Ромашка

     Верхняя полка плацкарта, стук колёс и бегущие за окном пейзажи напоминали беззаботное детство.  Я приехал вчера вечером на двести шестнадцатом – «Свердловск Севастополь». Несмотря на позднее время, сходу бросился в море. Следующий день проведу в одиночестве, поприветствую город, пройду по тропинкам своего детства, прикоснусь к стенам, старым вязам и рассохшимся  на солнце баркасам. И никаких встреч с друзьями. Так всё и случилось, но только баркасов не было, не было тянущегося к берегу забора из белого ракушника, не было скульптуры рыбака с сетью в руках. Не было ничего, кроме клуба моряков. Того самого с колоннадой и барельефом на фронтоне. Здание было в запущенном состоянии, обшарпанные стены и разбитые окна навевали печаль, часть крыши разобрана. На площади у самых ступенек стоял бульдозер с высоким забралом, рядом экскаватор. На этом пятачке мы росли – играли в прятки и ловитки, а позже и в Соловья-разбойника. Устройство клуба было подобно кинотеатру, высокое крыльцо, за колонами тяжёлые двери, далее фойе и кинозал. Я не торопясь обошёл здание, и куда бы ни глянул – везде замечал следы уходящей или, скорее, ушедшей эпохи, которые бережно хранились в моей памяти. А что будет дальше – неужели забвение? С левой стороны скрипнула боковая дверь. Через неё мы выходили после киносеанса на улицу, крепко сжимали веки, потому что свет больно бил по глазам. Я с волнением вошёл в зал, зрительских кресел не было, не было и темноты, свет пробивался сквозь разрушенную крышу и провал в потолке. Пучок солнечных лучей сходился в одном месте, прямо на сцене, на которой спиной ко мне стояла женщина, распущенные её волосы падали вниз и горели.               
      – Я знала, что ты придёшь, сказала она и повернулась.
      Это была не женщина – вернее не совсем женщина – скорее девушка, которую я помню именно такой, ту самую, которую когда-то потерял. Потерял навсегда. Мы не виделись, кажется, лет двенадцать – если не больше.
      – Как же так, удивился я. Как ты могла узнать?
      – Не знала – просто ждала. Ты ведь, Серёжа, был моим идолом, красивым белокурым идолом и даже не подозревал, что я к тебе привязалась таким средством – крепче которого нет ничего на свете. Эта связь ограничивала меня и приносила боль. Я и теперь не могу нормально жить. Даже ходить трудно, но самое ужасное то, что я совсем не умею летать. Крылья тянут вниз. Ты представляешь – совсем не умею!
       – Рад видеть тебя, – сказал я дрогнувшим голосом. Не было ни малейшего сомнения в том, что передо мной Лена. И голос и интонация, и эта необычная манерность. Только она могла замедлять и ускорять речь в одной фразе и элегантно делать паузы в середине слова. Мне хотелось кричать, крепко прижать к груди, подхватить её на руки и понести. Как, это может быть?!
       – И я рада. Очень. Столько ждать! Ты заметил, как перелопатили наше детство? Этот клуб оставался последней моей надеждой. Я взобрался на сцену и взял её за руку, смущаясь, посмотрел на запястье. Шрам в виде летящей чайки оставался на своём месте. Она улыбнулась.
       – Ты всё забыл, как же так?! – Лена тихо засмеялась.
       – Не всё, – смущённо сказал я.
       – А мне всё помнится – будто вчера было. Каждый твой шаг, каждый взгляд. Серёжа, а помнишь, когда ты пришёл за луковицей и как смешно стеснялся. А я частенько тебя стерегла у ограды. Насмотрюсь из засады и придумаю, что-нибудь на ходу, чтобы руки коснуться. То просила принести пару листочков лаврушки, то соды столовую ложку и за солью приходила и… Ты думаешь, что меня мачеха посылала?
      – Не знаю, – отвел я и чуть было не заплакал. Она обняла меня. Маленькая Лена, которой она была когда-то, оказалась в моих руках. Живая и невредимая. Волосы пахли ромашкой. Те же самые – русые, и платье то же самое – летнее ситцевое с короткой юбкой. Такие сейчас не носят.
      – Кажется, что любила тебя всегда. Я в первом классе была, а ты в пятом, тогда-то и пришло понимание. Смутное детское и такое назойливое. Вот и считай. А когда я была в пятом, плакала, уткнувшись в подушку, из-за того, что ты не обращаешь на меня внимания, через год появилось желание обнять тебя. Этот признак взросления был невыносим. И я сильно боялась этого желания, а оно всё росло и росло, и с каждым годом узёлок, которым я привязалась к тебе, затягивался всё туже и туже. Ничего так и не произошло, даже когда ты пришёл на выпускной. Ты ведь ко мне пришёл. Я была самой счастливой в тот вечер, но только в тот. Какой же я была самоуверенной дурой, променяла тебя на вечеринку с одноклассниками. А ты взял и ушёл – тихо и больно. Навсегда ушёл.
       Всполох птичьего шума над головой заставил нас посмотреть вверх. На обнажённую балку, сели голуби. Один из них – сделал круг над сценой, а потом, врезавшись в солнечный свет, исчез, будто его и не было никогда. – И всё-таки мы были чистыми. Как ты думаешь, быть чистыми – это хорошо?
       – Да, а ещё мы были честными, – сказал я и уткнулся в её волосы. Конечно, хорошо, вот только чувство невосполнимой потери не даёт покоя. Вроде как счастье было в руках, а ты его упустил. – Нет, крыльев… Вот те на! Как же так: нет крыльев? А разве нельзя без них?          
       – Теперь можно, ответила она.
Стены поплыли вниз, и я почувствовал теплоту воздушных потоков. Под нами простирались наши дома сросшиеся друг с другом. Мой – сто двадцать девятый и её – сто двадцать седьмой, огороды, абрикосовый сад, поляна, на которой вечерами мы палили костры и пекли картошку. А вот и та самая ограда, из старой рыболовецкой сети, разделяющая наш задний дворик от соседского огорода.
       Вспомнилось, как однажды, летним утром, я вышел во двор, умылся холодной водой и подошёл к забору, у которого росли два вишнёвых деревца – погодки. На том, что постарше – плодов больше. Крупные ягоды росли пучками, и я с трудом нашёл одинокую вишенку. Огород соседский в низине и весь как на ладони. Выбегает со двора Лена с распущенными волосами в сорочке и озирается по сторонам, видит, что никого нет, стягивает трусики и писает между грядками. Я зажмурился и за деревце прячусь. Открываю глаза, а сердце стучит, помню, как стыдно было. Она как кузнечик вскакивает и уже не торопясь подходит к забору и в нескольких метрах от меня рвёт ромашки. Я боялся, чтобы она не услышала моего дыхания и не узнала, что я её видел. Вот тогда-то я и обозвал её ромашкой. Когда вижу эти цветы – так вспоминаю Лену.
        А вот наш пляж – мы его так и называли – «наш», он был сразу за клубом, а дальше – причал, к нему швартовались буксиры, а иногда уставшие рыболовецкие сейнера. С другой стороны – Беспризорный берег с валяющимися вдоль его кромки большими песчаными валунами, потом – Молодёжный и Змеинка. Как мы оказались на Змеинке вместе? Не знаю. Это, конечно, случайность, но теперь я понимаю, что случайность прекрасная. На  пальцах одной руки можно пересчитать все наши встречи, и это, конечно, не свидания, а нечто похожее на сны, но только явно происходившие. Хорошо, что мы были далеко от дома, и никто не увидел нас вместе, а то б засмеяли. Слишком маленькой она была, и я стыдился её возраста. Я лежал на спине и смотрел сквозь веки, погружаясь в оранжевое пространство, она рисовала на моём теле веточкой. Тоненький кончик приятно царапал кожу, оставляя на ней белые линии пенящихся волн, потом появилась лодка с парусом, берег, деревья, пушистое солнце с носом, губами и в очках, сверху клубились кучерявые облака.
       Свои рисунки она комментировала, из чего получался незамысловатый рассказ. Голосок, похожий на трепещущий от лёгкого дуновения лепесточек, беспрерывно сопровождался криками чаек.
      Потом мы купались. Она плыла медленно, а я подныривал под неё и смотрел из-под воды вверх. Над её головой, как золотая брошь блестело солнце. Когда мы накупались и обсохли, настала моя очередь рисовать на её худеньком теле. Думал о хорошем, но почему-то получился бой. В школе я  всегда рисовали войнушки, и мои тетрадки были усеяны изображениями военной техники. Вот и теперь – танк  двигался по резинке её плавок, а за ним бежали солдаты. На белой коже рисовалось плохо и лишь благодаря тонкому напылению морской соли и незаметному прозрачному загару, линии были видны. Выше появились пушки, а ещё выше – самолёты. Под сердцем завязался воздушный бой. Девочка улыбалась, веснушки, как капельки воды, медленно испарялись с её лица. Она не подозревала о случившейся войне, внимала тёплому дыханию лета, шелестящему бризу и царапающей кожу веточке. Вроде ничего особенного не произошло, всё так же светило солнце, пенился прибой, два фиолетовых мотылька гонялись за жёлтым. Перед тем как идти домой, я стёр ладонью рисунки. На коже остались красные полоски.
       – Как давно это было и как навсегда осталось.
      – Ты точно подметил, – сказала она. – «Как давно это было и как навсегда осталось».
       – Лена, ты знаешь, как я страдал, когда узнал что ты?..
       – Знаю, Серёжа. Знаю. Извини, что снова принесла тебе боль, но          по-другому, никак нельзя.
       – Какую боль, о чём ты говоришь? Лена!
        – Отпусти меня, темнеет уже. Мне пора.
        – Как быстро пролетел день, сказал я. Буду ждать тебя завтра, в это же время на этом же месте.
        – Времени нет, его не существует, – сказала она.
Сгущалась темнота, и я заметил на её лице несколько морщинок, которых ещё несколько минут назад не было, в глазах блестело вечернее небо.
       – Что с тобой, – спросил я?
        – Всё хорошо, – ответила Лена и засмеялась. – Времени не бывает, есть только вечность. Понимаешь, Серёжа, есть только вечность и счастье.

       Я шёл домой вприпрыжку, чувствовал необыкновенную лёгкость в теле и насвистывал всплывшую в памяти мелодию из забытого кинофильма. Сколько мы их пересмотрели, разве запомнишь все? В голову беспорядочно лезли всякие мысли. Воспоминания и мечты крутились во мне, как цветные камешки в калейдоскопе. Как будет удивлена мама, когда я расскажу о встрече с Леной. Эх, мама, мама, как же ты ошибалась, а сколько переживаний было? Вот приду домой, я тебе задам! Мало ли что говорят. А ведь она совсем не изменилась, не такая нарядная, как на выпускном. Тогда у неё была причёска, блёстки, яркая помада и запах духов, скрадывающий аромат июньского вечера. Я поднялся на седьмой этаж, как это делал в школе, перепрыгивая через ступеньки. У дверей по старой привычке вытер губы. Платочек был совершенно чистым.          
        – Отчего ты такой счастливый, – спросила мама. – Встретил кого?
        – Конечно, встретил, – ответил я.
        – Интересно, кому так повезло? Ну, рассказывай.
        – Тебя встретил, мама. Так что выходит, нам обоим повезло! Разве не так? А ещё море и Клуб моряков. – Я ничего не сказал про Лену, оставил на потом. Более всего я не хотел говорить о ней и вообще разговаривать. После ужина я уединился в своей комнате, достал виниловые пластинки и стал их пересматривать. Каждая из них мне напоминала, какое-нибудь событие или меня самого в далёком прошлом.
       Ночь, наполненная сумбурными снами, пролетела быстро. Встал, когда солнце было высоко в небе. Чтобы скорее взбодриться, бросился к морю. Вчерашняя встреча случилась в начале пятого – вечером, это я запомнил, поэтому не торопился. Наплавался вдоволь. Минуты ползли невыносимо медленно, так нудно только утомлённые улитки передвигаются по тёплому асфальту. Вышел из дому пораньше минут за сорок до встречи. Если ждать на месте – никогда не опоздаешь. На улице – тишина, главное – к ней не прислушиваться, иначе все лёгкие и отдалённые звуки заполнят её, и  она прекратится. Птичий шумок и трескотня цикад – как естественное дополнение, и поэтому не считаются. Далёкие звуки несущихся по трассе машин и гомон детей, играющих на школьном стадионе, отстранённо существуют и совсем не мешают, а вот урчание тяжёлой техники разрушает привычную, создающую уют дворов и улиц гармонию тишины.
        До места встречи с Леной я дошёл быстрее, чем мне думалось, но теперь уже всё равно. Теперь ничего не имеет значения, потому что Клуба моряков не было. На том месте, где мы вчера расстались, возвышалась груда камней. Экскаватор своей сильной клешнёй загребал, поднимая пыль, останки монументального здания и с грохотом ссыпал в кузов самосвала. На моих глазах разрушалась история. Моя маленькая, никому не нужная история и никому не нужная любовь. Я ничего не слышал, кроме пульсирующих сосудов, сдавливающих стальным обручем голову. Это всё неправда! Вздор, всё вздор – я и теперь явственно чувствую запах ромашки. Я решил обойти вокруг этого хаоса, как это сделал вчера. Наверняка, она, где ни будь, притаилась и ждёт меня? Озираясь, я подошёл к берегу, крутой обрыв стал более пологим – его жёлтая кромка застыла в напряжении, клонясь вниз. Здесь когда-то росла сирень, а тут вязали сети, старые рыбаки.
        Бессмысленно всматриваюсь в циферблат часов – семь минут шестого, тринадцать минут шестого, двадцать одна минута шестого. Закрываю глаза и вижу её улыбку, слышу её голос. Что значит, – «Времени не бывает, есть только вечность и счастье»? Что значит – «Отпусти меня»? Что, всё это значит? Из загружённого самосвала, выезжающего на дорогу, посыпались кирпичи, поднимая облако пыли. Ветер подхватывал её, кружил и бросал под колёса медленно ползущего следом грузовика. Перед глазами мелькнул уже несуществующий фронтон Клуба моряков, и я безуспешно пытался вспомнить, что на нём было изображено. Кричали чайки, где-то далеко в проливе перекликались корабли.

5.11.2023.