Знак четырех. Словесный портрет Шерлока Холмса

На основе «Знака четырех» в переводе М. Литвиновой.

Внимание! Повесть начинается с портрета. Это портрет крупным планом и он, впервые с начала саги о Холмсе и Уотсоне, очень четкий. Конечно, в самый первый  раз, впервые познакомившись с Холмсом на страницах «Этюда в Багровых тонах», мы прочли о «ястребином профиле», «квадратном подбородке», «пронзительном взгляде серых глаз» и «скрипучем голосе». Но это внешние и довольно приблизительные черты, далеко не исчерпывающие все возможности и функции литературного портрета.

Удивительно, но уже более столетия ведутся ожесточенные споры — между актерами, режиссерами, зрителями, художниками, читателями, шерлокианами — чей же профиль «более ястребиный», а нос «более холмсовский». И как вообще должен выглядеть знаменитый детектив.

Мне кажется, гораздо важнее понять сначала, что он из себя представлял. Ведь содержание во многом определяет форму, то есть, сказывается на внешности и манере себя держать.

Из первой повести мы также знаем, что Холмс жизнерадостен, азартен, смешлив, любит порисоваться. И да, дедукция, трубка, скрипка. Кажется образ схвачен, но камера как бы сосредотачивалась на общих планах, и мы что-то важное упустили. Тем более, что Джону Уотсону свойственно размазывать описания, в том числе людей, по тексту, а не давать их цельно.

Умение увидеть вещи такими, какими они есть, какими их никто не видел — высший пилотаж для аналитика или сыщика. И вдумчивого читателя классического текста. Но современного читателя поджидает в этом месте настоящая ловушка.

Когда-то, в порыве интереса и восхищения, желающих преодолеть конечность текстов Канона, новая мифология принялась заполнять бреши и пробелы, продлевая жизнь любимому герою. И Канон зачастую в нашем сознании — это не эталон, а что-то вроде палимсеста с позднейшими наслоениями в виде иллюстраций, рекламных проспектов, театральных и киношных фантазий, причудливых исследовательских нагромождений. Для тех, кто не привык копать глубоко, они практически погребли под собой первоисточник.

Чтобы увидеть настоящего Холмса, хотя бы частично, то есть такого, каким его видел и пытался изобразить в своих записках его современник Джон Уотсон, необходимо проделать большую внутреннюю работу. Оно стоит того, просто хотя бы потому, что очень интересно понять, с чего все началось. Что стало толчком массовой мании в дальнейшем.

Отключить голоса кино- и радиохолмсов, которые звучат внутри, как у параноика, всякий раз, когда вы берете в руки книгу.

Выбросить из головы рекламный силуэт человека в дирстокере.

Стереть из памяти, хотя бы временно, черты ливановых-бреттов-рэтбоунов-джиллетов-камбербэтчей-и т.д.. Может быть, образы, созданные ими и несут отпечатки сходства, но это лишь частичное попадание. Тем более, что большинство из них — слишком стары, чтобы действительно быть Холмсом.

И, самое главное, и, пожалуй, самое сложное — перестать внутренне спорить с автором записок о Холмсе, навязывая ему в процессе чтения ту или иную трактовку этого образа, созданную массовой культурой и собственной фантазией. На этом пути нас ждут открытия, возможно, разочарования, но скучно точно не будет.

Мне пришлось, по меньшей мере, раза три перечитать две первых главы, чтобы увидеть текст, просто начать его воспринимать. И нет гарантии, что не придется сделать это снова и снова!

Итак. Какой он, Холмс? Крупным планом?

Это молодой человек лет тридцати трех, сидящий в кресле и пускающий кольца дыма под потолок. Глаза его прикрыты, и о чем он думает, можно только догадываться, скорее всего, об интересном деле, которое предстоит расследовать. Только что от него вышла двадцатисемилетняя клиентка, подкинувшая интереснейшую загадку, но не впечатлившая его лично, хотя с Мэри Морстен он общался довольно любезно и даже похвалил ее за предусмотрительность. Любопытно, что с клиенткой он общался, будучи «под кайфом», то есть, употребив препарат, вызывающий зависимость, в аптекарской расфасовке, рекламировать который не входит в наши планы. Из источников, близких к медицинским, мы понимаем, что приход клиентки должен был совпасть с пиком действия препарата, но Холмс прекрасно держал себя в руках и ничем не выдал, что находится в состоянии опьянения.

Уходя, он рекомендует Уотсону прочесть «Мученичество человека» Уинвуда Рида и обещает вернуться через час.

Такова фактура текста. А теперь к деталям и результатам нашего маленького исследования.

Приход клиентки предваряет эпизод с карманными часами, на примере которых Холмс в очередной раз демонстрирует Уотсону свой дедуктивный метод. Любопытно следующее. К этому моменту они уже прожили под одной крышей семь лет. Пуд соли съели. «...мы с Уотсоном уже не раз работали вместе».
И при этом Уотсон... все еще не доверяет приятелю! Все еще видит в нем фокусника или шарлатана. «Я протянул ему часы, признаться, не без тайного удовольствия, ибо, на мой взгляд, задача была неразрешима, а мне хотелось немножко сбить спесь с моего приятеля, чей нравоучительный и не допускающий возражений тон меня иногда раздражал». А Холмс-то неплохо отзывается об Уотсоне в присутствии третьего лица: «Он самый подходящий для этого человек» (подходящий для того, чтобы сопровождать молодую девушку в опасном и загадочном путешествии, то есть, вполне надежный и находчивый).

Конечно, если на минуту допустить реальность абсурдной теории о том, что записки Джона Уотсона сфабрикованы неким писателем Артуром Конан Дойлем, такое положение вещей выглядим вполне логичным. Читатель встречается с Холмсом только второй раз, и надо показать его дедуктивные способности и растущее восхищение Уотсона в развитии.

Но если откинуть эту возмутительную и не имеющую отношения к реальности теорию, надо признаться, что, во-первых Уотсон здесь предстает не в лучшем свете. За семь лет он не сделал для себя никаких выводов. Ничему не научился. И отсюда понятно, почему в дальнейшем в кинематографе сложится целая традиция изображать его весьма недалеким человеком.

Во-вторых, до сих пор не пропавшее желание «сбить спесь» с приятеля, не пропавшее за столько лет, свидетельствует о непростых отношениях доктора и сыщика, вынужденных делить квартиру на Бейкер-стрит.

Холмс здесь очень сдержан и плавен. Он не проявляет сильных эмоций и не делает резких движений. Нет нужды приводить тут текст обоих глав, достаточно их перечитать и в этом убедиться. Отчасти, это объясняется, думаю, английским менталитетом и правилами приличия, соответствующими образу джентльмена. Возможно, характером. Холмс плавен, медлителен и задумчив, даже пассивен, если некуда спешить. Но критикам мерещится тут какая-то томность. Они намекают на Оскара Уайльда, который, якобы, оказал влияние на Конан Дойля.
Но, позвольте, какое нам дело до какого-то бы ни было влияния, оказанного на литературного агента, всего лишь помогающего Джону Уотсону пристроить плоды своих литературных трудов?

И потом, если в «течение пяти месяцев» «трижды в день» вы неизменно поддерживаете определенную дозу в крови, будет ли у вас наблюдаться кипучая энергия?

То, что Холмс способен в такой ситуации поддерживать беседу и попадать в дверной проем, само по себе достижение.

(Любопытно, что наркотики не вызывают у него видимого возбуждения. Американский психиатр Джон Рэйти, исследовавший проблемы пациентов с синдромом дефицита внимания, вызванного дофаминовой недостаточностью, в своей книге «Почему я отвлекаюсь», упоминает о том, что некоторые из этих людей употреблют кокаин не с целью опьянения, это вещество помогает им... мыслить структурно. Так как при недостатках нейромедиаторов это представляет определенную проблему. Впрочем, сознательно отказавшись от чужих теорий, не будем здесь развивать и свои!)

Пять месяцев сплошного злоупотребления говорят о том, что дела у Холмса не очень хороши — он не востребован.

Кроме плавности Холмс здесь проявляет здесь мягкий юмор и подобие такта, когда обидев Уотсона и, осознав ошибку, извиняется. А ворчит только по поводу литературных упражнений друга. Хотя Уотсон возмущен такой критикой, однако, он долгие годы не решался предавать огласке расследования, имевшие место после «Этюда». Он сделает это в ретроспективе, только предварительно съехав с Бейкер-стрит.
О тщательно замаскированном «тщеславии» и «властном характере» Холмса мы узнаем только из закадровых реплик Уотсона. И, можно предположить, что они не столько характеризуют Холмса, сколько указывают на место Уотсона в иерархии их взаимоотношений. На Бейкер-стрит доктор — не главный, и тапки — не его. А желание «сбить спесь» с приятеля, сохраняющееся в продолжении столь длительного времени, может говорить о том, что Уотсона не вполне устраивает такое положение вещей.

К концу повести он сбежит, оставив друга наедине с наркотической зависимостью и пустой квартирой. Потом Уотсон осознает свою привязанность, его будет бесконечно тянуть по старому адресу. Но сейчас его отношение к Холмсу — это осознанная зависимость, источник противоречивых чувств.

В этом смысле показательно замечание Холмса перед уходом: «Рекомендую почитать в мое отсутствие книгу — замечательное произведение. Мученичество человека Уинвуда Рида. Я вернусь через час». Звучит примерно как: «Я — в магазин, делай математику, приду — проверю».
И что делает доктор? Тут же хватается за книгу в следующем абзаце!

«Я сидел возле окна с книгой в руках, но мысли мои были далеко от смелых рассуждений автора». Уотсон, чтобы не думать о Мэри, вскоре отложил Рида и взялся за «курс патологии». То есть, читать не смог, но рефлективно схватил книгу, рекомендованную непререкаемым авторитетом! (И тут на ум приходит: без «папочки» не решает ничего! Благодарим, мисс Хупер! Сейчас с помощью пинцета мы извлечем ваш нетленный образ из своей головы и поместим в формалин. Ваша чудовищная ревность мешает объективности и беспристрастности нашего расследования!)

Обычно друзьям рекомендуют те книги, которые которые прочли недавно, находясь под их сильным впечатлением.

Чтобы понять, чем дышит Холмс, было бы неплохо прочесть эту книгу. Но, увы, мне не удалось пока нее найти. Она упоминается в «Религии в свете нового откровения» Конан Дойля. Но последняя вещь лично для меня — очень кривое зеркало, отражающее некоторые знакомые мне духовные реалии. Нужен первоисточник, как учил великий Холмс, а не фантазии на его тему.

Дедукция — не просто установление причинно-следственных связей. Для Холмса — это нечто большее. «Жизнь всякого человека представляет собой длинную цепь взаимосвязанных событий, поэтому ее природу можно постичь по одному-единственному звену.Как любым иным видом искусства, искусством дедукции и анализа можно овладеть только посредством долгого и кропотливого труда, но жизнь слишком коротка, чтобы кто бы то ни было из смертных хоть отдаленно приблизился в нем к совершенству» «Этюд в багровых тонах». То есть, трюки для обывателей и полиции — это только мелкие незначительны этапы более сложного и глобального процесса познания личности!
Возведение скуки в ранг экзистенциального понятия — чисто английское изобретение. Все началось с Байрона. Возможно, здесь кроется не просто томление Холмса в однообразии будней, а что-то более глобальное, борьба с хаосом, что-то более эпичное и важное. Необходимо взять это на вид при дальнейшем исследовании Канона.

Итак, выяснили мы пока немногое. Но дошли до этого путем наблюдения.