Сентиментальная сюита. Письмо десятое
(конец сентября)
Здравствуй, Саша!
Даю слово, что действительно хотела прекратить нашу переписку — и не смогла.
Не ходила на Главпочтамт две недели. Не скрою, это было мне тяжело, но я внушала себе, что серьезная замужняя женщина не имеет права на двойную жизнь и должна сдерживать свои чувства. Я говорила себе самые жестокие вещи, убеждала в правильности принятого решения — только эта моя решимость таяла под натиском чувств, как ледок под горячим солнцем. Мне стало по-настоящему страшно: вдруг ты обиделся и больше никогда не напишешь?.. И перед моим мысленным взором вытянулась скучная, серая, безжизненная череда дней, в которых больше нет твоих писем. Подобная возможность меня ужаснула. Да зачем же мне, сорокалетней, относительно здоровой женщине прятаться от своих чувств?! Зачем, как страус, зарывать голову в песок?.. Стоит ли искусственно умерщвлять себя раньше положенного срока?..
Результатом моих размышлений стало срочное посещение почтамта. Пока я туда ехала, мысленно кого-то умоляла, чтобы письмо от тебя пришло. И оно пришло! Я схватила его и, еле сдерживаясь, чтобы не бежать, отправилась в сквер.
Когда же прочитала — почувствовала себя преступницей. Во-первых, потому что долго не забирала, и оно лежало в пачке невостребованных писем, несчастное и одинокое. И, во-вторых, потому что ощутила себя безмерно счастливой.
Спасибо, Сашенька, что ты у меня есть. Что дважды пересеклись наши дороги на этой грешной земле. Что, наконец, мы затеяли эту несуразную переписку. Как чудесно жить, Сашка!.. Жить — и ощущать себя частью вечной и мудрой природы, которая создала нас для какой-то таинственной, только ей ведомой цели.
Сидела на скамейке и в который раз перечитывала письмо — и вдруг ко мне подскакала белка. Я с ней заговорила, а она, присев на задние лапки и распушив серый хвост, требовательно воззрилась на меня. Мускулистое тельце было покрыто рыжей летней шерсткой, сквозь которую прорастали пучки более длинных серых волосков — ее зимняя шубка. А хвост, размером почти с тельце, уже стал по-зимнему роскошным, седовато-серым.
В кармане пальто у меня завалялось несколько кедровых орешков, которые я грызла на даче, и я протянула их белке на раскрытой ладони. Она ухватилась лапкой за мои пальцы, аккуратно взяла ртом один орешек, переложила его в лапки и деловито вскрыла острыми зубами. Лапки были подвижные, напоминали обросшую рыжей шерстью крохотную руку — только с длинными коричневыми ноготками. Потом белка снова взялась за мои пальцы и схватила следующий орешек. Доверие лесного зверька умилило меня почти до слез. Я делаюсь сентиментальной...
Наверное пора — все-таки бабушка. И до сих пор не верится: я — бабушка?! На взгляд со стороны и наша переписка, и наше волнение выглядят, должно быть, ужасно забавно. Но для себя-то я знаю, что это не прихоть скучающей дамочки, не мимолетное развлечение. Нет, это серьезно. Настолько серьезно, что лучше бы мы не встретились тогда, в аэропорту.
Нынешний сентябрь выдался на редкость холодным и дождливым. Уже и снег неоднократно выпадал и снова таял. Деревья стояли грустные, потемневшие от влаги. И даже воздух был насыщен влагой, словно губка. Но вчера неожиданно распогодилось. Похоже, что осень почему-то вспомнила о бабьем лете и решила наверстать упущенное.
Бабье лето — плохо или хорошо?.. Если в конце сентября вдруг зацветает черемуха — природа обманывает самое себя или же в этом скрыт глубокий смысл?.. Последний всплеск жизни перед зимним летаргическим сном...
Не обманываемся ли мы с тобой, Саша? Вернуть упущенное в молодости невозможно.
Перечитала написанное и вдруг подумала: а разве у нас с тобой нет будущего? Неправда, милый Сашка, есть! И я очень-очень люблю тебя, сорокапятилетнего дядю с твердым взглядом и волевым подбородком, на котором привлекательная вмятинка. К черту все сомнения! Будь что будет! Мне так необходим близкий человек, способный понимать и сопереживать. И этот человек — ты.
Описываю свои переживания и задаюсь вопросом, насколько это тебе интересно? Душевная близость значит в нашем возрасте так много! В молодости, невзирая на максимализм и остроту ощущений, никогда не бываешь настолько абсолютно и горестно одинок, как в зрелые годы. Даже если внешне у тебя все в порядке, одолевает чувство, будто что-то упущено, и это что-то, быть может, и есть самое главное.
Опять работаю в военкомате — смотрю призывников. Мальчики стараются сохранить свое достоинство изо всех сил, что весьма проблематично, когда совершенно раздет. Смущение и неловкость Прикрываются вместо фигового листка солеными шутками. Я расспрашиваю их о детских болезнях, слушаю легкие, измеряю давление и думаю о том, что завтра эти лопоухие ребятишки наденут военную форму и превратятся в защитников отечества. И не дай Бог — какая заваруха! Потому что тогда мои мальчики пойдут с оружием в руках убивать других мальчиков, у которых тоже есть матери. Почему мир устроен столь жестоко?.. Почему не в состоянии договориться между собой люди?.. Почему, наконец, убийство человека человеком не провозглашено тягчайшим преступлением?! Вопросы без ответа. Двадцатый век — такой рациональный, такой разумный. Неужели же нельзя остановить лавину насилия и убийств? Ведь еще немного и наступит, обязательно наступит день ИКС...
Однажды я шла на вызов по улице Гоголя в направлении Березовой рощи. Ты ведь помнишь это место? Над городом стояли низкие свинцовые тучи, даже не тучи, а клубящееся отвратительное месиво, из которого сеяла водяная мелкая пыль. Настроение, вероятно, из-за погоды было подавленное, ощущение какого-то вселенского гнета легло на плечи неимоверной тяжестью. В такие дни всегда большое количество вызовов. У меня тоже сердце давило — стенокардия. И внезапно передо мной открылась совершенно иная картина. Это было нечто вроде видения. Я увидела ясный солнечный день. Но вместо привычных пятиэтажек — частично выветрившиеся руины. Кругом ни души. Лишь Березовая роща разрослась дико и страшно. Необычайно уродливые, агрессивные деревья и выше человеческого роста травы захватывали, обживали развалины города. Все было зримо, отчетливо и страшно. И еще я знала: да, после ядерной войны это будет выглядеть именно так. Мне сделалось нестерпимо тоскливо и жутко, словно я оказалась в западне, из которой нет выхода. Видение длилось недолго, очевидно, несколько мгновений, но в эти мгновения вместилось немыслимо много!.. Я словно пережила ядерную катастрофу, ее последствия, ощутила всю безнадежность и отчаяние оставшихся в живых... Потом картина померкла, я шла по улице Гоголя в сторону Березовой рощи. Сеял мелкий бесцветный дождик.
Ну вот, начала во здравие — кончила за упокой! Прямо не письмо, а компот ассорти. Это я шучу. Улыбнулся? Тогда — до свидания. Дней через десять зайду за твоим письмом. Его еще не будет, и я снова приду через два дня...
Алла.
Продолжение: http://proza.ru/2024/06/03/1055
Свидетельство о публикации №224060201539