Этьен Марсель, или Эпоха катастроф. Ч. 1, гл. 19

Глава девятнадцатая. Пуатье

Кто от кого убегал в те дни начала осени 1356 года — вот вопрос. Кто искал сражения, а кто от него уклонялся? Однозначного ответа нет: ситуация была на редкость переменчива.

Принц Уэльский Эдуард, старший сын другого Эдуарда, правившего Англией, забрался слишком далеко вглубь Французского королевства, силы его противника. Короля Жана Доброго, были неисчислимы, и Эдуарду, казалось бы, оставалось одно: спасаться бегством, чтобы уберечь своих воинов от истребления или плена с дорогостоящим выкупом, а также, немаловажно, в целости довезти обоз с награбленным во время славного похода. Довезти до своей столицы, английского города Бордо.

Нет, конечно, и гасконского тоже, но гасконцы любили английского короля, покупавшего их вина, а в его наследнике, своём герцоге Аквитанском, души не чаяли. Французов же, норовивших захватить их земли, насадить жадных чиновников и обложить налогами, ненавидели. Гасконцы доказали это прошлой осенью, когда принц Эдуард водил их в поход, названный великим: от моря до моря, от атлантического побережья до средиземноморского и обратно, через житницы Франции, источник ресурсов короля Жана. Тогда, в прошлом году, гасконцы, рвением превосходившие англичан, товарищей по оружию, вытаптывали поля. Жгли деревни и продуктовые склады, сознательно подрывая экономическую мощь ненавистного монарха.

То был беспримерный подвиг молодого военачальника, впервые самостоятельно командовавшего армией. Эдуард-отец растил себе достойного преемника. Англо-гасконцы почти не понесли потерь и к Рождеству вернулись в Бордо с богатой добычей, ведя длинную колонну пленных. Пленные — это живые деньги. И вот без малого год спустя героическое деяние предстояло повторить, но в ещё большем масштабе. В Нормандии с начала лета действовал опытнейший полководец герцог Ланкастер, объединивший силы с мятежными нормандскими баронами. Если бы армиям двух герцогов удалось где-нибудь в глубине Франции встретиться, вместе можно было, пожалуй, идти и на Париж.

В этот раз принцу Эдуарду надо было совершить бросок не от моря до моря, а на север, к самому сердцу вражеского королевства. Принц не торопился, действовал осмотрительно. Вышел из Бордо в начале июля с десятью тысячами воинов, половина — англичане, половина — гасконцы, но пока не в дальний поход, а для оборонительных мероприятий на рубежах. Для их защиты выделил часть гасконцев. Поблизости, в Тулузе, сидел наместник французского короля в Лангедоке граф Жан д’Арманьяк, который мог воспользоваться уходом англо-гасконской армии. Жестокие набеги французов на гасконские земли случались, помнились и подпитывали ненависть.

На размещение оборонительных гарнизонов ушёл месяц, и лишь в начале августа шесть тысяч англо-гасконцев, перейдя реку Дордонь, устремились на север. Армия, по масштабам века значительная, совершала переходы по четыре-пять льё в день. Развитие военной топографии было ещё впереди, но штабные офицеры неплохо ориентировались и без карт в сплетении дорог, в расположении городов и крепостей, оценивали расстояния и темп движения.

Командующий, в бою облачавшийся в доспехи цвета воронова крыла и прозванный Чёрным принцем, держал курс на город Бурж, в двенадцати льё южнее Луары, где, по данным разведки, находился старший сын французского короля, носитель трёх титулов сразу: герцога Нормандского, дофина Вьеннского и графа де Пуатье. Если бы он действительно оказался в Бурже, битва двух наследников потешила бы рыцарское тщеславие английского принца. Но в Бурже дофина не оказалось, хотя сражение всё-таки было: с передовым французским отрядом, прочёсывавшим местность за Луарой перед проходом главных сил, которые в эти последние числа августа только накапливались в районе Шартра, юго-западнее Парижа. Туда, прекратив операции в Нормандии, не слишком успешные и сковывавшие силы, которые нужнее были бы на юге, прибыл король Жан со своей слегка потрёпанной армией, призванной составить ядро новой, большой, даже огромной, которой предстояло сразиться с англо-гасконским воинством.

Всё это происходило по ту сторону Луары, а по эту сторону, южнее, Чёрный принц загнал французский патруль в близлежащий замок, осадил его и взял штурмом, но на это ушло четыре дня. От пленных он узнал, что дофин на самом деле в городе Тур, ниже по течению, где ожидает подхода отца. Пока этого не произошло, выдался благоприятный момент разгромить часть французских сил, и англичанин двинулся на запад, почти параллельно Луаре, постепенно к ней приближаясь. Тур, однако, при ближайшем рассмотрении оказался неприступным: новые оборонительные сооружения, многочисленный гарнизон. Ожидая, что дофин поступит по-рыцарски и выйдет сражаться в открытое поле, потратили ещё четыре дня, но дофин не поступил по-рыцарски. Хотя, вообще-то, отдых англо-гасконской армии был необходим: за месяц пройдена добрая сотня льё, а подразделения, отклонявшиеся от основного маршрута для грабежей и разорений, утомились ещё сильнее.

Чёрный принц погрузился в стратегические раздумья. Где Ланкастер? Перейти Луару, широкую, глубокую, быструю, вброд невозможно, а мосты в этом месте либо разрушены, либо надёжно охраняются: вступить на мост узкой колонной — значит подставиться противнику, попасть в ловушку. Но не угасла надежда, что Ланкастер, пройдя южной Нормандией и достигнув Луары, всё-таки сумеет её преодолеть, окажется на одном берегу с принцем и соединит с ним силы. Однако ждать, оставаясь на месте, было уже нельзя. В те дни Луару на огромном, в пятьдесят льё протяжении с веера направлений начали переходить отряды французских рыцарей, чтобы где-то южнее присоединиться к главным силам. Где эти главные силы, Чёрный принц не знал, но столкнуться с ними без Ланкастера не входило в его планы. И он отдал приказ армии двигаться на юг, чтобы по возможности оторваться от противника.
 
Это было 10 сентября, а на следующий день принц получил весточку от Ланкастера. Легко вообразить, как она его обрадовала. Доставил её посыльный, которого Эдуард за несколько дней до этого, когда двигался вдоль Луары, отправил на поиски герцога, снабдив письмом, где излагал свои ближайшие планы, то есть ориентировку на возможное место встречи, если Ланкастер всё-таки окажется со своим войском на южном берегу. Особых надежд на успех миссии принц не питал — но посыльный вернулся! Из ответного послания явствовало, что Ланкастер принял к сведению необходимость, ввиду близости французского короля, идти на юг. Такая необходимость существовала и для него. Он сообщал, что достиг Луары в районе города Анже, в двадцати льё ниже Тура по течению. Но коль скоро преодолеет водную преграду, ему тоже придётся резко взять на юг. Идти вдоль берега нельзя: долина Луары между Туром и Анже под контролем направляющихся к королевской армии французских отрядов из западных областей. Решением было движение по сближающимся маршрутам в направлении Шательро, города в тринадцати льё южнее Тура, на левом притоке Луары Вьенне. Прибывшему в Шательро первым стоит там задержаться до подхода напарника, хотя риск встречи с французским войском понятен и велик. А вот соединившись, можно дать сражение, пока армия короля Жана недоукомплектована и явно не готова к решающей битве.

А король в те дни был совсем близко. В день, когда Чёрный принц распорядился уходить на юг, главные силы французов перешли Луару, но приостановились, поджидая не поспевавшую за кавалерией пехоту. В понедельник 12 сентября они были всего в семи льё северо-восточнее того места, где находился Чёрный принц. Через два дня он достиг Шательро. Всю дорогу, на привалах, его донимали два кардинала — присланные папой Иннокентием миротворцы, призывая к переговорам с противником. Что называется, путались под ногами. Эдуард любезно посылал их к отцу, поскольку вопросы войны и мира решает король Англии.
 
Из-за вынужденной стремительности движения разведка упустила короля Жана с ядром его непрерывно разбухавшей пополнениями, аморфной армии. Где он? Может быть, лишь в четырёх льё к северо-востоку, где англо-гасконцы были вчера? Или, слава богу, подальше, в десяти льё, на реке Эндр — другом левом притоке Луары? А может быть. к счастью для убегающих, он там задержится, ожидая подхода резервов? Так или иначе, в Шательро Чёрный принц оставался целых два дня. Это было драматическое ожидание, ожидание на иголках, ожидание под дамокловым мечом. Вероятно, сохраняя внешнее спокойствие, командующий торопил тот счастливый миг, когда вдалеке, в облачке пыли наблюдатели заметили бы приближающиеся колонны Ланкастера. Чёрный принц верил в военный гений своего троюродного дяди Генри, любимца короля, его старого боевого товарища, испытанного военачальника. За подвиги удостоенного титула герцога Ланкастерского. Кроме того, принц, несмотря ни на что, не боялся французов. Он знал, что далеко не все из них храбрые воины: во время прошлогоднего лангедокского похода они так и не отважились с ним сразиться.

Так прошли среда и четверг, а в пятницу вечером разведка наконец разузнала, где король Жан: в Шовиньи, ещё одном городке на «ш». И стало понятно, почему потеряли его из виду: Шовиньи — не позади Шательро, а впереди, в восьми льё на юг, слегка на восток. Король обогнал противника, не вступая в соприкосновение. Но почему с востока? Логичнее был бы обгон с запада, чтобы отрезать путь домой, в Гасконь. А путь этот пролегал через Пуатье, главный город провинции Пуату, однако Жан Добрый взял совсем не в ту сторону. Что французская полевая разведка хуже английской — не новость, и король, возможно, просто не знал, где англичанин. Но Эдуард склонялся к другому выводу: знал, но застраховался от малейшей возможности столкновения в случае западного обхода. Что, трусил? Нет. Жан Валуа настоящий рыцарь. Просто оттягивал сражение, пока его силы не сконцентрируются, не соберутся в кулак.

И вывод был правильным. Шовиньи в шести льё — двадцати пяти километрах от Пуатье в точности на восток. Далековато и совсем не там, где надо бы ловить убегающего принца. Причём в Шовиньи, укреплённом городе, Жан оставался почти два дня: не торопился. Что, прятался? Военные историки соглашаются: да, сознательно избегал столкновения. Охотник и дичь на время поменялись ролями. А из Шовиньи, немного выждав, король торопливо, «убёгом», тоже не желая случайной встречи, передислоцировался наконец в Пуатье.

Другим выводом оперативной аналитики Чёрного принца стало место сбора французской армии: город Пуатье. Какой же ещё? Именно в эту цитадель почти в самом географическом центре королевства стягивались рыцарские дружины — так называемые «знамёна» с севера. востока, запада. Кстати, англичане в Пуатье однажды всё-таки побывали. Было это десять лет назад, в год Креси, когда в ходе трёх своих знаменитых кампаний подряд граф Дерби сумел ненадолго захватить Пуатье, подвергнув жителей избиению за то, что они не сдались сразу. Тогда этот граф ещё не именовался герцогом Ланкастерским. А тогдашним его набегам противостояла армия под началом герцога Нормандского Жана, ныне короля Франции. Вот снова и сошлись, десять лет спустя, на игровом поле войны старые соперники. Теперь к ним добавился новый игрок, принц Уэльский. Правда, тогда, шестнадцатилетним, он тоже сражался и отличился, но не на юге, а на севере: при Креси.

Третье умозаключение Эдуарда было печальным: ждать дядю Генри больше не имело смысла. Он не придёт. Луара непреодолима даже для него. Действовать предстояло в одиночку. Принц не мог знать численности противника, пока тот рассредоточен и не построен в корпуса, так называемые «баталии», на поле боя. Но легко мог оценить, опираясь на донесения разведки, что сила накапливается огромная, сила всего Французского королевства, готовая раздавить его англо-гасконское войско, не слишком многочисленное, как козявку. Хотя принца вряд ли посещал столь унизительный для него образ.

Но надо было действовать, и незамедлительно: время работало на короля, подкрепления шли и шли. И принц покинул Шательро и взял резко на юг, сойдя с древней, галло-римских времён дороги, которая вела из Шательро в Пуатье. Раз король в Шовиньи и если верен вывод, что место сбора — Пуатье, ему придётся проделать немалый, длиной в шесть льё, путь из Шовиньи в Пуатье, прямиком на запад. Вот на этом пути его и можно будет ударить с севера в правый фланг, чего он, конечно, не ожидает. Как раз на середине пути находилась деревушка Шаботри — ещё одно «ш», не запутаться бы! — там и предполагалось импровизированное генеральное сражение. Однако принц опоздал: Жан успел спрятаться за крепкими стенами Пуатье, удар пришёлся по хвосту. Правда, битва в пути закончилась для французского арьергарда потерями, пленёнными оказались два графа, но гонка была проиграна: королевские силы сконцентрировались, обрели общий порядок и командование. Сражение с ними стало неизбежным, и было их втрое больше, чем англо-гасконцев Чёрного принца. Как выяснится постфактум, это была самая многочисленная армия, которую когда-либо собирали французские короли.
 
Наступило 18 сентября, воскресенье. Добрые христианские рыцари не сражаются по воскресеньям, о чём им напомнили всё те же два кардинала — папские легаты, неутомимые борцы за мир, сновавшие от войска к войску. Не сказать чтобы в душе они были нейтралами. Итальянец Никколо Капоччи сочувствовал скорее англичанам, тогда как второй, Эли Талейран, брат графа Перигорского, не мог не желать их капитуляции. Без сражения, конечно. Уже не одно десятилетие он успешно интриговал в окружении пап, ведал подбором кандидатур на очередных выборах понтифика, жёстко регулировал их политику, распределял кардинальские шапки. Сам же папой так и не стал — говорили, что трижды упустил тиару. Впрочем, наиболее влиятельные люди и не домогаются первых ролей, предпочитают держаться в тени. Довольно того, что кардинал эффективно вмешивался в европейскую политику, посредничал то здесь, то там. Так что лучшего примирителя, способного предотвратить грандиозную битву, подобрать было трудно.

И надо же: в лагере короля Жана заподозрили, что кардинал-француз играет за англичан: Божье перемирие воскресного дня, на котором он настоял, было на руку Чёрному принцу, воины которого всё воскресенье укрепляли оборону, вбивали колья против конников, связывали воедино повозки, создавая заградительную линию, выверяли позиции для стрелков-лучников. Весь день с обеих сторон велась разведка. Версию проанглийских симпатий Талейрана опровергла группа рыцарей из его свиты, отпросившаяся у кардинала в день битвы сражаться плечом к плечу с французами. Чёрный принц будет неприятно удивлён, заметив слуг божьих в рядах противника.
 
Заслуживает особого внимания поле битвы, поскольку его рельеф, холмы, ручейки, болотца, просёлочные дороги, кустарник сыграют исключительную роль в ходе сражения. Когда после стычки у Шаботри — мимолётной, победоносной, но раскрывшей королю Жану их местонахождение — англичане продолжали двигаться на юг, потеряв надежду избежать неравного боя, их утешала разве что возможность самим выбрать его место, по возможности удобное для обороны. И такое место на их пути встретилось — недалеко от того самого Шаботри, всего в льё от него и в двух часах пешего хода на юго-восток от Пуатье, у стен которого выстраивалась французская армия.

Внимание английского командования привлёк холм, невысокий, но, если расположиться у его вершины, затруднявший кавалерийскую атаку противника вверх по склону. Благоприятной показалась полоса густого кустарника на северо-западном склоне, как раз в том направлении, откуда ожидался вражеский удар. Недалеко от холма просёлок из Пуатье раздваивался и в двух местах, туаз двести-триста одно от другого, полкилометра по-нашему, рассекал гущу кустов. Эти лёгкие пути преодоления преграды могли послужить приманкой — и ловушкой. С юга к холму примыкал лесок, способный стать укрытием при отступлении, и там же, южнее, поле боя окаймляла речка Муассон, от которой тянулась болотистая низина, труднопроходимая и для конника, и для пехотинца. Низина длинным языком охватывала холм с запада, защищая левый фланг обороны. Правый фланг решено было загородить скреплёнными крестьянскими повозками, обнаруженными поблизости у местных жителей. Бежали местные жители или в ужасе затаились в подвалах и застрехах близлежащих деревенских домов — история умалчивает. Повозками загородили также один из проходов через кусты, так что вход в ловушку оставался всего один. В общем, позиция, особенно после того, как над ней поработали в воскресенье, была выгодной.

Но шансов избежать разгрома, гибели или плена оставалось всё-таки мало. Вернее сказать. никаких. Правда, оказаться побеждённым многократно превосходящими силами противника — не позор для рыцаря. Плен — не позор, позор только бегство с поля боя. Однако размер выкупа за наследника английского престола, если бы он уцелел, можно себе представить. Если конкретно, по ценам того времени — несколько миллионов золотых монет, величина порядка годового государственного бюджета крупного королевства вроде Англии.
 
Весь воскресный день не бездействовал и Талейран, кардинал Перигорский, подавляя напарника опытом и авторитетом, полный энергии, несмотря на преклонный возраст. Он курсировал между двумя армиями, возил предложения одной стороны и ответы другой. Французские предложения были просты: полная и безоговорочная капитуляция. Принц Эдуард, в свою очередь, трезво оценивал физическое состояние и боеспособность англо-гасконского войска: люди изнурены, находятся на скудном рационе — хлеба не хватает уже три дня, и, если французы пожелают прибегнуть к блокаде, голод решит исход дела без всякого сражения. Поэтому английская сторона соглашалась без боя признать себя побеждённой. Но признание поражения и сдача на милость победителя — не одно и то же. На что был готов Эдуард? Без выкупа отпустить рыцарей, пленённых в давешней стычке у Шаботри. Это, конечно, мелочь. Гораздо существеннее: сдать французам крепости, захваченные в последние месяцы на юго-западе. Бордо при этом всё же остаётся английским: любым уступкам есть предел. И, наконец, заключить перемирие, отказавшись от любых военных действий на семь лет. Этим принц перечёркивал все наступательные планы отца. Что и говорить, капитуляция почти полная. В обмен французы дают вражескому войску уйти домой. Просто уйти.

Короля Жана, однако, не устраивал такой исход дела. Почему? Рыцарская спесь: мол, победа добывается в бою, а не на торгах? Или царственное безразличие к судьбам подчинённых? Ведь англо-гасконцы постараются дорого продать свою жизнь и свободу, если их вынудят драться. Или уверенность, что победа обеспечена, и глупо менять уничтожение вражеской армии на какие-либо уступки? Верно, пожалуй, последнее, но причины упорства короля, отвергавшего простое, бескровное и выгодное решение, следует всё же искать глубже. Причины эти внутриполитические, обусловленные кризисом доверия между королём и подданными, атмосферой подозрительности, когда измену можно ждать в любой момент от кого угодно — от собственного сына, зятя, от членов королевского Совета. Уже третий год Франция жила в этой атмосфере, и малейшая слабость, проявленная королём, могла послужить сигналом к действию для заговорщиков.

Отпустить на волю наглеца, нагнавшего страху на весь Юг в прошлом году и грозившегося дойти до Парижа в нынешнем? Не наказать, имея полнейшую возможность не оставить никого из его воинства, включая его самого, в живых или на свободе? Не принять от Господа редкостный шанс без сопротивления дойти до Бордо и навсегда покончить с английским анклавом, источником всех бед и страданий Франции, на что не решились ни Святой Луи, ни «железный король»? Не заткнуть великой победой рты тем, кто называет Валуа узурпаторами? Легитимность — дитя побед. Не формулировал, но понимал. И потому одно из двух. Либо повести зарвавшихся вояк во главе с их принцем, пленных и обезоруженных, беспримерно длинной колонной к Парижу, если они хотят жить, показать их народу, а потом раздать достойным рыцарям для содержания под надзором и получения выкупа. Либо сразиться с ними, если жизнь им не дорога. Третий вариант — окружить и взять измором король Жан считал недостойным рыцаря: это не будет настоящей победой.
 
К сумеркам воскресного дня стало понятно, что миротворческая миссия папских легатов провалилась. Король был непоколебим. Нет, уступку он всё-таки сделал: Чёрный принц должен сдаться в плен сам и с ним ещё сто рыцарей по выбору короля. Остальные, так и быть, свободны. Вероятно, в этот момент Эдуард почувствовал, до какой степени унижения можно дойти уступками — и отыграл назад, заявив кардиналу, что перемирие — на семь лет или там на сколько, — вообще-то, компетенция короля Англии. Битва так битва. Теперь уже неизбежная. Если только, плюнув на рыцарскую честь, не сделать попытку улизнуть с поля боя.
 
Сумерки сгущались. Настало время перекусить после дневных трудов. У англо-гасконцев, уже три дня страдавших от нехватки хлеба, трапеза вряд ли была обильной. Зато с французской стороны доносились шумы пиршеств. Было чем попировать и был повод: многие понимали, что, может быть. это последняя пирушка в их жизни. Пожалуй, шумели даже демонстративно, давя на психику изголодавшегося противника.

Когда совсем стемнело, в потаённом месте, в лесу между речкой Муассон и облюбованным для обороны холмом, у англичан состоялся военный совет. Противник под покровом ночи мог предпринять любые действия, так что на опушке и на вершине холма, у боевых позиций, выставили дозоры. Скрытно, в темноте, переправили за речку, на южный берег, обоз с трофеями — в порядке подготовки к возможному бегству. По счастью, на южном краю леса, в деревне Нуайе, обнаружили каменный мостик через Муассон. Однако действительно ли было темно? Не сияло ли ночное светило? Не сияло. Накануне месяц миновал последнюю четверть, и первая половина ночи, даже безоблачной, точно была безлунной.

Совещались опытные командиры — графы Уорвик, Саффолк, Оксфорд, Солсбери. Веское слово принадлежало сэру Джону Чандосу, всюду сопровождавшему и оберегавшему престолонаследника, его военному наставнику. Положение складывалось настолько трагическое, что ни один из вариантов действий не рассматривался как позорный. Вариантов было предложено три.

Первый — атаковать, упредив противника. Но при соотношении сил один к трём наступательные действия бесперспективны. Вариант второй: оставаясь на позициях, выжидать. Возможно, французы тоже не будут торопиться с атакой: к ним, по данным разведки, всё ещё продолжают подходить отставшие в пути или запоздавшие к сбору баннереты — сеньоры под своим знаменем со своими вассалами. Радоваться отсрочке не приходилось: вражеские силы, и без того преобладающие, нарастают. Наконец, вариант номер три: бежать. На юг, домой, к далёкому Бордо. Сделать такую попытку, такой рывок.

Вариант, впрочем, тоже проигрышный. Французы, их разведчики, без сомнения, обнаружат, что противник покинул укреплённые накануне позиции и уходит. Что предпримет король? Конечно же, немедленно атакует англичан на марше, без труда догнав конницей. А хорошо известно, что ничего нет хуже: ударив с фланга, французские тяжеловооружённые всадники сомнут и искромсают колонны отступающих. И потому крайне желательно что-то придумать, как-то прикрыть отступление, замаскировать его, создать ложное впечатление готовности к бою, отвлечь внимание французских командиров. Хотя бы ненадолго.
 
И понаторевший в военных делах сэр Джон Чандос придумал. Это была блестящая двухходовка, которая в случае успеха обеспечивала бегство основных сил с выигрышем времени на отрыв. В случае же неудачи, если французы не поддадутся на задуманную провокацию, положение не станет хуже, чем оно есть: произойдёт сражение на тех позициях, укреплению которых был посвящён весь воскресный день. Несомненно, это лучше, чем предложенный экспромтом четвёртый вариант: всей армии укрыться в лесу как в крепости и ждать. Чего? Окружения и голодной смерти?

И потому на рассвете 19 сентября, в понедельник, армия Чёрного принца стояла на избранной накануне боевой позиции, на холме, а сам командующий — на вершине, откуда хорошо просматривались свои позиции и виден был авангард французов, примерно в семистах туазах севернее: километрах в полутора. Там возвышался ещё один холм, скрывавший то, что за ним. Английские военачальники могли предположить, что за ним располагаются силы противника гораздо более значительные. Они не ошибались. Разведчики докладывали, что силы эти продолжают прирастать вновьприбывающими.

У англичан всё было обставлено так, будто сражение действительно состоится. Оно и состоится, если из провокации, которую задумал сэр Джон, ничего не получится. Принц Эдуард в своих действиях в эти минуты исходил из неизбежности битвы. Он обратился к войскам с речью, пламенной, на долгие годы запавшей в память воинов, переживших этот день. Принц придавал исключительное значение боевому духу, который, он знал, способен творить чудеса. Поскольку английские позиции занимали пространство до пятисот туаз по фронту и многие не могли слышать голос командующего, он приказал находившимся подле него командирам пересказать содержание речи бойцам. Эдуард взывал к небесам, к доблести предков, к славе Англии, к рыцарской чести. Среди воинов было немало простолюдинов — прежде всего лучники, им отводилась главная роль в начале сражения. К ним принц обратился отдельно. Они должны были бестрепетно, выпуская стрелу за стрелой из своих укрытий в кустах, встретить французскую конницу, выдержать её натиск. Большой английский лук, в рост человека, стрела которого в ста шагах пробивает доспехи, — коронное оружие той войны, взятое на вооружение вскоре после её начала.

Прелюдией битвы, которая могла и не состояться, в соответствии с планом Чандоса стала имитация атаки, предпринятая отрядом гасконских рыцарей. Демонстрируя решительность, будто за ними вся армия, они ринулись по дороге, рассекавшей кустарник, в сторону французских позиций. Надежда была на то, что король Жан в ответ отдаст приказ к бою, и неповоротливая французская махина придёт в движение. И тогда, пока их маршалы сообразят что к чему, пока приказы дойдут до исполнителей, пока произойдёт перестроение, есть шанс, быстро снявшись с позиций на холме, пройдя лесом и переправившись через Муассон по мосту в Нуайе и по разведанным бродам, оторваться от противника и форсированным маршем идти восвояси. Именно такой трюк проделал не далее как этим летом в Нормандии Ланкастер, обманом избежав битвы с превосходящими силами Жана Доброго.

Но королевский штаб в этот раз не дал себя провести. Сразу распознав, что вылазка совершается малыми силами, малые же силы бросили и на её нейтрализацию. Немецкие наёмники одной из военных компаний, которые служат тому, кто платит, в данном случае — французам, обезоружили хитрецов, и дальнейшие события те могли наблюдать — если могли, — лёжа связанными в повозках французского обоза.

Конечно же, во французском командовании были не дураки, рыцарский дух уживался с осмотрительностью и опытом: война на разных фронтах шла не первый год. Накануне, в воскресенье, когда в английском лагере разрывались между отчаянием и надеждой, французский штаб, маршалы и капитаны при деятельном участии короля, разрабатывал диспозицию грядущего сражения.

Разведка доложила примерную численность вражеских сил, особенности их расположения, выдала рекомендации по тактике. Несомненно, в начале боя англичане используют лучников. Лучники — их конёк. И хотя пробивная сила стрелы меньше, чем у так называемого «болта» арбалетчиков — основных стрелков французского войска, скорострельность лука существенно выше, чем арбалета: десять стрел за шестьдесят ударов пульса и больше. Туча стрел может ошеломить наступающих — не то ли случилось в печальной битве Креси? Поэтому задача номер один — обезвредить лучников. Трудная задача, потому что их будет скрывать полоса кустарника — длинная, в пятьсот туаз, по всему фронту. Дело усложняется тем, что наступать придётся вверх по склону холма. Остановились на решении: перед наступлением главных сил бросить в бой два конных отряда по двум дорогам, рассекающим кустарник, прорваться в тыл затаившимся стрелкам, изрубить их и открыть дорогу пешим воинам.

Что главной силой в сражении окажется не конница, а пехота, понимали обе стороны. Спешились английские латники, а французские кавалеристы воскресным вечером занялись обрезкой длинных новомодных мысков обуви, затруднявших ходьбу, и укорачиванием копий. Шпоры, понятно, тоже были ни к чему. Оставили минимум верховых — у французов для прорыва, у Чёрного принца — как тыловой резерв. Причина торжества пехоты над кавалерией к середине века, как ранее уже говорилось, заключалась в том, что защитить коня от стрел и болтов несравнимо труднее, чем человека-латника, а раненый конь превращается в неуправляемого, бешеного зверя. Пехотинцев сажали на лошадей лишь при необходимости быстрой переброски на значительное расстояние. Так будет даже в двадцатом веке.

Проблема прорыва фронта лучников выглядела подвигом, способным воспламенить сердца рыцарей — по крайней мере, в теории. Под градом стрел всадники пойдут на смерть, что понимали и король, и они сами — те, кого, переходя от одной военной компании «рыцарей-солдат» к другой, от одного «знамени» — самостоятельного рыцарского звена сеньора с вассалами к другому, маршалы отбирали как цвет воинства, элиту кавалерии короля. Отобрали человек триста, на два ударных отряда, которые предстояло возглавить самим же маршалам: Клермону и Одрегему.
 
Да, это были смертники, зато в случае успеха их миссии в главных силах — около двадцати тысяч против шести-семи тысяч англо-гасконцев — больших потерь не предвиделось. Королевская армия выстроилась тремя корпусами — «баталиями», как тогда говорили, которые могли атаковать противника, если понадобится, волна за волной. Впрочем, вряд ли понадобится: надеялись решить дело первым же корпусом. Им командовал, как ни удивительно, заядлый «книжник» дофин Шарль. Можно предположить, король заботился о репутации наследника и желал увенчать его лаврами победителя англичан в лице их наследника — принца Эдуарда. Рядом с дофином предстояло сражаться двум его братьям — семнадцатилетнему Луи графу Анжуйскому и не достигшему шестнадцати Жану, будущему великому покровителю искусств. Самого младшего, отчаянного подростка Филиппа, король оставил при себе. Легко предположить, что командование дофина было имитационным: при нём находилось несколько опытных капитанов, и главный из них — «мессир Пьер», как его называли, герцог де Бурбон, тесть дофина.

Вторая баталия находилась в подчинении герцогу Орлеанскому, младшему брату короля, на шестнадцать лет его моложе и всего на два года старше своего восемнадцатилетнего племянника дофина Шарля. Не слишком ещё опытный в делах военных, он тоже мог положиться на умудрённых битвами советников. Наконец, третью баталию возглавил сам Жан Добрый. Скорее всего, ей вообще не придётся вступить в сражение. Ни в коей мере нахождение в арьергарде нельзя считать проявлением трусости: свою храбрость, порой безрассудную, Жан доказал за два десятилетия войны. Но в этой кампании он действовал на удивление благоразумно. Негоже правителю без нужды подставлять себя под стрелы, мечи и копья.

Не будучи по натуре жестоким, Жан перед началом битвы отдал приказ: убивать врагов беспощадно. Иными словами, не зариться на выкуп. Это была месть не только за вытоптанные поля, сожжённые деревни, опустошённые города, грабежи и убийства, но и за тысячи воинов, павших десять лет назад при Креси, когда царствовал ещё отец Жана. Но Чёрного принца желательно было взять живьём, как и его маршалов Уорвика, Саффолка, Солсбери, Оксфорда.

И вот утро решающего дня: 19 сентября, понедельник. Провокация, задуманная Джоном Чандосом, провалилась. Противник не пожелал принять вылазку небольшого отряда за начало английского наступления, его ряды оставались неподвижны. Французы выжидали, и их можно было понять. Если у англичан не выдержат нервы, они совершат одну ошибку из двух. Либо рванутся в атаку, оставив позади заградительную линию кустов и обесценив свои преимущества — затаившихся в кустах лучников и крутизну склона на пути противника. Либо начнут отступление, покидая позиции, что будет сразу же замечено, и тогда французам хватит времени для манёвра: обхода и флангового удара по убегающему войску. Снова возникла потребность в какой-то провокации, которая подстегнула бы медливших французов начать наступление.

Среди многочисленных версий начального этапа битвы, выдвинутых разными хронистами на основе воспоминаний участников, записанных годы спустя и нередко противоречащих друг другу, военный историк Альфред Бёрн, анализировавший события «с точки зрения военной вероятности», выделил одну, принадлежащую Маттео Виллани. Историк пришёл к выводу, что «возможно, заявление Виллани, что дым от горящих повозок ускорил сражение, единственно правильное».

Действительно, такая провокация, вторая вслед за неудавшейся первой, вполне могла быть. Англичане за воскресенье соорудили баррикады из связанных верёвками крестьянских телег с наваленным на них хворостом и валежником, который приволокли из леса в своём тылу. Одна баррикада прикрывала их правый фланг, где заканчивались кусты, другая загораживала проход в кустарнике на левом фланге. Поджечь эти груды, пользуясь сухой погодой последних дней, — очень простая идея, пожалуй, даже искушение. Каков результат? Противник истолкует это как создание дымовой завесы, прикрывающей отступление, и двинется преследовать отступающих, которые, должно быть, уже покидают свои оборонительные позиции.

Так и случилось. Смертники — конные отряды маршалов Жана де Клермона и Арнуля д’Одрегема устремились со склонов северного холма через низину к южному, вражескому. Может быть, уже отведены и лучники?

И вот — домчались, встреченные, однако, тучей стрел. Одрегему выпало атаковать левый фланг англичан, где просеку в кустах загораживала баррикада, по всей вероятности, охваченная дымом и пламенем. И он, впереди своих рыцарей, прорвался, каким-то чудом на всём скаку преодолев преграду, очевидно, заставив коня совершить прыжок, но другие сделать того же не смогли. Сам же маршал, тяжело раненный, немедленно был пленён. Но воины его, не зря им отобранные как цвет рыцарства, не растерялись и обрушились на лучников, не страшась их стрел: стрелы в большинстве отскакивали от лат. Лучники начали покидать позиции, но отступали разумно: переместились в примыкавшую к левому флангу болотистую низину с ручейками, питавшими Муассон, в топь, где всадники уже не могли к ним подступиться. Командовавший стрелками Оксфорд приказал стрелять по лошадям, что, к несчастью для животных и всадников, оказалось эффективным. Атака против левого фланга захлебнулась.

Но на другом фланге прорыв осуществился. Рыцари Клермона, закрепляя успех, начали стремительно разворачиваться по фронту уже позади кустов и лучников. Но граф Солсбери, командовавший правым флангом, не потерял хладнокровия. Всё шло по-задуманному: французский отряд попал в ловушку и вскоре был уничтожен. Пал и маршал Клермон.
 
Так, в самом начале сражения, король Жан лишился элитной конницы. Но узнал ли об этом? Его резервная баталия, самая многочисленная — едва ли не половина всей армии, — стояла за северным холмом, невидимая для англичан даже с вершины их южного холма. Однако и донесения с передовой прибывали сюда с задержкой. Даже из расположения первой баталии, готовой вступить в бой, трудно было разглядеть, что же происходит на английских позициях. Если предположить, что к тому же дымили повозки, ситуация неопределённости усугублялась. И только когда воины дофина Шарля, вернее, герцога Бурбона, двинулись на врага, всё стало ясно: раненые, взбесившиеся кони без всадников, врезаясь, сминали пешие ряды наступающих.

Это не добавляло энтузиазма, но зато прекратился фланговый обстрел из низины: у лучников кончились стрелы, а подбирать их на поле боя возможности пока не было. Не дойдя до кустарника, французы лицом к лицу встретились с пешими латниками графа Уорвика. По всему фронту завязался ближний бой с разящими ударами копья, меча, булавы — бой долгий, многочасовой, изнурительный. Англичане не отступали, в их действиях, кроме ярости отчаяния, присутствовала слаженность. В места, где образовывалась брешь, оперативно перемещались силы с других участков; окружённых деблокировали; туда, где противник теснил, бросали подкрепление.

У французов такого не было: слышались не команды, а воинственные призывы, воодушевляющие, но не руководящие. Каждый рыцарь жаждал личного успеха, вёл собственный, отдельный поединок, и в разгар поединка бросать своего противника, чтобы укрепить другой участок фронта, казалось недостойным. Фактически никакого единого руководства, да и руководства вообще в рядах французских бойцов не наблюдалось. Можно сказать, они порознь дрались с одной гигантской английской многоножкой.

Тем не менее они давили числом, положение противостоявших им изнурённых и изголодавшихся становилось всё хуже, и Чёрному принцу пришлось бросить в бой весь свой резерв — кроме небольшого отряда кавалерии под началом гасконца Жана де Грайи, известного также как каптал де Бюш — глава округа Бюш. «Каптал» звучит похоже на «капитан», и не случайно. В Гаскони или Гиени, если их различать — Гиень северная, Гасконь южная часть английской Аквитании, — каптал означает то же, что капитан в том широком смысле, какой придавала слову эпоха: не только военачальник, но и вообще глава чего-либо. Каптальство Бюш — старинное феодальное владение в Гаскони.

Каптал де Бюш, то есть Жан де Грайи, в свои двадцать пять — на год моложе Чёрного принца — уже известен военными дарованиями, но также и независимым нравом «вольного стрелка». Он подлинный космополит в рыцарском смысле слова, чуждый национальным пристрастиям. В отличие от наёмников, он служит не за деньги, а из понятий чести и справедливости, устремляется в локальные крестовые походы против язычников-прибалтов, готов прийти на помощь дамам, даже если это супруги его врагов. Дважды менее чем за два года ему суждено будет сыграть решающую роль в судьбе Франции. Первый раз это случится уже через несколько часов, сегодня, 19 сентября, в битве при Пуатье. Но обо всём по порядку.

Кстати, зачем Чёрному принцу немногочисленный конный резерв де Бюша, когда всё решают тысячные массы пехотинцев? Для бегства? Позорного? Нет. Бегства, чтобы избавить отца от громадного выкупа за пленённого наследника.

Между тем корпус наследника французского продолжал тяжёлый, нескончаемый бой, в котором никак не удавалось дожать англичан. Их организованность перевешивала рыцарский задор французов даже вопреки перевесу сил. В какой-то момент наступил перелом, баталия дофина начала отступать. Паники, бегства не было, но происходил отход, более-менее организованный. Неудача не казалась роковой: не зря накануне задумали наступать тремя последовательными волнами. Вторая волна, баталия герцога Орлеанского, была на подходе. Но была ли?

Брат короля совершил странный манёвр: двинул свой корпус, свежий и многочисленный, не на измотанных англичан, а в другую сторону. Уйдя с северного холма, он расположился позади третьего, резервного корпуса, как бы в качестве «резерва резерва». Что он имел в виду? Трусость, шок от неудачи первого корпуса вряд ли служат объяснением. Коллективная трусость множества баннеретов — рыцарственных сеньоров, дороживших своей честью, неправдоподобна. Просто герцог, его советники, а также бароны со своими большими отрядами — целых тридцать шесть знамён, объединявших малые отряды-знамёна баннеретов, — решили, что битва окончена, неприятель побеждён — не зря же его давили несколько часов подряд, — а принять капитуляцию надлежит, конечно же, королю. После этого можно приступить к делёжке пленных, не полагаясь на военное счастье, а по справедливости, по старшинству.

Герцог Орлеанский и его штаб, находясь на значительном удалении, вероятно, не очень хорошо различали в пыли и в дыму ещё догоравших телег происходившее на линии соприкосновения. Но даже если они уловили, что баталия дофина попятилась, то вряд ли сомневались, что упрямству противника придёт конец, когда он узрит на вершине северного холма неисчислимый легион под красным знаменем — орифламмой, символом присутствия во главе войска самого короля.

Так и случилось. Когда, не добившись успеха, отступил, а затем, рассыпавшись, ушёл за холм первый эшелон французов, а второй, ненадолго появившись в поле зрения, куда-то исчез, англо-гасконцы, подобно герцогу Орлеанскому, поначалу решили, что битва закончилась: неприятель, испытав их на прочность и понеся изрядные потери, приступил к зализыванию ран, то есть к перегруппировке. И это даёт достаточно времени, чтобы, оторвавшись от преследователей, продолжить бегство на юг. Оруженосцы и слуги начали подбирать на опустевшем поле и уносить в обоз раненых, лучники среди трупов собирали стрелы, пополняя истощившийся запас. Готовились в дорогу. И тут чудовищным миражом, покрыв весь северный холм, возникла баталия короля.
 
Какова была реакция? Испуг, которого не скрывал никто. И ропот: зачем Чёрный принц, выйдя в поход, половину армии оставил защищать Гасконь? Сейчас мы заплатим за это жизнями! Уныние воцарилось в окружении Эдуарда: «Побеждены. Это конец». Услышав, принц возразил столь же лаконично: «Не побеждены, пока я жив».

И опять, как на ночном совете в лесу, предстояло принять судьбоносное решение. Одно из трёх: снова попытаться бежать либо встретить корпус короля, не сдвигаясь со старых позиций, или же атаковать самим. Первый вариант губителен уязвимостью колонны на марше. Воины, вконец измотанные, вряд ли способны на стремительный отрыв. Второе решение — томительное ожидание вражеского удара — приведёт лишь к падению боевого духа, столь важного в понимании принца. Третий вариант: призвать бойцов, которые едва держатся на ногах от усталости в многочасовой битве, изголодавшихся, наступать на превосходящего числом, свежего, сытого противника, — полнейшее безумие. И Эдуард выбрал безумие. Но — звучит парадоксально — безумие умное: совместить встречный удар своей пехоты с ударами конницы, того последнего резерва, которым командовал каптал де Бюш.
 
Всадников, и без того немногочисленных, разделили, поставив часть из них в авангард пешим латникам, спускавшимся с южного холма навстречу пешим французам с северного. У короля Жана конницы не было: элитную растратил на неудавшийся прорыв в самом начале сражения, а лошади других рыцарей, получивших ещё вчера приказ сражаться пешими, пощипывали травку где-то у стен Пуатье.

Тяжеловооружённый, закованный в броню всадник против пешего воина — всё равно что танк грядущих времён против пехотинца. Именно такие конники устремились к французским шеренгам. Но по ним открыли стрельбу арбалетчики: арбалет — главное стрелковое оружие французов. Арбалетный болт пробивает доспехи, и стрельба оказалась эффективной. После отражения кавалерийской атаки гасконцев в низине между холмами завязался рукопашный бой, такой же страшный и изнурительный, как в предыдущие часы.

Однако основная часть всадников каптала де Бюша в лобовую атаку не пошла. От опушки леса за южным холмом, где отряд дислоцировался в течение всей битвы, незримый для противника, каптал повёл его кружным путём, огибая холм с востока и по-прежнему скрываясь за ним, к ложбине между холмами, где развернулись главные события.

Бой был в разгаре, организованность англичан уже не спасала: их теснили. И тут с фланга. Из-за холма, сквозь лязг и треск битвы боевым кличем призывая святого Георгия, во французские ряды врезались броненосные конники, проламывая просеки в гуще пехоты. Их было немного, очень немного — но и не нужно много, чтобы ошеломить и вызвать панику. Паника — поразительный психологический феномен, когда пустяковый хлопок может рассеять огромную толпу. Паника — молниеносно распространяющийся вирус. По словам Альфреда Бёрна, «результат этого внезапного нападения вовсе не соответствовал количеству участвовавших в нём».
 
В королевской баталии, за два шага до победы, началась сумятица. Составленная из отрядов, верных своему баннерету, под своим знаменем, где к тому же каждый рыцарь вёл свою, отдельную битву, где никто не слушал команд, да их и не звучало, баталия начала распадаться, чем тут же воспользовалась слаженно действовавшая пехота противника. В этот момент сохранившие хладнокровие, если такие ещё оставались во французском командовании, которого, собственно, уже и не было, с горечью могли вспомнить ордонанс, которым король Жан пытался сломать старый феодальный порядок, утверждая в армии сплочённые коллективы под началом капитанов, назначенных не за титул, а за талант руководить боем. Пытался сломать, да не сломал.

Потерян был даже минимум организованности, сохранявшийся до флангового удара гасконцев. Многие рыцари побежали, просто побежали. За считанные минуты королевский корпус утратил способность сражаться, превратился в толпу. Англичане, желая взять пленного, бросали в спину беглецу позорный для рыцаря окрик: «Остановитесь, мессир!» Но некоторые баннереты, придя к умозаключению, что всё ясно и битва окончена, уводили своих рыцарей организованно, под знаменем.

Баталия герцога Орлеанского, после неудачи корпуса дофина Шарля взявшая на себя роль резерва позади резерва, не была разгромлена, как считают некоторые историки — у англичан на это не хватило бы сил, — а скорее всего, просто не вступила в бой. Мимо, а то и вклиниваясь в её ряды, бежали с фронта паникёры, проходили со своими отрядами, считая долг перед сюзереном-королём исполненным, бароны, не говоря уже о многочисленных баннеретах. В этой обстановке брат короля, видимо, тоже счёл свою боевую задачу выполненной. Тем более что, находясь позади северного холма, он не знал, что происходит в ложбине, команд от короля не получал, но мог предположить, что дан приказ к отступлению.

Примешивалось и другое обстоятельство, о котором Филипп Орлеанский, должно быть, знал, и оно подтолкнуло его уходить подобру-поздорову: король Жан приказал дофину и двум другим своим сыновьям, Луи Анжуйскому и подростку Жану, покинуть поле боя и уходить в направлении Шаботри, на северо-восток, а затем остановиться в Шовиньи, хорошо защищённом. Это было мудрое решение: к финалу сражения король осознал, что при скверном обороте событий будет поставлено под удар будущее династии Валуа. Почему уходили к Шаботри и Шовиньи, а не к Пуатье, в двух льё северо-западнее? Вероятно, чтобы появление принцев, покинувших сражение, не вызвало в городе панику. Возможно, герцог Орлеанский отнёс распоряжение короля и на свой счёт. Сопротивлялся ли дофин отцовскому приказу, так что верным людям пришлось увозить его силой, или подчинился добровольно и даже с радостью — мнения историков разнятся. С королём остался только его младший, неустрашимый четырнадцатилетний Филипп.

И вот они вдвоём оказались посреди таявшего на глазах людского месива, рассекаемого ручейками английских латников на отдельные очаги сопротивления, — посреди того, во что с необычайной быстротой превратилась огромная в половину всей армии, десятитысячная королевская баталия. Никому и никакие приказы короля уже не могли поступать: вокруг него сжималось кольцо, он отбивался секирой — боевым топором, а в другой руке булавой, бешено вращая на цепи стальной игольчатый шар. Он успел получить два ранения, пот, а возможно, и кровь стекали по лицу, ограничивая поле зрения, и неотступно находившийся с отцом Филипок предостерегал его неокрепшим голоском: «Враг справа! Отец, враг слева!» Жан оказался тут, потому что не искал для себя спасения, проявился характер: когда дела совсем плохи, просыпалась ярость. О том, что будет без него с королевством, он в опьянении схватки не думал. Помнил только, что отец, Филипп Удачливый, бежал с поля боя Креси, оставив своих рыцарей умирать в последних атаках на неприятельские позиции. Жан осуждал отца, даже публично. И дал себе слово, что никогда так не поступит. И слово сдержал.

Да, король вёл себя по-другому (хотя при Креси отец вёл себя храбро, был ранен, а эвакуировали его практически насильно), но катастрофа Креси повторилась — ровно десять лет спустя: две с половиной тысячи французских рыцарей — пехотинцев и тяжеловооружённых всадников были убиты, столько же взяты в плен. Оруженосцев и слуг никто не считал. Возможно, потери убитыми достигали шести тысяч. Мёртвых местные жители свалили в наспех вырытую яму, вспомнив времена чумы, место захоронения осталось неизвестным. Потери победителей, как и при Креси, оказались незначительны. Разница была в том, что в этот раз городских ополченцев не пригласили. Король решил, что «благородные» справятся без их помощи.

Битву, однако. нельзя было считать законченной, пока сражался король, а плечом к плечу с ним — ближайшие соратники, члены его штаба, королевского Совета. Среди них коннетабль Готье де Бриенн, главнокомандующий, дальний родственник другого коннетабля де Бриенна, казнённого. На недавних Штатах дворянство доверило ему, герцогу Афинскому, выступать от имени всего сословия. Бок о бок с королём дрался и герцог де Бурбон — «мессир Пьер», отец супруги дофина. Постоянно находился возле короля его знаменосец, безупречный рыцарь, законодатель рыцарской чести Жоффруа де Шарни — составитель устава ордена Звезды.

Жоффруа занимал почётный пожизненный пост стража орифламмы — символа государственности, знамени цвета Крови Христовой, которое реяло над войском, только если его возглавлял сам король. Орифламма хранилась в монастыре Сен-Дени под Парижем, усыпальнице королей, и когда король брал её оттуда, собираясь в поход, страж орифламмы нёс её свёрнутой у себя на груди и разворачивал, надев на копьё — древко, с началом боя. В битве Креси страж орифламмы Миль де Нуайе погиб, сгинула и орифламма — по счастью, лишь её освящённая копия: Филипп Валуа не решился в сражение не с неверными, а с христианами взять настоящую. Но в нынешней битве знаменосец сжимал в руке древко настоящей, подлинной орифламмы.

Любопытно, что Жоффруа де Шарни имел касательство к другой священной реликвии. Вероятно, реликвии обладают мистическим взаимопритяжением. У сира Жоффруа много лет тайно хранился загадочный объект, доставшийся ему по наследству от предка, близкого к тамплиерам, и известный позднее как Туринская Плащаница. На собственные деньги королевский знаменосец построил церковь в своей сеньории, где в следующем после Пуатье году его сын выставит Плащаницу на всеобщее обозрение. Однажды епископ диоцеза Труа посетит церковь и выразит возмущение: что за грязная тряпка? И прикажет убрать Плащаницу из храма.
 
Когда в двух шагах от короля пал де Шарни, грязной тряпкой, втоптанной в слякотную землю поймы Муассона, оказался и символ французского государства: орифламма была утеряна безвозвратно. Пали рядом с королём Жаном его коннетабль герцог Афинский, тесть его сына «мессир Пьер» Бурбон. И никто в тот час не мог сказать, жив ли ещё сам король.

Чёрный принц со своего холма наблюдал за окончанием битвы — как здесь и там прекращали сопротивление кучки блокированных французских рыцарей. Но, обладая острым зрением, всё же не мог уловить, где в этих разрозненных людских скоплениях король Жан. Чандос, военный наставник, посоветовал принцу, утомлённому и разгорячённому, отдохнуть. Разбили на холме палатку приметного ярко-красного цвета, водрузили знамя, обозначив место сбора рассыпанных по низине воинов, затрубили в рог. Наблюдение продолжили два востроглазых барона.

Вскоре они заметили приближающуюся толпу латников, а в центре её — высокого человека в шлеме. Толпа двигалась медленно, рыцари явно между собой пререкались. Вероятно, спорили, кто первым захватил пленника. Наблюдатели доложили Чёрному принцу, отдыхавшему в палатке. Тот вышел и понял сразу:

— А, вот его и ведут!