У меня была подруга

Анна: Ты простая девушка из обычной семьи, готовая трудиться день и ночь, не покладая рук, ради благополучия своей семьи. Но твоя семейная жизнь постепенно катится под откос.И она бы утянула тебя на самое дно, если бы на твоём пути не появился Он...Максим Громов: Бизнесмен. Современный Казанова. Ты не знаешь, что такое любовь и как она проявляется. Кажется, что ты и не способен на такие высшие чувства.После того, как Совет директоров тюрем штата, заседавший в тюрьме, заслушал и удовлетворил жалобы и ходатайства ряда заключенных, начальник тюрьмы объявил, что все, кто пожелал явиться был услышан. Вслед за этим появилось некое тревожное выражение,
то, что все это время отражалось на лицах директоров, стало заметно
глубже. Председатель - нервный, энергичный, резкий, язвительный человек - взглянул на листок бумаги в своей руке и сказал начальнику тюрьмы:"Пошлите охрану за заключенным № 14208".
Начальник тюрьмы вздрогнул и слегка побледнел. Несколько сбитый с толку, он
запинаясь ответил: "Ну, он не выразил желания предстать перед
вами"."Тем не менее, вы немедленно пошлете за ним", - ответил председатель.
Начальник тюрьмы сдержанно поклонился и приказал охраннику привести осужденного.Затем, повернувшись к председателю, он сказал:"Я не осведомлен о цели вашего вызова этого человека, но, конечно, я не возражаю. Однако я хочу сделать заявление относительно него до того, как он появится"."Когда мы потребуем от вас заявления", - смело ответил председатель, "вы можете сделать его".
Начальник тюрьмы откинулся на спинку стула. Он был высоким, хорошо выглядящим мужчиной, хорошо воспитанным и умным, с добрым лицом. Хотя обычно он был хладнокровен, отважен и владел собой, он не смог скрыть сильную эмоцию, которая была очень похожа на страх. В комнате воцарилась тяжелая тишина,нарушен только путем официального стенографиста, который точит
карандаши. Блуждающий луч заходящего солнца проскользнул в комнату между краем шторы и рамой и упал на стул, предназначенный для осужденного. Встревоженный взгляд начальника тюрьмы
наконец упал на эту балку, и там остановился его взгляд. Председатель,
ни к кому конкретно не обращаясь, заметил:"Есть способы узнать, что происходит в тюрьме, без помощи надзирателей или заключенных".
Как раз в этот момент появился охранник с заключенным, который, мучительно ковыляя, вошел внутрь и с трудом, как на веревочке, он поднял с пола тяжелый железный шар, прикованный к его лодыжкам. Ему было около сорока пяти лет. Несомненно, когда-то он был человеком необычайной физической силы, поскольку под желтоватой кожей, покрывавшей его истощенное тело, проглядывал мощный скелет. Его желтизна была странной и ужасающей - она была
частично вызвана болезнью, а частично чем-то худшим; и именно этим
что-то объясняло также его усохшие мышцы и явную немощь.
Не было времени подготовить его к представлению Совету директоров. Поскольку
как следствие, пальцы его ног без носков виднелись сквозь дырявые ботинки;
грязный тюремный костюм в полоску, облегавший его худощавое тело, был
поношенным и изодранным; его волосы недавно не были подстрижены по тюремной моде
и, будучи непокорными, торчали на голове, как щетина;
и его борода, которая, как и его волосы, сильно разбавили серый,
не брились в течение нескольких недель. Эти инциденты его внешний вид в сочетании
с очень своеобразным выражением его лица, чтобы сделать внеочередное
картина. Трудно описать это почти неземное выражение.
С определенной подавлена жестокостью она сочетала в себе жесткость
цели, которые сидели, как Железную маску на него. Его глаза были голодными и
нетерпеливыми; они были живой частью его самого, и они сияли лучезарно
из-под косматых бровей. У него был массивный лоб, голова прекрасных пропорций
челюсть квадратная и сильная, а тонкий, высокий нос выдавал
следы предков, которые, должно быть, оставили след в каком-то уголке лица.
мир в какой-то момент истории. Он преждевременно состарился; это было видно по
его седым волосам и необычайно глубоким морщинам, избороздившим его лицо.
лоб, уголки глаз и рта. По спотыкаясь слабо в комнату, слабый, с трудом ходит и
носить железный шар, он посмотрел вокруг с нетерпением, как медведь
приводом на задние лапы собаки. Его взгляд так быстро и
неосмысленно перебегал с одного лица на другое, что у него не могло быть
времени составить представление о присутствующих, пока его быстрые глаза
наткнулся на лицо надзирателя, они мгновенно вспыхнули; он вытянул шею вперед; его губы раскрылись и посинели; морщины углубились.
его шея вытянулась вперед.вокруг его рта и глаз; его фигура окаменела,
 а дыхание остановилось. Это зловещее и ужасное отношение - тем более что
он совершенно не осознавал этого - было нарушено только тогда, когда председатель
резко скомандовал: "Займите это место".
Осужденный начал, как будто он был поражён, и обратил свой взор
на председателя. Он глубоко втянул в себя вдохновение, хрипел и гремел,как она перешла в его грудь. Выражение мучительной боли прокатилась над его лицом. Он выронил шар, который обрушился на пол с громким звук, и его длинные костлявые пальцы вцепились в полосатой рубашке над его
грудью. У него вырвался стон, и он рухнул бы на пол, если бы охранник не подхватил его и удержал в вертикальном положении. Через мгновение все было кончено, затем, рухнув от изнеможения, он опустился в кресло. Там он сидел, в сознании и умный, но сутулый, неорганизованный и безразличный. Председатель резко повернулся к охраннику.
"Почему вы заковали этого человека в кандалы, - потребовал он ответа, - когда он, очевидно, так
слаб, и когда никто из остальных не был закован в кандалы?"
- Но, сэр, - пробормотал охранник,- вы, конечно, знаете, кто этот человек: он самый опасный и отчаянный..."Мы все об этом знаем. Снимите с него кандалы".
Охранник подчинился. Председатель повернулся к осужденному и ласково спросил: "Вы знаете, кто мы?" Осужденный немного взял себя в руки и пристально посмотрел на председателя.
 "Нет", - ответил он после паузы. Его манеры были прямыми, а голос глубоким, хотя и хриплым.
"Мы - директора тюрем штата. Мы слышали о вашем деле и мы хотим, чтобы вы рассказали нам всю правду о нём".Разум осужденного работал медленно, и прошло некоторое время, прежде чем он смог
осознать объяснение и просьбу. Когда он выполнил это - Я полагаю, вы хотите, чтобы я подал жалобу, - очень медленно произнес он. сэр.
- Да, если у вас есть что подать. Осужденный начал брать себя в руки. Он выпрямился и пристально посмотрел на председателя с особой напряженностью. Затем твердо и четко он ответил: "Мне не на что жаловаться". Двое мужчин сидели, глядя друг на друга в молчании, и как они выглядели, мост человеческого сочувствия медленно вздыбился между ними. Председательствующий
встал, обошел стоявший между ними стол, подошел к осужденному и положил руку на его худое плечо. В его голосе звучала нежность это мало кто когда-либо слышал там.

"Я знаю, - сказал он, - что вы терпеливый и безропотный человек, иначе мы давно бы услышали от вас. Прося вас сделать заявление, Я просто прошу вашей помощи исправить зло, если оно уже было совершено. Оставьте свои собственные пожелания полностью без внимания, если вы
предпочитаете. Предположите, если хотите, что это не входит в наши намерения или желание
ни облегчить вам задачу, ни усложнить ее для вас. В этой тюрьме полторы тысячи человек, и они находятся под абсолютным контролем одного человека. Если в отношении одного из них совершено серьезное правонарушение,это может быть на других. Я прошу вас во имя человечества, и
как один человек, другой, чтобы поставить нас на пути рабочих справедливости в этом
тюрьма. Если в тебе есть инстинкты мужчины, ты подчинишься моей просьбе. Поэтому говори как мужчина и ничего не бойся".

Осужденный был тронут и уязвлен. Он пристально посмотрел в лицо председателю суда и твердо сказал: "В этом мире нет ничего, чего я боюсь". Затем он опустил голову, но вскоре поднял ее и добавил: "Я расскажу тебе все об этом".
В этот момент он изменил позу так, чтобы направить луч света перпендикулярно своему лицу и груди, и это, казалось, раскололо его надвое. Он увидел ее, и съел его взгляд на нее, как она лежала на его груди. Через некоторое время он продолжил, говоря очень медленно, и странно монотонным голосом: "Меня посадили на двадцать лет за убийство человека. Я не был преступником.
Я убил его, не задумываясь, потому что он ограбил меня и причинил мне зло. Я приехал сюда тринадцать лет назад. Сначала у меня были проблемы - это меня раздражало, что я заключенный; но я справился с этим, потому что надзиратель, который уже тогда понимал меня и был добр ко мне, и он сделал меня одним из лучших людей в тюрьме. Я говорю это не для того, чтобы заставить вас думать, что я жаловаться на нынешний начальник, или что он не относился ко мне доброжелательно:
Я могу сам о себе позаботиться с ним. Я не делаю каких-либо жалоб. Прошу ничейную пользу, и я боюсь, что власть никому не принадлежит." -"Что все в порядке. Продолжить".

"После того, как надзиратель сделал добрый человек из меня я добросовестно работал,
сэр, я сделал все, что сказал мне; я охотно работал и как
раб. Мне было полезно работать, и я усердно трудился. Я никогда не нарушал никаких
о правилах после того, как меня взломали. А затем был принят закон, дающий
мужчинам похвалы за хорошее поведение. Мой срок составлял двадцать лет, но я справился
так хорошо, что у меня накопились кредиты, и после того, как я проработал здесь десять лет, я
начал видеть выход. Оставалось всего около трех лет. И, сэр, я добросовестно работал, чтобы эти годы прошли хорошо. Я знал, что если я сделаю что-нибудь против правил, я потеряю свои кредиты и буду вынужден остаться здесь почти на десять лет дольше. Я все знал об этом, сэр, я никогда этого не забывал. Я хотел снова стать свободным человеком, и я планировал уехать куда-нибудь и
продолжай бороться за то, чтобы снова стать мужчиной в этом мире".
"Мы знаем все о твоем послужном списке в тюрьме. Продолжай ".
"Ну, это было так. Вы знаете, что они занимались какой-то тяжелой работой в карьерах и на классах, и они хотели, самые сильные мужчины тюрьма. Там не очень много: есть не очень много крепких мужчин в тюрьмах. И я был одним из них, на кого они возложили тяжёлую работу, и я
делал это добросовестно. Раньше они платили мужчинам за дополнительную работу - не платили им
деньги, но ценность денег в свечах, табаке, дополнительной одежде,
и тому подобное. Я любил работать, а любил работать, и так же на других мужчин. По субботам люди, выполнявшие дополнительную работу, выстраивались в очередь и подходили к начальнику охраны, и он давал каждому человеку то, что ему причиталось. У него все было записано в книге, и когда человек подходил и требовал то, что ему причиталось, капитан отдавал
это ему, всё, что он хотел, что позволяли правила.
"Однажды в субботу я присоединился к остальным. Очень многие были впереди меня в очереди, и когда они получили то, что хотели, они встали в новую очередь,ожидая, когда меня отведут в камеру. Когда подошла моя очередь в очереди, я подошел к капитану и сказал, что возьму свое в табаке. Он посмотрел на меня довольно пристально и спросил: "Как ты вернулся в ту очередь?" Я сказал ему, что мое место там - что я пришел получить свою добавку. Он заглянул в свою книгу
и сказал: "Ты выпил лишнего: у тебя есть табак". И он сказал мне перейти на новую линию, я сказал ему, что не получал табака;Я сказал, что не получил свои дополнительные, а не до. Он сказал, 'не портить свой рекорд, пытаясь украсть немного табака. Падение'.... Это
сделайте мне больно, сэр. Я не вставал; у меня не было лишнего; и я не был
вором, и я никогда не был вором, и ни один живой человек не имел права называть меня вором. Я сказал ему прямо: "Я не сдамся, пока не получу свою" добавку, и я не вор, и никто не может назвать меня таковым, и никто не может лишить меня моего справедливого долга.' Он побледнел и сказал: "Садись туда". Я сказал: "Я не буду садиться, пока не получу свои взносы".
С этими словами он поднял руку в качестве сигнала, и двое охранников позади него
прикрывали меня своими винтовками, и охранник на западной стене, и один
на северной стене и один на портике перед арсеналом, все они прикрывали меня винтовками. Капитан повернулся к своему верному помощнику и велел ему позвать начальника тюрьмы. Вышел начальник тюрьмы, и капитан сказал ему, что я пытался удвоить свой запас, и сказал, что я дерзкий,
непослушный и отказался подчиняться. Надзиратель сказал: "Брось это и падай". Я сказал ему, что не упаду. Я сказал, что не бегал дважды, что у меня не было запасного и что я останусь там до самой смерти прежде чем у меня его отнимут. Он спросил капитана, нет ли запасного.
какая-то ошибка, и капитан посмотрел в своей книге и говорит, что нет ошибку; он сказал, что помнит меня, когда я подошел и взял табак и он увидел меня попадают в новую строку, но он не видел меня вернуться в старая линия. Начальник не спрашивал других мужчин, если бы они увидели мой табак и вернется к старой линии. Он просто приказал мне падение.Я сказал ему, что я умру, прежде чем я это сделаю. Я сказал, что хочу получить по заслугам и не более, и попросил его позвать других мужчин в очереди, чтобы они доказали, что я не вставал.

"Он сказал: "Хватит об этом". - Он отправил всех остальных мужчин в клетки, и оставила меня там. Затем он сказал два охранника, чтобы забрать меня к клеткам. Они, приступив, ухватились за меня, и я бросил их, как если бы они были малышами. Затем подошли еще охранники, и один из них ударил меня по голове дубинкой, и я упал. А потом, сэр, - тут
голос осужденного упал до шепота, - а потом он приказал им отвести меня в темницу.
Острый, ровный блеск в глазах осужденного угас, и он опустил голову.
он в отчаянии уставился в пол. -"Продолжайте", - сказал председатель.
"Они отвели меня в подземелье, сэр. Вы когда-нибудь видели подземелье?"
"Возможно; но вам может рассказать нам об этом".
Холодный, устойчивый блеск вернулся в глаза уличают, а он фиксировал их снова на председателя.

"Есть несколько маленьких комнат в подземелье. Та, в которую меня поместили, была примерно пять на восемь футов. В ней стальные стены и потолок и гранитный пол. Единственный свет, который проникает внутрь, проходит через щель в двери. Щель шириной в дюйм и длиной в пять дюймов. Она не дает много света, потому что дверь толстая. Ее толщина около четырех дюймов.
она сделана из дуба и листовой стали, скрепленной болтами. Щель управляет этим
так, - делаю горизонтальное движение в воздухе, - и оно находится в четырех дюймах
над моими глазами, когда я встаю на цыпочки. И я не могу выглянуть на
фабричную стену в сорока футах от меня, если не просуну пальцы в щель и не подтянусь.
Он остановился и посмотрел на свои руки, странный вид которых мы все заметили. Кончики пальцев были необычайно толстыми; они покраснели и распухли, а костяшки были странно испещрены глубокими
белыми шрамами. -"Ну, сэр, в темнице вообще ничего не было, но они дали мне
одеяло и посадили на хлеб и воду. Это все, что они когда-либо накормят вас в полумраке. Хлеб и воду приносят раз в день, и это ночью, потому что, если они приходят днем, это пропускает внутрь
свет. -"На следующую ночь после того, как меня поместили - это было в воскресенье вечером - начальник тюрьмы пришли с охранником и спросили меня, все ли со мной в порядке. Я сказал, что да. Он сказал: "Ты будешь хорошо себя вести и завтра пойдешь на работу?" Я сказал:
"Нет, сэр, я не пойду на работу, пока не получу то, что мне причитается". Он пожал
плечами и сказал: "Очень хорошо: может быть, вы передумаете после того, как здесь уже неделю.'

"Они продержали меня там неделю. В следующее воскресенье вечером пришел начальник тюрьмы и
спросил: "Готовы ли вы завтра приступить к работе", и я ответил: "Нет, я не пойду на работу,
пока не получу то, что мне причитается". Он обозвал меня грубыми словами. Я сказал, что долг мужчины - отстаивать свои права, и что человек, который терпит, чтобы с ним обращались как с собакой, вообще не человек".

Председатель перебил: "Разве вы не задумывались, - спросил он, - что эти офицеры бы не снисходил до того, чтобы вас ограбить.-что это произошло по какой-то ошибке, они удержали у вас табак, и что в любом случае у вас был выбор из двух вещей, которые вы могли потерять - одну пачку табака, а другую семь лет свободы?"
"Но они разозлили меня и причинили мне боль, сэр, назвав вором, и они бросили меня в темницу, как зверя.... Я отстаивал свои права, а мои права были моей мужественностью; и это то, что мужчина может унести с собой в могилу здоровым,независимо от того, связан он или свободен, слаб или могуществен, богат или беден ".
"Ну, а после того, как вы отказались идти на работу, что сделал начальник тюрьмы?"
Заключенный, несмотря на то, что в нем, должно быть, нарастало и кипело огромное возбуждение, медленно, обдуманно и слабо поднялся на ноги. Он поставил правую ногу на стул и опёрся правым локтем на поднятое колено. Указательный палец его правой руки, указывающий на председателя и
слегка двигающийся, чтобы подчеркнуть его повествование, был единственной вещью, которая изменила жёсткую неподвижность его фигуры. Без единого изменения высоты или модуляции своего голоса, никогда не торопясь, но говоря с той же медленной и тоскливой монотонностью, с которой он начал, тем не менее он - отчасти из-за этих свидетельств своей невероятной, самоконтроль - по мере того, как он продолжал, создавал устрашающую картину:- Когда я сказал ему об этом, сэр, он сказал, что отведет меня к лестнице и посмотрит, если он не сможет заставить меня передумать.... Да, сэр; он сказал, что отведет меня к лестнице. (Здесь последовала долгая пауза.) - А я человек, с плотью на костях и сердцем мужчины в теле. Другой надзиратель не пытался сломить мой дух на лестнице. Он действительно нарушил это, хотя; он прояснил это до глубины души человека внутри меня; но он сделал это человеческим словом, а не подземельем и лестницей. Я не поверил надзирателю, когда он сказал, что отведет меня к лестнице.Я не мог представить себя живым и прошедшим через лестницу, и я не мог представить ни одного человека, у которого хватило бы духу протянуть мне руку помощи. Если бы я ему поверил, я бы задушил его тогда и там, и при этом наполнил бы свое тело свинцом. Нет, сэр; я не мог- верю.

"И тогда он сказал мне давай. Я пошёл с ним и охранники. Он
вывел меня на лестницу. Я никогда не видел его раньше. Это была тяжелая лестница.
деревянная лестница, прислоненная к стене, нижняя часть которой была прикреплена болтами к полу.
Верхняя часть - к стене. На полу валялся хлыст." (Опять же есть пауза.) "Надзиратель сказал чтобы я разделся, сэр, и я раздета.... И я не верил, что он выпорет меня. Я думал, он просто хотел напугать меня."Затем он сказал мне встать лицом к лестнице. Я так и сделал, и достиг на моих руках до ремешка. Они привязали мои руки к лестнице, и потянулся так тяжело, что они вытащили меня подальше от пола. Затем они привязали меня ноги к лестнице. Затем надзиратель взял кнут. Он сказал мне: "Я даю тебе еще один шанс: пойдешь ли ты завтра на работу?" Я сказал:
"Нет, я не пойду на работу, пока не получу свои взносы". "Очень хорошо, - сказал он, -
"ты получишь свои взносы сейчас". А затем он отступил назад и поднял кнут. Я повернул голову и посмотрел на него, и я мог видеть это в его глаза, которые он имел в виду нанести удар.... И когда я увидел это, сэр, я почувствовал, что что-то внутри меня вот-вот лопнет ".
Осужденный сделал паузу, чтобы собраться с силами перед критическим моментом своего рассказа
однако он ни в малейшей степени не изменил позы, лёгкое движение указующего пальца, ровный блеск глаз, или медленная монотонность его речи. Я никогда не видел сцены так драматично, как это, и все же все было совсем простое, так и непреднамеренные.
Я был в восторге от величайших актеров, поскольку с непревзойденным мастерством они
давали волю своему гению в трагических ситуациях; но насколько непостижимо
безвкусными и дешевыми казались такие картины по сравнению с этим!
Грохот музыки, света, поз, перекошенные лица, вздохи, выпады, шатание, закатывание глаз - как непрочно и бесцветно, как насмешливо и гротескными они все казались рядом с этим простым, неотесанным, но подлинным выражением неизмеримой агонии!
Стенографист занес карандаш над бумагой и больше ничего не написал.
"А потом хлыст опустился мне на спину. Что-то внутри меня сильно скрутилось, а затем широко раскрылось и потекло через меня, как расплавленное железо. Было трудно сохранять ясную голову, но я справился на это. А потом я сказал надзирателю вот что: "Вы хладнокровно ударили меня кнутом. Ты связал меня по рукам и ногам, чтобы пороть, как собаку.Что ж, тогда порой меня, пока не набьешь этим свое брюхо. Ты трус.Ты ниже, подлее и трусливее самого низкого и подлого пса.
Собака, которая когда-либо лаяла, когда хозяин пинал ее. Ты родился трусом.
Трусы будут лгать и воровать, а ты такой же вор и лжец.
Ни одна собака не примет тебя за друга. Бей меня сильно и долго, ты, трус.
Бей меня, я говорю. Посмотри, как хорошо чувствует себя трус, когда связывает человека и
хлещет его, как собаку. Хлещи меня до последнего вздоха: если ты оставишь меня в живых, я убью тебя за это. '

"Его лицо было белым. Он спросил меня, если я имел в виду это, и я сказал, 'Да;перед Богом, я это делаю'.Потом он взял кнут в руки и пустился изо всех сил". -"Это было почти два года назад", - сказал председатель. "Вы бы не стали убивать его сейчас, не так ли?"

"Да. Я убью его, если у меня будет шанс; и я чувствую в себе, что этот шанс представится".
"Что ж, продолжай".
"Он продолжал хлестать меня. Он хлестал меня со всей силы обоих рук. Я почувствовал, как разорванная кожа скручивается у меня на спине, и когда моя голова
стала слишком тяжелой, чтобы держать ее прямо, она свесилась вниз, и я увидел кровь
по моим ногам и стекает с пальцев ног в лужицу на полу.
Что-то снова напряглось и скрутилось внутри меня. Моя спина не сильно болела.
болело то, что скручивалось внутри меня. Я сосчитал ресницы, и когда досчитала до двадцати восьми, закручивать стало так тяжело что это душило меня и ослепляло;... а когда я очнулся, я снова был в темнице, и доктор залепил мне всю спину пластырем, и он был на коленях рядом со мной, щупал мой пульс". Заключенный закончил. Он рассеянно огляделся, как будто хотел уйти.
"И с тех пор вы были в темнице?" "Да, сэр; но я не возражаю против этого". "Как долго?"
- Двадцать три месяца.- На хлебе и воде?- Да, но это все, чего я хотел.
"Ты думал о том, что до тех пор, пока ты полон решимости убить стража, тебя могут держать в темнице? Ты не сможешь прожить намного дольше там, и если ты умрешь там, у тебя никогда не будет шанса, которого ты хочешь. Если ты скажешь, что не будешь убивать надзирателя, он может вернуть тебя в камеру ". -"Но это была бы ложь, сэр; у меня будет шанс убить его, если я
идите к клеткам. Я предпочел бы умереть в темнице, чем быть лживым и украдкой. Если вы отправите меня в камеру, я убью его. Но я убью его. без этого. Я убью его, сэр.... И он это знает.
Не скрываясь, но открыто, обдуманно и неумолимо, таким образом, в
изуродованном теле человека, так близко, что мы могли бы дотронуться до него, стоял
Убийство - не хвастливое, но безжалостное, как смерть.
"Если не считать слабости, ваше здоровье хорошее?" - спросил председатель.
"О, оно достаточно хорошее", - устало ответил осужденный. "Иногда
скручивание происходит, но, когда я просыпаюсь после него у меня все в порядке."
Тюремный врач по указанию председателя приложил ухо к груди заключенного, а затем подошел и что-то прошептал председателю.
"Я так и думал", - сказал этот джентльмен. "Теперь отвезите этого человека в больницу. Уложите его в постель, где его будет освещать солнце, и дайте ему самую питательную пищу".
Осужденный, не обратив на это внимания, заковылял прочь в сопровождении охранника и хирурга.

*****

Надзиратель сидел наедине в тюремном кабинете с номером 14208. Что за он последние должны были принесены лицом к лицу и наедине с человеком, которого он решил убить, недоумевает осужденного. Он не был в наручниках;дверь была заперта, а ключ лежал на столе между двумя мужчинами.
Три недели в больнице пошли на пользу, но смертельная бледность все еще была на его лице.
"Действия директоров, предпринятые три недели назад, - сказал начальник тюрьмы, - делают мою
отставку необходимой. Я ждал назначения моего преемника, который сейчас является главным. Сегодня я покидаю тюрьму. Тем временем у меня есть хочу рассказать вам кое-что, что вас заинтересует. Несколько дней назад мужчина который был выписан из тюрьмы в прошлом году, прочитал то, что недавно опубликовали газеты о вашем деле, и он написал мне с признанием
что это он взял ваш табак у капитана гвардии. Его зовут Солтер, и он очень похож на тебя. У него был свой собственный. запасной, и когда он снова подошел и потребовал твой, капитан,
думая, что это ты, отдал его ему. У капитана не было намерения ограбить вас.

Заключенный ахнул и нетерпеливо подался вперед."До получения этого письма, - продолжил начальник тюрьмы, - я выступал против начатого движения за ваше помилование; но когда пришло это
письмо, я рекомендовал ваше помилование, и оно было даровано. Кроме того, у вас серьезная болезнь сердца. Так что теперь вы выписаны из тюрьмы.
Заключенный вытаращил глаза и откинулся назад, потеряв дар речи. Его глаза сияли со странным, остекленевшим выражением, а белые зубы зловеще блестели между приоткрытыми губами. И все же некая болезненная мягкость закаляла железо в его лице.

"Дилижанс отправится на станцию через четыре часа", - продолжал пассажиру начальник тюрьмы. "Вы угрожали моей жизни". Начальник помолчал; затем, в один голос, что слегка дрогнул от волнения, он продолжил: "Я не должен разрешать свои намерения в этом отношении--для меня
наплевать на них, - чтобы помешать мне выполнить долг, который,как с одного мужчины на другого, я у тебя в долгу. Я обошелся с тобой с жестокостью чудовищность которой я теперь понимаю. Я думал, что был прав. Моя роковая ошибка заключалась в непонимании твоей природы. Я неправильно истолковал ваше поведение с самого начала, и при этом я полагался на свои
совесть - бремя, которое будет тяготить оставшиеся годы моей жизни.Я бы сделал все, что в моих силах, если бы не было слишком поздно, чтобы искупить свою вину. зло, которое я причинил тебе. Если бы до того, как я отправил тебя в темницу, я мог понять, что неправильно, и предвидеть его последствия, я бы с радостью покончил с собой, а не поднял на тебя руку.
Жизни нас обоих были разбиты; но твои страдания остались в прошлом.
мои - настоящие, и прекратятся только с моей жизнью. Ибо моя жизнь - это
проклятие, и я предпочитаю не сохранять его".
С этими словами надзиратель, очень бледный, но с явной решимостью на лице,
достал из ящика стола заряженный револьвер и положил его перед заключенным.
"Теперь у тебя есть шанс", - тихо сказал он. "Никто не сможет помешать тебе".
Осужденный ахнул и отпрянул от оружия, как от гадюки.-"Пока не ... пока нет", - шептал он в агонии. Двое мужчин сидели и смотрели друг на друга без движения мышцы.
"Ты боишься это сделать?" - спросил надзиратель.В глазах осужденного на мгновение вспыхнул огонек.- Нет! - выдохнул он. - Ты знаешь, что это не так. Но я не могу ... пока... пока нет.Осужденный, у которого жуткая бледность, остекленевшие глаза, и оскалив зубы СБ, как маска смерти на лице, пошатываясь, на ноги. -"Вы сделали это в прошлом! вы сломали мой дух. Человеческое слово сделал то, что подземелье, и кнут не мог сделать.... Он закручивается внутрь
теперь мне.... Я мог бы быть твоим рабом, что человеческое слово". Слезы текли ручьем из его глаз. "Я не могу удержаться от слез. В конце концов, я всего лишь ребенок, а я думал, что я мужчина".Он пошатнулся, и надзиратель подхватил его и усадил на стул. Он
взял руку заключенного в свою и почувствовал твердое, настоящее пожатие. Надзиратель глаза каторжника бессмысленно закатились. Спазм боли заставил его поднять свободную руку к груди; его тонкие, скрюченные пальцы, ставшие бесформенными от долгого использования в щели двери темницы, автоматически схватились за рубашку. Слабая, жесткая улыбка исказила его бледное лицо, более свободно обнажив блестящие зубы.

- Это человеческое слово, - прошептал он, - если бы ты произнёс его давным-давно, если бы... Но все... все в порядке ... сейчас. Я пойду... я пойду на работу ... завтра.
Пожатие руки, которая держала руку начальника тюрьмы, стало чуть крепче.;
затем оно расслабилось. Пальцы, сжимавшие рубашку, соскользнули,  рука упала ему на бок. Усталая голова откинулась назад и откинулась на спинку кресла; странная, жесткая улыбка все еще играла на мраморном лице,  стеклянные глаза мертвеца и блестящие зубы были обращены к потолку.