Комментарии к песням БГ -3, 4 95г

Изо: очкарик оглянулся на фигуру без рук и головы


6дек. 95г.

                3-й комментарий к БГ /«Навигатор»/

Ох! Грустно-то как! Это же чуть ли не катафалк едет. Катафалк с приятным нежно-грустным звоном. Как умный человек, он видит смерть, как честный человек, не может назвать смерть жизнью, а как добрый человек, он вздыхает о счастье и рае. Вывод, конечно, немного странный: «и в смерти есть своя приятность», но в нем и смирением пахнет, а я перед «неизреченной красотой кроткого и молчаливого/!/ духа» просто благоговею. «Научился быть смирным». /Во времена «минус 30» был гораздо злее! /это, кажется, вообще был провал – от неожиданности попал в какую-то яму. С тех пор «разбитое лицо»./ Хотя смирение и смирность несколько разные вещи! /Вспомнил Есенина, например /«лошадь у столба»/. Да тут многих можно вспомнить, у многих хороших людей, бунтарей, одна и та же история, «семь веков» как одна душа горят./

…Да, голубой огонек души – доброй души – почему-то очутился в черной машине… - а ведь, наверное, действительно в черной машине ездит. Чем больше себя ублажаешь при помощи магазинов /в том числе и автомобильных/, тем грустнее; тем яснее, что грустно. Словно бы саму смерть себе покупаешь, тюрьму покупаешь. …Купил и тихо-тихо едет, понемногу растворяясь в ночи. «Как тихо в нашем лесу, даже странно…» Приехав на эстраду, поет скороговоркой, с едва заметной обидой: «попадись мне кто всё так придумал, я бы сам его здесь придушил», понимая, наверное, что душить надо себя и что, собственно, уже придушил – и что черную машину не задушишь – и что, конечно, Бог не так придумывал. …Стоило цивилизации покрыть  машину смерти лаком, как от покупателей не стало отбоя. «Талантливым в первую очередь!»

Очень маленькая и очень черная эстрада и кто-то в черном и в цилиндре вечном говорит ему: «Ну спой, покажи нам свой голубой огонек» – а как там петь, и дышать-то нечем. «Да я что – в стену, себе в ухо петь буду?! С вами нос к носу?!»

Конечно, как существо телесное, животное и как существо духовное, богоподобное можешь быть по-глупому собой довольным и можешь по-умному собой гордиться, но душа-то несчастлива, ее не обманешь ни теорией, ни фактом /вообще, странные у него «обманы»: поет о столь грустном, а уверяет, что кум и пню, и королю /пение главнее!//.

…Вот и получается, что приятно заниматься духовным – умным – и приятно побыть в компании – свойским – но вот наедине с собой довольно тяжело! /Я ведь по себе всё это знаю./

…Я тоже думаю про смерть, про небоскребы, которые она настроила, кончая так: «нас всех зароют, мы никому не нужны – и это такой стимул к подвизанию и свободе!»

…Более русского человека, чем он, не встретишь, хотя и во всех них, рокерах-бардах /Шевчука вспомнил/ такая силища природная, языческая, варварская! …Стоит ли удивляться, что им близок тот же буддизм. Посылка «Бог един» действительно высока /у косных людей она трансформируется в «Бог один», у разбросанных сохраняются и местные боги/ - но Христос требует креста; говорит, что единство неуловимо, невоплотимо для человека без креста, «сораспятия». Иначе вы всего лишь одни из многих машинистов на «локомотиве истории» на одном из перегонов из одного времени в другое – в «новое средневековье», т.е. в новое варварство едем /на манер того, которое приехало после Рима/. …«Прижги-ка мне хвост угольком, Виктор Цой, я быстрее полечу!» …Переменой ощущений не компенсировать отсутствие зрения. Такие сильные и такие слепые! /полуслепые, «видят людей как деревья». Т.е. то несут крест, а то их везет машина. …И теория – машина, и профессионализм – машина… Вообще, у человека страшный выбор: то ли убиваться, то ли позволить смерти помочь нам перекантоваться /«выпей, друг, для забытья языческого. Или вот женщина – тоже хорошая пьянка»//.

…Так что, «только вниз», но с кем босиком? /впрочем, и буддист, и хиппи тоже может быть христианином – ведь формальные «голосования» ничего не значат. Христианин ли человек – это всегда тайна. Религии, возможно, просто не знают, какие они синедрионы. И одновременно надо идти и вниз, к смирению и вверх, к благодати – а у него в одной песне вниз, в другой – вверх /только иногда, как в слове «дорогую» соединение – и одно оно выше и пиликания кузнечика Моцарта и страстей господина Бетховена и всех, им подобных! /Про «вернусь» хорошо спето и Галичем, и Высоцким – это, конечно, не случайно: «нет, я не пропаду, не умру, буду утешен, обрету счастье»// - нет завязи, унылая смирность и пустотелый экстаз. …Что за «последним поворотом» - пустое ли варварство или же христианское странничество? То и другое? Это всё равно, что вино водой разбавлять.

…В общем, как у всех поэтов, как у всех людей душевных, с чувствами и верой у него всё в порядке, а вот с разумом – тоска. И оттого в чувствах такая боль, что лучше бы и их не было! Трудно раздвоенному устоять на земле, а однокрылому в небе. Теория подменила разум. Разум надо очень горячо любить – со всей силой чувств /которые сначала, конечно, должны быть в наличии/ - тогда только он начнет выдавать что-то путное. И любить его, холодный, мертвый, очень трудно. «Где уж мне его воскресить. Постыл столб, да за что держаться, если не за него?»

…И от этой полуслепоты как разрозненны все хорошие, не с проданной душой люди: так похожи друг на друга, а, наверное, даже не знают, что существуют не в единственном числе /ну БГ-то все знают, он всё равно, что колокол /вот и мог бы послужить объединению всех// /вот, например, у А. Гальцева даже есть практически точно такая же фраза, как и «окно на твою сторону»: «иду к тебе, в твою сторону». …Впрочем, не только полуслепы, но и душа всё же полузапродана; обязательства, контракты /чтоб расписаться, закорючку свою поставить, поклясться, на это зрения  хватает/…

Борь, ты – бедный бурлак при барже культуры-религии. Тебе баржа поставит большой-большой памятник /типа «Рабочий и колхозница»/. …А на памятнике надпись: «душа, всё в себя вместившая» – а в душе каждого /ведь все хитры, умны/ вторая половина фразы: «но ничего не понявшая» …Странно о камне говорить «душа»…

Странно получается: баржа есть, а человека нет, творчество есть, а творца нет /«он то ли рождается, то ли умирает, не трожьте его»/.

…«И последний в Царствии Божием первый пророк и навигатор для язычников», но, конечно, и самому ему, как младенцу, пастыри нужны – и главный пастырь, Разум – как вторая половина креста, как второе крыло самолета.

…Нет, он не младенец – «мотылек» /слово-пароль – только на днях у троих поэтов его встретил!/ позади – он побольше, юноша…

…Такой хороший человек, он даже тогда, когда ему плохо, хочет делать людям приятное, поет приятные песни.

…Т.е. добры только настолько, чтобы мечтать о рае – рай видят, а как быть добрыми – нет. Добры только во время мечтаний и пений /а также по случаю; а также в «законопослушности», в следовании всем традициям и «неписаным законам» мира/. …Буддизм – это и весьма посредственная этика и весьма посредственное художество, по сути, полный нуль, но зато при умножении на нуль снимаются все проблемы. …«Я счастлив, счастлив»  - вместо стараний по разрешению проблем, старания по самовнушению. И удается; только это полный эгоизм и полная иллюзия. Играют в детские игры, прикидываются дурачками – что ж, «таможня» даст добро любому твоему выбору.


 2 окт. 96г.

   «Трезвый комментарий к БГ /он так обаятелен/

                Иван-чай

«Пока всё цветет, всё тепло, пока есть классные холсты и классные краски и есть ты, моя любимая, мне не нужны никакие книги – будем бездумны как ветер, будем радоваться, будем считать себя совершенными".


                Аделаида

«Так приятно заниматься любовью, когда на улице непогода, а дома тепло и тихо. А на улице меня ждут северно-суровые друзья-революционеры, с которыми я несу пламя великой весны комфорта и любви, и серебряная звезда моего искусства, Аделаида, твой двойник. Что еще надо, любовь и революция – и никаких печалей и никаких обид».

Сильно развитый член, душа, а ум его сдох – непотребная ситуация. Заменил «член» «любовью», а оставшиеся издержки списал на молодость и революционную ситуацию. …Рыба съела гору и обрела голос, стала соловьем. …Все его песни, по сути, это инструкции по душевному употреблению члена. Продает если не радость и счастье – хотя о них речь постоянно – то хотя бы безмятежное довольство.

…Любовь, хоть физическая, хоть душевная, хоть духовная – это вообще вещь интимная и невыразимая. Тут недолго впасть в фарисейство, недолго выставить свою кровать на всеобщее обозрение на манер «битлов» – одно название, один разговор, одно пение о душе и останется.

…Это уже «короткий разговор»! Все старые разговоры стали совсем короткими. Это сквозь туман всякая дорога далека и извилиста.

…Надоел ты мне, БГ. Ты еще сам себе не надоел?…

Но и я банкрот. Он банкрот с банкнотами, а я – без. Говорит, что гоняет туда-сюда, как счастливый ветер, но мне всё-таки лучше. И нам, «достоевским», быть банкротами не стыдно – потому что не неприлично. Пишу длинно? – Голядкин зарапортовался; напутал? – Голядкин заврался. «Это ничего, это ничего, мы поднимемся, отряхнемся и дальше побежим, дальше. Я был банкрот, потому что считал тебя за банкноту, Боря. Обманул ты меня. Ну ничего, ничего…» «…Любопытный боцман есть на их разбойничьем судне. Даже похож на человека, но лукав и эгоист, да еще и с твердой теорией…»

                2.

Буддистские «рождения» избавляют от всякой ответственности. Полная инерция. «Думаю только о том, что думается, делаю только то, что хочется». Вот такие мудрецы, всерьез прикидывающиеся дурачками. «Потребляй, ведь все плоды растут исправно; можно сидеть как будда, сложа руки – машины и люди, которым в этом рождении выпала прискорбная участь рабочих машин, всё сделают». Вот такая смерть, прикидывающаяся рождением. «Самая великая иллюзия всех времен и народов!» То-то на Востоке деспотии 40 столетий  мертво стоят. Да, буддизм – это для благородных холеных белоручек; ведь стоит начать что-то делать, как надо уже расстаться с равнодушной бесстрастностью. А они до такого прогресса дошли со своими конвейерами, где все движения разложены по полочкам, а всё тяжелое вообще упразднено, все надели белые перчатки, что можно-таки работать бесстрастно, автоматически, как машина. Да, утонула у нашего боцмана душа и поверхность океана стала гладкой-гладкой, мирной-мирной. Он теперь как «Летучий Голландец», вот только движется-то, как ни странно, только во время бурь и с ужасно тоскливыми песнями.

…А знаем мы вот что: что закон справедливости требует, чтобы в «следующем рождении» мы начинали с той точки /в смысле ума, доброты и прочих достоинств/, на какой остановились в предыдущем; что закон истины требует, чтобы на земле /и на небе, где, говорят, тоже отнюдь не всё в порядке/ побеждало хорошее, а не дурное. Побеждало и победило. С этой победой начинается вечность; т.е. новая вечность, вечность не борьбы, а мира. Итак, вечная жизнь у всех нас в кармане…

Если мы передадим Духу и детям большее и лучшее, чем получили при своем рождении, то это и будет прогрессом.


                Комментарий к БГ

                Гарсон №2

Обслужила жизнь, теперь обслуживает смерть-официант. Ничего, очень даже вкусная, приятная еда.

И сам-то пожух, а друзья вовсе в мумий за стеклом превратились. Аквариум осенью!

Интеллектуальные изыски про «сон» на правах вульгарной «людской молвы».

«Виски со льдом» – синтез горячего с холодным /творчество там, где синтез/.

«Напиток стал сон. Сон сдали в музей. Музей – это сон…»

Грехи-то все пятиминутные…

В музеях почему-то утварь, а не творчество… Дым ведь не сдашь в музей.

«Напиток стал дым» – иносказание поэта о выпитой бутылке.

Повод к творчеству часто бывает небольшой – не больше пачки сигарет – а, глядишь, увлекся и весь мир обошел.

Пожухла листва надежд и страхов.

Сон – это как раз, когда жизнь жива, а мысль мертва, одни видения, образы.

«Разум горел же, почему же теперь плоды его, мысли, кажутся мертвыми?» Но и с жизнью также: «ведь жил же, почему же теперь всё кажется сном?» Живо одно горение, одно настоящее время. Просто не силен огонь, чтоб не брезжить в прошлом и будущем.

Писать вновь и вновь, уточняя смыслы, пока не запомнишь и не прояснишь их до фазы белого дня. …Так что и мысль о «мертвой мысли» тоже то ли жива, то ли мертва, а скорее всего брезжит едва.

«На кладбище тишь, куда ни посмотришь – хоть на иконы и ладан, хоть на битлов и гашиш».

Молитва о молитве. …Молитва уже состоялась – так стремительна душа. «Постой, помолись» – но уже пожухла молитвы листва, цветы и трава – и снова гробы и охаешь вместо «аминь».

Счастливый характер – способен цвести и на кладбище. Потому что видит всё в розовом свете. …От буддистского «мне всё равно» неуязвимо светел и на кладбище, но где-то это не может не оборачиваться равнодушием и застоем. «Лишь бы мне было светлей» – замечательно, что выбрал свет /у тьмы уйма преимуществ на кладбище/, но самоупоение несколько эгоистично /даже учитывая заботу о женской половине/.

«А раз это сон, ну что же ты спишь? Раз это тоже роль гарсона, что ж ты стоишь и публику в зале обслуживаешь?»


                Фикус

«Комнатная, аквариумная, декоративная у меня религия. Разумеется, кроме «выкуси», она ничего не способна мне сказать». Комнатное растение равно пожухлой листве и мертвой мысли.

На сцене у края-обрыва стоял одиноко, словно возле края земли. «Это вы в зале по центру…» По центру камень и железо – строят небоскребы из своих каменных сердец – и только на краю, благодаря заботливо созданным оранжерейным условиям, сохранилось нечто живое. Которое презрительно зовется «фикусом». И культура и религия в их человеческом варианте стали посмешищем: ««Сердце»! «Слезы»! Работать надо!» Этих строителей обслуживают кубизмы и реализмы /а классицизм как знак качества того и другого/.  …«Что стоишь одиноко возле края кладбища?» – вроде бы людям проповедовать надо, но вроде бы мертвецам много не  напроповедуешь. Воскрешать же фикус, оказалось, не способен, не волшебная палочка. Надо идти на свежий воздух искать волшебную палочку – их там полно: каждая черная ветка ежегодно зеленеет…

«Фикус» – синоним культуры /культурное растение/, поэтому «фикус религиозный» – это смесь культуры и религии, религиозное отношение к культуре и культурное – к религии. Без религии нет высоты, а без культуры нет полноты – но если  мысль мертва, а жизнь сонлива, то может выйти не человек, а скульптура или икона.

«У них сердце как камень и железные шашки, но не забросать свет камнями, не изрубить свет шашкой, тупые вы люди».

Притча о России более очевидна и менее интересна. «И мне всё равно» /может, потому, что я себя русским не считаю. Или потому, что оскомину набила патриотическая «забота об Отечестве» со стороны людей с очевидно каменными сердцами. Или потому, что перегорел от таких забот со своей стороны – о «широком пути», где шествуют «массы», вовсе от тебя таких забот не требуя, скорее уж намереваясь тобой, «бездельником» озаботиться/.

С одной стороны, камни и железо, а с другой золото и жемчуг – по-моему, чего-то не хватает корням. Поэтому корни, как у дерева, до солнца достают, а вырос фикус. Золотое, конечно, растение и «таможня» дает добро, но… Поэзия – фикус. Проза – дерево, но не всякое дерево плодоносит. Вот поэтическое – наверное…

Разум – «веточка верхняя», глаза – «две волшебные птицы», диалектика чувств. С «веточки верхней» видно как глубоко корни, как высоко солнце, а «две волшебные птицы» делают глубины золотыми, высоты ясными. И всё-таки, несмотря на всю гармонию /включая гармонию «отношений полов»/, вдруг хочется ругаться, швыряться фикусами; свершается полный поворот кругом и начинается какое-то сатанинское карикатурное косноязычие, «шиза». Переел благонамеренности: «я-то вижу их золотыми, но они-то всё так же тупо равнодушны. В золотой клетке сидеть, в аквариуме золотой рыбкой плавать хорошо, но если только в меру – а перейти некуда, сразу за клеткой камень и железо, волки и вороны, кладбище. …Сидишь в комнатах и думаешь: «сижу тут как на краю земли. Никто пока не придумал что-то среднее между домом и улицей» – но это двор, это сад.

«Железные слезы» – да, оружие не хуже шашек; держат на поводке за шею твоей доброты. …Непостижимы женщины, ибо могут, к примеру, железно заплакать. …Это для доброго их плач убедителен, как железо. Каменные сердца одних свидетельствуют о каменной твердости веры в сердце другого: даже сердцу-камню пытался довериться.

Любимые переливы смысла; перелив как полет волшебной птицы. Песни-переливы – «ничего не понял? Значит, и в жизни не видишь переливов. Перелив не может стать каменным и подождать, пока в нем разберется твоё каменное сердце. Глаза только у того, кто видит переливы». …«Как же так: глаза с переливом, а зрение без перелива?» Но опять-таки, может быть, надо не только других обвинять в каменном упорстве сердец и железной преднамеренности слез. Всем своё железо кажется золотом, свой камень – бирюзой. Да и в переливах этих есть ведь метод, т.е. нечто запрограммированное, формальное.

«Сладко согрешу, а затем сладко покаюсь. Двух зайцев словлю без всяких усилий».

…Плохо может становиться от усилий – обнажающих немощи – или от греха. Первый шаг: «мне еще не стало лучше, но я уже сменил грех на усилия». Да и так ли надо летать: не птица – венец творения, а человек с крестом.

Луна – ледоруб, солнце – пила… - почти серп и молот.

Железо и камень – как дерево, испытавшее влияние льда…

…О сладком хочется петь, а о горьком не хочется и думать… Пришло страшное, а он взвился в небо, чтобы сказать: «не смотри туда, смотри на меня и тебе будет хорошо» – колыбельная, чтобы лучше спать. И чтобы во сне узнать о чем-то большем. Так что птицы взвились только под потолок. …Послушав БГ, воодушевился, взвился – и больно ударился о потолок; ругнулся Евдундосьей… Остается надеяться на то, что варвары ледоруб с пилой разрушат стены – но тогда окажется, что до небес очень далеко. БГ как макет большой жизни! Как талисман… Так что песня выходит довольно унылой, хотя и с утешительной концовкой. Вознесение как утешительный приз, а не апофеоз.

Во сне, деловом сне, сойти с ума нетрудно. …Снова и снова поет свою колею, чтобы не занесло ее в темном лесу мира и сна. Разум полумертв, едва брезжит, но держит-таки полусухая ветка сразу двух птиц. Толкнувшись в небо, могут сломать ее…


                «Не коси меня косой»

Когда есть женщина, семья, тогда разума не нужно, светлая цель ясна /«передать все проблемы потомству»!/. …Путная жена делает одолжение беспутному мужу, талантливый муж делает одолжение бесталанной жене.

…«Своим каменным сердцем забивает гвоздь в мою живую ладонь. Косит траву и цветы песен, что растут на наших гробах».

…Семейная жизнь, «любовь» – тоже пьянка. «Мало любви и семьи – добавь вина».  Пропой благих намерений – душу нельзя ни пропить, ни испачкать – потому и приходится пьянствовать без конца, что, раз душа жива, то и благие намерения – не сбывающиеся, лишь разжигающие огонь жажды – постоянно возобновляются.

«Всё перепробовал: голосования, буддистов, пение полуоперное и полународное».

И брезжащий разум нельзя пропивать, как он ни скуден, как, казалось бы, ни малозначаща была его потеря.

Занятие искусством – это попытка увековечить след на песке, сказать «я здесь был, я жил». Пока разума нет, основанием для дома и для таких увековечений будет песок. И без конца будут сбываться притча Христа и законы реальности: «Налегла буря…»

То, что было переливом, обернулось следом на песке. Переливы очаровывают, а песок разочаровывает. Бьёшься до изнеможения. Бревен-то много – каждый перелив как бревно в глазу…


                «Мается, мается»

Жалобы: «маюсь, шляюсь, лаюсь. Самое лучшее бывает тогда, когда поспать удается».

Всё дело в нас самих, конечно, но когда в чем-то неверно наше отношение к миру и Богу, то мы попадаем в такие трудные места, где трудно жить, а значит трудно не злиться, не лаяться и т.д.

«Врал, крал» – наговоры с отчаяния.

«Белый кошелечек» благородного искусства, благих намерений.

Зачем небо на цепи держать? Оно всегда сломает любую Вавилонскую башню.

Познание через признание… Ведь все упорствуют, готовы всю жизнь лезть на стену – а дверь рядом.


                «Не успели всё разлить»

Хотелось бы верить, что всё это про жизнь, а не про женщину, хотя и в ней жизнь.

«Жизнь жива, но за ней не поспеешь и за ней не уследишь».

«Остается одно – любоваться аквариумом». Обесценил самолеты и корабли, т.е. всю цивилизацию.

Ну и так далее; все песни очень грустные. Если считать, что мягкий человек способен на отчаяние, то это отчаяние…

…У одних людей – религиозных – есть закон, правила, но они ничего не делают от души, только разумны, у других же – людей культурных -  есть душа и мечты, и намерения, но нет закона и разума и из их горячих попыток что-то делать ничего не выходит, всё остается на бумаге, на картине, в музыке. Бескрылы только люди подобные пресмыкающимся, а у всех обычных людей по одному крылу, религиозному или культурному. Всё дело в том, что соединить эти два подхода трудно – занятие крестное, тут легко остаться вообще ни с чем… И нельзя получить целое из двух имеющихся половинок – ведь каждая из них существовала без взаимодействия с другой и давно извратилась и ослабла. …У БГ из его культурного отношения к религии получается спецкультура, а из его религиозного отношения к культуре получается опять-таки суперкультура - т.е. он человек культурный, а не религиозный /отчего и поёт на сцене, а не в храме/.

…Он всё время тычется в стену, но это оттого, что он всё время пытается идти, а не «заниматься искусством», не топтаться на «своем месте в искусстве». Вот и выходит парадокс: натоптал, наверное, на «народного артиста», но это только следствие неудачи, это не специально.