П

П

— Вы взываете к Свету, но вокруг темно, потому что вы его не видите. Может быть, просто не понимаете, что это такое. И даже если признаете существование Бога, полагаете, что он даст вам свет. Если вы действительно в это верите, необходимо признать, не что Бог вас любит, а что любовь Бога к вам бескорыстна. Невозможно корыстолюбие по отношению к тому, кого не существует... Не кормите Бога своими молитвами. Он не голоден!
Бог питается радостью жизни. Без нее он теряет интерес к происходящему. Все попытки тех, кто пытается накормить его  просьбами, тщетны. Но Бог именно это и задумал, когда создавал мир. Чтобы всё в нем и было — горе, радость и надежды. А для чего еще Бог мог создать наш мир? Чтобы мы ходили в него по кармическим дорогам, поддерживая те нити, которые находятся в его распоряжении? Теперь прочтите следующее...
Епископ достал свиток из широкого рукава своей мантии и показал присутствующим.  Затем он развернул его на столе и медленно зачитал:
— Вот именно это: "Древние мудрецы знали, как заставить вас понять, какой силой вы обладали до того, как ваша осознанность была омрачена материей". Но из этого следует, что только древний мудрец должен был понимать какие-то тексты... Или мы были уже образованными людьми, и нам эти слова тоже были известны? Кто и зачем мог бы их знать?
— В словах чувствуется глубокий философский смысл. Их можно истолковать так: Империя стоит перед моральной катастрофой, не понимая, что происходит с древними основами, над которыми предстоит работать человечеству. И можно утверждать, читая эти слова, что ложа "Великая орхидея" уже созрела для серьезных действий, — сказал Лоерти.
— А непонимание причин всегда рождает ненависть и месть. Мы знаем много печальных примеров такого рода, и им нет никакого оправдания. Это была бы война между мирами. Но такая война — несмываемое пятно. Об этом никто не хочет думать… — возразил епископ и обратился к братьям Чуи и Гектосу: — К каким именно действиям вы готовы? На какие лишения согласны?
— К любым! — выкрикнул Гектос. — К любым действиям, которые приведут к необходимому результату! Власть должна быть в наших руках!
— И чем скорее, тем лучше, — добавил Чуи.

****
— Не волнуйся, они далеко, они уже на острове посреди озера, они там…
— Там мой отец… Его зовут Лоерти, — прошептала Орнелия.
— Так ты всё-таки дочка заговорщика! Небось и взрывчатые смеси готовить умеешь, — задумчиво сказал Чжоэн.
Вопрос был задан в шутку, и её серьёзный вид неприятно поразил. Чжоэн непроизвольно отшатнулся от девушки. Орнелия смутилась и обречённо опустила плечи.
— Ты здесь со мной… ты работаешь на институт... я — твоё задание… — Одна из тысячи его тайных мыслей, не задерживаясь в голове, вырвалась наружу. Чжоэн сразу пожалел об этом.
Она вздрогнула как от удара, склонила голову и сказала мягко: «Зачем ты так». Чжен, опытный агент с хорошо натренированным чутьём, всегда безошибочно угадывал, где были рамки задания, а где начиналась иная, большая игра. Эта девушка была синхронна ему на подсознательном плане, где кончается установленный видимый порядок вещей. Он был сбит с толку.
— Извини, я глупо пошутил, — произнёс он примиряюще, делая попытку привлечь её к себе. Орнелия выглядела подавленной. Как сорванный полевой цветок, подумал он. Чжоэн был противен самому себе.
Он вышел из дома и направился к озеру. На берегу находилось каменное изваяние мифического зверя. С первого взгляда было понятно, что это сфинкс. Орнелия не смогла ответить на вопрос, как он здесь оказался. Сфинкс охранял лестницу в воду, но Чжоэн не стал приближаться к нему.
"Мне нужно на остров... Посмотрю, что там происходит", — Чжоэн прыгнул в воду с высокого берега и быстро размеренно поплыл.

****
— Зачем же Бог создал столь несовершенного человека? Ведь чтобы потешить свое самолюбие! Верно? Но ведь не может быть, чтобы сам Бог не знал, на что он способен. Он точно знает, как свершить справедливость. Да? Так почему же он сделал душу подобной грешнику? Ответ прост. Потому что она создана по его образу и подобию. А на зло способно одно-единственное существо во всей вселенной. Это человек. Или, точнее, тот, кем человек видит себя. А видит он себя настоящим дьяволом! — сказал Лоерти.
— Бог дал нам веру через "отцов"... — возразил епископ. — И вот почему мы не способны выразить, что такое быть счастливым... Может, мы все знаем, но не скажем, потому что даже такое знание о самом себе становится невозможным, когда в нем открывается человек. Вернее, оно становится возможным, если снова есть рождение и смерть, сливающиеся в единое целое. А Бог позволяет свету в нас увидеть всё, без единого исключения. Именно это и называется правдой.
— Мы не всё понимаем, — сказал Гектос, переглянувшись с братом, — но чувствуем, что вы говорите правильно, епископ...
— Каждый, кто пытался сказать правду во всеуслышание, поднимался на самый верхний, невидимый людям, уровень, а там (простите за сравнение) работала кафедра, перед которой трепетали ученые, поднаторевшие в лжесвидетельстве, просто бесчисленные балбесы, с горящими глазами вбивавшие молотками в бетон буквы закона, чувствуя себя уже не смутьянами, как на земле, но всё теми же рыцарями, которые бились с варварами, славя создавшего их титана.
Мы все были уверены, да и сейчас верим — что всё это была правда. Но сказать о прошедшем ничего нового нельзя. Всё, что говорили эти "отцы", оказывалось снова ложью. И тогда наше представление о Боге стало путаным, очень неустойчивым и нетвердым. А то, к чему нас, в сущности, привели тогдашние рассказы, и есть основа современного мира. Человечество каким-то образом стало подобием огромного музыкального произведения, где все тона и аккорды изменяются каждую секунду, совершенно не приходя ни к какому единому гармоническому согласию, — продолжал епископ.
— Ты хочешь сказать, Бог подражает человеку? Сознательно делает себя подобным ему? — воскликнул Куаланж.
— Ну, это только предположение, — кивнул епископ. — Мы не знаем точно, так это или нет... Но, несомненно, именно благодаря Творцу человек думает, что он подобие божества.
— И при этом он способен на зло? — вдруг подала голос чернокожая девушка, находившаяся здесь же, среди масонов. — На предательство и обман? Быть одновременно и добреньким, и злым... Зачем ему это нужно? И почему ему это легко удается? Скажите, пожалуйста, разве это не загадка? Почему Творец, который создал наш мир, был так жесток?
— Человек способен на зло только в тех рамках, которые отводит ему Бог, — повернулся к ней епископ. — Разрушать храмы может любой, кто поумнее. Но совершать покушения на веру — только пособники дьявола... Да, бывают и другие. Именно поэтому они вместе с нами сражаются за господство в мире. Я бы не назвал их вероотступниками. Просто все люди играют в одну игру. И эта игра состоит в том, чтобы отрицать Бога. Все по очереди, понятно... Но мы их называем изменниками, а они нас — еретиками, потому что именно в силу нашего невежества и фанатичности мы изменяем веру. Это позорно — быть предателем и превращать свою веру в пародию. Понимаете?
— Нет, — ответила, не смущаясь, девушка. — Объясните попроще.
 — Вот смотри, в любой церкви есть алтарь. Когда священник обходит вокруг алтаря, он произносит краткую проповедь. То есть он говорит о смысле своего служения, о божественной любви, которую он призван восславить, если он хочет наставить заблудших в праведном пути. Вот это и есть смысл его миссии, выраженный в богословском учении. Смысл в том, чтобы не допустить в алтаре «умирания» Бога. В этом случае вера превращается в пародию на саму себя...

****
Чжоэн добрался вплавь до острова, и теперь, бесшумно проникнув на галерею зала, слушал из темного угла споры собравшихся в особняке незнакомых ему людей. Так... Орнелия призналась, что Лоерти — ее отец. Опекаемые им братья императрицы находились тут же. В этой же компании оказался, судя по всему, и епископ Тубзерина, якобы завербованный Оортебусом. Заместитель магистра ложи Куаланж сидел во главе стола. Секретарь строчил пером по бумаге, записывая суть произносимого без всякого регламента со всех сторон. Однако больше всего Чжоэн был поражен тем, что услышал Маори.
Многого Чжоэн не понял, но было совершенно ясно: против императрицы созрел заговор. Она стала слишком вольной, а сама считала себя мудрее всех. Еще были разные смутьяны, которых Лоерти вовремя не остановил. Даже наоборот, тайно поддержал их выступления. Он был инициатором и главным идеологом заговора, как и предполагала Орнелия. Но народ все равно боялся выходить на улицы. А советник императрицы Греаберт кое-как справлялся со своими обязанностями и делал вид, что ничего особенного не происходит.
Конечно, люди смотрели на все происходящее сквозь пальцы, потому что никто уже не верил ни в предсказания, ни во всякие знаки судьбы. Знаки теперь считались ересью и крамолой. Ко всему прочему было запрещено рисовать на стенах. Императрица любила устраивать яркие празднества, и многие верили, будто за последнюю пару лет ее власть сделалась еще более прочной и несокрушимой. Ее стали называть мизантропкой, так что и впрямь могло создаться впечатление, что ее власти ничто не угрожает.
Когда Чжоэн вернулся к Орнелии, он предложил ей срочно отправится в столицу на поиски Лаама и Меагды. Девушка тоже прекрасно понимала, что открытое противостояние ее отца и императрицы может привести к непрогнозируемым последствиям.
— Я не смогу... Прости, Чжоэн, — сказала она. — Но ты уверен, точно уверен в том, чего хочешь? Может, не стоит пытаться встать на ту или иную сторону? Нам же хорошо здесь...
— Это одна из наших иллюзий, моя милая, только и всего. В эту картину невозможно поверить.
— Ну, может быть... кто его знает. Я понимаю, что так устроен мир, но все равно — ведь ради иллюзий мы живем.
— Они приходят и уходят. А жизнь, о которой ты мечтаешь — что это такое? — спросил Чжоэн.
— Жизнь? Я думаю, это любовь. И еще дружба. Еще счастье. Ну и тайна. Все это вместе. Сколько ж в ней многообразия, однако. Поэтому жить не скучно. Жить — это и значит постоянно открывать все новые горизонты.
— Мир, в котором мы живем, нельзя назвать идеальным. Скорее, несовершенным. Запредельным — разве не так? Ты не находишь?
— О да! Он весь соткан из несовершенств. Но именно благодаря тому, что несовершенен, он нам и нравится. Как день и ночь... Такой, какой есть. По сути, ты снова спросил, хочу ли я принимать участие в этом конфликте... Нет, не хочу.