Снежная поездка
– Вот и приехали, – сказал я с чувством вины перед попутчицами, жителями села, да и вообще перед всем миром.
Целую минуту сидим молча. Я открываю стекло и откапываю свою дверцу, а бабульки в это время взялись шутки разговаривать. Дети! Что с них взять? «Ну что ж, – думаю, – так-то веселей будет». Откопал все дверцы.
– Лопаты нет, – говорю я, – так что придётся отгребать руками.
Взялись с матушкой за передние колёса, смотрим: и бабушки вылезают наружу.
– Вы-то куда? – говорю им.
А они:
– Как это куда? На помогу. Чего это нам сидеть пропадать без толку?
Телефонов тогда не было, фотоаппарат не взял, а то б запечатлеть зимний пейзаж и как мы в раннее Рождественское утро ползаем на корячках вокруг машины по уши в снегу и поглядываем друг на друга улыбаясь.
– Чего улыбаться? – говорю я с той же миной на лице. – Опаздываем ведь. – А сам-то думаю: «Всё будет хорошо. Обойдётся».
Канитель длилась полчаса, а мне казалось, что не меньше двух. Даю задний ход – и мы на дороге. Случившийся водитель уазика объяснил, как проехать. Слава Тебе Господи! Добрались-таки. А вы говорите: счастья не бывает.
Встречают нас объятия нашего ветхого домика печным жаром и хлебным запахом. Служим обедницу. Комната маленькая битком, не развернёшься. Ощущение странное – будто ты не сорок заснеженных километров преодолел, а вернулся в прошлое – в девятнадцатый век. На плечах – пушистые платки, а на головах – узорчатые с цветами. Лица женщин испещрены временем, глаза ясные радостью наполнены до краёв. А руки такие – в музее надо показывать, картины с них писать, они у них не бабьи – мужицкие, тяжёлые и уставшие.
Поздравляю их с праздником. Они удивляются, что Христос родился в хлеву, а потом целуют крест – большинство прикладываются в первый раз за всю жизнь. Кто-то утирает глаза. В домике запахи распространяются, о которых современному человеку знать нет возможности, потому что таких уже не существует. В сенях извёсткой тянет, сыростью и старой древесиной, а в доме – хворостом и углём, потому что растопленная печь источает множество разных запахов и от них исходящих оттенков и завсегда невидимым дымком, а ещё сухими травами и почему-то супом.
После службы, всегда накрывался стол и, что интересно – очень ловко. Выхожу из алтаря, а над скатертью – пар от горячей картошки, селёдочка жирная с луком сладким, грибочки с душистым перцем, котлеты, курочка усыпанная золотым луком и хлеб собственной выпечки. По-другому и быть не может! Когда успели? Сидим, про жизнь говорим. Кажется мне, что ни в гости я приехал, а домой вернулся, и что мне не тридцать три года, и я не священник, а мальчик. А все эти женщины – мои мамы.
– Жаль, – сказала Марья Семёновна и улыбается печально.
– Чего жаль вам, в такой-то светлый день? – спрашиваю я?
– А того, что мальчонка родился в Вифлееме, а не в нашем селе, – отвечает она. – Сколько у нас изб горячих. Разве так можно, чтоб в пещере со скотом?! Не правильно это, не по-нашему.
С печалью Марьи Семёновны все были согласны. В печи потрескивало, она нагрелась так, что её красные кольца отражались на потолке. Маленькое окошко залепило снегом, с улицы доносилось завывание ветра. Начался буран.
Свидетельство о публикации №224060400637