Этьен Марсель, или Эпоха катастроф. Ч. 2, гл. 24

Глава двадцать четвёртая. «Великий мартовский»

Разнообразны в последние двести лет оценки историками мартовского ордонанса 1357 года, вернее, следуя принятому тогда пасхальному стилю, ещё пятьдесят шестого: Пасха 9 апреля. Одни подчёркивали аналогию с английской «Великой хартией вольностей», в начале предыдущего века вырванной баронами у ослабленного короля. Другие не находили в ордонансе ничего принципиально нового в сравнении с итогами последних Штатов при действующем короле Жане, где, как и в мартовском, значителен был вклад Этьена Марселя: эти ордонансы образовывали как бы одну реформационную цепочку. Третьи в новом ордонансе усматривали недоработки по части контроля за расстановкой кадров в провинциях — ведь «кадры решают всё», — а также контроля над внешней политикой.

Констатировали, что мартовским ордонансом Штаты снесли до основания всю государственную систему королевства, но надо было что-то на этом месте строить, а тут возникали проблемы. Упрекали главных реформаторов, что они упражнялись в красноречии и оттачивали юридические формулировки, а лучше бы занялись практической преобразующей работой. Указывались на сумбурность расположения статей и недостаток методичности в композиции документа, извинительные, впрочем, как приметы переходного, эклектичного времени.

Историков же, которые ставили чувство от прочтения документа впереди холодного анализа и поиска изъянов, очевидных с высоты опыта последующего полутысячелетия, изумляла точность суждений и глубина зрения составителей, вероятно, в первую очередь епископа Ланского, способ мыслить и слог которого прослеживаются в статьях ордонанса. Отмечали демократический дух этой великой хартии, называли её подлинным монументом французского государственного права. Улавливали сквозь юридическое многословие дыхание милосердия и справедливости. Высказано мнение, которое вряд ли можно оспорить, что мартовский ордонанс, в котором воплотился гений таких людей, как Робер Лекок, Этьен Марсель, Шарль Туссак, позволяет измерить интеллектуальный уровень, которого достигли буржуа и их идеологи к середине четырнадцатого века. Видимо, верно и то, что, при всём честолюбии и интриганстве, подлинные намерения епископа Ланского были чисты и бескорыстны, у него была честная душа и отзывчивое сердце. Многочисленные грехи искупаются главным проектом его жизни: он работал над осуществлением концепции необычайно дерзкой, новой, обгоняющей историю на пять веков, — конституционной монархии, опирающейся на народ и поддерживаемой силой Штатов — по сути, национального собрания. И в этом, пишет историк — апологет Лекока, «его заслуга, его оправдание, его величие». Пафос его борьбы можно выразить короткой фразой: правозащита — вот главная функция власти. В этом и пафос Великого ордонанса.

Увы, чрезмерный обгон истории наказуем: можно запечатлеться в ней личностью несимпатичной, в глазах кого-то даже негодяем, двурушником, предателем. Другой историк-аналитик с грустью подытоживает: текст ордонанса, «взгляды, которые он в себе заключает, слишком опережают свою эпоху. Современники, которые более всего были бы в состоянии извлечь из него выгоду, его и не понимают, и не одобряют; они остаются равнодушными, настолько он превосходит идеи момента».

А вот как охарактеризовал ту давнюю попытку прорыва в будущее классик, реформатор исторической науки в духе романтизма, глава и блестящий представитель так называемой «нарративной», или описательной, школы Огюстен Тьерри в своём позднем, написанном в середине девятнадцатого века, на пике эпохи четырёх революций, фундаментальном труде «Опыт истории происхождения и успехов третьего сословия». Тьерри сосредоточил взгляд на величественной, по его выражению, фигуре Этьена Марселя:

«Здесь выступает человек, личность которого в наше время выросла в исторической перспективе благодаря тому, что его сумели лучше понять; речь идёт об Этьене Марселе, купеческом старшине, то есть главе парижского муниципалитета. Странным образом предвосхищая будущее, этот эшевен четырнадцатого века попытался осуществить то, что по-видимому доступно лишь революциям современности. Единство общества и административное единообразие; распространение политических прав наравне с гражданскими; передача государственной власти от короны народу; преобразование Генеральных Штатов под влиянием третьего сословия в национальное представительство; провозглашение верховенства воли народа перед лицом носителя королевской власти; воздействие Парижа на провинции в качестве вождя общественного мнения и центра общего движения; демократическая диктатура, террор во имя общего блага… — вот события и сцены, придавшие нашему веку, как и предшествующему, политический характер. Но теми же чертами характеризуются и те три года, которые прославили имя старшины Марселя». И — в примечании: «Союзником Этьена Марселя в его борьбе против правительства и в его преобразовательных проектах был представитель духовенства, который по происхождению своему и по образованию принадлежал к буржуазии, Робер Лекок, епископ Ланский, искусный юрист».

После всего сказанного о Великом ордонансе есть, пожалуй, смысл прикоснуться к нему живому, ненадолго погрузиться в его тексты, как мы погружаемся, например, в мир современника Марселя и Лекока — Бокаччо. Для тех, кто не чужд политике с её историей и историческими инвариантами, это не менее увлекательно.

Преамбула открывается объявлением лица, от которого, именующего себя для краткости «мы», исходит весь документ — шестьдесят одна его статья: «Шарль, старший сын короля Франции и его наместник, герцог Нормандский и дофин Вьеннский». Затем, как сказано, «до сведения всех настоящих и будущих» доводятся обстоятельства и мотивы созыва Штатов: «подать нам совет и оказать подмогу для освобождения нашего дорогого сеньора отца, чего мы желаем больше всего на свете; а также чтобы подать нам совет и мнение относительно охраны, хорошего управления, попечения и защиты государства». Необходимы также совет и помощь, чтобы «сопротивляться и противостоять злым замыслам врагов и изгнать их из пределов государства, чтобы население впредь могло жить в мире и пользоваться полной безопасностью». Перечисляются и приглашённые представители этого населения: «архиепископы, епископы, аббаты, капитулы, принцы крови, герцоги, графы, бароны, рыцари и прочие и горожане — жители епископских резиденций, крепостей и других добрых городов».

В преамбуле констатируется, что государство управлялось дурно «по вине некоторых чиновников и советников», а «подданные много страдали и испытывали и испытывают и в настоящее время большие бедствия», «что доставляет нам большое огорчение». Откликнувшись на просьбу о совете и помощи, представители сословий обстоятельно посовещались и вскрыли причины, «вследствие которых государство пришло в такой упадок, а подданные так много терпели и переносили такие бедствия; всё произошло от того, что в прошлом мало боялись Господа Бога и святую церковь, плохо служили им и плохо чтили их». Разумеется, это главная причина, но, кроме того, бедствия наступили из-за того, что «правосудие плохо поддерживалось, осуществлялось и охранялось; государство управлялось людьми корыстными, жадными и нерадивыми, которые мало или совсем не беспокоились о том, как идут дела и как управляется государство, совсем не думали об общественной пользе, а думали преимущественно о своей частной выгоде и о выгодах своих друзей, о том, чтобы потакать им и обогащать, исполнять пожелания и возвышать своих приближённых и своих креатур».

Чрезвычайно любопытно, что из причин постигшего Францию глубочайшего кризиса, если говорить о причинах мирного, невоенного порядка, сословия, совещавшиеся, как подчёркивается, раздельно, называют независимо друг от друга, но единодушно две: коррупцию и бесправие. Государством управляли корыстолюбцы, правосудие отсутствовало. Французское королевство было вопиющей плутократией: безраздельным господством неправедно разбогатевшей верхушки, отнявшей права у всех остальных. При этом обличительный огонь с дурных чиновников и советников как бы невзначай переносится на центральную фигуру, которая, однако, не названа. Ибо кто в первую очередь заботился о «выгодах своих друзей», кто «потакал», «обогащал», «возвышал»? В этом почти неуловимом переносе угадывается неизменный мотив наваррской партии о никудышных Валуа в мастерской обработке епископа Ланского.

Преамбулу завершает длинная фраза, в которой искусно соединена жёсткость условий, выставленных Штатами, с заботой о сохранении лица повелителя, который милостиво идёт им навстречу, как будто имея иную возможность: «три сословия решили, что когда все эти дурные порядки будут совершенно уничтожены и вместо них установятся другие — праведные, справедливые и разумные, — они окажут большую подмогу для скорейшего освобождения нашего дорогого сеньора и отца и для ведения войны и сопротивления злым замыслам врагов, при условии определённых уступок требованиям их, на которые мы по их просьбе согласились и даровали им, и ещё соизволяем и жалуем, за их доброе решение, постановление в следующем порядке». После этих слов идут статьи, с первой до шестьдесят первой.

Первая статья закладывает под здание ордонанса фундамент: «Мы желаем безусловно, чтобы» — далее следует перечисление мероприятий по реформам, смещению чиновников, оздоровлению монеты — чтобы всё это «всецело и навсегда вошло в силу и не подвергалось ни каким-либо изменениям, ни отмене». Зная переменчивость политических ветров, страховка нелишняя.

Вторая статья, длиннейшая, определяет порядок сбора и использования средств на военные нужды. Никто не имеет права, образно говоря, запускать руку в эти деньги — «ни сеньор, наш дорогой отец, ни королева, наша дорогая мать (имеется в виду вторая жена короля, мачеха дофина Жанна Овернская), ни дорогая и любимая супруга наша, герцогиня Нормандская, ни братья наши, ни кто-либо иной из принцев крови (по-другому их называли «принцами геральдических лилий»: приходясь потомками Святому Луи или его предшественникам, они имели право на изображение белой или золотой лилии в своём гербе), ни кто-либо из наших чиновников, наместников, коннетаблей, маршалов, адмиралов, начальников стрелков, ни казначеи или иные какие-либо должностные лица». Взимать и распределять военный налог, «желает, приказывает и соизволяет» дофин, должны не люди короля и не чиновники, а «разумные, честные и состоятельные люди, получившие полномочия, избранные и назначенные для этого тремя сословиями». Эти доверенные лица в центре и на местах принесут присягу над святым Евангелием в целевом расходовании средств и что не отдадут их даже «сеньору королю», если он попросит. Присягу не брать и не просить этих денег принесут и «наша дорогая супруга герцогиня», и «наша дорогая королева-мать», и все вышеперечисленные персоны вплоть до чиновников и слуг. Нарушившие присягу депутаты Генеральных Штатов, уполномоченные собирать субсидию, депутаты провинциальных Штатов, сборщики на местах подлежат розыску и заключению в тюрьму. И даже если кто-либо из должностных лиц короля, самого дофина и других высоких особ, ссылаясь на письменный приказ, попытается взять деньги силой, силой же надо оказать сопротивление. Если силы будет недостаточно, «мы предоставляем им право собрать и просить помощи соседних горожан».

Так в этом замечательном документе в первый раз допускается легальная возможность вооружённого сопротивления королевской власти, даже её письменному приказу. В первый, но не последний.

Третьей статьёй для решения спорных вопросов в коллегии уполномоченных депутатов-сборщиков устанавливается необходимое большинство в две трети голосов, если не достигнут консенсус.

Четвёртая на время сбора «эда» — помощи отменяет все прочие налоги и пошлины, включая десятину (церковную), соляную пошлину, подушную талью и прочие, даже если право на них предоставлено королю святейшим папой.

Пятая статья предусматривает регулярный контроль Штатов за сбором военного налога. С этой целью они в прежнем составе должны собраться в Париже в понедельник на Фоминой неделе, иными словами, 17 апреля. Герцог Бургундский, граф Фландрский и прочие, чьи дворяне и горожане на нынешнем собрании отсутствовали, получат от дофина письменные распоряжения обеспечить явку. В противном случае они всё равно обязаны будут подчиниться всем принятым в их отсутствие решениям. На этих Штатах, через полтора месяца, будет, в зависимости от реальных показателей, определено, увеличить, уменьшить или оставить неизменной налоговую квоту. «Далее, так как подмога вотирована нам только на один год, — говорит ордонанс как бы устами принца, — а бремя войны очень велико и тягостно, … мы повелеваем с согласия трёх сословий, которые имеют большую любовь к народу и большое желание поскорее положить конец войне и поскорее освободить из плена сеньора короля, нашего отца, что без всяких грамот и письменных приказов со стороны сеньора короля или от наших должностных лиц три сословия могут собраться в Париже или где-либо в другом месте, где им заблагорассудится, два раза или больше, если окажется необходимым, и после понедельника на Фоминой неделе до 1 марта 1357 года (надо понимать — пятьдесят восьмого, который для Франции наступит только 1 апреля, на очередную Пасху), чтобы обдумать и принять необходимые меры для ведения войны, осуществления ордонанса о подмоге и устройстве хорошего управления государством».

Самые важные слова в этой статье — последние: по крайней мере, на ближайший год Штаты в неизменном составе будут не только чрезвычайным органом для сбора военного налога, но и институтом управления государством. Вот и национальное собрание! Наводит на размышления частое упоминание в этой и других статьях «сеньора короля», «нашего дорогого отца». Возникает вопрос: что будет, если Жан Добрый вернётся — например, будет выкуплен, освобождён силой, на время отпущен с предоставлением заложников? Что будет с новой управленческой системой, которую Штаты начали выстраивать с первых чисел марта? Останется ли Великий ордонанс, неотменяемость которого гарантирована перовой же его статьёй? На какое время рассчитана «вечность» его действия? На год? Меньше? Больше? Прямого ответа нет. Вероятно, у разных депутатов он разный. Вероятно, епископ Ланский ответил бы так: не надо, чтобы этот король когда-нибудь возвращался!

Шестая статья перескакивает на уголовное законодательство. Не будут впредь получать помилование виновные в особо тяжких преступлениях, каковые: преднамеренное убийство, изнасилование девушек и женщин, похищение людей, поджог, нарушение Божьего мира между враждующими сеньорами, игнорирование охранных грамот.

Седьмая статья регламентирует работу судей на всех уровнях, включая верховный суд — Парламент. Помимо предписания «обращаться вежливо и дружественно» даже «с людьми бедными», упоминаются факты, когда по вине некоторых из президентов Парламента многие тяжбы и процессы тянулись по двадцать лет. Чтобы с этим покончить, дофин, точнее, условный субъект мартовского ордонанса, повелевает собираться на заседания с восходом солнца, поделить между заседающими в Палате Расследований все незавершённые дела и ударными темпами их рассматривать, ежедневно или хотя бы раз в неделю вынося постановления, пока все зависшие процессы не будут разобраны. При этом приказано, «чтобы они (судейские) действовали решительно и как можно лучше».

Восьмая статья осуждает практику продажи или сдачи на откуп, то есть в аренду, постов административных, одновременно и судейских: бальи на Севере, сенешалей на Юге, помощников графов — виконтов, королевских прево, секретарей, нотариусов и прочих помельче. Покупатели и арендаторы обычно люди недостойные, притесняющие население и вымогающие у него деньги. Отныне эта практика запрещается, обладатели таких должностей объявляются уволенными, а должности прево и ниже должны занимать лица на жалованье, с согласия провинциальных Штатов и местных жителей, причём судейские не должны быть родом из областей, где служат, ни иметь там постоянного жительства. Разумеется, это удар по кланово-мафиозной системе на местах, но не окажется ли это ударом кулаком по воздуху, которым дышит провинция?

Следующая важная статья, тринадцатая, призвана навести порядок и побороть волокиту в Счётной Палате. В ней людям, решающим финансовые вопросы, «приходится терять время и тратить деньги и уходить оттуда, ничего не сделав». Меры — те же, что в Парламенте: начинать работу с восходом солнца, принести «присягу над Евангелием, что хорошо и добросовестно будут разбирать дела просителей, в порядке очереди, не заставляя их терять времени». Кроме того, Счётная Палата разбухла, её ждут сокращения и назначение туда людей «хороших, честных, разумных и сведущих, которые будут получать достаточное жалованье».

Шестнадцатая статья затрагивает тему едва ли не самую болезненную для огромной массы жителей, в основном сельских: реквизиции, в просторечье называемые захватами. Имеется в виду безвозмездное изъятие у местного населения для нужд путешествующих высоких особ и их свиты или просто находящихся в пути должностных лиц хлеба, вина, съестных припасов, а также лошадей, телег и предметов обихода. По поводу этого «права реквизиций» в статье сказано следующее: «мы соизволяем и обещаем искренно, что впредь навсегда прекращаются захваты для короля отца, для дорогой королевы, для возлюбленной супруги нашей герцогини, для наших братьев и принцев крови, наместников, канцлеров, коннетаблей, маршалов, начальников стрелков, мажордомов (дворецких), адмиралов, поставщиков, кастелянов (смотрителей крепостей), капитанов, курьеров и каких-либо иных должностных лиц; и ни король отец, ни мы, ни кто-либо иной не будет брать с жителей королевства ни хлеба, ни вина, ни съестных припасов, ни телег, ни лошадей или чего-либо иного, также отказываемся от этого за всех вышепоименованных лиц; а когда король —наш отец, королева мать и мы находимся в пути, дворецкие будут иметь право вне городов брать через местных судей ширмы, столы, козлы (для столешниц), подушки, сено, если они найдут его скошенным, для дворцовых надобностей и только на один день». Далее разъясняется денежная сторона заимствований: «они могут взять повозки, чтобы отвезти все названные предметы; однако всё это по справедливой цене; повозки нельзя держать дольше одного дня, и чтобы за них платили по справедливой цене не позднее следующего дня». В случае просрочки платежа жители имеют право привлечь ответственных за это чиновников к суду парижского королевского прево или местных судей.

Текст до смешного мелочен, но в своей нудности раскрывает сельские реалии. На селе господствует не сеньор, а мелкий хозяин, тот, кого в массе можно назвать «середняком»: у него есть запасы еды, лошади, телеги, бытовые предметы, причём всё это такое, каким не побрезгуют даже приближённые короля. Настроем чувств и ума этот крестьянин — собственник, частник, он не холоп и его возмущает, когда начальство забирает его добро или хотя бы пользуется им бесплатно. Если бы возмущение не было массовым, его не отразили бы отдельной статьёй правительственного документа. И этот собственник готов требовать своё через суд, что ему теперь дозволяется, даже у самого короля! И королевский сын и наместник вынужден, нравится ему это или нет, обещать за себя, за отца, за всех родственников, придворных, чиновников и военных больше так не делать. Отказаться от старинного права. Читать об этом утомительно, но питательно для размышлений и сопоставлений.
 
Следующая статья, семнадцатая, логически связана с предыдущей и подтверждает значимость проблемы реквизиций. Одной длиннейшей фразой она разъясняет, что же будет в случае, если торжественный отказ нынешнего наместника короля от права захватов и их запрещение на вечные времена кто-то проигнорирует, включая должностных лиц, действующих по приказу короля или дофина. Фраза организована в виде нескончаемой цепочки «если — то», а начинается меланхолично: «Так как многие в государстве так привыкли пользоваться правом реквизиций, что едва ли смогут от него воздержаться…» И далее перечисляются средства, помогающие отвыкнуть от дурной привычки. Юристы, составлявшие текст, возможно, сам Лекок, заслуживают восхищения — столь много возможных случаев предусмотрели и прописали в законе, каковым ордонанс является. Расцепим для удобства фразу-цепь на звенья, каждое из которых описывает ситуацию, а следующее — ситуацию и образ действий, которые могут вытекать из предыдущей, если налицо нарушение закона.
 
Если кто-либо захочет произвести реквизицию для какого-либо должностного лица, начиная с короля, ссылаясь на чью угодно власть и какую угодно необходимость, то «всякий может этому противиться силой и взять обратно отнятое у него». При этом противящийся не подлежит наказанию или штрафу, а «те, которые произвели реквизицию, будут рассматриваться как частные лица». Иными словами, не как свита короля, а как простые грабители.

А что, если свита короля окажется сильнее? Ответ даётся тут же: «Если же те, у кого хотят взять, окажутся недостаточно сильными, чтобы оказать сопротивление захватчикам, они могут позвать на помощь своих соседей и соседних горожан, которые могут быть созваны криком, звоном колокола или как-либо иначе» Положительно, ордонанс учит силовому сопротивлению королевской власти, причём в тех её привычных действиях, которые она наверняка будет совершать. Ай да Штаты, ай да Лекок!

Какие действия допустимы против захватчиков? Действия уточняются: «если же они (захватчики) захотят поколотить, оскорбить или совершить насилие, можно от них защищаться таким же способом, не подвергаясь наказанию или штрафу». Короче, меч против меча. Реквизиторы же будут наказаны штрафом в учетверённом размере от стоимости того, что пытались забрать, а если посягательства носили уголовный характер, «их действия будут преследовать уголовным судом, захватчики подвергнутся наказанию как воры, и каждый может отвести их в заключение в ближайшую тюрьму, действуя при этом в качестве как бы судебного пристава». М-да. Крестьянин ведёт в тюрьму графа из королевской свиты.

Но не обесценит ли всю эту неслыханную до сей поры процедуру одно слово короля или иного «значительного лица», которое скажет, «что захватчики действовали по его приказанию и оно берёт на себя ответственность за всё»? Ничуть не бывало. Заступничество, даже королевское, не стоит ровным счётом ничего: захватчик останется в тюрьме, а процесс по его делу прекращён не будет.
 
Однако не станет ли судья, в трепете перед «значительным лицом», потакать его клевретам-захватчикам? Если он так поступит — откажет в возбуждении дела или отсрочит расследование, его ждёт возмещение убытков, штраф в учетверённом размере от цены взятого имущества и телесное наказание по приговору другого судьи, который уже не захочет такого для себя.

Хорошо, а если противная сторона, захватчики и их патрон, потянут в суд тех, кто оказал им сопротивление? Ордонанс строго ограничивает юрисдикцию: это не может быть суд при той высокой особе, для которой производилась реквизиция — даже суд королевского Совета, а только суд обычный, местный, где обвинённую жертву захвата и все обстоятельства хорошо знают. Понятно, что «ведомственный» суд окажется просто расправой. Идти на такой суд ответчик не обязан, если же его приговорят заочно и наложат арест на имущество, он вправе оказать сопротивление по вышеприведённой схеме, вплоть до колокольного звона. В свою очередь, он имеет право вызвать оппонентов в суд Парламента, то есть верховный, без обычных для этого формальностей.

Но и это не всё. Статья предусматривает, что королевский прокурор, нынешний и его преемники, обязан принести присягу, «что лишь только дойдёт до их сведения о случаях реквизиции, строжайшим образом преследовать захватчиков, если даже со стороны потерпевших не последует иска и жалобы». Учтено, таким образом, что жалобщику наверняка попытаются заткнуть рот или убедительно отговорят жаловаться, и тогда на его месте должен возникнуть грозный прокурор.

Уместен вопрос: а применима ли такая статья в реальной жизни, где есть не терпящие возражений вельможи со свитой, готовой разорвать заартачившегося простолюдина, где дворяне спесивы, а горожане и сельчане хоть и пекутся о своём добре, но покорны и на крайности не готовы? Будущее покажет, что статья работает. Но заработает она так, что многие не переживут те грядущие дни.
 
Следующая интересная статья — двадцать вторая. Она защищает интересы не мелкого сельского хозяина, как только что рассмотренная, а привилегированного слоя буржуа: поставщиков королевского двора, дворов принцев и других аристократических особ. Поскольку казна их бывала хронически пуста, особенно в последний год перед катастрофой Пуатье, когда все, будто предчувствуя неладное, бросились покупать драгоценности и дорогостоящую утварь, — поставщики отпускали свои товары в кредит, не желая терять знатных клиентов. Ловкие мажордомы пользовались этим для личного обогащения. Они убеждали отчаявшегося поставщика уступить им, с немедленной выплатой из личных средств, долговое обязательство со скидкой, скажем, в одну треть суммы долга. Понятно, что торговец в большинстве случаев с радостью соглашался, а мажордом, едва казна начинала пополняться, забирал себе долг в полном объёме. Так богател, например, ныне уволенный Николя Брак. И данная статья ордонанса запрещала то, что в римском праве называется «цессией» — уступкой, запрещала «передачу или уступку долгов персонам привилегированным или более влиятельным».

Статья двадцать пятая снова в интересах крестьянства, но вредна с экологической точки зрения. Королевские смотрители вод и лесов постоянно стремились расширить заповедные парки, запрещая в них охоту посторонним лицам. Так же поступали и вельможи, и сеньоры на местах. Понятно, что крестьяне при дефиците земель на эти угодья зарились — если не для того, чтобы свести лес и распахать, то хотя бы безнаказанно поохотиться. Дофин, подставной субъект ордонанса, «повелевает и соизволяет» уничтожить «все заповедные парки, устроенные и увеличенные за последние сорок лет» и запрещает создавать их впредь, а охотиться в этих лесах и на этих лугах могут теперь все желающие, «не подвергаясь за это никакому штрафу».

Тридцать первая статья ордонанса — антимонопольная и антиолигархическая. Оказывается (удивительная новость!), «многие советники и чиновники короля отца и наши, как из Большого Совета, так и другие, имеют обыкновение через посредников вести крупную торговлю, отчего товары нередко вследствие их злоупотреблений сильно повышаются в цене; и, что ещё хуже, по причине их высокого положения и их авторитета, находится мало людей, которые осмеливаются устанавливать цены на товары», для них желательные, «отчего купцы терпят большой ущерб и обиду, чем мы очень недовольны». В экономических категориях это формулируется так: торговые фирмы, аффилированные с крупными госчиновниками, устанавливают монопольно высокие цены, а прочие коммерсанты, которые могли бы привлечь покупателей, продавая дешевле, чем у монополиста, не смеют этого делать, чтобы не навлечь на себя проверок и других мер, которые их разорят.
 
Ордонанс объявляет госслужбу и занятие торговлей или обменом денег несовместимыми, включая и использование посредников или вступление советников и чиновников в коммерческие товарищества. Нарушителей ждёт конфискация товаров и тяжёлое наказание, равно и тех, кто окажет им снисхождение. Кстати, это одна из причин, почему ни Этьен Марсель, ни его коллеги эшевены не стали занимать официальных постов в новом госаппарате: им пришлось бы отказаться от своего торгового дела.

Статья тридцать третья под страхом лишения имущества и телесного наказания запрещает выезд за рубеж дворянам и всем военным до окончания войны — только по специальному постановлению суда или с разрешения короля.

Следующая статья, тридцать четвёртая, также касается дворян: под угрозой упомянутых кар им в продолжение этой войны запрещается затевать друг с другом частные войны, явные и скрытые — понимай, методами взаимного вредительства, равно и подстрекать к подобному. Междоусобицы сеньоров — бич Средневековья, унаследованный поздней его порой от времён феодальной раздробленности и анархии. Предусмотрены и способы обуздания драчунов: бальи или сенешаль, созвав, если нужно, местных жителей, захватывает зачинщиков и, заключив их в тюрьму и наложив арест на имущество, устанавливает мир.

Тридцать пятая статья — о трофеях, когда не враг нас грабит, а мы его: все подданные короля имеют право на добычу, причём не обязаны делиться с начальством — как сказано, «платить пошлину».

Тридцать седьмая направлена против реквизиций и грабежа своего населения наёмными войсками, когда они проходят через населённые пункты. Наказание — повешение. «Мы желаем и приказываем, чтобы все оказывали им сопротивление силой против их насилия», «призывая соседних горожан ударом в колокол».

Тридцать восьмая — тоже о наёмниках. Если по дороге к фронту они заселяются в гостиницу, то не должны оставаться в ней больше одного дня. Если же они намереваются осесть надолго, их следует силой гнать на войну.
 
Статья тридцать девятая передаёт в компетенцию Штатов вопросы войны и мира: «обещаем искренно представителям трёх сословий, что не заключим перемирия с нашими врагами иначе, как по их совету и с их согласия». А пока «мнение и советы трёх сословий» — «вести беспрерывную войну с нашими врагами на воде и на суше».

Сороковая статья — о всеобщем вооружении народа, и не в качестве возможности или желательности, а как приказ. Её стоит привести дословно: «Мы приказали и приказываем, для того, чтобы мы могли как можно скорее оказать помощь жителям королевства, пусть будет обнародовано, чтобы все люди вооружились по своему состоянию; те, которые этого не сделают, будут принуждены вооружиться; это принуждение по отношению к светским людям будет исполнено высшими судьями и мэрами добрых городов в их землях; а по отношению к церковным людям и к клирикам — обыкновенными судьями церкви». Получается, и кюре, и монах, и университетский преподаватель должны быть с бердышом, длинным ножом, палицей и бог знает с чем ещё. Так что аббат Пьер Берсюир устраивает в своём монастыре на острове Сите, в двух шагах от Пале, оружейный склад вполне правомерно.

Статья сорок первая — о судьбе дарений, сделанных королями начиная с Филиппа Красивого. Речь о недвижимости: о главной ценности эпохи — земле, а также о зданиях, в основном дорогостоящих особняках. Дарения делались родственникам, друзьям, полезным королю людям путём отчуждения частей королевского домена, по сути, государственной собственности — огромных владений, за столетия приобщённых государями — собирателями земель в борьбе с феодальными князьками. И вот в текущем веке начался обратный процесс — разбазаривание. Властный субъект ордонанса обязуется положить этому конец, оставив подаренное только у принцев крови и у людей достойных, у недостойных же отобрать и вернуть в королевский домен, государству. Относительно выявления заслуг каждого нынешнего владельца обещано разбирательство.

Тут необходимо напомнить сказанное ранее о королевском домене и кое-что уточнить. Во-первых, домен — это не только территории, на которых король пользуется правами как бы обычного барона, непосредственного владельца, по отношению к его мелким вассалам, в частности, правом суда. В домен входит и другая собственность короля: крепости, замки, просто дома, многочисленные и разнообразные ренты, права на какую-то деятельность, административные должности, денежные средства. Всё это король может дарить — отчуждать от своего домена с правом забрать в определённых обстоятельствах обратно. Во-вторых, касательно территорий, входящих в домен. Помимо них, есть герцогства, графства, епископства, просто сеньории, королю подвассальные, но в домен не входящие. В чём разница? В степени привязки вассалов к сюзерену. Она регулируется понятием «тесный оммаж». Это присяга верности одному сюзерену «против всех» — всех прочих, поскольку у вассала вполне может быть несколько сюзеренов: от каждого — какой-нибудь бонус. В королевском домене территория поделена между множеством баронов — собственников земли, но вассалов короля, и тесный оммаж с ним предотвращает опасность территориального расчленения — перехода баронов или даже графов к другому государю-сюзерену. То есть административно-хозяйственная самостоятельность, но без права выхода. К этому добавляется всепроникающая сеть королевских бальи и прево. У территорий же вассальных, но которые вне домена, привязки тесным оммажем нет, возможность отколоться теоретически сохраняется. Один из примеров — перипетии англо-французского противоборства во Фландрии.
 
Следующие две статьи, сорок вторая и сорок третья, отчасти повторяют статьи седьмую и тринадцатую, где говорилось о нерадивости и волоките в Палате Расследований, Палате Ходатайств и Счётной Палате и давались рекомендации, как побыстрее разгрести груды накопившихся там дел. Но теперь внимание сосредоточено на органе, который выше названных палат и представляет собой собственно правительство королевства. В ордонансе он назван Большим Советом. «В прежнее время, — утверждает ордонанс, — многие советники государства относились небрежно к управлению государством и поздно приходили на службу, а придя, мало работали». Ныне тем из них, «которых мы оставили, избрали и утвердили по совету и с одобрения трёх сословий», предстоит так же, как в палатах, разобраться с множеством нерешённых и накапливающихся дел. Для этого необходимо укреплять трудовую дисциплину: являться на работу «ежедневно, около времени восхода солнца». Опоздавший «лишается вознаграждения за весь этот день; а если он обычно это делает, он будет лишён должности и исключён из Большого Совета». Относится ли это также к принцам крови, герцогам и графам, входящим в обновлённый Большой Совет, не уточнено, но вероятно. От членов этого высшего органа теперь требуют, чтобы они разбирали «исключительно дела, относящиеся к управлению государством и общественной пользе, а не относящиеся к их частной выгоде или к выгоде их друзей; а чтобы они лучше и прилежнее могли ими заниматься, мы назначили и установили большое вознаграждение и жалованье». Приведены рекомендации по рациональной организации труда: сначала обсудить задачи на текущий день, «выбирая, рассматривая и оканчивая самые крупные и трудные дела». И доводить дело до конца, а не хвататься за все сразу. Оговорено и распределение членов Большого Совета по направлениям: они трудятся каждый «в той отрасли управления, которую мы им доверим». Такое впечатление, будто мы не в четырнадцатом веке, а в каком-то позднейшем.

Сорок седьмая статья направлена против протекционизма в высшем эшелоне власти и относится в первую очередь к канцлеру: он должен присягнуть над Евангелием, что не будет покровительствовать никому из должностных лиц, ни испрашивать для них даров из королевской казны, ни получать того, что называется «благодарностью», ни устраивать им повышений. Иными словами, чтобы никто не мог сказать, что у него в Большом Совете «рука». Если верно, что о должности канцлера мечтал Робер Лекок, то он заранее проявил похвальную суровость в самоограничении.

Следующая статья, сорок восьмая, развивает предыдущую в направлении от довольно безобидного покровительства к опасным союзам между канцлером, членами Совета и чиновниками. Под угрозой навсегда лишиться государственных должностей эти лица не должны «заключать между собою союзов или вступать в заговоры». Клятва соблюдать это предписание также даётся над Святым Евангелием. Тем самым профилактируются дворцовые перевороты.

Сорок девятая статья болезненна лично для дофина. По свидетельствам хронистов, он привык жить широко, любит тратить, а статья обязывает его как бы его собственными устами быть экономным, чтобы показать «добрый пример, а прелатов, принцев и баронов королевства побудить умерить свои расходы, и чтобы прекратить впредь излишние траты на роскошь для нас и для них». Даётся обещание «сократить расходы на содержание нашего двора и двора нашей любимой супруги герцогини; так же поступят наши любимые братья, наш любимый дядя герцог Орлеанский, наши любимые кузены, графы Алансонский и Этампский, и прочие принцы крови». Забота о продовольствии для этих особ поручена «людям хорошим, рассудительным, честным и сведущим в этом деле». Кроме того, дворецким и заведующим продовольствием дан строгий наказ «аккуратно оплачивать то, что они будут покупать для нас». Таким образом, обещано положить конец страданиям поставщиков двора, которые вместо денег получают короткое слово «потом».

Другому, противоположному типу страдальцев — должникам посвящена статья пятидесятая. «Многие люди» из всех трёх сословий «испытывают много волнений и беспокойств от преследований за долги ломбардам — ростовщикам, как со стороны комиссаров, назначенных для этого нашей дорогой королевой Бланш, так и со стороны чиновников, назначенных после нашим дорогим королём отцом и нами». Надо пояснить: ломбарды, или ломбардцы, — обобщённое название итальянцев-банкиров, развернувших во Франции свою сеть. Может быть, называть их ростовщиками не стоило бы: вероятно, долговые обязательства составлялись аккуратно, и процент не превышал порога ростовщического — двадцати одного годовых. Сколько на самом деле — другой вопрос, но важно то, что комиссары уполномоченной работать с должниками банкиров «дорогой королевы Бланш», последней супруги Филиппа Валуа, ныне обитающей в Мелёне с другой вдовой, своей тёткой королевой Жанной д’Эврё, а также чиновники короля Жана и дофина «трясут» должников — не без выгоды для себя, конечно. Методы «вытряхивания» таковы, что многие должники, «чтобы избежать этих беспокойств и притеснений, уплатили столько, сколько с них вовсе не причиталось». Разумный же десятилетний срок давности по долгам не соблюдается.

Поскольку обижать кредиторов было бы неправильно, найдено временное решение: приостановить «настоящим распоряжением все дела, иски и судебные разбирательства по долгам ломбардам до понедельника ближайшей Фоминой недели. То есть до очередной сессии Штатов.
 
В пятьдесят первой статье проявлена забота о привилегиях и вольностях добрых городов и частных лиц: согласованный Штатами сбор субсидии не должен ущемлять их прав. Права человека выдвигаются на первый план: примечательно.

Затем идёт пятьдесят вторая, очень откровенная. Речь в ней о самих депутатах. Констатируется, что в промежутке между октябрьской и февральской сессиями Штатов некоторые из депутатов «подверглись или могли подвергнуться насилиям со стороны некоторых должностных лиц, которые служили при короле отце и при нас; эти должностные лица хотели, если бы были в состоянии, их побить, ранить или убить». Откликаясь на просьбы депутатов о помощи, дофин — повествователь ордонанса заявляет: «Доводим до всеобщего сведения, что мы берём названных лиц под особую и специальную охрану короля отца и нашу. Сверх того, мы предоставляем каждому из них право для безопасности, защиты и охраны их жизни проходить по всему королевству в сопровождении вооружённых людей, числом до шести». Причём «никто не может их арестовать или оскорбить, а всё население должно их охранять. И мы повелеваем всем судьям королевства, сенешалям, бальи, прево и другим, чтобы они предоставили им и их конвою проходить всюду, где им угодно». Итак, новый рубеж модернизации: депутатская неприкосновенность, гарантированная не только законом — ордонансом, но и вооружённой охраной, нелишней с учётом военного времени и, вероятно, достаточно сильных в провинции антиреформаторских настроений. Кроме того, депутаты получают право доступа на любые «объекты».
 
Составители текста обоснованно ожидают, что нападениям могут подвергаться не только депутаты, но и целые города с реформаторскими симпатиями или просто вызывающие зависть соседей. И пятьдесят седьмая статья предписывает чиновникам короля и ему самому, когда он окажется в наличии, сопротивляться тем, кто захочет проводить военные действия в городах против жителей. Агрессорами, вероятно, могут быть местные сеньоры с войском вассалов и наёмников и с контингентом мобилизованных ими крестьян-арендаторов или обитателей соседнего недружественного города. Сопротивление, как и в других случаях, предполагает сбор по звону колокола.

Ордонанс завершает статья шестьдесят первая, перечёркивающая всё, что противоречит новому законодательству: «Все вышеизложенные постановления и каждое из них в том виде, как оно изложено, мы соизволяем, жалуем, утверждаем и одобряем настоящим указом по нашему разумению и по нашей особой милости и в силу вышеупомянутого права и авторитета, невзирая на некоторые указы, обычаи и права, которые находятся с ними в противоречии и которые мы устраняем и совершенно отменяем».