Рихард Вагнер. биография

Я родился в Лейпциге 22 мая 1813 года в комнате на втором
этаже ‘Красно-белого льва’, а два дня спустя был крещен в
Церковь Святого Фомы, и его окрестили Вильгельмом Рихардом.

Мой отец, Фридрих Вагнер, на момент моего рождения был клерком в полицейской службе Лейпцига
и надеялся получить должность главного констебля
в этом городе, но он умер в октябре того же года. Его смерть
была частично вызвана большими нагрузками, налагаемыми на него стрессом от
полицейской работы во время военных действий и битвы при Лейпциге, и
частично тем фактом, что он стал жертвой нервной лихорадки, которая была
бушевавший в то время. Что касается жизненной позиции его отца, я узнал
позже, что он занимал небольшую гражданскую должность сборщика пошлины на
воротах Ранштедт, но отличился среди тех, кто занимал ту же должность.
занимая высокое положение, дав своим двум сыновьям превосходное образование, мой отец,Фридрих изучал юриспруденцию, а младший сын Адольф - теологию.

Впоследствии мой дядя оказал немалое влияние на мое развитие.;
мы встретимся с ним снова в критический поворотный момент в истории моей юности.

Мой отец, которого я потерял так рано, был, как я потом обнаружил,
большой любитель поэзии и литературы в целом, а вселившийся в
частности, почти страстной любви к драме, которая была на
то время в большом ходу среди образованных классов. Моя мать рассказала мне,
среди прочего, что он отвез ее в Лаухштадт на первый
исполнение "Браута фон Мессины", и что на прогулке он
указал ей на Шиллера и Гете и горячо упрекнул ее за то, что
никогда не слышала об этих великих людях. Он был не
полностью свободен от доблестный интерес к актрисам. Моя мать обычно
в шутку жаловалась, что ей часто приходилось заставлять его ждать ленч
в то время как он ухаживал за одной известной актрисой того времени.[1]
Когда она отругала его, он поклялся, что его задержали бумаги, которыми
нужно было заняться, и в качестве доказательства своего утверждения указал на свой
пальцы, которые должны были испачканы чернилами, но при ближайшем
проверки оказались довольно чистыми. Его огромная любовь к театру
еще больше проявилась в том, что он выбрал актера Людвига Гейера в качестве
одного из своих близких друзей. Хотя его выбор этого друга был, несомненно, обусловлен
главным образом его любовью к театру, в то же время он
ввел в свою семью благороднейшего из благотворителей; для этого скромного
художник, движимый теплым интересом к судьбе большой семьи своего друга
семья, так неожиданно оставшаяся без средств к существованию, посвятила остаток своей
жизнь сводится к напряженным усилиям по содержанию и воспитанию сирот.
Даже когда полицейский чиновник проводил вечера в театре,
достойный актер обычно занимал его место в семейном кругу, и
кажется, часто приходилось успокаивать мою мать, которая, справедливо или нет,
жаловалась на легкомыслие своего мужа.

 [1] Мадам Хартвиг.


Как глубоко бездомный художник, крепко прижимают к жизни и колеблющимися и
сюда, хотелось почувствовать себя дома в дружеском семейном кругу, был
доказывается тем, что через год после смерти своего друга он женился на своей
овдовел и с того времени стал самым любящим отцом для тех
семерых детей, которые остались позади.

В этом обременительном предприятии ему благоприятствовало неожиданное
улучшение его положения, поскольку он получил доходный,
респектабельный и постоянный ангажемент в качестве характерного актера в
недавно основанном Придворном театре в Дрездене. Его талант к рисованию,
которое уже помогло ему зарабатывать средства к существованию, при вынужденной
крайняя нищета прервать свое обучение в университете, снова поставил его в
хорошую службу в его положении в Дрездене. Правда, он жаловался еще больше
чем его критики, что его удерживали от регулярного и систематического изучения этого искусства
но его экстраординарные способности, в частности к портретной живописи
, обеспечили ему такие важные заказы, что он
к сожалению, он преждевременно истощил свои силы из-за двойной работы
в качестве художника и актера. Однажды, когда его пригласили в Мюнхен, чтобы
выполнить временный ангажемент в Придворном театре, он получил,
благодаря уважительной рекомендации Саксонского двора, такие
срочные заказы от Баварского двора на портреты королевских особ
семье, что он счел разумным вообще расторгнуть свой контракт. У него
также была склонность к поэзии. Помимо фрагментов — часто в очень изящных
стихах — он написал несколько комедий, одна из которых, _Der Bethlehemitische
"Киндерморд_" в рифмованных александрийских стихах часто исполнялся; он был
опубликован и получил самые теплые похвалы от Гете.

Этот замечательный человек, под опекой которого наша семья переехала в Дрезден, когда мне
было два года, и от которого у моей матери родилась еще одна дочь, Сесилия,
теперь также с величайшей заботой взялся за мое образование и
привязанность. Он хотел полностью усыновить меня, и соответственно, когда меня
отправили в мою первую школу, он дал мне свое собственное имя, так что до
четырнадцати лет мои дрезденские школьные товарищи знали меня как Ричарда
Гейер; и только через несколько лет после смерти моего отчима, и
по возвращении в Лейпциг, на родине моих родных и близких, которые
Я возобновил именем Вагнера.

Самые ранние воспоминания моего детства связаны с моим
отчимом и перешли от него к театру. Я хорошо помню, что он
хотел бы видеть, как у меня развивается талант к живописи; и его
студия с мольбертом и фотографии на ней, не преминул
произвести на меня впечатление. Я помню, в частности, что я пробовал, с детской любовью
имитация, копирование портретом короля Фридриха Августа III саксонского;
но когда эта простая мазня уступила место серьезному изучению
рисования, я не выдержал, возможно, потому, что меня обескуражила
педантичная техника моего учителя, моего двоюродного брата, который был довольно
зануда. В свое время во времена моей ранней юности я стал настолько слабым, через некоторое
детские болезни, что моя мать сказала мне потом, она используется практически пожелать
я умер, потому что казалось, что я никогда не поправлюсь. Однако мое
последующее хорошее самочувствие, очевидно, удивило моих родителей. Я впоследствии
узнал также о благородной роли, сыгранной моим замечательным отчимом в этом случае
он никогда не впадал в отчаяние, несмотря на заботы и
неурядицы столь большой семьи, но оставался терпеливым во всем, и
никогда не терял надежды вытащить меня оттуда целым и невредимым.

Мое знакомство с театром произвело глубокое впечатление на мое воображение в то время.
театр, с которым я соприкоснулся не только как
ребенок-зритель из таинственной театральной будки, с ее доступом на сцену
и посещением гардероба с его фантастическими костюмами, париками
и другими маскировками, но также принимая участие в представлениях
я сам. После того, как я наполнился страхом, увидев, как мой отец играет роль
злодея в таких трагедиях, как _ДИ, ожидай и дер Мердер, Умри
бейден Галеренсклавен_, я иногда принимала участие в комедиях. Я помню
что я оказался в _Der Вайнберг ан дер Elbe_, кусок специально
написано, чтобы приветствовать короля Саксонии по возвращении из плена,
с музыкой дирижера К. М. фон Вебера. В нем я фигурировала в
живой картине в виде ангела, затянутого в трико, с крыльями за спиной,
в грациозной позе, которую я усердно отрабатывала. Я также помню,
по этому случаю мне подарили большой торт с глазурью, который, как меня заверили, король
предназначил лично для меня. Наконец, я могу вспомнить, как принимал участие в
детском спектакле, в котором у меня было несколько слов, чтобы сказать в Коцебу
_Menschenhass und Reue_[2], что дало мне оправдание в школе
за то, что я не выучил уроки. Я сказал, что у меня слишком много дел, поскольку я
выучить наизусть важную часть из "Ден Меншен ауссер дер
Рейх".[3]

 [2] "Мизантропия и раскаяние".


 [3] ‘Человек вне ранга’. В немецком языке это простое
 фонетическое искажение титула Коцебу, которое может легко прийти в голову
 ребенок, который только слышал, но не читал это название.—РЕДАКТОР.


С другой стороны, чтобы показать, насколько серьезно мой отец относился к моему образованию
когда мне было шесть лет, он отвел меня к священнику в деревне
в Поссендорфе, недалеко от Дрездена, где мне должны были дать звук
и здоровые тренировки с другими мальчиками из моего собственного класса. Вечером,
викарий, которого звали Ветцель, часто рассказывал нам историю Робинзона
Крузо и обсуждал ее с нами в весьма поучительной манере. Я был,
более того, на меня произвела большое впечатление биография Моцарта, которую читали вслух;
а газетные отчеты и ежемесячные отчеты о событиях войны за независимость Греции
Глубоко взволновали мое воображение. Моя любовь к
Греция, которая впоследствии заставила меня с энтузиазмом обратиться к мифологии
и истории древней Эллады, была, таким образом, естественным результатом
интенсивного и болезненного интереса, который я проявлял к событиям того периода. В
спустя годы история борьбы греков против персов
всегда воскрешала в памяти мои впечатления об этом современном восстании Греции
против турок.

Однажды, когда я был в этой стране дома едва ли не за год, а
посыльный приехал из города, чтобы просить викария, чтобы взять меня к моим родителям
дом в Дрездене, как умер мой отец.

Мы проделали трехчасовой путь пешком; и поскольку я была очень измотана,
когда я приехала, я с трудом понимала, почему моя мать плакала.
На следующий день меня отвели к постели моего отца; крайняя слабость с
то, что он рассказал мне, в сочетании со всеми мерами предосторожности, принятыми во время
последнего отчаянного лечения его жалобы — острого гидроторакса — сделало
всю сцену похожей на сон для меня, и я думаю, что был слишком напуган
и от неожиданности расплакалась.

В соседней комнате мама попросила меня показать ей, что я умею играть на пианино
в благоразумной надежде отвлечь мысли отца звуком. Я
играл треу Redlichkeit УЭБ’ Иммер-и-Таксис, и мой отец сказал ей: ‘это
возможно у него есть музыкальный талант?’

Ранним утром следующего дня моя мать вошла в большой зал .
в детскую, и, стоя у постели каждого из нас по очереди, сказал
нам, рыдая, что наш отец умер, и передал каждому из нас послание
со своим благословением. Ко мне она сказала: ‘Он надеялся сделать что-то по тебе.’

Днем мой учитель, Ветцель, пришел, чтобы забрать меня обратно в
страны. Мы прошли пешком весь путь до Поссендорфа, прибыв в сумерках.
По дороге я задал ему много вопросов о звездах, на которые он ответил
это была моя первая разумная идея.

Неделю спустя брат моего отчима приехал из Айслебена на похороны
. Он пообещал, насколько сможет, поддерживать семью,
который теперь был еще более нищими, и обязался обеспечить свою
будущее образования.

Я попрощался со своими товарищами и с добросердечным священником, и в следующий раз несколько лет спустя я посетил Поссендорф именно на его похороны.
...........
. Я не был там снова долгое время спустя, когда я
посетил его во время экскурсии, которую я часто совершал, далеко за город,
в то время, когда я дирижировал оркестром в Дрездене. Я был сильно
горевал не найти старого священника по-прежнему существует, но на его месте
более вычурными современную структуру, которая так повернул меня к
местность, что с тех пор мои экскурсии всегда совершались в другом направлении
.

На этот раз дядя привез меня обратно в Дрезден в карете. Я застал
свою мать и сестру в глубочайшем трауре и помню, как их
впервые приняли с нежностью, необычной для нашей семьи;
и я заметил, что с такой же нежностью мы прощались, когда
несколько дней спустя мой дядя взял меня с собой в Айслебен.

Этот дядя, младший брат моего отчима, поселился там
в качестве ювелира, а Джулиус, один из моих старших братьев, уже
был у него в учениках. Наша старая бабушка тоже жила с этим
сыном-холостяком, и поскольку было очевидно, что она долго не проживет, ей
не сообщили о смерти ее старшего сына, которым был и я
велено держать при себе. Слуга аккуратно снял флер от
мое пальто, рассказывала мне, что она будет держать его, пока не умерла бабушка, которая
вероятно, скоро.

Я теперь часто обращаются, чтобы рассказать ей о моем отце, и он был не
большим трудом для меня, чтобы сохранить тайну своей смерти, как у меня
едва осознал это сам. Она жила в темной задней комнате, выходившей окнами на улицу
на узком дворике и получала огромное удовольствие, наблюдая за
малиновками, которые свободно порхали вокруг нее и для которых она всегда держала
свежие зеленые ветки у плиты. Когда некоторые из этих малиновок были убиты
кошкой, мне удалось поймать для нее других по соседству,
что ей очень понравилось, и, в свою очередь, она содержала меня в порядке и
чистоплотности. Ее смерть, как и ожидалось, произошла вскоре, и
креп, который был убран, теперь открыто носили в Айслебене.

Задняя комната с ее малиновками и зелеными ветками теперь меня больше не знала,
но вскоре я почувствовал себя как дома с семьей мыловара, которым принадлежал этот
дом, и стал популярен среди них благодаря историям, которые я им рассказывал
.

Меня отправили в частную школу держал человек по имени Вайс, который оставил
впечатление серьезности и достоинства, на мой взгляд.

К концу пятидесятых годов я был очень тронут при чтении в
музыкальный бумаги учетную запись концерта в Айслебен, состоящее из частей
"Тангейзера", на котором мой бывший мастер, которые еще не забыли его
молодой ученик, был настоящим.

Маленький старый городок с домом Лютера и бесчисленными памятниками
она содержала своего пребывания там, зачастую, в более поздние времена, вернуться к
мне во снах. Я всегда хотел вернуться к этому и убедиться в
ясности моих воспоминаний, но, как ни странно, это никогда не было связано с
моей судьбой. Мы жили на рыночной площади, где я часто бывал
меня развлекали странные зрелища, такие, например, как выступления
труппы акробатов, в которых человек ходил по канату, натянутому с башни
возвышаться над площадью - достижение, которое долгое время вдохновляло меня.
страсть к таким дерзким подвигам. Действительно, я зашел так далеко, что прошел целый
скакалка довольно легко удерживается на себе с помощью балансира. Я сделал
веревку из веревок, скрученных вместе и протянутых через
внутренний двор, и даже сейчас я все еще испытываю желание удовлетворить свои акробатические
инстинкты. Однако больше всего меня привлек духовой оркестр
гусарского полка, расквартированного в Айслебене. Он часто исполнял
определенную пьесу, которая только что вышла и которая произвела большую сенсацию
, я имею в виду "Хор охотников’ из Freischutz, которая
недавно он был поставлен в Берлинской опере. Мой дядя и
брат нетерпеливо расспрашивал меня о ее композиторе Вебере, которого я, должно быть,
видел в доме моих родителей в Дрездене, когда он был дирижером тамошнего оркестра
.

Примерно в то же время "Юнгфернкранц" усердно играли и пели
несколько друзей, которые жили рядом с нами. Эти два произведения излечили меня от моей
слабости к вальсу "Ипсиланти", который до того времени я считал
самым замечательным из сочинений.

Я помню частые стычки с городскими мальчишками, которые
постоянно насмехались надо мной из-за моей "квадратной’ кепки; и я помню также, что
Мне очень нравились полные приключений прогулки среди скалистых берегов реки
Унструт.

Женитьба моего дяди на позднем сроке жизни и начало строительства его нового дома
привели к заметным изменениям в его отношениях с моей семьей.

По прошествии года я был взят им в Лейпциге, и переданы
за несколько дней до Вагнера, родственников моего отца, состоящий из
мой дядя Адольф и его сестра Фредерика Вагнера. Этот необычайно
интересный человек, чье влияние впоследствии становилось все более
стимулирующим для меня, теперь впервые привнес в мою жизнь себя и свое
необычное окружение.

Он и моя тетя были очень близкими друзьями Жаннетт Том, чудаковатой старой девы
которая делила с ними большой дом на рыночной площади, в котором
если я не ошибаюсь, саксонская избирательная семья еще со времен
Августа Сильного нанимала и обставляла два основных
этажа для собственного пользования, когда бывала в Лейпциге.

Насколько я знаю, Жаннетт Том действительно принадлежал второй этаж, из
которого она занимала лишь скромную квартиру с видом на
внутренний двор. Как, впрочем, и король, просто занимал нанятые комнаты на некоторое время.
несколько дней в году Жаннет и ее окружение обычно пользовались
его великолепными апартаментами, и одна из этих кают была превращена в
спальню для меня.

Украшения и фитинги из этих номеров также от дни
Август Сильный. Они были роскошны с тяжелыми шелковыми и богато
мебель в стиле рококо, которые были сильно испачканы с возрастом. Собственно говоря,
Я был в восторге от этих больших странных комнат, выходящих окнами на
оживленную лейпцигскую рыночную площадь, где я больше всего любил наблюдать за
студенты в толпе пробираются вперед в своих старомодных
‘Клубный’ наряд, заполняющий всю ширину улицы.

Была только одна часть убранства комнат, которая мне
совершенно не понравилась, и она состояла из различных портретов, но
особенно из портретов знатных дам в нижних юбках с обручами, с
моложавые лица и напудренные волосы. Они казались мне точь-в-точь как
призраки, которые, когда я был один в комнате, казалось, возвращались к жизни,
и наполняли меня глубочайшим страхом. Спать в одиночестве в этом отдаленном
палата, в том, что старомодная кровать государства, под этими неземными
фотографии были для меня постоянным ужасом. Это правда, что я пытался скрыть свой
страх от моей тети, когда она вечером укладывала меня спать с помощью своей
свечи, но не проходило ни одной ночи, чтобы я не был жертвой самого
ужасные призрачные видения, от страха перед которыми меня бросало в пот
.

Личности трех главных обитателей этого этажа были
превосходно приспособлены для материализации призрачных впечатлений от дома
в реальность, напоминающую какую-то странную сказку.

Жаннет Том была очень маленькой и полной; на ней был светлый парик "Титус",
и, казалось, прижимала к себе сознание исчезнувшей красоты. Моя
тетя, ее верный друг и опекун, которая также была старой девой, была
примечательна своим высоким ростом и крайней худобой. В
странность ее в обратном очень приятным лицом была увеличена на
чрезвычайно острый подбородок.

Дядя Адольф был выбран в качестве его постоянного изучения темной комнате в
двор. Там-то я и увидел его впервые, окруженного
огромным количеством книг и одетого в непритязательный домашний
костюм, самой яркой чертой которого была высокая остроконечная фетровая шляпа.
кепка, похожая на ту, что я видел у клоуна из труппы
канатоходцев в Айслебене. Огромная любовь к независимости привела его
в это странное убежище. Изначально он был предназначен для служения
Церкви, но вскоре отказался от этого, чтобы полностью посвятить себя
филологическим исследованиям. Но поскольку ему больше всего не нравилась актерская игра
в качестве профессора и преподавателя на обычной должности, вскоре он попытался заработать
скудные средства к существованию литературным трудом. У него были определенные социальные способности, и
особенно прекрасный теноровый голос, и, похоже, в юности он был
добро пожаловать как литератор в довольно широкий круг друзей на
Leipzig.

Во время поездки в Йену, во время которой он и его спутник, похоже, нашли
свой путь в различные музыкальные и ораторские объединения, он нанес
визит Шиллеру. С этой целью он пришел, вооруженный
запросом от руководства Лейпцигского театра, которое хотело
обеспечить права на "Валленштейна", который только что был закончен. Он рассказал мне
позже о магическом впечатлении, произведенном на него Шиллером, с его высокой
стройной фигурой и неотразимо привлекательными голубыми глазами. Его единственная жалоба
заключалось ли это в том, что из-за благонамеренной шутки, сыгранной с ним его другом, он
оказался в крайне затруднительном положении; ибо последний сумел
заранее послать Шиллеру небольшой томик стихов Адольфа Вагнера.

Молодой поэт был очень смущен, услышав, как Шиллер обратился к нему в
лестных выражениях о его поэзии, но был убежден, что
великий человек просто поощрял его по доброте душевной. Впоследствии он
полностью посвятил себя филологическим студиям — одной из его самых известных
публикаций на этом факультете была его "Парнассо Итальяно", которую он
посвящается Гете в итальянском стихотворении. Правда, я слышал, говорят эксперты
что последний был написан в необычайно помпезно-итальянски; но Гете
послал ему письмо, полное похвал, а также серебряный кубок, из собственного
бытовой плиты. Впечатление, которое у меня, восьмилетнего мальчика, сложилось об
Адольфе Вагнере в обстановке его собственного дома, заключалось в том, что он был
особенно загадочным персонажем.

Вскоре мне пришлось выйти из-под влияния этого окружения, и я был возвращен
к моему народу в Дрезден. Тем временем моя семья под руководством
моей скорбящей матери была вынуждена остепениться, как и они
мог бы при сложившихся обстоятельствах. Мой старший брат Альберт, который изначально
намеревался изучать медицину, по совету Вебера, который очень
восхищался его прекрасным тенором, начал свою театральную карьеру в
Breslau. Моя вторая сестра Луиза вскоре последовала его примеру и стала
актрисой. Моя старшая сестра Розали получила блестящий ангажемент
в Дрезденском придворном театре, и младшие члены семьи
все смотрели на нее снизу вверх; потому что теперь она была главной опорой нашей
бедной скорбящей матери. Моя семья по-прежнему занимала ту же удобную
дом, который мой отец сделал для них. Некоторые свободные помещения
иногда позволяйте незнакомцам, и шпор был одним из тех, кто в свое
подал время с нами. Благодаря ее огромной энергии и помощи, полученной
из различных источников (среди которых неизменная щедрость Суда
из уважения к памяти моего покойного отчима, не должна быть
забыто), моей матери так хорошо удавалось сводить концы с концами, что
даже мое образование не пострадало.

После того, как было решено, что моя сестра Клара, благодаря ее
чрезвычайно красивому голосу, также должна выйти на сцену, моя мать
приложил все усилия, чтобы у меня не развился какой-либо вкус вообще
к театру. Она никогда не переставала упрекать себя за то, что
согласилась на театральную карьеру моего старшего брата, и как мой
второй брат не проявлял больших талантов, чем те, которые были полезны
для него, как для ювелира, теперь главным желанием было увидеть некоторый прогресс
достигнутый в осуществлении надежд и желаний моего отчима,
‘который надеялся что-то из меня сделать’. По окончании восьмого класса
Меня отправили в Кройцскую гимназию в Дрездене, где было
надеялся, что я буду учиться! Там меня поместили в конец самого низкого класса
и я начал свое образование в самых скромных условиях.

Моя мать с большим интересом замечала малейшие признаки того, что я мог проявлять.
растущая любовь и способности к моей работе. Сама она, хоть и не сильно
образованный, всегда создается неизгладимое впечатление на всех, кто действительно узнал
чтобы узнать ее, и на дисплее появляется своеобразное сочетание практического внутреннего
эффективность и увлекается интеллектуальной анимации. Она никогда не давала никому из своих
детей никакой определенной информации о своем прошлом. Она приехала
из Вайсенфельса и призналась, что ее родители были пекарями[4]
там. Даже о своей девичьей фамилии она всегда говорила с некоторым
смущением и намекала, что это ‘Пертес’, хотя, как мы
впоследствии выяснили, на самом деле это была ‘Берц’. Как ни странно, ей
был помещен в класс школы-интерната в Лейпциге, где она
пользовался услугами внимание и интерес одного из ее
влиятельные друзья отца, которым она впоследствии упоминаются как
в Веймарского принца, который был очень добр к своей семье в Вайсенфельсе.
Ее обучение в этом заведении, по-видимому, было прервано
из-за внезапной смерти этого ‘друга’. Она познакомилась
с моего отца в очень раннем возрасте, и вышла за него замуж в первый Блум
в молодости он также очень молодой, но он уже прошел
назначение. Ее главными чертами характера, по-видимому, были острое чувство
юмора и дружелюбный нрав, поэтому нам не нужно предполагать, что это было
просто чувство долга по отношению к семье ушедшего товарища, которое
впоследствии побудил замечательного Людвига Гейера вступить в брак
с ней, когда она уже не была юной, а скорее что он был таким
к этому шагу его подтолкнуло искреннее и теплое отношение к вдове его друга
. Ее портрет, написанный Гейером при жизни моего
отца, дает очень благоприятное представление о том, какой она, должно быть, была
. Даже с того времени, когда мои воспоминания о ней довольно отчетливы,
ей всегда приходилось носить чепец из-за какого-то легкого повреждения головы
, так что я не помню ее молодой и хорошенькой
мать. Ее тяжелое положение во главе многочисленной семьи (из которых
Я был седьмым выжившим участником), трудности с получением
средств для их воспитания и поддержания видимости при очень ограниченных
ресурсах не способствовали развитию этой нежной мягкости и
забота, которая обычно ассоциируется с материнством. Я вряд ли когда-нибудь
вспомнить, что она ласкала меня. Действительно, демонстрация привязанности
не была обычным явлением в нашей семье, хотя определенная порывистость, почти
страстность и неистовство всегда характеризовали наши отношения.
Учитывая это, мне, естественно, показалось весьма великим событием, когда один
вечером я, капризный с сонливостью, посмотрел на нее со слезами на глазах, как
она отвозила меня на кровать, и увидела, что она смотрит на меня с гордостью и
с любовью, и говорите обо мне, чтобы посетитель, то представить с определенной суммы
нежности.

 [4] По более свежей информации — владельцы мельницы.


Что особенно поразило меня в ней, так это странный энтузиазм
и почти патетическая манера, с которой она говорила о великом и о
прекрасном в искусстве. Однако под этим заголовком она никогда бы не допустила, чтобы
я предполагаю, что она включала драматическое искусство, но только Поэзию, Музыку и
Покраска. Вследствие этого она часто даже угрожала мне своим проклятием
если я когда-нибудь выскажу желание выйти на сцену. Более того, она была
очень религиозна. С большим пылом она часто читала нам
длинные проповеди о Боге и божественных качествах в человеке, во время которых, время от времени,
и снова, внезапно довольно забавно понижая голос, она говорила
прерывает себя, чтобы упрекнуть кого-то из нас. После смерти нашего отчима
каждое утро она собирала нас всех вокруг своей кровати,
когда кто-нибудь из нас читал гимн или часть церковной службы
из молитвенника перед тем, как она выпила свой кофе. Иногда выбор
детали для чтения вряд ли уместно, как, например, когда
моя сестра Клара однажды бездумно читать молитву, чтобы быть
говорит, во время войны, и доставила его с таким выражением, что моя
мать перебила ее, сказав: - Ох, прекрати! Боже милостивый! Дела обстоят
не так уж плохо. В настоящее время войны нет!’

Несмотря на наши ограниченные средства, мы устраивали веселые и — как представлялось моему
мальчишескому воображению — иногда даже блестящие вечера. После
смерть моего отчима, который, благодаря своему успеху в качестве портретиста
, в последние годы своей жизни увеличил свой доход до того, что
по тем временам было действительно приличной суммой, множеством приятных знакомств
очень хорошего социального положения, которого он добился в этот период расцвета.
все еще оставался в дружеских отношениях с нами и иногда
присоединяйтесь к нам на наших вечерних сборищах. Среди пришедших были
артисты Придворного театра, которые в то время давали очень очаровательные и
в высшей степени занимательные вечеринки, которые, по моему возвращению в
Позже я обнаружил, что Дрезден был полностью заброшен.

Также очень приятными были пикники, устраиваемые нами и нашими друзьями
в некоторых красивых местах Дрездена, поскольку эти
экскурсии всегда сопровождались определенным художественным духом и
общим хорошим настроением. Я помню одну такую прогулку, которую мы устроили в Лошвице
где мы устроили что-то вроде цыганского табора, в котором Карл Мария фон
Вебер сыграл свою роль в образе кука. Дома у нас тоже была
музыка. Моя сестра Розали играла на пианино, а Клара начинала
петь. О различных театральных представлениях, которые мы организовывали в те
первые дни, часто после тщательной подготовки, с целью развлечься
мы отмечали дни рождения наших старших, я едва ли могу вспомнить кого-нибудь,
если не считать пародии на романтическую пьесу Грильпарцера "Сафо", в которой
Я участвовал в качестве одного из певцов в толпе, которая предшествовала триумфальной процессии Фаона
. Я попытался оживить эти воспоминания с помощью
прекрасного кукольного представления, которое я нашел среди вещей моего покойного
отчима, и для которого он сам нарисовал несколько прекрасных
декораций. Это было мое намерение удивить мой народ с помощью
блестящее выступление на этой маленькой сцене. После того, как я очень неуклюже
сделала несколько кукол и снабдила их скудным гардеробом, сделанным
из обрезков материала, украденного у моих сестер, я начала
сочините рыцарскую драму, в которой я предложил порепетировать моим марионеткам.
Когда я набросал первую сцену, мои сестры случайно обнаружили
Рукопись и буквально смеялись над ней до упаду, и, к моему большому раздражению,
долгое время после этого они дразнили меня, повторяя одну конкретную
фраза, которую я вложил в уста героини и которая
был—Ich hore schon den Ritter trapsen (‘Я слышу его рыцарские шаги
падающие’). Теперь я вернулся с новыми пыл в театр, с
что, даже в это время моя семья была в тесном контакте. Ден Стрелок
в частности обжаловано очень сильно на мое воображение, в основном, на
внимание его призрачные темы. Эмоции ужаса и боязни привидений
стали довольно важным фактором в развитии моего разума.
С самого раннего детства определенные таинственные и сверхъестественные вещи
оказывали на меня огромное влияние. Если бы я остался один в комнате
я надолго запомнил, что, глядя на безжизненные предметы, такие как
предметы мебели, и концентрируя на них свое внимание, я
внезапно вскрикивал от испуга, потому что они казались мне живыми. Даже
в последние годы моего детства не проходило ночи без того, чтобы я
не просыпался от какого-нибудь призрачного сна и не издавал самых ужасных
воплей, которые стихали только при звуке человеческого голоса. Наиболее
суровый упрек или даже наказание казалось мне в те времена больше нет
чем счастливое освобождение. Никто из моих братьев или сестер будет спать
где-нибудь рядом со мной. Меня посадили как можно дальше держаться подальше от
другим, не думая, что мои крики о помощи лишь бы громче
и более; но в конце концов они привыкли даже к этому ночные
возмущения.

В связи с этим детским ужасом, то, что меня так сильно привлекало
к театру — под которым я подразумеваю также сцену, комнаты за кулисами
и гримерные — было не столько желанием
развлечения, подобные тем, что побуждают современных театралов
но захватывающее удовольствие оказаться в
совершенно иная атмосфера в мире, который был чисто фантастическим и
часто ужасно привлекательным. При этом мне сцену, даже крыла,
представляя собой куст или какой костюм или характерной ее части,
казалось, пришел из другого мира, чтобы быть в некотором роде так привлекательно, как
привидение, и я почувствовал, что контакт с ним может послужить рычагом
чтобы поднять меня из скучной реальности в повседневной жизни, чтобы это замечательное
регион духов. Все, что связано с театральным представлением
имело для меня очарование тайны, это одновременно завораживало и завораживало меня,
и пока я пытаюсь, с помощью нескольких друзей, чтобы подражать
производительность волшебный стрелок, и энергично посвятить себя
умножение на потребу костюмы и маски в мой карикатурный стиль
картина, более элегантный содержимое гардероба моей сестры, в
украшать которого я часто видел семьи, осуществлял
тонкое очарование над моим воображением; нет, сердце билось бешено в
прикосновение одного из своих платьев.

Несмотря на то, что, как я уже говорил, наша семья не
учитывая внешние проявления нежности, еще не факт, что я был
воспитанный исключительно в женском окружении, он обязательно должен был
повлиять на развитие чувствительной стороны моей натуры. Возможно,
именно потому, что мое ближайшее окружение в целом было грубым и
импульсивным, были созданы противоположные характеристики женственности, особенно
такие, которые были связаны с воображаемым миром театра
чувство такой нежной тоски во мне.

К счастью, этот фантастический юмор, переходящий из отвратительного в
сентиментальный, был нейтрализован и уравновешен более серьезными влияниями.
я подвергся в школе рукам моих учителей и одноклассников. Даже
там мой самый острый интерес вызывало в основном странное. Я не могу
судить, была ли у меня, что называется, хорошая голова для учебы.
Я думаю, что, в общем, что мне очень понравилось, я вскоре был в состоянии понять
без особых усилий, тогда как я с трудом напрягся в
изучение предметов, которые были несообразное. Эта характеристика наиболее
отмечен в отношении арифметики и, в дальнейшем, математика. В ни
из этих вопросов я когда-нибудь добиться успеха в воспитании всерьез мой ум
медведь на задачи, которые были поставлены мной. В вопросе о Классике,
кроме того, я уделял ровно столько внимания, сколько было абсолютно необходимо, чтобы
дать мне возможность вникнуть в них; ибо меня подстегивало желание
воспроизвести их для себя драматически. В этом смысле греческий язык особенно
привлекал меня, потому что истории из греческой мифологии настолько захватили
мое воображение, что я попытался представить их героев говорящими со мной на
их родном языке, чтобы удовлетворить мое стремление к полному
знакомство с ними. В этих обстоятельствах будет легко понять
, что грамматика языка казалась мне просто
утомительное препятствие и ни в коем случае само по себе не является интересной областью знаний
.

Тот факт, что мое изучение языков никогда не было очень тщательно, возможно,
лучше всего объясняет тот факт, что я был после этого, так что готов прекратить
беспокойство о них вовсе. Только намного позже это исследование
по-настоящему начало меня снова интересовать, и это было только тогда, когда я научился
понимать его физиологическую и философскую сторону, как она была раскрыта
нашим современным германистам посвящается новаторская работа Якоба Гримма. Затем, когда
было слишком поздно основательно взяться за исследование, которое, наконец, я
научившись ценить, я сожалел, что эта новая концепция
изучения языков еще не нашла признания в наших колледжах
когда я был моложе.

Тем не менее, своими успехами в филологической работе мне удалось привлечь
внимание молодого преподавателя Кройцкой гимназии, магистра
Искусств по имени Силлиг, который оказался мне очень полезен. Он часто допускаются
меня к себе в гости и показать ему мою работу, состоящую из метрических переводов
и несколько оригинальных стихотворений, и он всегда казался очень доволен
усилия в чтение. Возможно, лучше всего судить о том, что он думал обо мне
от того, что он сделал со мной, как мальчик лет двенадцати, читать не
только прощание Гектора из "Илиады", но даже Гамлета отмечается
монолог. Однажды, когда я был в четвертом классе школы
, один из моих школьных товарищей, мальчик по имени Старк, внезапно упал
замертво, и трагическое событие вызвало столько сочувствия, что не только
вся школа пришла на похороны, но директор также приказал
написать стихотворение в память о церемонии и
опубликовать это стихотворение. Из различных представленных стихотворений,
среди которых была одна на себе, готовится очень быстро, никто не
казалось, что мастер достоин чести, что он обещал, и он
таким образом заявил о своем намерении заменить одного из своих
речи на месте наших отвергает попытки. Сильно огорченный этим решением
Я быстро разыскал профессора Силлига, чтобы
убедить его вмешаться в защиту моего стихотворения. После этого мы прошли через
это вместе. Его хорошо построенные и рифмованные стихи, написанные в виде
строф по восемь строк, побудили его пересмотреть все это
осторожно. Большая часть его образов была напыщенной и выходила далеко за рамки
представления мальчика моего возраста. Я вспоминаю, что в одной части я подготовил
широко от монолога в Катона, Аддисона, говорил Катон просто
до его самоубийства. Я встречался с этим отрывком в английской грамматике,
и он произвел на меня глубокое впечатление. Слова: ‘Звезды должны
померкнуть, само солнце померкнуть с возрастом, а природа погрузиться в
годы’, которые, в любом случае, были прямым плагиатом, сделали Силлига
смех — вещь, на которую я немного обиделся. Однако я чувствовал себя очень
благодарен ему за то, что благодаря заботе и быстроте, с которыми он
очистил мое стихотворение от этих излишеств, оно в конечном итоге было принято
директором школы, напечатано и широко распространено.

Эффект этого успеха был необычайным как для моих школьных товарищей
, так и для моей собственной семьи. Моя мать благоговейно сложила руки в знак благодарности
, и в моем собственном сознании мое призвание казалось вполне решенным
делом. Было ясно, без возможности сомнения, что я был
суждено быть поэтом. Профессор Силлиг пожелал, чтобы я сочинил грандиозный эпос
, и предложил в качестве темы "Битву при Парнасе", поскольку
описан Павсанием. Причины его выбора были основаны на
легенде, рассказанной Павсанием, а именно, что во втором веке до нашей эры
Музы с Парнаса помогли объединенным греческим армиям против
разрушительное вторжение в галлию, вызвав панику среди последних
. Вообще-то я начал свою героическую поэму гекзаметром, но не смог
дочитать первую песнь.

Поскольку я недостаточно продвинулся в языке, чтобы понимать греческий
трагедии в оригинале, на мои собственные попытки создать
трагедию в греческой форме большое влияние оказал тот факт, что
совершенно случайно я наткнулся на искусную имитацию этого стиля Огюстом Апелем
в его поразительных стихотворениях ‘Полиидос’ и ‘Эйтолье’. Для своей темы я
выбрал смерть Улисса из басни Гигина, согласно которой
престарелого героя убивает его сын, отпрыск его союза
с Калипсо. Но я тоже не очень продвинулся в этой работе, прежде чем
Я бросил ее.

Мой разум настолько сосредоточился на такого рода вещах, что более скучные занятия
естественно, перестали меня интересовать. Мифология, легенды и, наконец,
одна только история Греции привлекла меня.

Я люблю жизнь, веселые с моими спутниками, и всегда готовы к
шутка или приключение. Кроме того, я постоянно формировать дружеские,
почти влюбленных в свое рвение, с той или с другой из моих
товарищи, а в выборе моих коллег я был в основном под влиянием
степень, в которой мой новый знакомый обратился к своим эксцентричным
воображение. В одно время это было бы поэтизацией и стихосложением, которые
определили мой выбор друга; в другое время - театральные постановки,
хотя время от времени это было бы стремлением к бессвязному общению и озорству.

Furtболее того, когда мне исполнилось тринадцать, произошли большие перемены
в наших семейных делах. Моя сестра Розали, ставшая главной
опорой в нашем доме, получила выгодный ангажемент в
театре в Праге, куда мать с детьми переехала в 1820 году, таким образом,
полностью отказавшись от дома в Дрездене. Меня оставили в Дрездене, так
чтобы я мог и дальше участвовать в гимназии Кройц, пока я был
готов идти до университета. Поэтому меня отправили на пансион и
поселили в семье по фамилии Беме, сыновей которой я знал в школе, и
в доме которого я уже чувствовал себя как дома. С моим пребыванием в этой
несколько грубой, бедной и не особенно благовоспитанной семье начались мои
годы беспутства. Я больше не наслаждалась ни тихим уединением,
необходимым для работы, ни нежным, духовным влиянием общения моих сестер
. Напротив, я погрузился в напряженную, беспокойную жизнь
, полную грубых шалостей и ссор. Тем не менее, он был
там я начал испытывать влияние нежного секса
образом, до сих пор мне неизвестен, а подросших дочерей семьи
и их друзья часто заполняли скудные и узкие комнаты нашего дома
. Действительно, мои первые воспоминания о мальчишеской любви относятся к этому
периоду. Я помню, как однажды в воскресенье к нам в гости пришла очень красивая молодая девушка, чье имя, если я не ошибаюсь
, было Амалия Хоффманн.
Она была очаровательно одета, и ее вид, когда она вошла в комнату
я буквально онемел от изумления. В других случаях я
вспомните, притворяясь слишком беспомощно сонный, чтобы двигаться, так что я
может перевозиться в постель девушек, которые, как они думали,
единственное лекарство от моего состояния. И я повторил это, потому что обнаружил,
к своему удивлению, что их внимание при таких обстоятельствах привело
меня к более тесной и приятной близости с ними.

Самым важным событием за этот год разлуки с моей семьей
был, однако, короткий визит, который я нанес им в Праге. В середине
зимой моя мать приехала в Дрезден и взяла меня с собой в
Прага на неделю. Ее способ передвижения был совершенно уникальным. До конца своих дней
она предпочитала более опасный способ передвижения в
наемный экипаж заменил более быстрое путешествие почтовой каретой, так что мы провели
целых три дня на сильном морозе по дороге из Дрездена в Прагу.
Путешествие по чешским горам часто казалось сопряженным с
величайшими опасностями, но, к счастью, мы пережили наши захватывающие приключения
и, наконец, прибыли в Прагу, где я внезапно окунулся в
совершенно новую обстановку.

Долгое время мысль о том, чтобы покинуть Саксонию и еще раз посетить
Богемию, и особенно Прагу, имела для меня романтическую привлекательность
. Иностранная национальность, ломаный немецкий язык людей,
своеобразные головные уборы женщин, местные вина, девушки-арфистки и
музыканты, и, наконец, вездесущие признаки католицизма, его
многочисленные часовни и святилища, все это произвело на меня странное впечатление.
волнующее впечатление. Вероятно, это было связано с моим увлечением
всем театральным и зрелищным, в отличие от простых
буржуазных обычаев. Прежде всего, античное великолепие и красоту
несравненный город Прага стала несмываемой краской штамп на мое воображение. Еще
в моей собственной семье я нашел достопримечательностей, которые я
до сих пор был чужаком. Например, моя сестра Оттилия, всего на два
года старше меня, завоевала преданную дружбу знатной
семьи графов Пахта, две дочери которой, Дженни и
Огюст, который долгое время был известен как главный красавец Праги,
нежно привязался к ней. Для меня такие люди и такая связь
были чем-то совершенно новым и очаровательным. Помимо них, некоторые beaux
эсприты Праги, среди которых В. Марсано, поразительно красивый и
обаятельный мужчина, были частыми посетителями в нашем доме. Они часто искренне
обсудили рассказы Гофмана, которые на тот момент были сравнительно
новыми и произвели некоторую сенсацию. Именно тогда я впервые познакомился
хотя и довольно поверхностно с этим романтичным визионером,
и таким образом получил стимул, который долгие годы влиял на меня, даже на
точка увлечения и дала мне очень своеобразные представления о мире.

Следующей весной 1827 года я повторил это путешествие из Дрездена в
Прагу, но на этот раз пешком и в сопровождении моего друга Рудольфа
Беме. Наше путешествие было полно приключений. Мы добрались туда в течение часа после
Теплиц в первую ночь, а на следующий день нас пришлось подвезти в повозке,
так как мы шли пешком, у нас болели ноги; но это заняло у нас всего лишь
Ловозиц, так как наши средства совсем иссякли. Под палящим солнцем, голодные
и в полуобмороке, мы брели окольными путями по абсолютно незнакомой
стране, пока на закате случайно не вышли на главную дорогу, как раз в тот момент, когда показалась
элегантная дорожная карета. Я смирил свою гордость настолько, что
притворился странствующим подмастерьем и просил милостыню у выдающихся путешественников
, в то время как мой друг робко прятался в канаве
на обочине дороги. К счастью, мы решили найти приют на ночь в
гостинице, где посоветовались, потратить ли нам только что полученную милостыню
на ужин или на постель. Мы остановились на ужине, предложив
провести ночь под открытым небом. Пока мы освежались,
вошел странного вида путник. На нем была черная бархатная тюбетейка,
к которой наподобие кокарды была прикреплена металлическая лира, а за спиной он
нес арфу. Очень бодро он отложил инструмент, устроился поудобнее
и заказал хорошую еду. Он намеревался остаться на ночь,
и на следующий день продолжить свой путь в Прагу, где он жил и куда
он возвращался из Ганновера.

Мое хорошее настроение и отвага были подкреплены жизнерадостными манерами
этого весельчака, который постоянно повторял свой любимый девиз: ‘non
plus ultra’. Вскоре у нас завязалось знакомство, и в ответ на мое
доверие бродячий игрок отнесся ко мне с почти
трогательной симпатией. Было решено, что мы продолжим наше путешествие
на следующий день вместе, пешком. Он одолжил мне две двадцатикрейцеровские монеты (около
девяти пенсов) и позволил написать мой пражский адрес в его письме.
записная книжка. Я был в восторге от этого личного успеха. Мой
арфист необычайно развеселился; было выпито много черносокского вина
; он пел и играл на своей арфе как сумасшедший, непрерывно
повторяя свое ‘non plus ultra’, пока, наконец, не захмелевший от вина, он
не упал на солому, которая была расстелена на полу вместо нашей
общей кровати. Когда солнце снова выглянуло, мы не смогли его разбудить,
и нам пришлось принять решение отправиться в путь по свежести раннего утра
без него, будучи уверенными, что крепкий парень
догонит нас днем. Но мы тщетно высматривали его.
ожидали его по дороге и во время нашего последующего пребывания в Праге. Действительно,
только несколько недель спустя этот необыкновенный человек
появился у моей матери не столько для того, чтобы получить оплату своего займа,
сколько для того, чтобы справиться о благополучии молодого друга, которому этот заем был предоставлен.
было сделано.

Остальная часть нашего путешествия была очень утомительная, и радость, которую я испытал
когда я наконец увидел Праге с вершины холма, на о
расстояние час, просто нищие описание. Приближаясь к пригороду,
во второй раз нас встретила великолепная карета, из которой
две очаровательные подруги моей сестры Оттилии с удивлением окликнули меня.
Они сразу узнали меня, несмотря на мой жуткий загар
лицо, синюю льняную блузу и ярко-красную хлопчатобумажную шапочку. Переполненный
стыдом, с бешено бьющимся сердцем, я едва мог вымолвить ни слова,
и поспешил к моей матери, чтобы немедленно заняться восстановлением
моего загорелого цвета лица. К этой задаче я посвятил целых два дня, в течение
что я обтянут мое лицо в припарки из петрушки, и только тогда я
стремитесь к удовольствиям общества. Когда на обратном пути я оглянулся
еще раз на Прагу с той же вершины холма, я разрыдался,
бросился на землю и долгое время не мог успокоиться.
мой изумленный спутник, продолжающий путешествие. Я был удручен для
оставшуюся часть пути, и мы приехали домой в Дрезден без каких-либо дальнейших
приключения.

В том же году я снова удовлетворил свою пристрастие к длительным пешим прогулкам
присоединившись к многочисленной компании мальчиков из начальной школы, состоящей
из учеников нескольких классов и разного возраста, которые решили
проводят свои летние каникулы в туре в Лейпциг. Это путешествие также
выделяется среди воспоминаний моей юности по причине сильных
впечатлений, которые оно оставило после себя. Характерной чертой нашей вечеринки было
то, что мы все подражали студентам, экстравагантно ведя себя и одеваясь в
наиболее одобренной студенческой моде. Доехав на пароходе до Мейсена
, наш путь лежал в стороне от главной дороги, через деревни, с которыми
я еще не был знаком. Мы провели ночь в огромном амбаре
деревенская гостиница, и наши приключения в диких описание. Есть
мы посмотрели большое шоу марионеток, с фигурами почти в натуральную величину. Наша
вся компания расположилась в зрительном зале, где их присутствие
стало источником некоторой тревоги для менеджеров, которые рассчитывали только на
аудиторию из крестьян. Давалась пьеса "Геновефа". Непрекращающиеся
глупые шутки, постоянные вставки и глумливые перебивания,
которым позволял себе наш корпус студентов-эмбрионов, в конце концов вызвали гнев
даже о крестьянах, которые пришли, готовые поплакать. Я полагаю, что я был
единственным из нашей группы, кого задели эти дерзости, и в
несмотря на невольный смех над некоторыми шутками моих товарищей, я не только
защищал саму пьесу, но и ее оригинальную, простодушную
публику. Популярный фразу, которая произошла в кусок когда-либо
так и остался штамп на моей памяти. ‘Голо’ указывает, что неизбежно
Каспар сказал, что, когда граф Палатин вернется домой, он должен ‘пощекотать его
сзади, чтобы он почувствовал это спереди’ (hinten zu kitzeln, dass er
эс ворне фюле). Каспар дословно передает приказ Голо графу, и
последний упрекает разоблаченного мошенника в следующих выражениях,
произнесла с величайшим пафосом: ‘О Голо, Голо! ты сказал Каспару
пощекотать меня сзади, чтобы я почувствовала это спереди!’

Из Гримма наш отряд въехал в Лейпциге в плацкартных вагонах, но не
пока у нас сначала тщательно удаляются все внешние эмблемы
бакалавриата, дабы местные студенты мы, вероятно, встретимся может
сделать нас РУП наше предположение.

Со времени моего первого визита, когда мне было восемь лет, я вернулся в Лейпциг только один раз
и то на очень короткое время и при
обстоятельствах, очень похожих на те, что были во время предыдущего визита. Теперь я возобновил
мои фантастические впечатления от дома Томов, но на этот раз, благодаря моему
более продвинутому образованию, я предвкушал более интеллектуальное
общение с моим дядей Адольфом. Повод для этого вскоре был предоставлен
моим радостным изумлением было то, что книжный шкаф в большой прихожей
, содержащий хорошую коллекцию книг, был моей собственностью,
он был оставлен мне моим отцом. Мы с дядей просмотрели книги
сразу выбрали несколько латиноамериканских авторов из красивого издания
Цвайбрюк, а также различные привлекательные на вид поэтические произведения
и художественной литературы, и организовал их отправку в Дрезден. Во время
этого визита я очень интересовался жизнью студентов. В
дополнение к Мои впечатления от театра и Праги, сейчас наступили те
так называется чванливый бакалавриата. Еще
места в этом классе. Когда, восьмилетним мальчиком, я впервые увидел
студентов, их длинные волосы, их старые немецкие костюмы с черной
бархатной тюбетейкой и воротником рубашки, отвернутым назад от обнаженной шеи,
он мне очень понравился. Но с тех пор старый студент
‘ассоциации’, которые влияли на эту моду, исчезли перед лицом
полицейских преследований. С другой стороны, национальные студенческие клубы,
не менее характерные для немцев, стали бросаться в глаза. Эти клубы
переняли, более или менее, моду того времени, но с некоторым небольшим
преувеличением. Хотя их одежда была явно отличается от того, что
из других классов, благодаря своей живописности, и особенно ее
отображение различных клубе-цветах. ‘Комментарий’, этот сборник
педантичных правил поведения для сохранения вызывающего и
исключительный корпоративный дух, в противоположность буржуазным классам, имел свою
фантастическую сторону, точно так же, как и самые обывательские особенности
немцев, если вы исследуете их достаточно глубоко. Для меня это олицетворяло
идею освобождения от гнета школы и семьи. Страстное желание
стать студентом, к сожалению, совпало с моей растущей неприязнью к
более сухим занятиям и с моим постоянно растущим пристрастием к культивированию
романтической поэзии. Результаты этого вскоре проявились в моих
решительных попытках что-то изменить.

Ко времени моей конфирмации, на Пасху 1827 года, у меня было значительное
сомневаюсь в этой церемонии, и я уже почувствовал серьезное падение
моего почтения к религиозным обрядам. Мальчик, который не так много лет назад
с мучительным сочувствием смотрел на алтарь в Кройцском
Кирхе (церковь Святого Креста) и страстно желал
повиснуть на Кресте вместо Спасителя, но теперь до сих пор
потерял свое почтение к священнику, подготовительную конфирмацию которого
он посещал, поскольку был вполне готов посмеяться над ним и даже
присоединиться к своим товарищам в удержании части платы за его занятия, и
тратить деньги на сладости. Как обстоят дела со мной в духовном плане,
открылось мне, почти к моему ужасу, на службе Причастия, когда я
шел в процессии со своими товарищами по причастию к алтарю под
звуки органа и хора. Трепет, с которым я принимал Хлеб
и Вино, так неизгладимо запечатлелся в моей памяти, что я никогда больше не причащался
, чтобы не делать этого легкомысленно. Избежать
мне было тем легче, что среди протестантов такое
участие не является обязательным.

Однако вскоре я воспользовался, или, скорее, создал, возможность заставить
разрыв отношений с Кройцской гимназией и, таким образом, вынудил мою семью
отпустить меня в Лейпциг. В целях самозащиты от того, что я считал
несправедливым наказанием, которым мне угрожал помощник директора
Баумгартен-Крузиус, к которому я в остальном испытывал большое уважение,
Я попросил, чтобы меня немедленно выписали из школы на основании
внезапного вызова к моей семье в Лейпциг. Я уже покинул дом
Беме три месяца назад и теперь жил один в маленькой
мансарде, где мне прислуживала вдова придворного мойщика посуды, которая
к каждой трапезе подают знакомые тонкого саксонского кофе, так как почти мой
единственной пищей. На этом чердаке я сделала кое-что еще, но писать стихи.
Здесь я также наметил первые контуры той грандиозной трагедии, которая
впоследствии повергла мою семью в такой ужас. Нерегулярные
привычки, которые я приобрел благодаря этому преждевременно внутренней независимости индуцированной
моей встревоженной матери на согласие очень легко снять, чтобы Лейпциг
более что часть рассеянных по миру семья уже перекочевала туда.

Моя тоска по Лейпцигу, изначально вызванная фантастическими впечатлениями
Я приобрел там, а позже благодаря моему энтузиазму к студенческой жизни,
недавно получил еще больший стимул. Я едва видел
что-нибудь о моей сестре Луизе, в то время девушка лет двадцати двух,
как она ушла в театр в Бреслау вскоре после нашего
смерти отчима. Совсем недавно она была в Дрездене на несколько
дней на ее пути в Лейпциг, приняв участие в
есть театр. Эта встреча с моей почти незнакомой сестрой, ее сердечность
проявления радости от того, что я снова вижу ее, а также ее жизнерадостный,
веселый нрав, совершенно покоривший мое сердце. Жить с ней казалось
заманчивой перспективой, особенно после того, как к ней присоединились моя мать и Оттилия
на некоторое время. Впервые сестры относились ко мне с некоторым
нежность. Когда, наконец, на Рождество того же
1827 года я добрался до Лейпцига и застал там свою мать с Оттилией и Сесилией (моей
сводной сестрой), я вообразил себя на небесах. Большие перемены, однако, уже произошли
. Луиза была помолвлена с уважаемым и состоятельным человеком
книготорговцем Фридрихом Брокгаузом. Это собрание
родственники оставшейся без гроша в кармане невесты, казалось, не беспокоили ее.
удивительно добросердечный жених. Но моя сестра может стать не по себе от того
тему, ибо она только дала мне понять, что она не принимает
это вполне в хорошем части. Ее желание обеспечить себе доступ в высшие круги общества
естественно, в буржуазной жизни произошли заметные изменения в
ее манерах, когда-то полных веселья, и я постепенно проникся этим
настолько остро ощущаемый, что в конце концов мы на какое-то время отдалились друг от друга. Более того,,
К сожалению, я дал ей веский повод осудить мое поведение. После того, как я получил
в Лейпциг я совсем бросила учебу и все обычные школьные работы,
видимо, из-за произвольных и педантичный система в моде на
есть школа.

В Лейпциге было две школы высшего класса, одна называлась школа Святого Фомы
, а другая, более современная, школа Святого Николая.
Последний в то время пользовался лучшей репутацией, чем первый; так что
мне пришлось пойти туда. Но совет учителей, перед которым я предстал
на вступительных экзаменах в Новом году (1828), счел нужным
поддержать достоинство своей школы, поместив меня на время в
третий класс, в то время как в Кройцкой гимназии в Дрездене я был
во втором классе. Мое отвращение от необходимости откладывать
Гомер, с которого я уже сделал письменные переводы двенадцати
песен, и браться за более легкую греческую прозу было неописуемо. Это
так глубоко ранило мои чувства и так повлияло на мое поведение, что я
так и не подружился ни с одним учителем в школе. Несимпатичное
обращение, с которым я столкнулся, сделало меня еще более упрямой, а различные другие
обстоятельства в моем положении только усилили это чувство. Будучи студентом
жизнь, какой я видел ее день за днем, все больше и больше вдохновляла меня своим бунтарским духом.
неожиданно я столкнулся с еще одним поводом для презрения.
сухая монотонность школьного режима. Я имею в виду влияние моей
дядя Адольф Вагнер, который, хотя он был уже без сознания, вышел на
долгий путь к лепке растущим подростком, которой я тогда была.

Тот факт, что мои романтические вкусы основывались не только на склонности к
поверхностным развлечениям, был продемонстрирован моей горячей привязанностью к этому ученому
родственнику. По своим манерам и разговору он, безусловно, был очень
привлекательный; многогранность его знаний, которые охватывали не
только филологию, но также философию и общую поэтическую литературу,
делали общение с ним самым занимательным времяпрепровождением, как признавали все те,
кто его знал. С другой стороны, тот факт, что он был
отказано в подарок написания с одинаковым шармом, или ясности, был
единственное дефекта, который серьезно ослабить его влияние на
литературный мир, и, по сути, часто заставляли его выглядеть глупо, как в
написано аргумент он бы учинил самых помпезных и участие
предложения. Эта слабость не могла встревожить меня, потому что в смутный
период моей юности, чем непонятнее была любая литературная экстравагантность
, тем больше я восхищался ею; кроме того, у меня было больше опыта в его
разговор, чем о его сочинениях. Казалось, он также находил удовольствие в
общении с парнем, который мог слушать с таким большим сердцем и душой.
Но, к сожалению, возможно, в пылу своих рассуждений, которыми
он немало гордился, он забыл, что их содержание, так же как и
их форма, были намного выше моих юношеских способностей к пониманию. Я позвонил
ежедневно сопровождать его в его обычной прогулке за городскими воротами
и я проницательно подозреваю, что мы часто вызывали улыбки у
тех прохожих, которые подслушивали глубокие и часто серьезные
дискуссии между нами. Темы, как правило, касались всего
серьезного или возвышенного во всей сфере знаний. Я взял
самый восторженный интерес к его большие библиотеки, и жадно вкусил
почти все отрасли литературы, не заземляя себя
в любой из них.

Мой дядя был рад найти во мне очень внимательного слушателя его
чтение классических трагедий. Он сделал перевод "Эдипа"
и, по словам его близкого друга Тика, справедливо льстил себе.
будучи превосходным чтецом.

Помню, однажды, когда он сидел за своим столом и читал мне греческую трагедию
его не разозлило, когда я крепко заснул, и он
впоследствии притворился, что не заметил этого. Я также был вынужден провести
мои вечера с ним, в связи с дружелюбным и ласковым гостеприимством его
жена показала мне. Очень большая перемена произошла в жизни моего дяди с тех пор, как
я впервые познакомился с ним у Жаннетт Том. Дом, в котором он жил.,
вместе со своей сестрой Фридерикой, нашел в доме своего друга
казалось, со временем у него появились обязанности по поезду, которые были
утомительными. Поскольку его литературная работа приносила ему скромный доход, он
в конце концов счел более достойным обзавестись собственным домом
. Его подруга того же возраста, что и он сам, сестра
эстета Вендта из Лейпцига, который впоследствии прославился, была выбрана им
вести для него хозяйство. Не сказав Жаннет ни слова,
вместо своей обычной дневной прогулки он отправился в церковь
со своей избранницей и прошел брачную церемонию как можно быстрее;
и только по возвращении он сообщил нам, что
он уезжает и в тот же день заберет свои вещи. Ему
удалось спокойно встретить испуг, а возможно, и упреки своего
пожилого друга; и до конца своей жизни он
продолжал свои регулярные ежедневные визиты к ‘Мамзель Том’, которая время от времени
будет кокетливо изображать дуться. Она была только бедная Фредерика, который, казалось,
обязан за раз, чтобы искупить неожиданное предательство брата.

Что больше всего привлекало меня в моем дяде, так это его откровенное презрение к
современному педантизму в государстве, Церкви и школе, которому он давал волю
с долей юмора. Несмотря на большую умеренность его обычных взглядов на
жизнь, он все же произвел на меня впечатление законченного вольнодумца. Я
был в высшей степени восхищен его презрением к педантизму школ.
Однажды, когда я вступил в серьезный конфликт со всеми учителями
школы Николая, и ректор школы обратился к моему
дяде, как единственному представителю мужского пола в моей семье, с серьезным
когда я пожаловался на мое поведение, мой дядя спросил меня во время прогулки по городу
со спокойной улыбкой, как будто он разговаривал с кем-то своего возраста
, чем я занимался с людьми в школе. Я объяснил ему
все дело и описал наказание, которому я был
подвергнут и которое показалось мне несправедливым. Он успокоил меня и
призвал меня быть терпеливым, сказав, чтобы я утешал себя
Испанской пословицей un rey no puede morir, которую он объяснил как значение
что школьный правитель по необходимости всегда должен быть прав.

Он, конечно, не мог не заметить, к своей тревоге, какое воздействие оказал на
меня такого рода разговор, который я был слишком мал, чтобы
оценить. Хотя однажды, когда я хотел начать
читать "Фауста" Гете, меня разозлило, что он тихо сказал, что я слишком молод, чтобы
понять это, но, по моему мнению, другие его разговоры
о наших собственных великих поэтах, и даже о Шекспире и Данте,
я так близко познакомился с этими возвышенными фигурами, что теперь в течение некоторого времени
был втайне занят разработкой великой трагедии, которую я уже знал.
зачат в Дрездене. После моих неприятностей в школе я посвятил всю свою
энергию, которая по праву должна была быть направлена исключительно на мои
школьные обязанности, выполнению этой задачи. В этой секретной работе
У меня была только одна наперсница, моя сестра Оттилия, которая теперь жила со мной у
моей матери. Я помню, опасения и тревоги, которые первый
конфиденциальное общение моего великого поэтического предприятия вызвала у меня
хорошая сестра; но она ласково терзался я иногда
нанесенные на нее, читая ее в тайне, но не без эмоций,
фрагменты моей работы по ходу ее выполнения. Однажды, когда я читал ей наизусть
одну из самых ужасных сцен, разразилась сильная гроза. Когда
совсем рядом с нами сверкнула молния и прогремел гром, моя сестра
почувствовала себя обязанной умолять меня остановиться; но вскоре она поняла, что это безнадежно,
и продолжала терпеть это с трогательной преданностью.

Но на горизонте моей жизни назревала более серьезная буря. Мое
пренебрежение школой достигло такой степени, что это не могло не привести к
разрыву. В то время как моя дорогая мать не предчувствовала этого, я ждал
катастрофы скорее с тоской, чем со страхом.

Чтобы достойно пережить этот кризис, я, наконец, решил
удивить свою семью, раскрыв им тайну моей трагедии,
которая теперь завершилась. Они должны были быть проинформированы об этом великом событии
моим дядей. Я думал, что могу рассчитывать на его искреннее признание моего
призвания великого поэта благодаря глубокой гармонии между нами по
всем другим вопросам жизни, науки и искусства. Поэтому я отправил ему свою
объемистую рукопись с длинным письмом, которое, как я думал, доставит ему огромное удовольствие
. В нем я сначала поделился с ним своими соображениями относительно
в школу Святого Николая, а затем моя твердая решимость с тех пор
впредь не позволять никакому простому школьному педантизму сдерживать мое свободное
развитие. Но событие оказалось совсем не таким, как я ожидал
. Это было для них большим потрясением. Мой дядя, вполне сознавая, что
он был нескромен, нанес визит моей матери и шурину,
чтобы сообщить о несчастье, постигшем семью,
упрекая себя за то, что его влияние на меня не всегда было мне во благо.
возможно, это было не всегда. Мне он написал серьезное письмо о
уныние; и по сей день я не могу понять, почему он показал так
небольшой чувством юмора, в понимании моего плохого поведения. К моему
удивлению, он просто сказал, что упрекает себя в том, что развратил
меня разговорами, неподходящими для моего возраста, но он не сделал никакой попытки
добродушно объяснить мне ошибочность моего поведения.

Преступление, совершенное этим пятнадцатилетним мальчиком, заключалось, как я уже говорил, в том, что
он написал великую трагедию под названием "Левальд и Аделаида".

Рукопись этой драмы, к сожалению, утеряна, но я все еще могу
отчетливо видеть ее перед своим мысленным взором. Почерк был самым
влияет, и наклоном в высоту букв, из которых я нацелил
дать ему воздух различия уже были сопоставлены по одному из
мои учителя к персидский иероглифы. В этой композиции Я
построили драма, в которой я в значительной степени опирался на Шекспира
Гамлет, Король Лир, и Макбет, и Гете Гец Берлихинген Ван.
Сюжет действительно основан на модификации "Гамлета", разница
состоит в том, что мой герой полностью увлечен
появлением призрака своего отца, который был убит при
подобные обстоятельства и требования мести, на которые его толкают
страшные акты насилия; и, имея на своей совести серию убийств
, он в конце концов сходит с ума. Любальд, чей персонаж представляет собой
смесь Гамлета и Гарри Хотспера, пообещал призраку своего отца
стереть с лица земли весь род Родериков, поскольку
был назван безжалостный убийца лучшего из отцов. После того, как он убил
самого Родерика в смертельной схватке, а впоследствии и всех его сыновей и
других родственников, которые поддерживали его, было только одно препятствие, которое
помешал Любальду исполнить самое заветное желание его сердца, которое
заключалось в том, чтобы соединиться в смерти с тенью своего отца: ребенок от
Родерика был все еще жив. Во время штурма его замка
дочь убийцы была увезена в безопасное место верным поклонником
, которого она, однако, ненавидела. У меня возникло непреодолимое желание
назвать эту девушку ‘Аделаида’. Поскольку даже в том раннем возрасте я был большим
энтузиастом всего по-настоящему немецкого, я могу объяснить только
явно не немецкое имя моей героини из-за моего увлечения
Бетховена Аделаида, чей тендер воздержаться казалось символ
все любящие обращения. Ход моей драмы теперь характеризовался
странными задержками, имевшими место при совершении этого последнего убийства.
убийство из мести, главным препятствием к которому было внезапное
страстная любовь, возникшая между Любальдом и Аделаидой. Мне удалось
изобразить рождение и признание в этой любви с помощью
необыкновенных приключений. Аделаиду снова похитил
рыцарь-разбойник у любовника, который ее укрывал. В честь Любальда
принеся в жертву возлюбленного и всех его родственников, он поспешил
в замок разбойника, движимый туда не столько жаждой крови, сколько
желанием смерти. По этой причине он сожалеет о своей невозможности
гроза грабителей замок немедленно, потому что она хорошо защищена, и,
кроме того, ночь-это быстро падает; поэтому он обязан излагать свои
палатка. После некоторого бреда он впервые опускается на землю
измученный, но побуждаемый, как и его прототип Гамлет, духом
своего отца выполнить свой обет мести, он сам внезапно падает
попадает во власть врага во время ночного штурма. В подземельях замка
он впервые встречает дочь Родерика.
Она такая же пленница, как и он, и хитро замышляет побег. При
обстоятельствах, при которых она производит на него впечатление небесного существа
видение, она появляется перед ним. Они влюбляются друг в друга, и летать
вместе в пустыню, где они понимают, что они смертельно опасны
враги. Зарождающееся безумие, которое уже было заметно в Любальде
вспыхивает с еще большей силой после этого открытия, и все, что может
усилить это способствует призрак его отца,
который постоянно встает между ухаживаниями влюбленных. Но этот
призрак не единственный нарушитель примиряющей любви Любальда и
Adela;de. Призрак Родерика также появляется, и в соответствии с
методом, которому следовал Шекспир в "Ричарде III"., к нему присоединяются
призраки всех остальных членов семьи Аделаиды, которых убил Любальд
. От непрекращающихся приставаний этих призраков Любальд пытается
освободиться с помощью колдовства и призывает к себе на помощь негодяя
по имени Фламминг. Одна из ведьм Макбета вызвана, чтобы изгнать призраков.;
поскольку она не в состоянии сделать это эффективно, разъяренный Любальд отправляет ее
также к дьяволу; но с последним вздохом она отправляет всю
толпу духов, которые служат ей, присоединиться к призракам тех, кто уже
преследуя его. Лейбальд, измученный сверх всякой меры и теперь, наконец, сошедший с ума, восстает против своей возлюбленной, которая является очевидной причиной всех его страданий.
.........
........ Он втыкает ее в ярость; тогда, оказавшись вдруг на
мира, он погружается с головой в колени, и принимает ее последних ласк, как
ее живая кровь струится по его собственному умирающему телу.

Я не упустил ни малейшей детали, которая могла бы придать этому сюжету его
надлежащую окраску, и использовал все свои знания сказок о
старых рыцарях и мое знакомство с Лиром и Макбетом, чтобы представить свой
драма с самыми яркими ситуациями. Но одну из главных
характеристик его поэтической формы я позаимствовал у патетического,
юмористического и сильного языка Шекспира. Смелость моих
высокопарных выражений вызвала тревогу моего дяди Адольфа
и изумление. Он не мог понять, как я мог выбрать
и используется с непостижимой преувеличения точно самый экстравагантный
формы слова можно найти в "Короле Лире" и Гец фон Берлихинген.
Тем не менее, даже после того, как все оглушили меня своими стенаниями
по поводу моего потерянного времени и извращенных талантов, я все еще ощущал
чудесное тайное утешение перед лицом обрушившегося бедствия
я. Я знал факт, которого не мог знать никто другой, а именно, что о моей работе
можно было правильно судить, только положив на нее музыку, которую я решил
написать для нее и которую я намеревался начать сочинять немедленно.

Теперь я должен объяснить свою позицию по отношению к музыке на данный момент. Для этого
я должен вернуться к своим самым ранним попыткам в искусстве. В моей семье
две мои сестры были музыкальны; старшая, Розали, играла на пианино
, не проявляя, однако, какого-либо заметного таланта. Клара была более
одаренной; в дополнение к большому музыкальному чувству и прекрасному богатому
прикосновению к фортепиано, она обладала особенно симпатичным голосом,
развитие которого было настолько преждевременным и замечательным, что, по словам
обучение у Микша, ее учителя пения, который был знаменит в то время,
очевидно, она была готова к роли примадонны уже в свои
шестнадцать лет и дебютировала в дрезденской итальянской опере в партии
‘Сенерентола’ в одноименной опере Россини. Между прочим, я могу
заметить, что это преждевременное развитие оказалось вредным для голоса Клары
и нанесло ущерб всей ее карьере. Как я уже говорил, музыка
была представлена в нашей семье этими двумя сестрами. Он был главным
благодаря карьера Клары музыкальный дирижер К. М. фон Вебер
часто приходил к нам в дом. Его визиты были разнообразны те великие
мужское сопрано Сассароли; и в дополнение к этим двум представителям
немецкой и итальянской музыки, у нас также была компания Микша, ее
учителя пения. Именно в таких случаях я, будучи ребенком, впервые услышал
Немецкая и итальянская музыка обсуждали, и узнал, что любой, кто пожелал
чтобы втереться в доверие к суду будет необходимо предъявить предпочтение итальянский
музыка, факт, который привел к практическим результатам в нашей семье
совет. Талант Клары, хотя ее голос все еще был звук, был
объектом конкуренции между представителями Италии и Германии
опера. Я совершенно отчетливо помню, что с самого начала я
высказался в пользу немецкой оперы; мой выбор был обусловлен
огромным впечатлением, произведенным на меня двумя фигурами Сассароли
и Вебера. Итальянский мужчина-сопрано, огромный пузатый гигант,
привел меня в ужас своим высоким женоподобным голосом, своей поразительной
словоохотливостью и своим непрекращающимся визгливым смехом. Несмотря на его
безграничное добродушие и дружелюбие, особенно по отношению к моей семье, я проникся к нему
жуткой неприязнью. Из-за этого ужасного человека,
звуки итальянского языка, произносимые или спетые, казались моим ушам почти
дьявольскими; и когда, вследствие несчастья моей бедной сестры, я
часто слышал, как они говорили об итальянских интригах и заговорах, я
у меня возникла настолько сильная неприязнь ко всему, что связано с этой нацией
что даже в гораздо более поздние годы я чувствовал, что меня уносит
импульс крайнего отвращения.

Менее частые визиты Вебера, с другой стороны, казалось,
произвели на меня эти первые отзывчивая тех впечатлений, которые я никогда не
поскольку утрачен. В отличие от отталкивающей фигуры Сассароли, Вебер действительно
утонченная, деликатная и интеллектуальная внешность вызвала у меня восторженное
восхищение. Его узкое лицо с точеными чертами, его живые,
хотя часто и полуприкрытые глаза, пленили и взволновали меня; хотя даже
сильная хромота, с которой он ходил, и которую я часто замечал по нашим
окна, когда мастер возвращался домой мимо нашего дома с
утомительных репетиций, запечатлели великого музыканта в моем воображении как
исключительное и почти сверхчеловеческое существо. Когда, будучи девятилетним мальчиком, мой
мама познакомила меня с ним, и он спросил меня, что я буду,
хочу ли я, может быть музыкантом, мать говорила ему,что
хотя я, действительно, совсем с ума сошел от стрелок, пока она еще не видели
ничего во мне, который указывает на какое-либо музыкальным талантом.

Это показал верное замечание со стороны моей матери; ничего не добился
так, большое впечатление на меня, как музыка стрелок, и я пытался в
всеми возможными способами, чтобы обеспечить повторение впечатлений у меня было
получили от нее, но, как ни странно, меньше всего на изучение
сама музыка. Вместо этого я довольствовался прослушиванием фрагментов
из Freischutz в исполнении моих сестер. И все же моя страсть к этому постепенно
стала настолько сильной, что я помню, как мне особенно понравился
молодой человек по фамилии Шписс, главным образом потому, что он мог сыграть увертюру к
Фрейшутц, о чем я обычно просил его всякий раз, когда встречался с ним. Это было
главным образом вступление к этой увертюре, которое в конце концов привело меня к
попытке, даже не получив никаких инструкций по игре на фортепиано,
сыграй эту пьесу по-своему, ибо, как ни странно, я был самым
единственный ребенок в нашей семье, которому не давали уроков музыки. Это было
вероятно, из-за беспокойства моей матери о том, чтобы держать меня подальше от каких-либо художественных увлечений
интересы такого рода на случай, если они могут пробудить во мне тоску по
театру.

Когда мне было около двенадцати лет, но мама наняла репетитора
для меня назвали Хуманом, от которого я регулярно получал уроки музыки, хотя
только очень посредственный характер. Как только я овладела очень
несовершенным знанием аппликатуры, я стала умолять разрешить мне сыграть
увертюры в форме дуэтов, всегда считая Вебера целью моего творчества.
честолюбие. Когда, наконец, я зашел так далеко, что смог сам сыграть увертюру к "Фрейшютцу"
, хотя и в очень неверной манере, я почувствовал
цель моего исследования была достигнута, и у меня не было никакого желания
уделять какое-либо дальнейшее внимание совершенствованию моей техники.

И все же я многого достиг: я больше не зависел в музыке от
игры других; с этого времени я пробовал играть,
хотя и очень несовершенно, все, что хотел знать. Я также попробовал
"Дон Жуан" Моцарта, но не смог получить от него никакого удовольствия, в основном
потому что итальянский текст в переложении для фортепиано представил
музыку в легкомысленном свете в моих глазах, и многое в ней показалось мне
тривиальным и недостойным мужчины. (Я помню это, когда моя сестра пела
"Ариетта" Зерлинена, "Батти, батти" Бена Мазетто, музыка оттолкнула меня,
она казалась такой слащавой и женственной.)

С другой стороны, моя тяга к музыке становилась все сильнее и сильнее, и я
теперь пытался завладеть своими любимыми произведениями, делая свои собственные
копии. Я помню нерешительность, с которой моя мама для
первый раз дала мне деньги, чтобы купить забил бумаги, на котором я скопировал
из Вебера Лютцов по Jagd, который стал первым музыкальным произведением я
текст.

Музыка все еще была для меня второстепенным занятием, когда известие о смерти Вебера
и страстное желание выучить его музыку для Оберона снова разожгли мой энтузиазм
. Это получило новый импульс после полудня.
концерты в Большом саду в Дрездене, где я часто слышал свою любимую музыку.
как мне показалось, городскую группу Циллманна исполняет
чрезвычайно хорошо. Таинственная радость, которую я испытывал, слушая оркестр
играющий совсем рядом со мной, до сих пор остается одним из моих самых приятных воспоминаний.
Простая настройка инструментов приводила меня в состояние мистического
возбуждения; даже удар квинты на скрипке казался мне чем-то вроде
приветствия из мира духов, которое, могу упомянуть случайно, имело
это очень реальный смысл для меня. Когда я был еще почти ребенком, звук
этих квинт, который всегда волновал меня, был тесно связан в
моем сознании с призраками и духовными существами. Я помню, что даже много позднее, в
жизнь я никогда не мог пройти небольшой дворец князя Антония, в конце
из остра-аллее в Дрездене, без содрогания, ибо это есть я
впервые услышал звуки скрипки, что было для меня очень распространенным опытом
впоследствии. Он был совсем рядом, и мне показалось, что он исходит от
каменных фигур, которыми украшен этот дворец, некоторые из которых
снабжены музыкальными инструментами. Когда я занял свой пост музыкального
дирижера в Дрездене и должен был нанести официальный визит Моргенроту,
президент концертного комитета, пожилой джентльмен, живший
в течение многих лет, находясь напротив этого княжеского дворца, казалось странным обнаружить,
что игрок "пятых", который произвел такое сильное впечатление на мой мюзикл
фантазия в детстве была кем угодно, только не сверхъестественным призраком. И когда я увидел
хорошо известную картину, на которой скелет играет на скрипке для
старика на смертном одре, призрачный характер тех самых нот
с особой силой поразил мое детское воображение.
Когда, наконец, в молодости я привык слушать Циллмана
Оркестр в Большом саду почти каждый день, можно себе представить
восторженный трепет, с которым я впитывал все хаотичное разнообразие
звуки, которые я слышал, когда оркестр настраивался: протяжное "А" из
гобой, который казался призывом из мертвых к пробуждению других инструментов
никогда не переставал возбуждать все мои нервы до лихорадочной ноты
напряжение, и когда набухающая буква "С" в увертюре к "Фрейшютцу" сказала мне
что я ступил, так сказать, обеими ногами прямо в волшебное
царство благоговения. Любой, кто наблюдал за мной в тот момент, вряд ли смог бы
не заметить, в каком состоянии я находился, и это несмотря на
тот факт, что я был таким плохим исполнителем на фортепиано.

Другая работа также произвела на меня большое впечатление, а именно:
увертюра к "Фиделио" ми мажор, вступление к которой произвело на меня глубокое впечатление
. Я спросила своих сестер о Бетховене и узнала, что только что пришло известие
о его смерти. Несмотря на то, что я все еще был одержим ужасным
горем, вызванным смертью Вебера, эта новая потеря из-за кончины
этого великого мастера мелодии, который только что вошел в мою жизнь, наполнила
я испытываю странную тоску, чувство, почти родственное моему детскому страху перед
призрачными квинтами на скрипке. Теперь я стремился узнать музыку Бетховена.
Я приехал в Лейпциг и нашел его музыку
Эгмонту на фортепиано у моей сестры Луизы. После этого я попытался достать
его сонаты. Наконец, на концерте в Гевандтхаусе я впервые услышал
одну из симфоний мастера; это была симфония
ля мажор. Это произвело на меня неописуемое впечатление. К этому следует добавить
впечатление, произведенное на меня чертами Бетховена, которые я видел на
литографиях, которые были распространены повсюду в то время, и
дело в том, что он был глухим и жил тихой уединенной жизнью. Вскоре я
представил его образ в своем воображении как возвышенного и уникального
сверхъестественное существо, с которым никто не мог сравниться. Этот образ был
связан в моем мозгу с образом Шекспира; в экстатических снах я
встречался с ними обоими, видел их и разговаривал с ними, а при пробуждении обнаружил, что я сам
весь в слезах.

Именно в это время я наткнулся на "Реквием" Моцарта, который послужил
отправной точкой моего восторженного погружения в творчество этого мастера
. Свой второй финал на дона Хуана вдохновил меня, чтобы включить его в мой
духовный мир.

Сейчас меня переполняло желание сочинять, как раньше было
написать стих. Однако в данном случае мне пришлось овладеть техникой
совершенно отдельная и сложная тема. Это дало больше
трудности, с чем мы встретились с ним в письменной форме стиха, который пришел ко мне
довольно легко. Именно эти трудности подтолкнули меня к выбору профессии
, которая имела некоторое сходство с карьерой профессионального музыканта,
чьим будущим достижением было бы получение званий дирижера и
Автора оперы.

Теперь я хотел положить "Любальда и Аделаиду" на музыку, подобную той,
которую Бетховен написал к "Эгмонту" Гете; различные призраки из
духовный мир, каждый из которых должен был демонстрировать разные характеристики, был
заимствовать свою собственную отличительную окраску из соответствующего музыкального сопровождения
. Чтобы быстро овладеть необходимой техникой
композиции, я изучил "Метод общих басов" Логье,
произведение, которое было специально рекомендовано мне в музыкальной библиотеке
в качестве подходящего учебника, по которому можно было бы легко освоить это искусство. Я
отчетливо помню, что финансовые трудности, с которыми
Меня постоянно преследовали на протяжении всей моей жизни, начались именно в это время. Я
позаимствовал книгу Логье о системе еженедельных платежей в нежной надежде
о том, что мне придется платить за это только в течение нескольких недель из сбережений
моих еженедельных карманных денег. Но недели сливались в месяцы, и я был
еще можете составить так, как я пожелал. Г-н Фридрих Вик, чьи
дочь впоследствии вышла замуж за Роберта Шумана, был в то время
владелец этой библиотеки. Он слал мне хлопотно
напоминаниями о долгах, я задолжал ему; и когда мой счет почти достиг
цена книги Logier мне пришлось сделать чистую груди то и дело
для моей семьи, которые таким образом не только узнали о моих финансовых трудностей в
в целом, но также и о моем последнем нарушении в области музыки,
от которого, конечно, в лучшем случае они не ожидали ничего лучшего
чем повторения "Любальда и Аделаиды".

Дома царил большой переполох; моя мать, сестра и
шурин с озабоченными лицами обсуждали, как мне следует учиться.
в будущем за мной будут присматривать, чтобы у меня не было больше такой возможности
за то, что преступил таким образом. Однако никто еще не знал реального положения дел
в школе, и они надеялись, что я скоро пойму свою ошибку
в этом случае я действовал так же, как в свое время, когда увлекался поэзией.

Но происходили и другие домашние перемены, которые потребовали от меня
побыть некоторое время одному в нашем доме в Лейпциге в течение
лета 1829 года, когда я был полностью предоставлен самому себе. Он был
в этот период моя страсть к музыке вырос на внеочередное
градусов. Я тайно брал уроки гармонии у Г. Мюллера,
впоследствии органиста в Альтенбурге, превосходного музыканта, входившего в состав
Лейпцигского оркестра. Хотя оплата этих уроков также была
предназначена для того, чтобы позже поставить меня в затруднительное положение дома, я даже не мог
компенсирую моему учителю задержку с выплатой его гонорара,
доставив ему удовольствие наблюдать, как я улучшаюсь в учебе. Его
преподавание и упражнения вскоре наполнили меня величайшим отвращение, что касается
моему разуму все это казалось таким сухим. Для меня музыка была духом, благородным и
мистическим монстром, и любая попытка регулировать ее, казалось, унижала ее в моих
глазах. Я почерпнул гораздо более близкие по духу инструкции по этому поводу из
Фантазии Гофмана лучше, чем от моего музыканта из лейпцигского оркестра; и
теперь пришло время, когда я действительно жил и дышал в гофмановской
художественной атмосфере призраков и душ. Моя голова была забита
Крейслером, Креспелем и другими музыкальными произведениями моего любимого автора
я вообразил, что наконец-то нашел в реальной жизни существо, которое
напоминал им: этот идеал музыканта, в котором некоторое время я полагал, что у меня
обнаружен второй Kreissler был человек по имени Flachs. Это был высокий,
чрезвычайно худой человек с очень узкой головой и необычной манерой
ходить, двигаться и говорить, которого я видел на всех этих пленэрах.
концерты, которые стали моим основным источником музыкального образования. Он был
всегда с музыкантами оркестра, говорил чрезвычайно быстро,
сначала с одним, потом с другим; потому что все они знали его и, казалось,
любили его. О том факте, что они смеялись над ним, я узнал только после того, как
мое большое замешательство возникло гораздо позже. Я помню, что заметил эту странную фигуру
с первых дней моего пребывания в Дрездене, и я понял из подслушанных разговоров
, что он действительно был хорошо известен всем
дрезденским музыкантам. Одного этого обстоятельства было достаточно, чтобы заставить меня
с большим интересом в него; но дело о нем, которая привлекла
мне больше всего была манера, в которой он прислушался к
различных предметов в рамках программы: он используется для придания своеобразного, судорожный
кивает головой, и сдуть щеки, как будто вздохами. Все
я расценил это как признак духовного экстаза. Более того, я заметил,
что он был совершенно один, что он не принадлежал ни к какой компании и не обращал
внимания ни на что в саду, кроме музыки; после чего я
отождествил это любопытное существо с дирижером Крейслером
это казалось вполне естественным. Я был полон решимости свести с ним знакомство и я
и преуспели в этом настолько. Кто может описать мой восторг, когда, на
позвоните на него в его квартире впервые, я нашел бесчисленные
пакеты баллов! Я еще никогда не видела результат. Это правда, я
обнаружил, к моему сожалению, что у него также ничего нет.
Бетховен, Моцарт или Вебер; фактически, ничего, кроме огромного количества
произведений, месс и кантат таких композиторов, как Штеркель, Стамиц,
Штайбельт и др., все они были мне совершенно неизвестны. Еще Flachs был
могли бы сказать мне столь многое, что про них уважение, которое
Я чувствовал, что для оценки в целом помогла мне преодолеть мое сожаление, что не
нашли что-нибудь моего любимого мастера. Правда, позже я узнал, что
бедняга Флахс получил в свое распоряжение только эти особые
записи через недобросовестных дилеров, которые воспользовались его слабостью
интеллекта и подсунули ему эту никчемную музыку за большие суммы
денег. Во всяком случае, они были баллы, и этого было вполне достаточно для
меня. Мы с Флэксом стали очень близки; нас всегда видели повсюду
вместе — меня, долговязого шестнадцатилетнего парня, и этого странного, трясущегося льняного поула.
Двери моего заброшенного дома часто открывались для этого странного гостя, который
заставлял меня проигрывать ему свои произведения, пока он ел хлеб с сыром. В свою очередь,
однажды он аранжировал одну из моих песен для духовых инструментов, и, чтобы
моему удивлению, она была принята и в исполнении оркестра в
Швейцарское шале Kintschy это. То, что у этого человека не было ни малейшей способности
научить меня чему-либо, мне ни разу не приходило в голову; я был настолько твердо убежден
в его оригинальности, что ему не было необходимости доказывать это дальше
чем терпеливо выслушивать мои восторженные излияния. Но как, в
течением времени несколько собственных друзей присоединились к нам, я не мог помочь
заметив, что достоин Flachs был, по их мнению, все как
полоумного дурака. Сначала это просто причинило мне боль, но странное
неожиданно произошел инцидент, который превратил меня в общем
мнения о нем. Флакс был человеком со средствами и попал в
сети молодой леди с сомнительной репутацией, которая, как он считал, была
по уши влюблена в него. Однажды, без предупреждения, я обнаружил, что его дом
закрыт для меня, и обнаружил, к своему удивлению, что ревность была
причиной. Неожиданное открытие этой связи, которая была моей первой
опыт такой случай, наполнило меня странным ужасом. Мой друг
вдруг показался мне еще более безумным, чем он был на самом деле. Я чувствовал себя так
стыдно за свою стойкая слепота, что в течение некоторого времени я никогда не
пошли концерты сад из-за страха я должен встретиться с моим Шам
Kreissler.

К этому времени я уже сочинил первую Сонату ре минор. Я раньше тоже
началась пастырская играть, и работал он в чем я был уверен, что должен
было совершенно беспрецедентным способом.

В качестве образца для формы и сюжета я выбрал "Луну Верлибтенов" Гете
моей работы. Однако я едва ли даже набросал либретто, но
проработал его одновременно с музыкой и оркестровкой, так что,
пока я выписывал одну страницу партитуры, мне даже в голову не пришло
напишите слова для следующей страницы. Я отчетливо помню, что, следуя
этому необычному методу, хотя я не приобрел ни малейших
знаний о написании для инструментов, я на самом деле написал довольно
длинный отрывок, который в конце концов превратился в сцену для трех
женские голоса, за которыми следует эфир для тенора. Моя склонность к сочинительству
для оркестра была настолько сильной, что я раздобыл партитуру "Дон Жуана",
и приступил к работе над тем, что я тогда считал очень тщательной оркестровкой
довольно длинного аира для сопрано. Я также написал квартет ре мажор
после того, как я сам в достаточной степени освоил альт для альта, мое
незнание которого вызывало у меня большие трудности совсем недавно
раньше, когда я разучивал квартет Гайдна.

Вооружившись этими работами, я отправился в свое первое путешествие в качестве
музыкант. Моя сестра Клара, которая была замужем за певцом Вольфрам, было
ангажемент в театре в Магдебурге, куда, в характеристике
моды, я поставил на мое приключение на ноги.

Мое короткое пребывание у моих родственников дало мне много впечатлений от
музыкальной жизни. Именно там я встретил нового фрика, чье влияние на
я никогда не смогла забыть. Он был музыкальным дирижером
имя Kuhnlein, очень неординарная личность. Уже преклонный в летах
, хрупкий и, к сожалению, пьющий, этот человек
тем не менее, производил впечатление чем-то ярким и энергичным в его выражении лица
. Его главными чертами характера были восторженное поклонение
Моцарту и страстное принижение Вебера. Он прочел только одну книгу
— "Фауста" Гете — и в этом произведении не было страницы, на которой он
не подчеркнул какой-нибудь отрывок и не сделал какого-нибудь замечания в похвалу
Моцарт или в унижение Вебера. Именно этому человеку мой шурин
доверил сочинения, которые я привез с собой, чтобы
узнать его мнение о моих способностях. Однажды вечером, когда мы
удобно расположились в гостинице, вошел старый Кунляйн и обратился к нам
дружелюбно, хотя и серьезно.

Я думал, что прочел в его чертах хорошие новости, но когда мой шурин
спросил его, что он думает о моей работе, он ответил тихо и невозмутимо,
‘В ней нет ни одной хорошей ноты!’ Мой шурин, который был
привычен к эксцентричности Кунляйна, разразился громким смехом, который
это несколько успокоило меня. Невозможно было получить любую консультацию или согласованных
причины, по его мнению, из Kuhnlein, он просто повторил свой злоупотребления
Вебер и сделал несколько ссылок на Моцарта, который, тем не менее, сделал
глубокое впечатление на меня, как Kuhnlein язык всегда был очень обогрев
и категоричный.

С другой стороны, этот визит принес мне великое сокровище, которое было
ответственность за ведущим меня совсем в другом направлении от этого
посоветовали Kuhnlein. Это была партитура великого квартета Бетховена
ми-бемоль мажор, которая была опубликована совсем недавно, и
копию которого мой шурин сделал для меня. Обогатившись опытом,
и владея этим сокровищем, я вернулся в Лейпциг, в
питомник моих странных музыкальных занятий. Но моя семья уже вернулись в страну
с моей сестрой Розали, и я больше не мог держать в тайне от них
то, что моя связь со школой было полностью приостановлено,
для уведомления встретился говорю, что я не учился в школе для
за последние шесть месяцев. Поскольку жалоба, адресованная ректором моему дяде
на мой счет не получила должного внимания, руководство школы
очевидно, больше не предпринимал попыток осуществлять какой-либо надзор
за мной, что я действительно сделал совершенно невозможным, полностью отсутствуя
сам.

В семье был проведен новый военный совет, чтобы обсудить, что делать.
что делать со мной. Поскольку я придавал особое значение своей склонности к музыке, мои
родственники подумали, что мне следует, во всяком случае, основательно изучить один инструмент
. Мой шурин Брокгауз предложил отправить меня в
Гуммеля в Веймаре, пройти обучение как пианист, но, как я громко
возмутился, что на "музыку", я имел в виду ‘сочинять’, а не ‘играет
инструментом, - они не выдержали, и решили дать мне регулярные уроки
в гармонии с Мюллером, сам музыкант, у которого я имел
инструкция втихаря несколько секунд, прежде чем, и кто еще не
были оплачены. В обмен на это я честно пообещал вернуться к работе
добросовестно работать в школе Святого Николая. Вскоре мне надоело и то, и другое. Я
не мог выносить никакого контроля, и это, к сожалению, относилось и к моему музыкальному обучению
. Сухое изучение гармонии вызывало у меня все большее отвращение.
хотя я продолжал придумывать фантазии, сонаты и увертюры,
и решить их самостоятельно. С другой стороны, меня подстегивало
стремление показать, чего я мог бы добиться в школе, если бы захотел. Когда старшие
Школьникам было поручено написать стихотворение, я сочинил припев на
Греческом языке, посвященный недавней Освободительной войне. Я хорошо представляю, что это
Греческое стихотворение было примерно так же похоже на настоящую греческую речь и
поэзию, как сонаты и увертюры, которые я сочинял в то время, были похожи
на вполне профессиональную музыку. Моя попытка была презрительно отвергнута как
проявление наглости. После этого у меня больше нет воспоминаний о моей
Школа. Мое постоянное посещение занятий было чистой жертвой с моей стороны, принесенной
из уважения к моей семье: я не обращал ни малейшего
внимания на то, чему учили на уроках, но втайне был занят
я все время читаю любую книгу, которая случайно меня привлекла.

Поскольку мое музыкальное образование также не принесло мне пользы, я продолжил свой своевольный
процесс самообразования, переписывая партитуры моих любимых
мастеров, и при этом приобрел аккуратный почерк, который в дальнейшем
годами часто восхищались. Я верю своим копиям до минора
Симфония и Девятая симфония Бетховена до сих пор хранятся как
сувениры.

Девятая симфония Бетховена стала мистической целью всех моих странных
мыслей и желаний о музыке. Я впервые привлекается к ней
существует распространенное мнение среди музыкантов, не только в Лейпциге, но в другом месте,
что эта работа была написана Бетховеном, когда он был уже наполовину
с ума. Это считалось ‘non plus ultra’ из всего фантастического
и непостижимого, и этого было вполне достаточно, чтобы пробудить во мне
страстное желание изучить это загадочное произведение. На самом первом
взглянув на партитуру, которой я овладел с таким трудом
, я почувствовал непреодолимое влечение к долгим чистым
квинтам, которыми начинается первая фраза: этим аккордам, которые, как я
описанный выше, сыграл такую сверхъестественную роль в моем детстве
впечатления от музыки, казалось, в данном случае сформировали духовный лейтмотив
моей собственной жизни. Я подумал, что в этом, несомненно, должен содержаться секрет из всех
секретов, и соответственно первое, что нужно было сделать, это сделать
партитуру самостоятельно путем кропотливого копирования. Я хорошо помню, что на
однажды внезапное появление рассвета произвело такое жуткое
впечатление на мои возбужденные нервы, что я с криком подскочил в постели, как
будто увидел привидение. Симфония в то время еще не была написана
аранжировка для фортепиано; она пользовалась столь малой популярностью, что
издатель не счел нужным рисковать, публикуя ее. Я принялся
за работу и фактически сочинил полное фортепианное соло, которое я
попытался сыграть сам. Я отправил свою работу Шотту, издателю партитуры
, в Майнц. Я получил в ответ письмо, в котором говорилось : "что
издатели еще не решили выпускать Девятую симфонию для
фортепиано, но они с радостью сохранят мой кропотливый труд’ и предложили
мне вознаграждение в виде партитуры великой Торжественной мессы
в D, который я принял с большим удовольствием.

Помимо своей основной работы я занимался на скрипке в течение некоторого времени, как моя
Гармония мастер очень справедливо считают, что некоторые знания
практические работы этот инструмент незаменим для любого, кто
имел намерение сочинения для оркестра. Моя мать, действительно,
заплатила скрипачу Сиппу (который все еще играл в лейпцигском оркестре
в 1865 году) восемь талеров за скрипку (не знаю, что с ней стало),
которой в течение целых трех месяцев я, должно быть, причинял невыразимые страдания.
пытать мою мать и сестру, практикуясь в моей крошечной комнатке.
Я дошел до того, что сыграл некоторые вариации фа-диез Мейседера, но
дошел только до второго или третьего. После этого у меня больше ничего не осталось
воспоминаний об этой практике, в которой, к счастью, участвовала моя семья
у них были свои веские причины не поощрять меня.

Но теперь пришло время, когда мой интерес к театру снова возрос.
страстная власть надо мной. На моей родине была сформирована новая труппа
под очень хорошим покровительством. Правление Придворного театра
в Дрездене взяло на себя управление лейпцигским театром на
три года. Моя сестра Розали была членом труппы, и через нее
я всегда мог получить доступ на представления; и то, что
в моем детстве было просто интересом, вызванным странным
дух любопытства теперь стал более глубоко укоренившейся и осознанной страстью.
страсть.

Юлий Цезарь, Макбет, Гамлет, пьесы Шиллера и в довершение всего
все, "Фауста" Гете, волновали и возмущал меня до глубины души. Опера
дав первые выступления в Маршнера "вампир", а Темплер УНД
Юдин. Итальянская труппа прибыла из Дрездена и покорила
Лейпцигскую публику непревзойденным мастерством своего искусства. Даже я был
почти увлечен энтузиазмом, которым был охвачен город
настолько, что забыл мальчишеские впечатления, которые синьор
Сассароли запечатлелся в моей памяти, когда другое чудо, которое также
пришло к нам из Дрездена, внезапно придало новое направление моему творчеству.
чувства и оказал решающее влияние на всю мою жизнь. Это
состояло из специального представления, данного Вильгельминой
Шредер-Девриент, который в то время был в зените своей творческой
карьера, молодая, красивая, и старательным, и которого, как я больше никогда
видел на сцене. Она дебютировала в "Фиделио".

Если я оглядываюсь назад на свою жизнь в целом, я не могу найти событие, которое произведено
настолько глубокое впечатление на меня. Любой, кто может вспомнить эту
замечательную женщину в тот период ее жизни, должен был в какой-то степени испытать
почти сатанинский пыл, который вызывает глубоко человеческое искусство
эта несравненная актриса влилась в его вены. После спектакля
Я помчался в дом подруги и написал певице короткую записку, в
которой кратко сообщил ей, что с этого момента моя жизнь обрела свое
истинное значение, и что если в ближайшие дни она когда-нибудь услышит мое
имя, прославленное в мире искусства, она должна помнить, что у нее было в тот вечер.
вечер сделал меня тем, кем, как я тогда поклялся, мне суждено было стать. Это
записку я оставил в ее отеле и выбежал в ночь, как сумасшедший.
В 1842 году, когда я поехал в Дрезден на свой дебют с Риенци.,
Я нанес несколько визитов добросердечному певцу, который поразил меня.
однажды он повторил это письмо слово в слово. Он, казалось,
произвела впечатление и на нее тоже, поскольку она была фактически держали его.

В этот момент я чувствую себя обязанным признать, что большая
путаница, которая теперь начала преобладать в моей жизни, и особенно в моей
учебе, была вызвана чрезмерным эффектом, который эта художественная интерпретация
оказала на меня. Я не знал, к кому обратиться или как приступить к делу
самому создавать что-то, что могло бы поставить меня в прямой контакт с
впечатление, которое я получил, в то время как все, что не могло быть
приведено в соприкосновение с ним, казалось мне настолько мелким и бессмысленным, что
Я, возможно, не мог утруждать себя этим. Мне бы хотелось
сочинить произведение, достойное Шредер-Девриента; но поскольку это было совершенно
не в моих силах, в своем безумном отчаянии я оставил все художественные попытки
слайд, и поскольку моей работы было также совершенно недостаточно, чтобы поглотить меня, я
безрассудно окунулся в сиюминутную жизнь в компании
странно выбранных партнеров и предавался всевозможным юношеским забавам.
излишества.

Теперь я погрузился во все разгулы необузданной мужественности, внешнее
уродство и внутренняя пустота которых заставляют меня восхищаться по сей день. Мой
общение с теми, кто моего возраста всегда было результатом чисто
шанс. Я не могу вспомнить, что любая специальная склонность или влечение
определили меня в выборе, мои юные друзья. Хотя я могу честно
сказать, что я никогда не был в состоянии стоять в стороне из-за зависти к кому-либо
тот, кто был особенно одарен, я могу объяснить свое безразличие только тем, что
выбор моих единомышленников обусловлен тем фактом, что по неопытности в отношении
я заботился о таком дружеском общении, которое принесло бы мне пользу.
только о том, чтобы был кто-то, кто сопровождал бы меня в моих экскурсиях, и
кому я мог бы изливать свои чувства сколько душе угодно, не заботясь о
какой эффект это могло бы произвести на него. Результатом этого стало то, что после
потока признаний, на которые мое собственное волнение было единственным ответом,
Наконец я дошел до того, что повернулся и посмотрел на своего друга; к
своему удивлению, я обычно обнаруживал, что вопрос о
ответе вообще не стоял, и как только я настроился нарисовать что-нибудь
от него взамен, и призвал его разговориться, когда он действительно был
нечего сказать, соединение обычно подошел к концу и оставил
след на моей жизни. В определенном смысле мои странные отношения с
Флахс был типичным представителем подавляющего большинства моих связей в загробной жизни.
Следовательно, поскольку без прочного личные узы дружбы не нашли своего
путь в своей жизни, легко понять, как удовольствие в
dissipations студенческая жизнь может превратиться в страсть определенной длительности,
потому что в это индивидуальный акт полностью заменил обычный
круг знакомых. В разгар дебоширстве и дробления
самый глупый описание, я остался совсем один, и это вполне
возможно, что эти безделушки формируется защищает ограду вокруг моей
душу, которой нужно время, чтобы дорасти до ее природные силы и не
быть ослаблен слишком рано достигает зрелости.

Моя жизнь, казалось, разошлась во все стороны; мне пришлось покинуть Сент-Луис.
Николаевскую школу на Пасху 1830 года, поскольку я был слишком глубоко в немилости у
профессорского состава, чтобы когда-либо надеяться на какое-либо продвижение по службе в университете
с этой стороны. Теперь было решено, что я должен учиться частным образом
в течение шести месяцев, а затем идти в школу Святого Фомы, где я должен быть в
свежие окружающие звуки и быть в состоянии работать и вступите в короткие сроки
для университета. Дядя Адольф, с которыми я постоянно
возобновляя мою дружбу, и кто убедил меня о моей музыке и
оказал хорошее влияние на меня в этом отношении, несмотря на
полнейшая деградация в моей жизни в то время, сохранил вызвав у меня все
свежие стремление к научным исследованиям. Я брал частные уроки греческого языка
у ученого и читал с ним Софокла. Какое-то время я надеялся, что это
благородный поэт снова вдохновил бы меня по-настоящему овладеть языком,
но надежда была тщетной. Я выбрал неподходящего учителя, и, кроме того,
более того, его гостиная, в которой мы занимались, выходила окнами
на кожевенный завод, отвратительный запах которого так действовал мне на нервы
настолько сильно , что я испытал глубокое отвращение как к Софоклу , так и к
Греческий. Мой шурин, Брокгауз, который хотел посадить меня на пути
зарабатывать карманные деньги, дал мне исправляя доказательства-листы
в новой редакции он приносил из "Всеобщей истории" Беккера ,
исправлено Лобеллом. Это дало мне повод для улучшения частными исследования
поверхностный общая инструкция на каждый предмет, который дается на
школе, и я таким образом приобрела бесценные знания, которые мне суждено было
чтобы в дальнейшем жизнь большинства из ветвей таким образом, обучение
uninterestingly учил в классе. Я не забуду упомянуть, что, к
в определенной степени, привлечение осуществляется за меня это первый ближе
изучение истории было связано с тем, что он привел меня в восемь пенсов в
лист, и я таким образом оказался в одной из самых редких позиций в моем
жизни, фактически зарабатывая деньги; и все же я был бы несправедлив к самому себе
если бы я не имел в виду яркие впечатления, которые я сейчас впервые
получил, обратив свое серьезное внимание на те периоды
история, с которой я до сих пор был знаком очень поверхностно.
Все, что я помню о своих школьных днях в этой связи, это то, что меня
привлекал классический период истории Греции; Марафон, Саламин,
и Фермопилы составили канон всего, что интересовало меня в
субъект. Теперь я впервые близко познакомился с
средние века и Французская революция, как я исправлял в своей работе.
речь шла именно о двух томах, которые содержали эти два периода.
Я помню, в частности, что характер революции заполнены
меня с искренней ненавистью к ее героям; незнакомые, как я был с
предыдущие истории Франции, моя человеческая симпатия была в ужасе от
жестокость мужчин в этот день, и этот чисто человеческий порыв остался
так сильна во мне, что я помню, как еще совсем недавно он стоил мне
настоящая борьба, чтобы придать вес истинное политическое значение
эти акты насилия.

Как же велико было мое изумление, когда однажды текущие политические
события того времени позволили мне, так сказать, получить личный
опыт того рода национальных потрясений, с которыми я столкнулся
удаленный контакт в ходе моей корректуры. Специальные выпуски
Leipzig Gazette принесли нам новости об июльской революции
в Париже. Король Франции был свергнут со своего
трона; Лафайет, который мгновение назад казался мне мифом, был
снова едущим сквозь ликующую толпу по улицам Парижа;
Швейцарские гвардейцы снова были перебиты в Тюильри, и новый король
не знал лучшего способа заявить о себе населению, чем
провозгласив себя воплощением Республики. Вдруг
сознательной жизни в то время, когда такие вещи происходили не может
не иметь потрясающий эффект на мальчика семнадцати лет. Мир как таковой
В моих глазах историческое явление началось с того дня, и, естественно, мои
симпатии были всецело на стороне Революции, которую я рассматривал
в свете героической народной борьбы, увенчавшейся победой, и
свободен от пятна ужасных эксцессов, запятнавших первую Французскую революцию.
Французская революция. Поскольку вся Европа, включая некоторые германские государства
, вскоре была более или менее яростно охвачена восстанием, я
некоторое время пребывал в состоянии лихорадочного ожидания, и теперь впервые
обратил свое внимание на причины этих потрясений, которые я рассматривал
как борьбу молодых и полных надежд против старой и изнеженной
части человечества. Саксония также не осталась невредимой; в Дрездене дело
дошло до настоящих уличных боев, которые немедленно вызвали
политические изменения в форме провозглашения регентства
будущего короля Фредерика и принятия конституции. Это событие
наполнило меня таким энтузиазмом, что я сочинил политическую увертюру,
в прелюдии к которой изображался темный гнет, посреди которого наконец прозвучало
напряжение, под которым, чтобы прояснить смысл, я
написал слова Friedrich und Freiheil; предполагалось, что этот сорт
постепенно и величественно перерастет в самый полный триумф, который я
надеялся вскоре увидеть успешно исполненным на одном из лейпцигских
Концерты в саду.

Однако, прежде чем я смог развить свои политико-музыкальные концепции
дальше, в самом Лейпциге вспыхнули беспорядки, которые заставили меня покинуть
пределы искусства, чтобы принять непосредственное участие в жизни страны. Национальный
жизнь в Лейпциге в то время означала не что иное, как антагонизм между
студентами и полицией, причем последняя была заклятым врагом, на котором
изливалась юношеская любовь к свободе. Несколько студентов были
арестованы во время уличной драки, и теперь их нужно было спасать.
Старшекурсники, которые были беспокойны в течение нескольких дней, собрали группу
вечером на Рыночной площади и в клубах собрались вместе и образовали
кольцо вокруг своих лидеров. Все происходящее было отмечено
определенной размеренной торжественностью, которая произвела на меня глубокое впечатление. Они пели
Гаудеамус igitur, выстроившись в колонну, и, взяв из толпы
никого из молодых людей, кто сочувствовал им, серьезно и решительно двинулся
от рынка до здания университета, чтобы открывать ячейки
и освободить студентов, которые были арестованы. Мое сердце учащенно билось, когда
Я шел с ними на это ‘Взятие Бастилии’, но все изменилось
не получится так, как мы ожидали, ибо во дворе Paulinum в
торжественное шествие было остановлено ректор круг, который пришел на встречу
он с своей седой головой оголенный; его уверенность в том, что пленников было
уже был освобожден по его просьбе был встречен с оглушительным
приветствие, и дело как будто к концу.

Но напряженное ожидание революции стали слишком сильными, чтобы не
спрос на некоторые жертвы. Внезапно распространилась повестка, призывающая нас отправиться в
печально известный переулок, чтобы вершить народное правосудие над ненавистным
мировым судьей, который, по слухам, незаконно взял под свою
защищал некий дом с дурной славой в этом квартале. Когда я добрался
до места, где толпа была в хвосте, я обнаружил, что дом был
взломан и были совершены все виды насилия. Я вспоминаю с
ужасом, какой опьяняющий эффект произвела на меня эта беспричинная ярость, и
не могу отрицать, что без малейшей личной провокации я поделился
как одержимый, под неистовым натиском студентов, которые
в бешенстве крушили мебель и посуду вдребезги. Я не верю, что
очевидным мотивом этого возмущения, которое, это правда, должно было быть
нашли в том, что является серьезной угрозой для общественной морали, у любой
вес со мной что-то; напротив, это была чисто дьявольской
ярость этих популярных всплески, которые привлекли меня тоже, как сумасшедший в
их вихрь.

Тот факт, что подобные приступы ярости быстро не утихают, а, в
соответствии с определенными законами природы, достигают своего надлежащего завершения
только после того, как они переросли в безумие, мне предстояло узнать на собственном опыте
. Едва ли повестка кольцо для нас поход в другой
курорт же, чем я тоже нашел себя в волнах, которые набора
к противоположному концу города. Там повторились те же подвиги.
и были совершены самые нелепые безобразия. Я не могу
вспомнить, чтобы употребление алкогольных напитков способствовало
опьянению меня и моих ближайших товарищей. Я только знаю, что я
наконец-то попали в состояние, которое обычно преуспевает дебош, и на
наутро просыпается, как будто от ужасного кошмара, пришлось убедить
себе, что я действительно принимал участие в событиях предыдущей ночи
на трофей я владел в форме изодранный красный занавес, который я
принес домой в знак моей доблести. Мысль о том, что
вообще, и моей семьи в частности, было обыкновение ставить мягкий
работ по юношеских эскапад была для меня большим утешением;
вспышки такого рода со стороны молодого считались
справедливое негодование против действительно серьезных скандалов, не было и нет
надо за меня бояться признать то, что принимал участие в таком
перегибы.

Опасный пример, однако, который был подан старшекурсниками
подстрекали низшие классы и толпу к подобному
перегибы на следующий месяц, на работодателей и всех, кто в
неприятным для них. Дело сразу же приняло более серьезный оборот
под угрозой оказалась собственность, и конфликт между богатыми и
бедные, ухмыляясь, стояли у наших дверей. Поскольку в городе не было солдат
, а полиция была полностью дезорганизована, студенты были
призваны для защиты от низших чинов. Магистерская
час славы теперь стали, как, например, я мог только жаждал в моем
школьник мечты. Студент стал tutelar божество Лейпциг,
власти призвали вооружиться и объединиться для защиты
собственности, и те же молодые люди, которые двумя днями ранее поддались
ярости разрушения, теперь собрались во дворе университета.
Запрещенные названия студенческих клубов и профсоюзов были выкрикнуты
устами членов городского совета и главных констеблей, чтобы призвать
любопытно экипированные старшекурсники, которые вслед за этим, в простой средневековой форме
боевые порядки, разбросанные по всему городу, заняли караульные помещения
у ворот, обеспечив охрану территорий различных богатых
купцы, и, как требовал случай, занимают места, которые, казалось,
угрожали, особенно постоялые дворы, под их постоянной защитой.

Хотя, к несчастью, я еще не был членом их организации, я предвкушал
прелести академической гражданской позиции, наполовину дерзко, наполовину подобострастно
обращение к руководителям студентов, которых я уважал больше всего. Мне выпала
удача рекомендовать себя, в частности, этим "петухам с
прогулки", как их называли, из-за моего родства с
Брокгаузом, на территории которого проживало основное количество этих чемпионов.
разбили лагерь на некоторое время. Мой шурин был среди тех, кому
серьезно угрожали, и только благодаря действительно большому присутствию духа
и уверенности ему удалось спасти свою типографию, и
особенно его паровые прессы, которые были главным объектом нападок,
от разрушения. Чтобы защитить его собственность от дальнейших нападений,
отряды студентов также были отправлены на его территорию;
отличное развлечение, которое предложил щедрый хозяин дома
его веселые опекуны в его приятном летнем домике соблазняли избранных
ученики обращались к нему. Мой шурин был в течение нескольких недель охраняемая
день и ночь против возможных нападений со стороны населения, и на этой
праздник, как посредник проточной гостеприимство, я отпраздновал в кругу
наиболее известные кровей университета настоящие Сатурналии моей
научные амбиции.

В течение еще более длительного периода охрана ворот была доверена
студентам; неслыханное великолепие, которое, соответственно, стало
ассоциироваться с этим постом, привлекало сюда новых претендентов издалека и
вблизи. Каждый день огромные зафрахтованные автомобили разгружаются у ворот Галле
целые отряды самых отважных сынов науки из Галле, Йены,
Геттингена и самых отдаленных регионов. Они подъехали близко к охранникам
у ворот, и вот уже несколько недель не заходила в гостиницу или любое
иного жилого помещения; они жили на счет совета, обратил ваучерами
"О полиции" для еды и питья, и знал, но одно волнует, что
возможность общего успокоения умов мужские сделает их
удобный опеки лишнего. Я никогда не пропускал ни дня дежурства, ни
ночи тоже, увы! пытаюсь внушить своей семье настоятельную необходимость
моя личная выносливость. Конечно, самые тихие и по-настоящему прилежные
духи среди нас вскоре сложили с себя эти обязанности, и только цвет из группы
старшекурсников оставался настолько стойким, что стало трудно
чтобы власти освободили их от этой задачи. Я держался до последнего
и мне удалось завести самых удивительных друзей для моего возраста.
Многие из самых отважных оставались в Лейпциге, даже когда там не было никакой охраны.
в течение некоторого времени это место населяли
чемпионы необычайно отчаянного и рассеянного типа, которые
неоднократно ниспослал из различных университетов для дебоширстве или
долг, и кто сегодня, благодаря исключительным обстоятельствам,
нашли убежище в Лейпциге, где сначала они были получены с
распростертыми объятиями всеобщего энтузиазма своих товарищей.

В присутствии всех этих явлений я чувствовал себя так, словно был окружен
последствиями землетрясения, которое нарушило обычный порядок вещей
. Мой шурин, Фридрих Брокгауз, который мог бы справедливо поиздеваться над
бывшими местными властями из-за их неспособности поддерживать
мир и порядок были унесены течением грозного
движения оппозиции. Он произнес дерзкую речь в ратуше перед
их поклонением городскому совету, что принесло ему популярность, и он
был назначен заместителем командира недавно созданного Лейпцигского подразделения
Муниципальной гвардии. В конце концов этот орган изгнал моих обожаемых учеников из
караульных помещений городских ворот, и у нас больше не было права
останавливать путешественников и проверять их пропуска. С другой стороны, я
льстил себе мыслью, что могу рассматривать свое новое положение как мальчика-гражданина
как эквивалент французской национальной гвардии, и мой
шурин Брокгауз, как саксонский Лафайет, который, во всяком случае,
преуспел в том, чтобы снабдить мое нарастающее возбуждение здоровым стимулятором.
Теперь я начал читать газеты и с энтузиазмом заниматься политикой.;
однако социальные связи гражданского мира не привлекали меня.
достаточно, чтобы я изменил своим любимым академическим коллегам. Я
затем им верой и правдой от охранника-номера в обычных барах,
где их великолепие как люди литературного мира теперь искать
выход на пенсию.

Моей главной мечтой было стать одним из них как можно скорее. Этого,
однако, можно было достичь, только снова поступив в начальную школу
. Святого Томаса, директором которого был немощный старик, был
место, где мои желания можно было бы наиболее быстро достигается.

Я поступил в школу осенью 1830 года просто с намерением
подготовиться к выпускному экзамену чисто номинальным образом
посещать ее. Главным в связи с этим было то, что мне и
друзьям того же направления удалось создать фиктивную студенческую
ассоциация называется "Клуб первокурсников". Он был сформирован со всей возможной педантичностью
был введен институт "Комментария’,
были проведены тренировки по фехтованию и поединки на мечах, а также первое собрание, посвященное
на который были приглашены несколько выдающихся студентов, и на котором я председательствовал
как ‘Вице’ в белых брюках из оленьей кожи и больших ботфортах, устроил мне
предвкушаю наслаждения, ожидающие меня как полноправного сына Муз.

Магистры Сент-Томаса, однако, были не совсем готовы согласиться
с моими стремлениями к студенчеству; в конце полугодия они
были мнения, что я раньше не задумывался, чтобы их
учреждения, и ничто не могло убедить их, что я заслужил название
в учебном гражданства приобретение знаний. Было необходимо какое-то решение
, поэтому я соответственно сообщил своей семье, что я
принял решение не учиться на профессию в университете, а
стать музыкантом. Ничто не мешало мне поступить в университет под названием
‘Studiosus Musicae’, и, не беспокоясь поэтому о
педантизме властей Сент-Томаса, я демонстративно бросил это занятие.
место обучения, из которого я извлек небольшую выгоду, и немедленно явился
к ректору университета, с которым я познакомился
вечером беспорядков, с просьбой зачислить меня на факультет
музыки. Соответственно, это было сделано без дальнейших церемоний, после уплаты
обычных сборов.

Я очень торопился, потому что через неделю должны были начаться пасхальные каникулы
, и ‘мужчины’ должны были отправиться из Лейпцига, когда будет
невозможно быть избранным членом клуба до окончания отпуска,
и оставаться все эти недели дома в Лейпциге, не имея права
носить желанные цвета казалось мне невыносимой пыткой. Прямой
от лица ректора Я бежала, как раненый зверь в фехтовании
школы, представить себе при поступлении в Саксонский клуб, показывая свою
карта аттестат зрелости. Я достигла своей цели, я могла носить цвета "Саксонии"
которые были в то время в моде и пользовались большим спросом.
потому что в ее рядах было так много восхитительных членов.

Странная судьба была со мной в этот пасхальные каникулы, во время
что я действительно единственный оставшийся представитель саксонского клуба
in Leipzig. Вначале этот клуб состоял в основном из людей из хорошей семьи
, а также представителей высшего класса студенческого мира; все они
были членами высокопоставленных и состоятельных семей Саксонии
в целом, и в частности, из столицы, Дрездена, и провели
свой отпуск у себя дома. В Лейпциге оставались
на каникулах только те странствующие студенты, у которых не было дома,
и для которых на самом деле это всегда было время каникул. Среди
них возник отдельный клуб дерзких и отчаянных молодых людей.
нечестивцы, которые нашли свое последнее прибежище, как я уже сказал, в Лейпциге в
славный период я записал. Я уже познакомился лично
с этими головорезами, которые очень понравились моему воображению, когда
они охраняли территорию Брокгауза. Хотя обычная продолжительность
университетского курса не превышала трех лет, большинство из этих мужчин
никогда не покидали свои университеты в течение шести или семи лет.

Я был особенно очарован человеком по имени Гебхардт, который был наделен
необычайной физической красотой и силой, и чей стройный героический
фигура возвышалась на голову выше всех своих спутников. Когда он
шел по улице рука об руку с двумя самыми сильными из своих
товарищей, ему вдруг приходило это в голову, легким
движение его руки, чтобы поднять своих друзей высоко в воздух и порхать над ними
таким образом, как будто у него была пара человеческих крыльев. Когда такси
ехало по улицам быстрой рысью, он хватался одной рукой за спицу
руля и с силой тянул его вверх. Никто никогда не говорил ему
что он глуп, потому что они боялись его силы, отсюда его
на ограничения почти не обращали внимания. Его грозная сила в сочетании
с умеренным нравом придавали ему величественное достоинство, которое ставило
его выше уровня обычного смертного. Он приехал в Лейпциг из
Мекленбург в компании некоего Дегелова, который был таким же сильным
и ловким, хотя и не таких гигантских размеров, как его
друг, и главная привлекательность которого заключалась в его большой живости и
оживленные черты, он вел дикую и рассеянную жизнь, в которой игра,
выпивка, страстные любовные похождения и постоянные и стремительные дуэли имели
внесите изменения. Церемонная вежливость, ироничность и педантичность
холодность, свидетельствовавшая о смелой уверенности в себе, в сочетании с очень
горячим нравом, сформировали главные характеристики этого персонажа и
натуры, сродни его натуре. Дикости и страсти Дегелоу придавалось любопытное
дьявольское очарование благодаря обладанию злобным юмором, который он часто
обращал против себя, в то время как по отношению к другим он проявлял определенную
рыцарскую нежность.

К этим двум выдающимся людям присоединились другие, которые обладали всеми
качествами, необходимыми для безрассудной жизни, наряду с реальными и
упрямая доблесть. Один из них, по имени Стелцер, обычный берсеркер из племени
Нибелунгов, которого звали Лопе, был на двадцатом сроке
правления. В то время как эти люди открыто и сознательно принадлежали миру, обреченному
на разрушение, и все их действия и выходки могли быть
объяснены только гипотезой, что все они верили в эту неизбежную гибель
было неизбежно, что я познакомился в их компании с неким
Шротер, который особенно привлек меня своим сердечным нравом,
приятным ганноверским акцентом и утонченным остроумием. Он не был одним из
обычные молодые смельчаки, к которым он относился спокойно и наблюдательно
в то время как все они любили его и были рады видеть. Я подружился с этим Шротером по-настоящему
, хотя он был намного старше меня.
Через него я познакомился с произведениями и поэмами Г. Гейне,
и от него я приобрел определенное изящество и дерзкое остроумие, и я был вполне
готов отдаться его приятному влиянию в надежде
улучшаю свою внешнюю осанку. Это была его компания, в частности, что я
искали каждый день; во второй половине дня я обычно встречала его в Розенталь
или Шале Кинчи, хотя всегда в присутствии этих замечательных готов.
они вызывали у меня тревогу и восхищение одновременно.

Все они принадлежали к университетским клубам, которые были во враждебных отношениях с
тем, членом которого я был. Что это за вражды между
различные клубы имел в виду только тех, кто может судить, кто знаком с тоном
наиболее распространенными среди них в те времена. Простого вида враждебных цветов
Было достаточно, чтобы привести в ярость этих людей, которые в остальном были добрыми и кроткими,
при условии, что они выпили хоть каплю лишнего. Во всяком случае, поскольку
пока старые стейджеры были трезвы, они смотрели с добродушием
самодовольством на такого хрупкого молодого человека, как я, одетого во враждебные цвета.
он так дружелюбно двигался среди них. Эти цвета я носила по-своему.
мода. Я воспользовался короткой неделей, в течение которой мой клуб находился
все еще в Лейпциге, чтобы стать обладателем великолепной "саксонской" шапки,
богато расшитой серебром, которую носил человек по фамилии Мюллер, который
впоследствии был известным констеблем в Дрездене. Я был охвачен
такой неистовой жаждой заполучить эту кепку, что мне удалось купить ее у него,
поскольку ему нужны были деньги, чтобы вернуться домой. Несмотря на эту замечательную кепку, я был,
как я уже сказал, желанным гостем в логове этой банды хулиганов: мой друг
Шротер позаботился об этом. Это было только тогда, когда грог, который был
основные напитками этих диких духов, начал работать, что я
обратите внимание любопытных взглядов и услышать сомнительные речи, значение
из которых на некоторое время скрыты от меня головокружение, в которых моя
собственные чувства были ввергнуты от этого пагубного напитка.

Поскольку я неизбежно был обречен из - за этого ввязываться в ссоры
в течение некоторого времени я испытывал огромное удовлетворение от того, что мой
первый бой, по сути, возник в результате инцидента, который был более
похвальным для меня, чем те провокации, которые я оставил наполовину
незамеченными. Однажды Degelow подошел к Шретер и меня в винный бар
что мы часто наведывались, и довольно дружески признался
нам по секрету своей симпатии к молодой и очень красивой актрисы, чьи
талант Шретер оспаривается. Дегелоу ответил, что так оно и могло быть
, но что, со своей стороны, он считает молодую леди самой
респектабельная женщина в театре. Я сразу спросил его, считает ли он, что
репутация моей сестры не так хороша. По представлениям студентов
это было невозможно для Degelow, который несомненно имел ни малейшего
намерением быть оскорбительным, дать мне еще какой-либо гарантии, чем
сказать, что он, конечно, не думаю, что моя сестра была уступает
репутацию, но, тем не менее, он имел в виду, чтобы выполнять его утверждение
относительно молодая леди, о которых он упомянул. Вслед за этим последовал без
задержка обычный вызов, открытия со словами: ‘ты задница,’
что прозвучало почти нелепо для моих собственных ушей, когда я сказал это этому
опытному головорезу.

Я помню, что Дегелоу тоже ахнул от изумления, и молния
, казалось, сверкнула в его глазах; но он взял себя в руки в
присутствии моего друга и приступил к соблюдению обычных формальностей
о вызове и выбрал палаши (krumme Sabel) в качестве оружия для боя
. Это событие произвело большой переполох среди наших товарищей, но я видел
меньше причин, чем раньше, воздерживаться от моего обычного общения с ними.
Только я стал более строго относиться к поведению удалцов, и
в течение нескольких дней ни один вечер не проходил без вызова
между мной и каким-нибудь грозным хулиганом, пока, наконец, граф Сольмс,
единственный член моего клуба, который еще не вернулся в Лейпциг, не навестил меня
как будто он был близким другом и интересовался, что произошло
. Он приветствовал мое поведение, но посоветовал мне не надевать свои
цвета до возвращения наших товарищей из отпуска и держаться
подальше от дурной компании, в которую я попал. К счастью, мне не пришлось долго ждать
вскоре университетская жизнь возобновилась, и фехтование
земля была засыпана. Незавидное положение, в котором, по выражению студента
, я был отстранен от занятий с полудюжиной самых ужасных фехтовальщиков
, принесло мне славную репутацию среди "первокурсников’ и
‘юниоры’ и даже среди старших ‘чемпионов’ Саксонии.

Мои секунданты были должным образом распределены, даты различных поединков были под рукой
установлены, и благодаря заботам моих старших товарищей было обеспечено необходимое время для
меня, чтобы приобрести некоторый навык в фехтовании. С легким сердцем, с которым
Я ожидал участи, которая угрожала мне по крайней мере в одном из надвигающихся
встречи, которые я сам не мог понять в то время; с другой стороны,
с другой стороны, то, как эта судьба спасла меня от последствий
моей опрометчивости, по сей день кажется мне поистине чудесным и достойным
дальнейшего описания.

Подготовка к дуэли включала в себя получение некоторого опыта в этих поединках
присутствуя на нескольких из них. Мы, первокурсники, достигли
этой цели тем, что называется ‘исполнением долга’, то есть нам были
доверены рапиры корпуса (драгоценное оружие чести
принадлежность к ассоциации), и должен был сначала отвезти их в
точильщик, а оттуда на место схватки, процедура, которая была
сопряжена с некоторой опасностью, поскольку ее приходилось проводить тайно, поскольку
дуэли были запрещены законом; взамен мы получили право
помогать в качестве зрителей на предстоящих боях.

Когда я заслужил эту честь, местом встречи, выбранным для дуэли, которую я
должен был наблюдать, была бильярдная гостиницы на Бургштрассе;
стол был отодвинут в сторону, и на нем сидели уполномоченные зрители
заняли свои места. Среди них я встал с бьющимся сердцем, чтобы посмотреть
опасные поединки между этими отважными чемпионами. По этому поводу мне рассказали
историю одного из моих друзей (еврея по фамилии Леви, но
известного как Липперт), который на этом самом этаже так много сделал
перед своим противником, что дверь должна была быть открыта для него, и он
упал обратно через нее вниз по ступенькам на улицу, все еще веря, что он
участвовал в дуэли. Когда несколько поединков были закончены, двое мужчин
вышли на ‘поле’: Темпель, президент Markomanen, и
некий Вольфарт, старый театральный деятель, уже на четырнадцатом полугодии
исследование, с которым у меня также была запланирована встреча позже. Когда это происходило
, мужчине не разрешалось наблюдать, чтобы слабые места
дуэлянта не были выданы его будущему противнику.
Соответственно, мои начальники спросили Вольфарта, хочет ли он, чтобы меня
уволили; на что он ответил со спокойным презрением: ‘Пусть они оставят здесь этого
маленького новичка, во имя Бога!’ Таким образом, я стал очевидцем
потери трудоспособности фехтовальщика, который, тем не менее, показал себя таким
опытным и умелым в этом деле, что я вполне мог бы стать
встревоженный вопросом о моей будущей встрече с ним. Его гигантский
противник перерезал артерию на его правой руке, которую сразу закончился
бороться, и хирург заявил, что Wohlfart не смог бы провести
снова меч в течение многих лет, в соответствии с которой обстоятельства моей предполагаемой встречи
с ним был сразу отменен. Я не отрицаю, что этот инцидент
возликовала душа моя.

Вскоре после этого первая всеобщая встреча нашего клуба состоялась в
зеленый крана. Эти встречи являются регулярными горячей кровати для производства
поединков. Здесь я навлек на себя новую встречу с одним Тишером,
но узнал заодно, что я был освобожден от двух моих самых
Грозный предыдущих проектов подобного исчезновения моей
противников, которым удалось бежать в счет долга и слева нет
проследить за ними. Единственным, от кого я мог что-то слышать, был
ужасный Штельцер по фамилии Лопе. Этот парень воспользовался тем, что
мимо проходили польские беженцы, которых в то время уже перегнали
через границу и они направлялись через Германию во Францию,
замаскироваться под злополучного борца за свободу, и он
впоследствии он попал в Иностранный легион в Алжире. По дороге
домой со сбора Дегелоу, с которым я должен был встретиться через несколько недель,
предложил ‘перемирие’. Это было устройство, которое, если бы его приняли, как это было в данном случае
, позволяло будущим участникам боевых действий развлекаться и разговаривать
друг с другом, что в противном случае было строжайше запрещено. Мы
рука об руку побрели обратно в город; с рыцарской нежностью мой
интересный и грозный противник заявил, что он в восторге от
перспективы скрестить со мной шпаги через несколько недель; что он
считал это честью и удовольствием, поскольку он любил меня и
уважал за мое доблестное поведение. Редко какой личный успех
льстил мне больше. Мы обнялись, и среди протестов, которые благодаря
некоему достоинству в них приобрели значение, которое я никогда не смогу
забыть, мы расстались. Он сообщил мне, что сначала должен нанести визит в
Йену, где у него была назначена дуэль. Неделю спустя
весть о его смерти достигла Лейпцига; он был смертельно ранен на
дуэли в Йене.

Мне казалось, что я живу во сне, из которого меня вывел
объявление о моем поединке с Тишером. Хотя он был
первоклассным и энергичным бойцом, наши вожди выбрали его для
моего первого прохождения с оружием в руках, потому что он был довольно маленького роста. Несмотря на то, что
можете почувствовать большую уверенность в моей наспех приобретенные и мало
практикуется в фехтовании, я с нетерпением ждал этого первая моя дуэль с
легким сердцем. Хотя это было против правил, я никогда не мечтал о том, чтобы
сообщить властям, что я страдаю от небольшой сыпи, которую я
подхватил в то время, и которая, как мне сообщили, нанесла раны настолько
опасно, что если бы сообщили об этом хотели отложить заседание, в
несмотря на то, что я был достаточно скромен, чтобы быть готовым к ранам. За мной
послали в десять утра, и я ушел из дома, улыбаясь при мысли о том, что
сказали бы моя мать и сестры, если бы через несколько часов меня привезли обратно
в тревожном состоянии, которое я ожидал. Мой шеф, герр В. Шонфельд, был
приятным, спокойным человеком, который жил на болоте. Когда я добрался до его дома
, он высунулся из окна с трубкой во рту и
поприветствовал меня словами: ‘Можешь идти домой, дружище, все кончено".;
Тишер в больнице.’ Поднявшись наверх, я обнаружил в сборе нескольких "ведущих
мужчин", от которых я узнал, что Тишер сильно напился накануне вечером
и, как следствие, был открыт для самых
возмутительное обращение со стороны обитателей дома с дурной славой. Он был
ужасно ранен, и полиция в первую очередь отвезла его
в больницу. Это неизбежно означало изгнание и, прежде всего,
исключение из академической ассоциации, к которой он принадлежал.

Я не могу ясно вспомнить инциденты, которые уволили из Лейпцига немногих
оставшиеся пожиратели огня, которым я посвятил себя с тех роковых пор
каникулы; Я знаю только, что этот помощник моей студенческой славы
уступил другому. Мы отпраздновали ‘собрание первокурсников’, на которое
все, кто смог собраться, проехали вчетвером длинной процессией
через город. После того, как президент клуба глубоко тронул
меня своей внезапной и в то же время продолжительной торжественностью, у меня возникло желание
вернуться домой одним из самых последних с прогулки. Соответственно, я
отсутствовал три дня и три ночи и провел это время главным образом в
азартные игры, времяпрепровождение, которое с первой ночи нашего праздника литой
его дьявольские козни вокруг меня. Около полудюжины самых шикарных членов клуба
случайно оказались вместе на рассвете в "Веселом крестьянине", и
сразу же образовалось ядро игорного клуба, которое было усилено
в течение дня новобранцы возвращаются из города. Участники пришли, чтобы
посмотреть, работаем ли мы по-прежнему, участники тоже ушли, но я с
первоначальной шестеркой продержался дни и ночи без колебаний.

Желание, которое первым побудило меня принять участие в спектакле, было следующим
выиграть достаточно для моего счета (два талера): это мне удалось сделать,
и вслед за этим я был воодушевлен надеждой, что смогу рассчитаться со всеми
долги, которые я заработал в то время за счет своего выигрыша в игре. Просто, как я
надеялся узнать состав самых быстро методом Logier, но
нашли себе затруднено в мой объект на длительный срок от неожиданного
трудности, так что мой план на скорейшее улучшение моего финансового положения
также была обречена на разочарование. Победить было не так-то просто
и в течение примерно трех месяцев я был такой жертвой ярости из-за
азартные игры, что никакая другая страсть была возможность бегло
влияние на мой разум.

Ни в Фехтбодене (где практиковались студенческие драки), ни
в пивной, ни на самом месте драк я больше никогда не видел своего лица
. В моем плачевном положении я весь день ломал голову, придумывая
способы раздобыть денег, чтобы играть по ночам. В
напрасно бедная моя мать попробовать все, что в ее силах, чтобы побудить меня не
приходить домой так поздно ночью, хотя она понятия не имела реального характера
мои дебоши: после того, как я вышел из дома во второй половине дня я никогда не
на следующий день я вернулся до рассвета и добрался до своей комнаты (которая находилась на
некотором расстоянии от других), перелезая через калитку, потому что моя мать
отказалась дать мне ключ от замка.

В отчаянии от своего невезения моя страсть к азартным играм переросла в
настоящую манию, и я больше не испытывал никакой склонности к тем вещам,
которые когда-то привлекали меня в студенческую жизнь. Я стал абсолютно
безразличен к мнению моих бывших товарищей и избегал их
полностью; теперь я затерялся в небольших игорных притонах Лейпцига,
где собирались только отбросы студенчества. Нечувствительный к любому
из чувства самоуважения я сносил даже презрение моей сестры Розали;
как она и моя мать не удосужившись бросить взгляд на
молодой распутник, которого они видели только в редкие промежутки, глядя смертельно
бледный и изношенных: мое растущее отчаяние заставило меня, наконец, прибегнуть к
лихачество как единственное средство заставить враждебная судьба на моей стороне. Это
внезапно меня поразило, что только с помощью большой доли я могу сделать большой
прибыли. Для этой цели я решил воспользоваться моей матери пенсия, по
что я был попечителем довольно крупную сумму. В ту ночь я потерял все
У меня был с собой только один Талер: волнение, с которым я поставил
это последняя монета на открытке был опыт до сих пор довольно странно для меня
молодая жизнь. Как я уже жрать было нечего, я неоднократно обязан
покинуть игровой стол из-за болезни. С этим последним Талером я
поставил на кон мою жизнь, за мое возвращение домой было, конечно, из
вопрос. На сером рассвете я уже видел себя блудным сыном,
убегающим от всего, что было мне дорого, через леса и поля навстречу
неизвестности. Мое настроение отчаяния овладело мной так сильно, что,
когда моя карта выиграла, я немедленно поставил все деньги на новую ставку,
и повторял этот эксперимент до тех пор, пока не выиграл довольно значительную
сумму. С этого момента моя удача постоянно росла. Я обрел такую
уверенность, что рисковал самыми опасными ставками: ибо внезапно меня
осенило, что этому суждено было стать моим последним днем с картами.
Теперь мое везение стало настолько очевидным, что банк счел разумным
закрыться. Я не только вернул все деньги, которые проиграл, но и выиграл
достаточно, чтобы погасить все свои долги. Мои ощущения в течение всего
моменты этого процесса носили самый священный характер: я чувствовал, как будто Бог и
Его ангелы стояли рядом со мной и шептали мне на ухо слова
предупреждения и утешения.

Я снова перелез через ворота своего дома рано утром.
на этот раз я заснул мирно и крепко, а проснулся очень поздно.
окрепший и как будто заново родившийся.

Никакое чувство стыда не удержало меня от того, чтобы рассказать моей матери, которой я
вручил ее деньги, всю правду об этой решающей ночи. Я
добровольно признался в своем грехе в том, что использовал ее пенсию, не жалея денег.
подробно. Она сложила руки и поблагодарила Бога за Его милосердие, и
сразу же сочла меня спасенным, полагая, что я никогда больше не смогу
совершить подобное преступление.

И, по правде говоря, с этого момента азартные игры потеряли для меня всякое очарование.
 Мир, в котором я двигался как сумасшедший, внезапно
показался мне лишенным всякого интереса или привлекательности. Моя ярость к азартным играм у
уже сделала для меня совершенно равнодушен к суете обычного студента, и
когда я освободился от этой страсти, и я вдруг очутился лицом
предстоит столкнуться с совершенно новым миром.

Отныне я принадлежал этому миру: это был мир настоящих и
серьезных музыкальных занятий, которым я теперь посвятил себя сердцем и душой.

Даже в этот бурный период моей жизни мое музыкальное развитие не было
полностью остановлено; напротив, с каждым днем становилось все очевиднее
музыка была единственным направлением, в котором проявлялись мои умственные склонности.
имел заметный изгиб. Только я была уже совсем отвыкла от музыкальных
исследования. Даже сейчас это кажется невероятным, что мне удалось найти время в
тех дней, чтобы закончить довольно значительный объем композиции. Я
но самое смутное воспоминание об увертюре до мажор (6/8 такта) и
о сонате си-бемоль мажор в дуэтной обработке; последняя понравилась моему
сестре Оттилии, которая играла ее со мной, так понравилось, что я аранжировал ее для оркестра
. Но другое произведение того периода, Увертюра си-бемоль
мажор, произвело на меня неизгладимое впечатление из-за связанного с ней случая
. Эта композиция, по сути, была результатом
моего изучения Девятой симфонии Бетховена примерно в той же степени, в какой
"Левальд и Аделаида" были результатом моего изучения Шекспира. У меня было
особое внимание уделил раскрытию мистического смысла в оркестре
, который я разделил на три совершенно разных и противоположных элемента
. Я хотел передать характерную природу этих элементов
читателю партитуры становится ясно в тот момент, когда он смотрит на нее, с помощью поразительного
отображения цвета, и только тот факт, что я не мог достать зеленых чернил,
сделал эту живописную идею невозможной. Я использовал черные чернила для игры на
духовых инструментах, струнные должны были быть красными, а духовые -
зелеными. Эту необыкновенную партитуру я отдал для ознакомления Генриху
Дорн, который в то время был музыкальным руководителем Лейпцигского театра. Он
был очень молод и произвел на меня впечатление очень умного музыканта и
остроумного светского человека, которого лейпцигская публика высоко ценила.

Тем не менее, я никогда не мог понять, как он мог
удовлетворить мою просьбу поставить эту увертюру.

Некоторое время спустя я был склонен согласиться с другими, которые
знали, как ему нравится хорошая шутка, что он намеревался побаловать себя
небольшим весельем. Однако в то время он поклялся, что, по его мнению,
произведение интересное, и утверждал, что если бы оно было выпущено только как
доселе неизвестное произведение Бетховена, публика приняла бы его с
уважением, хотя и без понимания.

Это было Рождество судьбоносного 1830 года; как обычно, представления в театре в канун Рождества не будет
вместо него был организован концерт
для бедных, который получил лишь скудную поддержку.
Первый номер программы назывался захватывающим названием ‘Новая
Увертюра" — и ничего больше! Я тайком слушал репетицию
с некоторым опасением. Я был очень впечатлен прохладой, с которой
что Дорн противопоставил явному замешательству, которое члены оркестра
продемонстрировали в отношении этой загадочной композиции.
Основная тема Allegro содержалась в четырех тактах; после каждого
четвертого такта, однако, был вставлен пятый, в котором не было ничего
это связано с мелодией, и которая была объявлена громким ударом в барабан
на втором такте. Поскольку этот барабанный бой выделялся отдельно,
барабанщик, который постоянно думал, что совершает ошибку, запутался,
и не придал ударению нужной резкости, как предписано инструкцией.
оценка. Я слушал из своего укромного уголка и был напуган своим первоначальным намерением.
это случайно отличающееся исполнение не вызвало у меня неудовольствия.
Однако, к моему искреннему раздражению, Дорн вызвал барабанщика на фронт.
и настоял на том, чтобы он играл акценты с предписанной четкостью.
Когда, после репетиции, я сказал музыкальный руководитель моего опасения
об этом важном факте, я не могла заставить его обещают мягче
толкование неустранимых барабана; он к ней пристал, что вещь
будет очень хорошо звучать так, как было. Несмотря на это заверение, мое
беспокойство росло, и у меня не было смелости, чтобы представиться моему
друзья заранее, так как автор Новой увертюры.’

Моя сестра Оттилия, которые уже были вынуждены выживать секрет
показания Leubald УНД Аделаида, была единственным человеком, готовым прийти
с меня услышать мою работу. Был Сочельник, и у моего шурина, Фридриха Брокгауза, должна была состояться
обычная рождественская елка, подарки и т.д.
и мы оба, естественно, хотели там быть. Моя сестра, в частности,
которая жила там, имела большое отношение к
приготовления, и смогла уехать лишь на короткое время, да и то с
большими трудностями; соответственно, у нашей любезной родственницы был готов экипаж
для нее, чтобы она могла быстрее вернуться. Я воспользовался
этой возможностью, чтобы, так сказать, торжественно открыть свое вступление в музыкальный
мир. Карета остановилась перед
театром. Оттилия зашла в ложу моего шурина, что вынудило меня
попытаться найти место в партере. Я забыл купить билет, и
человек у двери отказал мне во входе. Внезапно настройка
оркестр звучал все громче и громче, и я подумал, что мне придется
пропустить начало своей работы. В волнении я представился стоявшему у двери человеку
как композитор ‘Новой увертюры", и таким образом
мне удалось пройти без билета. Я протолкался к одному из первых рядов ямы
и сел в ужасном беспокойстве.

Началась увертюра: после того, как тема "черных" духовых инструментов
прозвучала с большим акцентом, началась тема ‘красного’ аллегро
, в котором, как я уже упоминал, каждый пятый такт был
прерванный барабанной дробью из ‘черного’ мира. Какой эффект
произвела на слушателей "зеленая" тема духовых инструментов, которая присоединилась к ним
впоследствии, и что они должны были иметь
мысль о том, когда "черная", "красная" и "зеленая" темы смешались,
всегда оставалась для меня загадкой, ибо роковой барабанный бой, жестокий
измотанный, я полностью лишился чувств, особенно потому, что этот
длительный и постоянно повторяющийся эффект теперь начал привлекать не только
внимание, но и веселье аудитории. Я слышал, как мои соседи
рассчитывая отдачу от этого эффекта; зная абсолютную правильность
их расчета, я испытал десять тысяч мучений и стал
почти без сознания. Наконец я очнулся от своего кошмара, когда
Увертюра, к которой я побрезговал дать то, что считал банальным
окончание, совершенно неожиданно оборвалась.

Никаким призракам, подобным тем, что были в сказках Гофмана, не удалось бы добиться успеха в
создании того необыкновенного состояния, в котором я пришел в себя, когда
заметил изумление публики в конце представления
. Я не услышал ни возгласов неодобрения, ни шипения.o
замечания, даже не смех; все, что я видел, было крайним изумлением от такого
странного происшествия, которое произвело на них, как и на меня, впечатление, подобное
ужасному кошмару. Худший момент, однако, наступил, когда мне пришлось покинуть яму
и отвезти сестру домой. Встать и пройти сквозь толпу людей
в яме было действительно ужасно. Ничто, однако, не могло сравниться с болью от
встречи лицом к лицу с человеком в дверях; странный взгляд, который он бросил на меня
с тех пор я постоянно преследовал меня, и долгое время я избегал
ямы лейпцигского театра.

Моим следующим шагом было найти мою сестру, которая прошла через всю эту печальную историю.
испытайте бесконечную жалость; в тишине мы поехали домой, чтобы присутствовать
на блестящем семейном празднике, который с мрачной иронией контрастировал с
мрачностью моего замешательства.

Несмотря ни на что, я пытался верить в себя и думал, что смогу
найти утешение в своей увертюре к "Брауту фон Мессине", которая, как я считал,
была лучшим произведением, чем "Роковая", которую я только что услышал. A
о восстановлении на работе, однако, не могло быть и речи, поскольку директора
лейпцигского театра долгое время считали меня очень сомнительным человеком
, несмотря на дружбу с Дорном. Это правда, что я все еще пробовал свои
я набрасываю наброски композиций к "Фаусту" Гете, некоторые из которых
сохранились до наших дней: но вскоре моя бурная студенческая жизнь
возобновила свое господство и поглотила последние остатки серьезного изучения музыки
во мне.

Теперь я начал воображать, что, поскольку я стал студентом, я должен
посещать университетские лекции. От Траугот круг, который был хорошо известен
мне на его счету подавив восстание студента, я старался
учить первым началам философии, одного урока хватило
чтобы заставить меня сдаться. Однако два или три раза я присутствовал на
лекции по эстетике дан один из молодых профессоров, человек
под названием Вайсс. Это упорство объясняется тот интерес, который Вайс
сразу же пробудил во мне. Когда я познакомилась с ним в мой дядя
В "Доме Адольфа" Вайс только что перевел "метафизику" Аристотеля.
и, если я не ошибаюсь, посвятил их в противоречивом духе
Hegel.

По этому случаю я слушал разговор этих двух мужчин о
философии и философах, который произвел на меня огромное впечатление.
Я помню, что Вайс был рассеянным человеком, с поспешным и резким
манера говорить; у него было интересное и задумчивое выражение лица, которое
произвело на меня огромное впечатление. Я вспоминаю, как, будучи обвиняемым на
четкость в письменной форме и стилю, он оправдывал себя, говоря, что
глубокие проблемы человеческого разума в любом случае не могут быть решены путем
моб. Эта максима, которая показалась мне очень правдоподобной, и я сразу
признание в качестве принципа для всех моих будущих письменной форме. Я помню, что мой
старший брат Альбера, которому я когда-то приходилось писать для моей матери, рос
так противно мое письмо и стиль, который он сказал, что я должен быть
схожу с ума.

Несмотря на мои надежды на то, что лекции Вайса принесут мне много пользы, я был
не в состоянии продолжать посещать их, поскольку мои желания в те дни
влекли меня к чему угодно, только не к изучению эстетики. Тем не менее, моя
беспокойство матери за меня в то время заставило меня попытаться снова заняться музыкой
. Поскольку Мюллер, учитель, у которого я учился до того времени,
не смог внушить мне постоянной любви к учебе, было
необходимо выяснить, не сможет ли другой учитель лучше меня
чтобы побудить меня к серьезной работе.

Теодор Вайнлих, который был хормейстером и музыкальным руководителем в Санкт-Петербурге.
Церковь Фомы занимала в то время этот важный и древний пост.
который впоследствии занимал Шихт, а до него не кто иной, как Себастьян Бах.
человек. По образованию он принадлежал к старой итальянской музыкальной школе
и учился в Болонье у Патера Мартини. Он
сделал себе имя в этом искусстве своими вокальными композициями, в которых
его тонкая манера исполнения партий получила высокую оценку. Он сам сказал
однажды мне, что лейпцигский издатель предложил ему очень солидный
гонорар, если он напишет для его фирмы еще одну книгу с вокальными упражнениями
похожий на тот, который оказался столь прибыльным для его первого издателя
. Вайнлих сказал ему, что на данный момент у него нет готовых упражнений подобного рода
, но вместо этого предложил ему новую мессу, от которой издатель
отказался со словами: "Пусть тот, кому досталось мясо, грызет мясо".
кости.’ Скромность, с которой Вайнлих рассказал мне эту маленькую историю
показала, каким прекрасным человеком он был. Поскольку он был в очень плохом и слабом состоянии здоровья
когда моя мать представила меня ему, он сначала
отказался взять меня в ученики. Но, после того, как оказал сопротивление всем
после долгих уговоров он, наконец, сжалился над моим музыкальным образованием, которое, как он
вскоре обнаружил по фуге, которую я принес с собой, было
крайне несовершенным. Соответственно, он пообещал научить меня, при условии
что я оставлю все попытки сочинять музыку на шесть месяцев и
буду беспрекословно следовать его инструкциям. Я остался верен первой части своего обещания
благодаря огромному водовороту распутства, в который
меня втянула студенческая жизнь.

Когда, однако, мне приходилось занимать себя на какое-то время
ничем иным, как упражнениями по гармонии из четырех частей в строго выдержанном стиле, это
не только студент, но и автор так много
увертюры и сонаты, это было глубокое отвращение. Вайнлих тоже
имел на меня претензии и решил отказаться от меня.

В этот период я столкнулся с кризисом в своей жизни, который привел к
катастрофе того ужасного вечера в игорном притоне. Но еще
больший удар, чем этот страшный опыт ожидало меня, когда Weinlich
решили не иметь больше ничего общего со мной. Глубоко униженный и
несчастный, я умолял доброго старика, которого я нежно любил,
прости меня, и я обещал ему, что с этого момента для работы с неослабевающим
энергии. Однажды утром, в семь часов, Вайнлих послал за мной, чтобы я начал писать
черновой набросок фуги; он посвятил мне все утро, с величайшим вниманием отслеживая
мою работу такт за тактом и отдавая мне свои
ценный совет. В двенадцать часов он отпустил меня с инструкцией
доработать эскиз, заполнив оставшиеся части дома
.

Когда я принес ему законченную фугу, он протянул мне свою собственную трактовку
на ту же тему для сравнения. Это обычная задача при написании фуги.
между мной и моим добродушным учителем установились самые нежные отношения.
с этого момента мы оба наслаждались уроками. Я был
поражен, как быстро пролетело время. За восемь недель я не только
прошел через ряд самых замысловатых фуг, но и прошел
через всевозможные сложные эволюции в контрапункте, когда один
однажды, когда я принес ему чрезвычайно сложную двойную фугу, он захватил мое
дыхание, сказав, что после этого ему больше нечему меня учить
.

Поскольку я не знал о каких-либо больших усилиях с моей стороны, я часто задавался вопросом
действительно ли я стал хорошо подготовленным музыкантом. Сам Вайнлих
казалось, не придавал особого значения тому, чему он меня научил: он
сказал: "Вероятно, ты никогда не напишешь фуг или канонов; но то, чему ты
вы овладели независимостью: теперь вы можете стоять в одиночестве и полагаться на себя.
если вы захотите, у вас под рукой будет прекрасная техника.’

Основной результат его влияния на меня, безусловно, растет
любовь к четкости и беглости, в которую он тренировал меня. Я уже
пришлось писать вышеупомянутых фуга для обычных голоса; по моим ощущениям
ибо таким образом было пробуждено мелодичное и вокальное начало. Для того, чтобы
держите меня в строго под его спокойный и дружелюбный влияние, он в
то же время дал мне сонаты писать, которые, как доказательство моей
дружба для него пришлось строить на строго гармонические и тематических
линии, по которым он рекомендовал меня очень рано и по-детски соната
Плейель как образец.

Те, кто только недавно услышал мою увертюру, должно быть, действительно удивлялись
как я вообще написал эту сонату, которая была опубликована благодаря
неосторожности господ Дж. Брайткопф и Хартель (чтобы вознаградить меня за мою
abstemiousness, Weinlich побуждало их публиковать в этом плохого
состав). С этого момента он дал мне полную свободу действий. Начнем с того, что мне
разрешили сочинить Фантазию для фортепиано (фа-диез минор)
о котором я писал в довольно неформальном стиле, рассматривая мелодию в
речитативная форма; это дало мне глубокое удовлетворение, потому что он выиграл меня
похвалу от Weinlich.

Вскоре после этого я написал три увертюры, познакомились со всей своей
утверждения. Следующей зимой (1831-1832) мне удалось добиться исполнения
первой из них, ре минор, на одном из концертов в Гевандхаусе
.

В то время в этом заведении безраздельно царил очень простой и домашний тон
. Инструментальные произведения исполнялись не тем, что мы называем
‘дирижер оркестра’, но были просто сыграны публике
руководителем оркестра. Как только началось пение, Поленц
занял свое место за дирижерским пультом; он принадлежал к типу толстых
и приятных музыкальных руководителей и был большим любимцем
лейпцигской публики. Он приходил на площадку с очень
важно-голубой дубинкой в руке.

Одно из самых странных событий, которые произошли в то время был годовой
производство продуктов из Девятой симфонии Бетховена; после первых трех
движения были сыграны прямо через Как Гайдн симфония, как
также оркестр мог управлять им, Pohlenz, вместо того, чтобы
провести вокальный квартет, принял его кантаты, или итальянская Ария,
место за столом для выполнения этой очень сложной инструментальной
работа, с ее загадочной и бессвязные открытия, один из
самых сложных задач, которая может быть найден для музыкального
дирижер. Я никогда не забуду впечатления, произведенного на меня в
первая репетиция, проведенная с тревогой и тщательностью в 3/4 раза, и то, как
дикие вопли трубы (с которых начинается это движение
) привели к самой необычайной звуковой путанице.

Очевидно, он выбрал этот темп, чтобы каким-то образом справиться с
речитативом контрабасов; но это было совершенно безнадежно. Pohlenz
я был весь в поту, речитатив не прекращался, и я
действительно начал думать, что Бетховен, должно быть, написал бессмыслицу;
контрабасист Теммлер, верный ветеран оркестра,
в конце концов Поленцу удалось довольно грубо и энергично выражаясь
, заставить его опустить дирижерскую палочку, и таким образом речитатив действительно
продолжался должным образом. Тем не менее, в то время я чувствовал, что пришел
к скромному выводу, который я с трудом могу объяснить, что эта
экстраординарная работа все еще находится за пределами моего понимания. Долгое время я
перестал размышлять над этой композицией и обратил свои мысли с
простым стремлением к более ясной и спокойной музыкальной форме.

Мое изучение контрапункта научило меня ценить, прежде всего,
Легкая и плавная трактовка Моцартом сложнейших технических проблем
и, в частности, последняя часть его великой симфонии до мажор
послужили мне примером для моей собственной работы. Моя увертюра ре минор,
в которой явно чувствовалось влияние увертюры Бетховена к "Кориолану",
была благосклонно принята публикой; у моей матери начались
вера в меня вернулась, и я сразу же приступил ко второй увертюре (до
мажор), которая действительно закончилась "Фугато", которое сделало больше чести моей
новой модели, чем я когда-либо надеялся исполнить.

Это увертюра, также, был вскоре исполнена на концерте дан
любимая певица, Мадемуазель Palazzesi (Дрезденской итальянский
Опера). До этого я уже представлял ее на концерте, данном
частным музыкальным обществом под названием ‘Эвтерпа’, когда я сам дирижировал ею
.

Я помню странное впечатление, которое произвело на меня замечание, сделанное моей
матерью по этому поводу; на самом деле это произведение, которое было
написано в стиле контрапункта, без какой-либо настоящей страсти или эмоций,
это произвело на нее странное впечатление. Она дала волю своим чувствам
удивление, тепло похвалив увертюру "Эгмонт", которая была сыграна
на том же концерте, утверждая, что "в конце концов, такая музыка была
более увлекательной, чем любая глупая фуга’.

В это время я также написал (в качестве своего третьего произведения) увертюру к пьесе Раупаха
драма "Кениг Энцио", в которой снова проявилось влияние Бетховена
с еще большей силой. Моей сестре Розали удалось добиться этого.
спектакль был поставлен в театре перед спектаклем; из соображений благоразумия они
не стали объявлять его в программе в первый раз. Дирижировал им Дорн,
и поскольку представление прошло нормально, и публика не выказала никакого недовольства
, моя увертюра была сыграна с моим полным именем в программе
несколько раз во время показа вышеупомянутой драмы.

После этого я попробовал свои силы в большой симфонии (до мажор); в этом произведении
Я продемонстрировал то, чему научился, используя влияние моего изучения
Бетховена и Моцарта для создания действительно приятного и
доходчивого произведения, в котором фуга снова присутствовала в конце,
в то время как темы различных частей были построены таким образом, что их
можно было воспроизводить последовательно.

Тем не менее, страстный и смелый элемент Эротической симфонии
был отчетливо различим, особенно в первой части. Медленная часть
, напротив, содержала воспоминания о моем прежнем мюзикле
мистицизм. Своего рода повторяющееся вопросительное восклицание минора
третья, переходящая в пятую, связала в моем сознании эту работу (которую я
закончил с максимальным усилием ясности) с моим самым ранним
период мальчишеской сентиментальности.

Когда в следующем году я посетил Фридриха Рохлица, в то время
‘Нестора’ музыкальных эстетов Лейпцига и президента
в Гевандхаусе я убедил его пообещать мне исполнение моей работы
. Поскольку перед встречей со мной ему дали ознакомиться с моей партитурой, он
был весьма удивлен, обнаружив, что я очень молодой человек, поскольку
характер моей музыки подготовил его к встрече с гораздо более взрослым и
опытный музыкант. Перед этим выступлением произошло много событий
, о которых я должен упомянуть в первую очередь, поскольку они имели огромное значение
для моей жизни.

Свою короткую и бурную карьеру, как студент утонул во мне не только лишь все
стремление к дальнейшему развитию, но и всякий интерес к интеллектуальной
и духовные устремления. Хотя, как я уже указывал, я никогда полностью не отчуждался от музыки
мой возродившийся интерес к политике
пробудил во мне первое настоящее отвращение к моей бессмысленной студенческой жизни, которая
вскоре в моей памяти не осталось более глубоких следов, чем воспоминание об одном
ужасном кошмаре.

Война Польши за независимость против российского превосходства наполнила меня
растущим энтузиазмом. Победы, одержанные поляками за короткий период
в мае 1831 года, вызвали мое восторженное восхищение:
мне казалось, что мир каким-то чудом был создан заново. В качестве
в отличие от этого, новости о битве при Остроленке создали впечатление, что
наступил конец света. К моему удивлению, мое благо
товарищи насмехались надо мной, когда я комментировал некоторые из этих событий;
ужасное отсутствие каких-либо товарищеских чувств среди студентов
меня очень сильно поразило. Любой энтузиазм должен был быть
подавлен или превращен в педантичную браваду, которая проявлялась в
форме жеманства и безразличия. Напиваться намеренно
хладнокровие, без малейшего намека на юмор, считалось почти
как храбрый подвиг, как дуэль. Лишь много позже я понял
гораздо благороднее духом, который вдохнул жизнь в низших классов в Германии в
сравнение с печально вырожденного состояния студентов Университета.
В те дни я был ужасно возмущен оскорбительными замечаниями, которые
Я навлек на себя, когда сожалел о битве при Остроленке.

К моей чести, следует сказать, что эти и подобные впечатления помогли
заставить меня отказаться от моих низменных партнеров. Во время учебы у Вайнлиха
единственным небольшим развлечением, которое я себе позволял, было ежедневное вечернее посещение
Kintschy, кондитер в Klostergasse, где я страстно
пожирал свежие газеты. Здесь я встретил много мужчин, которые придерживались тех же
политических взглядов, что и я, и мне особенно нравилось слушать страстные
политические дискуссии некоторых стариков, которые часто посещали это место.
Литературные журналы тоже начали меня интересовать; я много читал,
но не был особенно разборчив в выборе. Тем не менее, теперь я начал
ценить интеллект и остроумие, тогда как раньше меня привлекали только гротеск и
фантастическое.

Мой интерес в вопросе польской войны, однако, осталась
первостепенное значение. Я чувствовал себя в осаде и взятии Варшавы в качестве личного
бедствие. Мое волнение, когда остатки польской армии начали
проходить через Лейпциг по пути во Францию, было неописуемым, и я
никогда не забуду впечатление, произведенное на меня первой партией
об этих несчастных солдатах по случаю их расквартирования
в "Зеленом щите", трактире на Мясном рынке. Сколько это
депрессия у меня, меня вскоре вызвали на высокий уровень энтузиазма, ибо в
в зале лейпцигского Гевандхауса, где в тот вечер исполнялась симфония Бетховена до
минор, группа героических фигур,
главных лидеров польской революции, вызвала мое восхищение. Меня
особенно привлек граф Винценц Тышкевичч, мужчина
исключительно мощного телосложения и благородной внешности, который произвел на меня впечатление
своими полными достоинства и аристократичными манерами и своим спокойным
уверенность в себе — качества, с которыми я раньше не встречался. Когда я увидел
мужчину с такой царственной осанкой, в облегающем пальто и красной бархатной шапочке,
Я сразу понял, как глупо было когда-либо поклоняться
нелепо одетым маленьким героям нашего студенческого мира. Я был
рад снова встретиться с этим джентльменом в доме моего шурина Фридриха Брокгауза,
где я часто его видел.

Мой шурин испытывал величайшую жалость и сочувствие к польским повстанцам
и был президентом комитета, в задачу которого входило заботиться об
их интересах, и в течение длительного времени он сделал много личных
жертвы ради их дела.

Заведение Брокгауза теперь стало для меня чрезвычайно привлекательным.
Вокруг графа Винценца Tyszkiewitcz, кто остается путеводной звездой в этом
небольшой польский мира, собрались многие многие другие зажиточные ссыльные, среди
кого я в основном помню, капитан кавалерии имя Bansemer, а
человек безграничной доброты, но довольно легкомысленный характер; он
обладал чудесной командой из четырех лошадей, которых он вел в таких
бешеной скоростью, что это вызывает большое раздражение в Лейпциге.
Другим важным человеком, с которым, как я помню, я ужинал, был генерал Бем,
чья артиллерия так доблестно оборонялась при Остроленке.

Через этот гостеприимный дом прошло много других изгнанников, некоторые из которых
произвели на нас впечатление своей меланхоличной, воинственной осанкой, другие - своим
утонченным поведением. Винченц Тышкевичч, однако, оставался моим идеалом
настоящего мужчины, и я любила его с глубоким обожанием. Он тоже начал
чтобы быть заинтересован во мне; я призываю его почти каждый день, и
присутствовал иногда на подобие боевого праздник, от которого он часто
снял для того, чтобы иметь возможность открыть свое сердце для меня о
заботы угнетали его. На самом деле он не получил абсолютно никакого
новости о местонахождении его жены и маленького сына с тех пор, как они расстались
на Волыни. Кроме того, он находился под тенью великого горя,
которое привлекало к нему все сочувствующие натуры. Моей сестре Луизе он рассказал
об ужасном бедствии, которое однажды постигло его. Он был
женат раньше, и, находясь со своей женой в одном из своих уединенных
замков, глубокой ночью он увидел призрачное видение в
окне своей спальни. Услышав, что его несколько раз окликают по имени, он
взял револьвер, чтобы защититься от возможной опасности, и
застрелил собственную жену, которой пришла в голову эксцентричная идея подразнить его,
притворившись призраком. Я имел удовольствие разделить его радость, когда
услышал, что его семья в безопасности. Его жена присоединилась к нему в Лейпциге с
их прекрасным сыном Янушем. Мне стало жаль, что не в состоянии почувствовать
же симпатии к этой даме, как я делала для мужа, пожалуй, один из
причины моей антипатии был очевидный и бросающийся в глаза путь в
который она сделала сама, с помощью которого бедная женщина, вероятно,
пытался скрыть, как сильно ее красотой перенес через Грозный
напряжение от прошлых событий. Вскоре она вернулась в Галицию, чтобы попытаться
спасти, что могла, из их имущества, а также снабдить своего мужа
пропуском от австрийского правительства, с помощью которого он мог
следовать за ней.

Затем наступило третье мая. Восемнадцать поляков, которые все еще оставались в Лейпциге,
встретились за праздничным ужином в отеле за городом;
в этот день должна была отмечаться первая годовщина третьего мая
Столь дорогого памяти поляков. Приглашения получили только руководители Лейпцигского
Польского комитета, и в качестве особого одолжения я также
был задан вопрос. Я никогда не забуду тот случай. Ужин превратился в
оргию; весь вечер духовой оркестр из города играл польские песни
народные песни, и их пела вся компания во главе с
Литовский называют Зан, таким образом, сейчас торжествует, и теперь скорбные. В
красивые третьей песни могут, в частности, извлек положительный
бурю восторга. Слезы и крики радости превратился в Грозный
суматоха; возбужденные мужчины возле себя на траву ругань
вечной дружбы в самых экстравагантных выражениях, для которых слово
‘Oiczisna’ (Отечество) была главной темой, пока, наконец,
ночь не набросила свою вуаль на этот дикий разврат.

В тот вечер после служил мне в качестве темы для оркестровых
состав (в форме увертюры) под названием "полония"; я буду пересказывать
судьба этой работы в дальнейшем. Теперь пришел паспорт моего друга Тышкевича
и он решил вернуться в Галицию через Брунн,
хотя его друзья сочли, что с его стороны это было очень опрометчиво. Я
очень хотела увидеть что-нибудь в мире, и предложение Тышкевича
взять меня с собой побудило мою мать согласиться на мою поездку в
Вена - место, которое я давно хотел посетить. Я взял с собой
баллы мои три попытки, которые уже были выполнены, а также
что в моей большой симфонический пока постановка не осуществлена, и провели время с
мой польский покровителя, который принял меня в своем роскошном путешествия-тренер, как далеко
столицей Моравии. Во время короткой остановки в Дрездене изгнанники всех сословий
устроили нашему любимому графу дружеский прощальный ужин в Пирне,
на котором шампанское лилось рекой, а за здоровье
будущий ‘Диктатор Польши’.

Наконец мы расстались в Брюнне, откуда я продолжил свое путешествие
в Вену на автобусе. В течение дня и ночи, которые я был вынужден
провести в Брюнне в одиночестве, я пережил ужасные муки от страха
перед холерой, которая, как я неожиданно услышал, вспыхнула в этом месте
. Там я была совсем одна в незнакомом месте, мой верный друг
отошел, и узнав об эпидемии я чувствовал, как будто злоумышленник
демон поймал меня в свою ловушку, чтобы уничтожить меня. Я не стала
выдавать свой ужас людям в отеле, но когда меня провели в
очень уединенное крыло дома и оставили одну в этой глуши,
Я спрятался в постели, не раздеваясь, и снова пережил
все ужасы историй о привидениях, как в детстве.
Холера стояла передо мной, как живое существо; я мог видеть ее и прикасаться к ней.;
она лежала в моей постели и обнимала меня. Мои конечности превратились в лед, я чувствовал себя замерзшим
до мозга костей. То ли сплю я или нет, я никогда не знал; я только
помню, как я был удивлен, когда, проснувшись, я чувствовал себя основательно
ну и здоров.

Наконец я прибыл в Вену, где избежал эпидемии, которая
докатилась и до этого города. Была середина лета 1832 года.
Благодаря интродукции у меня с собой, я поняла, что сильно по
дома в этот оживленный город, в котором я сделал приятное пребывание в шесть недель.
Поскольку мое пребывание, однако, не имело реальной практической цели, моя мать
сочла стоимость этого отпуска, каким бы коротким он ни казался,
ненужной расточительностью с моей стороны. Я посетил театры, слушал
Штрауса, ездил на экскурсии и в целом очень хорошо провел время. Я
боюсь, что у меня также было несколько долгов, которые я выплатил позже, когда
Я был дирижером Дрезденского оркестра. Я получил очень приятное
впечатления от музыкальной и театральной жизни и долгое время Вена
жили в моей памяти как вершина того необычайно продуктивного
духа, свойственного ее жителям. Мне понравилось больше всего из всех выступлений
в театре ан дер Вин, в которой они действовали гротескная сказка
игра под названием Die приключений Фортунат по ЗУ Вассер унд цу Земля, в которой
подозвали на берегу Черного моря, на котором принято
огромное впечатление на меня. Насчет музыки я сомневался больше.
Мой юный друг с огромной гордостью пригласил меня на выступление
"Ифигения в Тавриде" Глюка, которая стала вдвойне привлекательной благодаря
первоклассному актерскому составу, включая Уайльда, Штаудигля и Биндера: я должен признаться
что в целом мне наскучила эта работа, но я не осмеливался сказать об этом.
Мои представления о Глюке достигли гигантских размеров после прочтения
Хорошо известных фантазий Гофмана; мое предвкушение этого произведения
следовательно, которое я еще не изучал, привело меня к ожиданию
лечение, полное всепоглощающей драматической силы. Возможно, что
Игра Шредер-Девриент в "Фиделио" научила меня судить обо всем
по ее высоким стандартам.

С величайшей беды я довел себя до какой-то энтузиазм
для большой сцены между Орестом и Фурии. Я надеялся, что против
надеюсь, что я смогу полюбоваться на оставшейся части оперы. Однако я
начал понимать венский вкус, когда увидел, насколько большой
любимицей публики стала опера "Зампа", как в Карнтнер
Тор, так и в Йозефштадте. Оба театра энергично соревновались в
постановке этого популярного произведения, и хотя публика, казалось, была без ума
от "Ифигении", ничто не могло сравниться с их энтузиазмом по поводу "Зампы". Не успел
покинув Йозефштадтский театр в величайшем восторге от
Зампы, они направились в трактир под названием Штраусслейн.
Здесь их сразу же встретили избранные песни из
Zampa, которые привели публику в лихорадочное возбуждение. Я никогда не
забудьте выдающуюся игру Иоганна Штрауса, который поставлен равна
энтузиазм во все, что он играл, и очень часто зрители
почти обезумел от восторга.

В начале нового вальса этот демон венского мюзикла
дух затрясся, как пифийская жрица на треножнике, и поистине
стоны экстаза (которые, без сомнения, были больше связаны с его музыкой
, чем с напитками, которыми баловалась публика) подняли их
преклонение перед волшебным скрипачом до почти ошеломляющих высот
безумие.

Жаркий летний воздух Вены был насквозь пропитан Зампой и
Strauss. Очень бедных студентов репетиция в консерватории, в которой
они исполнили мессы Керубини, мне показалось, что у них милостыни платная
неохотно занимался классической музыкой. На той же репетиции один
из профессоров, с которыми меня познакомили, попытался заставить студентов
сыграйте мою увертюру ре минор (ту, что уже исполнялась в Лейпциге). Я
не знаю, какого мнения были ни он, ни студенты относительно
этой попытки; я только знаю, что они вскоре отказались от нее.

В целом я забрел в сомнительных музыкальные отступления; и я теперь
вышла из этого первый образовательный визит великого европейского искусства
центр для того, чтобы начать на дешевый, но долгий и монотонный вернуться
путешествие в Чехию, на карету. Моим следующим шагом было посещение
дома графа Пачты, о котором у меня остались приятные воспоминания из моей жизни.
детства дни. Его имущества, Pravonin, составляло около восьми миль от Праги.
Получил в хорошем смысле старого джентльмена и его
прекрасные дочери, я наслаждался его восхитительное гостеприимство, пока не поздно
в осень. Девятнадцатилетний юноша, каким был я тогда, с
быстро отрастающей бородой (к которой мои сестры уже подготовили молодых
леди письмом), постоянная и тесная близость с таким добрым и
хорошенькие девушки не могли не произвести сильного впечатления на мое воображение
. Дженни, старшая из них двоих, была стройной, с черными волосами,
голубые глаза и удивительно благородные черты лица; младший, Огюст,
был немного меньше ростом и полнее, с великолепным цветом лица, светлыми
волосами и карими глазами. Природные и братской манере, с какой оба
девушки относились ко мне и беседовал со мной не ослепляет меня до того,
что я должен был влюбиться в одну или другую из них. Это
их забавляло видеть, как я смущался, пытаясь сделать выбор
между ними, и, следовательно, они ужасно дразнили меня.

К сожалению, я поступил неразумно по отношению к дочерям
о моем хозяине: несмотря на их домашнее образование, они принадлежали к очень
аристократическому дому и, следовательно, колебались между надеждой
выйти замуж за людей, занимающих видное положение в своей сфере, и необходимостью
о выборе мужей среди представителей высшего среднего класса, которые могли бы
позволить себе содержать их в комфорте. Шокирующе плохой, почти средневековой,
образование в Австрии так называемый кавалер, заставил меня довольно презираете
последняя, девушки, тоже страдал от нехватки правильной
обучение. Вскоре я с отвращением заметил, как мало они знают о вещах
артистичны и как много значения они придавали поверхностным вещам.
Как бы я ни старался заинтересовать их теми высшими занятиями,
которые стали мне необходимы, они были неспособны оценить
их. Я выступал за полный отказ от плохих библиотечных романов, которые
были их единственным чтением, от итальянских оперных арий, исполняемых
от Огюста и, последнее, но не менее важное, от неуклюжих, безвкусных кавалеров,
которые ухаживали за Дженни и ее сестрой самым грубым
и оскорбительным образом. Мое рвение в этом последнем отношении вскоре привело к
большая неприятность. Я стал жестким и оскорбительным, разглагольствовал о
Французской революции и умолял их с отеческими увещеваниями ‘ради
любви небес’ довольствоваться хорошо образованными мужчинами среднего класса,
и откажитесь от этих дерзких ухажеров, которые могут только навредить их репутации
. Возмущение вызвало мой дружеский совет я часто был
чтобы защититься от самых суровых реторт. Я никогда не извинялся, но пытался с помощью
настоящей или притворной ревности вернуть нашу дружбу на старую основу
. Таким образом, нерешительный, наполовину влюбленный, наполовину злой, один холодный
Ноябрьский день я попрощался с этим милым детям. Вскоре я встретил
вся семья снова в Праге, где я сделал длительного пребывания, без,
однако, оставаясь в резиденции графа.

Мое пребывание в Праге имело для меня огромное музыкальное значение. Я знал
директора консерватории Диониса Вебера, который обещал представить публике
мою симфонию; я также проводил много времени с
актер по имени Мориц, которому меня, как старого друга нашей семьи,
порекомендовали, и там я познакомился с молодым
музыкантом Киттлом.

Мориц, который заметил, что не проходило и дня, чтобы я не ходил к
внушающему страх шефу консерватории по какому-то неотложному музыкальному
делу, однажды отправил меня с импровизированной пародией на Шиллера.
Burgschaft:—

Zu Dionys dem Direktor schlich
Wagner, die Partitur im Gewande;
Ihn schlugen die Schuler im Bande:
‘Was wolltest du mit den Noten sprich?’
Entgegnet ihm finster der Wutherich:
‘Die Stadt vom schlechten Geschmacke befreien!
Das sollst du in den Rezensionen bereuen.’[5]


 [5] К Дионису, режиссеру,
подкрался Вагнер с партитурой в кармане.;
Студенты немедленно арестовали его:
‘Что ты скажешь об этой музыке?’
Так спросил его разгневанный тиран:
‘Чтобы избавить город от слишком мерзкого вкуса!
За это критики заставят тебя страдать’.


Действительно, мне пришлось иметь дело со своего рода ‘Тираном Дионисием’. Человек, который
не признавал гениальности Бетховена за пределами его Второй симфонии,
человек, который рассматривал "Эроику" как вершину дурного вкуса мастера.
часть; кто восхвалял Моцарта в одиночку, а рядом с ним терпел только
Линдпайнтнер: подойти к такому человеку было нелегко, и мне пришлось научиться
искусству использовать тиранов в своих целях. Я
притворялся; я делал вид, что поражен новизной его идей,
никогда не противоречил ему и, чтобы указать на сходство наших
с этой точки зрения, я отсылал его к финальной фуге в моей Увертюре и в моем
Симфония (оба-мажор), которые я только смог сделать то, что
они через изучив Моцарта. Моя награда вскоре последовали:
Дионис приступили к работе по изучению моего оркестрового произведения с почти
молодой энергией.

Студенты консерватории были вынуждены заниматься с
наибольшую точность моей новой симфонии под его сухой и ужасно шумный
дубинка. В присутствии нескольких моих друзей, среди которых был также
дорогой старый граф Пачта в качестве президента
Комитета консерватории, мы фактически провели первое исполнение
величайшее произведение, которое я написал на тот момент.

Во время этих музыкальных успехов я продолжал заниматься любовью в
привлекательном доме графа Пахты при весьма любопытных обстоятельствах.
Моим соперником был кондитер по имени Хаша. Он был высоким, долговязым
молодой человек, который, как и большинство представителей богемы, увлекался музыкой в качестве хобби; он
играет сопровождение к Огюст песни, и, естественно, пал в
люблю ее. Как и я, он ненавидел частые визиты
кавалеров, которые, казалось, были обычным явлением в этом городе; но в то время как
мое неудовольствие выражалось в юморе, его проявлялось в мрачной
меланхолии. Это настроение заставляло его вести себя по-хамски на публике:
например, однажды вечером, когда должны были зажечь люстру по случаю
приема одного из этих джентльменов, он намеренно ударился головой о
это украшение и сломало его. Таким образом, была произведена праздничная иллюминация
невозможно; графиня была в ярости, и Аше пришлось уйти из дома
чтобы никогда не возвращаться.

Я хорошо помню, что первое время я был в сознании, ни о каких чувствах
люблю эти проявляются как приступы ревности, что было,
однако, ничего общего с настоящей любовью: это случилось однажды вечером, когда я
вызываю на дом. Графиня держала меня рядом с собой в приемной,
в то время как девушки, прекрасно одетые и веселые, флиртовали в приемной
с этими ненавистными молодыми аристократами. Все, что я когда-либо читал
в рассказах Гофмана о неких демонических интригах, которые до этого
моменты, которые были неясны для меня, теперь стали действительно осязаемыми фактами, и я
покинул Прагу с явно несправедливым и преувеличенным мнением об этих
вещах и этих людях, из-за которых я внезапно оказался втянутым в
неведомый мир элементарных страстей.

С другой стороны, пребывание в Правонине принесло мне пользу: я написал
стихи, а также музыкальные композиции. Моя музыкальная работа была параметр
из Glockentone, стихотворение друг моей юности, Теодор Апель. Я
уже написал арию для сопрано, которые были проведены зимние
до этого на одном из театральных концертов. Но моя новая работа была определенно
первой вокальной пьесой, которую я написал с настоящим вдохновением; в целом
говоря, я полагаю, что своими особенностями она обязана влиянию
"Звездный путь" Бетховена: тем не менее, впечатление, которое он оставил
в моем сознании, заключается в том, что он был абсолютно частью меня самого и пронизан
тонкая сентиментальность, которая была смягчена мечтательностью
аккомпанемента. Мои поэтические усилия лежали в русле
наброска трагико-оперного сюжета, который я полностью закончил в
Прага под названием Die Hochzeit (‘Свадьба’). Я написал это
без чьего-либо ведома, и это было нелегко, учитывая, что я
не мог писать в своем холодном маленьком гостиничном номере и поэтому должен был уйти
в дом Морица, где я обычно проводил свое утро. Я помню
как я быстро, чтобы скрыть мою рукопись за диваном, как только я
услышал шаги моего хозяина.

Необыкновенный эпизод был связан с сюжетом этого произведения.

Уже лет назад я наткнулся на трагическую историю, во время просматривал
Забронировать Busching о рыцарстве, которого я никогда с тех пор не читала.
Леди благородного происхождения однажды ночью подверглась нападению со стороны мужчины, который
тайно питал к ней страстную любовь, и в борьбе за
защиту своей чести ей была дана сверхчеловеческая сила, чтобы швырнуть его в
внутренний двор внизу. Тайна его смерти оставалась необъяснимой
до дня его торжественных похорон, когда сама леди, которая
присутствовала на них и преклонила колени в торжественной молитве, внезапно упала вперед
и скончалась. Таинственная сила этой глубокой и страстной истории
Произвела на меня неизгладимое впечатление. Более того, я был очарован,
своеобразно обратившись к подобным явлениям в рассказах Гофмана, я
набросал роман, в котором важную роль сыграл музыкальный мистицизм, который я все еще так глубоко любил
. Акция должна была состояться
в поместье богатого мецената изобразительного искусства: молодая пара
собираюсь выйти замуж, и пригласила подруга невесты-жениха -
интересно, но меланхоличного и загадочного молодого человека, на свою свадьбу.
Тесно связанным со всем этим делом был странный старый органист.
Мистические отношения, которые постепенно сложились между старым
музыканту, меланхоличному молодому человеку и невесте предстояло вырасти из
распутывания определенных запутанных событий, в чем-то схожих
с описанной выше средневековой историей. Здесь был тот же
идея: молодой человек таинственным образом погибли, не менее странным и внезапным
смерти невесты своего друга, и старый органист найден мертвым в своем
скамья после воспроизведения впечатляющего реквием, последний аккорд
который был значительно продлен, а если его не будет конца.

Я так и не закончил этот роман, но так как я хотел написать либретто для
как в опере, я снова обратился к теме в ее первоначальной форме и построил на основе
этого (в том, что касается основных черт) следующий драматический
сюжет:—

Два великих дома жили во вражде и, наконец, решили положить конец
семейной вражде. Престарелый глава одного из этих домов пригласил сына
своего бывшего врага на свадьбу своей дочери с одним из своих
верных сторонников. Таким образом, свадебный пир используется как возможность
для примирения двух семей. В то время как гости полны
подозрений и страха предательства, их молодой лидер яростно бросается в
влюблен в невесту своего новообретенного союзника. Его трагический взгляд глубоко
трогает ее; праздничный эскорт сопровождает ее в комнату для новобрачных,
где она должна ждать своего возлюбленного; прислонившись к окну в башне, она
видит те же страстные глаза, устремленные на нее, и понимает, что она находится
лицом к лицу с трагедией.

Когда он проникает в ее комнату и обнимает ее с неистовой страстью
, она толкает его назад, к балкону, и бросает его
через парапет в пропасть, откуда появляются его изуродованные останки.
его тащили его товарищи. Они сразу же вооружаются против
предполагаемое предательство и призыв к мести; шум и неразбериха наполняют
двор: прерванный свадебный пир грозит закончиться
ночью резни. Почтенному главе дома, наконец, удается
предотвратить катастрофу. Посланы гонцы, чтобы сообщить родственникам жертвы весть о
таинственном бедствии: труп
сам по себе должен стать средством примирения, поскольку в присутствии
разные поколения подозреваемой семьи, само Провидение
должны решить, кто из ее членов виновен в государственной измене. Во время
приготовления к погребению невеста проявляет признаки приближения к безумию
она убегает от своего жениха, отказывается соединиться с ним,
и запирается в своей башне. Только когда ночью начинается
мрачная, хотя и великолепная церемония, она появляется во главе
своих женщин, чтобы присутствовать на погребальной службе, ужасной
торжественность которого прерывается известием о приближении
враждебных сил, а затем вооруженным нападением родственников
убитого человека. Когда мстители за предполагаемое предательство проникают
войдя в часовню и призвав убийцу заявить о себе,
перепуганный лорд поместья указывает на свою дочь, которая, отвернувшись
от своего жениха, падает бездыханной у гроба своей жертвы.
Эта ночная драма, сквозь которую пронизывали воспоминания о Любальде и
"Аделаиду" (произведение моего далекого детства) я написал в самом мрачном ключе,
но в более изысканном и благородном стиле, презирая все
световые эффекты и особенно все оперные украшения. Нежные
пассажи все равно возникали то тут, то там, и Вайнлих, которому я
уже показал начало моей работы по возвращении в Лейпциг,
похвалил меня за четкость и хорошее вокальное исполнение вступления
Я сочинил для первого акта; это было адажио для вокала
септет, в котором я попытался выразить примирение
враждующих семей вместе с эмоциями молодоженов и
зловещая страсть тайного любовника. Моей главной целью было, тем не менее,
заслужить одобрение моей сестры Розали. Однако мое стихотворение
не нашло одобрения в ее глазах: она упустила все то, что я намеренно
избегал, настаивал на украшении и развитии простой ситуации
и желал большей яркости в целом. Я принял решение в одно мгновение:
Я взял рукопись и без малейшего намека на
дурное расположение духа тут же уничтожил ее. Этот поступок не имел ничего общего с
уязвленным тщеславием. Это было вызвано просто моим желанием
честно доказать моей сестре, как мало я думаю о своей собственной работе и
как сильно меня волнует ее мнение. Она пользовалась большим и любящим уважением
моя мать и остальные члены нашей семьи, потому что она была их
основные кормильца: важные зарплату она зарабатывала как актриса
представляют почти все доходы, из которых моя мать
покрытия бытовых расходов. Ради профессии она
насладились множеством преимуществ дома. Ее часть дома была
специально устроена так, что она должна иметь все необходимое для обеспечения комфорта
и мира для ее исследования; маркетинговые дней, когда другим пришлось
мириться с самого простого тарифа, она должна была такой же изысканной еды, как
обычно. Но больше всего на свете ее очаровательная серьезность и
ее утонченная манера говорить ставит ее выше младших детей. Она
была вдумчивой и нежной и никогда не присоединялась к нашему довольно громкому разговору
. Конечно, я был единственным членом семьи, который
доставлял наибольшее беспокойство как моей матери, так и моей сестре по материнской линии
, и во время моей студенческой жизни напряженные отношения между
это произвело на меня ужасное впечатление. Поэтому, когда они попытались
снова поверить в меня и еще раз проявили некоторый интерес к моей работе, я
был полон благодарности и счастья. Мысль о том, что у меня будет эта сестра.
благожелательное отношение к моим устремлениям и даже ожидание от меня великих свершений
стало особым стимулом для моих амбиций. При таких обстоятельствах
между Розали и мной возникли нежные, почти сентиментальные отношения
которые по своей чистоте и искренности могли соперничать
с самой благородной формой дружбы между мужчиной и женщиной. Это было
в основном из-за ее исключительной индивидуальности. У нее не было никакого настоящего
таланта, по крайней мере, не к актерскому мастерству, которое часто считалось сценическим
и неестественным. Тем не менее, ее очень ценили благодаря ей
очаровательной внешности, а также ее чистой и достойной женственности,
и я помню много знаков уважения, которые она получала в те дни.
Тем не менее, ни одно из этих достижений, казалось, никогда не приводило к
перспективе замужества, и год за годом проходило, не принося ей
надежд на подходящую партию — факт, который мне казался совершенно
необъяснимым. Время от времени мне казалось, что я замечал, что Розали
страдает от такого положения вещей. Я помню один вечер, когда,
полагая, что она одна, я услышал ее рыдания и стоны; Я украл
скрыться незамеченным, но горе ее произвел такое впечатление на меня, что от
тот момент я поклялся принести немного радости в ее жизнь, главным образом
делая себе имя. Недаром наш отчим Гейер
дал моей нежной сестре прозвище ‘Гейстхен’ (маленький дух), ибо
если ее талант актрисы и не был велик, то ее воображение и любовь
искусство и все высокие и благородные вещи были, возможно, только по этой причине
еще более великими. Из ее уст я впервые услышал выражения
восхищения по поводу тех предметов, которые стали дороги мне
мне потом, и она переехала в круг серьезные и интересные
люди, которые любили высшей жизни без этого отношения никогда
перерастающими в жеманство.

По возвращении из долгого путешествия я был представлен Генриху Лаубе,
которого моя сестра внесла в список своих близких друзей. Это было в то время, когда
последствия июльской революции начинали сказываться
среди интеллигентной молодежи Германии,
и из них Лаубе был одним из самых заметных. Молодым человеком он
приехал из Силезии в Лейпциг, его главной целью было попытаться
форма соединения в этой издательский центр, который может пригодиться ему
в Париже, куда он идет, и место, с которого возлагаются также сделал
сенсация среди нас в своих письмах. По этому случаю Лаубе присутствовал
на представлении пьесы Людвига Роберта "Die Macht der
Verhallnisse" ("Сила обстоятельств"). Это побудило его написать
критику для лейпцигской Tageblatt, которая произвела такую сенсацию
благодаря своему лаконичному и живому стилю, что ему сразу же предложили, в
дополнение к другой литературной работе, должность редактора журнала Die elegante
Welt. В нашем доме на него смотрели как на гения; его короткая и часто
язвительная манера говорить, которая, казалось, исключала все попытки к
поэтическому самовыражению, делала его одновременно оригинальным и смелым: его чувство
справедливости ради, его искренность и бесстрашная прямота заставляли уважать его.
характер, закаленный в юности большими невзгодами. На меня
он оказал очень вдохновляющее воздействие, и я был очень удивлен, обнаружив
что он был обо мне такого высокого мнения, что написал лестное отзыв о моем
талант в своей статье после того, как услышал первое исполнение моей симфонии.

Это представление состоялось в начале 1833 года в
Leipzig Schneider-Herberge. Кстати, именно в этом величественном старом зале
общество ‘Эвтерпа’ проводило свои концерты! Помещение было грязным,
узким и плохо освещенным, и именно здесь моя работа была представлена
лейпцигской публике впервые, причем с помощью оркестра
который интерпретировал ее просто позорно. Я могу только думать об этом
вечером, как ужасный кошмар, и поэтому мое удивление было все
чем больше видеть важное предупреждение Лаубе, который писал о
Производительность. Полный надежд, я поэтому с нетерпением ждал исполнения
того же произведения на концерте в Гевандхаусе, который последовал вскоре после этого,
и который прошел блестяще во всех отношениях. Это было хорошо воспринято и
о нем хорошо говорили во всех газетах; от настоящей злобы не осталось и следа
напротив, несколько заметок носили обнадеживающий характер, и Лаубе, который
быстро ставший знаменитым, признался мне, что собирается
предложить мне либретто для оперы, которую он впервые написал для
Мейербер. Это несколько ошеломило меня, ибо я ни в малейшей
готовился выдавать себя за поэта, и моей единственной идеей было написать настоящий сюжет
для оперы. Однако относительно точного способа, которым должна была быть написана такая книга
, у меня уже было вполне определенное и инстинктивное
представление, и я укрепился в уверенности в своих собственных чувствах в
дело в том, что Лаубе теперь объяснил мне природу своего заговора. Он
сказал мне, что хотел аранжировать ни много ни мало Костюшко в
либретто для гранд опера! У меня снова возникли сомнения, потому что я сразу почувствовал
что у Лаубе было ошибочное представление о характере драматического
субъект. Когда я поинтересовался реальным действием пьесы, Лаубе был
поражен, что я ожидал большего, чем история польского героя,
жизнь которого была полна происшествий; во всяком случае, он думал, что было
в нем достаточно действия, чтобы описать несчастную судьбу целого народа
. Конечно, обычная героиня не отсутствовала; она была полькой
девушка, у которой был роман с русским; и таким образом, в сюжете также можно было найти некоторые
сентиментальные ситуации. Без промедления
Я заверил свою сестру Розали, что не стану устраивать это
история музыки: она согласилась со мной, и попросила только, чтобы отложить мой
ответ на Лаубе. Моя поездка в Вюрцбург оказала мне большую помощь в этом отношении.
в этом отношении было легче написать о своем решении Лаубе, чем
объявить о нем ему лично. Он принял легкий отпор с благосклонностью
но он так и не простил меня, ни тогда, ни впоследствии, за то, что я написал
мои собственные слова!

Когда он услышал, что тема, которую я предпочел, чтобы его блестящая политическая
стихотворение, он не предпринял никаких усилий, чтобы скрыть свое презрение к моему выбору. Я
позаимствовал сюжет из драматической сказке К. Гоцци, Ла Донна
Serpente, и назвал это Die Feen (‘Феи’). Имена моих героев
Я выбрала из разных поэм Оссиана и похожих стихотворений: моего принца звали
Ариндал; его любила фея по имени Ада, которая держала его под
ее чары удерживали его в волшебной стране, вдали от его королевства, пока его
верные друзья, наконец, не нашли его и не убедили вернуться, ибо его
страна была на грани разорения, и даже ее столица пала
в руки врага. Любящая фея сама отправляет принца обратно
в его страну; ибо оракул постановил, что она возложит на свою
любить - самая суровая из задач. Только триумфально выполнив эту задачу.
он может дать ей возможность покинуть бессмертный мир фей.
чтобы разделить судьбу своего земного возлюбленного в качестве его жены. В
момент глубочайшего отчаяния из-за состояния его страны, к нему является королева фей
и намеренно разрушает его веру в нее поступками
самого жестокого и необъяснимого характера. Сведенный с ума тысячью
страхов, Ариндал начинает воображать, что все это время он имел дело
со злой колдуньей, и пытается избежать рокового заклятия с помощью
произнося проклятие над Адой. Обезумев от горя, несчастная фея опускается на колени
и раскрывает их общую судьбу возлюбленному, который теперь потерян для нее навсегда
, и говорит ему, что в наказание за непослушание
волею Судьбы она обречена превратиться в камень (в версии Гоцци
она становится змеей). Сразу после этого выясняется, что
все катастрофы, которые предсказала фея, были всего лишь
обманом: победа над врагом, а также растущее процветание
и благоденствие королевства теперь следует быстрой чередой: Ада взята
унесен Судьбой, и Ариндал, буйствующий безумец, остается один.
Ужасные страдания от его безумия, однако, не удовлетворяют
Судьбы: чтобы привести к его полному краху, они появляются перед раскаявшимся
человеком и приглашают его последовать за ними в нижний мир под предлогом
того, что они позволят ему освободить Аду от чар. Благодаря коварным
обещаниям злых фей безумие Ариндала перерастает в возвышенное
экзальтацию; и один из его домашних волшебников, верный друг,
снабдив его тем временем магическим оружием и амулетами, он
теперь следует за предательницами. Последнее не может сделать за них
удивление, когда они видят, как Arindal преодолевает один за другим из
монстры из ада: только когда они прибывают в
хранилище, в котором они показывают ему, что камень в облике человека, они восстановить
их надежда победить доблестный князь, за исключением случаев, когда он может сломаться
очарование, которое связывает Ада, он должен разделить ее судьбу и быть обреченными на
останется и камня на камне навсегда. Ариндал, который до этого использовал
кинжал и щит, данные ему дружелюбным магом, теперь использует
об инструменте - лире, — который он привез с собой и значение которого
он еще не понял. Под звуки этого инструмента он
теперь выражает свои жалобные стоны, свое раскаяние и всепоглощающую
тоску по своей заколдованной королеве. Камень приводится в движение магией его любви
: возлюбленный освобожден. Волшебная страна со всеми ее чудесами открывается
ее врата, и смертный узнает, что из-за своего прежнего
непостоянства Ада потеряла право стать его женой на земле, но
что ее возлюбленный, благодаря своей великой и волшебной силе, заслужил
право вечно жить рядом с ней в сказочной стране.

Хотя я написал "Жажду жизни" в самом мрачном ключе, без
оперных прикрас, я нарисовал эту тему предельно красочно
и разнообразно. В отличие от "влюбленных из волшебной страны" я изобразил
более обычную пару, и я даже представил третью пару, которая принадлежала
к более грубому и комичному миру прислуги. Я нарочно не пошел ни
боли в области поэтического языка и стиха. Моей идеей было
не поощрять мои прежние надежды сделать имя как поэт; теперь я был
по-настоящему "музыкантом" и "композитором" и хотел написатьдостойное
оперное либретто просто потому, что я был уверен, что никто другой не сможет написать его для меня.
причина в том, что такая книга - нечто совершенно уникальное
и не может быть написано ни поэтом, ни простым литератором.
С намерением положить это либретто на музыку я покинул Лейпциг в
Январе 1833 года, чтобы остаться в Вюрцбурге с моим старшим братом Альбертом, у которого
в то время была назначена встреча в театре. Теперь это казалось необходимым
для меня начать применять свои музыкальные знания с практической целью,
и с этой целью мой брат обещал помочь мне в приобретении какого-нибудь
занимал должность в малом вюрцбургском театре. Я путешествовал по почте в Бамберг
через Хоф, и в Бамберге я провел несколько дней в компании молодого
позвонил мужчина Schunke, кто из игроков на Роге было стать актером.
С величайшим интересом я узнал историю Каспара Хаузера, который в то время был
очень хорошо известен, и на которого (если я не ошибаюсь) мне
указали. В дополнение к этому, я восхитился необычными костюмами
рыночных торговок, с большим интересом подумал о пребывании Хоффмана в
этом месте и о том, как это привело к написанию его рассказов, и
я возобновил свое путешествие (в Вюрцбург) с человеком по имени Хаудерер и
всю дорогу ужасно страдал от холода.

Мой брат Альберт, который был почти новый знакомец ко мне, его
все, чтобы заставить меня чувствовать себя как дома, в своем не более роскошное заведение.
Он был рад найти меня менее сумасшедшим, чем он ожидал, исходя из
определенного письма, которым мне удалось напугать его некоторое время назад
и ему действительно удалось обеспечить мне исключительное
должность хормейстера в театре, за которую я получал
ежемесячную плату в размере десяти гульденов. Остаток зимы был посвящен
серьезное изучение обязанностей музыкального руководителя:
за очень короткое время мне пришлось взяться за две новые великие оперы, а именно:
"Вампир" Маршнера и "Роберт дер Тойфель" Мейербера, в обоих из которых
значительную роль сыграл припев. Сначала я чувствовала себя абсолютно как
новичок, и мне пришлось начать с Камиллы фон Паер, партитура которой
была мне совершенно неизвестна. Я до сих пор помню, что чувствовал, что делаю
то, за что не имел права браться: Я чувствовал себя настоящим любителем в этой
работе. Однако вскоре партитура Маршнера заинтересовала меня настолько, что я
сделай так, чтобы этот труд казался мне стоящим моего времени. Партитура Роберта произвела на меня большое впечатление
я разочаровался: от газет я ожидал многого
оригинальности и новизны; в этом я не смог найти ни того, ни другого.
прозрачная работа, и опера с финалом, подобным финалу второго акта
не может быть названа на одном дыхании ни с одним из моих любимых
произведений. Единственное, что произвело на меня впечатление, - это неземная мелодия трубы
которая в последнем акте изображала голос призрака матери.

Было замечательно наблюдать эстетическую деморализацию, в которую я впал.
теперь сорвался из-за того, что ежедневно сталкивался с такой работой. Я постепенно
утратил свою неприязнь к этой мелкой и чрезвычайно неинтересной композиции
(неприязнь, которую я разделял со многими немецкими музыкантами) в связи с
растущим интересом, который я был вынужден проявлять к ее интерпретации;
и так случилось, что безвкусица и наигранность
банальных мелодий перестали меня интересовать, кроме как с точки зрения
их способности вызывать аплодисменты или наоборот. Поскольку, более того, на карту была поставлена моя
будущая карьера музыкального дирижера, моего брата, который был
очень беспокоился за меня, благосклонно отнесся к этому отсутствию классики.
упрямство с моей стороны, и таким образом постепенно была подготовлена почва для
того упадка моего классического вкуса, которому было суждено продлиться некоторое время.
значительное время.

Тем не менее, этого не произошло до того, как я привел некоторые доказательства своей
большой неопытности в более легком стиле письма. Мой брат хотел
ввести "Каватину" из "Пирата" Беллини в ту же оперу
композитора "Страньера"; партитуры не было, и он
доверил мне инструментовку этой работы. Из рояля
результат один, я не мог обнаружить тяжелые и шумные
приборостроения ritornelles и intermezzi, который, музыкально,
были очень тонкие; композитор многие до мажор симфония с
фуга может помочь только сам выходит из положения за счет использования нескольких
флейты и кларнеты играть в третей. На репетиции ‘Каватина’
звучала так ужасно тонко и поверхностно, что мой брат серьезно отнесся ко мне.
упреки по поводу напрасных расходов на копирование. Но я отомстил:
к теноровой арии "Обри" из "Вампира" Маршнера я добавил аллегро,
для которого я также написал слова.

Моя работа имела блестящий успех и заслужила похвалу как публики
, так и моего брата. В похожем немецком стиле я написал музыку к "Моему фину"
в течение 1833 года. Мой брат и его жена ушли Вюрцбург
после Пасхи для того, чтобы пользоваться несколько приглашений на
дома у друзей; я остался с детьми—тремя дочерьми
тендер лет—который поставил меня в чрезвычайном положении
ответственность хранителя, должность, на которую я не был в наименее подходит в
это время моей жизни. Мое время было разделено между работой и удовольствиями,
и, как следствие, я пренебрег своими подопечными. Среди друзей, которых я завел
там Александр Мюллер оказал на меня большое влияние; он был хорошим.
музыкант и пианист, и я часами слушал его
импровизации на заданные темы — достижение, в котором он настолько преуспел
, что я не мог не быть впечатлен. С ним и некоторыми другими друзьями
, среди которых был и Валентин Хамм, я часто совершал
экскурсии по окрестностям, во время которых баварское пиво
и франкское вино обычно подавались на ура. Валентин Хамм был гротескным
человек, который часто развлекал нас своей превосходной игрой на скрипке;
у него была огромная растяжка на фортепиано, поскольку он мог дотягивать до интервала
двенадцатого. Der Letzte Hieb, общественное пивное заведение, расположенное на
приятной высоте, было ежедневным свидетелем моих приступов дикой и часто
восторженной буйности; ни разу в те теплые летние ночи
вернулся ли я к своим подопечным, не испытав энтузиазма по поводу искусства
и мира в целом. Я также помню злую шутку, которая
навсегда осталась пятном в моей памяти. Среди моих друзей был справедливый и
с большим энтузиазмом Швабский звонил Фрелих, с которым я обменялся мой
результат минор симфония для его, которые он скопировал с его
собственные силы. Этот очень мягкий, но довольно раздражительный молодой человек проникся
такой сильной неприязнью к некоему Андре, чье злобное лицо я тоже
ненавидел, что он заявил, что этот человек портит ему вечера из-за
с ним, просто находясь с ним в одной комнате. Несчастный объект
его ненависти все равно старался встречаться с нами при любой возможности: возникли трения
, но Андре настаивал на том, чтобы раздражать нас. Однажды вечером
Фролих потеряла терпение. Через какое оскорбление реторты, он попытался преследовать
ему от нашего стола, ударив его палкой: в результате произошла драка
в которой друзья Фрелих было ощущение, что они должны принять участие, хотя все они
казалось, делать это с некоторой неохотой. Безумное желание присоединиться к битве
также овладело мной. С другим я помогала стучится в наши
бедная жертва, и я даже услышал звук один страшный удар
который я нанес Андре на голове, в то время как он уставился на меня в
недоумение.

Я рассказываю об этом инциденте, чтобы искупить грех, который был очень тяжел.
с тех пор это тяжким грузом лежит на моей совести. Я могу сравнить этот печальный опыт
только с одним из моих самых ранних детских лет, а именно с утоплением
нескольких щенков в мелком бассейне за домом моего дяди в Айслебене.
Даже по сей день я не могу без ужаса думать о медленной смерти этих бедных маленьких
созданий. Я никогда до конца не забывал некоторые из своих
необдуманных поступков; ибо горести других, и в
особенности животных, всегда глубоко трогали меня до глубины души.
степень наполнения меня отвращением к жизни.

Мой первый любовный роман резко контрастирует с этими
воспоминания. Было вполне естественно, что одна из юных хористок,
с которыми мне приходилось ежедневно практиковаться, знала, как привлечь мое
внимание. Тереза Рингельманн, дочь могильщика, благодаря
своему прекрасному сопрано, заставила меня поверить, что я могу сделать из нее
великую певицу. После того, как я рассказал ей об этом амбициозном плане, она
уделила много внимания своей внешности и элегантно оделась на репетиции
а ряд белых жемчужин, который она вплела в волосы,
особенно очаровал меня. Во время летних каникул я подарил Терезе
регулярные занятия по вокалу, так и по методу, который всегда
для меня осталось загадкой до сих пор. Я также очень часто навещал ее в
ее доме, где, к счастью, я никогда не встречался с ее неприятным отцом, но
всегда с ее матерью и сестрами. Мы также встретились в Городском саду,
но ложное тщеславие всегда мешала мне рассказывал друзьям о нашей
отношений. Я не знаю, лежала ли вина в ее низком происхождении,
недостатке образования или в моих собственных сомнениях в искренности моих
чувств; но в любом случае, когда, помимо того факта, что у меня была моя
причины для ревности, они также пытались склонить меня к официальной помолвке
эта любовная интрижка тихо подошла к концу.

Бесконечно более искренним делом была моя любовь к Фридерике Гальвани,
дочери механика, которая, несомненно, была итальянского происхождения. Она
была очень музыкальна, и у нее был прекрасный голос; мой брат покровительствовал ей
и помог ей дебютировать в его театре, и это испытание она выдержала
блестяще. Она была довольно небольшой, но большие темные глаза и сладко
утилизация. Первый гобой оркестра, какой молодец, как хорошо
как умный музыкант, был беззаветно предан ей. Он посмотрел на
как и ее жених, но, вследствие инцидента в его прошлом, он был не
разрешено посещать дом ее родителей, и брака не было
пройдет еще долго. Когда приближалась осень моего года в Вюрцбурге
, я получил приглашение от друзей присутствовать на
сельской свадьбе недалеко от Вюрцбурга; гобоист и его
невеста тоже была приглашена. Это было веселое, хотя и примитивное мероприятие;
мы пили и танцевали, и я даже попробовал свои силы в игре на скрипке, но я
должно быть, я сильно забыл это, потому что даже со второй скрипкой я не смог
удовлетворить других музыкантов. Но мой успех с
Фридерика была еще великолепнее; мы танцевали как сумасшедшие среди множества
крестьянских пар, пока в какой-то момент не пришли в такое возбуждение, что, потеряв
всякий самоконтроль, обнялись, в то время как ее настоящий любовник был
играет танцевальная музыка. Впервые в жизни я почувствовала
лестное чувство самоуважения, когда жених Фридерики, на
видя, как мы двое флиртовали, принял ситуацию с достоинством, если
не без некоторой грусти. У меня никогда не было возможности подумать, что я
могу произвести благоприятное впечатление на какую-либо молодую девушку. Я никогда не воображал себя
красивым, и я никогда не думал, что это возможно, что я
могу привлечь внимание хорошеньких девушек.

С другой стороны, я постепенно приобретал уверенность в
смешивая с мужчинами моего возраста. Благодаря исключительной бодрости и
врожденная склонность моей натуры—качества, которые были привезены домой
мне в мои отношения с членами моей круг—я плавно стал
сознавая определенную власть транспортировки или недоумение моих более
ленивые компаньоны.

Благодаря молчаливому самообладанию моего бедного гобоиста, узнавшего о
пылких ухаживаниях его нареченной ко мне, я получил, как я уже сказал
, первое представление о том, что я могу рассчитывать на
кое-что не только среди мужчин, но и среди женщин. Франкское вино
способствовало еще большему замешательству, и под
прикрытием его влияния я, наконец, совершенно открыто объявил себя
любовником Фридерики. На самом деле, далеко за полночь, когда уже начинался день
мы вместе отправились домой в Вюрцбург на открытой
фургон. Это был кульминационный триумф моего восхитительного приключения; ибо
пока все остальные, включая, в конце концов, ревнивого гобоиста, спали
оторвавшись от их разгула перед лицом зарождающегося дня, я, прижавшись щекой
к щеке Фридерики и слушая трели жаворонков,
наблюдал за восходом солнца.

На следующий день мы почти не имели представления о том, что произошло. А
определенное чувство стыда, которое не было неприличным, держало нас в стороне друг от друга
и все же я легко получил доступ к семье Фридерики, и
с тех пор я ежедневно был желанным гостем, когда в течение нескольких часов я
оставался бы в нескрываемом интимном общении с теми же домашними
круг, из которого несчастный жених оставался исключенным. Не было сказано ни слова
никогда не упоминалось об этой последней связи; ни разу даже в голову не приходило
Фридерике что-либо изменить в положении дел, и это
казалось, никому не пришло в голову, что я должен, так сказать, занять место жениха
. Доверительная манера, с которой меня приняли все, и
особенно сама девушка, была в точности похожа на один из великих процессов Природы
, как, например, когда наступает весна и зима
бесшумно уходит прочь. Ни один из них никогда не задумывался о материальных
последствиях перемены, и это как раз самая очаровательная и
лестная черта этого первого юношеского романа, который никогда не был
скатиться к позиции, которая может вызвать подозрение или
беспокойство. Эти отношения закончились только с моим отъездом из Вюрцбурга,
который был отмечен самым трогательным и самым слезливым прощанием.

В течение некоторого времени, хотя я не поддерживал переписку, воспоминание об этом
эпизоде прочно запечатлелось в моей памяти. Два года спустя, в то время как
совершив быстрое путешествие по старому району, я еще раз посетил Фридерику.
бедное дитя подошло ко мне с совершенно пристыженным видом. Ее гобоист
еще был ее любовником, и хотя его позиция оказываемых брака
невозможно, несчастная молодая женщина стала матерью. Я
больше ничего не слышал о ней с тех пор.

Среди всего этого потока любви я усердно работала над своей оперой, и, благодаря
любящему сочувствию моей сестры Розали, я смогла обрести
необходимое хорошее настроение для выполнения этой задачи. Когда в начале лета
мой заработок кондуктора подошел к концу, эта самая сестра
снова сделал это ее дело лояльно предоставить мне достаточно
карманные деньги, чтобы я мог посвятить себя исключительно с завершением
моя работа, не утруждая ни о чем или быть обузой никому.
Гораздо позже я наткнулся на свое письмо, написанное Розали
в те дни оно было полно нежной, почти обожающей любви к
этому благородному созданию.

Когда наступила зима, мой брат вернулся, и театр
открылся снова. По правде говоря, я больше не был связан с ним, но
приобрел положение, которое было еще более заметным, на концертах
музыкальное общество, в котором я представил свою великую увертюру до мажор,
свою симфонию и, в конечном итоге, части моей новой оперы.
Любительница с великолепным голосом, мадемуазель Фридель, исполнила великолепную
арию из "Ады". В дополнение к этому было исполнено трио, которое в одном из отрывков
произвело такое трогательное впечатление на моего брата, который принимал в нем участие
, что, к его удивлению, как он сам признался, он полностью
из-за этого потерял кий.

К Рождеству моя работа подошла к концу, партитура была написана полностью
с похвальной аккуратностью, и теперь я должен был вернуться к
Лейпциг на Новый год, чтобы моя опера была принята тамошним театром
. По дороге домой я побывал в Нюрнберге, где я останавливался
неделя с сестрой Клары и ее мужа, которые занимались на
есть театр. Я хорошо помню, как счастливой и комфортной, которое я испытывал во
этот приятный визит в тот же родственникам, которые несколько лет
раньше, когда я оставался с ними в Магдебурге, был расстроен
моя решимость принять музыки, а призвание. Теперь я стал настоящим
музыкантом, написал грандиозную оперу и уже вызвал к жизни множество
вещи, не доводя себя до беды. Ощущение всего этого было огромной радостью
для меня, в то время как это было не менее лестно для моих родственников, которые не могли
не видеть, что предполагаемое несчастье в конце концов обернулось в мою пользу
. Я был в веселом настроении и совершенно не сдерживался — состояние души
которое во многом было результатом не только моего шурина
веселого и общительного домашнего хозяйства, но и приятной жизни в таверне
об этом месте. В гораздо более уверенном и приподнятом настроении я вернулся в
Лейпциг, где я смог записать три огромных тома своей партитуры
перед моими восхищенными матерью и сестрой.

Как раз тогда моя семья стала богаче благодаря возвращению моего брата Юлиуса
из его долгих странствий. Он работал какое-то время в Париже как
Голдсмит, а сейчас поставил себе в этом качестве в Лейпциге.
Ему тоже, как и остальным, не терпелось услышать что-нибудь из моей оперы,
что, конечно, было не так-то просто, поскольку у меня совершенно отсутствовал дар
играйте во что-либо подобное простым и понятным способом. Только когда
Я смог довести себя до состояния абсолютного экстаза, это было
я мог бы создать что-нибудь с любым эффектом. Розали знала, что
Я хотел добиться от нее своего рода признания в любви; но я
никогда не был уверен, были ли объятия и сестринский поцелуй, которые были
награждены после того, как я исполнила свою замечательную арию из "Ады", были вручены мне
от настоящих эмоций или, скорее, из нежного отношения. С другой
силы, рвение, с которым она призвала свою оперу на директора
театр, Ringelhardt, дирижер и руководитель был безошибочный,
и она делала это настолько действенно, что она получила свое согласие на ее
производительность, и притом очень быстро. Мне было особенно интересно
узнать, что руководство сразу же проявило желание попытаться
решить вопрос с костюмами для моей драмы: но я был удивлен, узнав
слышал, что выбор был сделан в пользу восточного наряда, в то время как я сам
намеревался, судя по названиям, которые я выбрал, предложить северный характер
для обстановки. Но именно эти имена они сочли
неподходящими, поскольку сказочных персонажей видят не на Севере, а только на
Востоке; в то время как, помимо этого, оригинал Гоцци, который сформировал
основа произведения, несомненно, носила восточный характер. Это было
с величайшим возмущением я выступал против невыносимого тюрбана и
кафтанного стиля одежды и яростно защищал рыцарскую одежду, которую носили
в первые годы средневековья. Тогда мне пришлось приехать в тщательной
взаимопонимания с дирижером, Stegmayer, на предмет моего
результат. Это был замечательный, невысокий, полный мужчина со светлыми вьющимися волосами и
исключительно веселым нравом; его, однако, было очень трудно
довести дело до конца. За вином мы всегда приходили к
понимание пришло очень быстро, но как только мы сели за пианино, мне пришлось
выслушать самые необычные возражения относительно тенденции,
которые меня некоторое время крайне озадачивали. Поскольку это дело сильно затянулось
из-за этих колебаний я установил более тесное общение
с режиссером оперы Хаузером, который в то время был гораздо
жители Лейпцига ценят его как певца и покровителя искусства.

С этим человеком у меня тоже был самый странный опыт: с тем, кто
покорил публику Лейпцига, особенно своим
олицетворение парикмахерская и англичанина в "Фра-дьяволо", вдруг
явил себя в собственном доме как самый фанатичный приверженец
большинство старомодная музыка. Я слушал с удивлением на вряд ли
завуалированное презрение, с которой он относился даже и Моцарт, и единственное, что
он, казалось, сожалел, было то, что у нас не было никаких опер Себастьяна Баха. После того, как
он объяснил мне, что драматическая музыка на самом деле еще не была
написана и что, собственно говоря, только Глюк проявил какие-либо
способности к ней, он приступил к тому, что казалось исчерпывающим экзаменом
о моей собственной опере, о которой я хотел услышать от него только одно:
годится ли она для исполнения. Однако вместо этого его
цель, казалось, заключалась в том, чтобы указывать на провал моей цели в каждом
номере. Я обливался кровью под аналогов пыток идти через
моя работа с этим человеком; и я сказала маме и сестре моей могиле
депрессия. Все эти задержки уже удалось сделать это
невозможно исполнять свои оперы на дату изначально фиксированной, и теперь он
был отложен до августа текущего года (1834).

Случай, который я никогда не забуду, придал мне нового мужества.
Олд Бири, опытный и превосходный музыкант, а в свое время
успешный композитор, который, в частности, благодаря своей долгой практике
в качестве дирижера в театре Бреслау, приобрел совершенно
практически разбирался в таких вещах, жил тогда в Лейпциге и был
хорошим другом моего народа. Мои мать и сестра умоляли его высказать свое
мнение о пригодности моей оперы для сцены, и я должным образом
представил ему партитуру. Я не могу выразить, насколько глубоко был тронут и
я был поражен, увидев, как этот пожилой джентльмен однажды появился среди моих
родственников, и услышав, как он с неподдельным энтузиазмом заявляет, что он
просто не может понять, как такой молодой человек мог сочинить такую
партитуру. Его замечания по поводу того величия, которого он признал
в мой талант был действительно неотразим, и положительно поразило меня. Когда
его спросили, считает ли он работу презентабельной и рассчитанной на то, чтобы
произвести эффект, он заявил, что сожалеет только о том, что он больше не является
руководителем театра, потому что, если бы он был, он бы
считал, что ему чрезвычайно повезло заполучить такого человека, как я.
на постоянной основе для своего предприятия. На это заявление моя семья
потрясенная радостью, и их чувства были тем более обоснованы
видя, что, как все знали, Bierey отнюдь не дружелюбно
романтик, но практическая музыкант хорошо приправленный жизнь, полную
опыт работы.

Теперь я переносил задержку с улучшенным настроением, и долгое время я был в состоянии
с надеждой ждать того, что может принести будущее. Помимо прочего
теперь я начал наслаждаться обществом нового друга в лице
о Лаубе, который в то время, хотя я и не положил его "Костюшко" на музыку
, был в зените своей славы. Первая часть его романа,
Появилась "Молодая Европа", форма которой была эпистолярной, и оказала на меня
самое стимулирующее воздействие, особенно в сочетании с
всей той юношеской надеждой, которая в то время пульсировала в моих венах.
Хотя его учение, по сути, было лишь повторением того, что описано в "Ардингелло"
Хайнсе, силы, которые тогда бушевали в юных грудях, получили
полное и красноречивое выражение. Руководящий дух этого направления
за этим последовала литературная критика, которая была направлена главным образом на
предполагаемую или фактическую неспособность полуклассических обитателей наших
различных литературных тронов. Без малейшего снисхождения педантов,[6]
у кого тика за один числился, относились как к само
обременений и препятствий для возникновения новой литературы. То, что
привело к заметному изменению моих чувств по отношению к тем
Немецким композиторам, которыми до сих пор восхищались и уважали, было
отчасти влиянием этих критических стычек и заманивающим
бодрость их тона; но главным образом впечатление, произведенное новым
визитом Шредер-Девриент в Лейпциг, когда ее изображение Борнео в
"Ромео и Джульетта" Беллини захватили всех штурмом. Эффект от этого спектакля
не шел ни в какое сравнение ни с чем, что было засвидетельствовано
до сих пор. Видеть дерзкую, романтическую фигуру юного влюбленного
на фоне такой явно поверхностной и пустой музыки побуждало
во всяком случае, с сомнением размышлять о причине великого
отсутствие эффекта в солидной немецкой музыке, как это применялось до сих пор к
драма. Ни на минуту не погружаясь слишком глубоко в это
размышление, я позволил течению моих
юношеских чувств увлечь меня, затем воспылал страстью и невольно обратился к
задача избавиться от всей той задумчивой серьезности, которая в мои
более ранние годы приводила меня к такому трогательному мистицизму.

 [6] _Z;pfe_ в немецком тексте.—ПЕРЕВОДЧИК.


Чего не сделал Поленц, дирижируя Девятой симфонией, чего не сделал
Венская консерватория, Дионис Вебер и многие другие неуклюжие выступления
(которые заставили меня относиться к классической музыке как к абсолютно
бесцветный) не был реализован полностью, был достигнут благодаря
непостижимому очарованию самой неклассической итальянской музыки, благодаря
замечательному, волнующему и завораживающему исполнению роли Ромео
Шредер-Девриент. Какое влияние оказали на мое мнение такие мощные, и что касается их
причин, непонятных следствий, было показано в том, как
легкомысленным образом я смог придумать короткую критику
Веберовская "Эврианта" для Elegante Zeitung. Эта опера была
поставлена лейпцигской труппой незадолго до появления
Шредер-Девриент: холодные и бесцветные исполнители, среди которых
певица в заглавной роли, появляясь в пустыне с полной
рукава, которые затем были розовые моды, до сих пор неприятно
память. Очень трудолюбиво и без воодушевления, но просто с объектом
удовлетворяя требования классическими правилами, эта компания не
возможное, чтобы развеять даже самые восторженные впечатления от музыки Вебера
который я сформировал в юности. Я не знал, что ответить
брату-критику Лаубе, когда он указал мне на вымученный
характер этого оперного представления, как только смог
сравните это с чарующим эффектом того вечера в "Ромео". Здесь я
столкнулся с проблемой, к решению которой я как раз приступал
в то время я был настроен отнестись как можно проще и проявил свое
мужество, отбросив все предрассудки, и это смело, в короткие
только что упомянутая критика, в которой я просто издевался над Эвриантой. Просто
как я имел мой сезон дикого овса посевного, как студент, так что теперь я смело
бросился в тот же курсы в мое развитие художественного вкуса.

Был май, прекрасная весенняя погода и приятная поездка, которую я
теперь мы с другом отправились в землю обетованную моей юности
романтической Богеме было суждено довести необузданное
‘Молодоевропейское’ настроение во мне до полной зрелости. Этим другом был Теодор
Апель. Я знал его долгое время и всегда чувствовал себя особенно
польщенным тем фактом, что завоевал его сердечную привязанность; ибо, как
сын одаренного мастера метра и имитатора греческих форм
поэзия, Огюст Апель, я испытывал к нему то восхищенное почтение, которого раньше не испытывал
никогда еще не мог проявить к потомку знаменитого человека.
Будучи состоятельным человеком из хорошей семьи, его дружба дала мне такие
возможности соприкоснуться с легкими обстоятельствами жизни
высших классов, которые не часто встречались в моем положении.
В то время как моя мать, например, с большим удовлетворением относилась к моему общению с этой в высшей степени
респектабельной семьей, я, со своей стороны, был чрезвычайно
польщен мыслью о сердечности, с которой меня принимали в
таких кругах.

Искренним желанием Апеля было стать поэтом, и я воспринял это как должное
у него было все необходимое для такого призвания; прежде всего, то, что
мне казалось такой важной полная свобода, которую обеспечивало ему его значительное
состояние, освобождавшее его от необходимости зарабатывать себе на жизнь
или выбирать профессию для заработка. Как ни странно,
его мать, которая после смерти своего уважаемого отца вышла замуж за
Адвокат Лейпциге, был очень озабочен профессию он должен выбрать,
и пожелал ей сына, чтобы сделать прекрасную карьеру в законе, как она была не в
все располагало в пользу его поэтические подарки. И это было из-за ее попыток
обратить меня в свою точку зрения, чтобы своим влиянием я мог предотвратить
бедствие второго поэта в семье, в лице сына,
которому я обязан особо дружескими отношениями, установившимися между
ней и мной. Однако все, что удалось сделать из ее предложений, заключалось в том, чтобы
побудить меня, даже больше, чем могло бы мое собственное благоприятное мнение о его таланте
, утвердить моего друга в его желании стать поэтом и, таким образом,
поддержите его в его бунтарском отношении к своей семье.

Он не был недоволен этим. Поскольку он также изучал музыку и
довольно хорошо сочинял, мне удалось оказаться в условиях величайшего
близость с ним. Тот факт, что он провел тот самый год, в течение которого я
погрузилась в самые глубины студенческого безумия, учась в
Гейдельберге, а не в Лейпциге, сохранил его незапятнанным каким-либо участием в
моих странных выходках, и когда мы теперь снова встретились в Лейпциге, в
весной 1834 года единственное, что у нас все еще было общего, - это
эстетические устремления нашей жизни, к которым мы теперь стремились посредством
эксперимента направить в русло наслаждения жизнью.
Мы с радостью бросились бы в увлекательные приключения, если бы только
условия окружающей среды и всего среднего класса в мире
где мы жили, была в любом случае, если принять во внимание такие вещи. Однако, несмотря на все
побуждения наших инстинктов, мы не продвинулись дальше планирования
этой экскурсии в Богемию. Во всяком случае, это было что-то, что мы сделали
путешествие не по должности, но в нашем экипаже, и наше искреннее
удовольствие по-прежнему заключается в том, что в теплице, например, мы
ежедневная долго ездил в роскошной карете. Когда вечером мы ужинали
в ресторане Wilhelmsburg с форелью, пили хорошее черносокское вино с
Билин воды, и должным образом возбуждена себя Гофман, Л. Бетховена,
Шекспир, Ardinghello Heinse, и другие вопросы, а затем, с
наши конечности с комфортом вытянув в элегантном экипаже, ехал обратно
в летние сумерки на ‘короля Пруссии, где мы заняли
большой балкон-номер на первый этаж, мы почувствовали, что мы провели
день, как юные боги, и сплошное изобилие мог думать ни о чем
лучше сделать, чем пускаться в самые страшные ссоры, которые,
особенно, когда окна были открыты, будет собирать номера встревоженных
слушатели на площади перед гостиницей.

В одно прекрасное утро я ускользнул от моего друга для того, чтобы взять мой
один завтрак в Schlackenburg, а также воспользоваться
возможность набросал план новой оперной композиции в
моя записная книжка. С этой целью я овладел темой
"Меры за меру" Шекспира, которую, в соответствии с моим теперешним
настроением, я вскоре довольно свободно трансформировал в либретто под названием
Liebesverbot. Молодая Европа и Ardinghello, а странный кадр
разум, в который я упал с точки зрения классической оперной музыки,
снабдил меня лейтмотивом моей концепции, которая была направлена скорее
конкретно против пуританского лицемерия и которая, таким образом, имела тенденцию
смело превозносить ‘необузданную чувственность’. Я постарался понять
серьезную шекспировскую тему только в этом смысле. Я мог видеть только
мрачного, сдержанного вице-короля, его сердце пылало самой страстной любовью
к прекрасной послушнице, которая, умоляя его о прощении
ее брат, приговоренный к смерти за незаконную любовь, в то же время
разжигает самый опасный огонь в груди упрямого пуританина,
заражая его прекрасным теплом своих человеческих эмоций.

Тот факт, что эти мощные черты так богато развиты в
Творение Шекспира только для того, чтобы, в конце концов, они могут быть
взвесил все более серьезно на весы правосудия, не было никакого беспокойства
моя: все, что меня заботило, чтобы разоблачить греховности лицемерие
и противоестественности такого жестокого нравственного порицания. Таким образом, я полностью
отбросил меру за меру и заставил лицемера предстать перед судом
только мстительной силой любви. Я перевел тему
от сказочного города Вены до столицы солнечной Сицилии, в
которой немецкий вице-король, возмущенный невообразимо распущенными нравами
народ пытается провести пуританскую реформу и приходит к печали из-за этого
. Штумме фон Портичи, вероятно, внесла свой вклад
в некоторой степени в эту тему, как и некоторые воспоминания о Die
Sizilianische Vesper. Когда я вспоминаю, что, наконец, даже нежный
Сицилианец Беллини сыграл важную роль в этой композиции, я не могу, конечно, не улыбнуться странной смеси, в которой проявились самые
невероятные недоразумения здесь...........
конечно, я не могу удержаться от улыбки.

Пока это остается лишь черновиком. Этюды из жизни, предназначенные
для моей работы, были впервые выполнены во время этой восхитительной экскурсии
в Богемию. Я привел моего друга с торжеством в Прагу, в надежде
закрепление же впечатления для него, которое взволновало меня настолько
глубоко, когда я был там. Мы встретились Моя прекрасная друзей в сам город;
ибо, по причине смерти старого графа пахты, благодаря существенные изменения были приняты
место в семье, и оставшиеся в живых дочери больше не пошла
Pravonin. Мое поведение было полно высокомерия, и благодаря этому я
несомненно, хотел излить некую капризную жажду мести за
чувство горечи, с которым я покинул этот круг несколько
лет назад. Моего друга хорошо приняли. Изменившаяся семья
обстоятельства вынуждали очаровательных девушек все более и более настойчиво
принимать какое-то решение относительно своего будущего, и богатый буржуа,
хотя сам и не совсем торговец, но обладающий достаточными средствами,
во всяком случае, встревоженной матери он показался хорошим советчиком. Без
либо показ или чувство злобы на этот вопрос, я высказал свое
удовольствие при виде странного замешательства, вызванного появлением Теодора
введение в семью с помощью самых веселых и необузданных шуток: для меня
единственные отношения с дамами состояли исключительно из шуток и дружеского подтрунивания.
мякина. Они не могли понять, как получилось, что я изменила так
странно. Во мне больше не было той любви к пререканиям, той ярости
к наставлениям и того рвения к обращению, которые раньше они
находили такими раздражающими. Но в то же время нельзя было заставить меня произнести ни одного разумного слова
и те, кто сейчас хотел обсудить многие
все серьезно ничего не могла вытянуть из меня спасти диких
дурачество. Как по этому поводу, на мой характер выпустил его из клетки птица, я
смело позволял себе многие вольности в отношении которого они чувствовали себя
бессильна, мой буйный дух был взволнован тем более, когда мои
друг, который был уведен мой пример, пытался подражать мне—штука
они приняли очень плохо из него.

Только однажды между нами была попытка быть серьезными: я
сидел за пианино и слушал своего компаньона, который
рассказывал дамам, что в разговоре в отеле я обнаружил
повод выразить искреннюю себе, чтобы кто-то, кто оказался
удивлены узнав об отечественной и трудолюбивые качества моего
подруги. Я был глубоко тронут, когда в результате
замечаний моей спутницы я понял, через какие неприятные переживания бедняжки уже прошли
: за то, что мне показалось очень естественным действием на мою
часть, казалось, наполнила их неожиданным удовольствием. Дженни, например,
подошла ко мне и обняла с большой теплотой. По общему согласию
Теперь мне было предоставлено право вести себя почти заученно.
хамство, и я ответила, даже теплый порыв Дженни только с моей
обычный стеб.

В нашем отеле, на ‘черный конь’, который был очень известным в те времена я
нашли площадка, на которой я был в состоянии нести озорной
дух не иссяк в доме пахтой для
безрассудство. Из самых случайных материалов, представленных в table и
traveling guests, нам удалось собрать вокруг себя компанию, которая
позволила нам до глубокой ночи втягивать ее в самые
немыслимые безумства. Ко всему этому меня подтолкнули , в частности,
личность очень робкого и низкорослого делового человека из
Франкфурте на Одере, который стремился казаться человеком смелого нрава; и
его присутствие воодушевляло меня, хотя бы благодаря замечательной возможности, которую оно
давало мне познакомиться с кем-то, кто чувствовал себя как дома в
Франкфурт ‘на Одере’. Любой, кто знает, как тогда обстояли дела в
Австрия может сформировать определенное представление о моем безрассудстве, когда я говорю, что я когда-то
пошел так далеко, чтобы вызывать наш симпозиум в общественных номер ниже
Марсельеза вслух На ночь. Поэтому, когда после этого героического
подвиг кончился, и в то время как я был раздеваясь, я забрался на наружный
выступы окна из одной комнаты в другую, на втором этаже, я
естественно ужасаются те, кто не знал любви акробатические
подвиги, которые я культивировал в ранней юности.

Даже если бы я без страха подвергал себя таким опасностям, я вскоре протрезвел.
на следующее утро меня вызвали в полицию. Когда, в
помимо этого, я вспоминал пение "Марсельезы", я был
заполняется серьезные опасения. После того, как был задержан на
долгое время, из-за странного недоразумения, результатом которого стало
инспектор, которому было приказано осмотреть меня, обнаружил, что
для серьезного слушания осталось недостаточно времени, и, к моему
с огромным облегчением мне разрешили уйти, ответив на несколько безобидных вопросов.
вопросы, касающиеся предполагаемой продолжительности моего пребывания. Тем не менее, мы
сочли целесообразным больше не поддаваться искушению играть в какие-либо игры.
шалости под распростертыми крыльями двуглавого орла.

Окольным путем, на который нас завел наш ненасытный
жаждущие приключений — приключений, которые, собственно говоря, происходили
только в нашем воображении, и которые, по сути, были всего лишь
скромными развлечениями в дороге — мы, наконец, вернулись в Лейпциг. И
с этим возвращением домой действительно веселый период моей юности
определенно закончился. Если до того времени я не был свободен от
серьезных ошибок и моментов страсти, то только сейчас забота бросила
свою первую тень на мой путь.

Моя семья с нетерпением ждала моего возвращения, чтобы сообщить мне, что
Магдебургский театр предложил мне должность дирижера
Компания. Эта компания в текущем месяце лета выступал в
водопой звонил Lauchstadt. Менеджер не смог поладить с
некомпетентным дирижером, которого ему прислали, и в его крайнем положении
обратился в Лейпциг в надежде немедленно найти замену
. Штегмайер, дирижер, у которого не было желания практиковаться
моя партитура играла в жаркую летнюю погоду, как он и обещал,
быстро порекомендовал меня на эту должность, и таким образом мне действительно удалось
избавьтесь от очень надоедливого мучителя. Ибо, хотя, с одной стороны,
Я очень хотел, чтобы иметь возможность свободно отказываться от себя и без
пресечения торрент приключений, которые составляют художника
жизнь, однако стремление к независимости, которая может быть выиграна только мой
заработок своими гостиной, была значительно усилена мне штатом
из моих дел. Хотя у меня было ощущение, что прочная основа для
удовлетворения этого желания должна была быть заложена не в Лаухштадте; и не
Мне легко помогать участок состряпали против производства
мой сайт feen. Поэтому я решил сделать предварительное посещение
место просто посмотреть как там обстоят дела.

Этот маленький водопой во времена Гете и Шиллера
приобрел очень широкую известность, его деревянный театр был построен
по проекту первого, и первое представление
Туда был направлен Брот фон Мессина. Но хотя я повторила все
это для себя, место заставило меня чувствовать себя довольно сомнительно. Я спросила для
дом директора театра. Оказалось, что его нет дома, но он маленький.
грязному мальчику, его сыну, было велено отвести меня в театр, чтобы найти ‘папу’.
Папа, однако, встретил нас по дороге. Это был пожилой мужчина; он носил
халат, а на голове шапочка. Его радость от приветствия была
прервана жалобами на серьезное недомогание, от которого его
сын должен был принести ему сердечное из магазина поблизости. Перед посылок
мальчик на побегушках он нажал настоящий серебряный Пенни в руке
с некоторой демонстративности что было очевидно для меня. Это
человек был Бетман Генрих, пережив мужа знаменитой актрисы
это название, кто, живя в эпоху расцвета немецкой сцены,
снискал благосклонность короля Пруссии; и победил его так надолго, что
долгое время после ее смерти оно продолжало распространяться на ее супруга. Он
всегда получал хорошую пенсию от прусского двора и постоянно
пользовался его поддержкой, никогда не имея возможности лишиться его защиты
из-за своих нерегулярных и рассеянных поступков.

В то время, о котором я говорю, он опустился до самого низкого уровня из-за
продолжающегося руководства театром. Его речь и манеры свидетельствовали о
слащавой утонченности ушедших дней, в то время как все, что он делал, и вообще все
, связанное с ним, свидетельствовало о самом постыдном пренебрежении. Он отвез меня обратно в
свой дом, где представил меня своей второй жене, которая, искалеченная в
одна нога лежала на необычной кушетке, в то время как пожилой бас,
на чрезмерную преданность которого Бетманн уже жаловался
мне совершенно открыто, курил свою трубку рядом с ней. Оттуда режиссер
отвел меня к своему режиссеру, который жил в том же доме.

С последним, кто просто занимается консультацию о
репертуарный театр помощника, беззубый старый скелет, он ушел
мне решить необходимые меры. Как только Бетман ушел,
Шмале, режиссер-постановщик, пожал плечами и улыбнулся, заверив
я подумал, что это просто способ режиссера взвалить все на свои плечи
и ни о чем не беспокоиться. Там он сидел уже
больше часа, обсуждая с Кроге, что следует поставить на следующее воскресенье:
все это было прекрасно, когда он начинал "Дон Жуана", но как он мог добиться проведения
репетиции, когда музыканты из Мерзебурга, которые сформировали
оркестр, не приехали в субботу на репетицию?

Все время Шмалил тянулась через открытое окно к
вишневое дерево, из которого он выбрал и упорно ел фрукты,
выбрасываю косточки с неприятным шумом. Теперь именно это последнее
обстоятельство, в частности, решило меня; ибо, как ни странно, я
испытываю врожденное отвращение к фруктам. Я сообщил режиссеру-постановщику, что
ему вообще не нужно беспокоиться о "Доне Хуане" в воскресенье, поскольку, с моей стороны,
если бы они рассчитывали, что я впервые появлюсь на этом
в любом случае, я должен разочаровать режиссера, поскольку у меня не было выбора
, кроме как немедленно вернуться в Лейпциг, где мне нужно было привести в порядок свои дела
. Эта вежливая манера предлагать мои категорические отказы принять
назначение — вывод, к которому я быстро пришел в своем собственном сознании
— вынудило меня практиковать некоторое притворство и сделало необходимым
для меня вести себя так, как будто у меня действительно была какая-то другая цель, чтобы прийти сюда
Lauchstadt. Это притворство само по себе было совершенно излишним, учитывая, что
Я был полон решимости никогда больше туда не возвращаться.

Люди предложили мне помощь в поиске жилья, и молодой актер, которого
Я случайно узнал в Вюрцбурге, что он согласился быть моим гидом в этом вопросе
. Пока он отвозил меня в лучшее из известных ему помещений, он сказал мне
что вскоре он окажет мне любезность и сделает меня соседкой по дому
самой красивой и милой девушки, которую только можно найти в этом месте в то время.
У нее был младший возглавил компанию, Мадемуазель Минна планер из
которых, несомненно, я уже слышал.

Как назло, обещанная девица встретила нас у дверей указанного дома
. Ее внешний вид и подшипника образуется самое яркое
контраст можно все неприятные впечатления от театра
что это был мой жребий, чтобы получать на это роковое утро. Выглядит
очень очаровательно и свежо, общие манеры молодой актрисы и
движения были полны определенного величия и серьезной уверенности, которые придавали
приятный и пленительный вид достоинства ее в остальном приятному выражению лица
. Ее безупречно чистые и опрятные платья завершена
поразительный эффект неожиданная встреча. После того, как я был
представлен ей в зале как новый дирижер, и после того, как она закончила,
с удивлением рассматривая незнакомку, которая казалась такой молодой для
получив такой титул, она любезно рекомендовала меня хозяйке дома.
и попросила, чтобы за мной хорошо присматривали; после чего она ушла.
гордо и безмятежно шла через улицу на свою репетицию.

Я тут же снял комнату, договорился с Доном Хуаном на воскресенье, сильно пожалел
, что не привез с собой из Лейпцига свой багаж, и
поспешил вернуться туда как можно быстрее, чтобы вернуться обратно
тем скорее в Лаухштадт. Жребий был брошен. Серьезная сторона
жизни сразу же предстала передо мной в виде значительных событий. В
Лейпциге мне пришлось тайно попрощаться с Лаубе. На примере
Пруссии его предупредили покинуть саксонскую землю, и он наполовину догадывался о
значение, которое должно было быть придано этому шагу. Наступило время неприкрытой реакции
против либерального движения начала тридцатых годов
: тот факт, что Лаубе не занимался какой-либо политической работой, но
посвятил себя исключительно литературной деятельности, всегда стремясь просто к
эстетическим объектам, что сделало действия полиции совершенно
непонятными для нас на данный момент. Отвратительная двусмысленность
, с которой власти Лейпцига отвечали на все его вопросы относительно
причины его высылки, вскоре вызвала у него сильнейшие подозрения относительно того,
каковы на самом деле были их намерения по отношению к нему.

Лейпциг, как место его литературных трудов, был бесценен
, и для него было очень важно оставаться в пределах досягаемости. Мой
друг Апель принадлежит штраф имущества на Прусской земле, но в течение нескольких
расстояние часов из Лейпциг, и задумали мы желаем видеть Лаубе
гостеприимно приютила есть. Мой друг, который, не нарушая юридических
условий, был в состоянии предоставить преследуемому человеку место
убежища, немедленно согласился и с большой готовностью на наше желание,
но признался нам на следующий день, после того как пообщался со своим
семья, что он думал, что он может понести некоторые unpleasantnesses если он
развлекали Лаубе. В последнее улыбнулся, и таким образом я буду
никогда не забуду, хотя я заметил в своей жизни, что
выражение, которое я тогда видела на его лице был один, который часто мелькал
за моих собственных возможностей. Он откланялся, и вскоре мы услышали
что он был арестован в связи с возбуждением нового дела
против бывших членов Burschenschaft (Студенческой лиги) и
был помещен в муниципальную тюрьму в Берлине. Таким образом, у меня было два
переживания, которые давили на меня, как свинец, поэтому я собрал свой скудный
чемодан, попрощался с матерью и сестрой и с твердым
сердцем начал свою карьеру дирижера.

Чтобы иметь возможность смотреть на маленькую комнатку под квартирой Минны
как на свой новый дом, я был вынужден также извлечь максимум пользы из театральной антрепризы Бетмана
. На самом деле, спектакль "Дон Жуан"
был поставлен сразу же, поскольку режиссер, который гордился тем, что он
знаток всего художественного, предложил мне эту оперу как единую с
что было бы разумно для начинающего молодого художника из хорошей семьи,
чтобы дебютировать. Несмотря на то, что, за исключением некоторых моих собственных
инструментальных сочинений, я никогда еще не дирижировал, и меньше всего
в опере, репетиция и представление прошли довольно хорошо. Только
один или два раза сделали расхождения появляются в речитатив Донны Анны;
и все же это не впутывай меня в какой-либо вражды, а когда я взяла
мое место невозмутимой и спокойной для производства Lumpaci Vagabundus,
что я должен был очень тщательно практикуется, люди, как представляется,
обрели полную уверенность в новое приобретение театра.

Тот факт, что я подчинился без горечи и даже с некоторой
бодростью этому недостойному использованию моего музыкального таланта, был вызван не столько тем, что
мой вкус находился в тот период, как я его называл, в расцвете сил, сколько
за мое общение с Минной Планер, которая была задействована в этом волшебном деле
безделушка в роли Влюбленной Феи. Действительно, среди этого облака пыли
легкомыслия и вульгарности она всегда казалась очень похожей на фею,
причины нисхождения которой в этот головокружительный водоворот, который, по правде говоря, казался
ни увлечь ее, ни даже повлиять на нее, оставалось абсолютным
тайна. Ибо, хотя я не мог обнаружить в оперных певицах ничего, кроме
знакомых сценических карикатур и гримас, эта прекрасная актриса полностью отличалась
от окружающих своей неподдельной трезвостью и изяществом
скромность, а также отсутствие всякого театрального притворства и
высокопарность. Там был только один молодой человек, которого я мог бы разместить рядом
Минна на основании качеств, как тех, кого я узнала в ней. Этим
парнем был Фридрих Шмитт, который только что выбрал сцену в качестве карьеры
в надежде сделать ‘хит’ в опере, к которому, как
обладатель превосходного тенорового голоса, он чувствовал себя призванным. Он тоже
отличался от остальной компании, особенно в той серьезностью
что он принес на учебу и работу в целом:
душевный мужественный шаг его грудной голос, его ясные, благородные высказывания
и интеллектуальный рендеринг из его слов, всегда оставались в
стандарты в моей памяти. Из-за того, что он был начисто лишен
театрального таланта и действовал неуклюже, вскоре его успехам был положен конец
, но он всегда оставался дорог мне как умный и
оригинальный человек с надежным и честным характером — мой единственный партнер.

Но мои отношения с моим добрым соседом по дому стал заветную привычку,
в то время как она вернула простодушно стремительный прогресс проводника
один-и-двадцать с определенной толерантного изумления, которое, как удаленный
это все кокетство и скрытые мотивы, вскоре знакомые и
дружеское общение возможно с ней. Когда однажды вечером я вернулся
поздно в свою комнату на первом этаже, влез в окно, потому что у меня не было
ключа, шум моего прихода заставил Минну подойти к окну как раз в тот момент, когда я вошел.
над моей. Стоя на подоконнике, я умолял ее позволить мне пожелать
ей спокойной ночи еще раз. Она не имела ни малейшего возражения против этой,
но объявлена она должна быть выполнена из окна, как она всегда была она
дверь запер людей дома, и никто не может вам в этом
сторону. Она любезно облегчила рукопожатие, далеко высунувшись из своего окна
, чтобы я мог взять ее за руку, стоя на своем выступе. Когда
позже у меня случился приступ рожистого воспаления, от которого я часто страдал,
и с распухшим и страшно искаженным лицом я спрятался
из мира в моей мрачной комнате Минна неоднократно навещала меня, ухаживала за мной
и уверяла, что мои искаженные черты лица ни в малейшей степени не имеют значения
. Выздоровев, я нанесла ей визит и пожаловалась на сыпь, которая
осталась вокруг моего рта и показалась мне такой неприятной, что я
извинилась за то, что показала ее ей. К этому она тоже отнеслась легкомысленно. Тогда я
предположил, что она не поцелует меня, после чего она сразу же дала мне это понять
практическое доказательство того, что она и от этого не уклонялась.

Все это было проделано с дружелюбной безмятежностью и самообладанием, которые располагали
что-то почти по-матерински о нем, и он был свободен от всех предложение
из легкомыслия или жестокости. Через несколько недель компании пришлось
покинуть Лаухштадт, чтобы отправиться в Рудольштадт и выполнить там специальное
задание. Мне особенно хотелось совершить это путешествие,
которое в те дни было трудным предприятием, в компании Минны, и
если бы только мне удалось должным образом получить свое заслуженное жалованье от
Бетман, ничто не помешало бы исполнению моего желания. Но в
этом вопросе я столкнулся с исключительными трудностями, которые в ходе
о тех насыщенных событиями лет выросла в хронической моды в самых странных
заболеваний. Даже в Лаухштадте я обнаружил, что там был только один человек
, который получал свое жалованье полностью, а именно бас Кнайзель, которого я
видел курящим трубку рядом с диваном хромой жены директора. Меня
заверили, что если бы я очень заботился о том, чтобы время от времени получать часть своего жалованья
, я мог бы добиться этой услуги, только ухаживая за мадам .
Bethmann. На этот раз я предпочел еще раз обратиться к своей семье за помощью
и поэтому поехал в Рудольштадт через Лейпциг, где, чтобы
к печальному удивлению моей матери, мне пришлось пополнить свой сундук
необходимыми припасами. По дороге в Лейпциг я путешествовала с Апель
через своего имения, он за уши меня от Lauchstadt для
цель. Его приезд запечатлелся в моей памяти шумным банкетом, который мой
богатый друг устроил в отеле в мою честь. Именно по этому случаю
мне и одному из других гостей удалось полностью разрушить
огромную, массивно сложенную печь из голландского изразца, такую, какая была у нас в номере в
гостинице. На следующее утро никто из нас не мог понять, как это произошло.

Именно на этом путешествие Рудольштадт, что я впервые прошел через
Веймар, где в дождливый день, когда я прогуливался с любопытством, но без
эмоции, к дому Гете. Я представлял себе что-то совсем другое
и думал, что у меня будут более живые впечатления от
активной театральной жизни Рудольштадта, к которой я чувствовал сильное
влечение. Несмотря на то, что мне самому не предстояло быть дирижером,
поскольку этот пост был доверен руководителю королевский оркестр,
которые были специально занимаются наши выступления, но я был так полностью
заняты репетициями для многих опер и музыкальных комедий
требуется потчевать легкомысленных общественных княжества, что я
обнаружено досуг экскурсии по очаровательному регионы
Малая земля. В дополнение к этим тяжелым и плохо оплачиваемым работам, две
страсти сковывали меня в течение шести недель моего пребывания в Рудольштадте.
Это было, во-первых, страстное желание написать либретто Либесвербота; и
во-вторых, моя растущая привязанность к Минне. Это правда, я набросал
музыкальная композиция примерно того же времени, симфония ми мажор, первую часть которой
(3/4 такта) Я завершил как отдельное произведение. Что касается стиля
и оформления, это произведение было предложено седьмой и восьмой симфониями Бетховена.
Симфонии, и, насколько я помню, мне не было бы нужды
стыдиться этого, если бы я смог завершить это или сохранить ту часть, которую я действительно закончил
. Но в то время у меня уже начало формироваться мнение
, что создать что-либо свежее и по-настоящему примечательное в
сфере симфонии, в соответствии с методами Бетховена, было
невозможность. В то время как опера, в которой я чувствовал себя внутренне тянет, хотя я
не имел никакого реального примера я хотел бы скопировать, представилась мне на ум в
разнообразный и соблазнительные формы, как самый увлекательный вид искусства. Таким образом,
среди разнообразных и страстных волнений и в те немногие свободные часы,
которые мне оставались, я завершил большую часть моей оперной
поэмы, приложив бесконечно больше усилий как к словам, так и к
стихосложением, чем с текстом моего предыдущего произведения. Более того, я обнаружил, что
обладаю несравненно большей уверенностью в организации
и частичное выдумывание ситуаций, чем при написании этого ранее.
работа.

С другой стороны, сейчас я впервые начал испытывать на себе
заботы и волнения, связанные с ревностью любовника. Изменения, для меня необъяснимо,
проявляется в Минны до сих пор в силе и нежном образе
по отношению ко мне. Похоже, что мои бесхитростные просьбы о ее благосклонности, под
которыми в то время я не подразумевал ничего серьезного, и в которых светский человек
просто увидел бы жизнерадостность молодой и легко
удовлетворенное увлечение, породившее определенные замечания и комментирования
на популярную актрису. Я был поражен, узнав сначала из ее
сдержанных манер, а позже из ее собственных уст, что она чувствовала себя обязанной
поинтересоваться серьезностью моих намерений и обдумать их
последствия. В то время, как я уже выяснил, она была в
очень близких отношениях с молодым дворянином, с которым я познакомился впервые
в Лаухштадте, где он часто навещал ее. Я уже поняла
в тот раз, что он был искренне привязан к ней;
фактически, в кругу ее друзей она считалась помолвленной с
Господин фон О., хотя было очевидно, что о браке не могло быть и речи.
поскольку молодой влюбленный был совершенно без средств, и из-за
высокого положения его семьи было необходимо, чтобы он пожертвовал
себя к браку по расчету, как из-за его социального
положения, так и из-за карьеры, которую ему пришлось бы избрать. В этот
остановиться в Рудольштадте Минна, похоже, собрали некоторую информацию
на данный момент, который мучил и ее угнетал, что делает ее более
склонен относиться к своей пылкой попытки ухаживания с холодным резервом.

После зрелого размышления я признал, что, в любом случае, Молодая Европа,
Ardinghello и Liebesverbot не могли быть произведены в Рудольштадте; но
совсем другое дело Fee Amorosa с ее веселым
театральное настроение и бургер "Эрлихер" в поисках достойного заработка
. Поэтому, сильно обескураженный, я приступил к подчеркнет
в более экстравагантных ситуациях мой запрет любви взбунтовавшаяся с
несколько товарищей в колбасе-ароматную атмосферу в Рудольштадте
Vogelwiese. В это время мои неприятности снова привели меня более или менее в
соприкосновение с пороком азартных игр, хотя в данном случае это всего лишь временные оковы.
наложите на меня оковы в очень безобидной форме игры в кости.
и столы с рулеткой выставлены на открытую рыночную площадь.

Мы с нетерпением ждали того времени, когда сможем уехать из Рудольштадта на
полугодовой зимний сезон в столице, Магдебурге, главным образом потому, что
Там я снова занял бы свое место во главе оркестра и мог бы
в любом случае рассчитывать на лучшую награду за мои музыкальные усилия. Но перед
возвращением в Магдебург мне пришлось выдержать тяжелый перерыв в Бернбурге,
где режиссер Бетманн, в дополнение к другим своим начинаниям,
также пообещал различные театральные представления. Во время нашего краткого пребывания
в городе мне пришлось организовать презентацию, с долей
компании, нескольких опер, которые снова должны быть проведены
королевский дирижер месте. Но в дополнение к этим профессиональным
трудам мне приходилось терпеть такое скудное, плохо обеспеченное и прискорбно
фарсовое существование, которого было достаточно, чтобы вызвать у меня отвращение, если не навсегда, то по крайней мере
оцените на данный момент свою жалкую профессию театрального
дирижер. Но я пережил даже это, и Магдебургу было суждено привести
в конечном итоге меня к настоящей славе моей профессии.

Ощущение сидящих в команду в очень дирижерского пульта от
что, не много лет до этого великий мастер Kuhnlein была так тронута
недоумевающих молодых энтузиастов по весомую мудрость его музыкальных
директорство, не лишенной своего очарования для меня, и, действительно, я очень
быстро добился абсолютной уверенности в управлении оркестром
. Вскоре я стал персоной грата среди превосходных музыкантов
оркестр. Их великолепное сочетание в энергичных увертюрах, которые,
особенно к финалу, я обычно исполнял с неслыханной скоростью,
часто вызывало у всех нас упоительные аплодисменты публики.
Достижения моего пламенного и часто чрезмерного рвения принесли мне признание
со стороны певцов и были встречены публикой с восторгом
признательность. Как и в Магдебурге, по крайней мере в те дни, искусство
театральной критики было развито лишь незначительно, это всеобщее
удовлетворение было большим стимулом, и в конце первого
три месяца моего магдебургского дирижирования меня поддерживали
лестные и утешительные заверения в том, что я одна из больших шишек в опере
. При таких обстоятельствах, Шмалил, театральный менеджер, который
был моим хорошим другом с тех пор, предлагаемой в гала-концерте, для
Новый год, который он был уверен, что будет триумфально. Я должен был сочинить
необходимую музыку. Это было сделано очень быстро; зажигательная увертюра,
несколько мелодрам и припевов были встречены с энтузиазмом и
вызвали у нас такие бурные аплодисменты, что мы повторили представление с
большой успех, хотя такие повторы после фактического торжественный день были
вопреки использования.

С Новым годом (1835) наступил решающий перелом в мое
жизнь. После разрыва между мной и Минной в Рудольштадте мы были
в какой-то степени потеряны друг для друга; но наша дружба возобновилась
при нашей новой встрече в Магдебурге; однако на этот раз она оставалась прохладной
и намеренно безразличный. Когда она впервые появилась в городе, год назад
ее красота привлекла всеобщее внимание, и теперь я узнал
что она была объектом пристального внимания нескольких молодых дворян,
и показал себя не равнодушным к комплименту, подразумевая под этим
визиты. Хотя ее репутация, благодаря ее абсолютной осмотрительности и
чувству собственного достоинства, оставалась безупречной, мое возражение против того, чтобы она получала
такое внимание, стало очень сильным, возможно, в какой-то степени из-за
воспоминание о горестях, которые я пережил в доме Пахты в Праге.
Хотя Минна заверила меня, что поведение этих джентльменов было гораздо
более сдержанным и пристойным, чем у театралов буржуазного класса
, и особенно у некоторых молодых музыкальных дирижеров,
она никогда не удавалось успокаивать горечью и настойчивостью с
чего я протестовал против ее принятия такого внимания. Итак, мы
провели три несчастливых месяца во все возрастающем отчуждении, и в то же время
в полубезумном отчаянии я притворялся, что люблю самого
нежелательные партнеры, и во всех отношениях действовал с таким вопиющим легкомыслием
что Минна, как она сказала мне впоследствии, была преисполнена глубочайшего
беспокойства и озабоченности по поводу меня. Более того, поскольку дамы из оперной труппы
не замедлили оказать любезность своему молодому дирижеру,
и особенно, как одна молодая женщина, чья репутация не была безупречной,
открыто ее колпачком на меня, это тревога из Минна, похоже, наконец
завершилось окончательное решение. Я додумалась лечения
элита нашей оперной труппы к устрицам и врезать в свою комнату на новый
Канун Нового года. Были приглашены супружеские пары, а затем возник
вопрос, согласится ли фройляйн Планер принять участие в подобном
празднестве. Она приняла довольно бесхитростно, и представил себе, как
опрятно и изящно одет, как всегда, в моей холостяцкой квартиры, где
вскоре все стало довольно оживленно. Я уже предупредил своего домовладельца, что
мы вряд ли будем вести себя очень тихо, и успокоил его относительно любого
возможного повреждения его мебели. То, чего не удалось добиться шампанскому
, в конечном итоге удалось сделать пуншу; все ограничения
мелкой условности, к которым компания обычно стремилась
заметьте, были отброшены в сторону, уступив место безоговорочному поведению повсюду
, против которого никто не возражал. И тогда выяснилось, что королевское достоинство Минны
отличало ее от всех ее спутников. Она никогда не теряла своего
самоуважение; и хотя никто не рискнул брать ни малейшей свободы
с ней, все очень четко осознается простая откровенность, с
что она ответила на мой доброжелательно и бережного внимания. Они могут
не видеть, что связь между нами не должно было быть
по сравнению с любой обычной связи, и мы имели удовольствие видеть
взбалмошная молодая женщина, которая так открыто угловой для меня впадет в истерику
за открытие.

С тех пор я постоянно оставался в наилучших отношениях с
Minna. Я не верю, что она когда-либо испытывала какую-либо страсть или
искренняя любовь ко мне, или, действительно, то, что она была способна на такое,
и поэтому я могу описать ее чувство ко мне только как одно из
искренняя доброжелательность и самое искреннее желание моего успеха и
процветания, вдохновленная самой доброй симпатией и неподдельным восхищением моими талантами.
восхищение моими талантами. Все это, наконец, стало
частью ее натуры. Очевидно, она была очень благоприятного мнения о моих
способностях, хотя и была удивлена быстротой моего успеха. Моя
эксцентричная натура, которую она так хорошо знала, как приятно ублажить,
ее мягкость побуждала ее к постоянному проявлению власти,
что так льстило ее собственному тщеславию, и никогда не выдавая никакого желания
сама она никогда не встречала холодно мои стремительные заигрывания.

В магдебургском театре я уже познакомился с очень
интересной женщиной по имени мадам. Хаас. Она была актрисой, уже не в
ее первой молодости, и играл так называемых сопровождающих деталей. Эта дама
завоевала мое сочувствие, сказав, что была дружна с Лаубе с юности.
в судьбе Лаубе она продолжала принимать искреннее участие.
и сердечный интерес. Она была умна, но далеко не счастлива, и
невзрачная внешность, которая с годами становилась все более
непривлекательной, не делала ее счастливее. Она жила в скудных условиях
с одним ребенком и, казалось, вспоминала свои лучшие дни
с горькой скорбью. Мой первый визит к ней был нанесен просто для того, чтобы справиться
о судьбе Лаубе, но вскоре я стал частым и привычным посетителем.
Поскольку они с Минной быстро подружились, мы втроем часто проводили
приятные вечера за разговорами. Но когда позже некий
ревность проявлялась со стороны старшей женщины к
моложе, наши отношения были более или менее нарушена, за это
особенно огорчил меня услышать Минны талантов и умственных подарки
критике со стороны других. Однажды вечером я обещал Минна чай
с ней и Мадам. Хаас, но я легкомысленно пообещал перейти на
партия в вист первым. Это взаимодействие я намеренно затягивается, как это
утомили меня, в сознательном надеюсь, что ее спутник, уже
выращивают тяготить меня—возможно, оставили до моего приезда. Единственный способ
что я мог сделать, так это сильно напиться, так что у меня был очень
необычный опыт выхода из трезвой партии в вист в совершенно
одурманенное состояние, в которое я незаметно впал и в котором
Я отказывалась верить. Это недоверие заставило меня сдержать обещание.
приглашение на чай, хотя было уже так поздно. На мое сильное отвращение к
старшая женщина была еще там, когда я приехала, и ее присутствие сразу
была зажигательная мой tipsiness в жестокие вспышки; она
казалось, был ошеломлен в моей шумной и неподобающего поведения, и сделал несколько
замечания по этому поводу предназначались для шуток, после чего я высмеял ее в самой
грубой манере, так что она немедленно покинула дом в сильном
раздражении. У меня все еще было достаточно здравого смысла, чтобы слышать изумление Минны.
смех над моим возмутительным поведением. Как только она поняла, что,
что мое состояние было таким, чтобы оказать моим демонтаж невозможен без
сильное волнение, она быстро сформировали резолюцию, которая действительно должны
ей стоило усилий, хотя она была проведена с величайшим спокойствием
и хорошего настроения. Она сделала для меня все, что могла, и достала мне
необходимую помощь, а когда я погрузился в тяжелый сон без колебаний
сложил свою постель на мое использование. Там я спал, пока не проснулся от
замечательный серый рассвет. Осознав, где я нахожусь, я сразу понял
и еще больше убедился в том, что восход солнца этим утром
ознаменовал отправную точку бесконечно важного периода моей жизни.
Демон заботы, наконец, вошел в мое существование.

Без каких-либо беззаботных шуток, без веселья или шуток любого рода
мы тихо и чинно позавтракали вместе, и в
в тот час, когда, ввиду компрометирующих обстоятельств предыдущего
вечера, мы могли отправиться в путь, не привлекая ненужного внимания, я отправился
с Минной на долгую прогулку за городские ворота. Затем мы расстались, и
с того дня мы свободно и открыто удовлетворяли наши желания как
признанная пара влюбленных.

Особое направление, которое постепенно приобрела моя музыкальная деятельность
продолжало получать все новые импульсы не только от успехов,
но и от бедствий, которые примерно в это время постигли мои усилия. Я
поставил увертюру к "Моему Фину" с очень удовлетворительными результатами на
концерт Logengesellschaft, и тем самым зарабатывали приличные
аплодисменты. С другой стороны, из Лейпцига пришли новости, подтверждающие
убогие действия директоров театра в этом месте в отношении
обещанного представления этой оперы. Но, к счастью для меня, у меня
началась музыка для запрета на любовь, профессии, который настолько поглощен своей
мысли, что я потеряла всякий интерес в ранних работах, и воздержались
с гордым равнодушием от всех дальнейших усилий по обеспечению своей
производительность в Лейпциге. Успех одной только увертюры к ней с лихвой вознаградил
меня за сочинение моей первой оперы.

Тем временем, несмотря на множество других отвлекающих факторов, я нашел время,
в течение коротких шести месяцев этого театрального сезона в Магдебурге, чтобы
завершить большую часть моей новой оперы, помимо выполнения другой работы. Я
рискнул представить два дуэта из нее на концерте в театре
, и их прием с надеждой побудил меня приступить к исполнению
остальной части оперы.

Во второй половине этого сезона в sun пришел мой друг Апель.
он с энтузиазмом воспринял великолепие моего музыкального руководства.
Он написал драму "Коламбус", которую я порекомендовал нашему руководству
для постановки. Добиться этой услуги было особенно легко, поскольку Апель
вызвался расписать новую сцену, изображающую Альгамбру, за
свой счет. Помимо этого, он предложил произвести множество приятных изменений
улучшение состояния актеров, принимающих участие в его пьесе;
поскольку режиссер по-прежнему отдает предпочтение
Kneisel, бас, они все очень страдают от неопределенности
об их заработной плате. Этот кусочек показался мне гораздо содержащих
было хорошо. Он описал трудности и испытания великого
мореплаватель перед тем, как отправиться в свое первое открытое путешествие.
Драма закончилась знаменательным отплытием его кораблей из гавани
Палоса, эпизод, результаты которого известны всему миру. По моему желанию
Апель представил свою пьесу моему дяде Адольфу, и даже по его
критическому мнению, она была замечательна своими живыми и характерными
популярными сценами. С другой стороны, любовный романс, который он вплел
в сюжет, показался мне ненужным и скучным. В дополнение к
короткому припеву для нескольких мавров, изгнанных из Гранады, который будет исполнен
после их отъезда из знакомой родной страны я написал короткую
оркестровую пьесу в качестве заключения, а также увертюру
к пьесе моего друга. Я набросал полный набросок этого однажды вечером
в доме Минны, в то время как Апель был свободен говорить с ней так
много и так громко, как ему хотелось. Эффект этого состава был
рассчитаны для производства основывался на фундаментальной идее, которая была довольно
простой, но поразительный в своем развитии. К сожалению, я вычислил
довольно поспешно. В не очень тщательно подобранной фразировке оркестр
должен был изображать океан и, насколько это возможно, корабль на нем.
Мощная, трогательно тоскующая и устремленная тема была единственной
понятной идеей среди водоворота обволакивающего звука. Когда все было повторено целиком
, произошел внезапный переход к другой теме в
extreme pianissimo, сопровождаемый нарастающими вибрациями первой части
скрипки, которая должна была представлять Фата-Моргану. Я раздобыл
три пары труб в разных тональностях, чтобы воспроизвести эту
изысканную, постепенно зарождающуюся и соблазнительную тему с максимальным
тонкости оттенка и разнообразие модуляций. Это должно было
представлять страну желаний, к которой обращен взор героя,
и чьи берега, кажется, постоянно возвышаются перед ним только для того, чтобы затонуть
неуловимо скрывается под волнами, пока, наконец, они не воспаряют в самом деле над
западным горизонтом, венцом всех его трудов и поисков, и стоят
всем морякам ясно и безошибочно открылся огромный континент
будущего. Теперь мои шесть труб должны были звучать в одной тональности, чтобы
назначенная им тема могла вновь зазвучать в великолепном ликовании.
Поскольку я был знаком с превосходством прусских полковых
трубачей, я мог рассчитывать на потрясающий эффект, особенно в этом
заключительном отрывке. Моя увертюра поразила всех, и мне
бурно аплодировали. Сама пьеса, однако, была сыграна без
достоинства. Самодовольный комик, по имени Людвиг Мейер, полностью разрушен
название раздела, на который он извинился на том основании, что, имея
в качестве режиссера также, он был не в состоянии совершить его линии
память. Тем не менее, ему удалось обогатить свой гардероб несколькими
великолепные костюмы за счет Апеля, он носит их, как Колумб, один за другим
. Во всяком случае, Апель жил, чтобы увидеть игру своей
фактически выполнено, и, хотя это никогда не повторялось, но это
дал мне возможность увеличения своей личной популярности с
жители Магдебурга, как увертюра была несколько раз повторена в
концерты по специальному запросу.

Но главным событием этого театрального сезона произошло в сторону его
закрыть. Я заставил мадам. Шредер-Девриент, которая гостила в Лейпциге, чтобы
приехать к нам на несколько специальных выступлений, когда, в двух случаях, я
имел большое удовлетворение и стимулирование опыт сам
проведение опер, в которых пела, и таким образом в
непосредственное сотрудничество с ней. Она появилась в качестве Дездемоны
и Ромео. В последней роли она особенно превзошла саму себя и
зажгла новое пламя в моей груди. Этот визит также привел нас к
более тесному личному контакту. Она была настолько доброжелательна и отзывчива
проявила себя по отношению ко мне, что даже вызвалась оказать мне свои услуги
на концерте, который я намеревался дать в свой собственный бенефис,
хотя это потребовало бы ее возвращения после кратковременного отсутствия.
При столь благоприятных обстоятельствах я мог ожидать только наилучшего из возможных
результаты от моего концерта, и в моем тогдашнем положении его доходы
были для меня жизненно важны. Мое мизерное жалованье от труппы Магдебургской оперы
стало совершенно иллюзорным, его выплачивали только
небольшими и нерегулярными платежами, так что я видел только один способ
покрывать свои ежедневные расходы. Они включали частые развлечения для
большого круга друзей, состоящего из певцов и музыкантов, а также
ситуация стала неприятно усугубляется не малое количество
долги. Правда, я не знал их точного количества; но полагал, что я
мог бы, по крайней мере, составить выгодную, хотя и неопределенную, оценку суммы
которая будет реализована моим соглашением, в результате чего две неизвестные величины могли бы
уравновешивают друг друга. Поэтому я утешил своих кредиторов рассказом об
этих невероятных квитанциях, по которым они должны были полностью расплатиться на следующий день
после концерта. Я даже зашел так далеко, чтобы пригласить их прийти и быть
заплатили за отель, в который я переехал на закрытие сезона.

И, действительно, не было ничего необоснованного в том, что я рассчитывал на
самые высокие поступления, какие только можно вообразить, при поддержке такого великого и популярного певца
, который, к тому же, специально возвращался в Магдебург на это мероприятие
. Следовательно, я действовал с безрассудной расточительностью в отношении затрат,
прибегая ко всевозможным музыкальным излишествам, таким как привлечение
превосходного и гораздо более многочисленного оркестра и организация множества репетиций.
К сожалению для меня, однако, никто бы не поверил, что такая известная
актриса, чье время было так дорого, действительно вернется снова в
пожалуйста, маленькая магдебургская кондукторша. Мое помпезное объявление о ее появлении
почти все расценили как лживый маневр, и
люди обиделись на высокие цены, взимаемые за места. В результате
зал был заполнен очень скудно, и этот факт
особенно огорчил меня из-за моей щедрой покровительницы. В ее
обещании я никогда не сомневался. Точно в назначенный день она
появилась снова, чтобы поддержать меня, и теперь у нее был болезненный и непривычный
опыт выступления перед небольшой аудиторией. К счастью, она
отнесся к делу с большим добродушием (которое, как я узнал позже, было вызвано
другими мотивами, не касающимися лично меня). Среди нескольких
наиболее изысканно она исполнила "Аделаиду" Бетховена, в которой, к моему
собственному удивлению, я аккомпанировал ей на фортепиано. Но, увы! другое
и многое другое неожиданное несчастье постигло моего концерта, через наш несчастный
отбор работ. Из-за чрезмерной реверберации салона
в этом отеле города Лондон, - шум был невыносимым. Мой
Увертюра Колумб, с его шестью трубами, уже в начале вечера
наполнил публику ужасом, и вот, в конце, прозвучала песня Бетховена.
Schlacht bei Vittoria, для которого, в восторженном ожидании
безграничных поступлений, я предусмотрел все мыслимые оркестровые роскошества.
Стрельба из пушек и мушкетов была организована с максимальной тщательностью
как с французской, так и с английской стороны, с помощью
специально сконструированного и дорогостоящего оборудования; в то время как трубы и горны
были удвоены и утроены. Затем началась битва, какая редко случалась.
Более жестокие бои велись в концертном зале. Оркестр бросился наутек.,
так сказать, обрушился на немногочисленную аудиторию с таким подавляющим
численным превосходством, что последняя быстро отказалась от всякой мысли о
сопротивлении и буквально обратилась в бегство. Mme. Шредер-Девриент
любезно заняла место впереди, чтобы она могла дослушать концерт до конца.
Как она могла быть уверена в страхи подобного рода, это было более
чем она могла стоять, даже из дружбы ко мне. Поэтому, когда
англичане предприняли новую отчаянную атаку на позиции французов,
она обратилась в бегство, чуть ли не заламывая руки. Ее действия стали причиной
сигнал к паническому бегству. Все бросились наутек; и
Победа Веллингтона, наконец, была отпразднована конфиденциальной беседой
только между мной и оркестром. Так закончился этот замечательный
музыкальный фестиваль. Шредер-Девриент сразу удалился, глубоко сожалея о
жестокое успех ее благонамеренных усилий, и любезно оставил мне мой
судьба. После искал утешения в объятьях моих опечаленных милая, и
пытаясь нерва себя на завтрашнее сражение, которое, казалось, не
скорее всего, закончится в победной симфонией, я вернулся утром следующего дня к
Гостиница. Я обнаружил, что могу добраться до своих комнат, только пробежав перчатку
между длинными рядами мужчин и женщин, выстроившихся в две шеренги, которые все были
специально приглашены туда для урегулирования своих соответствующих
дел. Оставляя за собой право выбора лица, из числа моих
посетители для отдельного интервью, я прежде всего привел в секунду
трубач оркестра, чьей обязанностью было присматривать за
денежные средства и музыка. Из его рассказа я узнал, что из-за высокого
сборы, которые, на мой щедрый энтузиазм, я обещал оркестр,
еще несколько шиллинги и шестипенсовики все равно придется выйти из
собственный карман, чтобы встретиться только на эти обвинения. Когда этот вопрос был решен, в
положение дел было ясно. Следующим человеком, которого я пригласил войти, был
Mme. Готтшальк, надежный еврейка, с кем я хотел приехать к
какой-то механизм, соблюдая нынешнего кризиса. Она сразу поняла
, что в этом случае требуется нечто большее, чем обычная помощь, но не сомневалась
, что я смогу получить ее благодаря моим богатым связям в
Leipzig. Поэтому она обязалась успокоить других кредиторов с помощью
успокаивающие заверения и яростно осуждал или делал вид, что осуждаю
их непристойное поведение. Так, наконец, нам удалось,
хотя и не без некоторых трудностей, сделать коридор за моей
дверью снова проходимым.

Театральный сезон закончился, наша труппа была на грани
роспуска, а я сам освобожден от своего назначения. Но тем временем
несчастный директор нашего театра перешел от состояния хронического к
состоянию острого банкротства. Он расплачивался бумажными деньгами, то есть
целыми пачками билетов на спектакли, которые, как он гарантировал, должны были
состояться. Благодаря большому мастерству Минне удалось извлечь некоторую прибыль
даже из этих единственных казначейских облигаций. В то время она жила
очень скромно и экономно. Более того, поскольку драматическая труппа все еще
продолжала свои усилия от имени своих членов — только оперная труппа
была распущена — она осталась в театре. Таким образом, когда я начал
на мое принудительное возвращение в Лейпциг, она видела меня с сытными блюдами
добрые пожелания для нашего скорейшего воссоединения, пообещав провести следующие
праздники в гостях у своих родителей в Дрездене, по случаю чего она
надеялись также найти меня в Лейпциге.

Так получилось, что в начале мая я снова отправился домой к своим
людям, чтобы после этой неудачной первой попытки обрести гражданскую
независимость я мог, наконец, сбросить с себя груз долгов, с которыми связаны мои
работа в Магдебурге была для меня тяжелым бременем. Умный коричневый пудель
добросовестно сопровождал меня и доверили моей семье на еду и
развлечения как только свойство Visible я приобрел.
Тем не менее, моей матери и Розали удалось вселить хорошие надежды
на мою будущую карьеру, основанную только на том факте, что я способен вести
оркестр. С другой стороны, для меня мысль о возвращении еще раз
к моей прежней жизни со своей семьей была очень неприятной. Мое отношение к
Минна, в частности, подтолкнул меня, чтобы возобновить свою прерванную деятельность как
быстро, насколько это возможно. Великая перемена, произошедшая со мной в этом отношении
в этом отношении стала более очевидной, чем когда-либо, когда Минна провела несколько дней со мной
в Лейпциге по пути домой. Ее фамильярное и радушное присутствие говорило о том,
что дни моей родительской зависимости прошли. Мы обсудили
возобновление моей магдебургской помолвки, и я пообещал ей скорейшее
визит в Дрезден. Я получил разрешение от мамы и сестры
пригласить ее вечером на чай, и таким образом я познакомил ее со своими
семья. Розали сразу увидел, как обстоят дела со мной, но не
дальнейшее использование открытий, чем дразнить меня о любви. К
ее роман не кажутся опасными; но мне все очень одела
другой аспект, ибо эта любовь-Лорн вложение было полностью в соответствии
с моей Независимый дух, и моя цель, чтобы завоевать себе место в
мир искусства.

Мое отвращение к самому Лейпцигу, кроме того, усилилось из-за перемены
который произошел там в это время в царстве музыки. В то самое
время, когда я в Магдебурге пытался создать себе репутацию музыкального дирижера
бездумно подчиняясь легкомысленному вкусу
в тот день Мендельсон-Бартольди дирижировал концертами в Гевандхаусе,
и открыл знаменательную эпоху для себя и музыкального вкуса Лейпцига
. Его влияние было покончить с простой непосредственностью, с
что Лейпциг общественности до сих пор судил производство
открытый абонементные концерты. Благодаря влиянию мой старый добрый
друг Pohlenz, который еще не был полностью положен на полку, мне удалось
чтобы произвести мое предложение Колумба на благотворительный концерт дал
любой молодой певец, Ливия Герхарт. Но, к моему изумлению, я обнаружил,
что вкус музыкальной публики в Лейпциге изменился
иная направленность, с которой не справилась даже моя восторженно приветствуемая увертюра
его блестящая комбинация из шести труб могла повлиять. Это
опыт усилил мою неприязнь ко всему, что приближается к классике
тон, в котором я оказался в полном согласии с честным
Поленц, который добродушно вздыхал по поводу крушения старых добрых времен
.

Организация музыкального фестиваля в Дессау под руководством Фридриха
Дирижерство Шнайдера дало мне желанный шанс уволиться
Leipzig. Для этого путешествия, которое можно было совершить пешком за семь
часов, мне пришлось добывать паспорт на восемь дней. Этому документу было
суждено сыграть важную роль в моей жизни на долгие годы вперед;
поскольку в нескольких случаях и в различных европейских странах это был
единственный документ, которым я располагал, чтобы подтвердить свою личность. Фактически, благодаря моему
уклоняясь от воинской повинности в Саксонии, мне больше никогда не удавалось
получить обычный пропуск, пока я не был назначен музыкальным дирижером в
Dresden. Я получил очень мало художественного удовольствия или пользы любого рода
от этого события; напротив, оно дало новый импульс моей
ненависти к классике. Я слушал симфонию Бетховена до минор
дирижировал человек, чья физиономия, напоминающая физиономию пьяного
сатира, вызвала у меня непреодолимое отвращение. Несмотря на
бесконечный ряд контрабасов, с которыми дирижер обычно
кокетничает на музыкальных фестивалях, его исполнение было таким невыразительным
и бессмысленный, что я отвернулась с отвращением, как от тревожного и
отталкивающий проблемой, и отказался от всяких попыток объяснить
непроходимой пропасти, которая, как я снова воспринимается, разверзшейся между своими
яркой и образной концепции этой работы, и единственное живое
презентации, которые я когда-либо слышал. Но в данный момент мой
измученный дух приободрился и успокоился, услышав классическую музыку
Оратория Шнайдера "Авессалом", исполненная как абсолютный бурлеск.

Именно в Дессау Минна впервые дебютировала на сцене, и
находясь там, я слышал, как о ней говорили легкомысленные молодые люди в тоне
обычном в таких кругах, когда обсуждают молодых и красивых актрис. Мое
стремление опровергнуть эту болтовню и сбить с толку
скандалистов яснее, чем когда-либо, показало мне силу
страсти, которая влекла меня к ней.

Поэтому я вернулся в Лейпциг, не заезжая к своим родственникам, и
там раздобыл средства для немедленной поездки в Дрезден. По дороге
(путешествие по-прежнему совершалось экспресс-курьером) Я встретил Минну,
в сопровождении одной из ее сестер, уже на обратном пути в
Magdeburg. Оперативно подыскать авиабилет размещения на обратный путь
в Лейпциге, на самом деле я отправился туда с моей дорогой девочкой, но к
когда мы добрались до следующей станции мне удалось убедить ее
вернуться со мной в Дрезден. К этому времени почтовая карета была уже далеко впереди
нас, и нам пришлось ехать в специальной почтовой карете. Этот оживленный
засуетился, казалось, поражают две девушки, и положил их в
хорошее настроение. Экстравагантность своего поведения, очевидно, пробудили их
чтобы ожидание приключений, и теперь его долг заключался в том, чтобы я выполнить это
ожидание. Раздобыв у знакомой из Дрездена необходимые наличные деньги.,
Я проводил двух моих подруг через Саксонские Альпы, где мы провели
несколько поистине веселых дней невинного и юношеского веселья. Только однажды
это было нарушено мимолетным приступом ревности с моей стороны, для которого,
на самом деле, не было повода, но который подпитал мое сердце
нервное предчувствие будущего и тот опыт, который у меня был,
уже приобретенный в отношении женщин. И все же, несмотря на это пятно, наша экскурсия
все еще остается в моей памяти как самое приятное и почти единственное воспоминание
о беспримесном счастье за всю мою молодую жизнь. Особенно ярко выделяется один
вечер, во время которого мы просидели
почти всю ночь вместе на водопое Шандау в великолепную
летнюю погоду. Действительно, моя последующая долгая и тревожная связь с
Минна, как бы ни была она переплетена с самыми болезненными и горькими событиями
превратностями судьбы, часто казалась мне постоянно затягивающимся событием
искуплением краткого и безобидного наслаждения тех нескольких дней.

После того, как Минна сопроводила ее в Лейпциг, откуда она продолжила свое путешествие
в Магдебург, я представил себе, своей семье, но не сказал им ничего
моя Дрезден экскурсия. Теперь я собрал все свои силы, как будто под
суровым принуждением странного и глубокого чувства долга, для выполнения задачи
принятия таких мер, которые быстро вернули бы меня к моему дорогому человеку
рядом. С этой целью с директором пришлось вести переговоры о новом контракте
Бетманн на предстоящий зимний сезон. Не в силах дождаться завершения
нашего контракта в Лейпциге, я воспользовался присутствием Лаубе в
банях в Козене, недалеко от Наумбурга, чтобы нанести ему визит. У Лаубе было только
недавно был освобожден из берлинской муниципальной тюрьмы после
мучительного инквизиционного заключения, длившегося почти год. Дав ему
условно-досрочное освобождение о невыезде из страны до вынесения приговора, ему
разрешили удалиться в Козен, откуда он однажды
вечером нанес нам тайный визит в Лейпциг. Я все еще могу вспомнить его
печальный вид. Он казался безнадежно смирившимся, хотя он
бодро говорил обо всех своих прежних мечтах о лучшем
; и из-за моего собственного беспокойства в то время о критическом
несмотря на состояние моих дел, это впечатление до сих пор остается одним из моих самых печальных
и самых болезненных воспоминаний. Находясь в Козене, я показал ему довольно много
стихов для моего Либесвербота, и хотя он холодно отозвался о моем
желании написать собственное либретто, я был немного
воодушевленный его высокой оценкой моей работы.

Тем временем я с нетерпением ждал писем из Магдебурга. Не то чтобы у меня были
какие-либо сомнения относительно возобновления моего ангажемента; напротив, у меня были
все основания считать себя хорошим приобретением для Бетманна; но я
чувствовал, как будто ничего из того, что, как правило, приводил меня ближе к Минне удалось
двигаться достаточно быстро. Как только я получил необходимые известия, я
поспешил сделать все необходимые приготовления на месте для обеспечения
великолепного успеха в предстоящем магдебургском оперном сезоне.

Благодаря неустанным щедростью короля Пруссии свежие и окончательной
помощь была предоставлена в нашем вечно банкротом театральная
директор. Его Величество выделил немалую сумму комитету
, состоящему из состоятельных граждан Магдебурга, в качестве субсидии на
будут потрачены на театр под руководством Бетмана. Что это
значило, и с каким уважением я после этого относился к артистическим
условиям Магдебурга, можно лучше всего представить, если вспомнить
запущенную обстановку, в которой находились такие провинциальные театры.
обычно это затягивает их жизнь. Я сразу предложил отправиться в долгое путешествие
в поисках хороших оперных певцов. Я сказал, что найду средства для этого
на свой страх и риск, и единственная гарантия, которую я потребовал от
руководства для возможного возмещения, заключалась в том, что они должны назначить
мне выручку от будущего благотворительного спектакля. Это предложение было с радостью
принято, и в напыщенных тонах режиссер снабдил меня
необходимыми полномочиями и, более того, дал мне свое прощальное благословение. В течение
этого короткого промежутка времени я снова жил в тесном общении с
Минной, с которой теперь была ее мать, а затем снова распрощался с ней
ради своего рискованного предприятия.

Но когда я приехал в Лейпциг я нашел его не так-то просто приобрести
средств, так уверенно рассчитывали, когда в Магдебурге, расходов
моя планируемая поездка. Очарование королевского покровительства Пруссии
для нашей театральной затеи, которую я изобразил в самых оживленных
цвета на мой добрый шурин Брокгауза, совершенно не ослепляет
ему, и это было ценой большой боли и унижения, что я
наконец-то получил свой корабль "Дискавери" по взвесить.

Естественно, меня в первую очередь тянуло в мою старую страну чудес - Богемию.
Там я просто заехал в Прагу и, не навестив мою прекрасную леди
друзей, поспешил вперед, чтобы сначала попробовать оперную труппу
труппа тогда играла сезон в Карлсбаде. Открывают для себя
столько, сколько я мог как можно скорее таланты, так как не растратить свою
потратив деньги впустую, я посетила спектакль "Дама Бланш",
искренне надеясь, что все представление будет первоклассным. Но не
лишь много лет спустя я понимаю, насколько убогим был качеству
все эти певцы. Я выбрал один из них, бас-по кличке Граф, который был
пение Гэвистон. Когда в свое время он дебютировал в "Магдебурге", он
вызвал столько вполне обоснованного недовольства, что я не смог найти
слова, чтобы ответить на насмешки, которые это приобретение вызвало у
я.

Но тот небольшой успех, с которым была достигнута настоящая цель моего турне,
посещение было уравновешено приятностью самого путешествия.
Поездка через Эгер, через горы Фихтель и въезд в
Байройт, великолепно освещенный заходящим солнцем, остались
счастливые воспоминания по сей день.

Моей следующей целью был Нюрнберг, где моя сестра Клара и ее муж
действовали, и от которых я мог рассчитывать на достоверную информацию относительно
объекта моих поисков. Это было особенно приятно, гостеприимно принял
в дома моей сестры, где я надеялся возродить мой слегка исчерпала
средства передвижения. В этой надежде я рассчитывал в основном на продажу
Табакерку, подаренную мне подругой, которую я имел тайные причины
предположим, что был сделан из платины. К этому я мог бы добавить золотую печатку,
подаренную мне моим другом Апелем за сочинение увертюры к его "Колумбу".
Ценность табакерки, к сожалению, оказалась полностью
воображаемой; но, заложив эти две драгоценности, единственные, что у меня остались, я
надеялся обеспечить себя самым необходимым для продолжения моей деятельности.
путешествие во Франкфурт. Именно в это место и Рейнский округ
собранная мною информация привела меня к тому, что я направил свои шаги. Прежде чем
уезжая, я убедил сестру и шурина согласиться на ангажементы
в Магдебурге; но мне все еще не хватало первого тенора и сопрано, которых
до сих пор я совершенно не мог найти.

Мое пребывание в Нюрнберге было наиболее приятно длительного через вновь
встреча с Шредер-Девриент, которые как раз в это время был выполняя
короткое участие в этом городе. Снова встреча с ней была бы видеть
облака разгонять, которая, со дня нашей последней встречи, потемнел мой
художественный горизонт.

Нюрнбергский оперный компания имела очень ограниченный репертуар. Кроме того
Фиделио они ничего не могут производить сохранить умереть сайту schweizerfamilie, факт
о том, что этот великий певец жаловался, так как это был один из ее первых
запчасти поется в ранней юности, за что ей вряд ли было больше всего подходит,
и что, кроме того, она играла до тошноты. Я тоже посмотрел
вперед к исполнению умереть сайту schweizerfamilie с опаской, и
даже с волнением, ибо я опасался, как бы этот приручить оперы и
старомодный сентиментальный часть Эммелина бы ослабить великую
впечатление публики, как и у меня, сложилось до этого момента
о творчестве этого возвышенного художника. Поэтому представьте, насколько глубоко
я был тронут и поражен, обнаружив в вечер представления,
что именно в этой роли я впервые осознал поистине
трансцендентный гений этой необыкновенной женщины. То, что нечто столь
великое, как ее интерпретация характера швейцарской девушки, не могло быть
передано потомкам в качестве памятника на все времена, можно только
рассматривать как одну из самых возвышенных жертв, которых требует драматический театр.
искусство, причем как одно из его высших проявлений. Когда, следовательно, такие
явления появляются, мы не можем держать их в слишком большим почтением, и не слушай
на них как слишком священным.

Помимо всех этих новых впечатлений, которым суждено было стать столь важными
для всей моей жизни и для моего художественного развития, впечатления
Полученные мною в Нюрнберге, хотя они и были, по-видимому, тривиальными по своему происхождению
, оставили такой неизгладимый след в моем сознании, что они возродились во мне позже
, хотя и в совершенно иной и новой форме.

Мой шурин Вольфрам был большим любимцем в Нюрнберге
театральный мир; он был остроумен и общителен и как таковой сделал себя
меня очень любили в театральных кругах. По этому случаю я получил
исключительно восхитительные доказательства духа экстравагантного веселья,
проявившегося на этих вечерах в гостинице, в которых я также принимал участие. А
мастер-плотник, по имени Lauermann, маленький плотный человек, уже не
молодая, в смешной внешностью и одаренной только с грубейшим диалект,
обратил мое внимание на одном из постоялых дворов приезжали наши друзья как один
из тех странностей, которые невольно способствовала развлечений
местные остряки. Лауэрманн, похоже, воображал себя превосходным
певец, и в результате этой самонадеянности проявлял интерес только к
тем, в ком, как ему казалось, он распознал подобный талант. Несмотря на
тот факт, что из-за этой исключительной особенности он стал объектом
постоянных шуток и язвительных насмешек, он неизменно появлялся каждый
вечер среди своих смехолюбивых преследователей. Над ним так часто
смеялись и причиняли боль их презрение, что стало очень трудно
убедить его продемонстрировать свое артистическое мастерство, и это, наконец
это могло быть сделано только с помощью искусно придуманных ловушек, расставленных так, чтобы привлекать внимание
к его тщеславию. Мое появление в качестве неизвестного незнакомца было использовано для
маневра такого рода. Как слабо было мнение, которое они провели на
жаль мейстерзингером решение было выявлено, когда, к моему великому
изумление, мой шурин познакомил меня с ним, как великий итальянский
певица, Lablache. К его чести, я должен признаться, что Лауэрманн долгое время рассматривал
меня с недоверием и с
осторожным подозрением прокомментировал мою юную внешность, но особенно
очевидно, теноровый характер моего голоса. Но все искусство этих
сотрудники таверны и их главное удовольствие состояли в том, чтобы заставить
этого бедного энтузиаста поверить в невероятное, задача, на которую они
не жалели ни времени, ни усилий.

Моему шурину удалось заставить плотника поверить, что я,
получая баснословные суммы за свои выступления, хотел странным образом
притворяться и посещать общественные гостиницы, чтобы уйти от
широкая общественность; и это, более того, когда дело дошло до встречи между
‘Лауэрманн’ и ‘Лаблаш", единственный реальный интерес мог заключаться в том, чтобы послушать
Лауэрманн, а не Лаблаш, поскольку первому было нечему учиться
от последнего, но только Лаблаш от него. Настолько необычным был этот
конфликт между недоверием, с одной стороны, и остро возбужденным
тщеславием - с другой, что в конце концов бедный плотник стал по-настоящему
привлекательным для меня. Я начал играть роль, отведенную мне со всеми
навык, который я мог командовать, и спустя пару часов, которые были освобождены
на странных выходок, мы наконец получили наш конец. Удивительный
смертный, чьи сверкающие глаза уже давно были устремлены на меня в величайшем возбуждении
, напряг свои мускулы в совершенно фантастической манере
который мы привыкли ассоциировать с музыкальным автоматом,
механизм которого был должным образом заведен: его губы дрожали, зубы
зажмурившись, он конвульсивно закатил глаза, пока, наконец, не разразился хриплым маслянистым голосом,
необычайно тривиальной уличной балладой. Ее
произнесение, сопровождаемое регулярными движениями его вытянутых больших пальцев
за ушами, во время которых его жирное лицо светилось ярче всего
красным, было встречено, к несчастью, взрывом дикого смеха со стороны всех
подарок, который привел незадачливого хозяина в самый яростный гнев.
С нарочитой жестокостью этот гнев был встречен теми, кто до тех пор
бесстыдно льстил ему, с самыми экстравагантными насмешками, пока
бедняга, наконец, не покрылся пеной от ярости.

Когда он покидал гостиницу под градом проклятий со стороны своих печально известных друзей
, порыв искренней жалости побудил меня последовать за ним, чтобы я
мог бы просить у него прощения и попытаться каким-то образом умиротворить его, задача
тем более трудная, что он был особенно зол на меня как на
последнего из своих врагов, и того, кто так глубоко обманул его нетерпеливого
надеюсь услышать настоящий Лаблаш. Тем не менее, мне удалось
остановить его на пороге; и теперь буйная компания молча
вступила в экстраординарный сговор, чтобы заставить Лауэрманна спеть
в тот же вечер снова. Как им удалось этого я так мало помню
как я могу позвонить в виду влияние алкогольных напитков я впитал.
В любом случае, я подозреваю, что выпивка, должно быть, в конечном итоге стала средством
подчинения Лауэрманна, точно так же, как это также сделало мои собственные воспоминания о
замечательных событиях того долгого вечера в гостинице чрезвычайно
неопределенный. После того, как Лауэрманн во второй раз подвергся тем же самым
насмешкам, вся компания почувствовала себя обязанной проводить несчастного
человека до его дома. Они привезли его туда на тачке, которую
нашли возле дома, и на ней он с триумфом прибыл к своей собственной двери
в одном из тех чудесных узких переулков, которые характерны для старых
город. Frau Laгерманн, которая пробудилась ото сна, чтобы принять своего
мужа, позволила нам, благодаря потоку ее проклятий, составить некоторое представление об
характере их супружеских и домашних отношений. Насмешки над своим мужем
вокальные таланты мужа были для нее также привычной темой; но к этому
теперь она добавила самые ужасные упреки в адрес никчемных негодяев
который, поощряя его в этом заблуждении, мешал ему с прибылью
заниматься своим ремеслом и даже приводил его к таким сценам, как нынешняя
. Вслед за этим гордость страдающего мастера-певца возродилась
, ибо, пока его жена с трудом помогала ему подняться по лестнице,
он в резкой форме отказал ей право вершить суд над его вокальными данными,
и сурово приказал ей молчать. Но даже сейчас это прекрасное
ночное приключение не закончилось. Весь рой снова двинулся
в направлении гостиницы. Перед домом, однако, мы нашли
количество молодцы собрались, среди них несколько рабочих, против
кому из полицейских правил, как до закрытия, двери
закрыть. Но постоянные гости дома, которые были на нашей вечеринке, и
которые были в старых дружеских отношениях с хозяином, думали, что это
тем не менее допустимо и можно требовать вход. Хозяин
смутилась от того, чтобы его дверь была против друзей, чьи голоса он
признается; тем не менее, это было необходимо, чтобы предотвратить новые поступления от
заставляя способ с ними. Из-за этой ситуации возникло сильное замешательство
, которое, сопровождаемое криками и гам и необъяснимым ростом
числа спорящих, вскоре приняло поистине демонический
характер. Мне казалось, что через несколько мгновений весь город
погрузится в суматоху, и я подумал, что мне снова придется
свидетелем революции, истинное происхождение которого никто не мог понять.
Вдруг я услышал, как кто-осень, и, как по мановению волшебной палочки, весь
массе рассеяны в каждом направлении. Один из постоянных гостей, кто был
знакомым с древней Нюрнберг боксерский трюк, желая положить конец
бесконечный бунт и, чтобы сократить путь домой сквозь толпу,
дал одно из самых громких крикунов удар кулаком между
глаза, лежал он без чувств на землю, хоть и не серьезно
ранив его. И это было то, что так быстро разрушило все
толпа. Чуть более чем через минуту после самого сильного шума из
сотен человеческих голосов мы с моим шурином смогли прогуляться
рука об руку по залитым лунным светом улицам, тихо шутили и смеялись,
по дороге домой; и тут, к моему изумлению и облегчению, он
сообщил мне, что он привык к такой жизни каждый вечер.

Наконец, однако, это стало необходимо всерьез озаботиться
цель моего путешествия. Лишь мимоходом я затронул в Вюрцбурге на
день. Я не помню ничего о встрече с моим отношений и
знакомство, выходящее за рамки уже упомянутого меланхоличного визита к Фридерике Гальвани
. Прибыв во Франкфурт, я был вынужден сразу же искать убежища в
приличной гостинице, чтобы ожидать там результата моих
просьб о субсидиях от дирекции магдебургского театра
. Мои надежды привлечь настоящих звезд нашего оперного театра
возникли с прицелом на сезон в Висбадене, где, как мне
сказали, хорошая оперная труппа была на грани роспуска. Я
обнаружил, что организовать короткое путешествие туда чрезвычайно трудно; тем не менее
Мне удалось присутствовать на репетиции Роберта дер Тойфеля, на которой
отличился тенор Фреймюллер. Я сразу же взял у него интервью.
и обнаружил, что он готов принять мои предложения относительно Магдебурга. Мы
заключили необходимое соглашение, и затем я как можно скорее вернулся
в свою штаб-квартиру, отель "Вайденбуш" во Франкфурте. Там мне пришлось
провести еще одну тревожную неделю, в течение которой я тщетно ждал, когда из Магдебурга прибудут деньги на
необходимые дорожные расходы. Чтобы убить время, я
воспользовался, среди прочего, большим красным блокнотом, который я
носил с собой в моем чемодане, и в который я поместил, с
точными сведениями о датах и т.д., Заметки для моей будущей биографии—the
та самая книга, которая сейчас лежит передо мной, чтобы освежить мою память, и которая
У меня с тех пор, как добавил в разные периоды моей жизни, без
оставляя пробелов. Через пренебрежение менеджеры Магдебург мой
ситуация, которая уже была серьезной, стала буквально в отчаянии, когда
Во Франкфурте я сделал приобретение, которое доставило мне едва ли не больше удовольствия,
чем я был в состоянии вынести. Я присутствовал на постановке
Zauberflote под руководством Гура, в то время широко известного как
‘гениальный дирижер’, и был приятно удивлен действительно
превосходным качеством компании. Конечно, бесполезно было думать
о том, чтобы заманить в свои сети одну из ведущих звезд; с другой стороны, я
достаточно ясно видел, что юная фрейлейн Лимбах, которая пела
Роль ‘первого мальчика’, обладал желанным талантом. Она приняла мое предложение
о помолвке и, действительно, казалось, так стремилась избавиться от своей
Франкфуртской помолвки, что решила сбежать от нее
тайком. Она открыла мне свои планы и попросила меня помочь
ей в их осуществлении; поскольку директора могли пронюхать
об этом деле, нельзя было терять времени. Во всяком случае, юная леди
считала, что у меня обильные кредит, предоставляемый на мой официальный бизнеса
путешествие Магдебург театрального комитета, которого хвалит меня было так
старательно пели. Но уже я был вынужден закладывать свои скудные
путешествия снаряжение для того, чтобы обеспечить за свой собственный выбор. В этот момент
Я уговорил хозяина, но теперь нашел его отнюдь не склонны
выделите мне дополнительные средства, необходимые для похищения молодой певицы.
Чтобы скрыть дурное поведение моих директоров, я был вынужден выдумать
какую-нибудь историю о несчастье и оставить изумленную и возмущенную
юную леди позади. Стыдно это приключение, я отправился
сквозь дождь и шторм через Лейпциг, где я взял коричневый пудель,
и достижения Магдебурге, там возобновил свою работу в качестве музыкального руководителя на
1 сентября.

Результат моих деловых трудов доставил мне мало радости. Директор,
это правда, с триумфом доказал, что он прислал целых пять золотых
луи на мой адрес во Франкфурте, и что мой тенор и юная
певица также были обеспечены надлежащими контрактами, но не с
требуемыми тарифами и авансами. Ни один из них не пришел; только бас
Граф прибыл с педантичной пунктуальностью из Карлсбад, и сразу
спровоцировал прах наши театральные остряки. На репетиции он спел "
семью Швейцеров" с таким школьным гудением, что я полностью
потерял самообладание. Приезд моего замечательного шурина Вольфрама
с моей сестрой Кларой принес больше пользы музыкальной комедии, чем
гранд опера и вдобавок доставили мне немало хлопот; ибо,
будучи честными людьми и привыкшими к приличной жизни, они быстро поняли
что, несмотря на королевское покровительство, состояние театра было
но они были очень неуверенны в себе, что было естественно при таком беспринципном руководстве, как у
Бетманна, и с тревогой осознали, что серьезно
скомпрометировали свое семейное положение. Мое мужество уже начало падать
когда счастливый случай свел нас с молодой женщиной, мадам. Поллерт (урожденная
Зейбиг), которая проезжала через Магдебург со своим мужем, актером,
для того, чтобы выполнить особое задание в этом городе; она была одарена
красивым голосом, была талантливой певицей и хорошо подходила для исполнения
главных ролей. Необходимость, наконец, побудила режиссеров к действию, и
в одиннадцатом часу они послали за тенором Фреймюллером. Но я был
особенно рад, когда любовь, возникшая между ним и
молодым Лимбахом во Франкфурте, позволила предприимчивому тенору увлечь за собой
этого певца, с которым я вел себя так подло. Оба прибыли сияющие
от радости. Вместе с ними мы наняли мадам. Поллерт, которая, несмотря на ее
претенциозность, встреченная благосклонно публикой. Хорошо подготовленных и
сведущим баритон, господин круг, затем дирижер
хор в Карлсруэ, был также обнаружен, так, что все сразу я
стоял во главе очень хорошей оперной компании, среди которых
Бассо граф мог быть установлены лишь с большим трудом, но, будучи сохранены
как можно в фоновом режиме. Мы быстро добились успеха с
серией оперных представлений, которые ни в коем случае не были обычными, и
наш репертуар включал все подобного рода, что когда-либо было представлено.
написано для театра. Я был особенно доволен
представлением "Джессонды" Шпора, которое действительно было не лишено
возвышенности и высоко подняло нас в глазах всех культурных любителей
музыки. Я был неутомим в своих попытках найти какой-нибудь способ
поднять наши спектакли выше обычного уровня мастерства
совместимый со скудными ресурсами провинциальных театров. Я
постоянно ругался с директором Бетманном, усиливая мой оркестр
, за что ему пришлось заплатить; но, с другой стороны, я завоевал его
полное расположение, усилив хор и театральную музыку,
что ему ничего не стоило и придавало такое великолепие нашим презентациям.
количество подписчиков и аудитория значительно возросли.
Например, я нанял полковой оркестр, а также военных
певцов, которые в прусской армии превосходно организованы, и которые
помогали нам в наших выступлениях в обмен на бесплатные проходы в галерею
предоставлено их родственникам. Таким образом мне удалось обставить с максимальным
полнота специально сильным оркестровым сопровождением востребованных
в оценку "Норма" Беллини, и смог избавиться от тела мужской
голоса для впечатляющей унисонной партии мужского хора во вступлении к этому произведению
такие, какие были под силу даже величайшим театрам,
редко кому удавались. В последующие годы мне удалось убедить Обера, которым я часто
встретились на льду в Тортони кафе в Париже, что в его Лесток я
возможность вывода части взбунтовавшейся солдатни, когда соблазнил
в заговоре, с абсолютно полной числа голосов, то для
что он поблагодарил меня с удивлением и восторгом.

В таких ободряющих обстоятельствах композиция my
Liebesverbot быстро продвигалась к завершению. Я намеревался
представление этой пьесы для бенефисов, которые были
мне обещали в качестве средства компенсации моих расходов, и я много работал в
в надежде улучшить свою репутацию, и в то же время
что-то не менее желательно, и это было
улучшение моего финансового положения. Даже те несколько часов, которые я мог
урвать от дел, чтобы провести рядом с Минной, были посвящены с
беспримерным рвением завершению моей партитуры. Мое усердие еще больше усилилось.
Мать Минны, которая с некоторым беспокойством смотрела на нашу любовную связь.
Она осталась на лето в гости к своей дочери, и
управлял домом для нее. Из-за ее вмешательства в новых и актуальных
тревога вступил в наших отношениях, которые прессуют для серьезных
поселения. Вполне естественно, что мы должны начать думать о том, что было
все это приведет к. Должен признаться, что мысль о браке,
особенно ввиду моей молодости, повергла меня в уныние, и без того, чтобы
действительно размышлять над этим вопросом или серьезно взвешивать все "за" и
минусы: наивное и инстинктивное чувство помешало мне даже
учитывая возможность шаг, который будет иметь такие серьезные
последствия на всю жизнь. Более того, наши скромные обстоятельства
были в таком тревожном и неопределенном состоянии, что даже Минна заявила, что
она больше хотела увидеть, как они улучшатся, чем заставить меня жениться на ней.
Но она также была вынуждена подумать и о себе, и это произошло незамедлительно, поскольку
возникли проблемы с ее собственным положением в магдебургском театре.
Там она встретилась с соперницей в своей специальности, и в качестве этой женщины
муж женщины стал главным режиссером и, следовательно, имел
обладая высшей властью, она превратилась в источник огромной опасности. Видя,
следовательно, что в этот самый момент Минна получила выгодные предложения
от менеджеров театра Кенигштадт в Берлине, который в то время занимался
блестящим бизнесом, она воспользовалась случаем, чтобы порвать со своим
связь с магдебургским театром и, таким образом, повергла меня, которого она
, по-видимому, не принимала во внимание в этом вопросе, в пучину отчаяния. Я
не мог помешать Минне поехать в Берлин, чтобы выполнить там специальное задание
, хотя это и не соответствовало ее воле
я согласился, и она ушла, оставив меня позади, охваченного горем
и сомнениями относительно смысла своего поведения. Наконец, обезумев от страсти.,
Я писал ей, призывая ее вернуться, и лучше перенести ее и не
чтобы разделить свою судьбу с моей, я сделал ей предложение в строго
формально, и намекнул на надежды ранних браков. Примерно в то же время
мой шурин Вольфрам, поссорившись с режиссером
Бетманн и расторгнув с ним контракт, также отправился в театр
Кенигштадт, чтобы выполнить особый заказ. Моя добрая сестра
Клара, которая осталась на некоторое время на фоне не совсем приятной
условия Магдебурга, вскоре восприняли тревожный и беспокойный нрав
в которых ее всячески бодриться брат быстро сам потреблял.
Однажды она сочла целесообразным показать мне письмо от своего мужа,
с новостями из Берлина, особенно о Минне, в котором он
искренне сожалел о моей страсти к этой девушке, которая вела себя довольно
недостойно с моей стороны. Когда она поселилась в его отеле, он смог наблюдать
что не только компания, в которой она находилась, но и ее собственное поведение были
совершенно скандальным. Чрезвычайные впечатление, что это страшный
общение произвело на меня решил меня бросить в резерв
до сих пор к моим родственникам что касается моих любовных делах. Я
написал своему шурину в Берлин, рассказав ему, как обстоят дела у меня
и что мои планы в значительной степени зависят от Минны, а также от того, как
для меня было чрезвычайно важно узнать от него бесспорную правду
о той, о ком он прислал столь дурной отзыв. От моего шурина, обычно такого сухого и склонного к шуткам, я получил ответ.
Шурин
это снова переполнило мое сердце до предела. Он признался, что у него
обвинила Минну слишком поспешно, и пожалел, что позволил холостого хода
треп оказать на него влияние в создании заряда, что в ходе расследования
оказались в целом необоснованными и несправедливыми, заявил он,
кроме того, что ближе знакомство и разговор с ней у него
так полностью убежден в истинности и правоте своего
характер, что он надеется всем сердцем, что я могу увидеть мой путь к
жениться на ней. И теперь в моем сердце бушевала буря. Я умолял Минну
вернуться сразу, и был рад узнать, что, в свою очередь, она не была
склонен продлевать ее участие в берлинском театре, как она сейчас
приобрела более глубокое знание жизни, и тоже нашли его
несерьезно. Все, что мне оставалось, - это способствовать
возобновлению ее магдебургской помолвки. Поэтому с этой целью на
заседании театрального комитета я с такой энергией атаковал режиссера и его
ненавистного режиссера-постановщика и защищал Минну от
зло, причиненное ей ими обоими с такой страстью и рвением, что
другие участники, пораженные откровенным признанием моей привязанности,
подчинились моим пожеланиям без дальнейших церемоний. И теперь я отправляюсь с
дополнительной почтой глубокой ночью и в ужасную зимнюю погоду, чтобы встретить
мою возвращающуюся возлюбленную. Я приветствовал ее со слезами глубочайшей радости и
с триумфом проводил обратно в ее уютный магдебургский дом, который уже стал мне так
дорог.

Тем временем, когда две наши жизни, на время разлученные, сближались
все теснее и теснее, я закончил партитуру моего Liebesverbot
к Новому 1836 году. От развития моих планов на будущее я зависел
не мало на успех этой работы; и сама Минна казалась
не склонны уступать свои надежды в этом отношении. У нас были основания для этого.
мы беспокоились о том, как сложатся наши дела в начале.
весна, потому что это время года всегда неподходящее для начала таких
рискованных театральных начинаний. Несмотря на королевскую поддержку и
участие театра в комитет общего управления
театр, государство наше достойно директора многолетних банкротства пострадали
ни перестройка, и казалось, будто его театральные предприятия не может
возможно, продержится гораздо дольше в любой форме. Тем не менее, с помощью
действительно первоклассной труппы певцов, имевшейся в моем распоряжении, постановка
моей оперы должна была ознаменовать полное изменение моих неудовлетворительных
обстоятельств. С целью возмещения командировочных расходов, которые я
понес прошлым летом, я имел право на пособие
по результатам работы. Естественно, я предусмотрел это для презентации своей собственной работы
и сделал все возможное, чтобы эта услуга, оказанная мне директорами,
оказалась для них как можно более недорогой. Поскольку они хотели бы
несмотря на то, что я был вынужден понести некоторые расходы при постановке
"новой оперы", я согласился, что доходы от первого представления
следует оставить им, в то время как я должен претендовать только на доходы от второго.
Я не считал совершенно неудовлетворительным, что время для
репетиций было отложено до самого конца сезона, поскольку было
разумно предположить, что наша труппа, которую часто встречали с
необычные аплодисменты, привлекут особое внимание и благосклонность публики
во время заключительных выступлений. К сожалению, однако,
вопреки нашим ожиданиям, мы так и не завершили должным образом этот сезон.
сезон, который был назначен на конец апреля; поскольку уже в
В марте из-за перебоев с выплатой заработной платы наиболее
популярные сотрудники компании, найдя лучшую работу
в другом месте, подали заявления об уходе руководству, и
директор, который не смог собрать необходимую наличность, был вынужден
смириться с неизбежным. Сейчас, действительно, у меня настроение упало, потому что мне казалось более
чем сомнительно ли мой запрет любви никогда не производили вообще. Я
задолжал его целиком теплым чувством ощутил лично для меня все
членов оперной труппы, что певцы не согласился только
остаются до конца марта, а также предпринять труд
изучая и повторяя про себя оперы, которое, учитывая очень
ограниченное время, обещает быть крайне трудным. В случае нашей
дать два представления, времени в нашем распоряжении было так
очень коротко, то впервые заметил, что у нас было, но за десять дней до нас.
И поскольку мы имели в виду не легкую комедию или фарс, а
великая опера, которая, несмотря на незначительный характер своей
музыки, содержала многочисленные и мощные согласованные пассажи, эта
затея могла быть расценена почти как безрассудство. Тем не менее,
Я строил свои надежды на необычайных усилиях, которые певцы так
охотно прилагали, чтобы доставить мне удовольствие; ведь они занимались непрерывно,
утром, днем и ночью. Но, видя, что, несмотря на все это, было
совершенно невозможно достичь совершенства, особенно в том, что касалось
слов, в случае с каждым из этих измученных исполнителей, я
далее рассчитывали на мой собственный приобретенный навык как проводник для достижения
окончательное чудо на успех. Специфические способности, которыми я владел помощи
певцы и делать их, несмотря на большую неопределенность, кажется,
плавно года, были наглядно продемонстрированы в наш оркестровый
репетиции, в которой, благодаря постоянной запроса, громкое пение с
исполнители и энергичные указания, необходимые действия, я получил
все, что нужно работать, настолько легко, что казалось вполне возможным, что
производительность может быть довольно успешным, в конце концов. К сожалению, мы
не учел, что перед публикой все эти радикальные методы
приведения в действие драматического и музыкального оборудования будут ограничены
движениями моей дирижерской палочки и выражением моего лица. На самом деле
певцы, и особенно мужчины, были настолько необычайно неуверенны в себе
что от начала до конца их смущение сводило на нет
эффективность каждой из их партий. Фреймюллер, тенор, у которого
память была самой слабой, попытался исправить живой и эмоциональный
характер своего плохо выученного "Правила сумасброда Луцио" с помощью
обычная работа, которой научились у фра Дьяволо и Зампы, и особенно благодаря
невероятно толстому, ярко окрашенному и развевающемуся плюмажу из
перьев. Следовательно, поскольку режиссеры не успели вовремя напечатать книгу
слов, было невозможно обвинять публику в том, что она
сомневалась в основных чертах истории, видя, что они
только спетые слова будут направлять их. За исключением нескольких фрагментов
в исполнении певиц, которые были приняты благосклонно, все представление
, которое я поставил в зависимость от смелости, энергичности
действие и речь остались всего лишь музыкальной игрой теней, в которую
оркестр вносил свои собственные необъяснимые излияния, иногда с помощью
преувеличенного шума. Как характерно обращение с моим
тон-цвет, я могу упомянуть, что дирижер прусского военного оркестра
группа, которая, кстати, была очень довольна выступлением, почувствовала
на нем лежит обязанность дать мне несколько благонамеренных советов на будущее.
руководство относительно манипуляций с турецким барабаном. Прежде чем я расскажу
дальнейшую историю этого замечательного произведения моей юности, я сделаю небольшую паузу.
момент кратко описать его характер и особенно его поэтические элементы
.