Canto five

USHAG VEG RUY NU MOANEE DOO, C’RAAD CHADDIL OO RIYR ‘SYN OIE?

    Отношения с матерью, как вы уже могли догадаться, исходя из того, в каком тоне я о ней отзываюсь, у меня не задались, зато бабушка не чаяла во мне души, одаривала крупной купюрой с каждой своей пенсии, и младшая сестра Асклепия, хабалистая меркантилка, не пожелавшая приложить хоть какие-то усилия, дабы подружиться с grandma, вечно огрызающаяся, воспринимающая в штыки все замечания, и если в отрочестве я страшно завидовала одноклассницам из полных семей, хваставшимся тем, как отцы катали их на своих плечах или объясняли сложные темы по геометрии и приставала к наносившим визит mother’s friend хотя бы назвать father’s name (of course, they did not tell me anything), то повзрослев, я, во-первых, практически не сомневалась, что сперматозоид, оплодотворивший яйцеклетку Ювенты, принадлежал женатому мужчине, и maman стыдилась признаться, что вероломно крутила роман с мужчиной, будучи осведомленной о семейном положении любовника, а во-вторых, третьих и четвертых, подонок, не разделивший ответственности, трусливо вычеркнувший беременную женщину из своей жизни, не заслуживал моих терзаний, посему довольно быстро я смирилась с чередой сменяющих друг друга мужчин, не задерживающихся в более чем скромном пятикомнатном особнячке под Сиэддлем (один из них и стал отцом Склеппи, но алименты платить отказался) и приняла как данность то, что my mother, крайне разнузданная, охочая до плотских наслаждений особа, никогда не сделается канонично-милой домохозяйкой, готовящей вкусные пироги, напевающей колыбельную перед сном и умиляющейся косым рисункам отпрысков, презентованных в честь праздника. Сестра, появившаяся на свет два года погодя, наглым образом выселила меня из общей детской, заявив, что ей недостаточно места, и она собирается потребовать у Ротшильд-старшей несколько вместительных комодов для скупаемого килограммами в «секондах» шмотья, и поскольку наличие злопамятности никак не коррелировалось со стремлением ввязываться в конфликты, я перебралась в каморку на цокольном этаже, радовалась одиночеству, не сильно огорчалась отсутствию окон (все равно в этом мрачном городишке дожди лупят по асфальту круглые сутки) и не упускала возможности исподтишка насолить мерзавке, мстя за склочность и нулевую предрасположенность к альтруизму: zum Beispiel, не без моего участия sister разнесло как кадушку, поскольку я подсыпала ей в супы и каши измельченные таблетки фитоэстрогена всякий раз, когда она обзывала бабушку «старой каргой» или же, удовлетворяя внутренних демонов, чистила зубной щеткой Асклепии унитаз, перерезала маникюрными ножницами провода зарядных устройств и с ухмылкой мультяшного трикстера выглядывала из своей темницы, вслушиваясь в вопли членов недружного семейства, обвиняющих друг друга во всех смертных грехах и с ошеломившей любого ясностью понимала, что не пророню ни слезинки, если мне доведется присутствовать на похоронах Склеппи или Ювенты, because постоянная травля, обесценивание любых моих достижений, пренебрежение обрубили эмпатию по отношению к members of my family, не просто снизив уровень эмпатии, но и трансформировав Статилию в полнейшую психопатку, коль дело касалось матери аль сестрички. Twelve years ago прилетевший в СШГ в длительную командировку гоккстольмский бизнесмен французского происхождения Гиацинт Эссель, без памяти влюбившийся в тридцатичетырехлетнюю красотку с дочерьми от ни к чему не обязывающих интрижек, сделал нашей родительнице предложение, и так как на том момент мне минуло шестнадцать, и совершеннолетней я не являлась, а бабушка мирно скончалась, завещав любимой внучке свои сундуки с греющими heart безделушками (Ювента, не спросив моего разрешения, отнесла все на помойку, прокомментировав, что этот хлам нам без надобности), мне пришлось упаковать дозволенный для перевоза скарб в коробки и пакеты, и после сумбурного бракосочетания в посольстве и выдачи виз я не по собственной воле покинула соединенные штаты, мучительно долго привыкала изъясняться на сфенцском, довольно сложном из-за родовых окончаний существительных, необходимых для зазубривания артиклей «en» и «ett», логика употребления которых так и осталась для меня загадкой (педагог твердил, что почти все одушевленные предметы принадлежат к en-ord, но затем с выражением превосходства on the face перечислял исключения: ett barn, ett syskon, ett bi, ett lejon), а учитывая, что в школе я помимо родного гомериканского изучала только сибанский, грамматика которого проста и понятна, трудности в адаптации преследовали меня на каждом шагу, and though по Сиэддлю я не сильно тосковала, в Гоккстольме ощущала себя инопланетянкой и ни на секунду не забывала о том, откуда я родом, но ни средств на переезд обратно, ни желания усложнять vita и озадачиваться вещами совсем не вдохновляющими я не имела и, получив удостоверение личности, немедленно съехала из пентхауса, поскольку господин Эссель, недавно ставший отцом очаровательного Аквилона, не скрывал своей неприязни ко мне и Склеппи, и с одной стороны я понимала, что скупердяя не шибко радует перспективочка помимо жены содержать her daughter, а с другой не могла взять в толк, какого хрена он настоял на том, чтобы мать продала всю недвижимость и забрала нас с собой, раз ненавидел до такой степени, что начинал колотиться в дверь ванной спустя десять минут, как включалась вода и орать, что мы разорим его, если не научимся экономить и управляться с гигиеническими процедурами в кратчайшие сроки, так что, пожелав отчиму сдохнуть (я - мысленно, сестра - устно), мы разорвали всяческие отношения с mother, давно от нас отрекшейся и усиленно демонстрирующей супругу, что Квилли - единственный ее ребенок, кантовались в общежитиях, перебивались овсяным печеньем и энергетиками и не протянули ноги с голоду только потому, что выдаваемые в Эвропе пособия позволяли худо-бедно существовать, а когда на пороге снимаемой мной квартирки неожиданно объявился Гиацинт с украшающим скулу синяком (хвалю, сестреночка, хоть раз в своей никчемной жизни ты поступила правильно) и предложил за ничтожные восемьсот крон исполнять роль бебиситтера, ибо его ненаглядная женушка возжелала устроиться на работу в архитектурное бюро, и, еле сдерживаясь, чтобы не долбануть подонка по яйцам, я захлопнула перед ним дверь, позвонила в полицейский участок, накатала заявление и мистер Эссель провел незабываемые две недели в «обезьяннике» и обзавелся пометкой в личном деле «сталкерил за падчерицами» и более не смел беспокоить ни меня, ни Асклепию, и я ни капли не терзалась unjustified guillt, cause свежи были воспоминания о том, как тряслись руки этого мерзавца, когда он отрезал нам на завтрак два тонюсеньких ломтика белого хлеба и следил за тем, чтобы мы не намазывали свои тосты джемом слишком густо.
    Несколько тяжелых капель с гулким стуком суициднулись о поверхность лобового стекла, образовали ручейки, сливающиеся в водную завесу, и я, активировав дворники, снизила скорость проехала еще мили две и тогда увидела его, понуро бредущего вдоль шоссе, загребая пыль совершенно босыми ногами, в черных брюках, помятой ветровке, с болтающимися как плети arms, косплеющей вопросительный знак спиной и подгибающимися коленями, точно каждый шаг причинял ему неимоверную боль, что в общем-то, неудивительно, учитывая обилие мелких камешек на участках хайвея, граничащих с засеянными злаковыми культурами полями. Какая-то часть меня буквально взвизгнула «тормози», другая, осторожно напомнив, что невзирая на измученный вид молодой человек может оказаться насильником и психопатом, велела проехать мимо и не останавливаться даже если юноша, заслышав тарахтение двигателя, обернется и выставит перед собой большой палец, умоляя подбросить его до ближайшей остановки, однако сколь велико было мое изумление, когда парень, отреагировав на медленно едущий «Паккард» странным образом, сделав шаг в сторону и увязнув в размякшей от влаги почве до щиколоток и отворачиваясь так, будто всерьез опасался, что я выскочу из автомобиля, вооружусь наганом или запинаю до смерти, и столь странное поведение, нетипичное для ковыляющего без обуви в ночи путника, привело меня в такое замешательство, что I, stopped, выбежала прямо под проливной дождь бросилась на подмогу, потому что только у негодяя с камнем вместо сердца ничего не екнуло бы в груди при виде повалившегося в грязь fellow, одинокого, беззащитного и такого несчастного. Пробормотав полуутвердительное с порядком слов, уместным for interrogative sentence «behover du hjalp», я, дважды поскользнувшись, сползла в наполненный коричневой жидкостью овраг, протягивая незнакомцу руку, и тот, вытаращившись на меня так, точно я отплясывала перед ним партию Жизели в растопыренной по окружности балетной юбке, с робостью, словно боялся спугнуть, отпрянул в сторону, потерял равновесие и упал, продолжая staring at me расширенными не от от ужаса, не то от неверия зрачками, и я смогла рассмотреть его и отметить, что young man was beautiful like Apollo: седые волосы средней длины, неопрятно спадающие на лоб, темно-синяя радужка, крупный прямой нос, пара родинок на бледной коже; нижняя часть прекрасного лица конфликтовала (незначительно) с верхней главным образом из-за чувственных бледно-розовых губ, практически полностью нивелирующих прищур утопленных в глазницах псевдоазиатских eyes с нависшими над неподвижным веком гусеницами черных бровей, веком, будто ваявшему this boy творцу осточертела кропотливая работа, и он подошел к коробу с заготовками пупсов, оттяпал lips у первого попавшегося купидончика из груды жертв неудачного эксперимента, валяющихся гурьбой продырявленных туловищ, разрозненных конечностей, без чаяний переродиться во что-то путное, налепил чуть повыше подбородка, с помощью рашпиля небрежно придал угловатость массивной челюсти и покинул мастерскую, найдя себе иное развлечение. Он напомнил мне грустную пичужку из сделанного для репрезентации old lullaby ролика, который я дошколенком включала вечерами, представляя, что колыбельную напевает не известная артистка, а мама, пренебрегавшая своими прямыми обязанностями и como siempre ускакавшая в ресторан с очередным хахалем, умывалась слезами, подвывая припеву («маленькая красная птичка на торфяном болоте, где ты кантовалась till the morning?», - «ох, я спала в кустах колючего шиповника, меня донимали кошмары, но потом перелетела на ветку дуба, притулилась между двумя листиками, и мне было так уютно, словно mother wings оберегали от ненастий!»), сворачивалась в клубок, и когда оживленное мультипликаторами изображение кругленькой женщины, укачивающей завернутого в конверт малютку двоилось из-за застлавших глаза tears, погружалась в тревожный воробьиный сон, и пальцы продолжали сжиматься вокруг смартфона даже когда экран, проиграв последние кадры, затухал. Я так отчетливо видела в юноше маленькую Статилию, сиротливо ожидающую на скамейке у детского садика Ювенту, забиравшую старшую дочь если бабушке нездоровилось, далеко за полночь (за младшей приглядывала соседка), что вспыхнувшие в мозгу эмоции вытеснили весь здравый смысл, инстинкт самосохранения, и убежденная в том, что наша встреча не случайна, не в силах оторвать sight от handsome face, я помогла ему подняться, не замечая ни подозрительной тяжести тела и твердости кожи, как будто молодого человека покрывали доспехи, усадила на водительское сиденье, наплевав на сохранность обивки и поинтересовалась, где он живет.
    - I exist in the wood, - дернул плечом представившийся Джуниором Баттербоу парень и, по-прежнему избегая визуального контакта, просипел: - Why you don’t afraid me?
    - Знаешь, честь пасть от руки прекрасного мужчины, to my mind, вполне оправдывает все риски, - пошутила я, назвала свое имя и присовокупила дежурное, но оттого не менее искреннее «nice to meet you». - О, это, должно быть, прикольно, жить на природе!
    Дивясь произошедшим во мне переменам, я, не позволяя неловкой тишине разъединять нас, накалить атмосферу потрескивающими разрядами высокого напряжения, принялась болтать о приходящих на ум пустяка, пичкая совершенно ненужной информацией о себе, и хмуро кусающий нижнюю губу парень, косился на меня с любопытством, а мне оставалось только офигевать от абсурдности происходящего, потому что Статилия Ротшильд небезосновательно слыла старой девой, чурающейся внимания мужчин и приходящей в бешенство, когда представители обоих полов с ней заигрывали, и это был не совсем осознанный выбор, так как в отрочестве я, как и мои приятельницы, мечтала влюбиться, познать слабость в подрагивающих коленях, сладкое томление от предвкушения first kiss, однако свидание с Коннором Бастианелли, вполне симпатичным старшеклассником обернулось конфузом: меня стошнило прямо в кинотеатре из-за просроченных консервов, съеденных накануне, ибо матушка редко заботилась о том, чтобы купить продуктов и тем более приготовить суп в огромной кастрюле на целую неделю, and this situation ознаменовала череду неудач на личном фронте, завершившуюся моим намерением сдохнуть девственницей, как завещал древневосточный философ, потому что grandma, навсегда оставшаяся со мной даже after death, суровым ментором комментировала любые мои не успевшие толком начаться relationships, ехидно осведомляясь, для того ли она растила свою ненаглядную Тилли, чтобы я отправилась в мотель с малознакомым парнем, щедро осыпающий комплиментами, ну а с возрастом я сделалась страшной капризулькой аки принцесса из сказки, придиравшаяся ко всем женихам из-за пустяков, и в один прекрасный момент обнаружила, что не горю желанием подпускать к себе кого бы то ни было, а нерастраченную нежность усердно вымещала на жиреющих по часам голубях, приученных разгуливать на козырьке under my windows и принимать на свою мясистую грудку перенаправленный в нужное русло материнский инстинкт, потому что с моей работой я не имела возможности завести даже меланхолично-сонную черепаху, не шибко нуждающуюся в поглажушках, но обитающий в лесу молодой человек, застенчивый, угрюмый, нервно ерзающий в пяти сантиметрах разбил заморозившую меня броню толстенного сиреневого льда, и я впервые за без малого двадцать девять лет существования почувствовала себя женщиной, вожделеющей заполучить внимание одного-единственного мужчины, подобранного, смешно осмыслить подобное даже по прошествии тысячелетий, в нескольких километрах от «Хеймдалля», окруженного сосновым бором, куда селились в основном уставшие от суеты мегаполиса богатеи, способные приобрести участок за миллион в таллеровом эквиваленте. Попросив высадить его пригорка, за которым начинался forest, Джун, не оборачиваясь, скрылся между стволов, на бодрое предложение совместно посетить какую-нибудь выставку обронив, что найдет меня, и, отбросив назад пропитавшиеся водой, изрядно потяжелевшие волосы, я, вклинившись в поток машин на первом же перекрестке, в шоке уставилась на табло электронного календаря, утверждавшего, что сейчас раннее утро понедельника, хотя когда сбегала из гостеприимного особняка Геллы, стояла пятничная ночь. Не понимая, куда делись суббота с воскресеньицем, на которые, между прочим, запланировала расхламление, генеральную уборку и перестановку мебели, дрожащими от негодования пальцами я ввела запрос в окошко поисковика, убедилась, что выходные промчались как одно мгновение, пока Статилия, распушив хвост, выделывалась перед Баттербоу, тапнула на иконку мессенджера (Витгенштейн уже отправила мне кучу групповых фотографий с припиской «giiiirl, классно тусанули!»), а припарковавшись во дворе родимой шестиэтажки, утопающей в зелени раскидистых елей, впилась ногтями в ладони и, уронив голову на руль, раскрыла рот в беззвучном крике. Я терпеть не могла, когда что-то выходило из под контроля и катилось в тартарары, меня до ломоты в суставах раздражали вещи, не поддающиеся объяснению, к тому же то обстоятельство, что умудрилась проморгать практически сорок восемь часов своей жизни, появлению хорошего настроения не способствовал и я, игнорируя бубнеж выползающего из подъезда соседа, ноющего, что регулярным подкармливанием птиц я развожу антисанитарию («damn, pigeons are fucking flying rats»), намного больше, нежели мои протеже похожий на хуманизированную крысу, ворвалась в квартиру, в ярости хлопнула дверью и полезла в душевую кабинку прямо в одежде, understanding, что если продолжу медлить, то стопудово опоздаю к началу смены, получу выговор от начальства и, вероятно, растрачу весь кредит доверия, давший трещину когда я, вняв мольбам девяностолетней старухи, мучающейся от безумных болей, отключила бедняжку от аппарата ИВЛ раньше, чем наша клиника получила подпись родственников, одобривших эвтаназию, ибо не хотела бы прожить ни дня in body of mad witch и на всякий пожарный составила завещание, согласно которому требовала не продлевать vita mia, коль я, доскрипев до пенсии, окажусь в плачевном состоянии тела и духа. Оставив одежду валяться на кафельном полу в обрамлении расползающейся кляксой лужи, вытерлась полотенцем, напялила кофту, юбку, сунула в рот остервенело впившийся в язык острыми краями крекер и, спустившись, хотела по-быстрому смахнуть с пассажирского кресла разводы влажными салфетками и застыла как жена Лота, обратившаяся в соляной столп, потому что кожаная обивка сидения поражала идеальной белизной, а к приборной панели озаботившийся  наведением порядка в моей машине шутник прикрепил изолентой металлический цветок, внутренняя сторона лепестков которого, обсыпанная крошечными стразами, отражая свет выглянувшего на минуту soleil, перенаправила его в потолок, вызывая едва заметную дрожь притаивишихся там солнечных зайчиков, готовящихся прыснуть влево, едва я дотронусь до, бесспорно, изумительного, но абсолютно бесполезного в быту презента.