочерям и канонику, у которого по его положению семьи быть не должно, по крайней мере, юридически. По закону выбор для своих жён должны сделать Этьен и Робер.

Непростое решение. Соблазн унаследовать собственность, движимую и не движимую, едва ли не богатейшего человека Парижа, конечно, велик. Но не обернётся ли это скверными последствиями? Расследование крючкотворов Счётной Палаты, несомненно, как в деле Кокатри, растянется на многие годы, и всё это время придётся жить под Дамокловым мечом: не наследство ли это не сказочного богача, а несостоятельного должника, которое поглотит возмещениями в казну состояния наследников?

Этьен как коммерсант, опытный деловой игрок, выбрал весьма разумную стратегию минимизации проигрыша. Учитывая разрешение короля сохранить дары Дезессара, то есть денежное приданое Маргариты, при условии полностью отказаться от наследства — образно говоря. стряхнуть с себя это дело, больше о нём не думать и ни при каком исходе ревизии ничего казне не платить, — Марсель за жену принимает решение наследство тестя отвергнуть. Вряд ли он долго мучился сомнениями. Последние четыре года прибавили ему мудрости. Посадка Дезессара, пусть и со скорым освобождением, показала, как опасно «запачкаться» казёнными деньгами или поставить себя в зависимость от непредсказуемых веяний в Счётной Палате и от своеволия короля. А пандемия доказала наглядно, просто и ужасно, как эфемерна земная жизнь, где деньги имеют значение.
 
Робер де Лорри оказался не столь мудр: он за свою Пернелль наследство принял. Неизжитая с юности неуёмность честолюбца, выходца из небогатой семьи? Или информированность о реальных активе и пассиве Дезессара, дававшая уверенность в положительном итоговом балансе? Но более важной видится третья причина. Когда скончалась Жанна, вдова Дезессара? Через год после мужа. То есть в конце лета или в начале осени пятидесятого года. А что произошло 22 августа этого года? Умер король Филипп Удачливый, пятидесяти семи лет от роду. Не от чумы, которая в Париже уже год как закончилась, а от излишней отваги в боях со своей юной супругой под знамёнами Венеры. По крайней мере, знающие люди это утверждали.

Филиппу Валуа наследовал старший сын Жан, герцог Нормандский, сравнительно молодой — тридцать один год, но уже бывалый. Отец посылал его командовать армиями на разные фронты — в Бретань, в Гасконь. Именно он нашёл отца в лесном замке, куда тот забился, сломленный катастрофой Креси, и, как мог, утешал, призывая вернуться к управлению страной. А кто такой Робер де Лорри по отношению к новому королю? Он человек его ближнего, точнее, ближайшего круга. С мая позапрошлого года он его, тогда ещё наследника, камергер, возведённый в дворянство и посвящённый в рыцари. На счету Робера выдающиеся заслуги. В частности, его командировали в Авиньон для секретных переговоров с папой, итогом которых стал значительный денежный заём из средств святого престола для короля и наследника. Не вправе ли Робер рассчитывать на милостивое отношение нового монарха, который всё же не оберёт верного слугу до нитки, даже если Дезессар — полный банкрот?

Шурин Робера, каноник Нотр-Дам, конечно же, хитрый — нос по ветру, — тоже принял наследство. Вероятно, почувствовал, что может благополучно проскочить в кильватере на глазах набиравшего силу де Лорри. Несомненно, если дело дойдёт до реальных денег, оба, люди умные, как-нибудь договорятся. Так закончилась история с наследством могущественного царедворца. Закончилась, правда, лишь на время.

Из людей заметных пандемия унесла не одного Дезессара. Покинули этот мир в муках физических и моральных, помимо неисчислимых простолюдинов, четыре знатнейшие дамы: две королевы и две принцессы. Оборвалась юная жизнь младшей дочери английского короля, что было, конечно же, не критично для династии её многодетного отца. Но три другие смерти имели, можно сказать, историческое значение, повлияв на судьбу Франции, причём в самые ближайшие годы.

Лишились супруг сразу и король Филипп, и его наследник Жан. Первой, в середине сентября сорок восьмого, всего через месяц, как чума достигла Парижа, умерла Хромоножка в своём Нельском дворце, когда-то подаренном ей мужем, Филиппом. По-настоящему эту даму, у которой одна нога, судя по всему, была короче другой, звали Жанна Бургундская. Дочь герцога Бургундского, а по матери — внучка Святого Луи, она считалась особой весьма высокого ранга. Так что в случае предосудительного поведения принять против неё какие-либо меры было затруднительно. Правда, муж её, случалось, бивал — и притом находился у Хромоножки под каблуком. Они были ровесниками, и Хромоножка, властная, изощрённая в придворных интригах и притом наделённая государственным умом, играла роль не только королевы-консорта, то есть всего лишь супруги полновластного короля, но уже десять лет как сделалась официальной соправительницей. Это произошло, когда Филипп наделил её широкими административными полномочиями. В периоды отсутствия короля в столице она, что называется, оставалась на хозяйстве, исполняла королевские функции, а незадолго до Креси курировала налогообложение — сбор средств для предстоящей великой битвы с англичанами. Не её вина, что средства потратили впустую. Однако именно Хромоножку общественное мнение винило в том, что не удалось снять осаду Кале и англичане на многие десятилетия получили крепкий плацдарм на севере Франции. Случались и эксцессы, один из которых описан Дрюоном, когда он выводит Хромоножку на сцену своей эпопеи. Иной раз королева выходила за рамки дозволенного, покушаясь на жизнь влиятельных персон при дворе — соперников её группировки. Если верить хронисту Фруассару «она беспощадно губила всех, к кому испытывала ненависть, а ненавидела она многих». Порой беспричинно. Бывало, тайком завладевала королевский печатью, издавала приказы, о которых Филипп понятия не имел. Так, лишь бдительность исполнителей, усомнившихся в приказе, предотвратила казнь одного барона, личного друга короля.
 
В другой раз Хромоножка задумала разделаться с епископом округа Бовези, тоже мужниным приятелем, когда тот гостил у короля. Растопив для гостя баньку, Жанна и шаечку ему приготовила с отравленной водицей. Тут бдительность проявил сам прелат, а вмешавшийся старший сын Жанны, наследник Жан, провёл эксперимент: погрузил в шаечку любимую собачку матери. Собачка, конвульсируя, испустила дух. Королеве, однако, всё сходило с рук по причине близкого родства со святым королём, а также слабохарактерности храброго рыцаря Филиппа.

В народе Хромоножку не любили, вокруг неё и её Нельской резиденции клубились мрачные слухи, вроде легенды о Нельской башне. Вначале, полтора века назад, эта башня, тогда безымянная, завершала стену Филиппа-Августа на левом берегу, на нижнем по течению Сены краю. Позднее, в том же столетии, один из сеньоров, владевший поместьем вокруг городка Нель-ла-Валле — «нельская долина» в восьми льё к северо-западу от Парижа, на правом берегу Уазы, обосновался также и в столице, пристроив к упомянутой башне особняк. Что, конечно, нельзя считать похвальным: пристройки к стене затрудняют оборону, для которой стена и возводится. В конце своего царствования Филипп Красивый купил особняк — теперь весь комплекс назывался Дворцом Нельской башни — у потомка барона-первостроителя. Когда по наследству комплекс перешёл к другому Филиппу, Длинному, тот подарил его супруге, прощённой после сексуального скандала, а та завещала дворец университету, и с тех пор там квартировали иногородние студенты.

Произошло это в 1325 году — вдова ненадолго пережила Длинного. Чтобы изыскать деньги на содержание этого нового университетского коллежа, переход к нему Нельского особняка оформлен был как продажа, но условная: коллеж никто не потревожил. Покупателем стал ещё один Филипп, вскоре ставший Филиппом Удачливым. Через несколько лет он передал его в распоряжение своей Хромоножке, и та поселилась рядом со студентами. Если верить народной молве, соседство со студенческим общежитием пришлось королеве по вкусу. Она приглашала к себе на ночь приглянувшегося, а натешившись, приказывала его прикончить. И зашитое в мешок бездыханное тело из башни спускали в Сену. В народном сознании королева превратилась в подобие Жиля де Рэ, «Синей Бороды» в женском обличье, — правда, тот свирепствовал столетием позже, так что за Хромоножкой приоритет. Франсуа Вийон, тоже век спустя, в одной из баллад причислил к жертвам королевы выдающегося учёного-схоласта Жана Буридана, одного из провозвестников грядущей механики Галилея и Ньютона. Буридан (по-французски, в отличие от латыни, — Бюридан), однако, будучи во времена Хромоножки ректором университета, хотя и посещал общежитие, вряд ли был так уж соблазнителен, а умер через десять лет после королевы своей смертью.

Верить народным легендам или нет, но историки, следуя Фруассару, отзываются о Хромоножке крайне неодобрительно как о неутомимой сеятельнице зла, притом умной и безнаказанной. И вот её наказала чума. Король Филипп лишился супруги, видимо, несмотря на её подвиги, любимой, а его наследник Жан Нормандский — ласковой (почему бы и нет?) матери. Должен ли король на старости лет оставаться вдовцом? Вероятно, Филипп вначале решил для себя этот вопрос положительно. Да и кто мог гарантировать даже королю, что тот переживёт пандемию? Но, как не раз бывало и будет. каверзно вмешалась судьба. Ровно через год после Хромоножки, когда пандемия уже заметно пошла на убыль, умерла Бонна Люксембургская: овдовел и престолонаследник. Принцессе было тридцать четыре года, она пользовалась иной, нежели Хромоножка, репутацией, считалась покровительницей искусств. Родилась в Праге, была наполовину славянкой. Её отец, король Чехии Ян Слепой, погиб, а вернее, героически покончил с собой, бросившись незрячим в гущу сражения при Креси. Её брат. Король Чехии Карел, ныне к тому же «римский король», в недалёком будущем станет императором Священной Римской империи. Карел, или Шарль, воспитанник французского двора, — любимый старший товарищ своего племянника и тёзки, сына Бонны и Жана, того, которому, если ничто не помешает, предстоит когда-нибудь царствовать во Франции.

Подростку Шарлю, в одиннадцать лет потерявшему мать, очень одиноко при дворе. В отце он не находит родственную душу, дядя где-то далеко, занятый государственными делами. Но есть ещё один тёзка, на шесть лет старше, вошедший в возраст, когда посвящают в рыцари. Этот Шарль обаятелен, умён, у него есть то, что в будущем назовут «харизмой». Грядущий наследник тянется к нему, они друзья. И, надо же такому случиться, у Шарля-старшего тоже умерла мать, королева Наварры Жанна. Когда-то другая Жанна, тоже королева Наварры, супруга Филиппа Красивого, принесла это пиренейское королевство в наследство Капетингам. Титул короля Наварры носил отец нынешней Жанны Луи Сварливый, получив его от матери, потом титул перешёл к его осиротевшей в раннем детстве дочери Жанне. Его оставили за ней как бы в компенсацию за отнятую у неё корону Франции. Жанна правила в Наварре вместе со своим мужем, а когда шесть лет назад тот погиб в бою за пределами королевства, властвовала единолично. Впрочем, и до этого муж формально не имел права на титул жены. Не испытывая привязанности к парижскому двору, убеждённая, что всё, последовавшее за смертью её отца, было сплошной узурпацией, Жанна не видела никаких преимуществ в том, чтобы её королевство находилось в зависимости от Франции. а не от Англии. И вот она умерла. Случилось это в начале октября сорок девятого, когда в Париже вздохнули с облегчением: болезнь вроде бы ушла.

У Жанны остались дети, хорошие, смышлёные. Семнадцатилетний Шарль был старшим из трёх сыновей, Филиппу исполнилось тринадцать, Луи — восемь, он воспитывался при парижском дворе вместе с будущим престолонаследником Шарлем, у них были общие наставники в науках. Но раньше братьев появилась на свет их старшая сестра Бланш, первенец Жанны, ныне цветущая девица, наделённая умом и красотой. И когда овдовел наследник французского престола, именно Бланш определили ему в невесты. Отдалённое родство теоретически могло служить препятствием: Святой Луи был общим предком. Однако разрешение авиньонского папы без труда удалось получить — можно ли препятствовать союзу, призванному укрепить французское королевство? Да и раньше такое практиковалось: взять хотя бы Филиппа Валуа и Хромоножку. Ветви капетингского древа переплетались и сращивались с необычайной густотой, в чём с генетической точки зрения не было ничего хорошего.

Но едва невеста прибыла в Париж, случилось нечто, предопределённое чумной жатвой: другой вдовец, более могущественный, чем Жан Нормандский, положил глаз на красавицу. Конечно, он видел её неоднократно и раньше, но ещё не расцветшей и в иной ситуации. И в конце января пятидесятого отпраздновали свадьбу короля Филиппа и юной Бланш Наваррской. Наследника же в оперативном порядке, недели через три, обвенчали с графиней Оверни и Булони Жанной, невестой слегка подержанной: она уже состояла в браке с сыном герцога Бургундского, но муж погиб в сорок шестом, в армии этого самого Жана Нормандского, безуспешно осаждавшей Эгийон и не поспевшей к Креси. Так, быстро и наново, устроилась семейная жизнь царственных особ. Подросток Шарль, будущий наследник, стоявший в очереди за отцом Жаном, получил мачеху, которую, однако, следуя этикету, в своих грядущих ордонансах, коль скоро ему предстоит их издавать, станет величать «нашей дорогой королевой-матерью». В первом из этих скоропалительных браков посмертно осуществилось несбывшееся для Жанны Наваррской, маленькой девочки, которую тридцать три года назад коварный дядя лишил короны: хоть и не сама Жанна, но её дочь Бланш стала королевой Франции, пусть и только консортом, супругой короля.

Брак Филиппа с девочкой на сорок лет моложе, в котором король, потворствовавший своей страсти, видел, возможно, публичную демонстрацию неувядаемой мужской силы, не встретил в обществе одобрения. Не выставил ли себя король посмешищем? Относительно реакции принца Жана на такую рокировку есть разные суждения. Одни считают, что между отцом и сыном наступило резкое охлаждение. К претензиям, копившимся у Жана к отцу, включая фактическое бегство с поля боя Креси и последующую недостойную короля депрессию, срыв операции сына в Аквитании — осады Эгийона, позорное неоказание помощи осаждённому Кале, незаслуженную опалу людей ближнего круга принца, терпимость к преступным деяниям матери Жана и подчинение властной воле этой «королевы мужеска пола», — ко всему перечисленному добавилась моральная пощёчина, унижение достоинства наследника на виду у всего королевства.

Есть и противоположное мнение: герцога Нормандского увод у него из-под носа невесты оставил совершенно равнодушным. Это суждение основано на подозреваемой историками у Жана нетрадиционной сексуальной ориентации. Женская красота не будоражила его эмоций, зато не было никого милее его сердцу, чем молодой, двадцатидвухлетний Карлос, представитель отстранённого от власти в Кастилии семейства де ла Серда, пребывавший при французском дворе. Дрюон акцентирует именно эту точку зрения. Впрочем, пытливые исследователи интимных отношений на парижском олимпе утверждают, что Жан женился на вдове Жанне Овернской по любви. Остановимся на компромиссе: Жан Нормандский, к тому моменту отец четверых взрослеющих сыновей и двух дочерей, не считая умерших в младенчестве, предположительно был бисексуалом.

Здесь необходимо сделать примечание, не связанное с развитием событий, а относящееся к хронологии. Происходившее в начале каждого года с января до марта, а иногда до апреля, датируется хронистами и историками не всегда одинаково. Например, брак Филиппа Валуа и Бланш в конце января документы и хроники относят к сорок девятому году, а историки обычно к пятидесятому. Но сорок девятый — явный абсурд: жива Бонна Люксембургская, о каких поисках для овдовевшего наследника невесты, перехваченной отцом, может идти речь? То же относится и к возрасту Шарля, старшего сына Жана, возможного будущего короля. Он родился двадцать первого января. Хронисты и секретари королевской канцелярии пишут: тридцать седьмого года. Историки: тридцать восьмого. Кро прав? Каждый по-своему. Для хронистов и канцеляристов в январе новый год ещё не наступил, продолжается старый.

Дело в том, что в Средние века в разных уголках Европы и в разные периоды началом года считали совершенно разные даты. Иногда различия существовали даже в пределах одного королевства. В центральных областях Франции в середине четырнадцатого века принят был «скользящий» пасхальный стиль: год начинался на Пасху, когда в церквах служили литургию в ночь с предпасхальной субботы. Но в отдалённых районах сохранялся более архаичный благовещенский стиль — от Благовещения Пресвятой Деве 25 марта. В Англии благовещенскому стилю следовали повсеместно. А кое-где уже появился рождественский, от дня Рождества Христова 25 декабря. Он был принят и в княжествах Империи. Христианская Пасха, как известно, «скользит», отмечается в первое воскресенье после первого полнолуния после весеннего равноденствия, то есть никак не раньше двадцатых чисел марта и не позже двадцатых чисел апреля. Хронисты, даже те, кто описывал события не по горячим следам, а годы спустя, не говоря уже о составителях официальных документов, прекрасно знали, когда в данном году Пасха и следовали традиции. А в большинстве исторических трудов придерживаются без оговорок «нашей» датировки событий: новый год условно начинается по-современному, первого января. К счастью, в этих трудах не пытаются перевести даты принятого в четырнадцатом веке юлианского календаря в современный григорианский, введя восьмидневную поправку. Папа римский Григорий Тринадцатый ни тогда, ни в следующем веке ещё не родился, иначе мы бы вконец запутались. Кстати. знаменит этот папа не только календарём, но и тем, что, получив известие о резне Варфоломеевской ночи, приказал отслужить благодарственный молебен. Но до той резни ещё два столетия.

Итак, счастливые бракосочетания состоялись в январе и феврале сорок девятого года хронистов и, соответственно, нашего пятидесятого. Бланш стала королевой, а её брат Шарль, младший погодок, — королём: королём Наваррским. Вообще-то, раньше ему нечасто приходилось бывать в далёком королевстве. Его коренные владения располагались не за Пиренеями, а в графстве Эврё, между Парижем и Руаном, он и титул от отца унаследовал — граф д’Эврё. Но, став самым настоящим королём, юноша подошёл к делу серьёзно: короновался в столице, Памплоне, совершил объезд королевства, посетил государей-соседей. Чрезмерная серьёзность, желание выглядеть солидно вскоре привели к печальным последствиям. Началось со стычки его охраны с делегацией именитых подданных, желавших вручить новому королю петицию со своими требованиями. С юношеским максимализмом, демонстрируя крутизну, Шарль, то есть Карл Наваррский, приказал некоторых именитых граждан повесить. После чего в Наварре за ним закрепилось прозвище Карл Злой. Позднее оно стало стереотипом у историков, но не отражает репутации, какой Шарль д’Эврё в начале своей политической деятельности пользовался во Франции, у большинства её жителей из всех трёх сословий. Пройдёт совсем немного времени, и этот молодой человек для многих и многих станет символом — надеждой на более счастливое и разумное царствование, где восторжествует справедливость. Ибо в нём самом видят воплощённую жертву несправедливости. Разве не он — законный король Франции, лишь кознями властолюбивых злодеев лишённый принадлежащего ему по праву, обездоленный? Шарлю д’Эврё в недалёком будущем суждено стать знаменем всех недовольных. Его многочисленных сторонников, мирных и немирных, с рыцарскими шпорами и в сутане, в робе ремесленника и мантии чиновника, будут называть «наваррцами», хотя Наварра для них — неведомый край за горами. Наваррцы — это партия, похожая на партии и массовые движения будущих веков. Но пока что наваррец, главный Наваррец, — это юноша, предпочитающий проводить время у себя в городе Мант, в десяти льё от Парижа вниз по Сене, или в самой столице, где его старшая сестра только что стала королевой.

Королевой Бланш пробыла чуть больше полугода. Усилия, которые прилагал король для доказательства своей мужской мощи, вкупе со снадобьями, которые, не исключено, принимал в этих целях по совету университетских медиков — пандемия, несомненно, добавила им авторитета, — изнурили немолодой организм. К лету король сильно сдал, а в конце августа покинул земной мир. Бланш приобрела новый титул — вдовствующая. Вдовой она останется и последующие полвека своей жизни. Почему? Ведь повторные браки знатных дам в те времена чрезвычайно распространены. Причина — королевский статус. Осуществить задуманное в прошлом году — брак с наследником, теперь ставшим королём, невозможно: Жан уже полгода женат. Люди бывалые посоветовали бы прибегнуть к яду — кстати, у брата в его мантской резиденции в скором времени будет такая лаборатория, «аптека», как это предпочитали эвфемистично называть, — но дело всё же рискованное и трудноосуществимое. Была идея вернуться к испанскому матримониальному проекту, существовавшему до французского: Бланш предполагалось выдать за принца Педро, наследника короля Кастилии. Как раз в те полгода, что Бланш побыла замужем, отец Педро умер, сын стал королём и возобновил предложение теперь уже вдове. Та гордо его отвергла. Возможно, правильно: в годы своего царствования Педро заслужит прозвище «Жестокий», которое вполне оправдывал. Так что королевский проект отпал, других неженатых королей и наследных принцев на горизонте не наблюдалось: их зачастую формально, из династических соображений, женили в детском возрасте. А мезальянс с каким-нибудь герцогом или графом — поступок, недостойный королевы.
 
Во Франции на тот момент уже была одна живая вдовствующая королева, также навсегда оставшаяся вдовой, — третья супруга неудачливого в браках Шарля Красивого, последнего из царствовавших сыновей «железного короля». Её звали Жанна д’Эврё, она приходилась родной сестрой отцу Бланш и Шарля д’Эврё Филиппу д’Эврё, от которого Шарль унаследовал графство. Теперь тётка и племянница, побыв королевами, стали вдовами и вместе уединились в замке города Мелён, в десяти льё от Парижа вверх по Сене. Обе сошли с политической сцены, возвращаясь на неё лишь в моменты, когда требовался мудрый совет Жанны, видавшей лучшие времена королевства, либо когда у племянника и брата королев Шарля д’Эврё возникали проблемы и требовалось их заступничество. Но пока проблем не возникало.

Можно предположить и иную причину отказа Бланш от любого варианта повторного замужества: у неё были другие интересы. В ту эпоху среди дам разных сословий всё шире распространялось влечение к оккультным теориям и практикам на грани и за гранью ереси и колдовства. Некоторые целиком посвящали себя этим занятиям, в их числе была и Бланш. И вовсе не случайно в двадцатом веке создатели мифологии Приората Сиона отвели ей почётное место Великого Магистра, или Кормчего, таинственного ордена под именем Иоанна Третья. Она одна из четырёх женщин на этом посту за всю историю Приората. В ряду Великих Магистров сразу после Бланш значиться знаменитый и якобы добившийся физического бессмертия алхимик Николя Фламель, он же Иоанн Шестой, который начнёт своё алхимическое «делание» в тот год, когда в Париже будет бушевать революционная буря. В этом ряду также Сандро Боттичелли, Леонардо да Винчи, Роберт Бойль, Исаак Ньютон, Виктор Гюго, именитые политики, деятели науки и искусства, эзотерики, так что Бланш в достойной компании. При всём недоверии к мифу о Приорате Сиона включение в него на первых ролях Бланш д’Эврё, сестры Шарля Наваррского, одного из главных героев грядущей исторической драмы, весьма любопытно. Вероятно, критики мифа правы, признавая, что список Великих Магистров хорошо продуман.