Безбожно женское

Обложка, текст, имена и времена

Думаешь, маешься, лезешь не в своё дело, берёшь с чужой полки книгу – еще и названия не зная – открываешь, она смотрит прямо в глаза и говорит:

«Пользуясь случаем, передаю тайный привет Антону Семёновичу Макаренко, советскому писателю и педагогу. В блюдечках-очках спасательных кругов. Брат-белогвардеец, приёмные дети, холод, голод, попытка застрелиться, всё плохо, всё плохо, ничего не получается, никто не слушается, ничего не выйдет. Ни из этих детей, ни из меня. Критики в пух раздербанивали все его книги. Коллеги в грош не ставили его методику. Умер скоропостижно, в вагоне электрички, 1 апреля 1939 года. Мёртвая голова ещё долго стучала о ледяное стекло в такт колёсам, стыкам, рельсам-рельсам, шпалам-шпалам. Книги – это переплетённые люди». [158]

Откуда книге знать, чем сейчас моя голова занята?…

Кто переплетён? – смотрю обложку. Марина Степнова, «Безбожный переулок».

Безбожный! Я же на него из окна смотрю, и вижу дом, где Булат Шалвович подводил черту времени жизни, поставив точку в пригородах Парижа. Безбожным переулок стали именовать в 1924 году, 100 лет назад.

С 1992 снова Протопоповский, но для меня, как и для Марины, он так и остался Безбожным.

«Всесоюзное общество слепых», ныне «Всероссийское», куда-то делось, а ведь на Безбожном было. Смотрю карту, «ВОЗ» в районе Лубянки. В "безбожном" здании на Протопоповском «Институт бизнеса и дизайна», а в двух шагах, на углу с Астраханским переулком, «Представительство Чечни».

Может путаю, и вовсе не «ВОЗ» был в переулке, исхоженном в последней четверти века минувшего? Безбожно откочевало прошлое на территорию бизнеса и дизайна… и рекламы, от которой теперь в Большом Городе тошно.

Открыл книгу – череда открытий для лица частного, к большому непричастного.
…

Дался мне этот «ВОЗ»! Исследую… сейчас в том здании на Протоповском (№ 9, корпус 1) «Российский союз инвалидов». А где Чечня обозначила присутствие, там раньше глазная больница была. Да и сейчас обозначена… Главный герой книги – врач. Не оттуда ли ветер дует? Листаю… Борис Олегович… спотыкаюсь на имени медикам известном… может быть… нет, не вижу Безбожного-Протопоповского.

Придётся прочесть, определяясь со схемой города и книги.

   Безбожно женское

                История литературы – не просто предмет познания,
                но одновременно шанс дышать "большим временем",
                вместо того, чтобы задыхаться в малом.
                Сергей Аверинцев (10.12.1937 – 21.02.2004)

                Я страшно не люблю, когда писателей
                делят на мужчин и женщин,
                в 21-м веке это идиотское разделение,
                устаревшее.
                Яна Вагнер

«От Мали осталась только баклева.

Никто не знал, что это такое. Но вкусно.

Сто грецких орехов (дорого, конечно, но ничего не поделаешь – праздник) прокрутить через мясорубку. Железная, тяжеленная, на табуретке от нее предательская вмятина, ручка прокручивается с хищным хрустом, отдающим до самого плеча. Когда делаешь мясо на фарш, разбирать приходится минимум трижды. Жилы, намотавшиеся на пыточные ножи. Но орехи идут хорошо. Быстро».

Мали – это Алина. Тень её промелькнула в первой строке романа, но что за фигура?

И от чего имени ведётся повествование?

«Надо сразу признаться, что никакой южной крови и родни у меня нету. Я настолько русский, что это даже неприятно. Чистый спирт, ни на что совершенно не употребимый. Даже на дезинфекцию. Чтобы выпить или обработать рану, придется разбавить живой водой. Иначе сожжешь все к чертовой матери. В девяностошестипроцентной своей ипостаси спирт годен разве что для стерилизации. Неприятно осознавать себя стерильным. Неприятно осознавать себя вообще. Хоть капля другой крови придала бы моей жизни совсем другой смысл. Но – нет».

Читал, практически не осознавая происходящего. Не детектив, но загадка присутствует постоянно. А также медицина и кулинария.

Готовилось медленно, возбуждая ожидания, обещая вкусное, предвещая сытость, повар расхаживал по кухне и говорил, говорил, говорил. На 380 страниц наговорил… наговорила Марина Львовна Степнова, урождённая Ровнер.

Структура текста на сотни страниц – шитьё. Книга кажется сшитой из больших кусков разной материи. Облачение в стиле конца прошлого века, начала текущего. Ностальгические фрагменты, петельки и пуговицы модерн, дизайн, особенности покроя, подчёркивание форм, спадающее и раскрытое.

Не в том дело, что писатель женщина, сама книга произвела на меня впечатление женщины – эмоциональной, непоследовательной, обитающей на территории между депрессией и восторженностью, уверенной в том, что мир таков, каким она его видит. И это при том, что в центре повествования исходно мальчик, затем превращение его в мужчину, врача. Настолько хорош оказался в итоге медик, что хочется записаться на приём. Но дорого. И вот этот чудо-врач в финале… впрочем, не стоит воспроизводить сюжет, он, в сущности, может быть любым. Любовь тому порука.

Женское или нет, с высотой литературы это не связано. Не качество, а стилистика, тональность. У Яны Вагнер, кстати говоря, в её «Кто не спрятался» нет выраженных признаков женского – детектив как детектив. У Агаты Кристи тоже не женское правит, а интрига, загадка, спектр характеров и ситуаций – театр детектива. У Степновой не детектив. А что? На обложке значится – роман.

Марина Львовна преподаёт литературное мастерство. Книга похожа на учебное пособие, демонстрацию того, как пишется роман. Можно не писать, но курс пройден.

Ещё не раскрыв книгу, понял, что прочитаю непременно. Первые несколько десятков страниц одолел, переставая понимать, зачем это делаю. Потом стало интересно, язык завораживал. Входя в последнюю треть осознал, что это поэма. Неожиданно. Сразу стало понятно, отчего местами такими короткими фразами ведётся изложение и время действия то и дело исчезает – появляется персонаж и сразу проясняется, как устроено его время, что будет, словно из будущего в настоящее течёт река смыслов.

Первый муж Степновой, Арсений Юрьевич Конецкий (1968 – 2016), был поэтом, не оттого ли сплетаются строки текста Марины в ритмическое полотно, из которого шьётся роман, перестающий быть прозой. Так ли, нет ли, понятно только, что Марина к поэзии неравнодушна. С Арсением же союз был краток.

Отчего решил, что роман замаскированная поэма, толком объяснить не могу. С поэзией союз мой непрочен, континент её в другом полушарии далеко за морем. С полушариями путаница, у каждого своё. Правое занято образами видимыми, левое всё в словах и смыслах.

Вот и фрагмент о Макаренко, первым возникший в наугад открытой книге: «… приёмные дети, холод, голод, попытка застрелиться, всё плохо, всё плохо, ничего не получается, никто не слушается, ничего не выйдет. Ни из этих детей, ни из меня. … в такт колёсам, стыкам, рельсам-рельсам, шпалам-шпалам. Книги – это переплетённые люди».

Попал в переплёт. Исследую ситуацию. В книге поэтические фрагменты даны сплошным текстом, переписываю колонкой, присматриваюсь к излучине рук.

   Спадающей туфельки спелый, фисташковый стук.
   Большими глазами раскосой,
   Роскошной косули
   Безумно глядишь.
   Это знойные ветры надули
   Соль мёртвого моря
   В излучины вскинутых рук.

Или так.

   Я на тебе не настаивал,
   Прекрасная божия тварь,
   Любил, как отвар настаивал,
   И пил по глоткам отвар.

   Оного времени — ночь коротать, наблюдая,
   Как превращаются в лица и заросли стены,
   Как подымают последнюю летнюю стаю
   Старые греки на поиски новой Елены.

   Это тёплое детство
   Мне на руку морду кладёт.
   Этот тёмный, упрямый волчонок —
   И есть моё детство.

   Я — страсти твоей самозванец.
   И взмах одичавших ресниц,
   И этот пугливый румянец
   Я выбрал из тысячи лиц. 

Паруса Мандельштама угадываются сразу, остальное кажется частями неизвестного мне целого.

А вот магнетические повторы, странным образом не надоедающие:

   И сирень зацветает.
   И сирень зацветает.
   И сирень зацветает на левой груди у неё.
   И ладонь, как судёнышко, тонет в крахмальных юбках.
   И сирень зацветает…
   И сирень зацветает на левой груди у неё.
   И сирень зацветает на левой груди у неё.
   И сирень зацветает.

Проводя расследование, допрашиваю Арсения Конецкого, с которым раньше никогда дела иметь не доводилось.

   …Мы сцеплены такою страшной силой,
   Что не разъять ни тел, ни голосов,
   И что нам сплетни вечности постылой,
   Когда закрыто время на засов?

   Когда, столетья обращая в пепел,
   Коротким жженьем вывернута ночь,
   И зерна отдаляются от плевел,
   И головокруженье рвётся прочь…

Да что там Арсений, для меня и Ходасевич где-то на краю поля зрения… зерно в поле… у Владислава Фелициановича:

   Проходит сеятель по ровным бороздам.
   Отец его и дед по тем же шли путям.
   Сверкает золотом в его руке зерно,
   Но в землю черную оно упасть должно.
   И там, где червь слепой прокладывает ход,
   Оно в заветный срок умрет и прорастет.
   Так и душа моя идет путем зерна:
   Сойдя во мрак, умрет — и оживет она.
   И ты, моя страна, и ты, ее народ,
   Умрешь и оживешь, пройдя сквозь этот год, —
   Затем, что мудрость нам единая дана:
   Всему живущему идти путем зерна.

В московской школе «Путём зерна» не раз приходилось бывать, но с Ходасевича никаких ассоциаций в ту пору не было. Имена и времена…

Что до магнетических повторов – без них и поэзии, и прозы не существует. Для меня – точно не существует. Поэтому, закрыв книгу не оставившую равнодушным, тянет наследить, повторить, придать форму пройденному. Не сомневаюсь, что «Безбожный переулок» у читателя может вызвать самую разную реакцию, от полного отрицания и раздражения, до восхищения. Рекомендовать не стану. У меня нашлись резонирующие темы, у других другое.

Сергей Аверинцев тоже не случайно присутствует эпиграфом – когда находит отклик прочитанное, дышу "большим временем", «вместо того, чтобы задыхаться в малом». Через малое моё "литературоведение" проступает большое время прожитой жизни. Не такое уж большое, но всё относительно. И ко всему случай имеет отношение. Вот и Аверинцев, на самом деле, обозначился в сочетании ничего не значимых действий. Случайно или нет, но возник, и очень хорошо.

Продолжая разработку частной теории относительности, конспект чтения отправляю в литературный дневник – 02.06.2024.

Отправится ли книга на хозяйскую полку, не знаю. Как повезёт. Вся надежда на то, что дама любит вино и покуривает травку. Зачем ей книга? А мне пригодится.