Глава 120

Тиша и Хыля встретились у колодца. Отошли в сторонку, подальше от баб, сели на бревно. Кто-то когда-то его специально кинул вместо лавки. Обе были печальны.
— Как у вас? — первой предложила поделиться невесёлыми событиями Хыля.
— Никаких вестей от отца. Седмица уже другая пошла. Ну, хоть Глеб выкарабкался. Ярина перешла жить к нему… Пока Глеб не выздоровел окончательно, будет у них. Надо ещё и отцу Прокопию помогать. Думали, свадьбу справим, когда Василиса вернётся, а теперь уж и не знаем, вернётся ли она… Тут ещё слухи кто-то распустил, что отец украл украшение в городе…
Тиша опустила голову под тяжестью бесконечных неприятностей, что обрушились на неё в это лето.
— Ах, зачем я только Малого послушала. Надо было матери и отцу сказать, чтобы не пустили их… А у вас?
— С матерью совсем плохо, — вздохнула Хыля. — Горит, мечется, криком кричит и днём, и ночью. То чудится ей что-то. Подумать только, из-за какой-то иголки. Я сколько раз кололась — и ничего.
Тише пришла в голову какая-то мысль. Она с сомнением посмотрела на подружку, решая, задать ли ей вопрос… Не задала.
Попрощались.
А Хыля и не заметила тот взгляд подруги, полный сомнений и вопросов. Ей и на ум не приходило, что иголка, которой мать укололась, могла иметь к ней отношение. Разговор с Лукой, когда та сначала предложила посмотреть на иголку — виновницу Хылиных несчастий, а потом воткнула её между брёвен, начисто стёрся в памяти. Хыле со временем стало казаться, что иголку ту злополучную Гора и унёс с собой. Если ещё была иголка. Как иголка может в голове оказаться? Она глупенькая, может, что и не так поняла. Вылечили её, а как — неведомо.
Зато Кисеихе было ведомо. Власа всё объяснила.
Голубка раненая силу обрела. И теперь им держать ответ. Всем троим. Кто третий, Кисеихе не пояснила.
— Ты за своё сначала ответь, а за чужих — не твоего ума дело, - отрезала она интерес.
— Есть ли какое спасение? — выпытывала Кисеиха у полоумной старухи надежду.
— Спасение у голубки ищи. Может, простит тебя. Я тут не помощница.
У-у-у-у, выла и металась Кисеиха. И не сколько от больной руки, антонов огонь уже пылал до локтя, сколько от того, что спасение — вот оно, рядом, но просить прощения, рассказать о своей подлости — язык не поворачивался. Всё откладывала со дня на день.
— Где Хыля? Позовите Хылю! — кричала Кисеиха, когда дочь долго не появлялась перед её глазами.
Калина бросалась искать девочку. Вся тяжесть заботы о больной женщине легла на её плечи. Кисеиха вымотала свою невестку. Но Калина терпела, страшная болезнь вызывала жалость.
— Хыля, ты? — вглядывалась Кисеиха, не узнавая дочь.
— Я, матушка, сейчас лучину зажгу.
— Зажги.
Но как только свет освещал тонкую фигуру девочки, как только Кисеиха смотрела в широко раскрытые светлые глаза, начинала страшно кричать:
— Уйди! Уйди! Потом!
Завтра, решала она. И дни шли за днями.
— Сказать я должна, — горячо шептала она мужу.
— Что сказать?
— Ничего. Потом… Завтра…
Не раскрывалось что-то внутреннее, непонятное. Не поворачивался язык.
— Ненавижу…
Прощение просить не получалось.