Стихи, которые я почему-топомню

     Художественную прозу я читал всю жизнь (исключение – примерно десять лет, когда писал «Всемирные хроники», читал исключительно историческую литературу и думал, что к беллетристике уже никогда не вернусь. Я ошибался).
     А интерес к поэзии возникал (и возникает до сих пор) эпизодически, и тогда я набрасывался на стихи самых разных авторов, даже в переводах, хотя твёрдо знаю, что в переводах мы читаем произведения переводчиков, написанные по мотивам первоисточников.
     Время моей юности пришлось на эпоху массового увлечения поэзий, охватившего значительную часть населения СССР. Я читал всех тогдашних поэтов от самых модных, печатавшихся преимущественно в журнале «Юность» (купить их сборники было невозможно – они даже не доходили до прилавков), до самых малоизвестных. Помню, как в какой-то рецензии её автор процитировал стихотворение Михалёва «Ворон»:

С холма сорвался чёрный ворон.
Тяжёлый взлёт,
Тяжёлый взгляд!
Крутые крылья распростёр он
Туда, где занялся закат.

С полей повеяло опалиной, —
Там горизонт в огне притих, —
И клюв округлый,
Как оплавленный,
В наплывах тлеет роговых.

     Стихотворение мне понравилось. Я нашёл и купил сборник стихов Михалёва. «Ворон» оказался в нём единственным стоящим стихотворением.
     Позднее я увлекался теми же поэтами, что и остальные любители поэзии, особенно запретными и полузапретными – то есть за них уже не сажали, но и не издавали, или издавали мизерными тиражами для начальства и с предисловиями, из которых невозможно было понять, что автор отсидел в лагере или погиб там, или что у Ахматовой муж расстрелян, а сын сидел. Читал Ахматову, Цветаеву (даже запрещённый «Лебединый стан»), Пастернака, Мандельштама, Заболоцкого, но особенно мне нравился полностью запретный Гумилёв.   
     Одни стихи, чтобы запомнить, надо было учить наизусть, другие запоминались сами собой, и почему-то особенно хорошо – наиболее дурацкие. Несколько лет назад я решил выучить наизусть «Евгения Онегина», и действительно выучил, по крайней мере те восемь глав, которые составляют основной корпус. Этим достижением я похвастался жене, надеясь, что она как-то отреагирует и устроит мне проверку. Но поскольку я жене совершенно не интересен, моё хвастовство оставило её равнодушной.
     Ниже я привожу те стихотворные строки, которые помню наизусть, в том виде, в каком помню, без всякого порядка и без указания авторов – а среди них классики и поэты чрезвычайно известные соседствуют с полузабытыми, с дореволюционными и советскими юмористами, с теми, кого помню исключительно благодаря пародиям Александра Иванова, и даже с офицером, полвека назад напечатавшимся в каком-то провинциальном военном издательстве и обратившем на себя внимание сатирического      журнала «Крокодил».
Стихи, положенные на музыку, запоминаются легче, поэтому песни на слова Цветаевой, Есенина, Заболоцкого, Мандельштама, Пастернака и др. я здесь не упоминаю, тем более песни Окуджавы и Высоцкого, из которых помню многие.
     Кое-где сопровождаю цитаты комментариями.
***
Раскрылась бездна, звёзд полна,
Звездам числа нет, бездне дна.
***
Таков, Фелица, я развратен,
Но на меня весь мир похож.
***
В дальнюю следуя волость, закутавшись в дымную полость...
Что-то не то происходит на свете... Подумаешь, новость!
***
Река времён в своём стремленье
Уносит все дала людей
И топит в пропасти забвенья
Народы, царства и царей.
А если что и остаётся
Чрез звуки лиры и трубы,
То вечности жерлом пожрётся
И общей не уйдёт судьбы. 
***
…Короче становился день,
Лесов таинственная сень
С печальным шумом обнажалась.
Ложился на полях туман,
Гусей крикливый караван
Тянулся к югу. Приближалась
Довольно скучная пора.
(Я и сейчас из «Онегина» помню довольно много, но эти строки – самые красивые. Сочетание звуков «с», «л» и «ж» очень гармонирует с ноябрьской погодой. И попробуйте перевести эти созвучия на другой язык, где звуки воспринимаются совсем иначе!).
***
А в этих двух отзывах на перевод Гнедичем «Илиады» прекрасно отразился переменчивый характер Пушкина:

«Слышу умолкнувший звук божественной эллинской речи,
Старца великого тень вижу смущённой душой».
и
«Крив был Гнедич поэт, преложитель слепого Гомера.
Боком одним с образцом схож и его перевод».
***
Когда в толпе ты встретишь человека,
Который наг,
Чей взгляд мрачней угрюмого Казбека,
Неровен шаг,
Кого власы подъяты в беспорядке,
Кто, вопия,
Всегда дрожит в нервическом припадке –
Знай, это я.
***
Третий год дон Педро Гомец
\По прозванью Лев Кастильи
Осаждает замок Памбу,
Молоком одним питаясь.
***
Но он любить тебя не может,
Ты родилась в чужом краю,
И он охулки не положит,
Любя тебя, на честь свою!
***
В судах черна неправдой чёрной
И игом рабства клеймена…
***
Прощай, немытая Россия,
Страна рабов, страна господ,
И вы , мундиры голубые,
И ты, послушный им народ.
***
О, весна без конца и без краю,
Без конца и без краю мечта!
Узнаю тебя, Русь, принимаю,
И приветствую звоном щита!
***
Прекрасно в нас влюблённое вино,
И тёплый хлеб, что в печь для нас салится,
И женщина, которою дано,
Сперва измучившись, нам насладиться…
(Это и последующие стихотворения Гумилёва помню целиком, а не привожу целиком лишь из экономии места и времени)
***
Я вижу тени и обличья,
Я вижу, гневом обуян,
Лишь скорбное многоразличье
Творцом посеянных семян.
***
Он стоит пред раскалённым горном,
Невысокий старый человек.
Взгляд спокойный кажется покорным,
От мерцанья красноватых век.
Все товарищи его уснули,
Только он один ещё не спит.
Всё он занят отливаньем пули,
Что меня с землёю разлучит.
***
Это было у моря, где ажурная пена,
Где встречается редко городской экипаж.
Королева играла в башне замка Шопена,
И внимая Шопену, полюбил её паж.
Было всё очень просто, было всё очень мило,
Королева просила перерезать гранат,
И дплп лодолловину, и пажа истомила,
(и чего-то такое)
Вся в мотивах сонат.
А потом отдавалась, отдавалась грозово,
До рассвета рабыней прбыла госпожа.
Это было у моря, где волна бирюзова,
(снова что-то такое, но длиннее) пажа.
***
Да, ночь беременна, но что она родит?
Теченье времени во что нас превратит?
Что было до сих пор, мы знаем. Что же дальше?
Мир повторяет всё, лишь нас не повторит.
***
Веселись! Невесёлые сходят в ума.
Светит вечными звёздами вечная тьма.
Как привыкнуть к тому, что из мыслящей плоти
Кирпичи изготовят и сложат дома?
***
О, если хочешь стать и вправду падишахом, 
То будь слугой для всех, стелись, как след за шагом.
Чтоб стать короною, носимой на челе,
Водою будь для рук и под ногами прахом.
(Последнее тоже похоже на Хайяма, но это уже Махмуд-пахлаван).
***
Был у майора Деева
Товарищ, майор Петров.
Дружили ещё с гражданской,
Ещё с двадцатых годов.
***
Жди меня, и я вернусь,
Только очень жди!
Жди, когда наводят грусть
Жёлтые дожди,
Жди, когда снега метут,
Жди, когда жара.
Жди, когда других не ждут,
Позабыв вчера,
Жди, когда из дальних мест
Писем не придёт,
Жди, когда уж надоест
Тем, кто вместе ждёт…
***
Признал ли он божественность микадо?
Клянётся ль вновь не преступать закон?
И, наконец, свои былые взгляды
Согласен ли проклясть публично он?
***
Уходят матери от нас не сразу, нет.
Нам это только кажется, что сразу.
Они уходят медленно и странно
Шагами маленькими по ступеням лет.
Всё удаляются, всё удаляются…
Мы руки к ним протягиваем со сна,
Но наши руки вдруг о воздух ударяются –
Меж нами выросла стеклянная стена.
Мы опоздали. Пробил страшный час,
И мы глядим с слезами потаёнными,
Как тихими, печальными колоннами
Уходят наши матери от нас.
***
Живёшь ты на тихой Трубной,
Бабка твоя – баптистка.
Живётся тебе, как Кубе
Во времена Батисты.
***
Заболела овчарка. Уж ей не подняться вовеки,
И над нею склонился майор в старомодных очках.
И она умерла, не смежив воспалённые веки,
С отраженьем хозяина в умных прекрасных глазах.
(Александр Гитович – поэт малоизвестный, но я люблю и его собственные стихи, и прекрасные переводы китайских классиков).
***
Я, я, я… Что за дикое слово!
Неужели вон тот – это я?
Разве мама любила такого –
Тёмно-сизого, полуседого
И всезнающего, как змея?
***
У колодца расколоться
Так хотела бы вода,
Чтоб в колодце с позолотцей
Отразились повода…
(Мне помнилось «провода», и я дивился, откуда они взялись над колодцем во времена Хлебникова; сейчас уточнил это место в Интернете).
***
Старинный с бронзою комод
О веке вычурном и странном
Нам представление даёт…
***
А кто танцует в самом деле
И кто гарцует на коне,
Тем эти пляски надоели,
А эти лошади – вдвойне.
***
Живёт у нас сосед Букашкин,
Бухгалтер цвета промокашки.
Но, как воздущные шары,
Над ним горят антимиры.
И в этом антимире где-то
Вселенной правит, возлежит
Антибукашкин, академик,
И щупает Лолобриджид.
Но грезятся Антибукашкину
Виденья цвета промокашки.
Знакомый лектор мне вчера
Сказал: «Антимиры? Мура!»
Я сплю, ворочаясь спросонок.
Наверно, прав научный хмырь…
Мой кот, как радиоприёмник,
Зелёным глазом ловит мир.
***
Если жизнь тебя обманет,
Не печалься, не сердись.
В день уныния смирись,
День веселья, верь, настанет.
Сердце будущим живёт,
Настоящее уныло.
Всё мгновенно, вс1 пройдёт.
Что пройдёт, то будет мило.
***
Сказали мне, что эта дорога
Меня приведёт к океану смерти,
И я второпях повернула назад
С тех пор всё тянутся передо мной
Кривые, глухие окольные тропы.
(Не знаю, где я впервые прочитал это стихотворенье Ёсано Акико – в сборнике старинной японской поэзии или в повести Стругацких «За миллиард лет до конца света». Думаю, в сборнике – по-моему, я его купил раньше, чем журнал «Знание-сила» опубликовал повесть Стругацких).
***
Не знаю, что за люди здесь,
Но птичьи пугала в полях
Кривые все до одного.
***
В пути не бранитесь,
Помогайте друг другу по-братски,
Перелётные птицы!
***
В ловушке осьминог.
Он видит сон, такой короткий,
Под ясною луной.
***
Ничего не бойся,
Тощая лягушка!
Исса за тебя!
***
Что же это, друзья!
Человек глядит на вишни в цвету,
Аза поясом – острый меч!
***
О, если ты спокоен, не растерян,
Когда теряют голову вокруг.
И если ты себе остался верен,
Когда в тебя не верит лучший друг…
***
Ах, как крошится наш табак,
Щелкунчик, дружок, дурак!
А мог бы жизнь просвистать скворцом,
Заесть ореховым пирогом.
Да видно, нельзя никак.
***
Что з фамилия чёртова!
Как её не вывёртывай,
Косо звучит, в не прямо.
Вот потому эта улица,
Или, точней, эта яма
Так и зовётся по имени
Этого Мандельштама
***
Мы живём, под собою не чуя страны,
Наши речи за десять шагов не слышны.
А где хватит на полразговорца,
Там припомним кремлёвского горца.
(Дальше про «хор тонкошеих вождей» помню не точно. И в конце:
«Что ни казнь у него, то малина,
И широкая грудь осетина»).
***
Поздно ночью, в час угрюмый,
Утомившись от раздумий,
Задремал я над страницей
Фолианта одного…
***
Была трава июньская помята,
Что было для Янины ы первый раз.
***
Постой, в посаде, куда ни одна
Нога не ступала, лишь ворожеи
Да вьюги ступала нога, до окна
Дотянулся обрывок шальной шлеи.
***
Шум затих. Я вышел на подмостки.
Прислонясь к дверному косяку,
Я ловлю в случайном отголоске,
Что творится на моём веку.
***
Багровый и белый отброшен и скомкан,
В зелёный бросали горстями дукаты,
А чёрным ладоням сбежавшихся окон
Раздали горящие жёлтые карты.
(Порядок цветов пришлось восстанавливать по Интернету).
***
Вы ушли, Есенин, в мир иной.
Может быть летите, в звёзды врезываясь.
Ни тебе аванса, ни пивной…
Трезвость!
***
И скучно, и грустно, и некому руку подать
В минуту душевной невзгоды.
…А годы проходят, всё лучшие годы…
(Только сейчас, заглянув в Интернет, узнал, что это Лермонтов)
***
По морям, играя, носится
С миноносцем миноносица…
До чего же он несносен нам,
Мир в семействе миноносенном!
***
Через час отсюда,
   В тёмный переулок
Вытечет по человеку
    Ваш обрюзгший жир.
А я вам открыл
    столько стихов шкатулок,
Я, бесценных слов
    мот и транжир!
***
Я хочу быть понят моей страной.
А не буду понят – что ж…
По родной стране пройду стороной,
Как проходит косой дождь.
***
И сохранил слова обломок изваянья:
«Я – Озимандия. Я – грозный царь царей!
Глядите на мои великие деянья!»
Кругом нети ничего, холодное молчанье,
Пустыня мёртвая и тишина над ней.
***
Под насыпью, во рву некошеном,
Лежит и смотрит, как живая,
В цветном платке, на плечи брошенном,
Красивая и молодя.
***
На темно-голубом эфире
Златая плавала луна;
В серебряной своей порфире
Сияючи с высот, она
Сквозь окна дом мой освещала
И палевым своим лучом
Златые стекла рисовала
На лаковом полу моем.
(В этом отрывке Державин звучит более по-пушкински, чем зачастую сам Пушкин).
***
Идёшь, на меня похожий,
Глаза опуская вниз.
Я их опускала тоже.
Прохожий, остановись!
***
На службу вышли Ивановы
В своих штанах и сапогах.
***
Нас комбаты утешить спешат,
Говорят, что нас родина любит.
По своим артиллерия лупит,
Лес не рубят, а щепки летят.
***
Есть в военном приказе такие слова,
На которые только в тяжёлом бою,
Да и то не всегда, поучает права
Командир, подымающий роту свою.
***
Вот и покончено со снегом,
Московским снегом голубым.
Колёс стремительным набегом
Он превращён в холодный дым.
(и окончанье:
«В Москве не юбудет больше снега,
Не будет снега никогда!»)
***
Помню детский утренник
Для четвёртых классов,
Как тогда от ревности
Не было мне спасу.
***
Да, скифы мы, да, азиаты мы,
С раскосыми и жадными очами!
(Эти часто цитируемые строчки – образец безграмотности: и русские – не скифы, и скифы – не вполне азиаты, и глаза у них были не раскосые.
Другой поэт, куда менее известный, написал:
«Площадь круга, площадь круга, два пи эр.
Где вы служите подруга? В АПН»
на что пародист – кажется, Александр Иванов, – резонно заметил, что «два пи эр – не площадь круга, а длина»).
 ***
Весну печатью ледяной
Скрепили поздние морозы,
Но пахнет воздух молодой
Лимонным запахом мимозы.
И я по-зимнему бегу,
Дыша на руки без перчаток,
Туда, где блещет на снегу
Весны случайный отпечаток.
(Эпитет «лимонный» у меня выскочил из головы, пришлось восстанавливать в Интернете. Кроме того, я всегда считал, , что это Бунин, а оказалось – Катаев. Я давно понял, что этот тип, о котором современники отзываются как о лизоблюде, был отличным прозаиком, а он, оказывается, и поэт замечательный!).
***
Цитируемые ниже стихотворения Лермонтова помню целиком.
***
Тучки небесные, вечные странники,
Степью лазурною, цепью жемчужною
Мчитесь вы, будто как я же, изгнанники
С милого севера в сторону южную…
***
Белеет парус одинокий
В тумане моря голубом.
Что ищет он в стране далёкой?
Что кинул он в краю родном?...
***
Оглянешься – а кругом враги,
Протянешь руку – и нет друзей.
Но если он скажет «Солги» - «солги,
И если он скажет «Убей! – убей.
(Стихи страшные, и особенно тем, что Багрицкий веления Сталина обезличивает, приписывая их духу времени, как другие его современники – Родине, Отчизне, России).
***
Чтобы ты, малыш, уснул,
На домбре звенит Джамбул…
Струны он перебирает
Доброй дедовской рукой,
Колыбель твою качает
И тихонько напевает,
Чтоб слетел к тебе покой.
Дремлет синяя звезда,
На джайляу спят стада…
Сталин смотрит из окошка,
Вся страна ему видна!
И тебя он видит, крошка,
И тебя он любит, крошка…
***
Полотенце – так утирка,
Нос Борискин – носопырка,
Сам Бориска у отца
Носит прозвище пацан.
Только грамотная мама
Может папу понимать
Что такое значит «шамать»,
Что такое «щи на ять».
***
Мне на шею кидается век волкодав,
Но не волк я по крови своей.
***
Жил один джигит у нас,
Молодой и статный.
Очень он любил Кавказ
Край наш благодатный.
Тот джигит танцором слыл,
Мастером был пенья,
А вино он полюбил
За год до рождения!
Повстречал он как-то раз
На крутой дорожке
Пару кос и пару глаз
И две милых ножки.
И от этого в глазах
Всё вдруг помутилось,
Вспыхнул так, что на плечах
\Бурка задымилась!
А красавица глядит
Из-за тонких веток.
Ей понравился джигит,
Но… совсем не этот.
Сам от ревности не свой,
Хоть и было тяжко,
Он зарезал под горой…
Жирного барашка…
(Помню, что дальше джигит собирает на пир друзей и говорит, в частности:
Не должна любовь нести
Горе и угрозы,
А должна огна цвести,
Как миндаль и розы!).
***
Под голубыми небесами
Великолепными коврами
Блестя на солнце, снег лежит.
Прозрачный дол один темнеет,
И лес сквозь иней зеленеет,
И речка подо льдом блестит.
***
Что ты заводишь песню военну,
Флейте подобно, милый снегирь?
С кем мы пойдём войной на Геенну?
Где теперь вождь наш, где богатырь?
***
У Лукоморья дуб злёный
(помню почти целиком).
***
Вот тебе и Акулина
Вот тебе и пять рублей!
(Слышал от дедушки, как и стишок про англичанина, который искал партнёра для бокса, а хозяин решил, что
Он хочет знать, почём здесь кокс.
Позвать истопника Кузьму.
Кузьма расскажет всё ему.
Англичанин, чтобы Кузьма понял, дал ему в морду, тотл ответил, и пошёл у них бокс. Англичанин остался доволен).
***
И вот они опять, знакомые места,
Где жизнь отцов моих, бесцельна и пуста,
Текла средли пиров, бессмысленного пьянства,
Разврата грязного и мелкого тиранства.
***
Не мечтай ты о братстве людей,
Не читай ты гуманных книжонок,
Но не ставь на карету гвоздей,
Чтоб, вскочив, укололся ребёнок.
***
…Лик его ужасен.
Движенья быстры. Он прекрасен.
Он весь, как Божия гроза.
***
У Петра Великого
Близких нету никого,
Только лошадь и змея – 
Вот и вся его семья!
***
Пётр Великий, Пётр Великий,
Ты один виновней всех.
Для чего не север дикий занесло тебя на грех?
Девять месяцев зима, вместо фиников морошка.
Так и тянет из окошка
Брякнуть вниз о мостовую
Кучерявой головой.
***
Весёлая царица
Была Елизавет:
Поёт и веселится,
Порядка ж нет как нет.
***
Же не фо па, жке не се па,
Же не манж па де ля репа.
***
(По аналогии с французским языком мадам Курдюковой вспомнилось, как после девятого класса наша классная (во всех смыслах) руководительница Нора Борисовна Фут возила нас в Киев. Там я запомнил надпись в автобусе «Розмовляти з водием пид час руху строго заборонено!» и купил книжку стихов на украинском языке. Одно стихотворение запомнил на всю жизнь. Незнание украинского языка не позволяет воспроизвести его подлинную орфографию, поэтому ограничусь русской транскрипцией:
Мое кохання до сконання,
Мого «люблю» нэ зломить час.
Скажу сумниву без вагання:
Мое кохання до сконання.
Нехай навеки ти страждання,
Нехай надии свит загас –
Мое кохання дло сконання,
Мого «люблю» нэ зломить час!