Глава 129

— Айка, сынок, где ты это взял? — Домна забрала у малыша из рук грязный браслет.
— Та… — добросовестно показал Айка под ступеньки крыльца.
А потом полез туда снова и вытащил ещё много всего.
— Малой! — крикнула Домна.
— Что? — отозвался тот от поленницы.
— Твоих рук дело? Почему Яринины вещи тут валяются?
— А я почём знаю? — возмутился Малой.
Домна пошла в дом, задумчиво рассматривая ленты, гребень, височные кольца.
— Тиша, ты… — и тут Домна поняла, что Тиша сможет всё объяснить. Потому что Тишин взгляд перепугано метнулся от рук матери к её лицу и опустился долу виноватый. Она так и не придумала, куда деть то, что тогда преступно добыли с Хылей в старой Пыриной хате. Так с лета и лежало всё под крыльцом.
— А ну-ка, дочка, пойдём поговорим.
Домна, чтобы никто не побеспокоил, повела Тишу в девичью горницу, которая в последнее время всё чаще пустовала.
— Рассказывай, — приказала мать, когда уселись на лавку.
— Откуда начинать? — вздохнула Тиша, затрудняясь с началом.
— Откуда захочешь, я пойму.
…Разговор получился долгий. Ничего не забыла Тиша. Рассказала про услышанный Хылей ночной заговор Агнии в старой хате, и про то, как на следующий день они вдвоём разгромили ведьмино логово, про странную перехожую тётку Луку и иголку в голове, про то, как Хылю вылечил неведомый Гора, но потом она едва выдержала невыносимые боли в горящий ногах, про то, что, узнав об оставшихся двух днях жизни Глеба, она ползала по селу, пытаясь найти помощь и, не найдя никого, сама поползла в лес помогать…
Домна слушала молча, но в конце не выдержала, опустила лицо в Яринины ленты и горько-горько заплакала.
— Матушка, родная, не плачь, — испугалась Тиша, бросаясь к матери. Она и не помнила мать плачущей.
— Ничего, ничего, доченька, я уже успокоилась.
Они прижались друг к другу и замерли…
— Только знаешь, что удивительно, — немного погодя медленно произнесла Тиша.
— Что? — чуть отстранилась Домна и посмотрела в глаза дочери.
— Мне кажется, что Хыля забывает про иголку.
— Как это?
— Ну, летом, например, она в подробностях всё рассказывала. Потом как будто смутно вспоминала. Когда тётка Кисеиха укололась иголкой, я сразу подумала, не Хылина она? А Хыля забыла про неё, думала, что дядька Гора унёс её с собой. А я точно помню, что иголка в стене осталась, между брёвен. А теперь Хыля думает, что вовсе не было иголки. Просто она болела, а перехожие её вылечили. Как так, мамочка? Я боюсь Хыле напоминать.
— Не напоминай. Забывает, значит так надо, значит для неё это правильно. Эта девочка столько пережила, что просто в голове не укладывается. Мы тоже никому не скажем, кроме отца. Пусть эта будет наша тайна.
Вечером Домна всё пересказала Ивару.
На следующий день они вдвоём пошли к Кисею.
После смерти Кисеихи, неожиданно для себя, большухой в доме стала Калина. И теперь здесь многое по-другому. Но Кисей остался прежним: добрым, спокойным, молчаливым.
Когда Видборичи вошли в хату, он сидел в мужском куте, при свече лучины поправлял лошадиную упряжь.
Калина нянчилась с младенцем. Недавно у неё и Тихомира родился первенец. Хыли нигде не было видно, также, как и других членов семьи.
Поздоровались.
Домна и Ивар в пояс поклонились Кисею.
— Чтобы не случилось далее, никогда не сможем отблагодарить твою дочку. Много добра принесла она в нашу семью, от многого зла защитила. В нашем доме она самая желанная гостья. Даже не гостья, у нас она будет своя.
Кисей хотел было расспросить подробности.
— Зайди к нам, когда сможешь, мы тебе расскажем.
Но Кисей так и не зашёл, не расспросил.
Горница с красными окнами на некоторое время опустела. Старшие дочки ушли к мужьям, а Тише одной там было скучно. Но в последнее время в горенке опять допоздна стала гореть лучина. То Хыля по вечерам приходила. Девочки вдвоём пряли.
Зимний день короткий, а три больших красных окна давали много света.
И вновь, как и в прежние времена, Тиша удивлялась ровным и прочным нитям, что словно тонкие струйки вытекали из рук подружки.
— Давай, я тебе ещё покажу, — не сдавалась Хыля.
— Да я, вроде, всё так же делаю! — удивлялась Тиша своей неудаче.
Тут же часто крутилась Забава, смотрела, училась, подрастала, но потом неизменно уходила в общую горницу.
Вечером баушка с внуками лезла на полати. Баушке всё тяжелее была взбираться, но полати она любила — самая тёплая часть хаты.
Ивар пообещал летом переделать ступеньки по-другому.
— Как боярыня будешь забираться.
И баушка ждала лета.
Айка уже был большой, но он временами лез к баушке на руки, и она его укачивала:
— Бау, бау, баушка, — немного коверкала общепринятые слова. Но всё равно, у неё это приятно получалось. Так приятно, что исказило слова бабушка, когда дети обращались к ней.
Потом дети вырастали, но привычное слово оставалось и уходило вместе с ними во взрослую жизнь.