Медицина у трона

Страницы истории придворной медицины в России.
Часть 2. XVIII век

Накануне великих реформ

       Напуганные происшедшими в мае 1682 года событиями иноземные доктора не спешили в Россию.  За семь лет правления царевны Софьи в Москву не приехал ни один из них.  Лишь Сигизмунда Зоммера удалось уговорить в 1686 году вернуться. Через год на должность доктора был зачислен в Аптекарский приказ, не имевший докторского диплома сын Л. А. Блюментроста Лаврентий – Христиан, которому было поручено состоять при младших царевнах.

        Только по прошествии времени, уже после отстранения царевны Софьи от власти, на придворную службу в Москву вновь приезжают иноземные доктора: уроженец Гамбурга Иоганн Дреммер, врач из Венеции Бенедикт Золлот, греки Григорий Карбонарий, Иван Комнин и Яков Пиларий.  Вернулся ко двору и Андрей Келлерман.

        В 1690 году был издан указ царей Ивана и Петра Алексеевичей, направленный на улучшение организации медицинского и аптечного дела в Аптекарском приказе. В указе отмечалось, что докторы и аптекари не имеют между собой доброго согласия, отсюда у младших чинов к докторам и аптекарям «непослушание и в делах нерадение». Для наведения должного порядка указом предписывалось принимать присягу и клятву и устанавливалось десять пунктов, регламентировавших работу докторов, лекарей и аптекарей. В целом же указ лишь официально закреплял сложившуюся организацию деятельности Аптекарского приказа
         В этот период, как отмечал С. М. Соловьев, «семнадцатилетний Петр был еще не способен к управлению государством, он еще доучивался, довоспитывал себя теми средствами, какие сам нашел и какие были по его характеру». Большое влечение, по свидетельствам современников, испытывал Петр и к медицине. В первые годы одним из ближайших к нему врачей был Захарий Ван-дер-Гульст, интересовавший царя еще и как врач, служивший на голландских кораблях. Именно он нашел для царя другого голландца, специалиста по навигации Франца Тиммермана.

         После смерти З. Ван-дер-Гульста, произошедшей в 1694 году во время его очередной поездки с царем в Архангельск, его место занял доктор Григорий Карбонарий. Он был с Петром в Азовском походе 1696 года, участвовал в 1700 году в сражении под Нарвой, где попал в плен. По возвращении в 1704 году из плена Г. Карбонарий еще десять лет служил в Аптекарском приказе и в 1712 году был при царице Екатерине Алексеевне во время ее поездки из Москвы в Петербург.
 
         Первым руководителем Петра в его занятиях медициной был хирург Иоганн Термонт (Тирмонд). Он приехал из Голландии в 1660 году и при царе Алексее Михайловиче был зачислен лекарем на первый русский военный корабль «Орел». После того, как корабль был сожжен Степаном Разиным в Астрахани, Термонт бежал в Персию, побывал в Индии и через несколько лет вновь вернулся в Москву.
 Под руководством Термонта Петр выучился делать некоторые хирургические операции, перевязывать раны, вскрывать тела умерших, пускать кровь и выдергивать зубы. Термонт сопровождал царя в составе «Великого посольства» в Европу в 1697-1698 годах и помогал ему набирать медицинский персонал для службы в России, покупать лекарства и книги, осматривать медицинские учреждения.

         Вместе с Термонтом в 1698 году в Лондоне при Петре был и пер-вый русский доктор медицины П. В. Постников. Выпускник Московской славяно-греко-латинской академии Петр Васильевич Постников в 1692 году "по именного великого Государя указу отпущен с Москвы в Венецию для совершения свободных наук в Потавинскую Академию" (т. е. в Падуанский университет). В 1694 году он получил от университета степень доктора медицины и философии; выданный ему диплом заключал в себе лестные отзывы о дарованиях, поведении и успехах молодого русского ученого. Однако, в области медицины ему почти совсем не удалось применить свои познания и подготовку.

        Живя в эпоху, когда число специально подготовленных лиц было весьма невелико во всех отраслях деятельности, П. В. Постников, соответственно неотложным потребностям государства, превращается из медика в дипломата, агента, переводчика. Он был определен на службу в посольский приказ и как владеющий, кроме русского, греческим, латинским, французским и итальянским языками, был отправлен с посольством за границу, где пробыл около 7 лет, посетив Австрию, Голландию, Англию, Италию и Францию и выполняя разные поручения русского полномочного посла. В 1701 году он приезжает в Россию, где ему была устроена почетная встреча, по примеру встречи приезжавших на службу видных иностранных докторов, и он был записан доктором в Аптекарском приказе, со значительным для того времени жалованьем в 500 рублей, но с обязанностью переводить "в посольском приказе, как случатся, латинские, французские, итальянские нужные письма". Однако через полгода он вновь направляется за границу. С этого времени вся его дальнейшая служба была связана с Посольским приказом.

         Находясь в 1697-1698 годах в Европе, царь Петр посещал в Голландии и Англии клиники и анатомические лаборатории, в Амстердаме в течение пяти месяцев занимался у знаменитого анатома Рюиша. Во время этой поездки для нужд российской медицины, особенно для нужд армии и флота, было приглашено на службу 57 иностранных лекарей.

          Начавшаяся в 1700 году война со Швецией показала необходимость совершенствования организации российской медицины. В 1701 году последовал указ царя, в соответствии с которым упразднялись лавки для продажи лечебных зелий и устраивались аптеки. Всякий русский или иностранец, пожелавший с разрешения правительства завести вольную (частную) аптеку, получал безденежно необходимое для сего место и жалованную грамоту на наследственную передачу своего заведения, а также право свободно выписывать все нужные лекарственные препараты и медикаменты из-за границы. Вскоре в Москве открылось 8 частных аптек.

          Следует заметить, что первые частные аптеки были открыты врача-ми и аптекарями Аптекарского приказа. Первая грамота на право от-крытия аптеки в Москве была выдана Иоганну Готфриду Грегориусу. Грегориус являлся аптекарем Аптекарского приказа и получил фармацевтическое образование за границей. В 1702 году он открыл свою ап-теку в Ново-Немецкой слободе.

          Вторая грамота была выдана доктору медицины Даниилу Алексеевичу Гурчину 28 декабря 1701 года. Он приехал в Россию в числе лека-рей-иностранцев, призванных Петром I на русскую службу, жил в Москве и служил в Царской аптеке, о чем свидетельствует запись на рецепте 1699 года: «На прошение преосвященного Афанасия <…> сей рецепт с лекарствы прислал государевы аптеки дохтор Даниил Алексиев сын Гурчин».  Д. Гурчину была дарована на Мясницкой улице земля под здание аптеки, которую он построил на свои средства и стал владельцем второй частной аптеки в Москве. С тех пор он называл себя «аптекарем его царского величества». Заимствуя сведения из разных ме-дицинских сочинений, он составил руководства для домашнего лечения: «Аптечка обозовая или служилого чина людей и их коней…» (1708г.) и «Аптечка домовая большая, которою всяк человек, егда лекаря нет, может помощь дать не токмо себе, но и всякой скотине во всяких немощах…» (1708г.). После смерти Гурчина наследники перенесли аптеку в Китай-город на Никольскую улицу, а в 1832 году ее купил выходец из Пруссии Николай Ферейн.

         На Аптекарский приказ была возложена задача лекарственного обеспечения войск, в первую очередь, действующей армии. Поскольку старая царская аптека не соответствовала новым требованиям, по указу Петра на Красной площади вместо здания Земского приказа было построено новое здание аптеки, получившей статус Главной аптеки. В этом же здании располагался Аптекарский приказ. Датский посланник при Петре Юст Юль в своих записках рассказывает о своем посещении этой аптеки в 1710 году: "Она поистине может считаться лучшей аптекой в мире, как в смысле обширности комнат, так и отношении разнообразия снадобий. В аптеке служат превосходные провизоры и помощники провизоров - все иностранцы... Хотя содержание аптеки стоит больших денег, тем не менее, она не обходится царю в убыток и даже приносит прибыль, ибо все походные и судовые аптеки армии и флота снабжаются медикаментами из царской аптеки».

         Указом от 10 декабря 1706 года было предписано из всех городов, где имеются воинские гарнизоны, присылать деньги за медикаменты в Главную государеву аптеку и там же получать необходимые лекарства. Вскоре на Аптекарский приказ возлагается организация централизованного снабжения всей армии лекарственными средствами и выплата жалования полковым лекарям. Для этих целей устанавливался ежегодный размер средств, направлявшихся в Аптекарский приказ из губерний, так называемые «вычитные деньги».

          В 1704 году была открыта первая казенная аптека в Петербурге. Размещавшаяся первоначально в крепости Кроншлот (Петропавловской).  В 1709 году этой аптеке был присвоен статус главной аптеки, и называлась она Петербургской главной рецептурной аптекой. Как и в Москве, Петербургская главная аптека снабжала лекарственными средствами не только население города, но и армию.
Для армии и создававшегося флота требовалось готовить собственные кадры специалистов. Уже в начале XVIII века создаются специальные школы: навигацкая, артиллерийская, инженерная и другие. В числе первых таких школ была организована готовившая врачей медико-хирургическая (госпитальная) школа. Организатором и первым руководителем школы был доктор Н. Бидлоо.   

Николай Бидлоо и Московская госпитальная школа
   
          Николаус (Николай Ламбертович) Бидлоо родился около 1670 года в Амстердаме в семье известного голландского ученого-ботаника Ламберта Бидлоо. Его дядя Годфрид Бидлоо – анатом и хирург, был профессором и ректором «Лейденско - Батавской академии», одного из лучших европейских учебных заведений.  Николай Бидлоо окончил эту академию и в 1697 году защитил диссертацию на степень доктора медицины. По окончании академии он до 1702 года занимался частной практикой в Амстердаме.

          В 1702 году послом в Голландии А. А. Матвеевым Н. Бидлоо был приглашен на русскую службу. Приехав на следующий год в Россию, он стал личным врачом царя или «ближним государевым доктором» с жалованием 2500 гульденов (500 рублей серебром). Более четырех лет состоял Н. Бидлоо в этой должности, сопровождая Петра I в частых поездках и выполняя его многочисленные поручения, связанные с медициной.  В письме к детям Н. Л. Бидлоо позже так описывал этот период своей службы: «Приехав в Россию в 1702 году в качестве ординарного физика вечнодостойной памяти его императорского величества, в течение нескольких лет сопровождал его повсеместно, но не питал к этому склонности и по слабости здоровья далее сопровождать его не мог и просил позволения вернуться на родину, но его императорское величество милостиво соизволил повелеть построить госпиталь вблизи Немецкой слободы или предместья, где лечить больных и обучать 50 студентов анатомии и хирургии».

          25 мая 1706 года Петром I был подписан указ о постройке «гофшпиталя за Яузою-рекою, против Немецкой слободы для лечения болящих людей… А у лечения того быть доктору Николаю Бидлоо да двум лекарям…». Полтора года под руководством Н. Бидлоо шло строительство нескольких двухэтажных деревянных «домов со светлицами». 21 ноября 1707 года состоялось торжественное открытие Московского госпиталя (ныне Главный военный клинический госпиталь им. Н. Н. Бурденко), ставшего первым в России постоянным государственным стационарным лечебным учреждением.  «Всемилостивейший государь, - писал Н. Бидлоо Петру I, - Вашему царскому величеству благоугодно явилось повелеть госпиталь при Яузе построить, который Божиим благословением… ноября в 21 д. 1707 году в такое состояние приведен, что с оным в Божие имя начало учинено, и впервыя несколько больных в тот дом приведено».

         Строительство госпиталя и его содержание вплоть до 1753 года осуществлялось за счет Монастырского приказа, а затем – Синода. Тем самым, в определенной степени, была продолжена сложившаяся издревле на Руси традиция, когда больницы для простолюдинов находились на попечении церкви. Но в отличие от монастырских больниц лечение в Московском госпитале осуществляли профессиональные врачи.  За первые пять лет существования Московского госпиталя в нем лечилось около двух тысяч человек.  Чаще всего это больные с запущенными болезнями, поскольку простые люди еще не привыкли лечиться у профессиональных врачей, да еще в стационарных условиях. Не-смотря на это, более тысячи человек выздоровели, из них 1026 человек, как сообщал Н. Бидлоо, «от застарелых и тяжелых болезней вылечено».

       Одновременно с открытием госпиталя начала действовать при нем и первая в России госпитальная школа, которую также возглавил Н. Бидлоо. Для организации школы указом от 25 мая 1706 года предлагалось «из иноземцев и из русских из всяких чинов людей набрать для аптекарской науки 50 человек».
 
       С самого начала благодаря Н. Бидлоо Московскую госпитальную школу отличал клинический принцип обучения, то есть сочетание теории с практикой, обучение учащихся непосредственно у постели больного.  Этот принцип, введенный впервые в Падуанском университете в XVI веке Дж. Монтано, развит был затем в Лейдене Ф. Сильвиусом и Германом Бургаве. Будучи выпускником Лейденского университета, Н. Бидлоо перенес в Московскую госпитальную школу клинический метод образования, который был затем использован всеми медицинскими школами России.

       Другим отличием Московской госпитальной школы стало изучение будущими хирургами и внутренних болезней, в том числе частной патологии и терапии. Закономерностью, отличавшею впоследствии русскую хирургию XVIII - XIX веков, было обязательное изучение в школе анатомии. Для этого специальным распоряжением предписывалось доставлять в анатомический театр трупы «подлых людей», обнаруженные на улицах Москвы.

        Все это позволило Н.  Бидлоо в 1712 году сообщать Петру I, что его воспитанники « не токмо имеют знание одной или другой болезни, которая на теле приключается и к чину хирургии надлежит, но и генеральное искусство о всех болезнях, от головы до ног, с подлинным и обыкновенным обучением како их лечить».

        В 1710 году Н. Бидлоо подготовил капитальное, в 1306 страниц, «Наставление для изучающих хирургию в анатомическом театре». Используя знание трудов древних и современных ему авторов, Н. Бидлоо создал оригинальное сочинение, отличительной особенностью которого был не только высокий научный уровень, но и полное соответствие требованиям учебного пособия.  Анализ этого сочинения, включающего в себя разделы по теоретической и практической хирургии и анатомии, позволяет сделать вывод, что преподававшийся в Московской госпитальной школе курс хирургии был основан на новейших достижениях этой науки в начале XVIII столетия.

        Н. Бидлоо был не только учителем, но и воспитателем будущих хирургов. В своем «Наставлении…» он писал: «Если надежда на спасение превышает опасность, тогда надо делать операцию. Если опасность больше…, то следует воздержаться от операции. Никогда не приступать к операции ради наживы, а лишь лечить болезни по призванию».

       Приходилось Н. Бидлоо преодолевать и сопротивление некоторых иноземных врачей, стремившихся не допустить в свою среду молодых российских лекарей. Сообщая Петру I о подготовке первых учеников, Н. Бидлоо писал: «Егда ты Вашего царского пресветлейшего величества дело начинал, многие хирурги советовали, дабы я народу сего юноши не учил, сказующе, что не возможешь сие дело совершить. Боялся, что многие из тех иностранных хирургов мне явились неприятели и яко уже ныне и вижу. Понеже сие против чести их и против их интересов сего народа юноши изучил, хотят убо оных моих посланных вместо слуг до смерти себе имети».  Петр на одном из писем Н.Бидлоо наложил резолюцию: «Чтоб никто из оных, иностранных лекарей и подлекарей, никакой обиды в чести или в повышении чина российского народа от него изученным хирургам являть не дерзал…».

       Почти тридцать лет, вплоть до своей смерти в 1735 году, оставался Н. Бидлоо на посту главного доктора госпиталя и директора госпитальной школы. За это время им было подготовлено 134 лекаря, большинство из которых были зачислены на корабли Балтийского флота.  С деятельность Николая Ламбертовича Бидлоо связана целая эпоха в становлении российской медицины и подготовке отечественных врачебных кадров.

       По мнению Я. А. Чистовича, Н. Л. Бидлоо решил основной вопрос – «…способны ли мы учиться и выйдет ли прок из наших попыток посеять и вырастить самостоятельную медицину на невозделанной русской почве… Никто не скажет, что Бидлоо сделал не много, если подумать, что этот неутомимый труженик создал свое училище из ничего, без готовых образцов и без готовых материалов… И это в чужой стране, обычаи и гражданственность которой были для него чужды…».

       По примеру Московского госпиталя еще при жизни Петра I были организованы госпитали в Петербурге, Кронштадте, Ревеле, Казани и других городах. Позже при Петербургском и Кронштадтском госпиталях были открыты госпитальные школы.  В отличие от лекарской школы, существовавшей в XVII веке при Аптекарском приказе, эти школы открывались на базе крупных лечебных учреждений – госпиталей, где преобладал установленный Н. Бидлоо принцип клинического обучения. «Первым учителем хирургов в России» назвал Н. Бидлоо известный русский хирург                В. А. Оппель.

Врач во главе придворной медицины
   
        Происходившие в стране реформы затронули и непосредственно Аптекарский приказ. Одним из первых изменений было назначение руководителем приказа не родовитого боярина или думного дьяка, а профессионального врача. Врачом, возглавившим Аптекарский приказ, был Роберт Эрскин или, как его называли в России, Роберт Карлович Арескин. Уроженец старинного шотландского рода, он учился в Эдинбурге, Париже и в Голландии, в 1700 году был удостоен степени доктора философии и медицины, а в 1703 году принят в члены Королевского Общества (Академии наук).  По принятой до настоящего времени версии, Р. К. Арескин прибыл в Россию в 1706 году, был личным врачом А. Д. Меншикова, в 1713 году стал лейб-медиком Петра I и в 1716 году был назначен архиатром и «президентом всего медицинского факультета» России.

        Однако эта версия биографии Р. К. Арескина в части его служ-бы в России расходится со свидетельствами имеющихся документов. Так, в известном «оправдательном мемориале», направленном в марте 1717 года английскому правительству по поводу обвинения Р. К. Арескина в связях со сторонниками претендента Якова Стюарта, от имени Петра I сообщалось, что сей медик «уже 13 лет у него на службе находится». Тем самым, этот документ относит начало службы Р. К. Арескина в России к 1704 году. Известно, что именно в этом году он вступил «свободным членом» в Московскую (Российскую) компанию.

        В переписке Петра I имеется письмо английского купца Андрея Стейлса, выполнявшего различные поручения царя. В этом письме, датированном 8 августа 1704 года, А. Стейлс сообщает Петру из Архангельска, что «по указу твоему через мои писания брат мой прислал дохтура, изрядного человека; и чаю, что он ныне надобен у вас, для того, что дохтер Бидьлоо отлучился ина с Москвы. И ныне посылаю ево, и чаю, что он покажет себя таков, каков его описавуют из-за моря». Поскольку у Петра I других английских докторов, кроме Р. К. Арескина, не было, то можно с уверенностью предположить, что именно о его прибытии сообщает А. Стейлс.

        С достаточной точностью можно определить и время назначения Р. К. Арескина руководителем Аптекарского приказа. После отставки в октябре 1703 года думного дьяка А. А. Виниуса управление приказом было возложено на дьяка Ивана Невежина. Последний документ, адресованный в Аптекарский приказ дьяку Ивану Невежину, датирован 6 марта 1706 года. А уже с 20 марта 1706 года документы направляются «в Аптекарский приказ к Роберту Арескину, архиатеру ет физикусу примариусу [первейшему врачу], и к дьяку Ивану Невежину». Такое адресование сохраняется на протяжении всего 1706 года.

       В указе Петра I от 10 декабря 1706 года о назначении Павла Веселовского комиссаром в Главную аптеку последнему предписывалось «всякое правление чинить, как надлежит по данным ему статьям, а особливо воспринимать приказ от доктора Арескина».  В течение последующих двух лет указы о присылке лекарей и лекарств, об осмотре больных адресуются «в Аптекарский приказ к Роберту Карлусовичу Арескину, архиатеру и физикусу примариусу, и к комиссару Павлу Веселовскому».  С 1709 года документы направляются «архиатеру Робер-ту Карлусовичу Арескину с товарищи». Такое же адресование сохраняют указы и распоряжения Правительствующего Сената по вопросам деятельности Аптекарского приказа в период с 1712 года по 1715 год.

       В «товарищах», то есть заместителях, при Р. К. Арескине в Аптекарском приказе были упоминавшийся уже комиссар П. Веселовский (в Москве) и обер-комиссар царевич Касимовский (в Петербурге). После смерти П. Веселовского в январе 1715 года и назначения царевича Касимовского в марте того же года в Канцелярию рудокопных дел доктор Р. К. Арескин остается единоличным руководителем Аптекарского приказа. Таким образом, многочисленные документы Разрядного приказа и Правительствующего Сената позволяют утверждать, что Роберт Карлович Арескин (Роберт Эрскин) был поставлен во главе российской медицины не в 1716 году, а в марте 1706 года.
       С этого же времени доктор Р. К. Арескин именовался в доку-ментах архиатром. Более того, на ряде указов Сената, как, например, на указе от 5 января 1715 года о посылке казаков для осмотра в Аптекарский приказ, отмечено, что они посланы к «его царского величества архиатеру Роберту Карлусовичу Арескину».

        Звание «архиатр», существовавшее еще во времена Римской империи и означавшее врача, состоящего при императоре, было известно в России давно.  «Архиатрусом императора России» именовал себя врач царя Федора Ивановича Марк Ридли. В написанной на рубеже XVII-XVIII веков книге «Ядро российской истории» архиатром и первым царским врачом называется врач Бориса Годунова Христофор Рейтлингер.  «Архиатром пресветлого царского величества» именовал себя и Николай Бидлоо. Это звание указано, в частности, на титульном листе его книги «Наставление для изучающих хирургию в анатомическом те-атре».

       Но лишь доктор Р. К. Арескин впервые с 1706 года именуется архиатром в официальных документах. И вряд ли можно считать правильным мнение, что он до 1716 года именовался архиатром, не имея на то «высочайшего соизволения». Сама система государственного делопроизводства не допускала этого. В XVII- начале XVIII века в делопроизводстве существовал и четко соблюдался порядок, при котором направлявшиеся в приказы документы адресовались их руководителям с указанием их официальных чинов и званий. Поэтому Р. К. Арескин не мог бы именоваться в документах архиатром, а тем более «архиатром его царского величества», если на то не было согласия царя.

       Само звание «архиатр» в этот период употреблялось в своем первоначальном значении, и было аналогично русскому званию «ближ-него государева доктора».  Будучи руководителем Аптекарского приказа Р. К. Арескин, был, соответственно, и руководителем придворной ме-дицинской службы в звании архиатра, то есть первого царского доктора.

       Мнение о назначении Р. К. Арескина личным врачом Петра в 1713 году основывается на том, что в этом году Петр просил немецкого ученого Г. Лейбница порекомендовать ему кандидатуру хорошего врача на место умершего царского доктора И. Донеля. И лишь после того, как предложенная кандидатура не удовлетворила царя, он, якобы, и назначил своим доктором Р. К.  Арескина.


       Но бывший штадт-физик Нарвы и Ингерманландии Иоганн-Иустин Донель был не единственным врачом Петра I. С начала 1703 года его «ближним доктором» был Н.Бидлоо. В 1704 году Н. Бидлоо стал жаловаться на боли в груди и трудности, связанные с постоянными по-ездками вместе с царем. В помощь ему и был принят на царскую службу в 1704 году И. Донель, попавший в плен при взятии русскими войсками Нарвы. Лишь в 1706 году Петр освобождает Н.Бидлоо от обязанностей своего врача. С того же года Р. К. Арескин именуется в документах архиатром.

       Дела по управлению Аптекарским приказом отнимали много времени и требовали от доктора Р. К. Арескина постоянного пребывания в Москве или Петербурге.  В поездках же царя сопровождал доктор И. Донель. Поэтому после его смерти в 1711 году Р. К. Арескину понадобился такой же деятельный помощник. В том же году свои услуги предложил уроженец Лейпцига доктор медицины Готлиб Шобер. В 1712 году он был принят на службу, но определен врачом к сестре Пет-ра царевне Наталье Алексеевне.  Впоследствии Г. Шобер занимал должность инспектора Главной аптеки и московского штадт-физика.

       Место И. Донеля оставалось вакантным, в связи с чем Петр и обратился к Лейбницу.  То, что в это время Р. К. Арескин уже был первым царским врачом, подтверждает в своем ответе и сам Лейбниц. «Писал я, - сообщает он, - по требованию доктора Арескина, первого дохтура Вашего величества, к славному дохтуру и превосходному физику в Цюрих, в Швейцарию, к имянуемому господину Шехцеру, призывая его в дохтуры Вашего величества особы, на место умершего господина Донелия…».   Но предложенный Лейбницем доктор Шехцер был больше ученым, тогда как требовался врач-практик, способный сопровождать царя в поездках.

       Отсутствие помощника заставило архиатра Р. К. Арескина полностью взять на себя все заботы о здоровье царя, которое все больше требовало внимания со стороны врачей. В 1716 году он привлекает себе в помощники в качестве второго царского врача молодого доктора Лаврентия Лаврентьевича Блюментроста, младшего сына известного Л. А. Блюментроста.

        В первые годы петровских реформ назначение на ту или иную должность зачастую происходило по устному указанию царя или на основании его писем и записок. Так в октябре 1703 года, после отставки А. А. Виниуса, Петр писал князю Ф. Ю. Ромодановскому: «Как к вам сие писание поднесется, извольте учинить по сему: приказы Сибирский и Обтекарский извольте ведать до времени…».  Позже, с введением патентов, такие назначения фиксировались в них, иногда и через несколько лет после фактического назначения.

       Такой патент был выдан Петром I доктору Р. К. Арескину 30 апреля 1716 года в г. Гданьске. В историко-медицинской литературе его называют грамотой, хотя еще В. М. Рихтер, опубликовавший этот документ в приложении к третьему тому «Истории медицины в России» (М., 1820), называет его патентом.   В 1883 году           Я. А. Чистович в своей «Истории первых медицинских школ в России» наряду с латинским текстом поместил русский текст этого документа. Точность и подлинность этого текста вызывают некоторые сомнения. В частности, в тексте указывается чин действительного статского советника, который был введен лишь в 1724 году. Наконец, текст датирован 9 сентября 1716 года. В это время Петра уже не было в Гданьске. Но именно этот русский текст используется до настоящего времени в подтверждение версии о том, что Р. К. Арескин лишь в 1716 году был назначен архиатром и руководителем российской медицины.

       Но ни русский, ни тем более, латинский тексты документа отнюдь не подтверждают этого мнения.  В частности, в латинском оригинале сказано: «Объявляем всем и каждому, кому это ведать надлежит, что после того как Мы несколько лет назад благородного, верного Нам и любезного  Роберта Арескина… в медики Наши первенствующие приняли и его архиатром и президентом всего медицинского факультета в государстве Нашем поставили, не только в исполняемых при Нас должностях настоящим подтверждаем, но и в свидетельство Нашей милости, за вернейшие и усерднейшие Нам оказанные услуги, чином и характером действительного советника Нашего отметить считаем достойным…».

        Содержание приведенного текста ясно указывает на то, что  Р. К. Арескин был назначен или «поставлен» архиатром, первым царским медиком и всего «медицинского факультета президентом» за несколько лет или, как сказано в русском тексте, «преднесколькими годами» до 1716 года. Назначением же этого документа явилось «засвидетельствование и подтверждение» чинов, данных              Р. К. Арескину ранее, а также утверждение его в звании царского советника.

        Сопровождая в 1716 - 1717 годах Петра I во время его поездки в Германию, Данию, Голландию и Францию, Р. К. Арескин, помимо своих непосредственных обязанностей врача, выполнял различные поручения царя. Владея практически всеми европейскими языками, он вел от имени царя переписку с известными учеными и переговоры о приобретении экспонатов для Кунсткамеры, встречался со знаменитыми врачами. Для подтверждения его чинов и полномочий и был выдан патент или «удостоверительная грамота» на латинском языке.

        Более 14 лет находился Р.  К. Арескин на русской службе и почти 13 лет из них возглавлял он российскую государственную медицину. За это время им, как руководителем Аптекарского приказа, много было сделано для организации обеспечения армии и флота медицинским персоналом и медикаментами, открытию новых госпиталей и аптек. Не без его участия впервые в «Воинском уставе» Петра I были включены положения об организации медицинской службы в войсках. По его инициативе в 1717-1718 годах проводились работы по изысканию и обследованию в Карелии и на Северном Кавказе источников минеральных вод, лечению которыми он придавал большое значение. Во многом благодаря Р. К. Арескину были заложены новые ботанические сады в Москве и Петербурге для выращивания лекарственных растений. В этой многогранной деятельности, особенно в решении конкретных медицинских вопросов Р. К. Арескину помогали врачи Аптекарского приказа, доктора Матвей Маниат и Григорий Карбонарий, Антонио Севасто и Готлиб Шобер, братья Иван и Лаврентий Блюментросты.
 
       Роберт Карлович Арескин (Роберт Эрскин) умер в декабре 1718 года и был похоронен на Лазаревском кладбище Александро-Невского монастыря рядом с могилой сестры Петра I царевны Натальи Алексеевны. Брауншвейгский посол Фридрих Вебер писал в своих записках: «4 января (1719г.) совершены были великолепные похороны бывшего царского лейб-медика и советника Арескина, умершего в Олонецке.  Похоронная процессия направлялась в новый Александро-Невский монастырь, лежащий в 7 верстах от Петербурга.  Его царское величество шел за телом, отслушав прежде в доме покойного надгробное служение и слово реформатского священника, на голландском языке, и приказал сам закрыть там гроб, по изъявлению знаков своей милости…  Тело несли придворные медики и знатнейшие хирурги, одетые в черных мантиях до самого моста в Немецкой слободе, в сопровождении бесчисленного множества народа, освещаемые 200 факелами… В монастыре, уже от самых ворот до часовни, стояли по обеим сторонам солдаты, тоже с факелами, неугасаемыми на ветру, и его величество сопровождал гроб, держа в руке, по русскому обычаю, восковую горящую свечу, до самого могильного склепа».  По указанию Петра I все официальные участники похорон получили памятные золотые кольца.

 Реорганизация Аптекарского приказа
   
      Первая четверть XVIII века в истории нашей страны была временем бурных преобразований, проводившихся царем-реформатором Петром I и затрагивавших практически все стороны жизни государства, в том числе и медицину. В этот период на базе придворного ведомства, каковым, в сущности, оставался возглавляемый царскими врачами Аптекарский приказ, начал складываться орган управления медициной, что сыграло значительную роль в последующем развитии системы здраво-охранения в России.

      Вопрос о времени реорганизации или преобразования Аптекарского приказа, как и вопрос о времени его образования, до сих пор остается спорным в историко-медицинской литературе. По мнению одного из первых историков российской медицины В. М. Рихтера, Аптекарский приказ в 1707 году был преобразован в Аптекарскую канцелярию. В 1907 году Н.Я. Новомбергским было высказано предположение, что эта дата была взята В. М. Рихтером произвольно и ввела в заблуждение других исследователей.

       Иную дату преобразования Аптекарского приказа назвал в 1888 году Я. А. Чистович. По его мнению, после князя Я. Н. Одоевского, возглавлявшего приказ до 17 февраля 1714 года, руководителем российской медицины в 1716 году был назначен Р. К. Арескин (Р. Эрскин), а приказ был преобразован в Канцелярию Главнейшей аптеки.  Именно эти даты (1714 или 1716 годы) в качестве времени преобразования Аптекарского приказа вошли в дореволюционные энциклопедические словари, Большую Советскую и Большую Медицинскую энциклопедии и в значительное число других изданий.

      Но и эти даты являются ошибочными. Во-первых, князь Я. Н. Одоевский не мог руководить приказом до февраля 1714 года, поскольку умер в августе 1697 года. Во-вторых, в работах современных исследователей (С. В. Шершавкин, Б. Н. Палкин, М. Б. Мирский) убедительно доказано, что Аптекарский приказ продолжал свою деятельность и после 1716 года, а Аптекарская канцелярия существовала одновременно с ним.

      В то же время, в этих работах отсутствует единое мнение о времени образования Аптекарской канцелярии и о ее правовом статусе. Одни авторы считают, что Аптекарский приказ до конца сохранял функции высшего медицинского учреждения, тогда как другие полагают, что основные руководящие функции постепенно отошли к Аптекарской канцелярии, а приказ стал ведать лишь медициной Москвы и Мос-ковской губернии.

      Такие же разногласия имеются и в вопросе о времени образования Аптекарской канцелярии. По мнению Б. Н. Палкина, для организации снабжения армии и флота в ходе Северной войны «в 1706 году в Петербурге была открыта Главная аптека (наряду с Главной аптекой в Москве), а в 1707 году при этой аптеке была образована канцелярия, причем было указано, что  аптека и ее канцелярия должны «особо приказ воспринимать от доктора Арескина». Этой же даты придерживается и  М. Б. Мирский. Таким образом, опровергая предположение В. М. Рихтера о реорганизации Аптекарского приказа в 1707 году, оба автора сохраняют эту дату, как время организации Аптекарской канцелярии. В подтверждение своей точки зрения они ссылаются указ Петра от 10 де-кабря 1706 года о назначении Павла Веселовского комиссаром в Главную аптеку. Но в указе речь идет о Главной аптеке в Москве и все содержание указа не дает каких-либо оснований говорить об организации в Петербурге в 1706-1707 годах Главной аптеки и Аптекарской канцелярии.

      В документах Правительствующего Сената название Аптекарской канцелярии впервые упоминается в 1712 году, а регулярное упоминание о ней, наряду с Аптекарским приказом, встречается лишь с 1714 года.  В 1714 году канцелярия упоминается 7 раз, а приказ – 38, в 1715 году – соответственно 5 и 18.   В той или иной степени это соотношение сохраняется и в последующие годы, что позволяет сделать вывод об одновременном существовании в период 1712-1719 годов и Аптекарского приказа, и Аптекарской канцелярии.

      Анализ содержания сенатских документов за этот период подтверждает мнение, что вплоть до 1720 года Аптекарский приказ оставался единственным высшим государственным медицинским учреждением.  Практически все царские указы, указы и распоряжения Сената адресовались в Аптекарский приказ. Содержание документов, в том числе и тех, в которых упоминается Аптекарская канцелярия, относятся исключительно к деятельности приказа. К деятельности приказа относятся и те редкие документы, которые направлялись непосредственно в Аптекарскую канцелярию.

       Более того, можно с уверенностью сказать, что Аптекарская канцелярия в 1714-1719 годах не только не была равным приказу параллельно существующим учреждением, но и вообще не являлась самостоятельным учреждением. Основанием к такому выводу служит ряд сенатских документов, в том числе и те, которые многие исследователи приводят в качестве доказательства самостоятельности Аптекарской канцелярии.

       Это дело «Об определении Степанова во дьяки Аптекарской канцелярии». В подтверждение тезиса о существовании самостоятельной Аптекарской канцелярии из этого дела обычно цитируют лишь первый абзац отношения Р. К. Арескина в Сенат. При этом все дело целиком не анализируется и не приводится решение по этому вопросу.

       В отношении доктора Р. К. Арескина сказано, что «понеже я имею нужду, ради управления дел его царского величества, в Аптекарской канцелярии в служителях приказных, ибо имею только одного дьяка, а потребно мне и другой, и чтоб один был при мне, а другой в Москве; того ради приискал к тому потребного… подьячего Бориса Степанова и доносил о том его царскому величеству, и его величество всемилостивейше указал оному быть в Аптекарской канцелярии в дьяках». В связи с этим Р. К. Арескин просит «оного подьячего… прислать ко мне ради управления дел его царского величества в Аптекарскую канцелярию». Как видим, в тексте нет никакого упоминания  об Аптекарском приказе.

      Но в письме кабинет-секретаря А. Макарова по тому же вопросу в Сенат сообщается, что «доносил его царскому величеству дохтур Арескин, чтоб в Аптекарском приказе быть двум дьякам и жить им с переме ною одному здесь, другому в Москве, и один у него уже есть, а о другом он просит, чтоб быть из подьячих Борису Степанову, на что его царское величество позволил».  В указе Сената от 30 мая 1715 года по данному вопросу говорится, что «великий государь пожаловал Бориса Пахомова сына Степанова в дьяки и указал ему быть у своих государевых дел в Аптекарском приказе и отослать ево с указом в тот приказ».   Таким образом, предназначавшийся для службы в Аптекарской канцелярии Борис Степанов зачисляется в дьяки Аптекарского приказа, и должен был попеременно с другим дьяком жить в Москве и в Петербурге.

      Еще до принятия решения по этому вопросу 24 мая 1715 года доктор Р.К.Арескин вновь сообщает в Сенат, что при Аптекарской канцелярии остался при нем только один дьяк Василий Протопопов, который живет в Петербурге с 1714 года, да указано быть в Аптекарской канцелярии другому дьяку, Борису Степанову, и просит он в связи с этим от Сената разрешения в его отсутствие « в Аптекарском приказе приходно-расходные дела и лекарственные отпуски помечать будучи в С.-Петербурге и в Москве упомянутым аптекарским дьякам Василию Протопопову и Борису Степанову».

     Из этого документа видно, что состоявшие при Аптекарской канцелярии дьяки занимались делами Аптекарского приказа. Более того, находящийся в Петербурге дьяк В. Протопопов 27 мая 1715 года подписывает ответ Аптекарского приказа на распоряжение Сената об освидетельствовании сенатского курьера князя Енгалычева.

    Все это говорит о том, что переписка, приходно-расходные дела и другое делопроизводство Аптекарского приказа велось его дьяками как непосредственно в приказе в Москве, так и в Аптекарской канцелярии в Петербурге. Подтверждением тому являются и другие документы Сената. Например, в донесении Аптекарского приказа от 31 марта 1714 года объясняется причина задержки лекарств для дивизии князя Репнина и сообщается, что «о том в Канцелярию Сената доношение из Аптекарской канцелярии подано марта 17-го дня».

    В другом донесении Аптекарского приказа от 12 апреля 1714 года объясняются причины, по которым в Канцелярию Сената из Аптекарской канцелярии были посланы копии лекарственных росписей, а не их подлинники, то есть за действие канцелярии ответ дает приказ. Это возможно было лишь в том случае, если Аптекарский приказ являлся по отношению к Аптекарской канцелярии вышестоящим органом или если она была его структурным подразделением.

    В подтверждение мнения о том, что с образованием Аптекарской канцелярии функции Аптекарского приказа постепенно свелись лишь к управлению медициной Москвы и Московской губернии обычно приводят два документа. Первым документом является Сенатский указ за 1713 год, которым Аптекарскому приказу вменялось в обязанность выплачивать жалования полковым лекарям из доходов Московской губернии. Во втором документе за 1715 год сообщается, что по распоряжению доктора Р.  К. Арескина «послана из Санкт-Петербургской Аптекарской канцелярии лекарственным материалам расписка», а покупку лекарств по расписке приказано было произвести за счет денег «Московской губернии и определенного числа в Аптекарский приказ».

       Но упоминание Аптекарского приказа в сочетании с доходами Московской губернии еще не является подтверждением изменения его статуса и функций. Дело в том, что указом Сената от 21 апреля 1712 года было установлено помимо денег, присылавшихся из губерний за медикаменты, перечислять в Аптекарский приказ ежегодно по 22651 рублю дополнительно из доходов Московской губернии. Именно об этих деньгах идет речь.

       Десятки документов подтверждают разнообразную деятельность Аптекарского приказа в этот период по снабжению армии и флота лекарствами и медикаментами, комплектованию армии лекарями и выплате им жалования, проведению медицинских осмотров и экзаменованию иноземных медиков, прибывавших в Россию. В то же время, в документах и историко-медицинской литературе нет отражения какой-либо деятельности Аптекарской канцелярии в качестве самостоятельного органа управления.

       Правда, в монографии В. О. Самойлова «История российской медицины» (СПб.,1997) утверждается, что Петр I в 1716 году назначил доктора Р. К. Арескина руководителем «Аптекарской канцелярии и всего Аптекарского факультета России». Поскольку ссылки на документ нет, то можно предположить, что речь идет о грамоте Петра  от 30 ап-реля 1716 года. Но в ней сказано о назначении                Р. К. Арескина руководителем «медицинского факультета» и нет ни малейшего упоминания об Аптекарской канцелярии.

       Нет упоминания об Аптекарской канцелярии и в указе Сената от 10 января 1719 года, которым доктору И. Л. Блюментросту после смерти архиатра Р. К. Арескина поручалось ведать Аптекарский приказ.

       Приведенные факты позволяют сделать вывод, что в первые два десятилетия XVIII века высшим медицинским учреждением в России оставался Аптекарский приказ. Несмотря на основание в 1703 году Петербурга Москва еще длительное время оставалась единственной столицей. Новой столице предстояло еще строиться. Кроме того, сохранялась опасность захвата ее шведами. Лишь после Полтавской битвы, завоевания балтийского побережья и взятия в 1710 году Выборга эта опасность была устранена.

       С этого времени Петр I все больше времени проводит в Петербурге, а затем и окончательно переселяется из Москвы. К концу 1713 года в Петербург переводится и Сенат, но приказы остаются в Москве. Вместе с царем вынужден находиться и его «первый доктор», руководитель Аптекарского приказа Роберт Карлович Арескин. Для оперативного решения вопросов, сношения с Сенатом, ведения делопроизводств появляется необходимость иметь в Петербурге приказных служителей. Так при архиатре Р. К. Арескине около 1712-1714 годов создается Санкт-Петербургская Аптекарская канцелярия.
 
       Канцелярия не имела каких-либо управленческих функций и не была дополнительным или параллельным Аптекарскому приказу руководящим учреждением. Как не был дополнением к Аптекарскому приказу и медицинский штат Дворцовой (Санкт-Петербургской) походной канцелярии, предназначенной исключительно для «обихода великого государя».  Входившие в этот штат кроме Р. К. Арескина гоф-медик, аптекарь, 6 лекарей обеспечивали медицинское обслуживание царя и его приближенных, находившихся в Петербурге.

       Лишь в начале 1720 года Аптекарская канцелярия занимает место Аптекарского приказа в качестве центрального медицинского учреждения.  Связано это было с общей реформой органов государственного управления, к которой Петр I приступил в 1717 году. Подготовка этих преобразований затянулась, и только в начале 1720 года было введено государственное управление через коллегии вместо приказов.

        28 февраля 1720 года был утвержден «Генеральный регламент», которым было предусмотрено существование 10 коллегий для руководства иностранными и военными делами, юстицией, экономикой и финансами. Управление другими государственными делами на правах единоначалия возлагалось на соответствующих руководителей: генерал-рекетмейстера, обер-вальдмейстера, генерал - почт-директора, директора от строений и т.д., при которых создавались соответствующие канцелярии. Перечень таких руководителей и канцелярий при них никаким указом не предусматривался, так как появлялись они по мер необходимости. В 1722 году эти должности, в том числе и должность архиатра, были закреплены в 5 классе чинов гражданских Табели о рангах. Некоторые историки считают, что создание канцелярий предусматривалось «Генеральным регламентом». Но в нем речь шла только о канцеляриях коллегий.

        В январе 1720 года фактически в последний раз Аптекарский приказ упоминается в качестве центрального медицинского органа. Уже в марте того же года Сенат предписывает получать лекарства для купеческого флота на Каспии из Аптекарской канцелярии. В мае в Аптекарскую канцелярию направляется для сведения указ Сената о взыскании с губерний денег за медикаменты, хотя ранее такие указы адресовались в Аптекарский приказ. Из этого следует предположить, что в начале 1720 года, в результате общей реформы государственных учреждений Аптекарский приказ был упразднен и центральным медицинским органом стала Аптекарская канцелярия.

И. Л. Блюментрост и Медицинская канцелярия.

        После смерти архиатра Р. К. Арескина Правительствующий Сенат, по указу Петра I, 10 января 1719 года поручил ведать Аптекарский приказ доктору Ивану Блюментросту.    Иван Лаврентьевич (Иоганн-Деодат) Блюментрост, третий сын уже упоминавшегося придворного врача Лаврентия Альферьевича Блюментроста, родился в Москве в 1676 году. Как и старшие братья, первые медицинские навыки он получил от отца. В 1698 году был отправлен царем Петром Алексеевичем «для врачебной науки в окресные немецкие государства». Учился в Кенигсберге и Галле, где в 1702 году был удостоен степени доктора медицины.

        По возвращении в Москву 15 декабря 1702 года И.Л.Блюментрост в Посольском приказе предоставил в удостоверение знаний, полученных в Германии, диплом Галльского университета и был определен в Аптекарский приказ. Вскоре он назначается придворным доктором при особе Петра I, которого сопровождал в походах и поездках, некоторое время исполнял обязанности полкового врача, а в 1707 году был назначен врачом при будущей императрице Екатерине Алексеевне, а затем и при ее дочерях Анне и Елизавете.

       Еще в 1700 году И.Л. Блюментрост по заданию Петра I написал «Практический трактат, ставящий лагерного врача блюстителем здравия в Московском войске», первый теоретический труд по организации военной медицины в России. Через шестнадцать лет эта работа, наряду с другими материалами, была использована в подготовке соответствующих разделов «Воинского устава», определявших организацию в российской армии особой медицинской службы. Безусловно, что И.Л.Блюментрост вместе с архиатром Р.К.Арескиным принимал непосредственное участие в работе над этими разделами. Проявленные при этом хорошие организаторские способности, сочетавшиеся со знаниями опытного врача, и явились причиной назначения И.Л.Блюментроста на должность руководителя Аптекарского приказа.

        Историк Миллер называет в качестве одной из причин назначения И.Л. Блюментроста его «домовитость», то есть умение вести хозяйство, «поскольку в управлении общественными делами, где требуется бережливость, несомненно, расчетливый и в своем хозяйстве заслуживает доверия больше, нежели тот, кто не бережлив». Действительно, в период, когда нередки были случаи казнокрадства, расчетливость и бережливость были существенными качествами для руководителя.
 
       Другими положительными качествами нового архиатра были весьма приятный характер и большая проницательность. С другой стороны, он был не чужд высокомерия и, чрезвычайно требовательный к своим подчиненным, вызвал с их стороны недоброжелательство, которое и стало в последствии причиной его падения.   Но Петр I любил и высоко ценил И.Л.Блюментроста. В том же 1719 году он подарил ему Гатчинскую удельную мызу и свой портрет, усыпанный бриллиантами, для ношения на шее.
 
       С упразднением в начале 1720 года Аптекарского приказа И.Л.Блюментрост возглавил Аптекарскую канцелярию, ставшую центральным медицинским органом в государстве. Правда, следует уточнить, что в ведении Аптекарской канцелярии, как прежде и Аптекарского приказа, находились не все медицинские учреждения. Так «вольные», то есть частные, аптеки по указу от 22 ноября 1701 года находились в ведении Посольского приказа, Московский госпиталь с госпитальной школой – ведении Монастырского приказа.

       В 1721 году И. Л. Блюментрост представил Петру I проект преобразования медицинской службы в России, для руководства которой предлагалось создать медицинскую коллегию – «Коллегиум медикум».  Проект был передан на рассмотрение Сената, который решил вместо коллегии образовать Медицинскую канцелярию. Указом от 14 августа 1721 года Сенат постановил: «Госпиталям и аптекам, что ныне в Москве и других местах обретаются и впредь обретаться будут; при том обретающимся докторам, также и другим служителям и ученикам, быть в смотрении и управлении той Медицинской канцелярии, а содержаны оные, откуда наперед сего содержаны были». Таким образом, в августе 1721 года Аптекарская канцелярия была преобразована в Медицинскую канцелярию с подчинением ей всей медицинской службы России.

       В ряде современных исследований датой образования Медицинской канцелярии называется 1725 год. При этом авторы этих исследований ссылаются на указ от 19 февраля 1725 года, которым якобы был определен точный перечень канцелярий, а также утверждены штаты Медицинской канцелярии.    Но упоминание в числе 17 учреждений, чьи штаты утверждались данным указом, пяти канцелярий отнюдь не является полным и точным их перечнем, так как в нем, например, отсутствуют Генерал-полицеймейстерская канцелярия, Канцелярия от строений и ряд других.
 
       Не может быть основанием к датировке образования Медицинской канцелярии в 1725 году и факт утверждения ее первых штатов. В том же указе впервые утверждается штат Сенатской канцелярии, существовавшей к тому времени уже 13 лет, а также штаты восьми коллегий, чье образование относится к 1718-1720 годам. Кстати, этим указом не был утвержден штат Медицинской канцелярии, а были определены лишь суммы средств на ее содержание.

       В то же время, приведенный выше указ от 14 августа 1721 года, которым все медицинские учреждения России передавались в управление Медицинской канцелярии, дает полное право именно 1721 год считать годом ее основания.   В 1722 году в соответствии с указом об открытии в Москве контор Сената, коллегий и канцелярий была открыта Московская медицинская контора, просуществовавшая до середины XIX века.
       Созданием Медицинской канцелярии был сделан существенный шаг на пути совершенствования медицинской службы в России. Объединение под ее руководством не только придворной и военной медицины, но и медицины гражданской стало новым этапом в укреплении государственного характера организации медицинского дела, что значительно отличало нашу страну в этот период от многих государств Европы.  Большая заслуга в этом принадлежит придворным врачам Петра I, в том числе И. Л. Блюментросту.

       До настоящего времени считается, что, став в январе 1719 года руководителем Аптекарского приказа, И. Л. Блюментрост в течение трех лет руководил российской медициной неофициально, не имея звания архиатра, которое было ему пожаловано лишь указом от 14 февраля 1722 года. Но еще 27 января 1720 года в ответ на запрос Посольского приказа «отписать в Аптекарский приказ, кому судьям пишут и каким образом», из Аптекарского приказа сообщали: «Его царского величества к архиатру и президенту канцелярии надворной медицины и всего медицин-ского факультета Ивану Лаврентьевичу Блюментросту с товарищами». Так же адресовались документы и в Аптекарскую канцелярию.

       Да и в самом указе от 14 февраля 1722 года сказано, что «пожалован архиатер Иван Лаврентьев сын Блюментрост характером и жалованием бывшего архиатера Арескина».  Все это говорит о том, что уже с 1719 года И. Л. Блюментрост имел официальное звание архиатра.

       К 1722 году значение звания «архиатр» претерпевает коренное изменение. Уже при докторе Р. К. Арескине, соединявшем в одном лице руководителя российской медицины и первого придворного врача, звание «архиатр» все больше ассоциировалось с должностью руководителя Аптекарского приказа, хотя официально руководители приказов именовались судьями.   Ликвидация приказов потребовала введения новых наименований должностей и звание «архиатр» становится персональным званием высшего медицинского руководителя.  В январе 1722 года в «Табели о рангах» оно было официально закреплено как статский чин 5-го класса, наравне с вице-президентами коллегий и аналогичными руководителями других отраслей государственного управления.


Первый лейб-медик.

      В ведении архиатра находилась и придворная медицинская служба, первое место в которой занимали лейб-медики (от немецкого Leib – тело). В исторической и историко-медицинской литературе термин «лейб-медик» зачастую используется довольно широко, даже применительно к врачам Аптекарского приказа. Следует согласиться с одним из немногих специалистов по истории придворной медицины Б. А. Нахапетовым, что «утверждения некоторых историков медицины о том, что лейб-медики якобы были у Ивана Грозного, Бориса Годунова, Василия Шуйского и у первых царей из дома Романовых представляются неправомерными». При этом Б. А. Нахапетов ссылается на Этимологический словарь русского языка М. Фасмара (М.1964), согласно которому термин «лейб-медик» появился в русском официально-бюрократическом лексиконе лишь в 1724 году.

      В то же время это свидетельство словаря не помешало Б. А. Нахапетову утверждать следующее: «Одновременно нельзя отрицать и того факта, что эти звания могли присваиваться Петром I, так сказать, в рабочем порядке, то есть до введения в силу Табели о рангах, как это имело место, например, с чином камер-юнкера, пожалованный некоему Монсу де ла Кроа еще в 1716 г.».  Исходя из этого утверждения Б. А. Нахапетов в числе врачей, имевших звание лейб-медика, называет не только Г. Карбонария, Н.Л.   Бидло, И. Донеля и Р. Эрскина, но и Л.А. Блюментроста, отца знаменитых братьев, умершего в 1705 году, а также его старшего сына Лаврентия Христиана. Причем последнему звание лейб-медика якобы было пожаловано в 1687 году, то есть еще до поездки Петра в Европу.

      Позволим себе возразить уважаемому историку.  Высказанное им предположение, к сожалению, ничем, кроме ссылки на пример Виллима  Монса, не подтверждено. Более того, существующие документы дают право утверждать, что ни в конце  XVII, ни в начале XVIII века такого звания при царском дворе не было. Лишь в донесениях иностранных послов и мемуарах побывавших в России иностранцев встречается термин «лейб-медик» как синоним русского звания «ближний государев доктор».

       Действительно, Петр I довольно часто назначал на должности тех или иных лиц в «рабочем порядке», не всегда оформляя эти назначения официальными документами. Ранее мы уже об этом говорили на примере назначения доктора Р. К. Арескина (Р.Эрскина) руководителем Аптекарского приказа. Однако, в многочисленных документах, относящихся к его деятельности и подтверждающих это назначение, ни разу не встречается термин «лейб-медик».  Нет его и в известной грамоте 1716 года, в которой перечисляются все должности и звания доктора Р. К. Арескина.  Не упоминается он и письме Р.К. Арескина к городским властям бельгийского  города Спа от 27 июля 1717 года, в котором он именует себя «главным врачом Его Величества». Поэтому нет никаких документальных оснований считать, что доктору Р. К. Арескину (Роберту Эрскину), одному из наиболее талантливых и деятельных придворных врачей Петра I, было пожаловано звание «лейб-медик». Тем более не могло оно быть пожаловано его предшественникам.

        Официально звание, а точнее – наименование придворной медицинской должности, «лейб-медик» появляется в России не ранее конца 1721 года, после принятия Петром I в октябре того же года титула императора. Тогда же старые русские наименования придворных чинов были заменены новыми, закрепленными 21 января 1722 года в «Табели о рангах».

       В числе придворных чинов предусматривались и новые наименования для придворных медиков. Высшим их них было звание «Первый лейб-медикус», отнесенное к придворным чинам 6-го класса и приравнивавшееся к воинскому званию полковника. Вторым был «лейб-медик Ея Императорского Величества Императрицы», отнесенный к 7-му классу.

      Таким образом, звание «лейб-медиков» давалось лишь личным врачам императора и императрицы, которые были ответственными за состояние их здоровья, а также за состояние здоровья их детей. В их обязанности входило постоянное обследование и лечение своих пациентов, сопровождение их в поездках по стране и за рубежом.
 
      Впервые звание первого лейб-медика было пожаловано Лаврентию Лаврентьевичу Блюментросту.  Младший брат архиатра родился в Москве в 1692 году. Он рано проявил блестящие способности и в пятнадцатилетнем возрасте был послан на учебу за границу.  Там он слушал лекции в университетах Галле и Оксфорда, а затем занимался в Лейдене у знаменитого Г. Бурхааве, где после защиты диссертации в 1714 году получил степень доктора медицины.

      По возвращении в Россию Л. Л. Блюментрост назначается врачом сестры Петра I царевны Натальи Алексеевны, а затем – помощником доктора Р. К. Арескина.  В 1716 году он направляется за границу для того, чтобы узнать мнение тогдашних европейских знаменитостей о болезни царя. Исполнив это поручение, Л. Л. Блюментрост заслужил особое внимание Петра и в то же время пополнил свои медицинские знания. В Париже, у известнейшего хирурга и анатома Дю Верне, он изучал анатомию, потом занимался в Амстердаме в славившемся тогда анатомическом кабинете Рюиша.

       В 1718 году Л. Л. Блюментрост был послан в Олонецкую губернию для проведения химического анализа и изучения терапевтического действия кончезерских минеральных вод. Петр I очень интересовался этими водами и хотел испробовать их влияние на себе раньше всех.  Как только были получены первые благоприятные известия от Л. Л. Блюментроста, 19 января 1719 года царь поехал туда со всей свитой. Во время поездки Петра Л. Л. Блюментрост был с ним и, вероятно, он же составил «Дохтурские правила, как при оных водах поступать», изданные 20 апреля 1719 года вместе с соответствующим царским указом.

       После смерти доктора Р. К. Арескина Л. Л. Блюментрост становится первым государевым доктором. Одновременно на него было возложено заведование Кунсткамерой и императорской библиотекой. Тем самым Петр I разделил обязанности доктора Р. К. Арескина между братьями Блюментростами.

       Став первым лейб-медиком, Л. Л. Блюментрост, помимо своих основных обязанностей, по поручению императора вел переписку с Парижской Академией наук, а также занимался вопросами организации Академии наук в Петербурге, в частности, приглашением в Россию знаменитых европейских ученых. Петербургская Академия наук была открыта в ноябре 1725 года, уже после смерти Петра I, и тридцатитрехлетний Л. Л. Блюментрост был назначен ее президентом.

        Лейб-медиком императрицы был доктор Георгий Поликола. Грек по национальности, он держал в Константинополе аптеку и был одновременно врачом у русского посла П. А. Толстого.  В 1709 году в Риме он был удостоен степени доктора философии и медицины. В 1711 году вместе с П. А. Толстым Г. Поликола приезжает в Россию. В течение 14 лет он был врачом жены Петра I Екатерины Алексеевны. После восшествия ее на престол надобность во втором лейб-медике отпала, и 30 мая 1725 года Г. Поликола был уволен со службы и отпущен в Италию.
   
        С этого времени в течение почти шестнадцати лет в штате императорского двора состоял лишь один лейб-медик. Помимо него в числе медицинских придворных чинов были «надворные лекари» (12-й класс) и «надворные аптекари» (14-й класс). Лекарей обычно было несколько, и занимались они оказанием медицинской помощи придворным чинам и служителям, а также в качестве помощников лейб-медика могли состоять при царствующих особах и членах их семей. В звании лекарей обычно состояли врачи, не имевшие докторских дипломов.  Чаще всего это были хирурги, которые, как и в XVII веке, лечили в основном болезни наружные от ссадин и царапин до операций по кровопусканию и удалению зубов.

       Именно придворным лекарем при жене Петра I начал свою карьеру в России Герман Лесток.  В качестве помощника доктора Г. Поликолы он сопровождал Екатерину в ее поездках. После смерти Петра в 1725 году он был назначен придворным лекарем при цесаревне Елизавете Петровне и состоял в этой должности до ноября 1741 года.

       Братья Блюментросты были в 20-е годы XVIII столетия наиболее известными и авторитетнейшими врачами. По свидетельствам современников, рецепты, выписывавшиеся ими, бережно сохранялись в семьях и даже передавались по наследству. Но последовавшие в течение короткого времени смерти нескольких их коронованных пациентов сильно пошатнули этот авторитет. Тем более, что постоянный соперник братьев Н. Л. Бидлоо высказывал неодобрение способов лечения, которые они применяли.  Лаврентия Блюментроста стали напрямую обвинять, что в результате его лечения за пять лет, с 1725 по 1730 год, умерли Петр I, Екатерина I и Петр II. Однако, так ли уж был виновен в этом первый лейб-медик?

Болезнь и смерть Петра Великого.

       Петр I был наиболее крепким и здоровым из всего предшествовавшего ему поколения первых царей династии Романовых. Но «царь - плотник» отнюдь не обладал богатырским телосложением и здоровьем, каким его обычно изображают в романах и кинофильмах. Отличаясь большим ростом (2м 4см), он был сутуловат, узок в плечах, о чем говорят сохранившиеся до нашего времени его кафтаны, не столько силен, сколько вынослив и способен к большим физическим и психическим нагрузкам.

       По свидетельству секретаря шведского посольства Кемпфера, Петр уже в одиннадцатилетнем возрасте выглядел шестнадцатилетним: «Лицо у него открытое, красивое, молодая кровь играла в нем…». Но уже к двадцати годам на этом лице стали проявляться  судороги, у царя начала трястись голова, появились конвульсии, происходившие особенно в минуты сильного волнения или раздражения.  Юст Юль, датский посланник в России в 1709-1711 годах, так описывал один из таких судорожных приступов, свидетелем которого он был: «Мы проехали, таким образом, порядочный конец, когда вдруг мимо нас во весь опор проскакал царь. Лицо его было чрезвычайно бледно, искажено и уродливо. Он делал различные страшные гримасы и движения головою, ртом, руками, плечами, кистями и ступнями…  Затем царь остановил свою лошадь, но продолжал делать описываемые страшные гримасы, вертел головою, кривил рот, заводил глаза, подергивал руками и плечами и дергал взад и вперед ногами. Все окружавшие его в ту минуту важнейшие сановники были испуганы этим, и никто не смел к нему подойти, так как все видели, что царь сердит и чем-то раздосадован… Описанные выше страшные движения и жесты царя доктора зовут конвульсиями. Они случаются с ним часто, преимущественно, когда он сердит, получил дурные вести, вообще, когда чем-то недоволен или погружен в глубокую задумчивость».

        Причиной этих припадков сам Петр, по рассказам близкого к нему механика и изобретателя А. К. Нартова, считал нервное расстройство, вызванное детским испугом во время кровавых событий стрелецкого мятежа 1682 года. В. О. Ключевский не исключал в качестве причины и слишком частые кутежи молодого царя, «надломившие здоровье еще не окрепшего организма».

        Некоторые исследователи считают, что припадки Петра, носившие явно эпилептический характер, передались ему от матери, Натальи Кирилловны, поскольку эпилепсия была наследственной болезнью Нарышкиных. Правда следует заметить, что брат Петра, Иван Алексеевич, родившийся от первой жены  царя Алексея Михайловича, Марии Ильиничны Милославской, также страдал эпилепсией, припадки которой, по свидетельству одного иностранного путешественника, случались с ним ежемесячно.   Возможно, причиной заболевания являлись все три названных фактора, взаимно дополнявших и усиливавших друг друга.  Впоследствии к ним добавились постоянные физические и психические нагрузки.

        В зрелые годы появляются другие хронические заболевания, которые Петр, по совету своих докторов, лечил минеральными водами. Большим сторонником минеральных вод был «первый государев доктор» Р.К.Арескин. Одной из первых поездок царя на лечение водами была поездка в 1711 году в Карлсбад (ныне Карловы Вары в Чехии), предпринятая сразу же после неудачного похода против турок, значительно отразившегося на здоровье Петра. Через год он снова лечится в Карлсбаде.

       Приступы болезни начинают повторяться ежегодно. В «Походном журнале» за 1714 год отмечено, что 15 июня «Его Величество гулял в саду и принимал лекарство». В октябре 1715 года царь снова нездоров. Через месяц, 29 ноября, - новый тяжкий приступ. Болезнь продолжалась около месяца и была так тяжела, что министры и сенаторы ночевали в царских покоях. Лишь к Рождеству (25 декабря) Петр впервые вышел из дома в церковь.

       В начале 1716 года Петр выехал в длительную поездку по Европе, продолжавшуюся почти полтора года. Во время этой поездки он лечился водами в Карлсбаде (февраль 1716г.), а также на известных курортах Западной Европы Пирмонт (май – июнь 1716г.) и Спа (июнь - июль 1717г.). Накануне этого путешествия помощник доктора  Р. К. Арескина  Л. Л. Блюментрост  составил историю болезни Петра, которую он затем показал ведущим медикам Европы того времени: профессору Б. Альбину и доктору И. Брейну в Лейдене и профессору И. Бруннеру в Гейдельберге.

         Из истории болезни и полученных на нее заключений европейских специалистов ясно, что жалобы Петра сводились к неоднократным расстройствам желудка, периодической лихорадке, пониженному аппетиту и кровоточивости десен. Исходя из этого, консультанты пришли к выводу о наличии у царя «ипохондрии», «цинги», «изнурения тела», «меланхолии» и «застоя крови».

        Такой диагноз непонятен современному врачу. Но за семьдесят лет до этого, в 1645 году, практически такой же диагноз ставили врачи деду Петра, царю Михаилу Федоровичу. «Цинготная болезнь» отмечалась и у отца Петра I, царя Алексея Михайловича, и у старших братьев, Федора и Ивана Алексеевичей, и была, вероятно, наследственной болезнью в мужском поколении первых Романовых. И хотя Петр по физическому здоровью больше походил на мать, признаки наследственного заболевания наблюдались и у него.
    
        В 1990 году Г. М. Яковлев, И. А. Аникин и С. Ю. Трухачев, про-анализировав историю болезни и отзывы на нее с точки зрения современной медицины, предположили, что на протяжении ряда лет Петр I страдал хроническим, с периодами обострения, заболеванием, картина которого укладывается в клинику хронического гепатита.

        С. М. Соловьев в «Публичных чтениях о Петре Великом» высказал мнение, что Петр в 1717 году приезжал «в Спа лечиться от болезни, спустя 8 лет похоронившей его». Другой историк, М. И. Семевский, полагал, что первые симптомы болезни, которая и свел Петра в могилу, проявились у него во время персидского похода 1722 года. О каких симптомах упоминает М. И. Семевский?  Наиболее вероятно, что речь идет об эпизодах острого нарушения мочеиспускания, появившихся в этот период у императора. «С этого времени, - писал М. И. Семевский, - недуги государя участились, и в 1724 году мы особенно часто находим его на лекарствах, одного, в теплой комнате, под запретом выходить на воздух».

       В течение 1724 года заболевание периодически обострялось простудами. В мае, во время коронации Екатерины, Петр сильно простудился и болел с перерывами до глубокой осени. В июне он лечился на Угодских заводах Меллера под Москвой.   
7 июня император писал жене: «Объявляю Вам, что воды, слава Богу, действуют изрядно, а особливо урину гонят не меньше олонецких, только аппетит не такой, однако ж, есть».
         
        Но Петру трудно было выносить предписания врачей. И лишь только он чувствовал себя лучше, тотчас все запреты забывались. С кронверка Петропавловской крепости раздавались выстрелы – сигнал, что государю лучше, и он едет кататься по Неве. Следствием же этого были новые обострения болезни. 22 сентября 1724 года у царя новый сильнейший приступ. Но уже 29 сентября он присутствует на спуске фрегата, хотя сказал голландскому посланнику Вильде, что чувствует себя слабым.

        В начале октября, вопреки советам своего лейб-медика Л. Л. Блюментроста, Петр оправляется по воде осматривать Ладожский канал, затем едет на Олонецкие заводы, оттуда отправляется в Старую Руссу для осмотра солеварен. Возвращаясь в первых числах ноября в Петербург, у местечка Лахти он увидел севший на мель бот с солдатами. Царь сам принимает участие в снятии бота с мели и в спасении солдат, стоя по пояс в холодной воде. Достоверность этого эпизода сомнительна, но бесспорным является то, что результатом поездки стала новая простуда. Появились «жесточайшие лихорадочные припадки и в животе болезненное жжение». До декабря болезнь то утихала, то возобновлялась.

        Несмотря на нездоровье, 6 января 1725 года император принял участие в церемонии Водосвятия во время праздника Крещения Господня и в марше с Преображенским полком по набережной Невы. И вновь простуда, которую Л. Л. Блюментрост лечит втиранием горячего гусиного сала с чесноком в обе половины грудной клетки. Кроме того, «от ломоты в затылке накануне непогоды» к голове прикладывались пиявки, что свидетельствует о возможном подъеме артериального давления.

        Принятые меры привели к улучшению, и 9 января Петр уже был на свадьбе у своего денщика Василия Поспелова, где прогостил всю ночь. Подававшиеся там кислые щи, поросенок в сметане, холодная говядина с лимонами, солонина, анисовая водка, французское, португальское и венгерское вина – все это очень далеко от диетических рекомендаций при заболевании почек и мочевыводящих путей. В течение последующих дней самочувствие императора как будто бы улучшилось.  Было даже объявлено о его предстоящей поездке в Ригу.

        Однако уже 12 января французский посол Кампредон сообщал, что болезнь царя лишает его возможности заниматься делами. «Третьего дня на всякий случай исповедовался и причастился, ибо сам не думал оправиться от такой страшно мучавшей его боли, от которой он очень ослабел…  Зная, как мало монарх бережется, коль скоро здоровье его сколь-нибудь поправляется, наиболее испытанные из состоящих при его особе врачей опасаются, как бы с ним не случилось  какого - нибудь острого припадка, который убьет его в самое короткое время».

       16 января 1725 года наступило ухудшение, появился «сильный озноб». На следующий день болезнь усилилась. Петр велел поставить близ спальни походную церковь и 22 января исповедался, и приобщился Святых Тайн. 23 января известный английский хирург Горн провел «операцию зондом», во время которой было извлечено около двух фунтов (700 мг.) «гнойной мочи». Боль во время приступов в эти дни была такой, что крики императора были слышны не только во дворце, но и за его пределами. 26 января с Петром случился судорожный приступ, и он потерял сознание. Придя в себя через два часа, император утратил способность владеть правой рукой и ногой, а затем и способность говорить. Эти симптомы указывают на то, что Петр перенес острое нарушение мозгового кровообращения с кровоизлиянием в левое полушарие мозга, явившееся следствием резкого подъема артериального давления.

        Л. Л. Блюментрост, И. Л. Блюментрост и вызванный из Москвы Н. Л. Бидлоо постоянно находились у постели больного. Но предпринимавшиеся ими усилия уже не могли помочь. Не оказали никакого положительного эффекта и рекомендации привлеченного к лечению врача Сухопутного госпиталя итальянца Аззарити.  28 января 1725 года, в шестом часу по полуночи, император Петр I скончался.

        Архивы Петра I более сорока лет пролежали не разобранными в сырых подвалах Зимнего дворца. Многие документы не сохранились. Не найдена до сих пор и история болезни императора. Поэтому о причинах его смерти можно судить лишь по отдельным сохранившимся более ранним документам и свидетельствам современников.
Большинство специалистов склонялось к мнению, что болезнь Петра была вызвана камнем в мочевом пузыре, закрывавшим выход моче. Тот же Кампредон, сообщая о болезни царя, писал: «Страдания увеличились в связи с трудным мочеиспусканием».

        Другую версию, по свидетельству саксонского дипломата Лефорта, высказывал хирург Горн. Он считал, что причиной болезни царя являлась «едкая материя, разъедавшая мочевой пузырь и закрывавшая выход жидкости. Воспаление вызвало антонов огонь, и было уже поздно делать надрезы, которые могли раньше спасти жизнь царя». Но в рассуждениях Горна не сообщается, каким образом появилась «едкая жидкость», разъедавшая мочевой пузырь и вызвавшая антонов огонь.

        По мнению итальянского врача Аззарити, высказанного им по секрету французскому посланнику Кампредону, приступ обострения болезни царя явился следствием плохо вылеченного сифилиса.  Аззарити уверял, что «крепкий организм царя вполне победит болезнь, если только монарх будет следовать его советам». Практически никто из историков, за исключением К. Валишевского и М.Н. Покровского, не принял всерьез эту версию.
 
        В 1970 году группа специалистов во главе с профессорами Н. С. Смеловым и А. А. Студницыным, изучив сохранившиеся свидетельства, пришла к заключению, что Петр I, «по-видимому, страдал злокачественным заболеванием предстательной железы или мочевого пузыря или мочекаменной болезнью». Упоминавшиеся уже Г. М. Яковлев, И. А. Аникин и С. Ю. Трухачев предполагают, что император на завершающем этапе болезни страдал азотемией и уремией вследствие либо аденомы предстательной железы, либо стриктуры уретры.  А. П. Лаврин (1993г.) высказал мнение о нарушениях функций почек с накоплением в крови азотистых шлаков и «закупоркой мочевыводящих путей».

        В 1999 году известный петербургский судебно-медицинский эксперт Ю. А. Молев на основе анализа имеющихся фактов предположил, что Петр I наиболее вероятно «страдал стриктурой уретры, осложнившейся циститом и восходящей инфекцией с развитием тяжелого пиелонефрита, а на финальном этапе болезни – уремии (наводнения организма токсическими продуктами обмена веществ) и уросепсисом». Не исключает он и возможного наличия аденомы предстательной железы.

       Резко выраженная почечная патология обусловила появление у Петра I в последние годы периодических подъемов артериального давления, с которыми боролись путем прикладывания пиявок к затылочной части головы. Один из таких подъемов давления и привел к кровоизлиянию в мозг.Свою разрушающую роль, конечно, сыграли и долгие годы беспорядочной, хмельной и неустроенной жизни, вечные переезды, походы, сражения, постоянное физическое напряжение и душевное беспокойство. Как правильно отмечал С. М. Соловьев, «никакая натура не могла долго выдержать такого напряжения».

        Хотя Петр I для лечения регулярно прибегал к пособиям минеральных вод, пользовался ими и за границей, а потом и у себя дома, в Олонце, на учрежденном им курорте Марциальные воды, все же он мало придерживался предписаний врачей. Воздержание было не в его характере. При его кипучей деятельности, при его порывистой натуре трудно было исполнять требования диеты и регулярной жизни.

        Л. Л. Блюментрост в таких условиях делал все, что мог. Во время последней болезни Петра I, не надеясь только на свои знания, он собирает для консилиума лучших врачей. Более того, 16 января 1725 года он послал историю болезни императора известным врачам Европы Герману Бургаве в Лейден и Эрнсту Шталю в Берлин, прося у них совета. Но получить его он уже не успел.

Два коротких царствования.

        Со смертью Петра I, не оставившего завещания, создавалась ситуация, которая должна была разрешиться в столкновении придворных «партий» – группировок знати, высшего чиновничества и генералитета. Одна из них, состоявшая из сподвижников царя-реформатора во главе с князем А. Д. Меншиковым, стремилась возвести на престол жену Петра I Екатерину.  Кандидатом другой «партии», «партии» старинной родовитой знати во главе с Долгорукими и Голицыными, был внук Петра I, сын царевича Алексея, великий князь Петр Алексеевич.

        Как писал впоследствии свидетель и участник этих событий голштинский граф Г. Ф. Бассевич, «ждали только минуты, когда монарх испустит дух, чтобы приступить к делу». В шестом часу утра 28 января 1725 года Л. Л. Блюментрост и Н. Л. Бидлоо констатировали смерть императора, а к восьми часам уже был оглашен манифест о вступлении на престол императрицы Екатерины I. Все споры между «партиями» длились два часа. Решающее слово в пользу Екатерины сказала гвардия. Так созданные Петром I гвардейские полки впервые сыграли политическую роль в истории России, открыв «эпоху дворцовых переворотов» XVIII века.
        Знаменательным событием краткого царствования Екатерины I было открытие в ноябре 1725 года в Петербурге Академии наук, организация которой была начата еще при Петре I. Президентом академии, как уже говорилось, был назначен Л. Л. Блюментрост, ставший после смерти Петра I лейб-медиком императрицы. Но уже скоро Л. Л. Блюментросту пришлось все больше времени уделять своим прямым обязанностям врача.
         Выросшая в крестьянской семье, Екатерина в молодости обладала крепким здоровьем. Широкая в костях, полная, загорелая, она поражала современников своей неутомимостью, терпением и силой. Один из очевидцев рассказывал, как посрамила на какой-то свадьбе Екатерина австрийского посланника, проигравшего ей состязание по поднятию одной рукой тяжелого жезла свадебного маршала. Неоднократно сопровождала Екатерина мужа в длительных поездках даже в военных походах (поход против турок в 1711 году и персидский поход 1722-1723 годов), терпеливо перенося связанные с этим неудобства и лишения.

        За пятнадцать лет, с 1704 по 1719 год, Екатерина родила одиннадцать детей, из которых до совершеннолетия дожили лишь дочери Анна и Елизавета.  Остальные дети умерли в младенческом возрасте, и связанные с этим психотравмы не могли не отразиться на здоровье императрицы. Заметно ее подкосила смерть сына, трехлетнего Петра, с которым связывались надежды престолонаследия. Но особенно отразились на здоровье Екатерины два года ее царствования.

       Уже весной 1725 года иностранные дипломаты отмечали, что после смерти Петра I Екатерина стала совершенно другим человеком. От скромной и домовитой хозяйки петровского дома не осталось и следа.  Императрица превратила свою жизнь в постоянный праздник и развлечения.  Она полностью восприняла традиции петровского «всепьянейшего собора», когда меры в частых попойках не было никакой. Увеселения и пиры, сменяя друг друга, завершались обычно в четыре-пять часов утра.  Выдержать такой ритм жизни было трудно даже молодым и здоровым людям. Екатерине же в 1725 году было уже 42 года.

       Французский посланник Кампредон писал: «Развлечения эти заключаются в почти ежедневных продолжающихся всю ночь и добрую часть дня попойках в саду с лицами, которые по обязанности службы должны всегда находиться при дворе». При этом он заметил, что императрица «несколько чересчур предается удовольствиям даже до того, что расстраивает свое здоровье».  В другом донесении Кампредон сообщал: «царица сильно прихворнула вследствие пира в день Андрея Первозванного. У нее сделались конвульсии, сопровождавшиеся биением сердца и лихорадкой». Саксонский посол Лефорт 19 октября 1725г. подтвердил сообщения Кампредона, добавив: «Ее величество чувствует себя гораздо лучше после того, как ей пустили кровь».

        Сообщения иностранных дипломатов об образе жизни императрицы дополняют записи камер-фурьерских журналов, в которых отмечались кратко эпизоды каждодневной жизни монархов: время обеда и ужина, время отхода ко сну, часы, проведенные вне стен дворца.  Эти записи свидетельствуют об отсутствии какого-либо распорядка дня у Екатерины. Например, 5 июля 1726 года она отправилась ко сну в одиннадцатом часу утра, встала в пять часов дня; в восьмом часу обедала, в четвертом часу ночи прогуливалась в Летнем саду, отправилась спать в третьем часу дня.   
        Для окружающих, особенно для ее лейб-медика, было ясно, что такой образ жизни императрицы к хорошему не приведет. Но советы и рекомендации Л. Л. Блюментроста не воспринимались Екатериной. К концу 1726 года стали проявляться признаки ухудшения здоровья. Екатерина уже не могла, как раньше, отплясывать до утра – стали отекать ноги, мучили приступы удушья. Все чаще празднества вдруг резко обрывались, и Екатерина не вставала с постели. Ее стали одолевать болезни.

      Но как только стараниями Л. Л. Блюментроста наступало облегчение, все рекомендации, все советы врача забывались. Преодолевая себя, Екатерина выходила из спальни, вновь ехала, плясала, пила, чтобы потом снова лечь в постель. В результате этого к уже имевшимся недугам в начале 1727 года присоединились частые приступы лихорадки и боли в груди. Становилось ясно, что болезнь не отступит. Но в Петербурге тщательно скрывали истинное положение дел, распуская слухи, что императрица здорова. По этому поводу Кампредон сообщал своему двору в апреле 1725г.: «Хотя здоровье царицы принято считать превосходном, но государыня до того ослабела и так изменилась, что ее просто узнать нельзя».

      Всех поразил тот факт, что императрица не была в церкви в первый день Пасхи (2 апреля). Не было праздничного пира и 5 апреля, в день рождения Екатерины. Она лишь приняла традиционный в этот день парад гвардейских полков, сидя в кресле у окна. Вечером возник приступ лихорадки.
 
       В донесении прусского представителя Мардефельда сообщалось:  « … несколько дней все находились здесь в смущении и страхе, ибо царица в прошлую субботу заболела вторично старою болезнью и при том так сильно, что она причастилась, и во дворец были призваны все министры и весь генералитет. Но, слава Богу, в ночь с воскресенья на понедельник в болезни наступил перелом, и выступил пот; по этим и другим благоприятным признакам медики считают царицу вне опасности, так как она дышать стала свободно, в чем состояла главная болезнь ее».
 
       10 апреля консилиум врачей, собранный Л. Л. Блюментростом, поставил диагноз - «злокачественная горячка». При этом врачи уверяли, что поскольку симптомы чахотки появились у императрицы в зрелом возрасте, то болезнь будет развиваться медленно и доброкачественно.   Постельным режимом, охлаждающими средствами, кровопусканием и питьем различных настоев и отваров из трав обострение удалось снять. Но лишь наступило улучшение – советы медиков вновь забыты, прием лекарств прекращен и вновь начались увеселения со спиртными напитками.

        В этих условиях прогноз врачей о медленном течении болезни не оправдался. Днем 5 мая 1727 года на высоте одного из приступов кашля возникло обильное кровохарканье с примесью гноя. Видимо, произошло опорожнение полости, образовавшейся в легком. Через сутки, 6 мая, начался бред, и около девяти часов вечера наступила смерть. Императрица Екатерина I скончалась в возрасте 43 лет, процарствовав два года и три месяца.

         Архиатр И. Л.  Блюментрост представил следующее описание болезненных припадков, от которых скончалась Екатерина I. «ЕЯ ИМПЕРАТОРСКОЕ ВЕЛИЧЕСТВО, 10 числа апреля впала в горячку, от которой в седьмой день, т. е. 16 числа, чрез кризис облегчение имела, и потому несколько дней надежду имела к выздоровлению; но потом кашель, который она и прежде сего имела, токмо не весьма великой, стал умножаться, також де и фебра (лихорадка) приключилась и в большее бессильство приходить стала, и признак объявила, что несколько повреждения в легком быть надлежало, и мнение дало, что в легком имеет быть фомика (нарыв), которая за четыре дня до ее величества смерти явно оказалась, понеже, по великом кашле, прямой гной, в великом множестве, почала ее величество выплевывать, что до ее величества кончины не преставала, и от тоя фомики, 6 дня мая, с великим покоем преставилась».
 
        Трудно по этому описанию определить, чем конкретно болела Екатерина. Но быстрое развитие у до того вполне здоровой женщины таких симптомов, как приступы удушающего кашля, одышка, боли под лопаткой, обильное отделение гнойной мокроты, резкая слабость и апатия, сменявшиеся вспышками неестественной лихорадочной активности и веселья, специфическая температурная реакция – все это позволяет сказать, что у императрицы был злокачественно протекавший туберкулез легких, или как говорили врачи в XVIII веке, «скоротечная чахотка».

       Туберкулезный процесс, в случаях нарушения режима и адекватного лечения, быстро прогрессирует, захватывает оба легких с развитием казеоза, каверн, обильной гнойной мокроты, с тенденцией к развитию легочного кровотечения. Вся клиническая картина, судя по имеющимся фактам, отмечалась у Екатерины. Кроме того, туберкулезное поражение организма утяжелялось хроническим алкоголизмом, имевшим место у императрицы в последние годы ее жизни. Как будто чувствуя близкий конец, Екатерина в последние два года уже, казалось, не дорожила жизнью и здоровьем, решив пустить по ветру все, что у нее осталось. В таком случае лейб-медик был бессилен.

       7 мая 1727 года согласно завещанию Екатерины I на российский престол был возведен внук Петра I, сын царевича Алексея, одиннадцатилетний великий князь Петр Алексеевич. До совершеннолетия императора Россией должен был управлять Верховный тайный совет.  Но вскоре фактически все дела стал вершить единолично         А. Д. Меншиков, с дочерью которого Петр II был обручен 23 мая 1727 года. Первое время император находился под жестким контролем светлейшего князя. Но падение власти А. Д. Меншикова и его ссылка осенью 1727 года освободили Петра от этой утомительной для него опеки.

       Развился Петр чрезвычайно рано. К четырнадцати годам он был довольно высокого роста, и можно было думать, что вскоре он догонит своего великого деда. По своему физическому развитию он опережал сверстников. Петр был красив, строен, рано приобщился к вину и женскому обществу. Познав все радости жизни, он с упоением отдавался любовным утехам и дружеским застольям. Наставником его в этой «рассеянной» жизни стал князь Иван Долгорукий. Император настолько привязался к нему, что практически не расставался с Иваном, а во время болезни фаворита даже ночевал в его комнате.  Тщеславный, недалекий, «опытный» и «повидавший жизнь» девятнадцатилетний И. Долгорукий втягивает Петра в круг занятий и развлечений, приводивших в ужас окружающих и портивших еще неокрепшую личность юного императора и отнюдь не способствовавших укреплению его здоровья.

       При этом Петр не воспринимал чьих-либо советов, если они шли в разрез с его желаниями. «Никто не смеет ни говорить ему ни о чем, ни советовать», - замечал испанский посол де Лириа. «Царь похож на своего деда в том, что он стоит на своем, не терпит возражений и делает, что хочет», - вторит ему саксонский посланник И.Лефорт. Внук завел себе компанию, но эта компания походила одним только на компанию деда – бесцеремонностью и грубостью обращения.

       Особенно внимательно наблюдали за взрослением Петра II австрийские посланники, поскольку по матери, принцессе Софии Шарлоте, он приходился племянником австрийскому императору. Дипломаты сообщали в Вену, что император не получает образования, развлечения берут верх, «государь все более и более привыкает к своенравию».
       Обеспокоены были и более близкие родственники.   Бабушка по отцу, первая жена Петра I Евдокия Лопухина, в монашестве – Елена, при встрече с внуком в Новодевичьем монастыре в 1728 году беспокоилась о его поведении и его здоровье и советовала ему лучше жениться, чем вести жизнь, которую он вел до сих пор.   Другая бабушка, по матери, герцогиня Бланкенбургская, хлопотала также, чтобы внук вел себя получше и берег свое драгоценное здоровье.  Но все эти увещевания и советы не возымели должного действия.

        Следует ли говорить, что также воспринимались и советы Л. Л. Блюментроста, который понимал, что такая жизнь императора вела только к ослаблению молодого организма. Правда, пока лейб-медику не приходилось применять свое искусство. Лишь в январе 1728 года, при переезде двора из Петербурга в Москву для коронации, Петр заболел и был вынужден около двух недель провести в Твери. Но это была, вероятно, элементарная простуда.

       4 февраля 1728 года император торжественно въехал в Москву, из которой ему уже не суждено было вернуться. В Москве жизнь Петра осталась прежней. Любимым занятием его становится охота с травлей зверя и сомнительной романтикой охотничьих бивуаков. Сообщения дипломатов пестрят упоминаниями о почти непрерывных охотах царя, длившихся иногда по нескольку недель. «Охота, - писал английский дипломат К. Рондо, - господствующая страсть царя (о некоторых других страстях его упоминать неудобно)». Подсчитано, что за двадцать месяцев 1728-1729 годов император провел на охоте общей сложности восемь месяцев.

       Возможно, простуда на охоте явилась причиной заболевания Петра в августе 1729 года, о котором сообщает К. Манштейн в своих «Записках о России 1727-1744»: «Опасались за его жизнь, так как горячка, в которую он впал, была очень сильна. Однако на этот раз он избежал смерти».

       Датский посол Г. Вестфален в своем донесении от 22 января 1730 года писал: «Тот образ жизни, который вел покойный юный монарх России: пребывание на охоте с утра до ночи, невзирая ни на какую погоду, неправильность в еде, целые ночи, проводимые в танцах, вследствие этого недостаток сна, привычка пить холодное, разгорячившись — все это заставляло меня постоянно опасаться за его жизнь…».
 
       Какое-то время влияние на Петра оказывала его старшая сестра, четырнадцатилетняя великая княжна Наталья Алексеевна, девочка умная, воспитанная и серьезная. Своими советами и выговорами она сдерживала буйный нрав брата. Но в июне 1728 года у нее открылась скоротечная чахотка, и 22 ноября того же года, проболев шесть месяцев, Наталья Алексеевна умерла. Впоследствии эту смерть тоже поставят в вину Л. Л. Блюментросту.

       Через год состоялась помолвка Петра II с сестрой Ивана Долгорукого княжной Екатериной, которая была старше своего жениха на три года. Свадьба была назначена на 19 января 1730 года.  6 января 1730 года состоялась пышная церемония Водосвятия в праздник Крещения Господня, которая впервые за долгие годы вновь свершалась под стенами Кремля на Москве-реке. По свидетельствам современников, день был очень морозный. В соответствии с принятым обычаем император присутствовал на церемонии во главе гвардейских полков. Он пробыл на льду Москвы-реки около четырех часов.

       По возвращении император пожаловался на головную боль. Призванный во дворец Л. Л. Блюментрост определил, что Петр простудился и рекомендовал ему лечь в постель.  Через три дня положение ухудшилось – на теле обильно выступила сыпь и появилась боль в крестце. Собранные Л. Л. Блюментростом для консилиума         Н. Бидлоо, А. Севасто и другие врачи диагностировали оспу.

       Следовало ждать кризиса. Переломным должен был быть день 17 января. Действительно, в этот день в болезни наступил перелом, но в худшую сторону. Ослабленный сильной простудой и всем предыдущим образом жизни императора молодой организм не смог справиться с болезнью. Около трех часов ночи 19 января 1730 года Петр II скончался в возрасте четырнадцати лет и трех месяцев.

        31 января 1730 года саксонский посланник Лефорт доносил своему правительству: «Существуют два различных мнения о причине смерти царя. Одни приписывают смерть его худосочию, усилившемуся вследствие усталости и изнурения, испытанных на охоте, а другие тому, что доктора Блюментросты сначала лечили лихорадку, предвещавшую оспу, как обыкновенную лихорадку, и давали ему разные прохладительные напитки, а доктор Бидлоо был призван только на третий день, когда болезнь развилась, и он не одобрил способы лечения тех докторов».

       Эта оценка деятельности братьев Блюментростов при лечении Петра II со стороны Н. Л. Бидлоо сыграла вскоре на руку их противникам, хотя при тогдашнем уровне медицины разногласия в способах лечения оспы не могли существенно повлиять на ход болезни. Эпидемии оспы в России были довольно часты. Основной метод борьбы с ней – вариоляция или оспопрививание – появляется в России только в конце 60-х годов XVIII века. В первой же трети XVIII столетия выздоровление полностью зависело от формы заболевания и крепости организма.

       Мы не знаем подробно всех мероприятий, проводившихся Л. Л. Блюментростом при лечении его пациентов. Пережив на тридцать лет Петра I и на двадцать пять лет Петра II, он не оставил каких-либо записок или мемуаров, оправдывающих его перед современниками и потомками. Лейб-медик Л. Л. Блюментрост остался верен клятве Гиппократа о неразглашении «без нужды» врачебной тайны. Но и сохранив-шиеся немногие сведения не позволяют усомниться в профессиональной компетентности первого лейб-медика.

     Того же мнения, вероятно, придерживалась и императрица Елизавета Петровна, взошедшая на престол двенадцать лет спустя.  В феврале 1742 года она пожаловала Л. Л. Блюментроста чином статского советника и увеличила ему содержание на 1000 рублей в год, оценив тем самым его заслуги перед семьей Петра I.

«Докторское собрание» и лейб-медик И. Х. Ригер

      Но в 1730 году разговоров о некомпетентности Л. Л. Блюментроста оказалось достаточно для того, чтобы императрица Анна Иоанновна, возведенная на престол после смерти Петра II, освободила его от должности лейб-медика императорского двора.  Однако старшая сестра императрицы царевна Екатерина Иоанновна, герцогиня Мекленбургская, не захотела  расставаться с Л. Л. Блюментростом. Еще три года прослужил он при герцогине, оставаясь в звании лейб-медика.  В 1733 году в возрасте сорока двух лет Екатерина Иоанновна умерла, и на Л. Л. Блюментроста опять посыпались обвинения. Императрица поручила начальнику Тайной канцелярии А. И. Ушакову произвести следствие. Объяснения Л. Л. Блюментроста касательно лечения герцогини были очень доказательными, и его никак нельзя было считать виновником ее смерти. Екатерина Иоанновна умерла от водянки, болезни, ставшей причиной смерти и ее матери, царицы Прасковьи Федоровны.  Но Л. Л. Блюментроста все же уволили и выслали в Москву, где он жил в течение нескольких лет лишь за счет частной практики.

      Место лейб-медика императрицы занял доктор И. Ригер.  Уроженец Пруссии Иоганн-Христофор Ригер приехал в Россию в 1720-е годы и в 1730 году по рекомендации вице-канцлера А. И. Остермана был принят на должность лейб-медика. С ним был заключен контракт, в силу которого доктор Ригер обязывался находиться лейб-медиком при Императрице Анне Иоанновне два года, начиная с 1730 года; по прошествии двух лет ему должно было быть разрешено возвратиться в свое отечество; он не должен был непосредственно ни от кого зависеть, кроме Императрицы. Жалования лейб-медику полагалось на год по четыре тысячи рублей, сверх того при Дворе услуга, квартира, стол дрова, лошади и экипаж. Такие условия были очень выгодны для Ригера, но ему и этого казалось мало.

       Вскоре лейб-медик представил Анне Иоанновне доклад о «многих имеющихся недостатках в Верхней царской аптеке», причиной которых, по его мнению, было плохое руководство со стороны архиатра И. Л. Блюментроста.  14 сентября 1730 года последовал указ об отстранении архиатра И. Л. Блюментроста от Медицинской канцелярии с прекращением выдачи ему жалования.

       Тем же указом вместо архиатра в Медицинскую канцелярию были определены известные московские доктора Николай Бидлоо, Готлиб Шобер, Захарий Ван-дер-Гульст, Антонио Севасто и Антон де-Тайльс.  Хотя они и не были лейб-медиками, но четверо из них имели определенное отношение к придворной медицине.  Николай Бидлоо в 1703-1706 годах был ближним доктором Петра I и неоднократно принимал участие в лечении коронованных особ и в последующие годы. Готлиб Шобер некоторое время состоял врачом сестры Петра I царевны Натальи Алексеевны, а потом был деятельным помощником архиатра Р. К. Арескина. В 1717 году по указу Петра I он был направлен в поездку по Волге к Каспийскому морю, и одной из его задач было исследование теплых источников на Тереке. Но попутно Шобер собрал большой материал по естественной истории Волжского бассейна, обратил внимание и первым исследовал серные воды около Самарской Луки - теперешний Серноводск, занимался изучением рыб и растений Поволжья. Это были первые сведения о растениях средней России. Кроме того, в своем докладе он указал на наличие на Северном Кавказе нефти. В семье придворного врача родился Захарий Ван-дер-Гульст. Грек Антонио Севасто служил еще в Аптекарском приказе, а потом принимал участие в лечении императора Петра II.  Сын переводчика Антон де-Тайльс в течение 20 лет руководил медициной в Москве, а позже, в 1735-1738 годах, возглавлял Московский госпиталь.

     Перед этими врачами были поставлены задачи приведения Верхней аптеки в лучшее состояние, наблюдение за тем, чтобы не было недостатка в искусных служителях, а также определение в полки искусных лекарей. Для «лучшего устройства Верхней аптеки» им предписывалось приглашать в совет лейб-медика и других докторов.

      Это своеобразное Докторское собрание, поставленное во главе Медицинской канцелярии, просуществовало чуть больше года.  За это время оно, в сущности, выполнило лишь одну единственную задачу, ради которой оно, собственно, и создавалось, – своим авторитетом подтвердить обвинение архиатра И. Л. Блюментроста в аптечных беспорядках. И хотя за все время следствия И. Л. Блюментроста ни разу не приглашали для дачи объяснений, он в декабре 1731 года был окончательно уволен с должности архиатра, при этом у него отобрали подаренную Петром I Гатчинскую мызу.

      Отставленный от службы, И. Л. Блюментрост поселился в Москве, где у него был свой дом. Но когда дом вместе со всем имуществом сгорел, он был вынужден обратиться к императрице с просьбой о выдаче ему недоданного при отставке жалования. По решению Кабинета министров ему было выдано 4842 рубля. После смерти Анны Иоанновны правительница Анна Леопольдовна в 1741 году передала И. Л. Блюментросту в пожизненное владение, вместо отобранной в казну Гатчинской мызы, мызу Куломовскую в Ямбургском уезде.  Скончался Иван Лаврентьевич Блюментрост в 1756 году на восьмидесятом году жизни.

      С окончательной отставкой И. Л. Блюментроста завершилась и деятельность Докторского собрания.  3 января 1732 года последовал указ императрицы о пожаловании лейб-медика  Иоганна Ригера в архиатры с поручением ему управления Медицинской канцелярией.  С ним снова был заключен контракт на два года, при этом жалование его было увеличено до семи тысяч рублей в год. С этого времени Медицинской канцелярией и всей медициной России в течение последующих тридцати лет руководили исключительно лейб-медики императорского двора.

      Каких-либо сведений о профессиональных способностях лейб-медика и архиатра И. Ригера до нашего времени не сохранилось. Это был один из тех иностранцев, которые приезжали в Россию «на ловлю счастья и чинов». Достигнув, зачастую с помощью интриг, высшей медицинской должности, И.Ригер на посту руководителя российской медицины ничего серьезного не сделал. В 1734 году, по завершении очередного двухгодичного контракта, он уехал из России. Однако, он еще несколько раз напоминал о себе. Так в 1736 году он из Гааги прислал императрице Анне Иоанновне просьбу, в которой, говоря о своей четырехлетней службе в России (оплаченной 22000 руб., что, казалось бы, вполне было достаточно), просил пособия, но просьба эта не была удовлетворена. Точно также не была удовлетворена и вторая его просьба, присланная из Гааги в 1746 году на имя вице-канцлера. В ней он просил об исходатайствовании ему уплаты мнимого долга в 3000 рублей, а также и о том, чтобы он был принят в звание почетного члена Императорской Академии Наук, с жалованьем по уставу.

      Единственным полезным делом архиатра И. Ригера было установление особого положения Медицинской канцелярии и утверждение ее штатов. Указом императрицы от 13 февраля 1732 года Медицинская канцелярия была подчинена непосредственно Кабинету министров. Ни Сенат, ни другие учреждения не имели права вмешиваться в ее дела и «в оную ниоткуда повелительных указов не посылать и никаких рапортов не требовать». Такое положение Медицинской канцелярии сохранялось вплоть до ее упразднения в 1763 году.

      Созданная в 1721 году Медицинская канцелярия почти двадцать лет существовала без утвержденных штатов.  Первые штаты канцелярии были подготовлены в 1724 году, но Петр I так и не успел их утвердить. В феврале 1725 года императрица Екатерина 1 определила  только сумму расходов на содержание канцелярии. Лишь 3 января 1733 года Анна Иоанновна утвердила представленный И. Ригером проект штата Медицинской канцелярии и подведомственных ей учреждений: Санкт-Петербургского и Московского физикатов, Главной (Верхней) и Нижней Аптек, Сухопутного госпиталя (в Петербурге), медицинского огорода и Московской медицинской конторы.

      В штате было предусмотрено и 8 придворных медиков, в том числе: лейб-медик императрицы (И. Ригер), два гоф-хирурга, подлекарь и ученик придворной аптеки; при дворе царевны  Екатерины Иоаннов-ны – лейб-медик (Л. Л. Блюментрост) и лекарь, при дворе цесаревны Елизаветы Петровны – лекарь (И. Г. Лесток).

 Лейб-медик Иоганн Бернгард Фишер.

      11 декабря 1734 года на место уехавшего И. Ригера придворным лейб-медиком и архиатром был назначен доктор И. Б.Фишер, с поручением управлять всем медицинским делом в России. Иоганн Бернгард  Фишер был полной противоположностью своего предшественника. Выпускник Лейденского университета, доктор медицины, он был знающим и деятельным врачом и хорошим администратором.  В 1725 году штадт – физик (главный городской врач) Риги И.Б.Фишер консультировал Анну Иоанновну в бытность ее Курляндской герцогиней. Именно поэтому он через десять лет был приглашен ко двору императрицы.  Став руководителем российской медицины, лейб-медик  И. Б. Фишер немало сделал для ее дальнейшего развития.
       Еще в 1733 году помимо Московской госпитальной школы были открыты еще три – в Петербурге, при Сухопутном и Адмиралтейском госпиталях, и при Кронштадтском адмиралтейском госпитале.  Продолжая традиции Н. Бидлоо, И. Б. Фишер способствовал дальнейшему совершенствованию и распространению клинического принципа обучения. Он требовал, чтобы  «ученики при болезнях обучены были». По его инициативе в России стали составляться первые учебные пособия для госпитальных школ – анатомический и ботанический атласы.
       При вступлении в должность архиатра И. Б. Фишер добился утверждения в 1735 году разработанного еще  И. Л. Блюментростом «Генерального регламента о госпиталях…», впервые законодательно определившего все стороны деятельности российских госпиталей и медицинских школ при них. Он стал фактически первым госпитальным уставом, в котором подготовка врачей при госпиталях называлась не менее важным делом, чем лечение больных. Тогда же все госпитальные школы были изъяты из ведения различных учреждений и подчинены Медицинской канцелярии.
       Одной из задач руководителя Медицинской канцелярии была задача борьбы с повальными болезнями. Но средств государства было недостаточно. В 1737 году Главная полицеймейстерская канцелярия представила в Медицинскую канцелярию сообщение, что в Пскове в одну неделю заболело «головной болезнью» 355 человек, из которых умерло 8 человек. Болезнь все усиливается, а лекаря в городе нет.  Медицинская канцелярия доложила императрице, что у нее лишних докторов и лекарей нет, есть штадт-физик с лекарем, но и те нужны в Петербурге. Архиатр И. Б. Фишер предложил организовать службу городовых врачей по примеру Москвы, где при ратуше состоял лекарь, жалование которому производилось от той же ратуши.  Необходимо было, чтобы и в других губерниях и провинциях обыватели содержали лекарей.

      По докладу И. Б. Фишера императрица своим указом от 7 июля 1737 года узаконила организацию службы городовых врачей, содержавшихся за счет местных бюджетов, в 11 губернских и 31 провинциальном городе.  Согласно указу, Медицинская канцелярия должна была назначать в «знатные города» по лекарю, которые должны были получать от ратуш жалование, одинаковое с полковыми лекарями, и квартиру. Лекарства же лекари должны были заготовлять сами и брать за них плату с больных. Правда, на претворение этого указа на практике понадобились годы ввиду недостатка врачей и скудости местных средств. Однако предложения И. Б. Фишера положили начало организации городской медицины в России.

       Через год И. Б. Фишером было предложено послать от Медицинской канцелярии за казенный счет в Париж на несколько лет шесть молодых лекарей, «чтобы там в хирургии и анатомии так утвердились, дабы при четырех главных госпиталях в Российском государстве для обучения подлекарей и лекарских учеников могли употреблены быть».  Тем самым ставился вопрос о подготовке собственных преподавательских кадров для госпитальных школ. Предложение было одобрено, но в силу различных обстоятельств организация этой поездки затянулась, а после отставки И. Б. Фишера эта идея и вовсе была на время забыта.

      По инициативе И. Б. Фишера было возобновлено отечественное производство медицинских инструментов, учреждена при Санкт-Петербургской Главной аптеке диспенсария – ежедневный бесплатный амбулаторный прием больных из неимущих слоев населения, проведен ряд других мероприятий, способствовавших совершенствованию организации здравоохранения в России.

      Активной деятельности И. Б. Фишера на посту архиатра во многом способствовало то, что императрица долгое время не нуждалась в его услугах в качестве лейб-медика. Как писал об Анне граф Эрнст Миних: «Сложением тела она была крепка и могла сносить многие удручения». Вплоть до 1740 года практически не встречается каких-либо сведений о ее заболеваниях. Прусский посланник А. Мардефельд еще незадолго до смертельной болезни императрицы сообщал, «все льстят себя надеждой, что она достигнет глубокой старости».

      Шведский ученый Карл Рейнхальд Берк, побывавший в Петербурге во времена правления Анны Иоанновны, писал: «Развлечения императрицы — это, смотря по времени года, бильярд, травля волков на внутреннем дворе, стрельба по птицам из окон обер-камергера, прогулки в санях или по саду». Страстью Анны Иоанновны была охота, которую она часто вела из окон своих дворцов из ружья или лука. Стреляла она довольно часто и метко. Для неё специально отлавливали зверей и птиц. В одном только 1740 году Москва выслала в Петербург 600 живых зайцев, а с 10 июня по 26-е августа того же года было убито Её величеством всего: 9 оленей, 16 косуль, 4 кабана, 1 волк, 374 зайца, 64 диких уток и 16 морских птиц.

      Даже в дороге она зачастую не расставалась с ружьем. Извещая о переезде императрицы в Петергоф «Санкт-Петербургские ведомости» сообщали: «Во время пути изволила Ее Величество в Стрельной мызе стрельбой по птице и в цель развлекаться». Для таких занятий требовались твердая рука, точный глаз и крепкое физическое здоровье. Как писал один из иностранных дипломатов, «одаренная крепким сложением тела, ведя жизнь умеренную и единообразную, государыня сия могла бы еще долго прожить, если бы подагра, а особенно жестокая каменная болезнь, не сократили дней ее».

      К осени 1740 года Анну Иоанновну начали мучить боли. Она стала жаловаться на бессонницу.  Вначале это нездоровье императрицы было признано врачами лишь легким недомоганием и не представляло, по их мнению, ни малейшей опасности. Но вскоре французский посланник маркиз де Шетарди сообщал в Париж, что «в конце сентября у нее появились припадки подагры, потом кровохаркание и сильные боли в почках. Медики замечали при этом сильную испарину и не предсказывали ничего хорошего».

      5 октября 1740 года во время дневной трапезы Анна Иоанновна внезапно потеряла сознание. На следующий день с ней случился приступ, сопровождавшийся тошнотой и кровавой рвотой, состояние ее здоровья стало ухудшаться. Лейб-медик И. Б. Фишер доложил Э. И. Бирону, «что припадок императрицы – дурной знак и, если болезнь разовьется быстро, Европе скоро предстоит траур».

      При всем своем крепком физическом здоровье Анна Иоанновна давно страдала мочекаменной болезнью и заболеванием почек, обострение которых и произошло осенью 1740 года. Болезнь быстро прогрессировала и 17 октября 1740 года императрица Анна Иоанновна умерла, прожив 46 лет, 8 месяцев и 20 дней и процарствовав 10 лет. При вскрытии в ее мочевом пузыре был обнаружен камень с палец величиной, по форме напоминавший развесистый коралл. Вероятнее всего, болезнь почек и воспалительный процесс в мочевом пузыре привели к общей   интоксикации организма, что и явилось причиной смерти.

Младенец - император Иоанн Антонович 
 
        После смерти Анны Иоанновны на российском престоле оказался двухмесячный младенец  Иоанн Антонович.  Регентом при нем стал герцог Бирон. Но уже 9 ноября 1740 года Бирон был арестован.  «Правительницей государства и великой княгиней»  была объявлена мать императора, племянница Анны Иоанновны и внучка царя Ивана Алексеевича принцесса Анна Леопольдовна. Помимо государственных дел, в которые правительница мало вникала, основной ее заботой была забота о здоровье сына.

         Еще 5 ноября 1740 года Анна Леопольдовна утвердила «Краткое наставление определенным при Его Императорском Величестве лейб-медикусам». Наблюдение за здоровьем императора возлагалось на двух лейб-медиков – архиатра И.Б. Фишера и доктора А. Р. Санхеца, которым было установлено жалование по 3000 рублей в год, а также квартира, стол и экипаж. Задача их состояла в том, чтобы «Его Императорского Величества высочайшую особу пользовать и о соблюдении дражайшего оного здравия по крайнейшей возможности и лучшему разумению и совести попечение прилагать». Таким образом, в штате императорского двора появляется одновременно два лейб-медика.
        Назначенный вторым лейб-медиком португалец, доктор медицины Антониу Нуньес Рибейру Санхец (Санчес) приехал  в Россию в 1731 году. Служил вначале физиком при Медицинской канцелярии, а затем военным врачом. В 1737 году его назначают старшим доктором при Сухопутном Шляхетском корпусе. Вскоре А. Санхец становится довольно популярным врачом в Петербурге. В 1740 году он вместе с архиатром И. Б. Фишером и другими врачами участвовал в лечении императрицы  Анны Иоанновны.   Популярность доктора А. Санхеца, а так-же опыт работы с детьми в Шляхетском корпусе стали вероятной причиной назначения его к малолетнему императору.

       Став вторым лейб-медиком А. Санхец, согласно «Наставлению», был практически на равных правах с первым лейб-медиком И. Б. Фишером.  Обоим лейб-медикам, для лучшего выполнения поставленных перед ними задач, предписывалось во всем, что касается здоровья императора, «всегда согласно поступать и ничего, окроме, что наперед меж ними общим согласием положено, не предпринимать».  Врачи были обязаны посещать и осматривать императора совместно.  Как говорится, одна голова – хорошо, а две – лучше. Кроме того, каждый из лейб-медиков мог контролировать решения и действия своего коллеги.

      Если же по какой причине лишь один из лейб-медиков осматривал государя, то результаты осмотр и свое мнение он обязан был доводить до сведения другого.  Для этого же полагалось ежедневно вести журнал с записями результатов обследований императора и предписанных назначений.  Эта своего рода история болезни должна была храниться  в определенном месте, доступном каждому из лейб-медиков.

       В случаях болезни императора, требовавшей серьезного лечения, лейб-медикам надлежало приглашать для консилиумов доктора Аззарити и знакомить его с указанным выше журналом. Они должны были совместно с Аззарити и «другими искуснымим медикусами» определять порядок лечения императора и «надлежайше оный исполнять».

       Уроженец Апулии доктор медицины Иоанн Арунций Аззарити  был принят в Россию еще при Петре I  в 1721 году на должность преподавателя анатомии в  Санкт - Петербургском Сухопутном госпитале.  В январе 1725 года он приглашался для консультаций к умиравшему императору.  Именно Аззарити, единственный из врачей, уверял тогда, что болезнь императора вполне излечима, и он скоро сможет заняться государственными делами. В 1733 году Аззарити был назначен генерал – штаб - доктором действующей армии фельдмаршала Миниха, но в 1738 году из-за конфликта с Медицинской канцелярией был отрешен от должности. Впрочем, это не помешало ему довольно успешно заниматься врачебной практикой и даже, как видим, завоевать доверие Анны Леопольдовны.

       Но не один Иоанн Антонович был пациентом И. Б. Фишера и А. Санхеца. В их обязанности входило медицинское обследование и лечение обоих родителей императора, Анны Леопольдовны и ее мужа, принца Антона Ульриха Брауншвейг-Бреверн-Люнебургского, «как часто и каким образом они того потребуют».

       Обеспечение здоровья младенца-императора требовало оберегания его от возможного заражения со стороны окружавших его людей. Посему в обязанности лейб-медиков входило наблюдение за состоянием здоровья, а в необходимых случаях и лечения, многочисленного штата мамок, нянек, кормилиц императора и других, состоявших при нем служителей.

       В свободное время, если таковое у лейб-медиков оставалось, они имели право заниматься частной практикой, при условии, что она не будет сказываться на качестве выполнения их основных обязанностей. При этом, чтобы не занести случайно во дворец инфекцию, им предлагалось воздерживаться от посещения домов, где могут оказаться больные с заразными заболеваниями, особенно с оспой и подобными ей болезнями.  Чтобы лейб-медики не были загружены частной практикой в ущерб основной работе, им рекомендовалось распространять ее «не далее как на таких персон, которые действительно в службе Его Императорскому Величеству обретаются». Тем самым и частная практика лейб-медиков регламентировалась в интересах императорского двора  и не выходила широко за его рамки.

       Правление Анны Леопольдовны продолжалось чуть более года. В ноябре 1741 года она вместе со своим сыном была свергнута дочерью Петра I Елизаветой.  Архиатр И. Б. Фишер вынужден был уступить место руководителя Медицинской канцелярии и первого лейб-медика любимцу новой императрицы И.Г. Лестоку и вернуться на родину.  Доктор А. Санхец в феврале 1742 года был вновь назначен вторым лейб-медиком и прослужил при императорском дворе еще пять лет. В 1744 году ему был пожалован чин действительного статского советника, а в 1747 году, перед отъездом на родину, он избирается почетным членом Академии Наук.

Императрица Елизавета Петровна и лейб-медик Г. Лесток.

       Дочь Петра I Елизавета заняла российский трон в результате стремительного и бескровного переворота, совершенного при поддержке гвардии в ночь с 24 на 25 ноября 1741 года. Ей было 32 года, и она была в полном расцвете сил и красоты, обладая многими данными для успешного правления. Даже такой ее противник, как фельдмаршал Б. Х. Миних в своих «Записках» отмечал, что «она была одарена от природы самыми высокими качествами, как внешними, так и внутренними…  У нее был живой, проницательный, веселый и вкрадчивый ум и большие способности».

       На качество ума и характер Елизаветы Петровны лучше всего указывает тот факт, что при ней не было временщиков, как, например, А. Д. Меншиков при Екатерине I или Э. Бирон при Анне Иоанновне. Никто из ее фаворитов и приближенных не мог похвастаться особым на нее влиянием. Императрица знала слабости и недостатки всех окружавших ее лиц, видела большей частью их интриги, но терпела их присутствие до тех пор, пока они своими действиями не выходили из определенного для них круга и явно не обманывали ее доверия. К таким лицам относился и первый лейб-медик Елизаветы Петровны Г. Лесток, более двадцати лет бывший ее другом и советником.

       Иоганн - Герман (Жан - Арман) Лесток был потомком древнего, но обедневшего французского дворянского рода. Его отец, будучи протестантом, после отмены Людовиком XIV в 1685 году Нантского эдикта о веротерпимости бежал в Германию. Там он служил цирюльником, а затем хирургом при дворе последнего герцога Брауншвейг – Целле Георга Вильгельма.  Г. Лесток, родившийся в 1692 году в Ганновере, учился основам хирургии у отца. С 17 лет он три года служил лекарем во французской армии.

       В 1713 году двадцатидвухлетний  Г. Лесток приехал в Россию. Молодой, остроумный и веселый француз понравился Петру I, и он определил его лекарем при своей жене.  Г. Лесток сопровождал Екатерину в поездках, был помощником доктора  Г. Поликолы, а также врачом при дочерях Петра I Анне и Елизавете. Но в 1719 году по жалобе любимого царского шута Лакосты он был сослан в Казань и возвращен из ссылки лишь после смерти императора. В 1725 году Екатерина I назначила его лекарем при младшей дочери, шестнадцатилетней цесаревне Елизавете.

       Г. Лесток  был очень дружен с дочерьми Петра I Анной и Елизаветой. Он умел развлекать их, составлять мази, сохранявшие белизну и нежность кожи, что для молодых цесаревен было гораздо важнее и необходимее его хирургического искусства. Даже после отъезда в 1727 году с мужем в Голштинию Анна Петровна в своих письмах сестре просила: «Передай поклон мой рабский Лестоку и поблагодари за обнадежение его милостями…».

       Деятельный, говорливый, любивший и умевший со всеми сблизиться, Г. Лесток  стал неоценимым человеком для Елизаветы особенно в период опалы в царствование Анны Иоанновны. Но кроме развлечений, которыми  Г. Лесток забавлял цесаревну в скуке, кроме привычки к человеку, необходимому в качестве медика, Елизавета могла надеяться и на его преданность. В начале царствования Анны Иоанновны Г. Лесток категорически отказался от предложения  фельдмаршала Б. Х. Миниха наблюдать за цесаревной и обо всем доносить во дворец. Именно  Г. Лесток был самым активным и решительным участником заговора, приведшего к перевороту             24 ноября 1741 года.

       Став императрицей, Елизавета Петровна именным указом от 18 декабря 1741 года «за особливые и давние услуги и чрезвычайное искусство пожаловала доктора Германа Лестока в первые придворные лейб-медики в ранге действительного тайного советника с назначением его главным директором над Медицинской канцеляриею и всем медицинским факультетом и с жалованием по 7 тысяч рублей в год».

        Как давний и близкий друг Елизаветы Петровны, которому она была обязана короной,  Г. Лесток был заметной и влиятельной фигурой при императорском дворе.  Свое влияние он использовал для политических интриг в пользу Франции и Пруссии, от которых получал изрядный «пенсион». Во многом это влияние ему обеспечивало положение первого лейб-медика. Мнительность Елизаветы Петровны в отношении своего здоровья способствовала тому, что Г. Лесток чаще других находился возле нее и не упускал случая представить дела в соответствии со своими взглядами и интересами.

        Политический противник  Г. Лестока вице-канцлер  А. П. Бестужев – Рюмин говорил по этому поводу саксонскому посланнику Петцольду: «Государыня отличается непостоянством усваивать себе мнение, смотря по тому, в какую минуту оно ей предложено, также высказано он приятным или неприятным образом.  Лесток серьезно или в шутку может говорить ей более, чем всякий другой.  Когда государыня чувствует себя не совсем здоровой, то он как медик имеет возможность говорить с нею по целым часам наедине, тогда как министры иной раз в течение недели тщетно добиваются случая быть с нею хоть четверть часа».

        Здесь следует заметить, что именно по ходатайству  Г. Лестока Елизавета Петровна в декабре 1741 года назначила  А. П. Бестужева вице-канцлером. При этом императрица, со свойственной ей проницательностью, сказала своему первому лейб-медику: «Я боюсь, что ты связываешь для себя самого пук розог». Слова эти стали пророческими.  Действительно, А. П. Бестужев не стал союзником Г. Лестока, а стал его противником, поведя свою политику, более способствовавшую укреплению России. Политические же интриги  Г. Лестока, напротив, чаще всего не способствовали российским интересам.  Это понимала и Елизавета Петровна, которая, доверяя лейб-медику свое здоровье, отнюдь не склонна была видеть в нем патриота, и отзывалась о нем весьма язвительно: «Если бы Лесток мог отравить всех моих подданных единой ложкой яда, он, верно, сделал бы это».

        Г. Лестоку пришлось вести ожесточенную борьбу со своим бывшим протеже. Но единственную крупную победу в этой борьбе он одержал в вопросе женитьбы наследника Петра Федоровича. А.П. Бестужев предлагал в качестве невесты кандидатуру принцессы Марии Саксонской, дочери польского короля Августа III.   Г. Лестоку удалось уговорить императрицу женить племянника на принцессе Софии – Августе – Фредерике Ангальт – Цербстской, будущей императрице Екатерине II. Но здесь интересы Г. Лестока несмотря на то, что за ними стоял прусский король, совпали с мнением Елизаветы Петровны. Мать будущей невесты происходила из Гольштейн – Готторпского дома. Она была двоюродной теткой Петра Федоровича и родной сестрой принца Карла, бывшего жениха Елизаветы Петровны, умершего в 1727 году накануне свадьбы.

        После высылки из России в 1744 году французского посла де Шетарди, позволившего в своих письмах нелестно отозваться об императрице, отношение Елизаветы Петровны к Г. Лестоку заметно охладело. Окружающие заметили, что он лишился всякого влияния на дела.  Однако, когда  А. П. Бестужев, ставший в том же году канцлером, попытался добить противника, предоставив Елизавете Петровне доказательства, что Г. Лесток получал пенсию от французского двора, императрица лишь заметила: «Вольно же Франции так дорого платить Лестоку, с которым ее величество не удостаивается даже говорить».

       Но Елизавета Петровна не только продолжала разговаривать с Г. Лестоком. По строй привычке и в память о прежних услугах она не удалила его от двора. Более того, указом от 24 июля 1744 года  Г.Лестоку было разрешено принять пожалованный ему Австрийским императором титул графа Священной Римской империи, а через год ему жалуется бывший дворец царицы Прасковьи Федоровны в Петербурге. Попрежнему  Г. Лесток оставался руководителем Медицинской канцелярии и первым лейб-медиком.

      Не имевший специального медицинского образования, хотя и носивший звание «доктора хирургии»,  Г. Лесток был посредственным врачом. Но за многие годы службы при Елизавете Петровне он хорошо узнал ее характер, мог лечить «болезни», являвшиеся зачастую плодом ее мнительности. В этом отношении он оставался незаменимым человеком.  Кроме того, Г. Лесток имел привилегию «пускать кровь» императрице, за что каждый раз получал отдельное вознаграждение от двух до пяти тысяч рублей.

      Кровопускание и в середине XVIII века оставалось одним из основных методов лечения многих болезней, особенно болезней воспалительного характера. Пример такого лечения приводит Екатерина II в своих «Записках». Вот как она описывает лечение плеврита, который случился с ней в пятнадцатилетнем возрасте в марте 1744 года.  «На тринадцатый день я схватила плеврит, от которого чуть не умерла.  Бургав, лейб-медик и племянник знаменитого Бургава, когда его позвали, по чрезмерному жару, который у меня был, и по боли, которую я чувствовала в правом боку, признал сразу, что это весьма ясно выраженный плеврит; но он не мог убедить мать, чтобы она разрешила пустить кровь. Я оставалась без всякой помощи, если не считать каких-то припарок, которые мне прикладывали на бок, со вторника до субботы.

      Наконец императрица вернулась из Троицкого монастыря…  и нашла меня без сознания. За ней следовал граф Лесток и хирург; выслушав мнение докторов, она села у изголовья моей постели и велела пустить кровь.  В ту минуту, как кровь хлынула, я пришла в себя и открыла глаза…  Я оставалась между жизнью и смертью в течение двадцати семи дней, в продолжение которых мне пускали кровь шестнадцать раз и иногда по четыре раза в день. Наконец нарыв, который был у меня в правом боку, лопнул, благодаря стараниям доктора португальца Санхеца; я его выплюнула с рвотой и с той минуты я пришла в себя.  Доктора Санхец и Бургав не покидали меня, и после Бога их заботам я обязана жизнью».

      Упоминаемые Екатериной доктора А. Р. Санхец и Г. К. Бургав были фактически лечащими врачами Елизаветы Петровны в то время, как первый лейб-медик, граф и действительный тайный советник Г.Лесток оставался, в сущности, лекарем.

      Герман Каау Бургав (Бургаве), доктор медицины, племянник известного голландского ученого и врача Германа Бургаве, был приглашен на русскую службу еще архиатром И. Б. Фишером. По приезде в Россию, он, уже при Г. Лестоке, был принят ко двору Елизаветы Петровны на должность гоф-медика.  В 1744 году ему жалуется чин действительного статского советника, а через год - звание третьего лейб-медика. С отъездом в 1747 году из России  А. Р. Санхеца  Г.К. Бургав становится вторым лейб-медиком.
   
       Так в начале 40-х годов XVIII века  происходят определенные изменения  в организации придворной медицинской службы.  До трех человек увеличивается штат лейб-медиков, сохранявшийся до конца царствования Елизаветы Петровны. В 1742 году помимо лейб-медиков в составе придворного медицинского штата появляется должность лейб-хирурга, на которую был назначен французский врач  Гийон, состоявший при наследнике Петре Федоровиче и его жене Екатерине Алексеевне.

       Пожалование Г. Лестока в действительные тайные советники (чин 2-го класса), а затем - А. Р. Санхеца и Г. К. Бургава в действительные статские советники (чин 4-го класса) впервые вводило в практику присвоение придворным врачам гражданских классных чинов. Имевшееся при Петре I у архиатра Р. К. Арескина звание советника чином не являлось, а было лишь почетным званием, означавшим лицо, допущенное к обсуждению важных государственных дел.

       Одновременно в этот период исчезает должность и звание архиатра. За все время царствования Елизаветы Петровны ни в одном указе о назначении руководителя Медицинской канцелярии и всей российской медицины это звание не упоминается.  Скорее всего, это объясняется некоторым несоответствием между гражданскими чинами первых лейб-медиков (обычно 2-3 класса), возглавлявших Медицинскую канцелярию, и званием архиатра, имевшим лишь 5-й класс по петровской «Табели о рангах».  Для устранения этого несоответствия должность архиатра была заменена должностью главного директора Медицинской канцелярии, которую мог занимать первый лейб-медик в любом чине.

       Г. Лесток, долго и много интриговавший, был уверен в своей безнаказанности. Действительно, императрица щадила его, пока А. П. Бестужев не возбудил в ее уме вопрос, можно ли полагаться на Г. Лестока как доктора. Представленный им целый ряд сведений, компрометировавших первого лейб-медика, вынудил Елизавету Петровну в ноябре 1748 года распорядиться о его аресте. Обвиненный в государственной измене Г. Лесток был выслан в Углич

Павел Захарович Кондоиди.

       Занимаясь политическими и придворными интригами, Г. Лесток мало занимался делами Медицинской канцелярии, найдя себе в этом деле энергичного и талантливого помощника в лице доктора П. З. Кондоиди. Выдающийся организатор медицины Павел Захарович Кондоиди родился в 1710 году на острове Корфу, но с детских лет жил в России у своего дяди, суздальского архиепископа Афанасия. Получив медицинское образование в Лейдене и защитив там докторскую диссертацию, он в 1732 году поступил на русскую военную службу, пройдя к 1738 году путь от полкового врача до генерал-штаб-доктора украинской армии фельдмаршала Б. Х. Миниха.

        В феврале 1742 года Г. Лесток вызвал П. З. Кондоиди в Петербург и поручил ему руководство Медицинской канцелярией на период своего отъезда с императрицей в Москву. Тридцатидвухлетний доктор оказался деятельным помощником, на которого можно было переложить всю административную работу. Но после возвращения Г. Лестока из Москвы в декабре 1742г. П. З. Кондоиди проработал в Медицинской канцелярии четыре месяца и в марте 1743г. вновь возвратился в украинскую армию.

         В декабре 1744 года  Г. Лесток  представил императрице  доклад о новых штатах Медицинской канцелярии, в котором, в частности, предлагал: «А понеже и мне нижайшему за прочими моими делами в оной Медицинской канцелярии всегда или часто в присутствии быть нельзя, наипаче во время случающихся при Вашем Императорском Величестве походов и отъездов; того ради я нижайший за потребою рассуждаю, знающего в приказном деле, для отправления Медицинской канцелярии приказных дел под моею дирекциею, с жалованием 1200 рублей в год иметь доктора».  Доклад был утвержден и в феврале 1745г. в Петербург вновь был вызван П. З. Кондоиди,  ставший уже официальным помощником директора Медицинской канцелярии, а при частом отсутствии последнего – фактическим ее управляющим.

         Павел Захарович взвалил на себя все обширное делопроизводство Медицинской канцелярии, готовя Г. Лестоку для ознакомления или подписания рапорты, доклады, инструкции. Раз в месяц он инспектировал петербургские госпитали, а медицинские огороды, где выращивались лекарственные растения, - «сколь часто нужда» заставляла. В его же обязанности входили ежегодные проверки финансовых и материальных отчетов казенных аптек.
 
        Кроме того, благодаря протекции Г. Лестока у П. З. Кондоиди появляется в Петербурге довольно обширная частная практика. Вскоре многие вельможи пожелали, чтобы их пользовали не только Г. Лесток и Г. Бургав, но и молодой и рассудительный заместитель директора Медицинской канцелярии.  Положительные отклики  сиятельных пациентов дошли и до императрицы, и 20 октября 1747 года П. З. Кондоиди было пожаловано звание гоф-медика императорского двора.

        После ареста  Г. Лестока  Елизавета Петровна 5 декабря 1748 года назначила первым лейб-медиком и главным директором Медицинской канцелярии доктора Германа Каау Бургава, пожаловав ему чин тайного советника.  Должность ему была дана «во всевысочайшее уважение искусства, прилежание и трудов, с каковыми действительный статский советник Герман Каау Бургав о нашем и императорской нашей фамилии здравии неутомленное верно ревностное бдение имел…».

        Императрица хотела иметь во главе российской медицины более близкого и известного ей врача. Но  Г. К. Бургав, оставаясь в первую очередь придворным врачом, как и его предшественник, делами Медицинской канцелярии практически не занимался. Он был хорошим врачом, но не имел административных способностей. Его помощниками в ранге совещательных врачей были петербургский и московский штадт-физики Я. Грив и Я. И. Лерхе.
 
       П. З. Кондоиди, на которого еще какое-то время падала тень опального  Г. Лестока, к делам  Медицинской канцелярии не привлекался. В течение пяти лет он в основном занимался обязанностями гоф-медика, оказывая медицинскую помощь придворным чинам и служите-лям, завоевав постепенно признание и доверие.

       9 октября 1753 года, после смерти Г. К. Бургава, императрица «повелела гоф-медику  Павлу Кондоиди быть главным директором над Медицинской канцеляриею и всем медицинским факультетом». Через пять месяцев, 8 марта 1754 года,  П. З. Кондоиди был пожалован в «придворные лейб-медики с чином тайного советника».

       Насколько искусным врачом был Павел Захарович, сказать трудно. Его рекомендации и рецепты мало чем отличалась от рекомендаций других врачей и вполне соответствовали уровню медицины того времени. Зато его организаторский талант не подлежит сомнению. Предшественники  П. З. Кондоиди на посту директора Медицинской канцелярии не видели нужды что-либо менять в устоявшейся уже системе. Став руководителем российской медицины, Павел Захарович, в отличие от  Г. Лестока и  Г. К.  Бургава, очень много уделял внимания совершенствованию ее организации и развитию.
               
       Особенно большой была заслуга  П. З. Кондоиди в деле дальнейшего развития медицинского образования и подготовки отечественных кадров врачей. Еще в апреле 1742 года по его инициативе была учреждена при Петербургских госпитальных школах (одна на две школы) должность профессора хирургии, для которого им была разработана и утверждена  Г. Лестоком подробная инструкция. Продолжая заложенные Н. Бидлоо и И. Фишером принципы медицинского образования, П. З. Кондоиди в этой  инструкции, прежде всего еще раз подчеркнул необходимость всесторонней подготовки будущих врачей, «которые бы не токмо разумели хирургию, но при этом были бы обучены лечить те болезни, которые обыкновенно между солдатами и морскими людьми случаются и какими они подвержены».

       Профессору была предоставлена возможность отбирать в госпиталях больных, необходимых для преподавания, которых помещали в особые палаты – прообраз клиник учебных заведений.  Практическая медицина (терапия) и хирургия, преподававшиеся в этих клиниках, были основой всего учебного процесса. В 1753 году П. З. Кондоиди добился введения в штат госпиталя еще одной должности младшего доктора в звании доцента, которому профессор поручал преподавание тех или иных дисциплин.

       Важен вклад П. З. Кондоиди в укомплектование школ уроженцами России. Именно при нем Медицинская канцелярия настойчиво старалась увеличить количество врачей из «природных россиян», принимая все меры к увеличению числа воспитанников госпитальных школ, в частности, за счет привлечения в них учащихся духовных семинарий и училищ.  П. З. Кондоиди сумел добиться издания указа Священного Синода (11 августа 1754г.) о направлении в госпитальные школы лучших выпускников епархиальных училищ.

       21 марта 1754 года Сенат утвердил предложение  П. З. Кондоиди о создании в Петербурге медицинской библиотеки, которой могли бы пользоваться все врачи для пополнения и совершенствования своих знаний.  6 января 1756 года в здании Медицинской канцелярии был открыт читальный зал, куда П. З. Кондоиди передал и восемьдесят пять своих книг. Пополнялась библиотека и зарубежными периодическими изданиями.

       Незадолго до своей смерти П. З. Кондоиди возродил идею И. Фишера и добился от Сената разрешения посылать за границу лучших воспитанников госпитальных школ с целью подготовки их к преподавательской деятельности.  Но осуществлена она была лишь в 1761 году, когда девять выпускников госпитальных школ были отправлены для совершенствования в Лейден и трое – в Страсбург. Защитив там докторские диссертации, большинство из них по возвращении в Россию стали преподавателями. Однако отправка врачей за казенный счет для совершенствования за границу  широкого распространения не получила.

       Но многие врачи с разрешения Медицинской канцелярии и ее директора выезжали за границу для получения докторской степени за свой счет. Поездки врачей за границу для усовершенствования продолжались до 1799 года, когда они были запрещены Павлом I из-за боязни проникновения в Россию революционных идей. Возобновлены они были лишь в 1803 году при императоре Александре I.

      Забота о подготовке отечественных медицинских кадров была лишь небольшой частью многогранной деятельности Павла Захаровича  Кондоиди по совершенствованию организации российской медицины.  По словам  Я. А. Чистовича, «не было ни одного вопроса, касающегося русского медицинского факультета, который бы не был поднят, пересмотрен, направлен и решен  П. З. Кондоиди». За годы работы на посту директора Медицинской канцелярии  Павел Захарович провел многие усовершенствования.  Подготовленные им документы составили целый свод различных нормативных актов по организации медицины в России.  Но первые свои шаги на посту руководителя «медицинского факультета империи» он начал с реорганизации деятельности придворной медицинской службы.


Реформа придворной медицинской службы.

       Как уже говорилось,  при дворе Елизаветы Петровны было три доктора, имевших звание лейб-медика или гоф-медика. Они занимались медицинским обслуживанием  императрицы, наследника Петра Федоровича и его жены Екатерины Алексеевны. Кроме того, их услугами пользовались и высшие придворные чины.

      Для постоянного дежурства в резиденциях императрицы и лечения придворных чинов низшего ранга и служителей в штате состояли лекари или гоф-хирурги. Еще со времени Анны Иоанновны численность их не превышала двух человек. Но два лекаря не могли в достаточной мере обеспечить медицинским обслуживанием достаточно большой штат придворных чинов и служителей. В апреле 1744 года Г. Лесток подключил к дежурствам лейб-хирурга наследника Иоганна Гийона. В 1747-1750 годах ко двору было принято еще четыре лекаря и гоф-хирурга.

      Обычно дежурный гоф-хирург, узнав о заболевшем придворном или служителе, отправлялся к нему из «дежурного покоя» Летней или Зимней резиденции. Он устанавливал диагноз, определял курс лечения, выписывал рецепты и с окончанием дежурства передавал больного своему сменщику. Если болезнь затягивалась, то больного долечивал уже третий дежурный гоф-хирург. Такая организация медицинского обслуживания отнюдь не способствовала качеству лечения и скорейшему выздоровлению пациента.

      9 октября 1753 года П. З. Кондоиди  было вверено руководство Медицинской канцелярией, а 17 октября, после доклада императрице, последовало первое высочайшее повеление, положившее начало реформированию придворной медицинской службы: «Для наилучшего порядка и успеху в лечении придворным лекарям случающихся больных придворных служителей, кто кого с самого начала  болезни пользованием иметь стал, тому тем лечением и пользованием продолжать до окончания болезни, а при смене дежурства другому не сдавать.  Разве между тем, кому из них, лекарей, куда какая отлучка случится.  И в таком случае тому лекарю имеющихся в его лечении больных придворных служителей отдавать другому только по желанию больного и с объявлением при том бывших и настоящих обстоятельств болезни и больного, при том же и употребленного лечения». Одним словом, устанавливался такой порядок, при котором дежурный лекарь или гоф-хирург, начав лечить больного, должен был продолжать лечение до выздоровления пациента.

      Больных чиновников императорского двора низшего ранга, проживавших на городских квартирах, выезжал лечить на дому лишь один гоф-хирург Х. Паульсен. 30 октября 1953 года П. З. Кондоиди уже своим распоряжением установил: «квартиры больных ливрейных слу-жителей посещать всем дежурным лекарям». А для скорости на улице их должна была ожидать дежурная коляска с лошадьми.

      3 июня 1754 года П.З.Кондоиди подписал основной документ, определявший организацию деятельности придворной медицинской службы, - «Распределение придворных лекарей для порядочного исправного и поспешного лечения всех придворных служителей в болезнях их». Все лекари и гоф-хирурги были закреплены за постоянными группами пациентов:

   «Фусадие – Ея Императорского Величества комнаты камер-фрау, камер-юнгфер, камер-медхен и прочих служителей, живущих в летнем императорском дворе. И быть при свите Ея Императорского Величества по-прежнему, також и в камеди [театре]. И для того освободить  ево  от дежурства.

    Залцер – при певчих и живущих в Зимнем императорском дворе и прилежащих близ лежащих дворех. А понеже и многие придворные служители по домам своим в городе ж  живущие от него пользуются, того для от дежурства ево освободить.

     Гион – Их Императорского Высочества комнаты обоего пола служителей и дежурствовать при дворе Ея Императорского Величества с прочими лекарями по очереди.

     Вере – при персоне Его Сиятельства  графа Алексея Григорьевича Разумовского в силе всемилостивейшего именного повеления, объявленного мне в прошлом 1749 году от покойного тайного советника господина Бургаве. А ежели кто и3 придворных пожелает от него лечиться и он того лечить похощет, невозбранно.

     Баре и Паулсон – для ливрейных служителей, живущих по квартирам, яко лакеев, хайдуков, истопников, помощников и прочих. И дежурствовать им при дворе Ея Императорского Величества для внезапных случаев по-прежнему.

    Живущим по домам придворным служителем яко фурьерам, мундшенком, мундкохом, кофишенком, келермейстером и тому подобным пользоваться от того придворного лекаря, к которому привыкли или больше на которого надежду свою в том полагают».

      Объяснялась цель распределения врачей - установить порядок, при котором каждый придворной лекарь знал которых больных посещать, а каждый придворной служитель - которого лекаря во время болезни призывать могут. Но если же кто из тех служителей до сего времени другим лекарем пользовался или впредь пользоваться пожелает, кроме положенного по сему, то это возможно  по их желанию.

       Были внесены изменения и в организацию дежурства лекарей и гоф-хирургов. Число дежурных лекарей сокращалось до трех человек. Дежурство осуществлялось только в Зимнем дворце и исключительно для «незапных случаев».  «На время высочайшего Ея Императорского Величества присутствия в Петергофе или в Царское село лекарскому дежурству тамо быть за лишнее разсуждается для того, что при свите Ея Императорского  Величества обычно бывают лекари Верре и  Фусадир, часто же и Залцер, коими исправится можно, чего для лекарям Барею и Паулсену оставаться в городе для призрения остающихся».

      Обо всех случаях заболевания лекари обязаны были информировать директора Медицинской канцелярии.  Все  лекари о случающихся больных должны были в письменном виде со всеми обстоятельствами случившегося после первого же визита немедленно докладывать П.З. Кондоиди , а потом сколько часто важность болезни того требовать будет. В случаях тяжелой болезни  лекарь лично должен был приезжать с докладом, после чего, по возможности, сам лейб-медик к таковым мог поехать или помочь необходимым советом, либо послать в помощь другого врача.

       Определил  П. З. Кондоиди и свое место в лечении придворных чинов. «Всем тем придворным особам, кои прежде от меня пользовались и впредь пользоваться пожелают, по возможности служить охотно готов».  В то же время для надлежащего исполнения возложенных обязанностей П.З. Кондоиди прекращает частную практику лечения лиц, не относящихся к императорскому двору.

       Однако все больше времени должен был уделять первый лейб-медик  состоянию здоровья императрицы. С середины 50-х годов появляются признаки его ухудшения.  2 октября 1755 года английский посол Уильямс сообщал, что Елизавета Петровна «кашляет кровью, у нее астма, она кашляет все время, ноги ее пухнут и у нее во-дянка груди». Все возрастающая болезнь императрицы поспешно и часто уводила ее в разгар пышного бала в уединенное место, отменяла встречи и поездки. Елизавета Петровна бодрилась и всеми силами пыталась сохранить былую свежесть и красоту. Однако ухищрения парикмахеров и парфюмеров мало помогали. Елизавета становилась замкнутой и раздражительной. Она все реже появлялась на людях.

       8 сентября 1757 года в Царском Селе при выходе из церкви императрица упала в обморок и более двух часов оставалась в бесчувственном состоянии.  Были вызваны П. З. Кондоиди и лейб-хирург  В. Фусодье, которые оказали ей необходимую помощь, но еще в течение нескольких дней Елизавета Петровна с трудом владела языком. Возможно, у нее был сильный гипертонический криз с частичным кровоизлиянием в мозг.
       К тому времени и сам П. З.Кондоиди был тяжело болен. Случалось, что его приносили во дворец в кресле, поскольку приступы болезни не позволяли ему самостоятельно передвигаться. Но он продолжал заниматься делами Медицинской канцелярии и выполнять обязанности лейб-медика вплоть до своей кончины в 1760 году.

      После смерти П. З. Кондоиди при дворе не оказалось лейб-медика, способного занять место директора Медицинской канцелярии. В 1754-1760 годах на должности второго и третьего лейб-медиков  приглашались врачи по контракту из-за границы. Вначале вторым лейб-медиком был голландец Иоганн де Гартер, доктор медицины, профессор Гардервикского университета. Прослужив при российском дворе четыре года, шестидесятилетний И. де Гартер в 1758 году вернулся на родину. В 1758-1761 годах вторым лейб-медиком был французский врач Пьер Поасонье. Должность гоф-медика, а затем третьего лейб-медика с 1754 по 1761 год занимал Давид де Гартер доктор медицины и профессор, сын И. де Гартера.

       Ни П. Поасонье, ни Д. де Гартер, пробывшие в России очень короткое время, естественно, никак не могли соответствовать должности руководителя российской медицины. Поэтому решением Сената от 15 сентября 1760 года «за неимением лейб-медикуса, дабы в текущих делах Медицинской канцелярии остановки не было, присутствие в оной иметь до указу доктору Лерхе, который и при жизни тайного советника и лейб-медикуса Кондоиди в правление по Медицинской канцелярии дел в должности ему вспоможение имел».

      Тогда же лейб-медиками императрицы были назначены Яков Фомич Монсей  и  Иоганн Шиллинг.  В июне  1761  года,  после отъезда Д. де Гартера, лейб-медиком был также назначен доктор гвардейских полков Карл Федорович Крузе. Но ни один из них не был назначен ни директором Медицинской канцелярии, ни первым лейб-медиком, хотя все трое были опытными врачами, много лет прослужившими в России.

       Для лейб-медиков и самой императрицы конец 1760 года и 1761 год прошли в мучительной борьбе сразу с несколькими болезнями, постепенно сводившими  ее в могилу. Помимо астмы и, вероятно, сахарного диабета, Елизавета Петровна в последний год своей жизни периодически страдала припадками эпилепсии, после которых по несколько дней пребывала в «бесчувственном состоянии». Стали случаться истерические припадки, часто шла кровь носом, что говорило о резких изменениях артериального давления.

        В течение 1761 года императрица нередко неделями не вставала с постели. В спальне она принимала и министров и портных, устраивала обеды, приглашая самых близких людей  Французский дипломат Лафермиер писал в мае 1761 года: «Ее с каждым днем расстраивающееся здоровье не позволяет надеяться, что-бы она еще долго прожила. Но это тщательно от нее скрывается и ею самой – больше всех. Никто никогда не страшился смерти более, чем она. Это слово никогда не произносится в ее присутствии. Ей невыносима  сама мысль о смерти. От нее усердно удаляют все, что может служить напоминанием о конце».

        При этом Елизавета Петровна не желала лечиться. Приходилось ее по долгу уговаривать принять лекарства и даже незаметно класть пилюли в конфеты и мармелад. Соответственно, это отнюдь не способствовало улучшению состояния здоровья императрицы.

      17 ноября 1761 года Елизавета Петровна в очередной раз почувствовала лихорадочные припадки, но усилиями докторов совершенно оправилась и занялась делами. 12 декабря «вдруг сделалась с ней жестокая рвота с кашлем и кровохарканьем». Лейб-медики прибегли к кровопусканию и увидели, что «во всей крови было жестокое воспаление». Через несколько дней императрице стало лучше. Однако 22 декабря в 10 часов вечера началась опять жестокая рвота с кровью и кашлем. Врачи сообщили, что здоровье императрицы в опасности. Болезнь настолько усилилась, что Елизавета Петровна вечером 24 декабря дважды заставляла читать отходную молитву.  В четыре часа дня 25 декабря 1761 года она скончалась.

      Б. А. Нахапетов высказал предположение, «что Елизавета Петровна страдала портальным циррозом печени, связанным, возможно, с пороком сердца и длительной сердечно-сосудистой недостаточностью («опухоли в ногах») и осложнившимся смертельными кровотечениями из варикозно расширенных вен пищевода («рвота с кровью»).

Петр III и последний Архиатр 

      Звание архиатра, почти забытое в период двадцатилетнего царствования Елизаветы Петровны, вновь восстанавливается при ее преемнике, императоре Петре III. Через месяц после вступления на престол, 20 января 1762 года он направил Сенату следующий указ:  «Во всевысочайшем уважении искусства, прилежания и трудов, с каковым действительный статский советник лейб-медик Яков Монсей, по его знанию и искусству всеусердствуя службу оказывал блаженныя и вечной славы достойныя памяти государыне императрице, вселюбезнейшей  Ее Императорского Величества тетке Елисавете Петровне, Его Императорское Величество всемилостивейше пожаловали его Монсея за эту его всеусерднейшую и долговременную службу Его Императорского Величества архиатром, первым лейб-медикусом и главным директором над медицинскою канцеляриею и всем медицинским факультетом во всей российской империи, с рангом тайного советника и жалованием по 7000 рублев ежегодно, и при том он собственною своею персоною в единственном Его Императорского Величества ведении состоять и прямо от Его Императорского Величества зависеть имеет, о чем Сенат имеет ве-дать и куда надлежит послать указы».

       Шотландец Яков (Джеймс) Монсей приехал в Россию в 1736 году и поступил в армию военным врачом. Выйдя в 1756 году в отставку, он успешно занимался частной практикой в Москве. В сентябре 1760 го-да Я. Ф. Монсей был вызван в Петербург и назначен одним из лейб-медиков Елизаветы Петровны.  Прожив в России двадцать пять лет и проведя двадцать из них на военной службе, он хорошо знал состояние и нужды российской медицины.

       Уже 28 февраля 1762 года Я. Ф. Монсей представил Петру III доклад «о приведении управления медико-хирургической и аптекарской наук, яко самонужнейшее для пользы общества дело, в лучшее состояние». Особое внимание в докладе обращалось на подготовку собственных кадров врачей и предлагалось, в частности, увеличить число воспитанников госпитальных школ, а также дополнительно направить в школы «достойных и искусных профессоров и других учителей».

       Одновременно с докладом был представлен «План о рангах принадлежащих Его Императорского Величества к медицинскому факультету чинов», в котором Я. Ф. Монсей предлагал повысить врачам и аптекарям чины в соответствии с «Табелью о рангах». Утвержденный Петром III «План о рангах…» позволил повысить престиж и материальное положение врачей. Были в нем и пункты о придворных медицинских чинах. Так, гоф-медики приравнивались по классу к полковникам и коллежским советникам с окладом 1500 рублей в год, квартирой и экипажем.

        Для лейб-медиков, включая и лейб-хирургов, конкретных рангов в «Плане…» не предусматривалось, поскольку «оныя по Именным Его Императорского Величества Указам определяются, в коих и оклады и чин их именуются».  Тем самым была законодательно оформлена начавшаяся при Елизавете Петровне практика присвоения лейб-медикам классных гражданских чинов.

        Улучшению деятельности военно-медицинской службы в определенной степени способствовали составленные Я. Ф. Монсеем «Наставления служащим в полках, во флоте и других командах лекарям, как поступать при отправлении своей должности». Вопросам организации гражданского здравоохранения был посвящен последний доклад Я. Ф. Монсея, представленный императору и утвержденный им 3 июня 1762 года. В нем предлагалось реформирование службы городовых врачей и создание службы «губернских и провинциальных докторов или ландфизиков».

       В своей деятельности на посту руководителя российской медицины Я. Ф. Монсей продолжал политику, проводившуюся И.Фишером и П. З. Кондоиди, в вопросах подготовки медицинских кадров, организации гражданского здравоохранения и повышения морального и материального статуса российских врачей. Но история отпустила ему для этого слишком мало времени.

       28 июня 1762 года в результате очередного дворцового переворота император Петр III был низложен, процарствовав всего лишь шесть месяцев и не успев даже короноваться.  Императрицей была провозглашена его жена Екатерина Алексеевна.  Вечером 29 июня низложенный император был отправлен в Ропшу, загородный дворец в 27 верстах от Петербурга, «на то время, - как писала позже Екатерина, - пока готовили хорошия и приличныя комнаты в Шлиссельбурге». Охрана его была поручена отряду под командованием Алексея Орлова.

       На следующий день Петр попросил прислать к нему его гоф-хирурга Лидерса, но тот, боясь разделить судьбу бывшего императора, ехать в Ропшу отказался. К вечеру 1 июля Петр почувствовал недомогание, а ночью заболел. 2 июля А. Орлов сообщал императрице: «Урод наш очень занемог, и схватила ево нечаянная колика, и я опасен, штоб он севоднишную  ночь не умер, а еще больше опасаюсь, штоб не ожил…».  Врач Лидерс появился только вечером 3 июля. Сначала он ограничился тем, что, выслушав посланца, отправил больному лекарства, заверив, что болезнь не опасна, и ему в Ропше делать нечего. Но болезнь развивалась, и Лидерс был вынужден приехать.  4 июля к больному был послан гоф-хирург Паульсен.

        Утром 6 июля Екатерина получила новую записку от А. Орлова с сообщением, что пленник  «теперь так болен, что не думаю, чтоб дожил до вечера и почти совсем в беспамятстве, о чем вся команда здешняя знает и молит Бога, чтоб он скорее с наших рук убрался».

        Вечером того же дня из Ропши примчался курьер и передал императрице в собственные руки новое сообщение. «Матушка, - писал  А. Орлов, - Его нет на свете! Но никто не думал, и как нам задумать поднять руку на Государя! Но, Государыня, свершилась беда. Мы все были пьяны, и он тоже. Он заспорил за столом с князем Федором (Барятинским – Авт.), и не успели мы разнять, а его уже не стало. Сами не помним, что делали, но все до единого виноваты…».   Было ли убийство нечаянным? Вряд ли. Скорее всего, караул устал ждать.

        Получив это известие, Екатерина приказала привезти тело в Петербург и сделать вскрытие.  7 июля 1762 года был обнародован манифест, в котором сообщалось: «Божиею милостию, Мы, Екатерина Вторая, Императрица и Самодержица, и прочая, и прочая. Объявляем через сие всем верноподданным. В седьмой день после принятия Нашего Престола Всероссийского получили Мы известие, что бывший Император Петр Третий обыкновенным, прежде часто случавшимся припадком гемороидическим  впал в прежестокую колику. 
 
        Чего ради, не презирая долгу Нашего Христианского и заповеди Святой, которую Мы одолжены к соблюдению жизни ближнего своего, тотчас повелели отправить к нему все, что потребно было к предупреждению следств из того приключения, опасных в здравии его, и к скорому вспоможению врачеванием. Но, к крайнему Нашему прискорбию и смущению сердца, вчерашнего вечера получили Мы другое, что он волею Всевышнего Бога скончался. Чего ради Мы повелели тело его привести в монастырь Невский для погребения в том же монастыре; а между тем всех верноподданных возбуждаем и увещеваем Нашим Императорским и Матерним Словом, дабы без злопамятствия всего происшедшего с телом его усердные к Богу приносили молитвы. Сие же нечаянное в смерти его Божие определение принимали за промысел его Божествен-ный, который Он судьбами своими неисповедимыми Нам, Престолу Нашему и всему Отечеству строит путем, Его только Святой воле известным».
 
       Через месяц, 2 августа 1762 года, Екатерина в письме к Понятовскому дает более развернутое описание причин смерти Петра III: «Страх вызвал у него понос, который продолжался четыре дня. Его прихватил приступ геморроидальных колик вместе с приливом крови к мозгу; он был два дня в этом состоянии, за которым последовала страшная слабость, и, несмотря на усиленную помощь докторов, он ис-пустил дух. Я опасалась, не отравили ли его офицеры. Я велела его вскрыть; но вполне удостоверено, что не нашли ни малейшего следа: он имел совершенно здоровый желудок, но умер от воспаления в кишках и апоплексического удара. Его сердце было чрезвычайно мало и совсем сморщено».

       Как мы видим, здесь изложение официальной версии дано более профессионально, чем в манифесте. Несомненно, оно подсказано императрице медиками, вероятнее всего, гоф-хирургом Паульсеном, который и проводил вскрытие. Некоторое подтверждение этому предположению дает перечень выплат, произведенных Екатериной. Лейб-медикам Монсею, Шиллингу, Крузе выплачено по 1500 рублей, лейб-хирургам Фусодье и Реслейну, а также лекарям (гоф-хирургам) Лидерсу и Ульриху – по 1000 рублей. Паульсену же было выплачено 2000 рублей, то есть больше, чем лейб-медикам. Скорее всего, эта была плата за какие-то услуги, оказанные  Паульсеном. Такими услугами могли быть вскрытие тела Петра III и формулирование причин его смерти.

        Не известно, какой была в этой ситуации позиция первого лейб-медика Я. Ф. Монсея.  21 июля 1762 года последовал указ Екатерины  Сенату: «Тайный советник и лейб-медикус Монсий, по причине своего слабого здоровья, просил у НАС от НАШЕГО двора увольнения, и МЫ, в рассуждение долговременной его в России доктором, а напоследок и у двора НАШЕГО лейб-медикусом службы, увольняем его и повелеваем НАШЕМУ Сенату ему, Монсию, производить из Медицинской канцелярии пенсии по 1 т. р. на год, где бы он ни находился по смерть его, а коллегии иностранных дел заготовить к НАШЕМУ подписанию пристойный абшид».

       Было ли это действительно решением Я. Ф. Монсея или же это была воля Екатерины?  Вероятно, между императрицей и лейб-медиком произошел серьезный инцидент, приведший к этой отставке. В одном из писем Понятовскому Екатерина замечает: «Монсей негодяй, и я уволила его в отставку». После отставки  Я. Ф. Монсей в 1763 году вернулся в Шотландию, где и умер через десять лет.

       Яков Фомич Монсей был последним архиатром, последним лейб-медиком, руководившим всей российской медициной. С его отставкой заканчивается один из важнейших этапов в истории придворной медицины, когда она в течение почти полутора веков играла самую активную роль в становлении Медицины в России. В этот период создается военно-медицинская служба, законодательно оформившаяся в «Воинском уставе» Петра I, согласно которому врач стал постоянным и непременным лицом в армии и на флоте. Учреждением должности городовых врачей было положено начало организации государственной гражданской медицины. Для удовлетворения потребности в медиках стали создаваться медицинские учебные заведения, которые на передовых принципах клинического обучения готовили кадры отечественных врачей.

        На первоначальном этапе этими вопросами занималось придворное ведомство – Аптекарский приказ, который к концу своего существования уже выполнял многие функции органа управления всей медициной. Более широкое развитие государственная медицина получила в результате деятельности Медицинской канцелярии, сменившей Аптекарский приказ.

        В этот период решение многих вопросов организации и развития российской медицины зависело от знаний и компетенции возглавлявших ее с 1706 года придворных врачей, от их организаторского таланта, административных способностей и, наконец, от их желания работать. Большинство царских докторов и императорских лейб-медиков в этот период честно и добросовестно выполняли свои обязанности. Много полезного сделали для становления и развития медицины в России Н. Бидлоо, Р. К. Арескин, братья Блюментросты, И. Б. Фишер, П. З. Кондоиди, Я.Ф. Монсей.


В «век золотой» Екатерины

        Уволив Я. Ф. Монсея, Екатерина II оставила при себе практически всех остальных врачей Елизаветы Петровны.  Ее личными врачами были лейб-медик Иоганн Шиллинг и доктор Гюйон, находившийся при ней уже 18 лет и произведенный в 1762 году из лейб-хирургов  в лейб-медики. Вместо Гюйона лейб-хирургом императрицы был назначен доктор  И. Ф. Реслейн.  Уволенные  Петром III в апреле 1762 года лейб-медик К. Ф. Крузе и лейб-хирург В. В. Фусодье были восстановлены в должностях и чинах и назначены состоять при сыне Екатерины, восьмилетнем наследнике  Павле Петровиче.  После смерти Гюйона в 1763 году К. Ф. Крузе стал одним из лейб-медиков императрицы. И. Г. Лестоку, возвращенному из ссылки в феврале 1762 года, было пожаловано поместье в Рижском уезде и пожизненная пенсия в 7000 рублей. Однако ко двору он больше не призывался.

        Но никто из придворных врачей не был назначен на должность директора Медицинской канцелярии. Вновь более года делами канцелярии управлял петербургский штадт-физик Яков Лерхе.  12 ноября 1763 года именным указом Екатерины II Медицинская канцелярия была упразднена. Вместо нее была образована Медицинская коллегия, на которую возлагалось «делать распорядки, касающиеся до врачевания во всей империи и до распространения науки медицинской, хирургии и всех частей к тому принадлежащих».

        Медицинская коллегия ведала всей медициной в России, за исключением медицины придворной.  Состоявшие при императорском дворе врачи административно были подчинены сначала Дворцовой канцелярии, а с 1786 года – сменившей ее Придворной конторе.  Подчинение это, однако, было чисто номинальным, поскольку штат врачей, состоявших при так называемых «комнатах», находился в непосредственном ведении императрицы.

        Штат этот был не велик и состоял из двух лейб-медиков и двух лейб-хирургов. Персональный состав его изменялся очень мало. В течение тридцати четырех лет царствования Екатерины II ее лейб-медиком был К. Ф. Крузе. В 1776 году умершего И. Шиллинга сменил доктор И. С. Роджерсон.  Лейб-хирургами императрицы были  И. Ф. Реслейн (в 1762-1784гг.), И. З. Кельхен (с 1783г.) В 1785 году на должность лейб-хирурга был назначен  Иван Леонтьевич Блок,       предок поэта Александра Блока. При наследнике Павле Петровиче состояли лейб-хирурги В. В. Фусодье (в 1762-1773гг.) и И. Ф. Бек   (в 1773-1786гг.). В 1786 году доктор И. Ф. Бек был пожалован в лейб-медики и назначен врачом к внукам Екатерины Александру и Константину Павловичам.

        Ни один из названных врачей не входил в состав Медицинской коллегии и не имел никакого отношения к руководству российской медициной. Вполне возможно предположить, что императрица, в чьем непосредственном ведении находилась коллегия, при решении вопросов здравоохранения могла пользоваться советами своих придворных медиков. По крайней мере, она благосклонно относилась к предложениям своих врачей в области организации здравоохранения, если они, по ее мнению заслуживали внимания.

        В период правления Екатерины II были основаны крупные гражданские больницы: Павловская (1763г.) и Екатерининская (1776г.) – в Москве, Обуховская (1780г.) и Калинкинская (1782г.) – в Петербурге. Инициатором организации Калинкинской больницы был лейб-хирург, доктор медицины, член и иностранный секретарь Вольного экономического общества Иван Захарович Кельхен. Он же был и одним из авторов реорганизации Обуховской больницы, в результате которой она превратилась в крупнейшую больницу на 300 коек. Пользуясь большим доверием императрицы, И. З. Кельхен в течение длительного времени единолично, не подчиняясь Медицинской коллегии, руководил обеими больницами. Позже он, одним из первых среди придворных врачей, был награжден за эту деятельность орденом Святого Владимира 3 степени.

         В 1783 году И. З. Кельхен представил Екатерине II проект организации на базе Калинкинской больницы Медико-хирургического института, предназначавшегося для подготовки врачей из числа прибалтийских немцев. Открытый в 1783 году, институт за годы своего существования подготовил около трехсот врачей. В числе его учеников, а затем и преподавателей, был основатель первой научной хирургической школы в России Иван Федорович Буш. Однако Медико-хирургический институт не оказал существенного влияния на развитие российской медицинской науки. С открытием в 1798 году в Санкт-Петербурге Медико-хирургической академии институт в 1802 году вошел в ее состав на правах немецкого отделения, а в 1809 году, после открытия медицинского факультета Дерптского университета, он был окончательно упразднен.

         Около двух лет профессором терапии Медико-хирургического института был доктор Иван Юрьевич Вельцын. Позже, уже принятый ко двору на должность гоф-медика, он в 1795 году выпустил первое на русском языке сочинение о медицинской полиции (санитарном надзоре) под заглавием «Начертание врачебного благоустройства или о средствах, зависящих от правительства, к сохранению народного здравия».

         Преподавателем в Калинкинском хирургическом институте некоторое время был Иосиф Якоб Моренгейм, приглашенный (после длительной переписки) Екатериной II в 1783 году из Вены. Своим указом от 1 сентября 1783 года императрица повелела Медицинской коллегии: "Бывшего в римско-императорской службе оператора и лекаря Иосифа Моренгейма, ... употребить ... с пользою как в рассуждении лечения, так и преподавания лекций, особливо же в повивальном деле. … По искусству его в повивальном деле и в лечении глазных и других болезней принять в службу нашу профессором того дела и лекарем, с чином надворного советника и с жалованьем по две тысячи рублей в год". Медицинская коллегия поручила И. Моренгейму чтение лекций по акушерству и офтальмологии во всех петербургских школах на латинском и немецком языках, о чем имелись даже публикации в газетах.

       Одновременно И. Моренгейм назначается гоф-медиком и становится первым профессиональным акушером при императорском дворе. За годы службы при дворе к его врачебному искусству неоднократно прибегали императрица Екатерина II и, особенно, жена наследника Павла Петровича великая княгиня Мария Федоровна, родившая в период с 1784 по 1797 год шестерых детей.

       В 1791 году И. Моренгейм издал "Руководство по повивальному искусству", за что был признан Медицинской коллегией доктором медицины и хирургии. В том же году он избирается почетным членом Императорской Академии наук.

       Помимо придворной  службы и чтения лекций И. Моренгейм консультировал больных в обеих столицах. Так в 1788 году в Москве им было произведено удаление крыловидной плевы у фельдмаршала К.Г.Разумовского. В Петербурге он производил хирургические и глазные операции, для чего приглашал  больных к себе в Калинкинский госпиталь. Именно в практической помощи больным И. Моренгейм видел свое основное назначение. В письме на имя президента Медицинской коллегии Ржевского И. Моренгейм, отказываясь от чтения лекций, писал: "Беру на себя смелость заниматься не теоретическими лекциями в области акушерства, а практической деятельностью в этом направлении и в оперативной офтальмологии".

        Главным делом его жизни в России было открытие родильного госпиталя. Для последнего великая княгиня Мария Федоровна приобрела частный дом. В сентябре 1797 года "Санкт-Петербургские ведомости" в нескольких выпусках извещали об учреждении родильной больницы: "Дабы желающие пользоваться таким благодеянием, являлись прежде 8 числа текущего сентября к г. Моренгейму, живущему близ Семеновского мосту в доме купца Фомина в 3 Адмиралтейской части, во втором квартале, близ Семеновского мосту, под N 864 с достоверным о добропорядочном поведении и бедном состоянии свидетельством, какое получат от городового Магистрата или от Санкт-Петербургской полиции  касательно ж доказательства законности брака, предъявлять каждому записку от приходского священника или от своего духовника, которую можно истребовать заблаговременно. По предъявлении таковых, они всегда по мере открывающихся праздных мест (из числа двадцати, Ее Величеством определенных) непременно на оные поступать имеют и получать будут все нужное до совершенного их выздоровления; дав предварительно обязательство, что по долгу матерьнему сами будут детей кормить грудью и не отдадут в воспитательный дом, довольно приносимыми младенцами обремененный". Однако руководство больницей, названной при открытии по имени ее первого главного врача - "моренгеймова родильная больница», оказалось не долгим. В ноябре 1797 года И. Моренгейм умер.

        Некоторый переполох среди придворных врачей Екатерины вызвал приезд в 1784 году профессора Фульдского университета и бывшего лейб-медика архиепископа Фульдского доктора Адама Мельхиора Вейкарта, брат которого, Георг Вейкарт, за два года до этого был принят на должность придворного доктора. Собственно эти волнения были вызваны не самим приездом А.М. Вейкарта, а назначением его на ранее не существовавшую должность камер-медика. Вот как описывает в своих записках это событие сам А. М. Вейкарт: «Императрица пожаловала меня камер-медиком и приказала сказать мне, что я могу входить во время ее туалета в переднюю комнату, наравне с ее лейб-медиком и лейб-хирургом. Совершенно еще небывалый в России титул камер-медика вскружил голову и мне, и другим врачам. Оскорбленные лейб-медики говорили: «камер-медик должно быть выше лейб-медика»; я же думал, что камер-медик нечто среднее между лейб-медиком и гоф-медиком. Но мы все ошибались, потому что, как каждый гоф-медик заведует особою частью, например фрейлинами, пажами и т. п.; так и мое дело было заботиться о лицах, принадлежавших к камере» (комнатам императрицы).

        В целом же лейб-медики и придворные доктора второй полови-ны XVIII века не оставили заметного следа в истории российской медицины. Причиной тому была определенная изоляция придворной медицины от общего здравоохранения. Состоявшие при императорском дворе врачи занимались в этот период своими прямыми обязанностями, а также частной практикой в домах высшей аристократии.

        Наибольшей популярностью пользовался лейб-медик И. С. Роджерсон.  И в наше время о И. З. Кельхене, И. Ю. Вельцине или И. Моренгейме знает лишь небольшое число специалистов по истории медицины в то время, как имя доктора И. С. Роджерсона известно более широкому кругу любителей исторической литературы. Практически ни один роман о Екатерине II не обходится без упоминания ее ближайшего доктора.

          Иван Самойлович (Джон Сэмюель) Роджерсон родился в 1741 году в Шотландии. В 1765 году он окончил Эдинбургский университет и получил степень доктора медицины. В следующем году, в два-цатипятилетнем возрасте, И. С. Роджерсон приехал в Россию. В Медицинской Коллегии он был подвергнут установленным экзаменам на звание медика. 5 сентября 1766 года комиссия в составе генерального штаб-доктора Г. Аша, ученого секретаря коллегии М. Пеккена и доктора А. Линдемана признала его достойным получения диплома на право производства врачебной практики в России.

         По прибытии в Россию И. С. Роджерсон, в отличие от многих других иностранных докторов, принялся за изучение русского языка и вскоре настолько овладел им, что мог довольно свободно говорить на нем. Русское же письмо, несмотря на усидчивые занятия, давалось ему значительно труднее.

         Привык И. С. Роджерсон довольно скоро и к России, и хотя своей первой родины он также никогда не забывал, но близко сжился с приютившей его страной, завел здесь дружеские связи и знакомства, обзавелся домом и успел довольно скоро завоевать широкие симпатии среди тогдашней Петербургской знати. Первыми же шагами своей известности он был обязан княгине   Е. Р. Дашковой, сына которой он вылечил от дифтерита, болезни по тем временам смертельной.
 
         Вероятно, по рекомендации Е.Р. Дашковой вскоре на И. С. Роджерсона обратила внимание и Екатерина II, которая 18 февраля 1769 года назначила его своим придворным доктором и определила выдавать ему, "впредь до сочинения придворных штатов", по 1000 руб. жалования из сумм Медицинской Коллегии. Редко прибегая к помощи врачей, особенно в первую половину своего царствования, Екатерина выделяла среди них И. С. Роджерсона, отмечая его преданность и искреннюю непосредственность. 18 января 1776 года она пожаловала его в лейб-медики с чином действительного статского советника и жалованием 4000 рублей в год.
         
         Екатерина II, не верившая сама в докторов, "так как читала Мольера", шутливо относилась и к заботам И. С. Роджерсона о сохранении ее здоровья. Она постоянно дозволяла себе подшучивать и над ним самим и часто, когда И. С. Роджерсон настаивал на принятии какого-нибудь лекарства, она отвечала ему: "Лекарства помешают моим занятиям; довольно и того, что я посмотрю на тебя"; она вообще не церемонилась заявлять И. С. Роджерсону, что не верит в его науку. «Если мне суждено умереть, - говорила Екатерина своему любимцу, - я предпочитаю, чтобы это произошло без вашей помощи». Приблизив его к себе, она любила забавляться некоторой его угловатостью и бесцеремонными выходками.

        Сама Екатерина, конечно, понимала, что эта простота обхождения исходит от чистой любви к ней этого длинного, сухощавого англичанина с неловкими манерами и нимало не оскорблялась этим, но сам Роджерсон всякий раз долго не мог забыть своей нетактичности или неосторожной выходки.

         Слабостью И. С. Роджерсона, на почве которой у него возникало немало конфликтов, было его пристрастие к политике и любовь ко всякого рода новостям, сплетням и пересудам. Часто бывая, в качестве лейб-медика, почти во всех домах придворных, он знал все, что происходит в каждом доме, и играл роль как бы ходячей газеты. Сама Екатерина II говорила про него не без иронии, что он ходит в Эрмитаж лишь для того, чтобы "собирать вести" и затем разносить их по всему городу.

        Но при этом, ни в одном доме не слышали от него каких-либо рассказов о личной жизни императрицы или состоянии ее здоровья. Конечно, И. С. Роджерсон не имел такого веса и влияния, какое имел Г. Лесток при Елизавете Петровне. Однако французский посол граф Л. Сегюр писал, что ему легче было выполнять свою миссию, когда И. С. Роджерсон уезжал в отпуск в Англию.

        Благосклонность императрицы открыла перед И. С. Роджерсоном все двери; он лечил весь чиновный и придворный Петербург. В воспоминаниях и письмах того времени то и дело можно наткнуться на его фамилию и притом чаще всего в отзывах, характеризующих его, как хорошего доктора, Так, в автобиографии княгини Дашковой есть признание, что ее спасло от смерти «великое искусство Роджерсона». Великая Княгиня Мария Федоровна настоятельно и неоднократно советовала графу  А. Р. Воронцову обратиться по поводу своего здоровья к И. С. Роджерсону.

        Только одна Екатерина оставалась верной своему скептическому отношению к медицине и вскоре после смерти фельдмаршала князя Голицына писала Потемкину: «Мне кажется, кто Роджерсону ни попадет в руки, тот уже мертвый человек». Однако когда, например, барон М. Гримм высказал предположение, что И. С. Роджерсон наверное завидует славе Калиостро, в это время посетившего Россию, Екатерина в следующих словах вступилась за честь своего придворного медика: «Уверяю вас, что Роджерсон думал о Калиостро столько же, если не менее, как о Ноевом ковчеге».

        С приездом в Петербург в 1874 году доктора А.М. Вейкарта положение И. С. Роджерсона чуть было не поколебалось. Как раз в это время между ним и Екатериной возникли какие-то недоразумения, а приглашение А.М. Вейкарта на небывалый еще до того времени в России пост камер-медика эти недоразумения еще более увеличились. И. С. Роджерсон немедленно подал просьбу об отпуске за границу, продал свой дом, получил 2000 рублей на дорогу и уехал из Царского Села, но не торопился покидать Россию. В это время как раз заболел фаворит императрицы Ланской; врачи вместе с А.М. Вейкартом во главе не могли спасти его, и Екатерина, отчаиваясь за жизнь своего любимца, велела послать за И. С. Роджерсоном, чтобы дать больному "Джеймсовы порошки", которых немецкие доктора не умели прописывать. И. С. Род-жерсон тотчас же явился, но порошки его не могли уже помочь, и в ту же ночь Ланской скончался. Эта смерть решила судьбу А. М. Вейкарта и заставила Роджерсона отложить свой отъезд на год, так как заболевшая с горя императрица не пожелала видеть никого из других врачей. Расположение и доверие Императрицы было возвращено И. С. Роджерсону, но в лице А. М. Вейкарта он приобрел себе постоянного врага, который даже в своих воспоминаниях отзывается о И. С. Роджерсоне не иначе, как в тоне неприязни и презрения.

       Вынужденный считаться со скептическим отношением Екатери-ы ко всяким медицинским средствам, И. С. Роджерсон в деле лечения самой императрицы ограничивался главным образом кровопусканием, которое было в то время в моде, и разного рода простыми предписаниями. Так, например, для возбуждения аппетита он советовал ей выпивать перед обедом рюмку гданьской (т. е. данцигской) водки. В 1784 году, во время болезни Екатерины, Роджерсон посоветовал вызвать немедленно с Петербург Безбородко, дабы оградить больную от душевных волнений и печали.

        Незадолго перед смертью Екатерина II распорядилась наградить преданного ей лейб-медика и 19 августа 1795 года пожаловала ему в потомственное владение 1586 душ в Минской губернии. Он оставался в России в продолжение всего царствования Павла I  и первой половины царствования Александра І, состоя членом в Медицинском Совете и продолжая лечить, по званию лейб-медика, членов царской фамилии и своих близких знакомых, но с 1809 года от остальной практики отказал-ся.
 
         Прослужив в России пятьдесят лет, И. С. Роджерсон в 1816 году вернулся в Англию и поселимся там в своем поместье, на границе Шотландии, где и скончался в глубокой старости в 1823 году, продолжая числиться еще на русской службе лейб-медиком и значась в бессрочном отпуске.
 
         Сохранившиеся его многочисленные письма до настоящего времени представляют весьма ценный источник для изучения истории России и придворной жизни во времена Екатерины II, Павла I и Александра I. Вполне понятно, что, в качестве придворного врача и, вдобавок, личного врача императрицы, пользовавшегося ее полным доверием, И. С.  Роджерсон мог знать многое не только по слухам, но и в качестве очевидца.

         За четыре месяца до поступления И. С. Роджерсона на придворную службу в Петербурге произошло событие, ставшее знаменательным в истории российской медицины. Речь идет о прививке оспы Екатерине II и ее четырнадцатилетнему сыну Павлу, положившей начало массовому оспопрививанию в России.

         Эпидемии оспы давно уже регулярно опустошали Европу. Максимум заболеваемости оспой относится именно к XVIII в., когда погибло 10% населения земного шара. В России смертность от заболевания оспой достигала больших размеров. Как уже говорилось, именно от оспы в 1730 году умер император Петр II. В дальнейшем был издан целый ряд законов, направленных на то, чтобы не допустить оспу ко двору. Так в указе 1742 года Елизавета Петровна, видимо не забывавшая об участи племянника, установила точные сроки, в течение которых не могли посещать императорский дворец те, в чьих домах была оспа: для переболевших - 6 недель после выздоровления, а для их домашних - 4 недели. Однако, несмотря на принимавшиеся меры, в 1744 году оспой переболел муж Екатерины II, будущий император Петр III.

          В 1767 года оспа посетила австрийский двор: умерла одна из принцесс, а императрица Мария Терезия чудом осталась жива. Испуганная Екатерина II, «весьма интересовалась тем, останутся ли у больной рябины». За этим стоит не просто естественный страх женщины потерять внешнюю привлекательность, но беспокойство за свою судьбу на российском престоле. В создании образа государыни в сознании подданных далеко не последнюю роль играл ее внешний облик.

         В мае 1768 года уже при российском дворе сложилась угрожающая ситуация. Оспа, против которой было издано столько запрещающих законов, все-таки смогла опять проникнуть во дворец - заболела и вскоре скончалась графиня А. П. Шереметева. Она была фрейлиной императрицы и невестой Н. И. Панина, наставника великого князя, ежедневно посещающего наследника. Жизнь цесаревича, великого князя Павла Петровича, от которой во многом зависела и прочность положения на престоле его матери, оказалась в опасности.

        К середине XVIII века в Европе в качестве метода борьбы с оспой стали применять вариоляцию или оспопрививание, при котором здоровому человеку вводился материал от инфицированного больного. Вариоляция приводила к болезни в легкой, но не смертельной форме, и невосприимчивости к натуральной инфекции. В России первый оспопрививальный дом был организован еще в 1763 году в Тобольске.  Но прививка оспы встречала сопротивление, как со стороны врачей, так и со стороны представителей церкви. Не известно, каковым было отношение к оспопрививанию придворных врачей, однако Екатерина, по совету президента Медицинской коллегии барона А. И.  Черкасова, решила защитить, с помощью вариоляции, весь свой двор и приближенных, а более всего, наследника престола Павла Петровича от смертельного недуга.

         В то время оспопрививанием в Европе занимались хирурги. Сама операция была весьма опасной, помимо всего среди хирургов встречались и шарлатаны. Следовательно, прежде чем доверить жизнь императрицы оспопрививателям, надо было найти хорошего хирурга. Вскоре русский посланник в Лондоне, граф Алексей Семенович Мусин-Пушкин, доложил в Петербург, что нужный человек найден. Этим человеком был хирург Т. Димсдаль.

         Томас Димсдаль родился в Англии в графстве Эссекском в 1712 году. Он принадлежал к семейству квакерской секты; дед его вместе с Вилльямом Пенном был одним из основателей Пенсильвании в Северной Америке. Т. Димсдаль сперва служил военным хирургом в Германии в армий герцога Кумберлендского, потом занимался медицинской практикой в Гертфорде. Он был одним из распространителей предохранительного оспопрививания в Англии и прославился своими успехами на этом поприще.
 
        Вот как описывает сам Димсдаль события, предшествовавшие его приезду в Россию: «Однажды вечером, в начале июля 1768 г., прибыл в Гертфорд курьер. Он доставил мне письмо от его превосходительства господина Мусина-Пушкина, российского посла, который извещал меня, что императрица желала вызвать искусного врача в С.-Петербург, с целью ввести там оспопрививание и что, вследствие дошедших до него рекомендаций, он желал видеться со мной сколь возможно скорее. Тогда я вовсе не думал приступить к этому предприятию; тем не менее, я счел долгом отправиться к его превосходительству и изъявить ему мою признательность за честь, которую он мне делал своим предложением. Таким образом, отправился я в Лондон к господину Мусину-Пушкину; от него я узнал тогда, что он советовался по этому делу с некоторыми искусными медиками, и что они единодушно говорили в мою пользу. Его превосходительство присовокупил все, что мог сказать ловкий адвокат, с целью призвать меня к этой службе, он уверял меня, что все будет устроено и определено согласно моему желанию, а именно: мое положение, мое жалованье, и что мне дана будет совершенная свобода возвратиться на родину, когда я рассужу за благо. Впрочем, при этом свидании ничего более не происходило; мне только давали знать намеками, что, кроме выгод всей Империи от этого приглашения, некоторые лица самого высокого сана будут, вероятно, предметом моей поездки».

        18 августа 1768 года. Т. Димсдаль приехал в Петербург со своим сыном, которого взял в качестве помощника. При встрече с императрицей он предупредил ее, что далеко не всегда привитая болезнь протекает в легкой форме, особенно у взрослых. Поэтому Т. Димсдаль предложил ей сначала поставить опыт по привитию оспы над несколькими лицами ее пола, ее лет и ее телосложения. Однако Екатерина отвергла его предложение и высказала пожелание ускорить подготовку к операции.

        В бывшем доме барона Вольфа был организован дом для массового оспопрививания. В нем Т. Димсдаль в течение двух месяцев провел несколько опытов по привитию оспы нескольким воспитанникам кадетского корпуса.  Не смотря на неудачу этих опытов, Екатерина решилась на прививку. Восемь дней до прививки, по совету медиков, она придерживалась специальной диеты. В ночь на 12 октября 1768 года Т. Димсдаль привил оспу императрице. Материал для прививки взяли у 6-летнего Александра Маркова. Димсдаль вспоминал: “Мы вошли во дворец потайным ходом, где барон Черкасов нас встретил и провел к императрице. Привитие оспы совершилось скоро”. Ночь после прививки Екатерина II провела спокойно, чувствовалось лишь легкое недомогание, как во время простуды, участился пульс. Общее состояние было хорошим.  После операции Екатерина уехала в Царское Село, и только на пятый день двору было объявлено о проведенной операции.

       Через неделю императрица писала Вольтеру: «Я была удивлена открытием после этой операции, что гора родила мышь; я говорила: стоило же кричать против этого и мешать людям спасти свою жизнь такими пустяками! Я не ложилась в постель ни на минуту и принимала все дни …  Отправляюсь сейчас прививать оспу своему единственному сыну».  1 ноября 1768 года была привита оспа и великому князю. Течение болезни у Павла было несколько продолжительнее, чем у императрицы, но в целом благоприятное.
             
        «Санкт–Петербургские ведомости» в номере от 11 ноября писали: «Сколь полезно прививание оспы роду человеческому, показывают опыты в Англии, и сколь вредна природная оспа, видим мы почти ежедневные примеры в России. Наша всемилостивейшая Государыня, соображая сия, предприняла привить себе оспу как для собственной безопасности, так и для подания примера через Самою Себя не только всей России, но и всему роду человеческому, будучи удостоверена, что один такой пример сильнее всех других образов по введению у нас столь нужного дела».
 
        Прусский король Фридрих II назвал поступок русской императрицы подвигом, но считал его слишком смелым. В письме к Екатерине он слегка «пожурил» ее за геройство: «Вы ведете себя как мать ваших народов, геройски подвергая себя операции, которая может спасти жизнь множеству ваших подданных… Но … если бы привитие оспы не удалось вам так счастливо, то Россия потеряла бы бесконечно более того, что может когда-либо приобрести через употребление этого предохранительного средства».

       Екатерина так объясняла ему причины этого поступка: «Меня приучили с детства питать ужас к оспе, в возрасте более зрелом мне стоило больших усилий уменьшить этот ужас, в каждом ничтожном болезненном припадке я уже видела оспу… Я была поражена гнусностью подобного положения, что считала слабостью не выйти из него. Мне советовали привить оспу сыну. Я отвечала, что было бы позорно не начать с самой себя, и как ввести оспопрививание, не подавши примера? Я стала изучать предмет, решившись избрать сторону, наименее опасную. Оставаться всю жизнь в действительной опасности с тысячами людей или предпочесть меньшую опасность, очень непродолжительную, и спасти множество народа? Я думала, что, избирая последнее, я избрала самое верное».

       Прививка, сделанная Екатерине и наследнику, должна была стать примером для всех подданных. Екатерина предложила взять от себя и Павла оспенный материал для прививки другим. Сделано это было не только для того, чтобы защитить себя от оспы, но и для того, что-бы уничтожить предрассудок, будто бы тот, от кого берется оспенный материал, должен погибнуть. Пример подействовал. За несколько дней было привито 140 человек.

       Затеем Т. Димсдалю пришлось отправиться для прививки оспы в Москву.  Прививка даже стала, в определенной мере, модой. В письме российскому посланнику в Лондоне П. Чернышову Екатерина сообщала: «Ныне у нас два разговора только: первый о войне, а второй о прививании. Начиная от меня и сына моего, нет знатного дому, в котором не было бы по несколько привитых, а многие жалеют, что имели натуральную оспу и не могут быть по моде».

        За удачное оспопрививание Т. Димсдаль получил от Екатерины II щедрые награды: ему были пожалованы титул барона российской империи, чин действительного статского советника, и звание лейб-медика императрицы с пожизненной пенсией в 500 фунтов стерлингов, которые должны выплачиваться ему и в Англии. Кроме того, ему были подарены миниатюрные портреты императрицы и великого князя Павла Петровича с тем, чтобы они сохранялись в его семействе в память заслуг, оказанных им империи. Сын Т. Димсдаля, помогавший ему при оспопрививании, был также произведен в бароны, и ему пожалована великолепная золотая табакерка. По возвращению в Англию Т. Димсдаль сразу же был избран членом Королевского Общества. Его репутация врача упрочилась. Затем он стал банкиром, а с 1780 года дважды избирался членом парламента. В 1781 году он вновь был вызван в Петербург, чтобы сделать прививки внукам императрицы – Александру и Константину.

        В 1770 году было издано составленное Т. Димсдалем «Краткое и ясное наставление, каким образом содержать больного как в натуральной, так и в привитой оспе по методе Димсдаль», вошедшее затем в Полное собрание законов Российской Империи.  Тогда же в Санкт-Петербурге было опубликовано сочинение Томаса Димсдаля «Нынешний способ прививать оспу», приложение к которому стало своеобразным медицинским дневником, где врач подробно, день за днем, описывает состояние Екатерины после прививки. По словам автора, Екатерина «не только осмелилась быть из первых», но и повелела обнародовать описание своей болезни, «чтоб и другие, употребляя те же средства, удобно предохраняли себя от опасностей…».

        Поступок Екатерины II, в определенной степени, действительно можно считать подвигом, учитывая ее довольно скептическое отношение к врачам и к медицине в целом. «Я должна вам признаться, - сказала она однажды придворному медику А.М. Вейкарту, - что я невысокого мнения о врачах. В молодости мне давали читать Мольера, и его мысли о врачах засели у меня в голове».
 
        Хотя в молодости Екатерина довольно часто и опасно болела, со временем ее здоровье окрепло.  «Я чувствую себя хорошо, - писала она в 1766 году своей подруге госпоже Белькье, - и года с четыре мое здоровье весьма укрепилось, тогда, как прежде у меня часто предполагали чахотку». Долгое время здоровье императрицы не давало серьезных поводов придворным докторам применить свое искусство, что позволило Екатерине в январе 1789 года в разговоре с И. И. Шуваловым заметить: «Я уверена, что, имея 60 лет, проживу еще двадцать с годами».

        Герцогиня Саксен-Кобургская, мать невесты великого князя Константина Павловича, так описывала свои впечатления о встрече с Екатериной в 1795 году: « Она немного ниже меня, только полнее, осанка величественная; такою воображала я себе в детстве волшебницу. Лицо у нее широкое и полное, с виду ей нельзя дать 60 лет. Волосы и брови у нее некрашеные, совсем седые и густые; прическа совершенно по летам. Выражение лица очень приятное, рот до сих пор необыкновенно красив, нос невелик, но прекрасной формы, и чудные голубые глаза, без которых нельзя вообразить ее. Она слегка румянится, но кожа так свежа у нее, что, наверное, она никогда не белилась. Поступь у нее удивительно легкая не по летам, и вообще ее можно назвать олицетворением крепкой старости, хотя у нас за границей часто говорят о ее болезнях».

        И это написано о женщине, которой было 66 лет, и которая к тому времени действительно была тяжело больна.  С конца 80-х годов в дневнике статс-секретаря императрицы А. В. Храповицкого все чаще появляются упоминания о болезнях Екатерины. С 1788 года, помимо записей о недомоганиях и простуде, встречаются записи о мучивших императрицу коликах, сопровождавшихся «болью внутри, в спине и в боку» или болью в пояснице. И хотя эти свидетельства довольно скудны, они позволяют предположить о появлении у Екатерины признаков заболевания почек. Кроме того, периодически упоминаемые в дневнике «спазмы с колотьем, сжатием груди и занятием духа» явно говорят об имевшихся приступах стенокардии или другого сердечного заболевания.

        Но даже при появлении этих симптомов Екатерина старалась как можно меньше прибегать к помощи врачей и, тем более, отвергала возможность длительного лечения. После одного из сердечных приступов в марте 1791 года А. В. Храповицкий записал в дневнике: «Князь (Г. А. Потемкин – Авт.) советует лечиться; не хотят, полагаясь на натуру».  Екатерина считала болезнь признаком слабости, которую надо преодолевать.

       Однако «натура», то есть здоровье, императрицы стала заметно сдавать. В результате почечного и сердечного заболеваний появились признаки водянки, от которой опухли ноги и низ живота. В последнее время Екатерина ходила с трудом, опираясь на трость, ставшую ее неизменной спутницей. Особенно затруднительно было для нее подниматься по лестницам. Вельможи, принимавшие императрицу у себя, заменяли ступени специальными отлогими помостами.

       При этом Екатерина, по словам Адама Чарторыжского, «не исполняла ни одного из предписаний врачей». Было очень трудно заставить ее принять лекарства. Однажды, когда доктору И. С. Роджерсону удалось уговорить императрицу принять несколько пилюль, то он так был этим доволен, что, забывшись, воскликнул: «Браво, Ваше Величество!» и хлопнул ее по плечу. Екатерина милостиво снесла выходку своего любимого доктора.

        В то же время императрица верила во всевозможные, так называемые «бабьи средства», которые ей советовали ее служанки, пользовалась ими сама и лечила других. Универсальным средством для нее были «Бестужевские капли», рецепт которых она купила при посредничестве И. С. Роджерсона у вдов аптекарей Дуроп и Винтерберг.  «Я не знаю, из чего они сделаны, говорила она, - знаю только, что в них входит ржавое железо. Их дают часто вместо хины, я же их даю без разбора». В 1779 году Екатерина утверждала, что вполне вылечилась от колик в животе благодаря петербургскому митрополиту Петру, посоветовавшему ей обложить все тело подушками, усыпанными ромашками.

       Такое отношение к медицине отнюдь не способствовало лечению. Больше всего врачей тревожили усиливавшиеся приливы крови к голове. Еще в марте 1793 года, направляясь одна в «мыльню», императрица потеряла сознание и упала на лестнице. Лишь после проведенного доктором И. С. Роджерсоном кровопускания ей стало легче.  Особенно часто резкие подъемы артериального давления стали повторяться у Екатерины в последний год ее жизни.
 
       К этому добавились еще и кровоточащие язвы на ногах. Фаворит императрицы П.Зубов порекомендовал ей воспользоваться услугами грека Л. Качони, который брался вылечить язвы с помощью ванн с морской водой. И.С. Роджерсон сильно противился этому лечению и, по свидетельству статс-секретаря Императрицы А. М. Грибовского, предостерегал, что закрытие этих ран, являвшихся своего рода естественным кровопусканием, повлечет за собой апоплексию и угрожает самой жизни. Но язвы очень мучили Екатерину, и она согласилась на лечение. Однако предостережения И.С. Роджерсона оказались вполне основательными, ибо раны на ногах закрылись у Екатерины в июне, а в начале осени проявились первые неблагоприятные признаки.

       11 сентября 1796 года, после неудачи с помолвкой ее внучки,великой княжны Александры Павловны, и шведского короля Густава IV, с Екатериной случился удар. С помощью лейб-медика И. С. Роджерсона и усилием воли она довольно быстро справилась с его последствиями, однако, по некоторым свидетельствам, у императрицы были заметны признаки слабого паралича. Еще один удар Екатерина перенесла 18 сентября. И вновь она сумела быстро оправиться, но уже до конца октября часто недомогала и ложилась в постель среди дня, чего она почти никогда не делала.

       Последний публичный выход Екатерины состоялся 2 ноября 1796 года. 4 ноября, присутствуя на обеде в Эрмитаже, И. С. Роджерсон обратил внимание на возбужденный вид императрицы, сильно взволновавшейся вследствие получения важных известий с театра военных действий. Крайне пораженный ее видом, он выждал, пока Екатерина простилась со своими гостями, последовал за ней в ее спальню, попросил позволения ощупать пульс и стал настаивать на немедленном кровопускании. Но Екатерина лишь посмеялась над его опасениями и заявила, что успеет пустить кровь и завтра.

        На следующий день Екатерина, встав по своему обычаю рано, больше часа работала со своими секретарями. Затем она пошла в гардеробную. Через полчаса камердинер, обеспокоенный длительным отсутствием императрицы, нашел ее лежащей на полу гардеробной в бессознательном состоянии. Глаза Екатерины были закрыты, цвет лица багровый, дыхание вырывалось из горла с резким хрипом. В момент, когда с императрицей случился удар, Роджерсона не было возле нее, но за ним тотчас же послали, и он приехал во дворец первым из врачей. Тотчас же он настоял на кровопускании. Кровь медленно потекла, черная и густая. К ногам больной он распорядился приставить шпанские мушки, но и это не принесло пользы. Впрочем, и сам он не придавал никакого значения предпринятой мере, так как предвидел близкий конец.
        По воспоминаниям Я. И. де Санглена, еще в 9 часов утра, войдя в кабинет, где находились Великий Князь и Великая Княгиня, Роджерсон объявил им, что удар был в голову и смертельный, и что Екатерина II кончается. Вслед за тем он вернулся к умирающей и присутствовал при последних минутах ее жизни. "Я тотчас же увидел, писал по этому поводу сам Роджерсон своему близкому другу графу С. В. Воронцову, что она скончалась. Преклонные годы и ее тучность (так как в последние годы она очень пополнела и отяжелела) предрасположили ее к апоплексии — этому наследственному припадку, от которого умерли ее братья». Не приходя в сознание, Екатерина умерла в десятом часу вечера 6 ноября 1796 года.
 
       Согласно мнению профессора Ю. А. Молина клинический диагноз императрицы, выглядит следующим образом. Основной: гипертоническая болезнь III стадии с частыми преходящими нарушениями мозгового кровообращения по типу кризов и транзисторных ишемических атак. Дисциркуляторная энцефалопатия II стадии (хроническая недостаточность мозгового кровообращения). Геморрагический инсульт в левом полушарии головного мозга от 5 ноября 1796 г. с тотальной афазией (потеря и неспособность понимания речи) и правосторонним резко выраженным гемипарезом. Осложнения: отек и сдавливание головного мозга. Недостаточность кровообращения III степени. Сопутствующие заболевания: хронический калькулезный холецистит. Хронический тромбофлебит нижних конечностей с трофическими язвами обеих голеней. Общее ожирение I–II степени.

       8 ноября состоялось бальзамирование тела Екатерины. Согласно записи в Камер-фурьерском журнале «бальзамирование продолжалось от 8–ми часов утра до полудня; при этом признали причиною ея смерти удар в голову, потому что кровь излилась на мозг с двух сторон: с одной стороны черная, густая и свернувшаяся в виде печенки, а с другой – жидкая, вытекшая из разорвавшейся вены. Нашли также два камня в желчи, которая разлилась по всему сердцу». Прожив 67 лет, 6 месяцев и 15 дней лет, Екатерина II установила абсолютный рекорд по продолжительности жизни среди царствовавших особ России.


Четыре года Павла I

       Сын Екатерины II император Павел I был искренне убежден, что мать оставила ему страну, «дела в которой идут вкривь и вкось», и энергично начал создавать свое «царство порядка и справедливости». При этом он ориентировался на двух великих правителей – Петра I и Фридриха II.  Но как в армии, подражая Фридриху II, Павел особое внимание обращал на внешнюю сторону: выправку, четкость в строю и т.д., так и в государственном устройстве, считая себя продолжателем дел Петра I, он следовал ему искусственно, формально, не учитывая произошедших перемен.

       В своем стремлении обустроить государство Павел действовал импульсивно, с невероятной быстротой и поспешностью. Приняв решение, он не терпел возражения.  «Когда он что-нибудь хочет,- отмечал лейб-медик И. С. Роджерсон, - спорить с ним не решается никто, ибо возражения он считает бунтом. Случается, что потом императрица, чаще же мадемуазель Нелидова или обе вместе укрощают его, но бывает это редко».

      За четыре с небольшим года Павловского царствования была издана масса законов, указов, распоряжений и постановлений – в среднем по 40 в месяц. Столь лихорадочная работа пугала привыкших к неторопливой жизни екатерининских вельмож. Все, что составляло основу и суть предыдущего царствования, с первых же дней правления Павла ломалось, уничтожалось и предавалось анафеме.

      Но в области медицины каких-либо резких изменений не было. Павел I относился к медицине не менее внимательно, чем его мать. В первые же месяцы своего царствования он посетил Санкт – Петербургские госпитали, а весной 1797 года, во время поездки на коронацию в Москву, осмотрел и Московский госпиталь. Император поддерживал все предложения Медицинской коллегии, направленные на развитие здравоохранения. В январе 1797 года им было утверждено предложение о создании во всех губернских городах врачебных управ. В том же году в столице под покровительством императрицы Марии Федоровны был учрежден Родильный госпиталь.

       Заботясь о подготовке врачебных кадров, Павел I, подобно Елизавете Петровне и Екатерине II, указом от 17 августа 1797 года вновь предписал духовному ведомству ежегодно направлять из семинарий по 50 учеников во Врачебные училища (так с 1796 года стали именоваться госпитальные школы). Была организована при Медицинской коллегии типография, в которой печатались инструкции и методические указания врачам, а также все научные труды российских медиков конца XVIII – начала XIX столетия. В конце 1798 года на базе Санкт-Петербургского Главного врачебного училища была основана Медико-хирургическая академия.

       Однако давать подробную характеристику развития общероссийской медицины в царствование Павла I не входит в нашу задачу, поскольку придворные врачи, к сожалению, не имели к этому никакого отношения. Их деятельность в этот период по-прежнему ограничивалась рамками императорского двора и домами петербургской аристократии.

       30 декабря 1796 года был утвержден «Штат Двора Его Императорского Величества», в котором были определены также должности и численность медицинских придворных чинов. В их состав входили два лейб-медика, два лейб-хирурга, два доктора, четыре лекаря, шесть подлекарей, аптекарь и три аптекарских помощника. В январе 1797 года было учреждено первое придворное стационарное лечебное учреждение – Гатчинский городовой госпиталь, предназначенный для лечения про-живавших в Гатчине придворных чинов и служителей и членов их семей.  Вторым стационарным учреждением стал лазарет при Придворной Конюшенной конторе в Петербурге, штат которого был утвержден в январе 1798 года. Позже была учреждена небольшая больница при Придворной конторе. Таким образом, при Павле I было положено начало организации стационарного лечения в системе придворной ме-дицины.

       Говоря о придворном медицинском штате, следует сказать, что уже на момент его утверждения в декабре 1796 года предусматривавшаяся численность лейб-медиков не соответствовала фактической. Еще с 1786 года при императорском дворе было три лейб-медика: К. Ф. Крузе и И. С. Роджерсон, лейб-медики Екатерины II, и И. Ф. Бек, состоявший врачом при Александре и Константине Павловичах.  После смерти Екатерины II император Павел I, не любивший приближенных своей матери, все же оставил при своем дворе и К. Ф. Крузе и И. С. Роджерсона.  Более того, в день своей коронации 5 апреля 1797 года он производит их в тайные советники. Правда, семидесятилетний К. Ф. Крузе практически уже отошел от активной медицинской деятельности.  И. С. Роджерсон же по-прежнему продолжал пользоваться уважением при дворе и популярностью у столичной знати.

       Однако и Роджерсон стал задумываться над своим собственным положением. У него уже начало было складываться решение о необходимости "переменить климат", так как, по словам самого Роджерсона, у него временами не было уверенности, "будет ли завтра светить солнце так, как оно светит сегодня". Особенно щекотливым стало положение Роджерсона, когда у Павла произошел разрыв с Англией. Но он все-таки не уехал, а только постарался остаться "в мраке и забвении", часто покидая Петербург и наведываясь в свои Белорусские деревни.

       На первое место среди придворных врачей в начале царствования Павла I выдвигается И. Ф. Бек, ставший личным лейб-медиком императора.  Уроженец Риги, Иван Филиппович Бек получил медицинское образование в Берлине. В 1755 году, в возрасте двадцати лет, он поступил врачом в русскую армию. Через шесть лет  И. Ф. Бек зачисляется на должность гоф-хирурга ко двору Елизаветы Петровны. Вскоре он становится помощником лейб-хирурга В. Фусодье, в 1773 году сменяет его в качестве врача при великом князе Павле Петровиче. Тринадцать лет состоял он при Павле в звании лейб-хирурга, а затем – в течение десяти лет был лейб-медиком при его старших сыновьях Александре и Константине. Павел I оценил многолетнюю службу И. Ф. Бека при нем и его сыновьях.  4 декабря 1796 года он жалует ему «в вечное и потомственное владение» тысячу пятьсот душ крестьян, а 5 апреля 1797 года, вслед за К. Ф. Крузе и И. С. Роджерсоном, производит его в тайные советники.

       В 1799 году лейб-медик И. Ф. Бек был награжден орденом Святой Анны I степени. Орден этот учредил дед Павла I герцог Голштейн - Готторпский Карл-Фридрих в 1735 году в память своей жены Анны Петровны, дочери Петра I и матери Петра III. В 1797 году орден был включен в состав российских орденов и при Павле I считался высшим орденом для награждения за гражданскую службу. Быть награжденным орденом Святой Анны было также почетно и престижно, как и награждение любимым орденом императора – Мальтийским крестом Иоанна Иерусалимского. Доктор И. Ф. Бек был первым врачом, награжденным орденом за многолетнюю придворную службу.

       Императорская семья была довольно многочисленной. Ко времени вступления на престол Павел I и его жена Мария Федоровна имели уже восемь детей в возрасте от 19 лет (Александр) и до 4 месяцев (Николай). Двое старших сыновей, Александр и Константин, были уже женаты. В январе 1798 года родился девятый ребенок, сын Михаил. Для обслуживания большого такого семейства, насчитывавшего в общей сложности тринадцать человек, требовался и большой медицинский штат.

       В дополнение к  К. Ф. Крузе, И. С. Роджерсону и И. Ф. Беку в 1797 году в лейб-медики был пожалован доктор И. Ф. Фрейганг, а в апреле 1798 года в число придворных лейб-медиков был принят лейб-медик бывшего польского короля Станислава Понятовского доктор Беклер. Кроме того, с 1798 года в должности лейб-медика, но без соответствующего звания, состоял придворный доктор  И. К. Тиман.  В 1799 году вместо умершего К. Ф. Крузе в лейб-медики был пожалован доктор Иван Яковлевич Гриве (Джон Грив), шотландский врач, ставший вскоре лечащим врачом императора.

       В том же 1799 году лейб-хирургом «при особе императора» был назначен Яков Васильевич Виллие, будущий организатор и руководитель российской военной медицины. 29 мая 1799 года Павел I повелел акушеру Санкт-Петербургского Родильного госпиталя Н. М. Сутгофу «быть у двора НАШЕГО акушером». Так впервые в составе придворного медицинского штата официально появилась должность акушера.

       К 1801 году медицинский штат императорского двора насчитывал более трех десятков человек, включая шесть лейб-медиков, пять лейб-хирургов, акушера, трех придворных докторов, лекарей (гоф-хирургов), повивальных бабок, аптекарей и аптекарских служителей.

      Деятельность придворных врачей в царствование Павла I протекала в не столь спокойных и даже «тепличных» условиях, какие были при Екатерине II.  Пытаясь превратить Россию в государство порядка и дисциплины, Павел действовал с чрезвычайной поспешностью и необдуманностью, не задумываясь о средствах, способах и последствиях своих решений, требуя лишь неукоснительного и немедленного их исполнения. Великий князь Александр Павлович писал: «Первые шаги его были блестящи, но последующие события не соответствовали им…  Существует только неограниченная власть, которая творит шиворот-навыворот. Невозможно перечислить все безрассудства, которые были совершены. Прибавьте к этому строгость, лишенную малейшей справедливости…».

       К этому следует прибавить маниакальную подозрительность Павла, достигшую в последний год его царствования невероятных размеров. Простейшие случаи вырастали в его глазах в огромные заговоры. Не были исключением и придворные.  Как свидетельствовал один из современников, «недостаточно глубокий поклон, невежливый поворот спины во время контрданса или какой-нибудь другой промах в этом роде были поводом к тому, что балы и другие придворные собрания по вечерам, подобно тому, как утром парады, сопровождались прискорбными последствиями для лиц, на которых падало подозрение или неудовольствие государя.  Проявления его гнева и его решения были внезапны и тотчас приводились в исполнение. Все те, кто составлял двор или проявлялся перед императором, находились в состоянии постоянной боязни. Никто не был уверен в том, что останется на своем месте до конца дня. Ложась спать, никто не мог поручиться за то, что ночью или рано утром не явится к нему фельдъегерь и не посадит его в кибитку».

       В этих условиях в среде высшего дворянства и гвардейских офицеров созрел заговор, целью которого было отстранение Павла от власти и возведения на престол его сына Александра.  11 марта 1801 года заговорщики проникли в Михайловский замок, и «в запальчивом объяснении с ними» Павел был убит.

      По свидетельству лейб-медика Я. Грива, на теле Павла «были многие следы насилия. Широкая полоса вокруг шеи, сильный подтек на виске, красное пятно на боку, но ни одной раны острым орудием, как полагали сначала; два красных шрама на обеих ляжка, - вероятно, его сильно прижали к письменному столу; на коленях и далеко около них значительные повреждения, которые доказывают, что его заставили стать на колени, чтобы легче задушить. Кроме того, все тело вообще покрыто было небольшими подтеками; они, вероятно, произошли от уда-ов, нанесенных уже после смерти».

      Эти свидетельства лейб-медика подтверждают рассказы участников заговора о том, как был убит Павел I. Официально было объявлено, что он умер от «апоплексического удара». Министр иностранных дел Франции Ш.-М. Тайлеран заметил по этому поводу: «Русским пора выдумать какую-нибудь другую болезнь для объяснения смерти своих императоров».