Пушкину - 225. Вместе с Пушкиным

Нельзя сказать точно, с какого это времени. Давно, едва ли не до «Весёлых картинок». Откуда-то вдруг возникло величественное: Александр Сергеевич Пушкин.

Потом – первая его книжка. Тут уж довольно точно: весной 1965 года отец привёз её из Москвы. Твёрдая обложка с автопортретом, чёрно-белые картинки. Что ещё?

«Узник», заставивший деда вспомнить, как его арестовали. За что? Я не спрашивал. Знал из других источников: «паспорта нету, монеты нету» – вполне достаточно. Что сам Пушкин едва не сел, услышу тогда же – и вновь без подробностей.

«Узник», впрочем, вселял надежду. «Вновь я посетил» – звучало много печальнее. Как часто придётся потом цитировать!

Вряд ли читали вслух «Чудное мгновенье». Не для маленьких: откроется в школьные годы.

Зато был прочитан «Арион». В целом всё понятно дошкольнику, кроме заглавия. И никто не мог объяснить. Точнее – не хотели: внизу развёрнутое примечание, но оно ещё больше запутает. Отложено до самостоятельного прочтения.

И наконец – после грустного и не очень… Кот учёный, уже знакомые Яга с Кащеем, что удивит царским титулом…

«Руслан и Людмила» – присказка, а там и сказка:

Ковши, серебряные чаши
С кипящим пивом и вином.
Они веселье в сердце лили,
Шипела пена по краям...

Простите, «товарищи» фарисеи! Пьющим я не стал.

Меня удивляло: почему заглавный герой «вздыхает, сердится, горит и, щипля ус от нетерпенья, считает каждое мгновенье»? Что ему не нравится?  Мне не говорили, я не спрашивал.

Не спрашивал и о намерениях карлы Черномора. Было понятно: те же, что у доктора Менгеле. На то он и злой колдун.

О страшном немецком враче я, разумеется, ещё не слышал: тема той войны только что для меня приоткрылась. Но был знаком чародей-лиходей из «Весёлых картинок», лишивший всё и всех красоты. С ним – оборотень Брундуляк у Чуковского: «он может превращать людей в мышей, в лягушек, в пауков». И сюрреальный древовидный Одноглаз Натальи Грудининой: ему «очень хочется Анютку в черепаху превратить». Чем пушкинский злодей лучше?

«От колдунов болезнь», – говорила бабушка. Способность превращать и превращаться она отрицала.

Вернёмся к Пушкину. До этой книги я знал пару стихотворений (они оказались в сборнике), пару отрывков – картин природы и столько же сказок в прозаическом пересказе взрослых. При этом было представление: все сказки в стихах, не Чуковским написанные, написаны Пушкиным. Чуковский был уже знаком по юбилейному изданию 1962 года. Но он – как и прочие: Маршак, Барто, Михалков… «Человек ниоткуда», без биографии.

У Пушкина биография уже была. У него няня Арина Родионовна, у него друг Лермонтов. (С творчеством "друга", с «Бородином», познакомлюсь ближе к школе.) Его убил какой-то Дантес: кто он – желания узнать не возникло. И что такое дуэль, спросить постеснялся.

В поэме, что стала любимой сказкой, дуэлей нет: не считать же ею бой Руслана с Рогдаем. Есть другое. Поэма вводила в круг взрослых проблем, достаточно реальных, давала кое-какие исторические сведения. При этом – стихи, чудесные, как сказка. Или пролог к новой сказке. Что значит: «Прекраснее садов Армиды и тех, которыми владел царь Соломон иль князь Тавриды»? А кто такой «Фидий сам"? Можно представлять что угодно, сожалея, что сказку про дядю Фидия никто не знает.

Текст был в сокращении, но сюжет и основные события не пострадали. Неясно было лишь с Ратмиром. «Куда-то ведь он заехал», – говорил мой дед, знавший, видимо, о его заезде в лесной бордель, но внука просвещать раньше времени не желавший. И Александр Сергеевич кое о чём умолчал. Читателю предоставлено домыслить: выгнали хазарского хана разутым и раздетым, или он сам сбежал из сексуального рабства.

Судьба чужеземца не слишком меня заинтересовала. И с чужеземцем прибалтийской национальности была неясность – из-за его пропущенной автобиографии. Я думал, что добрый волшебник – родной отец Руслана, что Финн – его имя.

Руслан Финныч! Каково? Но ведь открытым текстом: «Добро пожаловать, мой сын!» Или в конце: «Судьба свершилась, о мой сын!»

Свершилась, как пророчили «чёрные книги»: наивный великан обезглавлен, колдун-братоубийца лишился волшебной бороды, его победитель предательски убит. Добрый финн не стал спорить с книгами: он воспользовался правом внести потом дополнения.

Этот пушкинский мотив будет замечен гораздо позже. А что тогда, при первом чтении вслух? Я не верил в трагический исход. Пушкин не позволял, его слова:

Но князя крепок хладный сон,
И долго щит его не грянет.

«Долго» и «никогда» – не синонимы: понятно и дошкольнику. И преждевременна радость Черномора: «Но старый карла был неправ».

Несколько коробили слова о неизбежной встрече «за дверью гроба». Но это – в дальней перспективе. И если умершие встретятся, это не означает абсолютного их небытия, совершенной смерти.

Такие же мысли (вернее – чувства) немного позже вызовет «Утопленник». Когда-то самое известное в народе пушкинское:

Прибежали в избу дети,
Второпях зовут отца:
«Тятя! тятя! наши сети
Притащили мертвеца».

Из подражаний ритму возникнет к концу позапрошлого века частушка. Но это к слову.

Дед стихами рассказывал лишь начало, пропуская отдельные строки. До слов включительно:

Вы, щенки, за мной ступайте!
Будет вам по калачу.
Да смотрите не болтайте,
А не то поколочу.

Дальше – прозой и без лишних подробностей. Мертвец приходил к мужику, упрекал его: «Что же ты меня не похоронил?» Ничуть не пугало, даже наоборот (как и «за дверью гроба»).

О загробной жизни у нас было не принято говорить. И мистика, выходящая за рамки сказки, не приветствовалась. Поэтому дед утверждал, будто вурдалак в одноимённом пушкинском стихотворении – это волк. Едва ли он не знал. Я же узнаю лишь в третьем классе: деда уже не будет.

Ни «Вурдалака», ни «Утопленника» в той, первой пушкинской книге не было. Другая тематика была у избранных малых жанров: больше биографическая, пушкинская.

Чуть позже будет сборник из пяти сказок: помнится, его купили вместе с новым репродуктором-коробкой взамен прежнего настенного «блюда». А ближе к школе – томик с «Евгением Онегиным» и прозой. Из «Онегина» запомнится лишь строфа, где дядя «с норсульфазолом». С чем же ещё, если он «с больным сидел и день, и ночь», а там и сам «не в шутку занемог»? Так было понято.

«Дубровский» и «Капитанская дочка» будут прочитаны во втором классе: последняя большей частью прослушана. Не оставлял нас Александр Сергеевич, был утешителем в болезни и прочей горести.

Тогда же в той, первой книге обнаружится статья Сергея Бонди. В ней не только биография и краткий обзор творчества: тут римские цифры, века, моменты родной истории. Новые знания. И новое у Пушкина: загадочный Онегин убил на дуэли какого-то Ленского. За что? Объяснение взрослых: «Дворяне из-за всего могли: один другому наступил нечаянно на ногу…» А в целом –  опять проклятый царизм всему виной. Удовлетворило. До Татьяны и прочих не скоро дело дойдёт.

Пушкин после начальной школы отступит на задний план. Детская литература! А мы большие: статьи-аннотации читать научились. И «тайна» онегинской дуэли до конца раскроется уже в студенчестве. И многое тогда же будет узнано, о чём понятия не имел. И не раз многое вспомнится по очень конкретным поводам.

Да и вспоминается. Прежде всего – «Сказка о рыбаке и рыбке». Пусть не оригинален её сюжет: необычно его воплощение. И до чего реально: сколько таких рыбаков-дураков в действительности!

Не напиши Александр Сергеевич ничего, кроме этой сказки, – не имя, так творение осталось бы на слуху. А у него – всё ли мы знаем? Сколько всего, и в единственном числе значимого! Того, что сделало его великим Пушкиным.

Список произведений других авторов, посвященных Пушкину и Юбилейной дате со дня рождения Поэта, здесь:
http://proza.ru/2024/05/15/1019"