Девочка с ягодами

Мне-то все равно, я в коме. Умру и не вспомню об этом. А вот ей каково? Бабка у меня из родни одна. Родители сгинули давно. А что случилось, она не говорит, мала, мол, вырастешь —  расскажу. А, похоже, я и не вырасту.
Страшно?
Да, в общем, и не страшно уже сейчас.
Ягодки такие красивые были. Красные. Чуть с горчинкой. Языком чуть нажал, кожица тонкая, внутри косточка перекатывается. Прижимаешь ее к небу и сок по всему языку. Я всего-то несколько съесть успела. И очнулась в больнице.
***
 «Уеду. Сбегу. Ну и что, теперь мне в тюрьму? Это ж не я виновата, а Мария Пална. Ничего не объяснила, только и давай орать, как обычно: «быстрей, быстрей», словно пожар кругом».
Вера сидела в зале ожидания автобусной станции. Сжалась на лавке, глаза зажмурила и пыталась заснуть.
До автобуса еще шесть часов, целая ночь. Доехать домой, забрать документы и уехать куда глаза глядят. Ее теперь точно посадят, если эта девчонка умрет.
Заснуть не получалось. Она все равно видела, как в кино, в замедленной съемке: вот она  хватает в шкафчике лекарство, вскрывает ампулу, набирает шприц и колет эту дурочку, что наелась волчих ягод. Последний укол перед выпиской.
Та смеется, говорит, что больше не будет есть эти ягоды, хоть и красивые такие, но не договаривает, глаза расширяются, она хватает воздух и отключается.
Вера смотрит на свои руки, на шприц, все это трясется. Шприц падает на пол, разлетаясь на мелкие осколки на кафеле. Так, она стоит минуту, слышит, как идет по коридору Мария Пална и опять орет на кого-то по пути.
И все.
Дальше провал.
И она сидит на жесткой деревянной лавке в зале ожидания.
Бежать.
Бежать. Бежать. Бежать. Только это пульсирует в голове.
Она бы и автобус ждать не стала, побежала бы по дороге, но ноги не слушались. Совсем. Были словно ватные. С такими бы ногами, дай бог в автобус забраться.
***
— У вас, Светлана Ивановна, выхода нет, — главврач с сочувствием смотрела на нее.
Надо же, пришла за внучкой, ее сегодня выписать должны были после отравления, а теперь такое.
— Подпишите согласие на ампутацию ноги, иначе она не выживет.
— Нет, — бабка сжала сухие тонкие губы так, что они совсем пропали.
— Что значит, нет? — главврач сорвалась на крик.
«Непрофессионально, — выдохнула Ольга Петровна».
— Светлана Ивановна, — начала снова уговаривать старуху. — У нее нога раздулась! — опять срывается Ольга Петровна. — Больше ее в два раза! Понимаете?
— Нет.
— Да, что ж такое? — к черту, профессионализм! — Светлана Ивановна, вы же педагог, в прошлом, человек образованный, а тут какое-то мракобесие просто!
— Смирнова, — бабка жестко посмотрела на свою бывшую ученицу, — Оля, — уже мягче сказала, — сама подумай! Я тебе девчонку с отравлением сдала, а ты мне что сейчас предлагаешь? — она вздернула бровь, как на уроке. — Ногу отпластаешь, спасешь. Молодец. А жить она потом, как с этим будет?
— А вы как с этим жить будете, Светлана Ивановна? — в бешенстве крикнула главврач.
— Светлана Ивановна, ну что вы, главное жива будет! — Мария Пална протянула стакан воды бабке. — Выпейте, успокойтесь и подумайте. У девочки сепсис, загнивание кости, сейчас не решимся, потеряем, понимаете?
— Нет, — бабка посмотрела на Марию Палну. — Сама свою воду пей.
— У вас есть время до утра подумать, — тихо сказала Ольга Петровна. — и то, не уверена, что мы сможем ее спасти.
Бабка промолчала. Взяла стакан с водой у Марии Палны и села в коридоре, у окна.
— Всегда она так, — зло выдохнула Ольга Петровна. — Дура принципиальная.
— Вы только не нервничайте, — вокруг главврача суетилась Мария Пална, — не нервничайте, дорогая Ольга Петровна. — Все знают, что она после той истории с дочерью умом тронулась! А вы позвоните в милицию, позвоните, пусть они прикажут ей, согласиться! А то ведь и правда, девочка умрет, а виноваты, кто будут? Конечно, мы! Нам же потом проверки, взыскания и… — она недоговорила и раздраженно взмахнула рукой.
Ольга Петровна сердито глянула на нее и не ответила. У нее только одно — проверки, а то что девчонка не выживет, похоже, только ее волнует.
***
Вера проснулась от скрипа. Равномерного и душераздирающего. Посмотрела в окно. Ветер. К дождю, наверное.
Фонарь мотает из стороны в сторону.
Скрип. Скрип. Заунывно так, что хочется плакать. Только не получается. Пересохло все: во рту, в душе. Губы потрескались до крови. Она облизнула, но только язык оцарапала.
Нельзя так. Нельзя.
В голове билось.
Она встала, голову чуть повело. Шагнула.
Нельзя так.
И пошла.
Дошла до перекрестка и побежала.
Только бы успеть.
Смешная ведь девчонка, дурочка, налопалась ягод, а я ее убила.
Больница закрыта. Вера оббежала ее со всех сторон. Увидела, что в окне главврача горит свет. Первый этаж, но высоко. Подпрыгнула. Не видно.
Поискала, на что встать.
Темно.
Встала на цыпочки, вытянулась и дотянулась до подоконника. Окно не закрыто. Щелка. Уцепилась. Подтянулась. Ногами нащупала небольшой провал в стене. Порвала футболку, но втянула себя:
— Ольга Петровна! — шепотом прокричала.
Ольга Петровна спала за столом. Куча бумаг, желтый свет от настольной лампы.
— Ольга Петровна! — еще раз позвала.
— Кто? Кто тут? — главврач жмурилась спросонья.
— Вера, я практикантка, Вера…
— Вера, спать иди, ночь же!
— Пустите меня. Я виновата. С этой, с ягодами, которая.
Ольга Петровна вскочила и втянула Веру на подоконник.
— Господи, вот дура-то, — запыхавшись, сказала, глядя, как Вера спрыгивает на пол. — Можно ж было через приемный покой тебя пустить, это ж рядом, — она устало покачала головой.  — Что ты начала говорить?
— Я ей в бедро вколола, испугалась и ампулу забрала с собой, — Вера протянула на ладони пустую ампулу, — Убила ее, да? — она жалобно посмотрела на врача.
— Спасла! Спасла! — Ольга Петровна схватила ампулу и обняла Веру, — а мы не знали, что ты ей вколола. Мария Пална сказала, что не давала тебе указаний. Что ты сама, а потом испугалась и сбежала.
— Я? — оторопела Вера. — Как я могла сама-то, без указаний? Я ж не врач, чтобы решать такое…
Ольга Петровна посмотрела на нее внимательно и сказала:
— Конечно, Вера, не сомневаюсь.
***
Бабушка рассказала мне эту историю через много лет. Эту и ту, которую откладывала, про моих родителей. Но она не имеет отношения к истории с ягодами.
— Я так боялась, что ты не выживешь, — плакала она перед смертью. — Но запретила ампутировать тебе ногу. Так и сказала: ничего не сможете сделать, пусть лучше умрет.
Я помолчала и спросила:
— Прямо полностью хотели резать?
— Да, — сказала она. — Если б эта девчонка не вернулась и не созналась в том, что она натворила, ты бы умерла. Или бы без моего согласия ампутировали.
— А что было с той девочкой? — я вдруг представила весь ужас, который она пережила за ту ночь. — Ее ведь не наказали?
 — Я не стала подавать на нее в суд, хотя Мария Пална настаивала. И Оля, ну, Ольга Петровна тоже сказала, что главное, она вернулась и спасла тебя.
— И правильно, что не дала согласия, — сказала я, но посмотрела на ногу и попыталась представить, как бы я жила с одной?
— А Мария Пална потом уволилась, — сказала бабушка. — Оля мне рассказала потом, что это она была виновата. Она знала, что тебе вкололи, но так испугалась, что решила на девчонку ту свалить, тем более, что та сбежала, — бабушка помолчала. — Оля еще сказала, что такое бывает — индивидуальная непереносимость. Вот у тебя это и случилось. Так что, никто не виноват…
Напоила бабушку чаем и уговорила поспать.
Мне-то тогда уже все равно было, я же в коме была. Умерла бы и не поняла даже. Бабушку только жалко.
Я еще посидела, глядя в окно, подумала.
Правильно. А то проснулась бы, а у меня ноги нет по самую попу, и что? Как с этим жить?