Палата номер шесть. записки из фейсбука

Я таки знаю, что я поц. Третье падение на скорости с электросамоката, это уже диагноз. Мало того, что упал, еще пошел на работу, отпахал восемь часов, передвигаясь мелким раненным бесом и уже после, друг заставил меня поехать на проверку, где диагноз поца подтвердился. Я таки сломал ногу в двух местах.
И в каждом заведении с медработниками, (а я из проверочного больничного ночника "Терем" переместился в больничку Асуту, где сидел в кресле на колесах всю ночь, в ожидании божественного исцеления.) В каждом заведении улыбчивые и вежливые медики интересовались, как же это произошло, моя дорожная поцеватость. И все это напоминало анекдот про застрявшего между деревьев медведя, которого все спрашивали, что случилось, а потом жестко использовали сзади совсем не по пацански. И когда ежик спросил медведя, что случилось, медведь горько вздохнул и ответил: " Еби уже, ежик. Долго рассказывать'.
Если евреи богом избранный народ, то я понимаю, как сложно и муторно попасть в рай с их организацией. Я бы поехал в ад. Там все свои, пацаны с работы, шутки про мою ногу и тепло. В ожидании врачебного ангела я капец замерз среди этой белой кафельной сказки. Нога начала громко заявлять о себе. Телефон терял зарядку. А я был поломанным херувимом с дебильной кармой. Срочно продаю самокат. Уже не так дорого, ибо в аду пересяду на мазерати))))

Сидел, жалел себя. Трагически умирал, глядючи на возбужденно опухшую, как морда алкоголика, ногу и мучительно наблюдал набор медика "сделай сам", который мне прописал улыбчивый ортопед. Шприц-ампула, который я должен воткнуть себе в пузо вызывал ужас. Перекрестился "маген давидом", воткнул иглу в лучших традициях "харакири" под кожу натянутого барабана пуза и выжал поршень до упора. Ничего не почувствовал, кроме благодати. Где-то на заднем плане сознания услышал, как зашедшую проведать поломанного судьбой сына маму торпедировали мои вещи и стали падать и сыпаться с полок штучки, дрючки, штуковинки и пожилая бронзовая лампа тридцатых годов. А я Сильвером скакал на деревянной ноге и радовался затихающему буйству жизни. Весна, однако.

Теперь я знаю точно, что такое маленький личный ад. Моральный ад в разных вариациях я проходил в течении всей моей жизни. Теперь же меня пытает боль. Она заполняет меня, как океан со своими приливами и отливами. Чтобы встать с кровати я собираю все свои моральные силы. Я начал привыкать к боли, видеть ее оттенки. Понимаю, что бедное тело подает сигналы, что биозвездолет Денис получил пробоины и должен встать в док. Боль изматывает меня, превращая в огромное дергающееся нервное окончание. Обезболивающие не помогают, а выписанные в больничке вызывают привыкание.
Мы всегда вместе, боль и я. И беспомощность, которая убивает не хуже боли. И каждый новый день это преодоление себя. Я как робинзон, считаю дни до окончания пытки. Понимаю, что многое переосмыслю, после того, как это все закончится. И многое изменится во мне и в окружающем меня мире. Для того, чтобы меч был крепок, его закаляют в огне и бьют кувалдой. А значит, нужно терпеть. Терпеть и жить дальше. И подружится с болью.

И лежал я умирающим Пушкиным с простреленной моей глупостью ногой. Лежал себе, умирал перманентно, тяжко вздыхал. Тут ввалилась моя "мишпуха", дабы "наше все" русскоязычной поэзии и прозы не откинуло талантливые, но поломанные копыта под завывания кота и печального ветра перемен. Дети решили помочь мне освободить пространство от душащих меня антикварных вещей. Я не мог догнать их с поломанной ногой, поэтому быстро собрав ящик с пыльными, никому не нужными сокровищами, они унеслись в интернет, чтобы за "почти даром" завалить чужое пространство, всем нажитом мной непосильным путем. Нога отвлекала от печали расставания с вещами и мне, по большому счету, было уже все это почти безразлично. Жена грозила по вацапу, что по прилету выбросит наконец мои трепетно хранимые шмотки из шкафа. И я почувствовал, что жизнь налаживается. И что в пустом пространстве бытия мне будет легче восстанавливать себя любимого.
За окном пели птицы. Нестабильная политическая атмосфера попукивала огнем противоборствующих сторон. А я раненым Пушкиным красиво умирал от любви к себе и ждал, когда мое имя впишут золотыми буквами в глубокие анналы истории.

И таки, когда жена позвонила мне во второй раз и услышала, что моя домашняя антикварная лавка разбита триумфом алчности и видавшие Наполеона вещи уходят за бесценок в частные дрожащие руки, то у нее включилась одесская бережливость и случилась любовь к искусству.
- Грабют! - громко подумала она и напомнила мне о наших брачных узах. А поэтому кофемолка "Пежо" 1893 года и два перламутровых театральных  бинокля девятнадцатого века и...(что там еще у тебя осталось? ) должны достаться имеющей право на труд, мир, май жене. И жаль, что летит она без багажа, а в ручную кладь мноха не влезет.
Жену растрясло от беспокойства и воздух внутрь легких стал поступать неравномерно, а выходить толчками.
И любовь. Та самая любовь, которая двигает прогрессом, туловом и бедрами. Та самая любовь, которая начинает войны и заканчивает здравый смысл.
Нет, вы таки не подумайте...мы просто ржали по телефону с женой...но вопрос за бинокли и кофемолку таки эрогонизировал ребром. А еще мне пообещали, что легкой жизни поломатого шкафа мне не будет. И чтобы я уже искал внаем коляску для безнадежно ездющих и готовился к морю. А моя хрупкая девочка- декабристка будет мной изнывать природу и пихать в песок.
Я очень люблю свою жену. Поэтому спрятал от нее кофемолку и два бинокля. Потому что истинная любовь предпочитает евро...Я люблю тебя бескорыстно, любимая. Безвозмездно....

Друг привез меня в больничку на проверку. В больничке было, как на льдине - холодно и скучно. И как на оторвавшейся от берега льдине главным моментом жизненного повествования здесь было ожидание. Мне в руку вкрутили крантик для добычи крови и обогащения меня любимого препаратами и я напоминал барную стойку вампира. Кровь со вкусом безумного гения не желаете? Ой простите, тут на дне...осталось только безумие...
В девять вечера меня наконец заселили в палату на двоих и таки мне понравилось. Тихо, "виайпишно", кровать складывается нажатием кнопки в любую конфигурацию, личный телевизор, который конечно сегодня не актуален. Завтрак, обед, ужин в кровать. Вода, правда из-под крана. Говорят чистая. Девушки с безлимитными лицами в полупаранджах помыли пол и я, влекомый желанием писать, матерясь доступными мне фразеологизмами собрался в туалет, где обычно и проводят время писатели. И всеми фибрами души поскользнулся на влажном от слез угнетенных женщин востока полу. Костыль поехал, я накренился и женщины востока узнали о себе много нового.  А потом меня перевезли в другую локацию. Видимо сообразили, что писатель я так себе и должен лежать на общих условиях. Палата, куда меня сунули была на троих и напоминала плацкартный вагон. Я лежал конечно же у туалета и в данном случае это было козырное место. Мимо ходили люди, велись громкие разговоры. Телефоны включались на громкую связь, видимо вокруг лежали исключительно профессора, ведущие диалоги в режиме конференции. Сосед у меня образовался шумный. Он весело пердел, кашлял, плевал, рыгал, разговаривал. Громко думал вслух. С ним был дитеныш, который мучался от скуки и поэтому тоже громко искал себя вокруг. Дитеныш смотрел детские передачи на планшете и наушники, как класс не признавал. Но у меня были свои и я закупорился, чтобы не слышать этих двух троллей. Ура, соседа выписывают и я лишусь этого источника сотрясения воздуха. Хотя по закону бутерброда туда вселят что- нибудь менее разумное и более громкое. Поэтому я наслаждался его пердежом, разговорами по телефону и восточному пофигизму.
Кстати, перевели меня из палаты номер восемь в палату номер шесть. Чему тут удивляться. Классика же.
Израиль, я люблю тебя. Просто к тебе нужно привыкнуть.

Тут, в моем в моем социальном вагоне для ущербных, лежит молодой парень, лет тридцати. Вернее, он не лежит. Я не знаю, что у этого мудака поломано, но он ходит по палате в реперской панамке набекрень, за ним бродят мама с папой и их жалость к несчастному ребенку. И он ноет на певучем иврите.
- Ой мами...я так хочу кушать...мне так тут трудно... о...
Мами конечно метнулась в город за швармой для сыны.
- Ой, - громко чавкая ныло сыно, - мне нужна здоровая пища. Мясо, это не здоровая пища. А еще, я бы хотел каннабис. Он так успокаивает.
Мне тоже захотелось каннабиса, потому что я начал уже закипать. Родителям по ходу нечего было делать и они от него не уходили, ведя бесмысленные, как мыльные пузыри разговоры. А еще, они по очереди бесконечно ходили в туалет через мое терпение.
Сыно уныло доказывал им про то, что он " ло маргишь тов" ( плохо чувствует), мама клялась небесам что он " нашема шели" (душа моя)
Мальчик ныл про мешающие ему жить конфеты и жевательные резинки. Тема каннабиса возвращалась пьяным бомжом к помойке.
Они говорили про то что он ест, про то чем он срет, про долгие и нудные физиологические процессы связанные с ним самим. Это была бесконечно скучная передача. Бесмысленнодолгонудно. Блять, мне хотелось встать и со всей дури выключить их костылем. Я очень надеялся что ночью они уйдут.
А из коридора слышался визг из женской палаты. Там кричало дезориентированное отчаянье отдельно взятого человека.
Я люблю тебя Израиль. Просто к тебе нужно привыкнуть.

С моим гребанным везением я попал в чистилище. В палате напротив меня жила сумасшедшая бабка включающая режим голубя и периодический устраивающая громкие представления. Она тактически и маниакально мучала прислуживающую ей дочь. А когда та не выдержав пятнадцатичасовой марафон сбежала, начала играть с кнопкой вызова санитара, пугая того снятием трусов.
В моей же палате оказался одержимый наркоман, который изводил собственную мать перепадами настроения, нелогичностью запросов и безумным коловращением манипуляций.
" Тебе наплевать, что твой сын болен. Не приближайся ко мне. Куда ты уходишь. Заткнись. Подойди. Не трогай меня. Отведи меня в туалет. Ты сумасшедшая. Не трогай меня. Заткнись. Пошла нахер." Мать выполняла все его капризы и на любое хамство не отвечала. Такая странная убогая любовь к сыну.
Мать катила за ним вешалку на колесиках с препаратом, пока Император Апокалипсиса величаво шел в туалет.
Мамаша вяло пожинала плоды материнства и металась между конченным сыном и чувством долга.
Тот самый случай, когда человек за десять минут заебал всю медицинскую бригаду ортопедии. Всех трясло, а санитар Слава очень хотел втащить больному по нездоровой голове.
Он мог начать ныть, просто так. Чтоб его пожалели. Какого хера его перевели к нам? Просто там, где оно длжно было лежать, не было места. По мне, его нужно было приковать к кровати наручниками и поставить рядом полисмена. Но в нашей стране всегда жалеют сумасшедших, даже если они опасны для общества. Поэтому спал я плохо.
Я практически не спал или спал урывками, пока чудовище выводили покурить траву на улицу. Его дополняли вопли бабки и дочери из коридора.
А я не нервничал. Очень раздражало его чавканье , когда оно всовывало еду в прореху на стертом ненавистью к миру лице.  Мощное чавканье тоже было своего рода испытанием. Чавканье и отрыжка. Словно моя палата была продолжением хлева, где обитал дикий свин. Но я держался, понимая, что находясь на полигоне чувств, нужно отгораживаться от дефекации мира, создавая свой портал в иное пространство.
Медитировал, читал книгу, прислушивался к себе. Подводной лодкой лег на грунт и не подавал сигналов.
Я же лежал в палате номер шесть. Но здесь лежали больные души. Больные души с поломанными телами.

Мне снилось, что в мое ухо залетела пчела и я вытаскивая ее хирургическим пинцетом повредил мембрану и оглох. В ужасе проснулся. В ортопедию пришли музыканты, для поднятия духа профессионально мучащихся. Они стройными цыганскими голосами пели под гитары что-то о еврейском таборе, да воле-волюшке. В воздухе запахло полынью, свободой, ой-нане нане  и конскими яблоками. Их предводитель бодро забежал в палату, раздвигая горизонты наших событий и сдвигая матерчатые стены.
- Вам не помешает музыка? - спросил их представитель и мое жеваное проснувшееся лицо изобразило "окей". Наркоман не отреагировал вовсе, пялясь в мобильный. Музыканты зашли, посмотрели на раненого жизнью меня, на мертвое лицо под реперской кепкой.
- Музыку хочешь, парень? Лицо подыми, посмотри на нас-
Нарик не отреагировал, буд-то никого и не было.
- А пошли лучше к детям...- музыканты развернулись и покинули нас навсегда.
Нарик вспомнил, что пришло время поныть и зажурчал протяжным ручьем мученика. Но во славу всех медицинских светил, за ним пришли из хирургии и увели, как на расстрел в чужую зону чьей-то ответственности. А я вернулся в зону комфорта и расслабился. Наконец меня оставили одного...

Вкусив пюрешечки с куринными котлетками уже проваливался в тихий послеобеденный сон...
- Больной, очнитесь...Больной...
- Да, сестры, сестрим, сестро...
- Чем вас лечат?
- В смысле?
- Ну, ногу чем обрабатывают?
- Так мне откуда знать. Я ж здесь лежу, а не работаю.
- Вы что, даже не знаете, чем вас лечат? Какой-то вы не серьезный больной.
- Так я у вас тут транзитом с пересадкой. Но после вашего вопроса, сестра, начну учить латынь.
- Зачем?
- Чтоб с вашим братом, сестра, говорить на медицинском. Да и в аду тоже, думаю, на русском не разговаривают.
А я только подумал, что здравый смысл с уходом из палаты психопата, вернулся. Никак не привыкну, что Израиль страна контрастов.

Я, словно лежу на вокзале судеб. Ко мне в отстойник загоняют вагоны человеческих жизней, спешно латают недостающие фрагменты и выпускают на рельсовый путь, который рано или поздно закончится в небесном депо. Люди прикатываются и укатываются, а я остаюсь. Меня кормят, переворачивают, укалывают, прокачивают. Но, то и дело сменяющиеся работники медицинского чистилища косятся недобро, мол чего это я тут лежу, занимаю дорогое для страны койко-место, которое оплачивал тридцать лет беспощадным трудом и налогами, не взирая на экономику. И еще...Бездействие дико утомляет. Уже тошнит от сериалов и фейсбучной помойки, уже хочется домой, к прилетевшей жене и Баксу.
Я люблю тебя жизнь. Только ты меня снова и снова...

Израильтяне болеют с размахом. В мою маленькую палату на три тела набилась куча чьих- то родственников. И теперь мне кажется, что я нахожусь на чужой вечеринке. Человек двадцать одновременно разговаривающих, разновозрастных. Я жду, когда начнут разносить коктейли. Горячее принесли только мне и двоим болезным - в больничке начался ужин. Косяк мальков - правнучек косясь на меня любопытным глазом, юркали среди пожилых водорослей. Тут ко мне поднялся на батискафе дружбы мой друг Игорь и выкатил меня в парк на отбитой у инвалидов коляске. А там воздух, а там жизнь. И хорошо так и пахнет цветами и тихо. И очень захотелось жить дальше. И хандра исчезла, как призрак неприятия себя. Я люблю тебя жизнь...и она меня тоже любит.

У меня все, как обычно, на авось. Место, куда меня положили было оборудовано кнопкой вызова "стюардессы", но кнопка не работала и никто ее не чинил. Понятно, что я из тех терпил, кто лишний раз бы ее и не нажал. Меня как в "Матрице", соединяют шлангом с капельницей и благополучно забывают. Причем медсестра отмороженная была в худи, где на спине был изображен скелет  - очень логичная картинка для больничной богадельни. Меня обслуживала  леди Смерть. Я задремал и часа в два ночи понимаю, что хочу в туалет. Но у меня тут эта вешалка на колесиках, бинт на ноге размотался и я на костылях. Словом я толкал костылями тележку, оставляя за собой бинт, как гребанная мумия и кое-как, путаясь в шланге сделал свое мокрое дело, потом вылез в больничный коридор. Проползающая мимо меня бабушка на ходунках взбзднула и пролетела на скорости в свою палату. А я такой вальяжный, в труселях, с размотанными бинтами и стойкой с воткнутым в руку шлангом пошел к сидящим сестрам. Они засуетились, освободили меня от вешалки, намотали бинт обратно...а спать уже не хочется. В общем, не буду я больше их поздравлять с днем медицинской сестры. Чувствую себя Мересьевым, ползущим по тайге и толкающим стойку со шлангом.
Родина, пусть кричат уродина. А она мне нравится...

Оказывается изображение скелета на спине, это герб ортопедии. Там для тупых на иврите написано, что это отделение ортопедии. Я спросил у медсестры, а что в таком случае изображено у тех, кто работает в гинекологии. Она покраснела и я понял, что лучше самому посмотреть... лежу, жду операции и думаю о гинекологии.

Я сдал на зеленый берет. Операция прошла успешно. Забавно, что когда меня положили на операционный стол, то руки зафиксировали на специальных узких столиках. То есть, я как Иисус на кресте, раскинувши руки и принимая свое положение, как данность пользовал острый скальпель нашей медицины.
И правда, многое в моей жизни изменится, многое я переосмыслил. Словно вся моя прошлая жизнь осталась далеко позади...
И теперь мой романтический вечер с женой это ее хорошее итальянское вино и мое болеутоляющее... Мои гонялки на электросамокате, как и многие другие мальчишеские упражнения закончились. Теперь я скромный еврейский бюргер следящий за своим здоровьем и думающий о каждом последующем шаге...