Икотина трагедия

Макар Максимович Донской.
РУССКАЯ ГОТИЧЕСКАЯ ЛИТЕРАТУРА.
Эра мистического реализма и сентиментализма.
ИКОТИНА ТРАГЕДИЯ.
Повесть.

Главная тема: "Травля священства".


ОТ АВТОРА.

Жития святых, если не повествуют читателю о брани подвижников с диаволом, рассказывают нам не о святых угодниках вовсе... Святой необходимо должен победить Ад, дабы в нем не оказаться впоследствии... Монастыри, не имеющие патериков, в коих записаны встречи с неведомым, не более чем жалкие стены, призраки, обманывающие искателей истины. Патерики — вид житийной литературы, повествующей о христианских подвижниках, свидетельствующей об их подвигах и бранях с отверженными духами.

Я встретился с похожей атмосферой, в конце девяностых, в пустующем скиту Савватиево, расположенном на Большом Соловецком острове, где некоторое время жил в одиночестве. Там я столкнулся с активностью злых духов, незамедлительно вступивших со мною в брань.

Так было угодно Богу, что мне довелось соприкоснуться на своем пути с многими мистическими явлениями, и научиться их правильно истолковывать, после чего я занимался более 10 лет отчитками, и проводил сеансы экзорцизма индивидуально.

Подумайте, откуда в "Икотина трагедия" такой напряженный характер мистики? На мой взгляд, в данном произведении  рисуется картина, достойная примеров жизни преподобных отцов.


ОБ АВТОРЕ.

Макар Донской (Маддо) — мистический писатель, создатель готических произведений в жанре "Хоррор". Отмечен наградами за весомый вклад в сохранение традиций и развитие современной русской литературы. Исследователь в области этимологии, этнографии; русского, казачьего, тюремного фольклора, а именно устных традиций, относящихся к легендам и суевериям. Священник-экзорцист. Монах-целитель. Родился в 1972 году. Жил на Сахалине. После смерти отца переехали с матерью в Москву и поселились в микрорайоне Орехово-Борисово. С 11 лет принялся за чтение. В квартире находилась богатая библиотека, унаследованная от бабушки. Книги стояли в книжных шкафах за стеклами, собраниями сочинений известных мировых классиков. Тринадцатилетним парнем примкнул к банде подростков, среди которых был самым по возрасту младшим. В группе получил все необходимые для ведения профессиональной преступной деятельности навыки. После окончания школы и службы в вооруженных силах СА, стал членом Ореховской ОПГ. В 1996 году по благословению старца Илия (Ноздрина) в Оптиной Пустыни начал свой монашеский путь. Постриг в малую схиму принял в 2002-м, на Соловках. В священный сан рукоположен в 2008 году, в Задонске. Проходил служение в Русской Духовной миссии в Иерусалиме в 2008-2009 гг. Рекомендован для служения в отдел внешних церковных связей Московской Патриархии. Временно выполнял обязанности штатного иеромонаха в Иоанновском монастыре г. Москвы. До принятия сана неофициально поработал в разных местах (без трудовой книжки), общался с людьми многих профессий. Пробовал себя как резчик по дереву, музыкант, художник, фотограф. Провел несколько лет в совершенном уединении, живя в лесной глуши. Затворник. Старец. Принял в своей келье свыше 15 000 посетителей. Удостоился дара чудес, среди которых особое место занимает таинство Неопалимой Купины, возжигания во всякий момент огня, не обжигающего любых человеческих рук, при прикосновении их к открытому пламени. Вернулся в Задонск в 2010 году и направлен вторым священником в храм Святой Троицы в село Тербуны. С 2010 года — по благословению правящего архиерея — начал проводить регулярные отчитки в храме и посвятил этому, — в общей сложности, — 10 лет, проведя более 500 массовых изгнаний нечистых духов. Принимал людей, страждущих ото всяких болезней, на протяжении 14 лет — у себя на дому. Оказывал молитвенную помощь и в других вопросах. Совершил 400 индивидуальных сеансов экзорцизма. Удостоился от Бога дара прозорливости и чудотворений. В 2021 году издал первую свою книгу “У церкви стояла карета”. Удостоен ряда медалей за литературную деятельность от Российского союза писателей. В 2024 году автору исполнилось 52 года.


ДЕЙСТВУЮЩИЕ ЛИЦА:

Самсон — старец.
Капитолина Аркадьевна Сахаркова-Икотина — ряженая монашка.

Насельники обители — монахи.
Паломники — духовные чада старца.
Сельчане — местные жители.

Нептун — дьявол.
Мрази — бесы.




События происходят в Калужской губернии, в 1856 году.




Говорят слова, клянутся ложно.
/Книга Осии/


ГЛАВА ПЕРВАЯ.

— Всякий, не бывавший на Святой Горе, по хоть сколько-нибудь значительному поводу замечает: «Вы слышали, что сказали на Афоне старцы?» Когда же путешественник впервые коснется благословенной афонской земли, то с удивлением для себя обнаружит, точно и монахи, да и послушники тамошние, а тем паче же духовенство, все они, без исключения, выделывают из себя старцев. Однако старцами надобно не выделываться, да и становиться ими без Бога, поставляющего их, невозможно. Говорят, нет старцев, потому что нет послушников, а я думаю: нет старцев потому, как нет еще достойных людей в человеческом роде, всецело и смиренно ищущих Бога…

В 1856 году, в самый разгар Крымской войны, явилась в калужских краях схимонахиня Агафия, женщина дюже шебутная. Представлялась она всем чадой владыки Аристоклия. Мы верили. Однако когда приехал к нам епископ Аристоклий, то сам ее спрашивает: «Ты чья?» Схимница же ему отвечает: «Ваша, владыка всечестный, ваша я!» «Кто же тебя постригал?» — спрашивает ее архиерей. Она же ему: «Иеросхимонах Сампсон».

Отца Сампсона окружили монастырские братья. Старец в преклонных летах. Очень общительный. Нисколько не смущаясь положением в монастыре послушников, он с каждым может поговорить, а слушающий старца незаметно для себя лишится высокомерия.

— Я того, что она владыке сказала, не слыхал, — старец продолжает рассказ об Агафье. – Потом уже мне передали. С того дня я ее считаю ряженою. Знаю, что зовут ее Капитолина Аркадьевна Сахаркова-Икотина. Генеральская дочь. Обидеть боюсь. Давно бы прогнал. Что думаю о ее постриге? Она болела, думала, будто помрет. Прочитала «Отче наш» трижды и схиму на себя возложила. Так не померла, а вона бегает по монастырю и, что творит, вы только посмотрите! Удивляюсь я!

Старец будто взволновался:

— Подбегает ко мне. Я священник. Она мне говорит: «Если тебя ударили по одной щеке, поставь и другую, так ведь сказано, отец всечестный?» Я ей: «Да, сказано в Евангелии так». Она на меня: «Так вот тебе! Получай! Получай. Получай. На. На». Избила. Меня, священника. Понимаете? Я не признаю ее пострига. Не верю! Как можно было без отчитки ее в схиму постригать?! В общем-то, знаю, — Сампсон вздохнул, будто немало утрудился, — грязное занятие обсуждать женщин, я бы и не стал, ну вот она уже и к архиерею поехала, дабы ее признали, верно она схимница. Мне и бумага пришла. "Объясните, как вы могли постригать в схиму без разрешения духовных властей!" А я ни сном, ни духом о ее пострижении. Назвала она меня. Думала, я мягкий и отказываться не стану. Ну так, братья, считаю, ей в лечебницу надо. Вот я написал и отправил. Примчалась. Подбежала ко мне с Евангелием: «Что здесь написано?» — палец поставила на строку, словно указку, и держит, а глазами свербит так, что у меня сердце заходится. «Если тебя ударят в одну щеку, поставь и другую», — глупый я, возьми и прочитай. А она мне тут же бить по всем щекам. По правой — колотушкой. По левой — с оттяжкой. По спине — градом прошла. Вот значит, надо было ее признать, по-ейному выходит так. Спрашиваю: «Ты обет говорила?» Стоит, моргает. «Знаешь, какие подвиги схимник на себя берет?» — пунцовеет. — «Ты вообрази себе, родная моя, схимник глаз на человека не поднимает, с места не сходит, а стоит, как столп. Все — молитвы творит». — «Какие молитвы?» – спрашивает. «Иисусовы», — отвечаю ей. Тут в глазах ряженой блеснула искра смысла: «Четки, значит?» — опустила голову, достала четки и с той поры уже не расстается с ними. Как только завидит она человека, — в ее сторону идущего, — сразу голову опускает, и давай четки перебирать и губами двигать. А воздыхает так, ужто к себе со всей округи птиц скликает! Прозвали ее в обители нашей — Карапузиха Нелегкая.

Старец забеспокоился:

— Что ей не хватало? Ведь может причащаться! Как и все, подходить к Святому Причастию! Чего еще нужно? Гордость! Выяснилось впоследствии, верно она хотела одной скверной бабе доказать, будто как есть настоящая схимница, поэтому поехала за бумагами к архиерею. Так без бумаг многие уверовали, вроде она подлинная монашка, стали звать ее матушкой.

Старец улыбнулся:

— Подошел я к ней как-то: «Молишься?» Она губами шевелит. Не отвечает. Некогда. «Что ж ты священнику не отвечаешь, обалдуй?!» Подняла глаза свои, как тьма черные. Смотрит. «Чего тебе?» Я решил с ней поласковее: «Матушка, вот ты молишься, а сколько ты творишь молитв, это ведь один Господь только ведает?» – «Тысячи!» — Карапузихи был ответ. Я ей: «Не поверю!» Святоша удалая сунула мне к носу кулак с четками, что угрозу: «Десятки тысяч!» — «А надо ли?» – засомневался я. Она не выдержала. Как завопит: «Я тебя повешу! Вот тебя! Ну, с тобой расправлюсь! Я на тебя разбойников навела!» Занервничал тут немного. «Да, что ты?! Взаправду говоришь? Или врешь?» Она молчит. «Ты думаешь, — говорю, — тебя на каторгу не отправят, коли ты старая?» — «Отправят, — огрызается Карапузиха. — Тебя вперед ногами отправят!»


ГЛАВА ВТОРАЯ.

Прошел год. В монастырь понаехали паломники. И стали интересоваться у отца Сампсона про ряженую монахиню.

Старец поморщился:

— Вас долго не было.… Уже и вспоминать про то неохота!

Паломники же, видя, что Агафьи нет в монастыре, настаивали, вынуждая, пусть старец поведал бы им о ее теперешней судьбе. Старец Сампсон, приведенный ими в затруднение, покорно вздохнул, и добродушно присел у монастырских ворот для рассказа.

Все приготовились слушать.

— Вести о том нехорошие! Знаете, люд звал вашу матушку Агафию — Карапузиха Нелегкая. Не удивляйтесь сему. Хотели дознаться, а теперь обратите уши в слух!

Старец посмотрел, как прячется за деревьями солнышко:

— Пришла весна. Великий пост. Перед началом поста, я схиму с Агафьи снял да в алтарном шкафу спрятал. Безвкусные недели Четыредесятницы быстро сменяют друг друга; и вот подлетела вся в черном, и приступила к людям верным, Страстная седмица, время воспоминания великих скорбей Христа. Подходит ко мне Карапузиха, вся белая. «Я уезжаю! Дай мне тридцать рублей!» — «Самовольница! Что творишь? — замечаю ей. — Кто же сейчас убегает с монастыря?» — «Дорога моя дальняя. Буду за твои грехи молиться». — «Ах, матушка! — удивляюсь я. — Да, куда же собралась ты?!!» А сварливица не уступает: «Отправляюсь в Иерусалим!» Унимаю: «Да помилуй! Что же ты творишь? Ведь Великая Среда!»  Карапузиха глазами хлопает, будто не понимает, о чем речь. Заявляет: «Я не Иуда». Кивнул: «Да и я к тому же! Успокойся. Поешь, — останавливаю с милосердием. — Вот давай-ка масла сливочного! Пожуй с булкой, да потяни чаю с блюдца!» Рассердилась: «Что ж ты не в ту степь! Не в ту степь! Али так постятся-то?»

Старец перекрестился. Немного помедлил и продолжил рассказ:

— Дождались Пасхи. Отлегло у меня. Как «Христос Воскресе» спели, пришла благодать! Как-то и выпустил из виду схимницу-самовольницу. Хватились — нет ее! Пошла она тайком от всех монастырских – шататься по избам. Входит к сельским. Все к ней с уважением. Открывают. Встречают. Кланяются. Христосуются. Угощают. Наливают. Посидит Карапузиха немного. «Ну, пошла, — собирается. — Нынче мне тут задерживаться — сил нету!» — «А что такое? — спрашивают хозяева. — Аль хлеб-соль наш не мил? Иль чего в рот попало? Мы в один каравай пулю вложили, для смеха. Не тебе ли пришло?» — «Нет, — отвечает. — Пуля мне в рот не угодила. А вот вы берегитесь отца Сампсона». — «Отчего же?» — спрашивают те. «Этого я вам сказать не имею права. Сами все поймете. Время придет».

Старец изменил речь на оханье:

— Так ходила Карапузиха из дома в дом, пока не закачало ее. А прежде выпить она любила, могла и сливовки бутыль опорожнить — кабы ежели под настроение. Выпила раз и пошла. А я пасхи, куличи освящаю. Помнится, в окно храма видно березовую рощу и Веприку-реку, покрытую весенним, подтаявшим от теплых лучей солнца льдом. Я залюбовался. Смотрел, как ветки березняка налились коричнево-розовым цветом, а долгожданная зелень распорола березовые почки и показала себя голубому небу и холодному ветру. Насмотревшись, я вышел из храма и пошел после Причастия к протоке поближе – на природу любоваться. Вдруг, как сейчас помню, на душе у меня стало тревожно. Вспомнилась Карапузиха мне. Я задумался: «Искала ли она духовного совершенства, заповеданного Спасителем? Отречения от мира? Или, напротив, жила строптиво, предавшись страстям да идеалам житейской суеты, пребывая в гордости, давая господствовать предубеждению против скромности?» И снова меня повлекло к лесу. Монастырская благодать, простираясь на округу, понудила деревья пробудиться вперед от зимней спячки. Выглянувшая зелень, выбившаяся нежными росточками поверх мягкой шерсти вербы, оказалась столь мала, что подойдя к деревьям, я не посмел дотронуться до кончиков махоньких листочков, что непременно сделал бы, будь листья больше…

Сампсон по-стариковски поежился. Все слушали затаив дыхание.

— Слышу, народ кричит. Гляжу. Схимница, походкой знатной боярыни, несмотря на ветерок, расстегнув шубку, идет прямо по Веприке! Я ужаснулся, видя, как вода наполняет оставленные матушкой следы. Впереди нее мне отчетливо видны две узкие промоины. Еще два-три шага — и Агафья угодит в ледяную ловушку! Я бросился к берегу. Кричу: «Куда ты? Лед не выдержит!» Монастырские братья стали ей махать руками: «К берегу беги! Скорее сюда, матушка!» — «Назад!» — зову ее. А Карапузиха? Вы представляете? «Я уже стала легкая! – остановилась и смеется. — Облегчила душу-то. А ты оставайся. С Богом тебя! С Богом!» — радостно воскликнув, ряженая монашка провалилась в полынью и утонула.

Барышни вскрикнули. Господа молчали.

Старец передохнув, продолжил:

— Удивлению людей, собравшихся на берегу, не найти предела... "Как? Она же монахиня... Недавно ходила меж нами, и вот... Ее нет?! Тяжело и невозможно поверить". — "Отче! — спрашивают меня братья монастыря. — Что же так?! Почему?" Молча смотрю я на черную воду, волнующуюся в проруби. "Река чего задвигалась?" Всякое слово поразит равнодушным холодком. Как им ответить? Неожиданно из-под воды пошли большие пузыри. Озорно, гурьбою поднимаясь кверху, газовые шары распространили по берегу, где столпился народ, ужасающее зловоние, чем вполне заглушилось стойкое впечатление напрасной смерти Карапузихи Нелегкой. Вот и ответ! Вонь какая!!! Мне уже и довольно такой приметы. Слышу, пожилые трудники феерически затянули "Святый Боже", из панихиды. Я спешно прервал их вопли: "Прекратите!" Затем, говорю всем: "Расходитесь!!! Нужно доставать утопленницу! Несите багры, справьтесь о водолазном колоколе..."

Старец содрогнулся:

— Едва побрел народ от Веприки, медленно и устало шагая, как меня замутило, и я, норовя ухватиться за поручи для опоры, и не находя их, обессилив, повалился на снег. И посетило меня видение. Лежу, и недоумеваю быстрому изменению погоды... Птицы поют! Веет свежестью и теплом. Заботливо уложена желтая, прошлогодняя трава. Удивляюсь отсутствию снега на берегу, и льда — на протоке. Вдруг осенило, и я осторожно повернул голову, приглядываясь на водоток... "Только что, утонула Агафья?! Провалилась в полынью... Бежала в меховой шубке". Глянул, а водная поверхность затянута льдом, как прежде! Только местами зияют прогалины... Тут у меня дыхание сдавило, и сердце заходилось от горя. "Жалко невезучую! Сгинула дуреха!" Малодушие взяло от ощущения сиротства своего. Стянуло грудь горькое одиночество. Недоумеваю на себя: "Ох, немощи стариковские! Как скоро все ушли, оставивши меня одного?!" Вспомнился мне беззаветно почитаемый калужанами подвижник Тихон: "Святой же в дупле спасаясь, молился!? Непостижимо!!!" Тут слышу впереди голос келейника: "Мы вас ждем, отче! Идемте!?"  Подзываю послушника: "Признаюсь тебе, без молодой подмоги вовсе, сделался я не в силах покинуть место трагедии. Запереживался, вроде".

Старец Сампсон поднялся.

— Идите к раке святого Тихона, — сказал он.

Благословив всех и напутствовав добрыми словами, Сампсон, скромный труженик на ниве Божией и бессребреник, поспешил отправиться в свою келью. Впереди его ждал подоспевший могутный вечер. По слухам старец ежедневно, по обыкновению схимническому, полагал тысячу земных поклонов.


ГЛАВА ТРЕТЬЯ.

После жуткой смерти утопленница опустилась телом своим на самое дно и запуталась в растениях, которые обвили ей руки и ноги, шею и грудь. Душою же своею Карапузиха отправилась ниже дна и ила, в царство черное и непроглядное, которое зовется Нептуновым. В царстве том восседает на высоком троне из красного золота, держа в руке костяной трезубец, страшный дьявол морской.

Карапузиху с великим уважением мрази подводят к Нептуну.

Кланяется ему в ноги Капитолина Аркадьевна Сахаркова-Икотина и говорит:

— Здравствуй, царь-батюшка Нечистый! Пришла я к тебе на суд.

— Ну, рассказывай, дочь моя, как жизнь провела свою… Многих ли добрых дел избежала, какие совершить могла? А злые дела?! Все ли с увлечением исполнила? Много ли праведников нашла ты, и со свету сжила их? Или не совладала с кем?! Все мне говори, и ничего не скрывай.

И стала безбоязненно давать ответ Капитолина Аркадьевна самому Нептуну:

— С той ночи как заключила я с тобой, владыка Нечистый, подписанный своею кровью договор; с того часа, как душу свою истово продала тебе; с того самого времени неустанно я трудилась, чтобы извести христиан, дабы жили они в туге и во всякой печали, и прокляли за то своего Христа! Встретился мне как-то Сампсон, один окаянный плут и великий грешник, святоша, каких поискать! Втерлась я к нему в доверие и стала его келейницей. Послали его однажды служить в село. Храм там был небольшой, но крепкий. А люди в селе — сплошь колдуны. Только Сампсон-то и не знал того. Начал старец людей всех лечить. Вроде и получаться у него стало…

Тогда я придумала, что у меня на кровати лежит черная мышь, и прибежала к нему в комнату голая. “Что с тобой?!” — изумился Сампсон. — Ты с ума сошла, старая?” Ему отвечаю: “Постригай меня в великую схиму, а не то закричу. Знай, как все село соберется, то тебя казнят, как распутника. И сраму вечного не оберешься ты!” Сампсон, старый плут, надел на меня, голую, свой черный подрясник и повел ночью в церковь. Там он меня назвал монашеским именем Агафья. А обетов с меня не спросил, потому как считал, что не останусь я в монашеском чине. Да сказал мне, что буду я игуменьей монастыря, на месте самой Божьей Матери стоять.

После этого, властитель Нечистый, стала я замышлять как старца-негодника погубить. Были у меня разбойники в лесу, мне знакомые, с которыми прежде жених мой водился. Вот я им шепнула. Так они задушили помощницу старца Степаниду, когда та лежала больная, да так ей голову и свернули набок. Сампсон же когда увидел келейницу мертвой то горько очень плакал; целый год трясся и слез не умея скрыть, в затвор ушел. Потом уехал из села того в монастырь.

Я прознала про обитель, — где он находится, — и туда пришла. Там я добивалась от него, чтобы он меня признал схимницей, да он не хотел. Тогда я схиму украла из алтаря и сбежала с ней. Ходила по селу тому, которое возле монастыря, заходила к колдунам, и им приговаривала, чтобы не слушались его, да в храм монастырский приходили. А ворожеи те, головы свои всегда к окну отворачивали, когда причащались, да от херувимской песни на крыльцо храмово сбегали: поговорить и обсудить дела разные. Вот старец их и выгнал. Сказал, чтобы портильщики не ходили в храм. Пакостники же те, на него наговаривать стали, и учить всех, что Сампсон — колдун!

Однажды встала за старцем на праздничной службе. Сампсон литургию творит, а я сзади на него пальцем указую и кричу на весь храм: “Чародей!” А никто не слышит! Снова показываю ему на спину: "Кудесник!" Тут обернулся он. И стало мне вдруг тошно.

Решила молитвы почитать, как Сампсон сам читает; так и сижу, шепчу, губами тихонько, чтобы всем видно было — перебираю. Надоело мне это скоро. Тогда я подождала пока у них праздник великий настанет, и на Пасху пошла, да утонула нарочно у всех на виду, желая сим старца огорошить, и чтобы скорее к тебе, владыка Нечистый, прийти, и с тобою всегда быть, и никогда не расставаться.

— Что же ты не сладила? — удивился Нептун. — Надо же было к архиерею пойти, и на Сампсона того донос составить.

— Так писала же! — заверещали бесы. — Не послушал ее архиерей!

— Убить нужно! — рассвирепел повелитель гадов. — Ножом голову отсечь, да на блюдо положить. Или в алтаре — на Евангелие поставить. А дом старца сжечь надо было! Убить! Убить! Убить!!!

— Она хотела! — горланили твари. — Сампсон тот учуял, и ее к себе близко не подпускал.

— Отравить необходимо! — неистовал сатана. — Извести его ядами.

— Сыпала ему! Травила мышьяком! — причитали мрази, защитники Сахарковой. — Ничего не берет его.

И сказал Нечистый:

— Тогда оставайся, дочь моя, со мной. Вот взгляни: как у нас тут уныло: грязь, холод, вонь неслыханная. Это та жизнь, которую ты выбрала сама.

— Я не хотела в проклятой вони жить! — ужаснулась Сахаркова-Икотина.

— Как же говоришь ты: царь Нечистый?! Что ты подразумеваешь, скажи нам?!! — нервничает демон.

— Я преклоняюсь перед твоей властью сатана! — выпалила Капитолина Аркадьевна, и тут же закрыла рот рукой, потому что у нее начались рвотные позывы.

Между тем, тронный зал наполнялся кошмарными существами, химерами, которые издавали смрад, подобный калу и моче перебродившим. В густой мгле стоящею, оказалась Карапузиха.

— Я не хочу! — закричала она. — Вот не мне! Сие Федотово! Уже на Якова! Да на всякого! А!

— Что же!? — сжалился над нею бесовский владыка. — Иди тогда уже к людям. Пойдешь ли?

— Я пойду к людям! — плача и горюя о своей судьбе, заносчиво ответила Карапузиха Нелегкая.

— Выбери одно из трех грязных дел, дабы быть всегда мне угодной. Согласна ли?

— Да.

— Первое дело: топить корабли и ладьи. Нравится ли оно тебе?

— Не знаю.

— Второе дело: губить в болоте уставших путников. По душе ли тебе?

— Не могу сказать, что мне оно не по душе… Только хотела бы услышать из твоих нечистых уст и третье…

— Третье дело: путать собирателей ягод и грибов, в лесу. Любо ли тебе такое?

— Сие дело мне нравится.

— Что же, бес… Отправляйся немедля в Никитскую глухомань, сидеть в дупле во глубине лесной трущобы; находись там среди мрака и поваленных деревьев, да не ленись вредить заплутавшимся человекам.

В тот же момент потускнела, заскрипела омертвяченно и навзрыдно, вконец потемневшая душа Капитолины Аркадьевны Сахарковой, переменившись в черную смоль. Безобразно исказилось ее призрачное тело, обратившееся в тень, и, взметнувшись к сырому потолку подземелья, проникнув в плесень, исчезло.

Дьявол зажмурился, и закрыв когтистой перепончатой лапой морщинистое рыло, хитро выглядывал, вращая отвратительными мутно-желтыми зрачками, уставившись вертикальными щелочками их на своих поданных  уродцев. Затем главный гадина, опершись на массивный трезубец, без всякой виноватости, ухмыляясь, произнес:

— Мы животные! Так решил Бог, создавший нас и человеков... Знаю, что с Карапузихой случится, очень и очень скоро… Да ничего не поделаешь...

Сонмище мразей вздохнуло от безысходности…


ЭПИЛОГ.

Падшая душа Капитолины Аркадьевны, несмотря на властный приговор нептуновский и собственное свое стремление находиться среди отверженных аггелов, отнюдь не преложилась в беса. В считанные мгновения, перенеслась Сахаркова-Икотина на место назначенное ей подземным сатаной. Представшая перед дуплом святого Тихона, отшельника Медынского, Карапузиха Нелегкая горестно прочитала надпись, вырезанную внутри лесного убежища, жившим там прежде монахом.

Гулко ударило нечто свинцовое. Стойкий звук, замерший неподвижно, походил на удар печати, опускаемой на грамоту о жительстве, получаемой в гражданской канцелярии... Невидимое человеческому глазу, существо из неведомого мира, гордая лешачиха Икотина, абсолютно уверенная, что примкнувшая к зловещим духам леса переменилась навсегда, немедленно низвергнулась в Преисподнюю. Ад, переполненный грешниками, разверз для очередной несчастной жертвы дьявола пасть огненной бездны, издавшей из глубины своей жуткий стон слитых воедино отчаянных криков истязаемых чертями узников.

Заветные слова, начертанные пустынником в нише дерева, определенного лукавым для пребывания Капитолины Аркадьевны, и столь повлиявшие на ее посмертную участь, оказались следующие: “Бесы, — убирайтесь в Ад!!!”


М.Донской, 2024