Царь Фёдор Иоаннович и работа

Заключённых в СЛОНе ставили в такие условия, чтобы они в своих действиях руководствовались животными инстинктами самосохранения – чувствами страха, голода, холода.

Чтобы можно было делать что-то сообща, не предусмотренное лагерным расписанием, придумали создавать театральные постановки. Начальник лагеря Ф. И. Эйхманс, отличавшийся приверженностью «приятно проводить время», пришедший на смену расстрелянному А. П. Ногтеву, разрешил заключённым по вечерам, после работы, репетировать и ставить спектакли для публики – сотрудников лагеря и самих заключённых.

Ставший актёром в соловецком театре «ХЛАМ» узник Борис Ширяев, записал через тридцать лет (1): «Театр на каторге – экзамен на право считать себя человеком. Восстановление в этом отнятом праве».

Приказом по СЛОНу было отдано распоряжение об организации воспитательно-просветительской части. Ф. И. Эйхманс даже допустил включение в репертуар театра запрещённых, по идеологическим соображениям, пьес из классического русского репертуара, мотивируя это тем, что: «Попов и генералов всё равно не сагитируешь, а гнилую шпану и агитировать не стоит!»

Артисты находили в себе силы после 10–12 часов тяжёлого труда на морозе идти на репетиции. Театр назвали ХЛАМ, составив это слово из заглавных букв театральных профессий: Художники, Литераторы, Артисты, Музыканты. А по сути, это название выражало отношение коллегии ОГПУ к первому крупномасштабному концлагерю, как к «свалке недобитых буржуев, интеллигенции и контры» – они не годились для строительства нового общества и потому были обречены на вымирание.

В бывшей монастырской трапезной был устроен настоящий театральный зал на 700–800 мест с костюмерными и гримёрочными для артистов. Актёров театра освободили от общих работ, к театру прикрепили портного, парикмахера, бутафора, плотников. Репертуар театра состоял из классики русской сцены: «Царь Фёдор Иоаннович», «Борис Годунов», «На дне». В лагере были духовой и симфонический оркестры, оперетта.

Пожар 1923 года лишь слегка коснулся ризницы Соловецкого монастыря, где хранилось множество облачений, пелён, платов, покровов на плащаницу. Из запасов новой фабричной парчи в ризнице, переданной театру ХЛАМ, пошили поражавшие своим великолепием специальные костюмы для спектаклей «Борис Годунов», «Царь Фёдор Иоаннович», «Девичий переполох», «Василиса Мелентьевна».

Лучшим актёром театра считался Кондратьев, один из последних выпускников Царскосельского Пушкинского лицея. Он учился сценическому мастерству в Петербурге, но порвать со своей средой и стать вдруг актёром не позволяли традиции высшего петербургского общества, к которому он от рождения принадлежал. Но на Соловках актёрское призвание Кондратьева в полной мере раскрылось на «подмостках большевистского театра».

 Вершины и глубины своего таланта он достиг в роли царя Фёдора Иоанновича, по одноименной пьесе А. Толстого. Один из зрителей вспоминал о незаурядном актёрском таланте бывшего лицеиста, неожиданно раскрывшемся на каторге:

«Утончённость культурной традиции, заметная в большинстве лицеистов, в Кондратьеве сказывалась особенно ярко. Одетый в просмолённый овчинный кожух, в какой-то уродливой ушастой шапке, он всё же оставался самим собой, изящным светским петербуржцем, именно петербуржцем, а не москвичом или парижанином. Еловая палка в его руке превращалась в тросточку фланера, а огромные тупоносые валенки, казалось, не изменили его походки, выработанной на натёртом воском паркете.

Но снобом он не был. Столь же, сколь внешность, были утончённы и чутки струны его души. В силу какого-то таинственного внутреннего процесса он, созвучно духу Святого острова, углублял каждую роль, доходя до каких-то смутных метафизических, даже мистических истоков… Этой глубинностью своего преображения он касался в душах зрителей тех сокровенных струн, о существовании которых они и сами не подозревали… Внутренне он будил духовность. Внешне – осуществлял мечту в иллюзии…» (2)

Однажды Кондратьев посвятил своего друга в сложную для него тему поиска источника, дающего силу его таланту. Они, как актёры театра, имели постоянный пропуск на выход из Соловецкого Кремля, что давало возможность уходить на берег Святого озера. Там находился высокий крест, на котором тело Христово было вырезано из дерева безымянными монахами-тружениками: «Когда я готовил роль царя Фёдора, я приходил сюда, – тихо, боясь нарушить покой лилового сумрака, проговорил Кондратьев. – Я искал понимания её до конца, до глубины, у Него… только у Него, а не у другого…

– Почему у Этого? И только у Него?

– Всмотритесь в Него. Разве Он похож на тех, что вы видели под куполом Исакия, на полотнах Эрмитажа? Нет. Этот совсем иной… Надеть бы ему рваный зипунишко, закинуть за плечи котомку – и пошёл бы Он по замётанным пургою, путаным дорогам…

– Куда?

– Куда? К своему царству. К тому, что «не от мира сего».

– А где оно, это царство?

– Не знаю! И Он не знает. Не знает, а идёт. Искал его в сумраке Киевских пещер, у вод валаамской купели, в строгой тишине полуночной пустыни, и здесь… Вот сюда дошёл и поднялся на крест, гвоздями себя с ним сбил воедино, как плотник доски сбивает. Накрепко. Навек. Чтобы не сорвало ни метелью, ни бурей… Вот к этому-то Христу, в зипунишке, с котомкой, и шли пятьсот лет такие же, в зипунишках и с котомками…

– И мы, мы тоже сюда к нему пришли?

– Нет. Мы не пришли, а нас пригнали. Против нашей воли метелью сюда занесло, и в этом непознанное нами откровение. В грозе и буре, со зверем, с конями растаптывающими… Пригнали, чтобы показать: вот Он, о Котором вы забыли». (3)

Трудными путями, в нищете, в голоде, унижениях приходили представители ушедшей России к глубине понимания Евангельских истин, сосланные на монашеский остров.

Те, кто сидел по уголовным статьям также имели свой театр, который назывался «Свои» и был знаменит сводным хором в 150 голосов. Одним из организаторов «Своих» был донской казак Алексей Чекмаза. Актёр театра ХЛАМ Б. Ширяев так написал о казаке Алексее в своей книге «Неугасимая лампада»:

«Германская, а затем гражданская война оторвали его от родного куреня, закружили, завихрили, и стал приказный Чекмаза заправским бандитом. Но на "деле" не попался, а был схвачен в облаве на "социально вредных" и попал на Соловки.

Стремление к личной, внутренней культуре проявлялось в нём с большой силой. Он много и осмысленно читал, старался поговорить о прочитанном с интеллигентами, пытался и сам писать стихи, порою искренние, хотя и нескладные, неплохо исполнял в театре небольшие "рубашечные" роли. Организатором он был очень хорошим: дельным, чутким, в меру властным. Сказывалась учебная команда казачьего полка. Много позже я слышал, что по выходе из каторги он стал заведующим большой фабричной столовой». (4)
 
На Соловках во время СЛОНа действовало две библиотеки – лагерная и монастырская. В библиотеке выдавали книги, уже изъятые из обращения на материке: «Бесы» Достоевского, статьи К. Леонтьева, «Россия и Европа» Данилевского, «К трёхсотлетию Дома Романовых». Особенно богат был фонд литературы на иностранных языках и было немало тех, кто мог этими книгами пользоваться.

При библиотеке был большой читальный зал, в котором проводились диспуты и читались доклады на литературные и научные темы. В библиотеке в разные годы работали П. К. Казаринов – президент Сибирского отделения Географического общества, профессор А. Ф. Вангенгейм, ранее возглавлявший Гидрометеорологический комитет при Совнаркоме СССР, большевик с дореволюционным партийным стажем Шеллер-Михайлов, бывший большевик Г. П. Котляревский разрешивший, однако, епископам проводить в библиотеке Богослужение на Пасху.

В лагере существовало около 80 школ по ликвидации неграмотности, которые посещались в основном уголовниками, желающими получить поблажки от начальства, а также действовали различные профессиональные курсы, куда ходила учиться интеллигенция, чтобы приобрести профессии, востребованные в системе ГУЛАГа, – счетоводов, бухгалтеров, нормировщиков и табельщиков.

В Соловецкой типографии печаталась газета «Новые Соловки» и журнал «Соловецкие острова», по инициативе заключённых.

Также по инициативе заключённых было организовано Соловецкое отделение Архангельского общества краеведения, председателем которого стал сам начальник лагеря Ф. И. Эйхманс.

Для спасения историко-культурных и природных ценностей Соловков был создан музей, организованный художником и искусствоведом, профессором Академии художеств О. Э. Бразом, который отбывал наказание в 1924–1926 гг. за свои высказывания против расхищения сокровищ Эрмитажа.

Находившиеся под угрозой исчезновения старинные иконы, рукописи, книги, предметы быта становились музейными экспонатами. В 1925 году музей, фонды которого уже насчитывали 12 000 единиц хранения, торжественно открылся на территории Благовещенской церкви. 500 наиболее ценных экспонатов – богослужебные сосуды прп. Зосимы, белокаменный келейный крест прп. Савватия, чудотворные иконы, среди которых Сосновская, Словенская, Хлебенная, рукописи, кресты, древние облачения – были размещены в алтаре.

Митрополит Мануил (Лемешевский), ставший сотрудником музея, проводил обследование монастырского некрополя, собирал сведения о Соловецких подвижниках из архивов, синодиков, изучал агиографические произведения.

Преображенский собор, где неплохо сохранился иконостас, был объявлен заповедником. Коллекции лампад и подсвечников, гравированные медные доски и оттиски с них, церковная утварь, оружие превратились в музейные экспонаты. В алтаре открылась выставка икон, число которых достигало 2 000, там же была размещена позолоченная надпрестольная сень. В серебряных раках пребывали мощи основателей монастыря свв. Зосимы, Савватия и Германа.

 Епископ Аркадий (Остальский) занимался в музее копированием древних грамот.

По воспоминаниям Ю. Чиркова, имелись также ценные краеведческие экспонаты: «… великолепные гербарии и мастерски выполненные чучела всех представителей флоры и фауны Соловецкого архипелага; детальные карты всех островов, системы каналов, макеты построек». (5)

Работникам музея было предоставлено право включать в экспозиции все предметы, признанные исторически ценными. «Это было особенно важно, – вспоминал Борис Ширяев, – ретивые хозяйственники уже на многое наложили свою руку; например, мастерская музыкальных инструментов забрала себе остатки замечательного пятиярусного иконостаса Преображенского собора для выделки гитар и балалаек из выдержанного веками дерева его икон…

В мусоре одного из подвалов нашли два окованных медью сундука с хозяйственными записями XVII века. На их основе доцент историк А. П. Приклонский воссоздал яркую картину экономики Беломорья, почти полностью бывшего вотчиной мощного, культурного и широко прогрессивного в своём хозяйстве монастыря, лозунгом которого были слова: "В труде спасаемся!"

В ризнице отыскался рукописный "Апостол", по преданию, переписанный царевной Софьей. Он был переслан в Москву для точного определения. Я помню его изумительные заставки и узоры титульных букв. Кто выводил их золотом, лазурью и киноварью?» (6)





Источники.

1 - Ширяев Б. Неугасимая лампада. – С. 53.

2 - Ширяев Б. Н. Неугасимая лампада. – М.: Изд. Сретенского монастыря, 2018. – С. 316–321.

3 - Там же.

4 - Ширяев Б. Н. Неугасимая лампада. – М.: Изд. Сретенского монастыря, 2018. – С. 94.

5 - Осипенко М. В. Соловецкая обитель: история и святыни. – Изд. Соловецкого монастыря, 2014. – С. 377–378.

6 - Ширяев Б. Н. Неугасимая лампада. – М.: Изд. Сретенского монастыря, 2018. – С. 105–108. – 432 с.