Песнь северного ветра

- Эй, пилигрииимыыы! – прозвенела проводница «Весёлого поезда», - сдаём бельё и готовимся к выходу. Через двадцать минут Кандалакша!
Но Сенька так был увлечён чтивом, что этот «звонок» проводницы мимо ушей пропустил.
«…прямо в дали моря оттенялись синие, высокие горы в северную сторону от нашего карбаса.
- Это Киберинские вараки, и всё, что дальше чёрной полосой пойдёт – Терский берег. До него считаем вёрст тридцать Кандалухой да островами вёрст восемь.
На одной из этих варак светлеет на солнце что-то, как будто белая церковь, монастырь.
- А это что такое, белое?
- Снег. Там он во всё лето не тает. Горы эти – самые высокие; выше их есть, слышь, только на Канине. Снег у нас вечный.
А между тем середина июля, и такой день, когда тепла градусов 16, солнце светит во всей его силе и небо необыкновенно чисто: светлое такое бирюзовое!
Огибаем колено реки: село выглядит одним краем изб. Река, по обыкновению всех поморских рек, шумит порогами, которые расшатала недавняя непогодь и не угомонило ещё наступившее затишье. Шумит она сильнее и едва ли не порожистее всех виденных мною рек.
- Если бы была теперь куйпога (последний час отлива) – нам бы и не выстать, быстрина что с горы, что водопад в Кандалакше, - объясняет кормщик.
И потом опять:
- Весной река шумит так, что уши глохнут; с привычки даже – и то крепко надоедно. Верь богу!
По берегам реки, более чем в другом месте, видно карбасов и обмеленных лодей и шняк, а ещё того более развешено по берегу рыболовных снастей…
- Отчего?
- В эти губы много сельдей заходит. Вон теперь много сена косят – страда идёт, после Покрова нерьпу бьют: серки в пуд попадаются. Со Спасова дня до Покрова только и дела, что сельдь упромышляют.
… Много их попадается в селе Кандалакше, расположенном при вершине Кандалажского залива (Кандалухи – по туземному выговору). К юго-востоку потянулся от Кадалакши к Порьегубе Терский берег.»
- Пилигрим, твою кикимору! – прозвенела над читающим Сенькой проводница, - тебе особое приглашение надоть?! Сдавай постельное и на выход! Уж к Кандалакше скоро подъедем.
Проводница выхватила из Сенькиных рук книгу и прочитала обложку:
- Эсвэ Максимов. Избранные произведения, - про что книжка-то?
- Про путешествие писателя по Русскому Северу. Аж в 19-м веке.
- Не знаю такого. В школе не проходили. Тургенев, Толстой … кто там ещё был… Чехов…
- Воооот! Сергей Максимов был другом АнтонПалыча.
- Тьфу на них, - отдала книгу проводница, - тоска зелёная эти твои классики!
Купил бы лучше у меня СПИД-инфо! И стар и млад хватает. Чтиво – улёт. Взял к ряду несколько номеров и не заметил, как время в пути пролетело! Давай-ка, поднимай корму и на выход!
Сенька со-товарищи вышел из вагона, вдохнул Кандалакшского приморского  воздуха и, прищурив глаза, взглянул на небо. Оно было редкостно бирюзового цвета. Нос его уловил едва слышимый запах Беломорья.
- Север… - прошептали его уста, - здравствуй, Север!
- Сеня, хватит балдеть! – послышался голос товарища Ухова, начальника экспедиции, - идём на площадь, там вахтовка за нами должна приехать к этому часу.
- Что, вот так не жрамши, с колёс на колёса, схватились да покатились? Отобедать бы в путь-дорогу горячим, ить почти месяц полевой жрачкой столоваться будем!
- В Умбе пообедаем!
- Ты обалдел? До Умбы живот к спине приклеится.
- Ребята, вас до Варзуги вести надо? – спросил подошедший к нам мужичок.
- Да! – ответили мы в один голос.
- Ну пойдёмте, шишига сломалась, вон на том Пазике вас повезу. В нём и езда покомфортнее будет.
- Шеф! –обратился к водителю товарищ Ухов, - нам бы полчасика на обед.
- Загружайтесь! – откликнулся водитель, - неча в привокзальной тошниловке столоваться. По дороге тормозну вам у нормальной кафешки, проверенной…
Налопавшись от пуза Сенька, прислонившись головой к окну автобуса, прищуривши глаза от солнца, стал потихоньку проваливаться в дрёму и погружаться в воспоминания о былых путешествиях по Северу.
«Интересно будет посмотреть на летнюю Умбу» - подумалось Сеньке. Он уже был в этом поморском селе прошедшей зимой. И в Кандалакше тоже был…
… В январе 1994 года «Весёлый поезд» привёз Сеню в Кандалакшу. Та экспедиция не была полевой, а преследовала подготовительные камеральные работы. Два дня в Кандалакше, дней пять в Умбе. В маленькой экспедиционной группе Сенька в тамошних лесхозах занимался копированием на кальку карт местности, копировал карты лесонасаждений и списывал легенды карт. Работа эта была для него лучше других по плечу – всё ж до того четыре года службы в лесном хозяйстве. Да и предармейская учёба в машиностроительном техникуме приучила Сеньку к усидчивости в чертёжно-копировальных работах.
Январский день в Кандалакше – короче некуда. Не успеешь оглянуться как солнышко прыг из ночи в ночь. И тьма тьмущая. Запомнилось лишь ощущение того, что город будто находится на дне какой-то огромной чаши.
- Где бы мне магазинчик какой сыскать, что открыт будет в сей поздний час, продовольственный, - спросил Сенька у случайного прохожего чёрным от темноты кандалакшским вечером.
- Да вот по дороге-то спускайся вниз. И будет тебе магазинчик под названьем «Марат». Он круглосуточный. Только водку у маратов не бери – палёнкой торгуют.
Как-то жутко было спускаться по этой дороге всё ниже и ниже, всё ближе и ближе ко дну этой чаши. Эффект этот усиливался окруженьем гор. Чем ниже в «чашу» - тем выше горы. Да и не все фонари, что стояли вдоль той дороги, изволили излучать электрический свет.
Ветер гулял по городу, разнося с крыш снежную пыль, подсвистывал позёмкою дорожной, выл в проводах аки волком на Луну. До костей пронзал Сеньку холодом.
- Не слишком ты с гостями приветлив, Северко! – прокричал Сенька жгучему от мороза ветру.
Меж тем луна, которая поднималась над городом стала освещать горы. Свет её отражался от снежных склонов и слепил глаза. Но по небосклону ветер гонял чёрные и свинцовые тучи и от того гоненья лунная иллюминация то гасла, погружая улицу во тьму, то вновь вспыхивала. В верху небесном отплясывали, словно ведьмы в шабаш, несущиеся большие и малые тучи.
Ну вот и «Марат». Сенька зашёл в магазин и чуть не присвистнул - один «марат» стоял за кассой, другой выходил из подсобки с ящиком какого-то пойла, третий, видимо, главный среди «маратов», стоя у прилавка что-то записывал в толстую тетрадь и объяснял на «маратовском» языке куда это пойло выставлять.
«О как! – подумал Сенька, - с Кавказских гор да под Хибинские ребят занесло!»
Набрав необходимых продуктов, он расплатился, но не пошёл на выход, а будто начал досконально изучать содержимое продовольственных полок и витрины. На самом деле ему, шибко озябшему на кандалакшском ветру и морозе, хотелось ещё чуток погреться.
Выйдя из магазинчика Сенька ахнул. То, что он увидел ввело его в полный ступор. Это было какое-то волшебство, какое-то световое шоу! Чёрная ночь превратилась в яркий день! На небе ветер разнёс все тучи, освободив арену «кандалакшской чаши» для ослепительного света Луны, что освещал заснеженный город и горы. А те в свою очередь отражали этот свет на городские улицы.
«Угол падения равен углу отражения» - вспомнил Сенька закон физики. Но того мало – над городом и над горами просто буйствовало разными красками северное сияние.
- Ну ты даёшь, «Аврора бореалис»! – воскликнул Сенька и скорым шагом двинул к своим товарищам готовить поздний ужин.
… Сенька очнулся от резкого солнечного света, что полосонул его по закрытым глазам. Послеобеденная дрёма закончилась. Тем более, что Сенькины товарищи по экспедиции вдруг, не сговариваясь, громко запели:

Луч солнца золотого
Туч скрыла пелена.
И между нами снова
Вдруг выросла стена

Ночь пройдет, наступит утро ясное,
Знаю, встреча нас с тобой ждет.
Ночь пройдет, пройдет пора ненастная
Солнце взойдет. Солнце взойдет…

Водитель дождался, когда ребята допоют эту серенаду и произнёс:
- Любуйтесь в окна гости дорогие. Такой красоты как на этом перевале за большую редкость где ещё сыскать! Слева и ближние сопки и дальние горы со снежными одеяньями, а справа – море, залив кандалажский со своими островами. Погодка подфортила! Предлагаю тормознуться под Волостной горой и подняться на её макушку. Видосы с неё – закачаешься.
- А сколько на это времени уйдёт? – поинтересовался начальник экспедиции.
- А вы куда торопитесь? Чай не к самолёту в Шереметьево везу вас, - парировал водитель, - запомни, начальник – Север не терпит суеты…
Очи каждого участника экспедиции сверлили в глаза товарища Ухова.
- На подъём… минут сорок уйдёт. А может и час. У кого как ноги с дыхалкой крепки. А там уж от вас зависит, на сколь вы прилипнете к той красоте, что Вам с горы откроется…
Подъём на гору – будто по козье тропе. То петлял, вправо влево, то по каменьям, словно по лестнице, то болотинка попадётся замшелая, то в стороне яма, водой заполненная.
Впереди Сеньки, что значительно оторвался от группы, мелькнула ступающая к вершине чёрная фигурка с посохом.
Переменная облачность задавала горной тропе игру света и тени. Окрестность и все её объекты то чернели на контровике, словно на фотонегативе, то наоборот становились светлыми и чёрные каменья и валуны превращались в белые. Так и фигурка человека из чёрной превратилась в белую. Сенька то смотрел вперёд, то опускал глаза под ноги. А человеческая фигура, опираясь на посох, то пропадала из виду, то появлялась вновь. Будто телепортировала, уходя всё выше и дальше от группы пилигримов.
- Да человек ли это вовсе? – подумалось Сеньке, - вот он есть, и вот его нет… Не призрак ли? Иль это глюки в моих глазах.  Чего только не бывает на Севере, в этой Похъёле, в этой сказочной Лапландии.
Именно так – Лапландским издавна звался Кольский полуостров. Перед самой макушкой горы Сенька остановился от усталости в ногах. Он шёл впереди основной группы и где-то в нижнем далеке услышал голоса своих попутчиков. Не поднимая глаз от тропинки, Сенька поднялся на высшую точку Волостной. Подняв голову, он увидел прямо перед собой старика с посохом. Та самая фигурка оказалась не миражом, а реальным человеком….
Старик пристально смотрел на Сеньку, словно сканировал его как на рентгене. Сенька, служивший в пограничных войсках, и непросто на заставе, а средь них на Контрольно-Пропускном Пункте, что стоит не где-то в Шеремухе или в Выборге, а в глухой тайге Костомукшской округи, включил и свой пограничный рентген:
«Глаза маленькие, карие. Несколько выдавшиеся скулы. Значительный разрез рта. Щёки впалые… Лицо смугловатое, редкая седая борода, седые щетинистые волосы на голове. Брови чёрные. Брови практически никогда не седеют, а значит по молодости этот дед был черняв. Не особо плечист и коренаст, далеко не «косая сажень в плечах». Рост… ну с натяжкой можно назвать средним. Худощав как лицом так и всем телом. Видать что не русского роду-племени сей человече. И не кореляк. Кореляков я знаю. У них глаза голубые, волос светлый, чаще рыжий иль русоватый. Черноволосых, а дед этот, судя по бровям, был когда-то чёрен как дёготь… средь кореляков таких нет.  Кто здесь, на кольском до поморов-то поживал: … саамы, лопари – но это, на сколь помню, одно и тоже… Самоеды какие-то ещё в древности здесь жили… Наверное всё-таки лопарского роду-племени будет этот старик…»
Сенька, закончив эти свои мысленные рассуждения, слегка поклонился незнакомцу в знак уваженья и одновременно в знак приветствия.
Старец северной земли ответил тем же и рукой пригласил Сеньку стать рядом, что Сенька и сделал, став тем самым лицом к морю.
По началу созерцанья этого северного горно-морского мирозданья стояла звенящая тишина. И вдруг Сенька услышал песнь ветра, который играл на струнах редких елей, пел арфами чудно изогнутых сосен, шелестел листовою малорослых берёзок, шуршал кустьями вереска, и, ударяясь об камни и сейды, вставлял в свою песнь какие-то глуховатые звуки – он будто разбудил их от сна и заставил звучать глубиной веков и тысячилетий. Сделав музыкальную паузу, ветер спустился к морю, и играясь с макушками дерёв, оставил за собой вновь звенящую тишину. Затем, словно собрав с побережья звуки Беломорья поспешил донести их до вершины горушки. И вот Сенька услышал крики чаек, речетатив кулика-сороки, орево клуши и гусельные переливы ручейка, что бежал с горы в воды Кондалухи. Даже корабельный гудок с кандалакшского порта не попортил эту звуковую идилию, а напротив, дополнил её каким-то мореходским шармом.
Эти дивные музыкальные арабески прервались, от того, что с гиканьем-хихиканьем к вершине поднялись Сенькины спутники-«пилигримы». Старец севера не поглядел в их сторону, а лишь приложил к губам указательный палец. Спутники замолчали, но северный ветер уж больше не доносил до ушей человеческих ту сказочную песнь. И тогда старик снял со спины короб, достал из него что-то завёрнутое в дерюгу. Сел поверх короба, скинул дерюгу – в его руках оказались, то ли древнерусские гусли, то ли карельское кантеле. Он тронул струны и заиграл, какую-то свою сказочную мелодию. Разинув рты спутники Сени стояли в оцепенении…