Интервью с Шерлоком Холмсом

Интервью с великим детективом по случаю его 170-летия, которое мы отметили 6 января 2024 года

-Если вы достаточно умны,

вам не нужно интервью. Вы все увидите сами.

Стивен Томпсон

ШХ: Пожалуйста, побыстрее. У меня очень мало времени, я предельно занят.

Корр.: Как так? Разве у вас не вечность впереди?

ШХ: А хоть бы и так. Разве не грех разменивать ее на пустяки! Три вопроса, если вы не собираетесь публиковаться в “The Times”.

Корр.: Увы. Моя лебединая песня - “Daily Mail”.

ШХ: Вот как? Ну, хорошо, пять вопросов.

(набивает трубку)

Корр.: Одиночество - крест или благо?

ШХ: Иллюзия и невозможность!

Корр.: Вы ответили так молниеносно, как будто готовились заранее! Думали об этом?

ШХ: На тот случай, если у вас вдруг сложилась ложная иллюзия, что меня можно подловить на слове или мной можно манипулировать, берегитесь! Прежде, чем вы попытаетесь это проделать, можете получить параллельный ответ.

Корр.: Угрожаете?

ШХ: Честно предупреждаю.

Корр.: Ну, хорошо. Я не могу мыслить с такой скоростью. И, соответственно, также быстро переваривать ваши ответы. Что значит “иллюзия и невозможность”?

ШХ: Ну это же элементарно! Вы все так любите это словечко! Персонаж всегда имеет творца. И пока слышишь его голос, его дыхание, о каком одиночестве может идти речь?

Корр.: Ну, своего-то творца вы лично не только пережили, а даже, некоторые утверждают, победили.

ШХ: Это верно только отчасти. Ведь и сам он, в известном смысле, был также персонажем. Как я, как вы. Как все вокруг.

Корр.: Кажется, начинаю понимать, куда вы клоните…

ШХ.: Ну и славно!

Корр.: Ну все-таки, пусть это и иллюзия, но некоторые люди объективно страдают от одиночества. А некоторые его, напротив, ищут. Какой тип вам лично ближе?

ШХ.: Люди бегут не от одиночества. Оно, собственно, умерло на кресте две тысячи лет тому назад. Они хотят убедиться в собственной реальности.

Корр.: То есть?

ШХ.: У вас принято называть… отношениями, когда кто-то для кого-то выходит из тени и начинает существовать, становится реальным. На самом деле дружба или любовь действуют на нас как проявитель на фотобумагу. Ты начинаешь существовать, когда существуешь для кого-то. Мне посчастливилось это испытать, когда у меня появился мой дорогой друг.

Корр.: У вас более чем обширный круг знакомств: полицейские, частные детективы, нищие, профессионалы среднего класса, разносчики, журналисты и так далее. В интересах дела вы почти всегда можете найти общий язык с любым человеком. Почему вас считают нелюдимым человеком?

ШХ: Думаю, об этом уже можно говорить. Дело в том что… Хотя слава, восхищение в глазах других людей, которых мне было чем поразить, всё это очень захватывающе и соблазнительно, в то же время мне всегда казалось, что быть приложением к собственным достоинствам, пусть даже и уникальным, это как-то унизительно. Не менее, чем предпринимать героические попытки завоевать чьё-то драгоценное внимание. Когда ты молод, а это первые полвека, странные, знаете, приходят в голову идеи. Время, увы, показало, как они ошибочны!

Корр.: То есть?

ШХ.: Все это вообще не имеет никакого значения. Дружба - это дар богов. Нужно принимать ее с благодарностью, не рассуждая. Сейчас, когда моего дорогого друга нет со мной… Просто цените друзей, и не будем больше об этом!

(трет переносицу)

Корр.: Кто из актеров, которые вас играли, нравится вам больше всего?

ШХ.: Как-то неожиданно… Они все блистательны. Практически, все. И забавны. И непохожи. Наверное, не похожи, было бы хорошо спросить об этом у Уотсона. Они непохожи друг на друга и каждый настолько уверен в себе… Иногда я ловлю себя на мысли, что сам не прошел бы кастинг, если бы пробовался на роль Шерлока Холмса.

Корр.: Как это? Разве просто быть Шерлоком Холмсом для этого недостаточно?

ШХ.: Теперь - нет.

Корр.: А как же ваши выдающиеся актерские способности?

ШХ.: Дело вот в чем. Можно мастерски изобразить дряхлого моряка, или завсегдатая опиумного притона, патера, да кого угодно, любую безымянную фигуру. Можно попасть в яблочко, подметив и изобразив несколько характерных черт. Что, в сущности, значит театральный успех? Мы попали в чьи-то ожидания. Мы их, в лучшем случае, опередили и… насытили. И если вы достаточно наблюдательны и немного обладаете способностью перевоплощаться изнутри, чувствовать себя в чужой шкуре, то есть, входить в образ, вас ждет успех. Но с Шерлоком Холмсом давно уже не так. От этой роли ожидают столь многие и столь многого. И эти вещи зачастую так противоречивы, что… мне бы это помешало. Меня бы сковывало ощущение, что столько глаз испытующе сверлят мою спину в любую секунду. И знать, что в любом случае, чтобы ты ни делал, чьи-то ожидания все равно будут обмануты. Теперь это также невозможно, как сыграть… ну, к примеру, Гамлета. Я бы не взялся ни за что! Или Санта Клауса. Так что образ Шерлока Холмса Шерлоку Холмсу уже не принадлежит. Это общее достояние!

Корр.: А как вы относитесь к шерлокианскому движению? Исследования, общества, собрания, обеды, журналы в вашу честь?

ШХ.: Сначала меня, как частное лицо, это немного пугало. И на первых порах возмущало. Такое вторжение в частную жизнь без права ответа, все это неожиданное внимание к моей скромной персоне. Сколько всего за многие годы вылилось на мою голову и на голову бедняги Уотсона! Вот она, обратная сторона славы!

Хотя, надо признать, эти черти были иногда очень последовательны в своих изысканиях, очень внимательно изучали документы и сопоставляли факты, строили любопытные гипотезы. Вот эти мурашки по спине, когда близок к разгадке, азарт охоты. Все это мне близко, если абстрагироваться от самого предмета исследования.

Мне неизбежно пришлось с этим смириться и сейчас я даже нахожу в этом определенную прелесть. Приятно, что помнят так долго, хотя мне и не совсем понятно, почему.

Одно время у меня даже было своего рода развлечение - инкогнито внедряться в эти собрания. С развитием интернета технически это стало гораздо доступнее - ведь общение не требует физического присутствия. Скажу вам, это непросто. Порой сложнее, чем ввести в заблуждение агентов Мориарти. В чем меня только порой не подозревали: в легкомыслии, поверхностном знании Канона, гордыне, недостаточной приверженности шерлокианскому движению, плохой памяти и тому подобное. Сколько добрых смешных советов мне дали! Все это было очень забавно, но и это уже в прошлом.

Корр.: Мои подписчики тоже хотели бы задать вам пару вопросов. Например, верно ли, что Конан Дойль - лишь отчасти автор книг о вас? Известно ли вам, каким именно образом пришла ему эта идея? Была она дана свыше мистическим ли путем? Или он сам создавал ваш образ? Правда ли, что в вашем появлении в этом мире есть свои “приливы и отливы”?

ШХ.: Как вы думаете, кому принадлежит ваша кожа?

Корр.: Полагаю, что мне.

ШХ.: Значит, вы сами открываете ворота, через которые в каждую клетку попадает кислород и питательные вещества?

Корр.: Конечно же, нет!

ШХ.: Тогда бессмысленно говорить об идеях применительно к химии мозга.

Когда-то скрипичные струны изготовляли из овечьих жил и кишок. Они давали изумительный звук. А теперь вопрос: виртуоз импровизирует, сочиняя прекрасную мелодию. Кому принадлежит ее гармония, точнее, кто ее источник? Струна?

Корр.: Исполнитель?

ШХ.: Вы ответили сами на свой вопрос. Гармония даже не в подушечках его пальцев, которые прижимают струны к грифу. Ее источник в сердце и он пронизывает все существо. Человек - струна, более-менее целая и натянутая. У него нет ничего своего, кроме воли и восприимчивости. Первую он получает в наследство, а вторую - может развить. Именно этому я посвятил свою жизнь. Как и сэр Артур. Правда, методы у нас были разные. Иногда прямо противоположные, но кто я, чтобы его осуждать или спорить с ним?

Корр.: Если уж, как я понимаю, мы заговорили о влиянии высших сил на творчество и мышление, еще один вопрос на эту тему. Судя по всему, вы - верующий человек, христианин. Христианство - религия мистики. Она о проникновении божественного в земное и человеческое. А ваши методы работы и взгляды - сугубо материалистические, приземленные, инструментальные. Вы раскрываете преступления с помощью линейки, пробирки и микроскопа. Почему такое противоречие?

ШХ.: На самом деле никакого противоречия нет. Я всегда говорил, что фантазия Провидения бесконечно превосходит человеческую.

Корр.: Ну, а почему тогда все преступления, которые вы раскрываете, имеют рациональное объяснение? Неужели Бог сочувствует материализму?

ШХ.: Нет. Но у Него идеальный вкус и чувство меры. Ведь Он - абсолют. А эти качества категорически исключают дешевые эффекты и всякие фокусы.

Корр.: Продолжаем отвечать на вопросы подписчиков. Как часто к изобличенным вами преступникам прилетали вестники короля с помилованием?

ШХ.: Моя карьера, в основном, состоялась при жизни королевы Виктории. К моменту коронации Эдуарда она уже пережила закат, если не считать дела с фон Борком. И это было началом совсем другой эпохи. Таких случаев, о которых вы говорите, именно в моей практике не было. Но смысл вопроса мне понятен. Вы интересуетесь, возможен ли был в мои времена оправдательный приговор при доказанной вине. Речь, как я понимаю, идет об уголовных делах. Сразу отвечу: нет. Дело в том, что в британской судебной системе в мои времена не было понятия презумпции невиновности. Более того, она не предполагала даже апелляции по большинству уголовных дел. Наша судебная система представляла собой довольно странный, противоречивый и громоздкий механизм, априори движущийся в направлении обвинения. Мировые судьи городов и графств, за редким исключением, не имели юридического образования. С участием присяжных разбиралось незначительное количество дел. Криминалистика, как источник доказательственной базы, только зарождалась, не без моего участия, между прочим. И если даже тень обвинения только ложилась на подозреваемого, его уже невероятно сложно было выдернуть из этих мерно вращающихся шестерен. Скорее, возможны были другие случаи - обвинение невиновных. И вот тут, положа руку на сердце, я могу с уверенностью заявить, что, хвала Всевышнему, на моей совести нет ни одного случая, когда я допустил бы, чтобы обвинительный приговор против невиновного был бы приведен в исполнение. Может быть, вы слышали о деле молодого Макферлейна, который обвинялся в мнимой смерти подрядчика из Норвуда, и которого я смог спасти от виселицы?

Корр.: Не хотелось ли вам когда-нибудь вершить правосудие только самому, не привлекая государство?

ШХ.: Попрошу заметить, меня никто никогда не уполномачивал выносить официальные приговоры от имени суда. В обязанности детектива-консультанта входило лишь установление истины, то есть, воссоздание событий, картины преступления или происшествия. Другое дело, мое отношение к участникам любой драмы, которую приходилось расследовать, всегда было пристрастным. В том смысле, что действия и личности пострадавших, обвиняемых, участников и соучастников в итоге всегда получали какую-то мою оценку. Старина Уотсон был неправ, называя меня машиной без сердца. И, да, мое мнение не всегда совпадало с официальной версией обвинения. Порой до такой степени, что приходилось, с прискорбием замечу, иногда преступать закон. Однажды я взял на себя ответственность и не стал выдавать правосудию капитана Кроукера, убившего человека по неосторожности. Но совершенно не жалею об этом. Моя совесть чиста, ведь в своих оценках я никогда не руководствовался эгоистичными личными симпатиями. У меня был под рукой более надежный компас - моя совесть и чувство справедливости, прочно основанное на десяти известных заповедях.

Если бы представители официального правосудия не просто клали руку на Библию, выступая в суде, а всегда выносили приговор с оглядкой на суд Божий, мне, возможно, не пришлось бы самому преступать закон. И это меня вполне бы устроило.

Корр.: При каком социальном устройстве государства возможно максимальное сокращение преступлений против личности?

Ш.Х.: Думаю - это иллюзия, считать, что социальное устройство может коренным образом повлиять на преступления. Чем справедливее закон к большинству, чем больше масса обеспеченных и устроенных людей, тем общество, кажется, на первый взгляд, стабильнее. И преступность меньше. В действительности человеческий социум не строится по принципу муравейника, где у каждого свое строго очерченное место в общей иерархии. В человеческом обществе слишком много противоречий, разных воль и представлений о границах дозволенного. Наверное, идеальным вариантом был бы этап зарождения религиозно-кастовой системы, в котором понятие личности еще должным образом не оформлено. А человек - лишь винтик в государственной системе. Но, полагаю, вы совсем не такого ответа ожидаете. Все мы, славно поработав на общество и на свой кусок хлеба с маслом, предпочитаем располагать собой, своим сердцем и своим временем по своему усмотрению. Например, поехать или не поехать в оперу, восхититься или, напротив, быть разочарованными ее исполнением, а затем вернуться домой и выпить хереса у камина. Будем реалистами. Осознание ценности личности и человеческой жизни предполагают свободу выбора. А это, в том числе, означает свободу преступить закон. Если право самого Господа ограничено в этом направлении, что может сделать социум?

Корр.: И напоследок. “Невозможность” - ваше любимое слово?

ШХ.: Не исключено!

6 января 2024 года от Рождества Христова