Сфера

               

Октябрь. Из мессенджера Андрея К., 45 лет

      Ну, вот, это, пожалуй, последний лучик радости, который согрел тебя и благодаря мне тоже. Или вопреки мне. Или …. Облегчение от сознания, что не будет этого человека в твоей жизни совсем и никогда. Оскорблений, непонятных гнетущих откровений, алкоголя в пластиковых бутылках, ночного бессонного ёрзания рядом, заумного созерцания и нелюдимости, ответов «какая разница» и «как скажешь», секса чтобы уснуть, света телефона в кровати часами после «секса чтобы уснуть», этого пустого от желаний взгляда, упёршегося в ноутбук. И, наконец моей нелюбви и любви тоже больше не будет. Ты свободна, обеспечена и открыта для жизни как чистый лист бумаги. Это самое прекрасное время, когда лист опять совершенно бел сегодня, при том, что уже вчера так много хотелось написать и нарисовать на нём, а завтра пусть туманно, но полно лучших ожиданий.
     Ты, не закрывая глаза, представляешь, как ладонь твою берёт кто-то нежный, заботливый, понимающий. Он также разводит руки навстречу миру, как и ты, он нужный пазл в обществе нужных пазлов и не страдает социальной антипатией. Оказывается, можно быть одновременно сильным и покорным, умным и смотреть по вечерам сериалы на «Русском романе». Он, наверняка, будет спортивным, плавать в бассейне, …, играть в большой теннис, … Или, как твой брат, мастерить для быта и души, и большое, и малое. Вы построите или купите (так быстрее) дом загородом (он далеко не беден), где есть баня, красивая беседка, куст рябины и всё для отдыха (твои подружки рады за тебя). Он классный любовник. По крайней мере, тебе хватает. Важно отношение, хорошие слова и знаки внимания тоже важны. И, главное, он расположен к твоей дочке. Вы живёте втроём, у ребёнка хороший пример, они отлично ладят, и время вместе проводят, и вообще, … «И пусть не найдётся такой человек, - думаешь ты. - Я всё равно теперь буду счастлива». 

                1

   За окном мерно падали лохматые снежинки. Андрей сидел на табурете в середине почти пустой почти квадратной комнаты и смотрел на декабрьский снег. На мгновенье можно было различить каждый кристалл и все белые маршруты в рамках проема окна. Виделось ему, что снежинки безумно красивы, только немного грустны от осознания близости конца своего полета.
   «Как люди, - шептал Андрей, - пролетают свой путь от темного материнского чрева до земли, ложатся тихо и ждут смерти тела. Миллионами легкомысленно кружатся они в своей воздушной жизни, крепко запертые снизу и сверху миллиардами таких же, что уже ушли в черное небытие или только лезут оттуда. Вот две касаются друг друга и летят дальше вместе. И соседей зовут к себе. Одна же цепляется иголками за чужие лишь ненадолго, что-то рассказывая на ходу, кружит к следующей, не прекращает говорить. И так дальше, дальше. Только, если выслушать всю эту речь от первых слов до самого конца, станет ясно, что хотела сказать она. Но все те снежинки, с которыми она говорила, никогда не соберутся вместе и поэтому ничего не поймут. Так и задумано. А вот таких я не видел еще. Падает не как все. Будто облетает каждую себе подобную, уворачивается, а невольно столкнувшись, сжимается, вроде морщится. И молчит. И другие не в восторге от встречи с ней. Может она с иного облака летит? Больше таких не видно. Жизнью пропитан каждый новый уровень. Если б люди слышали снег… Но могут лишь редко уловить тихий его шепот, мягко спускающийся с неба, который пропадает, приближаясь, и снова появляется где-то вверху. Человек может отчетливо слышать только смерть снежинки, когда она громко хрустит под его сапогом… Я заговариваюсь. Эти хлопья – просто фигурно застывшая в небе вода... Да, вода».
      Встал. Дернул штору. Лег на пол. Закрыл глаза. Он устал думать о своих проблемах, о еще недавно близких людях, о своей потерянности среди них, о том, как так случилось, что за последние два месяца он не позвонил, без дела, просто соскучившись, ни одному человеку. Жизнь всегда представлялась ему ценным даром. Но теперь представлялось еще, что живет он ее где-то не там, не так, не с теми.
   С недавних пор, находясь в каком-нибудь общественном месте, он стал иногда пробовать мысленно вводить себя в такое состояние, когда окружающее и люди, в том числе, начинают восприниматься как обязательно необходимые друг другу предметы и персонажи всеобщей компьютерной игры наяву. В этом трансформированном пространстве, как ему представлялось, каждый человек был интуитивно заинтересован в благополучии остальных, а боль одного расходилась по всем поровну. Продолжая заниматься каким-то своим конкретным делом, он пытался воспринимать граждан рядом и себя самого по заданному заранее преломленному вектору. Поведение людей зачастую резко контрастировало с такой установкой и заставляло «очнуться». Но когда получалось на секунды, порой минуты сосредоточиться на предложенной иллюзии, не отвлекаясь на реальность, он проникался чужим существованием и чувствовал к нему свою сопричастность. В эти моменты он становился полноценным членом вымышленного им сообщества. И все вокруг в его глазах тоже становились таковыми.
   Ему захотелось сымитировать это состояние. Он стал представлять, что идет по светлой широкой улице спокойный и занятый жизнью. Слева и справа в окнах маячит солнце, а навстречу с разной механикой, но как будто в его собственном темпе двигаются женщины, дети, мужчина. А во взглядах их совсем нет безразличия. Не сразу заметил он, что смотрит на себя со стороны. Сначала картина развивалась, потом стала постепенно расплываться и темнеть. Голову помимо его воли заполняла пустота. Мысли вязли одна в другой, пока не смешались и не застыли. Сколько времени это длилось – не зафиксировалось, но в итоге его посетило «ничего». Он не спал, просто его мир неожиданно остановился.
        Когда Андрей открыл глаза, вокруг было темно. «Интересно. Такого со мной не бывало: заснуть не с того ни с сего, чуть ли не утром и проспать до вечера. Или ночи. Который час?» – удивленно думал он. Шевелиться не хотелось. Прислушался. Ни звука. Полежал еще пару минут и начал подниматься. В его мозгу сразу отложилось: вставал он ни как обычно делают это люди, подняв голову, повернувшись на бок, подставив руку и так далее, а совсем без усилий и без движений, прямым телом. Ощущение было крайне необычным, но не долгим. Ему показалось, что он стоит на чем-то рыхлом. «Что происходит?» - закрутилось в голове. Андрей выставил руки вперед и сделал шаг. Действительно, под ним был не пол его квартиры. Он испугался. И сразу ушла та легкость, что на секунды заворожила его, когда он вставал. Затем как-то ниоткуда повеяло холодом и еще он отчетливо почуял запах пыли и старого дерева. Андрей стал крутить головой и заметил за правым плечом кусочки света. Метрах в двадцати от него слабо зияли щели какой-то двери. Андрей повернулся и осторожно передвигая босыми ногами, двинулся к ней. Наступал то ли на землю, то ли на песок, потом на доску, небольшой камень. Вдруг удар. Даже присел. В ушах зазвенело на миг. Ладонью нашарил что-то прямоугольное на уровне глаз. Ощупал. Крупная доска. «Где я, черт возьми?» - сказал вслух раздраженно и удивился своему голосу, тому, как тот выпал в пространство и завернулся эхом. Воздух был морозный, он уже озяб в футболке и домашних штанах. Медленно, в полуприседе, закрывая голову руками, пробрел он до самой двери без остановок, лишь пару раз несильно запнувшись. Вот и задвижка. Распахнул дверь. Небо.
     Все это казалось бредом. Когда он вышел наружу, то обнаружил себя на торцевом скате вальмовой крыши четырехэтажного дома, с которого открывался чудный вид родного двора. День блистал мириадами крошечных, рассеянных узорами каждой снежинки, солнечных зайчиков. Снег, видимо, не так давно кончился – в воздухе висела озоновая пудра. Голова закружилась. Надо было выбираться. Размышлять, что и почему – потом.
     Оставив дверь фронтона открытой, Андрей направился внутрь чердака. Он понимал, что чердачные люки обычно закрыты на замки со стороны подъезда, но нужно было убедиться так ли это, прежде чем начинать паниковать. Вот и первый. Открывается наверх, а как иначе. Дернул ручку. На пару сантиметров люк поддался, задребезжал под рывками. Глухо. Снизу чувствовалась металлическая сила. Нужно было искать другой. Найти не получалось. Дальше от двери – темнее. Видимо, их было всего два – в первом и последнем подъезде. Почти наощупь, по интуиции Андрей сжал ручку второго люка. Этот, в отличии от «коллеги», почти не пошевелился. «Похоже, что пришло время впадать в отчаяние», - промелькнуло в нем и исчезло что-то киношное. Стал дергать сильнее. Немного подрасшатал. Непонятно было, что там слегка тянется, но не щелкает как замок. Требовалось больше силы: так не открыть. Вернулся ближе к свету, побродил, индевея, нашел железный уголок. Взял из валяющегося мусора еще крепкий деревянный брусок. Что есть мочи, с немым криком, налегал на рычаг. Раз. Еще раз. Лицо летит к земле, потому что входная крышка хлопнула, скакнула вверх и выпустила уголок. Ему повезло. Люк держала проволока. Чуть отогревшись в чужом подъезде, Андрей добрался до своего, потыкал домофон, ему открыли. Забежал на четвертый этаж. Он был уверен почему-то, что обычным путем домой ему не попасть, но все же попробовал. Естественно, заперто. Соседи смежной с его квартирой ожидаемо открыли на голос – пенсионеры. Дедушка спал. Старушка очень удивилась внешнему виду всегда прилично одетого подтянутого мужчины, однако, приняв во внимание его тревожную озабоченность, просто выдала ему отвертку, как он попросил, и пустила его на балкон. Андрей без особых размышлений перебрался через перегородку, приосанился, отогнул отверткой пластик двери, взял в углу и всунул в щель небольшую рейку, щелкнул отверткой по цапфе и ввалился в свою «двушку». Было два часа воскресного дня.
                ***
   Время пошло быстрее. Он лежал. Ходил из угла в угол. Сидел. Что-то ел. Умывал холодной водой лицо. Писал в блокнот. И постоянно думал, что именно произошло, каким образом и куда теперь. Сначала представился некий заговор. Но стал таять и вскоре вовсе исчез. Невозможность и особенно бессмысленность производства кем-либо таких действий над ним показались Андрею максимально очевидными. Дальше мысли путались. Впервые за долгое время ему захотелось с кем-то поделиться переживаниями, но поделиться было решительно не с кем. Да и кто бы стал в серьез слушать такую бессмысленную историю. На миг появившееся желание стыдливо забилось еще глубже прежнего. Сосредотачиваться слабо получалось. Произошло нечто невообразимое, не приемлемое для его понимания. Ощущение это усиливало отсутствие места, в которое он так неожиданно попал, в огромном перечне пространственных образов, когда-либо возникавших в его мозгу.
    «С трудом верится, - рассуждал он, - что во мне, ни с того, ни с сего, открылись способности к телепортации. Да еще и неконтролируемой. Если же я столкнулся с чем-то потусторонним, то почему оно никак не окрашено? Нет следов. Почему на пыльный чердак? Не в преисподнюю, не в небеса, а просто вверх на три метра? Хотя, хорошо, что не вниз. Получилось бы намного «веселей»... Еще раз. Как такое может случиться? Тупик… Сознание ушло в другое состояние. Тело перенеслось или было перенесено через бетонную плиту. А потом получило какую-то неведомую силу. Правда она быстро ушла, эта сила. Дальше все понятно. А что случилось во «сне»? Да, в каком сне? Это было что-то другое. Намного более глубокое и неосязаемое».
      Он стал напряженно вспоминать, как «засыпал». Вроде бы знакомая, но нереальная улица. Он идет по ней, идет. Затем все вязнет, стынет и проваливается... Подобная пустота моментами посещала его рассудок, когда он раньше сознательно, сначала для эксперимента, потом иногда, чтобы войти в состояние покоя и действительно заснуть, заставлял свои мысли остановиться. Или, вернее пытался их остановить. Это было странное и немного волнующее неизвестностью переживание. Но дальше всегда было обычно. «И, вообще, - думал он, - тогда я сам все тормозил, а сегодня оно само остановилось».
   Слова в голове бежали по кругу. Наконец, ему стало ясно, что умом он ни до чего не дойдет. И он решил попробовать развить ситуацию.
                ***
    Следующим утром Андрей оформил на работе неделю отпуска за свой счет. Около полудня он ложился в середину своей почти квадратной затемненной спальни. В верхней одежде, с ключами, фонарем и телефоном в карманах, даже небольшая выдерга для гвоздей в рукаве куртки на всякий случай. За час до этого момента он сходил в первый подъезд и убедился, что с люком после взлома ничего не делали. Не то чтобы он серьезно ожидал снова оказаться на чердаке, просто закрыв глаза, но приготовиться посчитал необходимым – уж больно некомфортной получилась случайная вчерашняя прогулка по «пятому» этажу. Постарался в очередной раз вспомнить, о чем думал и как вел себя в тот раз. Получалось сумбурно. Целого не возникало, картинка сыпалась. Решил останавливать внутренний диалог, хотя ожидания от этого были пессимистичные. Так и вышло. Долго улетал, опять улетал, провалился. Мгновенный сон. Пробуждение. С момента, как он лег на пол, прошло полтора часа. Захотелось бросить эту затею. Все показалось глупым и бессмысленным. Он представил себя со стороны – выглядело отчасти смешно. Улыбнулся. Расслабился. Опять улыбнулся. Затем он увидел, как улыбаются глаза женщины, идущей навстречу рядом с мужчиной и маленьким ребенком в руке. Стало тепло. Температура этих людей и воздуха вокруг обозначилась на большой вертикальной шкале. Двадцать пять плюс. Из шкалы на высоте пояса взрослого человека выпал как в самолете прямоугольный гладкий столик, серый и матовый, похожий на линзу. Он медленно положил на него обе ладони. Столбик внутри колыхнулся и замер на той же отметке. Андрей стал поднимать взгляд вверх по шкале. Она уходила далеко-далеко, а потом исчезала. Он следовал за ней вверх. Все выше, выше и еще выше, пока тоже не исчез.
      На этот раз темно не было. Левой рукой ощутил гофрированную металлическую поверхность. У правой опоры не находилось. Опоры как таковой не чувствовалось вообще. Под ним был наклонный скат крыши, но лежал он не под углом, а прямо.
  «Опять это произошло, - думал Андрей, - на крышу, аж, вынесло. И в теле опять эта сила. Не скатываюсь. Лежу как-то. Вешу даже. Надо спокойно, без резких движений, чтоб не пропала, как тогда».
     Снизу слышались детские голоса. Осторожно скрутил шею. Посреди большого двора, в хоккейной коробке играли два пацана. Они были очень заняты этой игрой и друг другом. Хотя если б мальчишки задрали головы, он бы для них был как на ладони. Чужого же внимания ему сейчас совсем не хотелось. Через секунду чуть дальше от катка он увидел девушку. Узнал – живет в соседнем подъезде. Она шла по направлению к дому. Андрею стало казаться, что девица смотрит на него. Лицо ее было, действительно, обращено в его сторону. Ну как было при этом не заметить на белоснежном фоне крыши большое темное пятно. Однако, она спокойно шагала вперед и ее размеренные движения не сообщали об удивлении или, тем более, об испуге. Так незаметно она приближалась, как бы гипнотизируя его, пока неожиданно не пропала из зоны видимости.
  «Надо уползать отсюда, - Андрей стал немного нервничать, - увидит кто – это скандал. Но она то должна была увидеть. Может решила шум не поднимать. Так, все, переворачиваюсь и рысью отсюда». Он поднял правую руку и начал разворачивать плечо и корпус в сторону конька крыши. В этот миг с десяток огромных наглых голубей, громко долбя крыльями, вылетели с другой стороны дома и пронеслись прямо над ним. Тут же лопнули внутри незримые струны, Андрей упал на сталь и покатился вниз.      
    Два мальчика с клюшками в руках услышали дребезжание и удар. Остановились, осмотрелись и увидали мужчину в темно-синей куртке. Он спешно передвигался на четвереньках вдоль парапета на крыше. Добравшись до входа на чердак, несколько раз ударил дверь, затем поковырял ее какой-то железкой и провалился внутрь.
                ***
      Несмотря на всю странность и потенциальную опасность событий последних двух дней, Андрей хотел идти до конца и идти один. Он был рад такому повороту в жизни, чтобы в сущности из себя этот поворот не представлял. Его будни не были наполнены необычными и яркими событиями, встречами, приключениями. Близость чего-то невероятного раскрасила их, зарядила смыслом.  На время, правда, зашевелились внутри сомнения в том, что все это на сто процентов реально: происходящее было как-то связано с его психологическим состоянием, со сном, с «отключением». Но возбужденная память выдавала один яркий срез недавнего прошлого за другим, и эти рассудочные сомнения затихли. Во вторник, перед третьей попыткой Андрей был почти спокоен. Легкое волнение передвигалось по организму осмысленно, никакой эйфории, никакого страха. Когда стемнело, он стал, не торопясь, собираться и около семи часов был готов. До этого момента, анализируя еще раз свое состояние перед попаданием на чердак и на крышу потом, Андрей, насколько это было для него возможно, утвердился в представлении того, как это происходит. Он предполагал, что сначала его затягивало в тот, преобразованный фантазией единства с окружающим, мир с признаками компьютерной игры, что каждый раз он сам и генерировал. Затем останавливался уже именно этот мир, и его выключенное сознание неслось в неизвестность именно оттуда. Поэтому, закрыв глаза, он сразу стал искать теплую улицу и людей в ней с искренними глазами. Оказалось, что он прав.
      В первые секунды он не мог понять, где находится. Темнота. Вокруг ничего. Как будто он очнулся раньше положенного и оказался в переходе между «до и после» – пустом и мрачном. Но глаза чуть привыкли, Андрей начал различать очертания чего-то большого над собой. Это облака. Пасмурно. Поэтому, ни луны, ни звезд. В следующее мгновение, немного наклонив голову, он почувствовал себя так, как будто срывается со скалы… Интуитивно сознавая возможные последствия, все его нутро тут же напряглось и удержало «пугливую» энергию антигравитации внутри. Он подождал минуту, убедился в своем же спокойствии, снова повернул голову вниз и увидел огни. Вот местами по горизонту, кучно от горизонта в середину, тысячи и тысячи от центра в круг. Следуя за огнями, Андрей самопроизвольно повернулся от неба к земле. Он висел над городом. Обнаружив это, он стал постепенно вникать в свое положение. Теперь время было.
    Зрительно мир представлялся тем же, только наблюдал он его, находясь на двести метров выше обычного.  Развернутые на прямой угол и меньше, искусственно освещенные или почти не освещенные, но все же знакомые очертания крупных муниципальных и пригородных объектов: высоток, площадей, автомобильных дорог, железнодорожного пути, русла реки, горного хребта. Прямо внизу можно было различить сцепку домов, с характерным, как на интернет карте, расположением. Один из них – его жилище. Андрею захотелось расширить обзор, и одновременно он стал небыстро поворачиваться вправо параллельно земле. Вот вокзал, там ресторан, ремонтный завод, мост. Воздух был на удивление чистым. Но не зимним. И вообще, при минус двадцати градусах по Цельсию, ему было тепло как летом. Зафиксировав для себя это факт, он остановился на миг и двинулся вперед и вниз. Именно двинулся, а не полетел. Определение полета, когда ветер в лицо и дыхание замирает, здесь не подходило. Процесса он не ощущал, а передвигаясь в пространстве в заданном направлении, фиксировал свое перемещение как результат. Андрей попробовал менять скорость. «Полетел» быстрее, еще, еще. Остановился. Дальше. Под любыми градусами, в любом положении тело стремилось туда, куда неслась мысль. А сознание, вопреки полученной человеком возможности парить, подтверждало директиву на снижение.  Стоп. Улица. Люди.
     Вспомнил идущую соседку и себя на крыше. Предполагая, что его не видят, но наверняка не зная этого, спускался осторожно. По тротуару шли двое – парень и девушка. Андрей застыл в десяти метрах перед ними. Ждал. Пара подошла вплотную и оба засмеялись. Он вздрогнул, но опять сохранил самообладание. Взгляды блуждали по нему, но не останавливались. Молодые люди притормозили на мгновение и проскользили мимо. Его у них не было. Не видели в упор. И это при том, что Андрей, приземляясь, как неопытный астронавт сделал неполный маневр, и находился в настоящий момент в полуметре над тротуаром. Очень медленно приблизился к земле, коснулся ее, замер. Как первый раз делал шаги. Отметил, что на поверхности притяжение действует обычно, и шел он также, как ходил раньше, только при этом чувствовал в себе необыкновенный двигательный потенциал. Остановился. Мимо мелькали машины. Светили фарами, сигналили, тормозили. Со знанием дела. И себя. С ним сейчас все обстояло не так ясно. Нужно было проверить тело, и он попытался сконцентрироваться на своих ощущениях. Со зрением все было, как всегда. Дальше сложнее. За время спуска он прилично вспотел – тепло ему было как летом. «Хорошо, что еще?», - всплыло в голове. Запахи он почти не чувствовал. То есть можно было угадать в воздухе продукты переработанного топлива двигателей внутреннего сгорания, но создавалось впечатление, что лишь ради самого угадывания. Звук есть, но как будто немного приглушен. А резкое и громкое гудит и двоится. «Зачем это?», - всплыло опять. С опасением Андрей трогал бордюр, дерево, снег. Отлегло. Руки воспринимали предметы привычным образом. Только без их холода. Снег тоже был теплый, но в руках не таял. Еще он был грязный, поэтому вкус остался без тестирования. Андрей оббил ладони и побрел по улице, наблюдая за собой и окружающими. Новых открытий сделать не удалось, а старые подтверждались. Прошло около часа. Он почувствовал усталость, как только посмотрел в телефон. И сразу стал подниматься вверх.
      Он немного разозлился на себя за то, что так долго шлялся внизу по знакомой земле, вместо того, чтобы быть здесь, в небе, выше неба. По мере подъема усталость стала расти. И тут он вдруг задумался о том, каким образом вернется обратно. Ранее это дважды случалось после определенной нервной встряски. Сегодня, как он мыслил, таковой вряд ли будет достаточно. Он вспомнил, как организм отреагировал на резкий смех молодой пары и на пустоту под ним перед поворотом к городским огням. Однако, неожиданное эмоциональное удивление могло оказаться намного сильнее, а он находился в километре над землей. Андрей почувствовал себя неуютно. Не зная достоверно актуальных механизмов выхода из текущего состояния, оставаться на высоте было опасно. Он решил спуститься и разобраться с этим. Прежде, однако, сознательно рискуя, он все же достиг облаков и минут десять с удовольствием побродил в них. Густой туман. С трудом верилось в реальность происходящего. «За что мне это чудо?» - спрашивал он себя и глотал воздух вокруг.
       Приземлившись недалеко от своего дома, Андрей сел в снег. Шлепок по щеке, максимально сильно сжал ногтями левое предплечье, ударил по бедру – боль не помогала. Встал. В задумчивом спокойствии, по слегка изогнутой траектории, мимо прошел мужчина лет тридцати. Провожая его взглядом, Андрей громко бесформенно крикнул. Еще раз. Никакой реакции. Голос его, по всей видимости, здесь тоже не слышали. Он слепил снежок, бросил его в сторону незнакомца, тот остановился. Степенно покачиваясь, назвал всех «суками» и расстегнул молнию на штанах. «Игра в снежки – это определенно не твое», - вслух сказал Андрей, развернулся, побрел вдоль плохо освещенной дороги. Темно и пусто. Прошел метров сто. Никого. Вдруг огни. Он вышел на дорогу. Автомобиль, выписав дугу, влепился в него фарами. Ехал не быстро. Секундные сомненья. Прыжок. Удар в спину. Вспышка в глазах. Андрей, услышав звук тормозов, медленно развернулся. Водитель вышел, суетливо осмотрелся, прошагал вперед, назад, погладил круги трещин лобового стекла, еще осмотрелся, полез внутрь. Машина внизу тронулась. Заметив в окнах ближайшего дома отблески глаз, Андрей полетел прочь. Получалось так, что теперь, обретенная им сила на стресс не реагировала. Через минуту он открыл дверь своей квартиры. Откуда-то вылезло странное ожидание, что там, в комнате может лежать его тело. Прошел внутрь, нащупал выключатель. Ничего. Пусто.
      Андрей вернулся в коридор, чтобы закрыть дверь. Показалось, что пахнет сигаретным дымом. Выглянул в подъезд. «Привет», - весело крикнул мужчина с сигаретой в зубах, неспешно спускавшийся вниз по лестнице. «Привет, сосед», - ответил он. Заперся. Разделся. Сзади на плече большой синяк. Стакан водки. Ноутбук. Музыка. Оказалась Земфира. Блюз. Здесь и сейчас. Он дома.
                ***
    Примерно два года назад Андрей ушел со своей относительно престижной и высокооплачиваемой работы. Она долго забирала все его мысли и время. Тринадцать лет. Иногда, когда он представлял, как состарится внутри ее ограниченного пространства, подкатывала тошнота. Хотелось все поменять. Уехать в другой город, заняться чем-то совершено другим, начать все с нуля, пока не поздно. Месяца три не спеша все обдумывал, планировал, советовался с людьми. На горизонте стало что-то появляться. И тут у старшей сестры, старшей на пять лет, остановилось сердце. Это было самое его близкое сердце. С детства единственная сестра была как вторая мать, потом с годами стала первым другом. Музыка, литература, отношение к жизни, любимое и нелюбимое, все было общим. Браки и дети этому не мешали. Стало на долго горько и на очень долго одиноко. Мысли о переезде, о новом проекте в жизни потускнели. Все стало казаться ему ненужным и бесполезным. Друзья, как могли, поддержали и тянули его обратно в жизнь знакомую, ими наполненную. Как-то сами собой их помощь и предложения обесценивались. Андрей вежливо отдалялся. А друзья шли дальше своей дорогой, другой. Горе зарубцевалось, притихло. А его равнодушие к людской суете не прошло. Тем же, кто был рядом, без нее было категорически не комфортно. Андрей жил без энтузиазма, по инерции. Чтобы чем-то занять себя устроился на новую работу – без перспектив, без привычного заработка. Его жена почувствовала рядом сначала чужого, врага ее простому человеческому счастью потом. Непонимание, слезы, развод. Отца рядом не было давно. Мать встряхнуть его не могла. Энергии на такое не осталось. После развода погрустила – любила сына, да и невестка была, что надо – и стала тихо доживать свою старость.
    Дочери его скоро четырнадцать. Андрей видел - у нее своя жизнь. И понимал: подросток в таком возрасте целиком занят собой, у него открытия, разочарования, самоутверждение, новые симпатии… Огромный клокочущий мир. Но он надеялся при этом, что он ей нужен.
                ***
    Андрей сидел за столом и записывал в блокнот свои вчерашние наблюдения. Странного набиралось много. Оно беспорядочно сваливалось в кучу, не желая слепляться в единое целое. Когда дошел до температуры осязания, вспомнился январский отдых с семьей на Андаманском море шестилетней давности. Как нужна сейчас ему была крупица именно того тепла.
    Мелодия рая. Шопен. Звонила дочь. В последнее время это бывало не часто.
    - Алло, папа, привет, - весело и быстро начала она, - как дела?
    - Привет, доченька, - с придыханием отвечал Андрей, - хорошо. А у тебя?
    - Нормально все. Слушай… У меня пять по математике за четверть вышла.
    -  Умница.
    - Но слушай не про это. Мы в этом году на коньках еще ни разу не ходили кататься. Ужас, папа.
    - Да, уж. Совести у нас нет. Коньки есть, а совести нет.
    - Дык, да. У нас каникулы с сегодняшнего дня. Ты в отпуске. Пошли завтра. Тепло вроде будет.
    - Пошли. Я же говорил тебе, заявку только подай заранее и все.
    - Ну, ок.
    - Что нового то? По другим предметам как? Что-нибудь то расскажи.
    - Завтра расскажу, ладно? Сейчас некогда. Меня девочки ждут. Договорились в магазин вместе сходить.
    - Понятно. Во-сколько завтра?
    - Нууу… В час там, в два.
    - Хорошо. Позвоню сначала и подъеду. Ладно, беги к девочкам.
    - Иду. Ну, пока.
    - Пока.
    Двенадцать тридцать дня. Андрей закрыл блокнот и стал собираться, тянуло на самый верх.
    Небо было ясное. Андрей двигался все выше и выше, зная, что не остановится долго, очень долго. «Пока смогу дышать. - подумал он. - Людей уже не видно, самые большие высотки как пластиковые кубики лего». Поднял голову. Небо на глазах превращалось из голубого в ярко синее. «Это удивительно», - прошептал он и вдруг резко остановился. Что-то произошло, но Андрей совершенно не понимал, что именно. Горизонтально обращенный всем организмом к просторам своего стремления, он словно прилип к невидимой преграде. Мозг давал команду на движение вверх, тело ее выполняло и оставалось при этом на месте. Предположив, что нечто могло случиться с его необычайным образом приобретенной способностью трехмерного передвижения, он ринулся вниз, а затем опять в высоту. Со способностью все было в порядке. Не в порядке оказалось здешнее небо: у него был потолок. Несколько раз Андрей пытался прорваться, меняя скорость и угол разгона. Абсолютно одинаковая неприступность. Кроме его четкой остановки преграда не делала ничего. Она не амортизировала, не била встречной жесткостью, не выталкивала назад, прогнувшись. Ее реакции к человеку были мертвы. При соприкосновении, ударе не возникало никаких их следов: вмятин, трещин, звуков, едва-едва уловимых колебаний. При этом любая его скорость и энергия гасилась мягко и незаметно. Так, если субъекту под гипнозом внушают стену впереди – она не пустит, но и никак не ранит его.
      Андрей понесся в сторону – где-то должен быть выход. Но дальше все тоже. Скоро он заметил, что граница съезжает вниз по кривой. Он двигался с уклоном вперед, бил руками, ногами, плечом по невидимой цели. Кричал от гнева. На него опять ничто не реагировало. Постепенно, взяв себя в руки, он стал быстро скользить вдоль изогнутой стенки и через некоторое время опустился на землю. Отметил для себя, что линия барьера ложилась на поверхность земли не вертикально, а под небольшим углом внутрь. Лесополоса. Недалеко позади какие-то постройки. Край города. Зашевелились по всей этой ситуации неприятные догадки. Неожиданно из-за деревьев слева показалась собака. Она была по ту сторону преграды. Большая, черная, грязная. Длинная в колтунах шерсть. Псина медленно бежала почти на него и пялила коричнево-красные глаза с замерзшей слезой тоже почти на него. Как в замедленной съемке падала лапа в снег и потрясывались мышцы. Еще и еще. Глаз он больше не видит. Они уже не смотрят в его сторону. Как-то вдруг режим замедленной съемки кончился и их моментально пронесло мимо. Пес не заметил ни человека, ни его прозрачной клетки.
      Андрей пролетел по всему периметру. И дальше витками, не смотря на возрастающую усталость, прощупал в атмосфере добросовестно как мог свои теперешние границы. Купол. А вернее, это была сфера с чуть приподнятой выше земли серединой. Почти весь город, за исключением некоторых отдаленных районов, находился внутри. В уме промелькнуло когда-то случайно увиденное фото развлекательной арены в Неваде. По форме – похоже. По размеру же его сфера была несоизмеримо больше, с диаметром около десяти километров. Окончательно выбившись из сил в долгих метаниях по воздуху, Андрей немного успокоился, спустился вниз и неспешно зашагал без цели куда-то прийти. Перед ним маячила его уже длинная тень, и приходилось постоянно наступать на нее. Незнакомая неприметная улица тянула вперед.
        «Да, действительно, сюда затащило именно меня и здесь я один такой летун, - рассуждал Андрей, - пока, по крайней мере. Сейчас этот параллельный мир есть для меня и из-за меня. Если что-то и существует, обладающее иной информацией, оно безмолвствует. Я могу делать здесь многое и это никак не зависит от желания людей. Тех же самых людей, что в обычной реальности желают со мной на паритетных началах. Что делать мне с этим? Время покажет. Правила. Неприятные ограничения. Первое – я заперт в сфере. Но может быть так устроено, потому что я и фактически давно нахожусь в пределах этой территории? Не знаю. Второе – никто не видит и не слышит меня. Не хотелось бы проводить аналогичные параллели. Но все же желательно разобраться, зачем все устроено именно так».
      Андрей почти не следил за своим маршрутом и слишком поздно заметил, что вот-вот врежется в идущую навстречу девушку. Бах. Это в его голове. А наяву не так. Девушка прошла дальше, не ощутив ничего. Не было ни одного намека для нее на их столкновение, более того, на его присутствие вообще. Она, однако, не прошла сквозь него, она мягко отодвинула его тело в миг соприкосновения ровно по очертаниям своего. Андрей тоже почти ничего не почувствовал. Быстро и незаметно его сущность была оттеснена как бы без использования энергии и соответственно без передачи ему таковой. Форма не поменялась. В этой связи, под вопросом осталось только одно неуловимое мгновение, когда два человека непосредственно физически встретились. В итоге же, Андрей был аккуратно перемещен в пространстве ровно на то расстояние, которое восстановило для девушки свободу передвижения. Пошевелил руками, ногами – все работало штатно. Он разыскал глазами других людей на улице. Приблизился, толкнул одного, точнее попытался толкнуть. Сила его воздействия имела для прохожего значение ноль. На другого человека налетел практически фронтально и был опять оттеснен как податливая кукла без массы и твердости. Его незаметно убирали с дороги, не чувствуя толчков и ударов. Люди были покрыты, видимо, тем же материалом, что не пускал ранее в небо и в стороны. Для них его образ, голос, температура, упругая двуглавая мышца и берцовая кость не существовали.
      Андрей поднялся вверх. Здесь стало легче дышать. Смотря на все вокруг сразу, он сказал себе: «Воспарил… Вокруг – сфера, внутри - тысячи маленьких искривленных сфер. Но пусть будет так. Подарок это или наказание, я принимаю все до конца».

                II

    Утро следующего дня было пасмурное и безветренное. Андрей собирался съездить с матерью на кладбище на могилу сестры. Сестра родилась в этот день. Однако, его срочно вызвали на работу по отчетным делам. Два часа было потеряно, а мать как и планировала побывала на кладбище, взяв такси. С работы сразу вернулся домой, надо было собираться на каток. Позвонила бывшая жена. Обсуждали деньги. Разногласий не было, и она весело стала говорить о случайно встреченном ею общем знакомом. После весело быстро стало буднично, выползли паузы и из телефона повеяло холодом. Распрощались. Он оделся и набрал телефон дочери.
   - Привет, ребенок, я готов.
   - Привет, папа, а сколько время?
   - Скоро час, как говорила.
   - Слушай, пап, я тебе вечером вчера не сказала. Меня в гости пригласила подружка. Я у нее ночевала. А сейчас мы в кино собрались. Давай потом на каток, ладно.
   - Мама то твоя знает хоть?
   - Да. Она отвозила меня даже вчера.
   - Понятно. Собирайтесь в кино. Позвони потом.
   - Хорошо, пап. Пока.
   - До свидания.
   Через минуту позвонила мать и сказала, что оставила, видимо, у могилы где-то перчатки. Он ответил, что заберет, если сможет.
   Тепло одетый, в спортивной шапке, несостоявшийся фигурист взял табуретку и сел перед окном в своей спальне. Пошел снег. Монотонно медленно падал он. Андрей смотрел сквозь него, думал о своем. Потом пригляделся. Снег был не белый. И день стал не белый. Снежинки не кружились, а падали, как будто их кто-то скидывал сверху огромной грязной лопатой. Они все были перемазаны. Земля, словно, поменялась с небом местами, и этот заляпанный, попользованный всеми снег теперь уходил обратно. А еще лез в лицо и покрывал его чернотой. Андрей открыл глаза. Зашел в ванную, намочил полотенце и вытер лицо.
                ***
    Снег шел не густой, но света было, действительно, мало, даже здесь наверху. Для четырех часов дня слишком темно. Внизу, к тому же, хаотично рассыпались огни. Андрей еще раз посмотрел на часы – пятнадцать пятьдесят. «Либо останавливались часы, либо с механизмом что-то, - он морщил лоб, - провалился как-то не так, не помню переход совсем. Уже вечер видимо. Пока не стемнело совсем, надо на могилу слетать». Перчатки, присыпанные снегом, лежали на мраморе у надгробной плиты. Ее глаза смотрят на него. Андрей вспомнил, как вернувшись из Италии, сестра делилась впечатлениями и рассказывала, в том числе, о гобелене «Воскресение Христа» из галереи Ватикана, ведущей в Сикстинскую Капеллу. «Иллюзия или нет, - говорила она, - но Христос и лежащий под его ногой прямоугольник двери гробницы поворачивались при передвижении смотрящего на гобелен практически на сто восемьдесят градусов». «И ты с любой стороны передо мной лицом», - вылетели вдруг его слова в кладбищенскую стынь. Здешний особый, мертвый холод узнавался только зрительно, вдыхался он как обычное двадцатипятиградусное лето. Бросил руку стряхнуть снег с надгробной плиты. Не сразу, но кисть уткнулась в незримую стену и на дальней от него половине плиты снег остался. Перчатки тоже были с той стороны. Сфера вставала ровно посередине памятника. На него смотрели глаза, но дотронуться он мог только до одного. "Пока, сестренка", - глупо как все скорбящие сказал он камню. Взлетая, Андрей подумал: «Случайно ли это?»
   Спустился к центральной площади. Народу много. Чтобы не подвергаться унизительным затираниям, завис в трех метрах над брусчаткой. И тут, словно очнувшись, выйдя из кладбищенского оцепенения, увидел он престранную картину. На площади происходило свечение. Повсюду разливалось удивительного происхождения мерцание, похожее на гирляндное, когда огоньки хаотично появляются в одних местах и пропадают в других. Свет тек и менялся, то плавно и медленно, то рывками, но пульсировал как единый организм. Красный, зеленый, белый. Он видел пока только эти цвета. Удивление его не спадало - он совершенно не понимал, что происходит. Иллюминация была грандиозной, но больше всего поражало то, что она была человеческой. А фонарики в огромной гирлянде – это людские головы. Ореолы мягкого неяркого света в несколько сантиметров шириной возникали и исчезали вокруг голов каким-то волшебным образом. Андрей приблизился и стал рассматривать одну зеленую пару. Светло русые кудри из-под вязанной шапки. Парень держал руку девушки в своей и что-то говорил, а она отвечала ему. Они горели не ровно. То угасая, то вспыхивая вновь и чаще по очереди. Улыбались. Сами, судя по всему, не видели того, что производили. Андрей продолжал наблюдать и скоро заметил, что свет выходит, когда человек начинает говорить и прячется, когда тот замолкает. «Значит все эти люди вокруг, - удивлялся он дальше, - самоосвещаются в разговорах друг с другом». Сразу нашел подтверждение своему замечанию. Те, кто проходили мимо по одному или просто отмалчивались, выглядели обычно. Больше всего было белого. Красного и зеленого в разы меньше. «Что это вообще, почему они светятся, по-разному светятся?» - мелькало в сознании. 
    С левой стороны раздался глухой хлопок. Там же сразу резко завибрировал женский громкий голос. Андрей немедля направился к источнику звуков. Голос принадлежал прилично одетой средних лет даме плотного телосложения, а кричала она на мальчишку, только что схваченного за руку сознательным гражданином в черном пальто.
    - Мерзавец малолетний! Ну, какой мерзавец, вы посмотрите! Под ноги уже людям бомбы средь бела дня бросают!
   Женщина быстро наклонилась, повертела секунду кожаным брендовым сапогом, осматривая его.
   - Тебе сколько лет, подлец ты этакий? Говори быстро. А ты не соображаешь в одиннадцать свои – шестой класс, боже мой, люди, - что ногу можешь оторвать нормальному в отличии от тебя человеку?
      Она дернула его за куртку, чтобы повернуть лицом к себе. Ей хотелось, во что бы то ни стало, наказать сорванца. Мужчина, который держал хулигана, осмотревшись и поняв, что серьезного ничего не случилось – мини петарды такие бездымные с несильным хлопком и раньше встречал – начал предлагать отпустить ребенка под честное слово, что не будет больше, тем более, не известно, мол, он бросил, не он – еще трое таких же в самом начале разбежались.
      - Да, вы, что такое говорите, - с новой силой заголосила потерпевшая, - отпустить. А если бы вашей жене эти бомбы под ноги набросали? Ведите в полицию его. Вон сторожка их.
     Мальчик заплакал, размяк. Мужчина отпустил его руку, тот остался на месте. Дама энергично перехватила предплечье пацана и потянула за него. Вокруг стали раздаваться голоса в защиту ребенка. Женщина не сдавалась:
   - Да вы что, самоубийцы все тут! Какое равнодушие. Он мне сапоги испортил, напугал чуть не до инфаркта. А вы? Чего?! Ты не учи меня, ишь какая умная нашлась, молодая еще рот разевать!
   Видя настроение людей, она решила заканчивать. Не прекращая бросать слова и стараясь действовать незаметно, бывалая дама сильно стиснула, щипая, плечо подростка, а свободной рукой хлестнула его по лицу, затем резко развернулась и пошла прочь. Громко с матом ответила, удаляясь, на чьи-то возмущения. Чуть позже крик негодующей дамы ненадолго раздался еще раз и адресован был всем сразу, так как виновного в том, что под ней опять хлопнуло, она не заметила.
     Все время с начала этой сцены, пока рот женщины в брендовых сапогах не был сомкнут, ее голова полыхала красным. Андрей закрыл глаза. Из темноты выплывало незнакомое толстое пьяное лицо, все сильнее багровея от гнева и злобы. Глаза открылись сами собой. Площадь. Люди. Свет. Андрей, сопоставляя изменения редкого свечения над мужчиной, державшего ребенка, с красноватого на белый, потом где-то даже с зеленоватой дымкой, сделал простой вывод: красный – негативные эмоции, зеленый и белый – хорошие. Вспомнив взгляд и улыбку девушки, кутавшую недавно маленькую ладонь рукой белокурого парня, добавил вслух: «Зеленый – это про любовь». Задумавшись, незаметно для себя он стал приближаться к двум приятным женщинам, не спеша уходящим с площади. Он уже слышал их разговор, который был легкий и насыщенный. По всему видно было – это люди друг другу не чужие. Тянул же Андрея за ними устойчивый и сильный белый цвет.
   - У мамы давление опять высокое. Ты знаешь? – спросила женщина повыше ростом, стройная, с точеными чертами лица, посмотрев на собеседницу и сразу отвернув голову обратно.
   - Нет. И что она? – мягким спокойным голосом ответила вторая, лет тридцати пяти, симпатичная, в красивой бежевой дубленке с фигурной меховой оторочкой.
   - Таблетки, диета, как всегда в общем.
   - Ууу… Слушай. Ты мне про Володина этого говорила, магазины у него, Денис тебе его привел, что-то по лицензиям ты ему делаешь, как и Денису, собственно.
   - Ну.
   - Ты можешь спросить, рекламная продукция какая-нибудь интересует его? Он крупный заказ у меня мог бы сделать.
   - Спрошу, Ань. Не трудно. Да, у него приличный бизнес.
   - Спасибо. Вот что, Ира, совсем из головы выпало. Сейчас про Дениса говорю и вспомнила. Тебе Светка позавчера сказала, что видела его с девочкой какой-то в машину свою садился. Ты выяснила что-нибудь?
   - Все нормально. Да, выяснила. Он объяснил все. По работе в общем, я ему верю.
   - У вас пара такая классная. Целует тебя, ревнует, не обижает, ласковый. Любит короче.
   - Буквально вчера узнала случайно, он по телефону разговаривал, не знал, что я слышу. Не успела рассказать тебе. Мы полгода назад по магазинам ходили, в ювелирку зашли, мне кольцо одно с брильянтиками так понравилось, мой размер, все. Так вот он уже купил мне его на Новый год. Представляешь. Из разговора поняла, что именно то кольцо.
   - Ты, сестра, такая счастливая.
   - Согласна. Ты увидишь, обалдеешь какое оно, - женщина снова бросила на лицо Ани короткий взгляд и продолжила. - Тебе тоже надо выбрать кого-то уже и замуж. Многом же нравишься.
   - Манеры у них, Ира, не те. Страшные все и жадные, мне кажется. Все себе, о себе.  А я, может, тоже для себя жить хочу, зачем мне чужие проблемы.
   - Да, люди про других думать вообще не хотят. С родственничком нашим сразу история вспомнилась. «Поменяла человека на комнату», надо же Громовой так выразиться было.
   - Не говори. Сначала про декабрь речь вели. Неделю прожил. Начали про январь заикаться, про всю сессию. У меня не гостиница. Пусть сами крутятся.
   - Теперь, якобы, ты виновата, что его к экзаменам на первом же курсе не допустили. Мол, выставила на улицу, домой уехал в деревню свою, два зачета не сдал. Я говорила тебе, вообще нечего было пускать, и шуму не было бы. Я же сразу отказала. Вежливо.
   - Так вот. Думают, картошку возят каждый год, я им обязана чем-то постоянно.
   - Рассосется, не бери в голову. Через неделю на море. Не забыла.
   - Жду, не дождусь. Сейчас одно снится – я, пляж и море.
   - Ну, все, сестренка, мне прямо, тебе налево. Люблю тебя.
   - А я тебя.
   Они обнялись руками, не прижимаясь, осторожно поцеловались в губы и разошлись. Белое свечение над ними, не принявшее в себя за время разговора ни одного оттенка другого цвета, медленно испарилось. В некоторой растерянности Андрей вернулся на площадь. По пути обратил внимание, что головы в окнах помещений, доступные его взгляду, светились подобно уличным. Еще какое-то время он наблюдал людей, слушал их, всматривался в глаза. Потом полетел домой. Стоя на своей площадке, убедился, что все тихо: не хотелось пугать соседей самооткрывающейся дверью. Щелкнул ключами и уже привычно, перешагнув порог, вышел из сферы.
   Разулся. В темноте присел на диван. Пока брал с тумбочки телефон, сделал странное открытие: указательный и средний пальцы левой руки онемели и практически не отвечали на команды мозга. Боли при этом не было. Отвлекся на телефон. Машинально обратил внимание на время. Девятнадцать ноль пять. Когда он появился сегодня в сфере, активно темнело, то есть уже перевалило за пять вечера. Пробыл он там не менее трех часов по ощущению. Глянул на наручные часы, которые раньше заподозрил в утрате дорогостоящей точности. Тикали синхронно с мировыми. Время необъяснимо сжалось, сфера рисовала очередной ребус. Андрей уже не в первый раз за последние дни решил не путаться в этих сетях и подождать нового дня.
   Телефон горел пустыми кружками. Пропущенных сообщений, звонков не было. Вчера, возвращаясь домой, Андрей остановился метрах в пятидесяти от земли и проверил работу средства связи. Аппарат функционировал штатно, но голос хозяина передавать не мог. Поэтому последние часы пролежал на тумбочке.  Правые пальцы стали листать контакты в мессенджере. Когда он смотрел на фотографии своих старых знакомых, то видел их в прошлом, в настоящем их не было. Вспоминались чьи-то улыбки, слова, прикосновения. Вспоминались без ностальгии. Прошлое казалось чужим и неинтересным. Рука перестала трогать экран. Андрей мысленно вернулся на площадь со светящимися людьми. Экран телефона погас. На землю упала последняя в этот день снежинка.
                ***
    Одиннадцать часов утра пятницы, двадцать девятого декабря. Солнце в сфере находилось на правильной высоте. Время на больших вокзальных часах совпадало со временем на часах Андрея. Однако свет прибывал здесь в состоянии пасмурного заката. То, что должно было видеться как яркий день, определенно, казалось тусклым вечером. Солнце с трудом пробивалось сквозь густую сущность сферы. Вчера, когда шел снег и человеческий глаз обратил внимание на излишнюю сумрачность воздуха, было заметно светлее. Сфера темнела. А внизу, сколько Андрей не вглядывался, не всматривался, спустившись на землю, в лица с шевелящимися губами, шли, стояли, сидели и даже прыгали позавчерашние бесцветные люди.
                ***
  На левой кисти онемели все пальцы. Только теперь внутри них, в самой середине тоненькими жилками сочилась невропатическая горечь. Заснул после четырех ночи. Приснилась река. На реке он - подросток лет двенадцати - со отцом. В резиновой лодке. У отца ружье в руке. Вдруг ниоткуда справа от лодки появился селезень. Держится к ним боком. Голова вся зеленая, только сзади полосой темно-синяя. Крыло у кряквы подрагивает.  Несколько маховых перьев вывернуты наружу, почти вырваны. Отец поднимает ружье. Метится. Андрей заплакал, стал умалять не стрелять, схватил его за руку. Отец удивленно смотрит в глаза сыну. А селезень начинает бежать по реке против ее течения. Он машет крыльями, но взлететь не может. Перевернулся и упал. Снова засеменил лапками. Вытянул шею вверх. Почти оторвался от воды. Десять метров вперед, двадцать. Не получается. Но он не останавливается, а как будто хлопает больным крылом быстрее и быстрее. Селезень бьется, бьется, пока не пропадает в изгибе реки.
                ***
   Следующий день почти ничем не удивил. Свечение к людям не вернулось. Вокруг стало ещё темнее. Близко к сумеркам. Тело функционировало хорошо, впрочем, как обычно здесь, в сфере. Андрей подумал, что, попадая сюда, он еще ни разу не видел свою мать и дочь. Конечно, они были теми же самыми, но он был иной. Решил навестить их.
  Сейчас он приближался к дому, в котором прожил много лет и который помнил со школьной поры. С матерью он перезванивался раз, другой в неделю, виделись реже. В кругу постоянного общения, кроме него, у нее были ещё две подруги, двоюродная сестра и, конечно, внук с внучкой; от дочери – внук, от сына – внучка. Здоровье, в общем то крепкое для её лет, позволяло ей изредка ходить в гости и иногда гостей принимать. Дни и часы одиночества она научилась наполнять нехитрыми делами и развлечениями. Одно окно, второе. В темной комнате неровно светится телевизор. Её лицо, обращенное и в его сторону, сосредоточенно, палец на подбородке. «Смотрит что-нибудь старое: кино или пропаганду, - предположил Андрей, - наморщилась - вслушивается». Мать вдруг поднялась, подошла к окну, заводила сквозь сына ищущим взглядом. Ничего примечательного обнаружить не смогла, отвернулась и стала удаляться вглубь квартиры. Андрей не торопясь перелетел на другую сторону дома. Родительница стояла над кастрюлей с крышкой в одной руке, делала круговые движения другой и о чем-то напряжено думала. Затем резко остановилась, положила крышку на стол. Достала из кармана халата телефон, сказала «алло» и улыбнулась на голос. «Пока, мама», - улыбнулся и он.
   Бывшей жены в офисе не оказалось. Сюда Андрей завернул, чтобы увидеть её расслабленной, не отягощенной его присутствием. Последние несколько месяцев всё время, когда они изредка оказывались рядом, было отравлено едким безразличием, бесповоротным желанием единственной в его жизни по-настоящему любимой женщины поскорее избавиться от него. Чувства, которые когда-то делали каждого из них счастливыми, пусть и по-своему, иссякли у обоих, но для Андрея образ их, лик их остались неизменными. Этому образу и надеялся в ее офисе засвидетельствовать он своё почтение. Пустой кабинет вернул его с небес на землю в прямом и переносном смысле. Реверансы в сторону прошлого были в его положении вроде толчков ногой вниз навстречу болотной трясине. Поклонившись с рукой по-русски кожаному креслу с изогнутыми подлокотниками под дерево, Андрей усмехнулся и вынырнул на улицу.
   Школа. Он нашел ее в коридоре у окна рядом с кабинетом математики судя по табличке на двери. По какому-то недоразумению и в коридоре, и в классе горели средь бела дня потолочные лампы. Дочь спокойно, но весело разговаривала с подругой Мариной. Улыбалась при этом сдержанно и немного хитро. Ее большие красивые глаза выразительно сообщали миру о внутренней уверенности. Мимо девочек то и дела проходили, иногда пробегали одноклассники, стряхивая с себя монотонность предыдущего урока. Кто-то из них останавливался, что-то спрашивал, отвечал, а постояв, или устраивался поблизости, или уходил. Два мальчика, реагируя на меткое замечание дочери, невпопад сказали по паре слов и озадаченно замялись на месте, другой же наоборот, широко и быстро улыбнувшись на ходу, засеменил дальше. Энергетический центр их коллектива безусловно находился сейчас у этого конкретного окна. И его ребенок чувствовал себя в таком центре вполне естественно. Резко, как по команде, броуновское движение и стояние закончились, и большая часть учеников влилась в кабинет. Появился учитель. Дочь с подругой вежливо поздоровались, назвав женщину по имени, отчеству. Когда она вошла внутрь, последовали за ней. Через пару минут прозвенел звонок и начался урок. Андрей стоял перед, настраивающимися на рабочий лад, подростками, и глядел на своего ребенка, сосредоточенно в свою очередь смотрящую на педагога. Ее деловитость и увлечение были искренними, ей было интересно услышать, с чего начнет эта уже старая, но, видимо, заслуженно уважаемая детьми учительница, она ей доверяла. Спокойствие и радость следующей секунде светились в ее зрачках.
     Андрей впервые так четко рассмотрел в дочери некую самоценность, убежденность в том, что все хорошо здесь, рядом с этими людьми и все будет хорошо где-то еще, рядом с другими людьми. Настроение жизни почти целиком зависело от нее самой. Это было удивительно. Всегда считал он, что между ними живут незримые, но нерушимые эмоциональные связи от крови, от рода, от приумноженной после ее рождения любви общих переживаний. И знал, что, когда ему хорошо, то и у нее на душе светлее, а когда плохо и ей отчасти не по себе. Вроде как аксиома. Странная и жестокая в контексте его душевного состояния в последнее время связь. Но их, в этом смысле, единоначалие предопределено, как он понимал, природой, чем-то свыше. Только, Бог ты его, получалось – нет больше этих нитей. Она безусловно любит его и все такое. Но ее счастье и полнота жизни прежде всего в ее руках. Уже в ее. Это внезапное наблюдение потрясло Андрея. Ощущение страшной потери заполняло грудь, хоть и понимал он умом, что ребенку бесспорно лучше без этих уродливых, въевшихся в ее живую плоть присосок. Не обращая внимания на блуждающие радостные мысли об оторвавшейся наконец от его многоэтажной грусти дочери, на уже более сдержанные о необходимости приветствовать настоящее умиротворенное состояние подростка, его нутро заныло жалостью к себе. Он открыл дверь и вышел. Учитель что-то сказал. С ближайшей от входа в кабинет парты встала девочка, очень похожая на Андрея, и закрыла дверь.
   Не разбирая пути, не замечая ничего зримого, Андрей плыл вперед и вверх безвольно как в открытой черноте космоса. Ему хотелось выть. Осознание безвозвратной потери самого ценного для него человека, в том смысле как он понимал и как только готов был признавать эту ценность, потери большого, пусть местами больного, но единого на двоих сердца, электрическим током проникало в каждую его клетку. Он специально давал волю этому отвратительному ощущению неприятия успеха и счастья родного человека без него самого как части этого успеха и этого счастья. Хотелось спуститься ему до самого дна этой своей мерзости, чтобы точно знать насколько злой и черной может быть его душа. Еще в классе, только-только учуяв тонкий запашок гнилой зависти к миру, что принимал его дочь в свои объятия вместо него, он смог бы смахнуть с себя приходящее оцепенение и раздавить одним ударом эту начинавшую уже шипеть, вылезавшую наружу из недр его существа змею. Но как бы понял он тогда, откуда это в нем, насколько велико оно и может ли оно его победить. Дав самому себе пасть в полный рост, обнажить все свое темное чувство, он заново узнавал себя и готовился принять или отвергнуть. Он был убежден, что врать можно кому угодно, но только не человеку в зеркале, иначе он не просто отвернется, а вместе со смотрящем на него развалится на мелкие части.
   Когда гнетущая его боль стала утихать, Андрей не дал ей уйти совсем. Он крутил ее в голове, в грудной клетке и еще где-то ниже. Было понятно, что не только отцовский эгоизм посетил его. Это знание о любви и равнодушии жило глубоко в нем и распространялось на все вещи без исключения. Представление о других людях, о людях вообще, о целом мире вокруг, дурное представление съедало его изнутри. Долгое время. Он уходил, убегал, прятался от пошлой действительности, лживой и грязной человеческой жизни, не замечая иного вокруг. Так постепенно он терял коллег по работе, друзей, родственников, близких и наконец единственного ребенка. Он остался совершенно один.
   «Неужели, - произнес он, - чтобы хоть что-то осознать про себя, почувствовать ущербность своего миропонимания, нужно проводить многолетние опыты с родным детским сердцем? Ты не хотел, чтобы люди тебя оценивали, брали у тебя слова, которых у тебя для них нет, располагали твоим деланным вниманием, ждали твою заботу, - и тебя оставили в покое. Но при этом ты хотел их тепла, их заботы, да еще и выборочно. Это нечестно, ты эгоист. И теперь не только у тебя их, но и у них совсем нет тебя. А нужно спрашивать их, слушать их, отдавать им, жить с ними, любить их. Ну, хотя бы, немного. Да, среди людей лицемерие и торговля чувствами, неискренность, вошедшая в привычку и миллионы тонн зла. Но без людей человеком быть нельзя. Не получается».
   Он улыбнулся, вспомнив спокойные, уверенные и красивые глаза дочери. Он не сомневался сейчас, что она будет счастлива, будет любить, страдать, радоваться и плакать, будет жить, и понимал - чтобы иметь к этому отношение, надо, как минимум, присутствовать в ее жизни. Выйдя из захватившего его потока переживаний, он не сразу сориентировался в пространстве. Пока выискивал внизу знакомые силуэты и медленно приближался к ним, почувствовал сильный голод. Последний раз нормально поел он вчера утром. Возвращаться не хотелось, да и еды у него дома почти не было. Решение пришло быстро, тем более, на вкус здешнюю пищу он еще не проверял.
                ***
   На кухне неплохого заведения ресторанного типа несколько человек резали, парили, жарили и запекали. Наверняка тут летали тысячи манящих ароматов. Андрей же слышал лишь общий запах вкусной полуготовой и готовой еды. Глаза дорисовывали нюансы и стенки желудка потянулись друг к другу. Воровство. Он решил, что с похищенным куском мяса его совесть справится. Однако, здесь брать еду он не стал, не хотелось нарушать сосредоточенно рабочую, почти творческую атмосферу. Андрей вышел в зал для посетителей. Везде искусственное освещение. В зале - около пятнадцати столиков. Заняты были лишь три. Для пяти дня обычная картина. В баре никого. Андрей аккуратно взял бутылку виски с нижней полки стеллажа, присел за стойку и сделал пару глотков. Просто жидкость. Кроме характерного жжения, никакого намека на алкоголь. Еще глоток. Тоже самое. Есть захотелось еще сильнее. На служебной территории он нашел небольшое помещение, видимо оборудованное для приема пищи сотрудниками. Здесь разговаривали и тыкали вилками в тарелки два официанта. На соседнем столе кого-то ждала солянка в горшочке и котлета с пюре. Их хозяин отсутствовал. Андрей присел к блюдам и на время расслабился. Оставалась ждать. К его счастью те двое быстро потеряли интерес к вилкам и полупустым тарелкам и, не прерывая беседы, удалились. Андрей вскочил, прикрыл осторожно дверь и стал есть… Три минуты, не более и еды перед ним не осталось. Только он поднялся, в комнату вошла девушка. Круглыми глазами просверлила место, где был ее обед, резко повернулась и почти завизжав, вышла вон. Чувство сытости пришло. И голова тоже немного закружилась. Алкоголь и пища произвели на Андрея то действие, которое и должны были произвести. Сама же трапеза удовольствия доставить ему не могла, так как вкуса в сфере для него не существовало.
   Андрей переместился в зал и присел рядом со столом, за которым напротив друг друга находились два молодых еще человека примерно одного возраста. Поев и немного выпив, он намеревался принять участие в беседе, пусть и в качестве невидимого слушателя. С одной стороны, удобно расположился и сделал заказ, не броско, но в качественные и дорогие вещи одетый парень, немногим за тридцать, державшийся раскованно и независимо. Заметно было, что здесь он не в первый раз. Крупное круглое лицо, небольшая залысина, уходящая от боков в середину, влажные губы, полный нос, умные, порой насмешливые глаза. Второй, видимо, подошел позже, но заказывать пока ничего не стал. Высокий, широкие плечи, большие глаза и острый нос, на щеках трехдневная щетина. Когда говорил, часто открывал ладонь правой руки навстречу собеседнику, при этом невольно демонстрируя отсутствие двух фаланг на мизинце. Он был чем-то взволнован. Болтали о пустяках. Один старательно, другой почти отрешенно и даже сбивчиво, явно думая совсем о другом. Первый, судя по всему понимал, что к нему пришли с конкретным разговором, но разрешать начинать его не спешил. Наконец, когда ему принесли блюдо с супом, а лишенная пятнадцать минут назад обеда официантка на дежурную благодарность, с улыбкой, выделяя отчество через паузу, сказала: «Пожалуйста, Максим Андреевич», и ушла, второй заговорил по существу.
   - У меня вопрос к тебе. Есть у тебя сто двадцать тысяч?
   - Есть, - спокойно ответил Максим.
   - Слава богу, займи, отдам через пару месяцев, максимум через три. Я тебе по телефону три дня назад и сегодня рассказывал про мерседес этот дурацкий. Стукнул я. Страховка закончилась пару недель назад. Там бандиты эти, ну я рассказывал. Все одно к одному. Отдавать надо. Двести рублей. Восемьдесят у меня только сейчас. Завтра крайний срок.
   Лицо Максима излучало сосредоточенность. Губы плотнее прижались друг к другу, чуть прищуренный его взгляд искал глаза второго. Он как будто давно ждал этой просьбы.
   - Не могу.
   - Почему?
   - Я принципиально в долг никому не даю.
   - Да причем здесь принципы? Я же тебе все объяснил. Мне задницу свою спасать надо. Ты не понял, что ли, этого?
   - Понял. Но я не занимаю деньги. Это последнее дело, унижение и для того, кто берет и для того, кто одаряет, так сказать. Он ему дал – благодетелем себя почувствовал. А тот взял и унизил себя в своих же глазах. Ты сам рассуди, человек, когда проблему решает без протянутой руки, он сильней становится и независимей.
   - То есть я к тебе, лучшему другу, со своей бедой, а ты из всего этого эксперимент хочешь поставить, характер мой укрепить? – второй не мог поверить в то, что слышит. – Ты кем себя возомнил то, богом что ли?
   - Я уже, как бы, все сказал. Я так считаю и так делать буду, -- невозмутимо ответил Максим.
   - А если б я у тебя на операцию ребенку, не дай бог, попросил?
   - Зачем выдумывать сейчас истории какие-то? Будет конкретная ситуация, придешь и поговорим.
   - Да нет, я, наверное, вряд ли когда-нибудь к тебе еще приду.
   Парень с трудом сохраняя самообладание, напряженно поднялся, развернулся и пошел к выходу. Его друг принялся за суп. Беседа скоропостижно закончилась.
   Андрей был несколько озадачен. Он собрался было тоже покинуть это место, но обратил внимание на двух мужчин в углу зала, которые громко рассмеялись. Прислушавшись и поняв, что разговор мирный и неформальный, решил сделать второй заход. Когда он поднялся со стула, то немного сдвинул его. Стул скрипнул и на несколько секунд захватил тревожный взгляд Максима Андреевича.
     Судя по убранству стола, господа находились в заведение уже приличное время. Общались они по-дружески увлеченно, ели мало и только когда закусывали. Из диалога улавливалось, что они давние приятели. Один университет, общая профессия, журналистское братство. Человек справа, с бородой и в очках, был главным редактором местной газеты. Другой, в приличном костюме, с пластикой шеи и подбородка, имел прямое отношение к известному информационному агентству, работал журналистом-аналитиком в Москве. Сегодня закончилась, как он сам сказал его «домашняя командировка» в родной город, и, сейчас, в компании бывшего одногруппника, давно, по всей видимости, признавшего заслуженный авторитет товарища, коротал начинающийся вечер. Их возраст - пятьдесят пять плюс. Интересы обширные. Но дела цеха – это святое.
   - Ты думаешь, мы с тобой хорошие журналисты? – вешая пиджак на спинку стула, спросил «москвич».
   - Ты хороший.
   - Почему?
   - Глаза людям раскрываешь на нужную ширину.
   - На что раскрываю?
   - Как на что? На жизнь. Показываешь ее в системе. Процессы скрытые. Просто о сложном.
   - Да… А где надо, о простом непонятными словами и оборотами. Чтоб полюса местами менять.
   - Сейчас время такое. Нельзя нам обо всем в лоб. И всю правду.
   - Время? Это да. До войны я профессиональнее был… А знаешь, кто сейчас лучше других? Тот, кто верит сильнее в то, что пишет и говорит. Талант без убеждений – в помойное ведро.
   - Да, что ты, Володя. Не сгущай. Мы свою работу честно стараемся делать. Я Родину люблю, и мои гуманистические идеалы пусть помолчат пока. Банально?
   - Давай выпьем.
   - Давай.
   Андрею захотелось выпить с ними. Момент был подходящий и правильный. Они чокнулись, а он из солидарности сглотнул слюну.
   - Ну, хорошо, я согласен, - продолжал Владимир. – Цели важны. Серьезная журналистика ныне в стране не живет без пропаганды. Но мы то с тобой знаем, с самим собой надо честно при этом. И я за то вам в очередной раз культурно, как могу, пропагандирую.
   - Спасибо, что культурно. Будем стараться. А ты кого бы сейчас выделить бы мог из коллег, так сказать?
   - Нет. По-другому. Давай рейтинг составим современного российского журналиста от простейшего до царя зверей. У? Пять типов. Давай начинай. Первый тип.
   - Ничего у тебя темы пляшут. Странно это, - редактор завращал зрачками. – Ну, допустим, рядовой сотрудник моей газеты.
   - Вот те раз. Ха-ха-ха. Откуда ты набрал то их, сотрудников? Они грамотные хоть у тебя, или машинисткам текста наговаривают? Ха-ха. Ладно. Назовем его «бабушкин друг». Двусмысленно правда. Но у нас цензуры не будет. Его материал, так как он все-таки журналист, должен убеждать человека с простыми информационными запросами, уже имеющему позицию, схожую с представленной в материале. Бабушкин и друг, потому что говорит доверительно, негромко, на ушко, как будто сидя на скамейке во дворе. Слова затертые, формулировки ты где-то слышал уже, местами на лозунги похожи, обоснований минимум, разве что ссылки на известных людей и громкие факты. Пусть так будет. Ну, теперь точно ты. Пожалуйста.
   - Хорошо. «Одухотворенный». Это не столько про аргументы, сколько про эмоции. Слушает мужик первого из классификации. «Не верю, - говорит, - одно и тоже пихаете, Абрамсы их горят, коррупция, то, се. У нас че без потерь или денег мало воруют?» И тут пламенный персонаж выходит. Может один вещать, может в диалоге, споре, интервью не берет – слишком активная позиция. Свои выкладки чем-нибудь божественно-героическим или, наоборот, инфернальным часто приправляет. Примеры яркие, жесткие, тон громкий, возбужденный. Любит про русскую душу, в смысле, про российскую, про дедов, прадедов, про детей наших, уже с автоматом в руке и в камуфляже. На одном из виражей принятие происходит. Факты важны, но не принципиальны. Волнуйся с нами, волнуйся, как мы, волнуйся …
    - Ты и сам сейчас в эмоции. Давай легче, дружище. Вспомнил конкретное лицо чье-то? Ты знаешь, человек, если думает и чувствует, не страдать не может. Есть война в стране, нет ли. Природа наша такая, что война в каждой квартире идет. С применением оружия, в рукопашную, наступательная, оборонительная, холодная, с пеной у рта, объявленная, гибридная, психологическая, информационная, черт возьми. Но предлагаю, все-же там включаться, где жизнь реальная. А сейчас теория. Продолжим? Да. Третий. Значительная часть общества сомневается, без предубеждений особых люди эти.  Доверяют себе прежде. Про количество сторон у медали не забывают. Так вот, «интеллектуал» способен и их склонять делать выбор. Знание и проработка вопроса, больше фактов, меньше домыслов, доступный язык, уважение, если хочешь, к противоположной точке зрения. Он старается не лукавить, понимает, честность и искренность - это репутация, а вранье не только разоблачаемо, но и читается опытным глазом по косвенным признакам. Он аргументированно, системно преподносит тему и, если надо, а сегодня надо, убеждает.
   - Вот именно, убеждает. Ты заметил, хотели рейтинг журналиста, а получаются виды миссионера. Принятие, вера, убеждение, склонять…
   - Так это у нас одно и тоже. Все максимально смешано. В определенной степени так сейчас во всем мире. И чистая журналистика возможна только на Луне или в поселке Медвежье ухо. Не отвлекайся, давай дальше.
   - Затрудняюсь я. Втянул меня в соревнование на оригинальность какое-то. Я уж трезвый как стекло. Давай сам.
   - Согласен. Будем закругляться. Четвертого пропустим. Пусть это будет такой третий, который находится в состоянии контролированного эмоционального возбуждения, то есть синтезирован с продвинутым вариантом второго. Получается он менее щепетильный в работе и, честно говоря, хорошо, что мы его пропускаем, потому что персонажи этого типа, которые приходят на ум, мне не приятны. Возможно это моя личная подмена общего индивидуальным. Довольно. Пятый. «Акын» или «голос души народа». Профессионал высшей категории. Культурно высокоразвит, эрудит. Его продукт – это знак качества. Плюс поэзия изложения, которое само по себе тоже самостоятельный продукт, способный отвлекать от темы повествования. Любимец прямого эфира. Про душу теперь. Живет в особняке, но беды людские знает. Увязывает свое с народным. Народное с президентским. Свое с президентским не афиширует, но трио считает сыгранным. Темы про национальное раскрывает просто, но трогательно. Русская литература в голове. Смелый. Анкета как у разведчика. Говорит убедительно, красиво, тембр приятный.
   - Ужас. Кто это?
   - Журналист. Для кого-то реально такого человека нет, для кого-то есть такой человек, может и не один. Я бы лично промолчал по персоналиям.
   - Приехали. Я же вижу, срисовано с конкретной личности. Заканчивай.
   - Знаком немного с ней. Вот и навеяло поиграть. Ну, нравится мне главный редактор Russia Today. Ей готов отчасти верить, аура у нее особая. А так нет, конечно, в нашей профессии никакой стерильности.
   - Одна из самых талантливых, это факт.
   - Да, - Владимир глубоко вздохнул, опустил глаза, отравил их печалью и проговорил, - Себя в эту иерархию впихнуть не получается. Последнее время. Знаешь почему? Не журналист я вовсе, и иерархия не моя. Не могу про войну. Сломалось внутри что-то. И я не только про гуманистические идеалы, как ты говоришь. Разочаровался я в жизни на старости лет. Все, что делаю – по инерции. Не могу смериться со всемирной подлостью. Видал, как высокопарно. Душа болит, мозгам на место встать не дает.
   Главный редактор смотрел на товарища круглыми стеклянными глазами. Нутро его имело желание говорить, но совершенно не знало, что. Он завис. Это поняли.
   - Ха-ха-ха. Ну, ты, брат, совсем не привык к климату резко континентальному, где сегодня плюс десять, а завтра пурга. Ты ж директор газеты, к любым поворотам готов быть должен, - Владимир, вяло улыбаясь самому себе, до краев наполнил рюмки. - Расслабься. Шутка.
   Они выпили. Заговорили на другую тему. Андрей медленно пошел к выходу. Ему показалось, что Владимир не шутил, просто прочувствовал некоторую неуместность и предосудительность своей откровенности.
   Подниматься желания не было. Идя по темному городу, Андрей сначала думал про войну в каждой квартире, про этих непростых людей, но постепенно вспоминался весь день, и голова все больше заполнялась мыслями о его собственном теперешнем положении. Он вдруг ощутил себя покорно плывущим по течению какой-то мутной реки:
   «В твоей жизни появилась по сути параллельная реальность, пусть и во многом отзеркаленная. И что ты со всем этим сделал или собирался сделать? Ничего. Ты просто наблюдал, рассматривал, трогал, слушал то, что наблюдалось и слушалось, не прекращая при этом влачить свое бесцветное бесполезное одинокое существование. У тебя уже несколько дней есть сфера. И это не новый сарай во дворе загородного дома. Это иной мир. Возможно, это единственный шанс что-то понять, сделать, изменить. Шанс отыскать в себе других людей. Но у тебя нет никакого плана. Да, похоже, время перегруппироваться. Что можешь ты сделать в сфере, взять от нее, найти в ней? Здесь можно безнаказанно убить подходящим предметом или тайно спасти, достать денег, а потом отдать их голодному и больному или оставить себе, можно висеть незримо над этим городом, править его жизнь или плевать сверху, лишь наблюдая. Только в чем же смысл всего этого сейчас, если почти тоже самое ты мог делать всю свою жизнь, и делал отчасти, в реальном мире? В доступности результата и вседозволенности? Люди одни и те же, и там, и там. Чужие люди. Нет у меня для них ни хорошего, ни плохого… Про руку забыл совсем. Черт возьми. Что с ней? Уверен, в больницу бесполезно идти. Это что-то отсюда вползает. Потемнела и ядом травит. А может отстанет? Посмотрим. В любом случае здесь ответы. Светились же люди. Спрятано в ней что-то. Искать буду. Вот и все».
               
                III

   Тридцать первое декабря. Снег. Красивый. Искристый от морозца. Полупрозрачный. Свежий. А в комнате душно. Пыль. Запах спертый. Андрей открыл окно и жадно втянул снежный воздух в легкие. Внутри обожгло. Еще вдох. Еще больней. Падая на пол, снег не таял в воду, а полежав пропадал. С силой захлопнул окно. Тут же внутри левой плечевой кости почувствовал неприятный и резкий укол, словно от слабого электрического разряда. Рука со вчерашнего вечера весела плетью и время от времени пронзалась болью. Вместе с ней полностью онемела и левая стопа. Полупрозрачные снежинки поблескивали, врезались в зрачок и как мизерные сюрикэны улетали вниз. Веки плотно сомкнулись и появились другие снежинки – мягкие.
   Повсюду темно-серое небо и синий с белым снег. Глубокие дневные сумерки. Дышится легко-легко. А внизу… Андрей сначала не осознал, потом не поверил, а дальше почти обезумел от радости. Узнаваемый мелкий, рядами и кучками свет, вспышки вперемешку, красные, зеленые, призрачно белые. Там, на улицах города, в снежной пыли, появились опять эти теплые, живые и настоящие люди. Все сразу. Андрей быстро спустился к ним. Да, они действительно светились, как три дня назад. Ему хотелось обнять их всех, подышать их мерцанием, отдать им все, чего захотят. Несколько минут он всматривался в их горящие кольца, переходя от одного у другому, летал над ними и кричал, как сумасшедший, хвалу ожившим огням, звал их не выключаться. Раздав так часть своей энергии, Андрей успокоился и остановился. Все, что он видел и хотел видеть в данный момент – это мигающий свет в парящем снеге. У него возникло непререкаемое убеждение, что именно снег делает заметным человеческое сияние. Такая идея не подтверждалась полностью логически, лишь косвенно. То, что происходило одно, когда происходило другое, могло быть просто совпадением. Но снег сам по себе всегда был для него чем-то сказочным, чистым или очищающим, а сейчас в такой комбинации становился просто источником чуда и делал ненужными пустые рассуждения. Так или иначе, люди светились, и Андрей чувствовал, что нужно быть с ними. Для начала слушать и наблюдать. Он стал приглядываться к конкретным собеседникам, ища что-нибудь интересное, но выделить никого не смог. Решил пролететь вперед метров на двести, где было больше народа. Тут сзади раздалась громкая матерная реплика и на нее последовал ответ в том же духе. Через секунду его обогнали два красноголовых молодых человека, продолжавшие свой специфический диалог. Внешний вид, наглые лица парней, содержание их беседы как бы напомнили ему, что выбирать надо зеленых или, возможно, белых. Андрей поднялся вверх.
   Он летел вдоль жилого дома на уровне третьего-четвертого этажа. Неожиданно от его головы отскочил небольшой легкий предмет в сопровождении шлейфа искр. Организм, не спрашиваясь, сам по себе, изменил маршрут и сразу нашел руку, швырнувшую в него сигаретой. На балконе восьмого этажа стояли два дородных мужика. Один еще курил, другой уже закончил. Они говорили слова, ухмылялись, сплевывали. Андрей в удивлении застыл перед ними. Окаймлявшие их черепа вспышки цвета крови были чрезвычайно яркими. Таких он раньше не видел. Разговор звучал странно.
   - Надо помыть ее, да со скатерти кусок бросить, - сказал коротко стриженный бугай, с наколкой перстня на безымянном пальце.
   - Может и вмажем ее еще? – шевеля развитыми желваками, процедил его сосед.
   - Че за ирония? Я тебе за бардак, нарисованный в твоей хате. Ночь еще впереди, - бугай хмыкныл, - новогодняя.
   - Ладно. Разберемся. Пошли накатим.
   - Пошли. Сегодня пользуем, завтра заворачиваем, про то и толкую.
   Хоть Андрей и не понял почти ничего, но недоброе почуял сразу, как увидел эту пару. Когда стали заходить в квартиру, он спонтанно прилепился к ним. Двигались эти двое размеренно, не спеша и он успел проскользнуть внутрь до того, как закрылась балконная дверь. Осмотрелся. Большая гостиная. Приличный ремонт, обстановка. Пока хозяева находились за столом, Андрей продвигался дальше. Прямо из гостиной - комната. Открытый проем. В ней большая кровать, искусственный камин, телевизор на стене, никого. Вышел. Налево темный коридор. Санузел. Осторожно дальше. В конце коридора матово коричневая дверь. Открывается. В комнате мрак. Андрей зашел и не имея возможности что-либо увидеть, двинулся в сторону, где должно было быть окно. Добрался. Шторы глухо захлопнуты. Он медленно открыл их. Тусклый свет упал на раздвинутый черный диван из ткани с черной же накидкой. Девушка. Почти девочка. Лет пятнадцать. Худенькая, стройная. Повернула голову к окну. В покрасневших глазах ужас и боль. Рот заклеен скотчем, который несколько раз неровно обматывал затылок и шею. «Когда снимется, на нем останутся пряди спутанных волос», - подумал Андрей, приближаясь. Руки девушки были связаны над головой бежевым поясом от женского пальто и притянуты к металлической трубке, встроенной в спинку дивана. Сползти каким-то образом на пол она не могла. В дальнем от окна углу валялась, судя по всему, ее одежда. Ближе к дивану - одна большая синяя пуговица и разорванные колготки. Голый, измученный подросток лежал на спине, опустив на сторону и подтянув к себе колени. Ссадины, синяки, на бедрах засохшая кровь. В подмышке небольшой свежий ожог с остатками пепла в ранке. Девушка не шевелилась, веки ее сомкнулись. Неожиданно вздрогнула, открыла глаза. Лицо сразу сморщилось и обильно потекли слезы. Послышались голоса.
   Голоса приближались. Андрей растерялся. Двое вошли.
   - Я же объяснял тебе, как себя вести надо, - нараспев начал «стриженный», - хватит ныть. Или еще поучить тебя? Сейчас мыться пойдем. Посмотри на себя. Вокруг кавалеры, а ты не прибрана.
   - Скотч надо снять, - подхватил тип с желваками. - Слышь, красавица, успокоиться надо и помолчать, как прошлый раз.
   Не переставая плакать, подросток сжался в комок.
   - Я тебе, ****ь тупорылая, череп счас раскрошу!
   Вмиг озверевший бугай встал коленом на диван, взял одной ладонью подбородок рыдающей девушки, другой стал коротко бить ее по щеке и по виску, брызжа при этом слюной и бранью. Андрей, придя в себя, быстро полетел обратно в гостиную. Стараясь не сильно шуметь, он нашел кухонный нож, потом еще один и вернулся. Бугай молчал теперь. Та рука, что била девчонку по лицу, теперь тянулась к ее ногам. Андрей, ничего не соображая, подскочил ко второму насильнику, стоящему к нему спиной, резко схватил его за волосы, потянул на себя и, что было сил, резанул по горлу. Сразу, как бы перелезая через падающее еще тело, этим же ножом полоснул по поворачивающемуся к нему потному лицу. Бугай глухо зарычал, махнул руками и скатился на пол. Понимая только свою цель, Андрей попытался бить ножом в поднявшееся на четвереньки тело. После повторного удара, его отпихнули, тело с гуляющей рукояткой в спине стало вставать. Воздух шипел красными искрами. Андрей отполз назад, нащупал на полу другой нож, который отбросил в начале нападения, чтобы освободить левую кисть. Здоровяк с окровавленным лицом, мало что соображая, попер вперед. Теперь невидимка решил бить наверняка. Остановился на печени. Не зная, как точно это делать, все же выбрал момент и снизу-вверх нанес удар в область предполагаемого ее нахождения. Дернул нож куда-то вбок и вытащил, намереваясь продолжать. Мужик захрипел. Он уже не говорил слов, но продолжал гореть красным. Постепенно он обмяк, повалился вперед. Его рот захлюпал кровью. Через пятнадцать минут раненый затих. Его товарищ тоже был мертв. Все было кончено.
                ***
   Андрей шел по улице опустошенный, не обращая внимание на окружающее. Мозг будоражило пережитое безумие. Перед глазами выскакивало то окровавленное лицо «стриженного», то сумасшедшие глаза девочки. Когда развязал ее, вывел из той комнаты, осторожно убрал скотч, дал одежду, она все плакала. И долго ничего не могла сказать. Он убрал, почистил, что мог и собрался уходить, а она все искала глазами чего-то, но никак не находила. Когда он открыл входную дверь и был уже в проеме, то услышал слабое «спасибо тебе». Он подумал тогда: «Как она засветилась, может желтым – осознание спасения и глубочайшее злое страдание одновременно, зеленый накладывается на красный?» Вернулся, взял ее за руку, вывел на площадку, позвонил соседям, дождался, когда выйдут и ушел.
    Думая о произошедшем, он на рефлекторном уровне поднялся в воздух, чтобы избежать затираний от идущих навстречу, и продолжил бесцельное движение. При этом, все что находилось внизу сканировалось на автомате. Один перекресток, другой. Он видит на дороге лежащего ребенка, а вокруг несколько суетящихся граждан. Также рефлекторно спустился. Мальчик лет пяти, рука на стопе, женщина с телефоном у уха нервно говорит. Кто-то ушел. Мужчина склонился над ребенком, пожилая дама стоит рядом и регулярно открывает рот. Было понятно, что мальчик получил травму, возможно поскользнулся – рядом кусок тротуара во льду. Светились все не одноцветно, кроме пожилой дамы. Она была откровенно белой. Андрей приблизился к ней. Говорила дама по теме: про снег и лед на дороге, про невнимательность матери, про неотложку, про ногу. Задавала вопросы. И мальчика спросила, не больно ли ему. Но ответов не ждала. Не переспрашивала. Изрекала свои простые мысли размеренно, с одной скоростью, как будто произносила заранее готовую речь. Двигалась тоже единым темпом. Возникало впечатление, что высказывания ее рождаются искусственно, без душевных усилий, без эмоций, даже не из любопытства. Андрей удивлялся и думал: «Получается, если внутри пусто, то и снаружи не закрашено. Белый – это когда чувства не выражены, когда все равно. Равнодушный к людям цвет».
   Подъехало такси. Мальчика аккуратно посадили на заднее сидение, впереди села его мать. Уехали. И женщина в возрасте ушла. Погруженный в свои мысли, Андрей как бы опомнился и последовал за такси. Без цели. По наваждению. В травматологическом пункте уселся на пол рядом с теми, кого сам не зная зачем, преследовал. Мальчик хныкал. Мать временами успокаивала его словами, загораясь зеленым, но чаще просто гладила по голове и рукам. Внешне обычная женщина чем-то притягивала тайного наблюдателя. Правильные черты лица. Белые зубы. Под нижним веком небольшая родинка. Ничего выдающегося. Черные печальные глаза. Оснований для веселья, конечно, у нее не было. Ребенок, возможно, сломал ногу. Через пять часов наступит Новый год, а она в травмпункте. Но что-то в этих глазах было еще кроме досады, огорчения, тревоги за сына. Андрею показалось, что она смотрит на него, пристально и глубоко. И он почувствовал в ней неизвестное огромное страдание. Ее лицо не морщилось, было расслаблено и спокойно, но где-то в радужках, в зрачках пряталась большая настоящая боль. При этом глаза ее излучали тепло, которое можно было ощутить чуть ли не физически. Это странное сочетание разумом воспринималось критически, а визуально гармонично. Ее о чем-то спросили, она мягко ответила. И голос был теплый. Андрей понял для себя, что так взволновало его в этом человеке. Ее было плохо, но в ней совсем не было безразличия.
   Рентген показал трещину лодыжки. Наложили гипс. Женщина опять вызвала такси, и они стали продвигаться по коридору к выходу. Андрей не мог оставить их. Он не раздумывал, плохо это или хорошо, так нагло лезть в чье-то личное пространство, просто имел знание, что будет рядом с ними. Зачем, где и сколько времени – этих вопросов не существовало. Пока шли по коридору, он, увлекшись, пару раз вслух обращался к совершающим впереди неверные с его точки зрения маневры, участникам маломобильного движения. В результате своего возмутительного бестактного поведения он оказался у них в квартире.
   Жили вдвоем. Теперь. В комнате на полке стояла фотография мужчины в кителе с майорскими пагонами. Слева значки, справа ордена и черная лента наискось. В соседней же комнате за детской кроватью с ящиками в углу на тумбочке торчала красным бантом в потолок небольшая пушистая елка с шарами. Смерть. Рождество. В девять вечера женщина и ребенок, перекусив, улеглись на диван в зале. По телевизору негромко звучал диснеевский мультфильм. Обезболивающее подействовало, мальчик уткнулся матери в бок, положил руку ей на живот и притих. Едва касаясь волос, она гладила его по голове и шептала: «Спи, Тема, спи, милый. Ножка пройдет, ты поправишься. Мы пойдем в парк с тобой и слепим снежную бабу. И много куда еще пойдем, много увидим и сделаем. А потом ты вырастешь, станешь сильным и добрым. Как папа. Никаких войн тогда уже не будет. Ты и я рядом. А еще у тебя будет жена. А потом дети. И будете вы счастливые-пресчастливые, веселые-превеселые, любимые-прелюбимые…» Пока она шептала, все время светилась ярко-зеленым цветом, похожим на молодую листву. Последние свои слова, которые уже было не разобрать, женщина говорила с закрытыми глазами. Сделалось тихо-тихо.
   Андрею наконец-то стало неловко за свое вторжение. Сначала он хотел уйти. Потом подумал про оставленную незапертой дверь и стал медлить. Ему очень хотелось что-нибудь сделать для этих людей. Но что именно, он сообразить не мог. Сейчас они отдыхали от своих бед и боли, им было хорошо, и они были вместе. «Время что-нибудь подскажет», - думал он. Женщина проснулась через пару часов. Осторожно поднялась. Накрыла сына покрывалом. Подошла к окну и стала смотреть на снег. Он встал рядом и тихо произнес: «Все, правда, будет хорошо». Она вздрогнула.
   - Кто это?
   - Вы что, слышите меня?
   - Да. Кто вы и где вы? Я все еще сплю?
   - Вы не спите. Хотя я и сам о чем-то таком подумал. Не пугайтесь. Я не причиню вам зла.
   - Это бред. Две недели – один бред, - проговорила она спокойно, почти отрешенно, медленно озираясь вокруг, - Вы что бог или дух какой-то? Что вам нужно от нас?
   - Я человек. Из параллельного мира, если можно так выразиться. Не видите вы меня именно поэтому. Вы и слышать то меня не должны были. От вас мне ничего не нужно. Я совершенно случайно оказался там, где упал ваш сын. Потом стал сопровождать, потом не смог оставить вас. В травмпункте я увидел в глазах ваших большое горе, и в них не было ни капли зла. Я пытался зацепиться за них, в них не было отрицания. Не хотел пугать, ей богу. Меня здесь никто не видит, не слышит, не чувствует, не может потрогать. Не ожидал я, что другое возможно. То, что я здесь сейчас, у вас в квартире, это недопустимо. Я исчезну.
   - И как мне теперь тут жить, зная, что в любой момент вы можете находится рядом?
   - Я клянусь вам, что никогда не произойдет этого больше. Я виноват, что проник в квартиру, испугал вас. Но, я знаю, как исправить это. И я скажу вам. Позвольте только одну просьбу. Спасибо. Разрешите мне что-нибудь сделать для вас, для вас или вашего сына. Не отказывайте сразу. Какая-нибудь помощь, да понадобится. Тем более, возможности мои здесь шире обычных.
   - Мне кажется, вы говорите искренне. Но вы сами произнесли, что вы человек. Бога мы не видим и не осязаем, но мы просим его, потому что уверены, что знаем его самого и его бескорыстие с рождения.
   - Вы правы. В нашем случае нельзя даже сказать, «я вас в первый раз вижу». Но я хочу, как уже говорил, по возможности исправить ситуацию, а для этого открыться вам. Это будет хоть каким-то извинением за вторжение и, надеюсь, уменьшит ваши опасения по поводу моего поведения в будущем. Могу я продолжить?
   - Да, я выслушаю вас. Последние дни я ни с кем не могу общаться, хотя никого ни в чем не обвиняю. И вот сейчас непонятно откуда, непонятно кто говорит со мной и, как не странно, я на мгновения вспоминаю себя. Хотя нужно ли это? Не о том я. Продолжайте, пожалуйста.
   - Так вот. Я обычный житель этого города. У меня есть адрес, фамилия, телефон, паспорт. Теоретически, мы с вами могли бы столкнуться на улице и ничего бы во мне вас не удивило. Я не знаю почему, по чьей воле я могу находится в нашем городе и по-другому. Вот так как сейчас. Вернуться не долго. В любое время вы можете убедиться в моем обычном существовании, получить мои данные и располагать этим, как сочтете нужным. Для вас преступник известен заранее. Кроме того, докладываю, что сквозь стены и двери проходить не умею, поэтому тайное попадание в вашу квартиру и для меня проблематично. С оговорками, конечно.
   - Спасибо за признание. Звучит это странно, но такое откровение с вашей стороны я не могу не принять. Вы сказали раньше, что вас для людей нет в этой реальности, так почему же я слышу?
   - Точно не знаю. Но думаю, это связано с похожими, близкими эмоциями. Вы уловили мой голос, когда мысленно и эмоционально я был погружен в вашу с ребенком жизнь, и наши переживания были почти одинаковыми. А еще я думаю, это возможно, когда идет снег, как сейчас, и все, разговаривая, светятся своим цветом. А он зависит от настроения, от чувства. Если бы светился и я, то не только цвет, но и его оттенки должны были бы соответствовать вашим, чтобы общаться.
   - Про снег и свечение трудно прокомментировать, но идея ваша понятна. Что это за цвета такие? Я поняла, у нас с Артемом они тоже есть.
   - Вы излучаетесь преимущественно зеленым, это цвет добра. Еще есть красный, он про разное зло. И белый посередине, вроде нейтральный. Когда человеку все равно до другого, появляется белый.
   - Значит, по вашей теории, вы сейчас тоже зеленый?
   - Мне, к сожалению, даже нечем светиться. Но, вы знаете, когда вы спали, я сидел между диваном и окном, вот здесь. Ой, простите, забыл. Так вот, я закрыл глаза и почти сразу увидел вас с сыном. Вы спокойно шли по широкой чистой улице. Немного улыбались. Мягко светило летнее солнце и было тепло. Градусов двадцать пять. На вас было легкое платье в горошек, на Артеме белая рубашка с коротким рукавом и шорты. Вы держались за руки. Потом появились другие люди. Они шли навстречу, тоже спокойно и не спеша. Кто- то говорил. Те, кто проходили мимо вас, не исчезали со временем, просто оказывались позади. И в их глазах совсем не было безразличия… Эта улица и эти люди… Ну, в общем, я их уже видел. Не этих конкретно людей и эту улицу, а таких же как они по содержанию. Только обычно их нужно было искать, а сегодня вы с ними сами меня нашли. Наверное, в этом месте человек, кроме зеленого, мог бы светиться и красным, но точно не белым. Это просто мое видение, но наяву ваши глаза такие же как там. И поэтому вы слышите то, что я говорю. Спасибо вам.
   - Похоже в вашей жизни сейчас тоже непростой период. Пожалуй, я попрошу вас о помощи. Только не сегодня.
   Зашевелился Артем. Они замолчали. Мальчик отвернул покрывало, повернулся на спину и засопел. Андрей шепотом сказал, что должен идти и попросил записать свою фамилию и адрес. Она отказалась. Узнали имена друг друга. Телефон в конце концов женщина записала. Андрей вышел в подъезд и попрощался.

                IV

   Ему приснился взрыв. Сфера с грохотом разлетелась. Яркий свет наполнил его родной город. Он стоял на площади с задранной головой. Люди вокруг тоже смотрели вверх. Видимо взорвалась какая-то общая сфера и новый свет увидели все. Его самого люди тоже видели, к нему подходили, спрашивали, где он был все это время, а он отвечал, что болел. Потом все стали обниматься, как будто закончилась война, и даже плакать от счастья. Он опустился на колени и тоже заплакал.
   Зазвонил телефон. Находился он на тумбочке у противоположной стены – рукой не достать. Нужно было вставать. Сначала правая нога, затем левая. Страшная боль. На мгновение ногу словно проткнули вдоль кости огромной иглой. Упал. Телефон замолчал. Теперь надо было отлежаться.
   Андрей вышел из сферы в три часа ночи. До этого долго слонялся среди празднующих граждан без цели. Теперь, когда его услышали, очень хотелось просто находиться с людьми. Только дома, взяв в руки телефон, осознал свое легкомыслие. Тридцать первого декабря две тысячи двадцать третьего года он ни с кем из родных не поговорил. Пропущенные звонки. Мать. Дочь. Было поздно и он решил их не беспокоить. Бухнулся спать, даже не выключив свет.
   Одиннадцать утра. Андрей лежал на полу своей квадратной комнаты. В комнате горела лампочка. Шторы закрыты. На тумбочке телефон. «Вот такое у меня новогоднее похмелье, - думал Андрей, в надежде тихонько щупая правой рукой бесчувственную ногу. - Надо как-то добираться до мобильника и звонить им». Полчаса собирался с силами. Аккуратно, завалившись на правый бок, стал подниматься. В итоге, получилось встать на правую ногу, критически не побеспокоив левые конечности. Доскакал до шкафчика. Телефон разряжен. С трудом поставил его на зарядку. Вернулся к дивану. Лег. Минут десять запланировал подождать. Громко тикают бесшумные часы с бесшумной секундной стрелкой.
   Вдруг в дверь позвонили. Еще и еще. Только опустил на пол правую ногу, услышал ключ в замочной скважине. Открылась дверь. Голоса. Мать и дочь. Он задумался, как объяснить свое состояние, чтобы они не сильно переживали. Зашли. Сначала молодая, за ней старая. Смотрят. «Привет», - сказал Андрей.
   -  Я так и знала, что что-то случилось. Бабушка, что делать то?
   - Не переживай, Женя, все хорошо будет.
   У Андрея вместе с конечностями онемел язык. Как было сказать то, что не понимаешь, как сказать. Вокруг голов его самых родных людей появлялись и пропадали зеленые ореолы. Сбросив оцепенение от неожиданности, он стал звать их, кричать им. Они не слышали его. Дочь подошла к тумбе, осмотрела заряжающийся телефон. Распахнула шторы.
   - Телефон, бабушка, недавно на зарядку поставили. Может он вышел куда?
   - Давай подождем тогда.
   - Давай. Выключи свет. День на дворе.
   Когда мать щелкнула выключателем, вокруг воцарился мрак. Андрей перестал вслушиваться в голоса, замечал лишь зеленые вспышки. Он повернулся к окну. В темноте проема видны были огромные снежинки, которые летели прямо в комнату. Какие-то из них били в стекло, остальные по игре ветра улетали стаями в разные стороны. Женщины вышли. Андрей поднялся, допрыгал до окна, открыл створку. Его окатило снегом и холодным воздухом. Показалось, что боль из ноги полезла выше, желая разделить собой все тело. Он опустился на колено, потом на бок. Немного прополз. Лег на спину в середине квадратной комнаты. Зажмурился. Снежинки засыпали ему лицо, а до того, как растаять, успевали услышать тихие несвязные слова.