Рубль

   Дом моего детства был старым. Разумеется, не старше Москвы, но всё же. Два подъезда вели в здание красного кирпича, чьи острые углы обметало песком, что несут с собой пыльные бури времён, сглаживая неровности и характеры, сметая наносное, выравнивая им щели, обнажают гладкую, без прикрас, суть вещей и людское нутро. Ведь именно она, сущность, самость и есть то, что отличает одно от другого, при всей поверхностной сущей схожести.
 
   На первом этаже дома жил нестарый ещё дед, прозванный по отцу Петровичем, своего имени дед  заметно не жаловал, при знакомстве представлялся исключительно по отчеству, тем и радовал, - краткостью и спокойствием, нравом покладистым и строгим в тот же час. Строгость в нём залегла, вероятно, после, как ногу потерял. Двуногим-то я Петровича по малолетству не помнил, соседки сказывали - тот ещё был мужик, ходок. По-моему, по-пацански, оно выходило, что Петрович ходил много, от того и ногу стёр, а про что соседки судачили, мне неведомо.
После десятилетки я пошёл в техническое училище, и когда бы не проходил мимо окна Петровича, тот сидел с папироской в зубах и что-то мастерил. Казалось, коли дым перестанет клубиться, дед замрёт на месте, как паровоз, у которого истратился уголь для топки. Но дым всё вился из окошка, не подавая повода думать, что это может закончиться когда-нибудь.

   Как-то раз мне вздумалось занять у Петровича денег. Причины уже не вспомню, но было надо. Поглядев на меня серьёзно, дед нахмурился и покачал головой:
- На курево не дам.
И лишь уверившись, что мне не для того, достал из глубокого кармана бумажный рубль. С того дня я частенько пользовался карманом Петровича, но и возвращал исправно.

   И вот однажды вечером, подходя к подъезду с намерением вернуть Петровичу долг, я не почувствовал крепкого духа самосада, но лишь застарелый, прогорклый от курева воздух, что проходил бочком через приоткрытое окошко его кухни.
Петрович сидел, облокотившись на единственное колено, словно задремавший на облучке ямщик.

- Петрович... Петрович! - Позвал я его негромко.
- Ась!? - Вздрогнул в мою сторону дед.
- Можно к тебе?
- Заходи.
- Дед, а как тебя зовут-то? - Спросил я, протягивая рублик. - Ты прости, занимал бумажный, отдаю монеткой.
- То ничего, ты не отдавай, помянешь меня тем рублём. Теперь уж они мне ни к чему, деньги-то. Прокурил я и ногу, и жизнь. А величать меня по-бабски, Ефросинием, от того и жинка меня бросила. Всё одно прознают, не скроешь.
- Ну и чего? - Удивился я. - Хорошее имя...
- Бабкино. - Сурово отозвался дед и вскинулся с табурета, будто позабыл, что одноног. Я подхватил Петровича, чтоб не упал, а тот усмехнулся так жалостливо и добавил, - Знаешь, старый я с виду, а возраста не чую. Всё, будто пацан.

   Вскорости не стало соседа, не проснулся однажды. Соседки вздыхали завистливо, мол, - лёгкая смерть. Да бывает ли она лёгкой, вот вопрос.
А я не истратил того рублика, хотя, бывало, поджимало временами так, хоть вой. Зато теперь гляжу на монетку и вспоминаю хорошего мужика, Ефросиния Петровича Баранова, прокурившего свою ногу.

Соловьи поют только на Родине Рассказы, новеллы и эссе /И. Сержантова. - Саратов: Амирит, 2023. - 128 с.\ISBN 978-5-00207-394-8