Утро

       Дорога медленно тянулась вперёд – туда, откуда через несколько минут выйдет солнце. Я шёл по разделительной полосе и тоже тянулся к свету. Сейчас луч ударит в глаза, потекут слёзы. На улице никого, но кто-то непрестанно на меня смотрит. От этого свербит в затылке и хочется обернуться. На каждом доме камеры – их нетрудно заметить, но кроме видимых есть ещё скрытые и сколько этих подсматривающих глаз – никто не знает. Тягучая ночь осталась где-то позади. Ох, какая ночь! Она одурманила меня своей мятой и тонким запахом табака, и я, одурманенный, вёл себя, как проголодавшийся мальчишка. Хочется спать и не хочется. Это было то самое счастье, которое мы всё время ищем. Бухнуться в постель счастливым – это тоже счастье, но только отдохновенное и последнее. Оно всегда последнее – даже когда случается два раза на дню, что бывает крайне редко. Сегодня я не побегу на седьмой этаж – поеду на лифте. Солнце бьёт по лицу, но я успеваю зайти в подъезд и нажать красную кнопку.
       Мне снились апельсины на зелёной траве и небо, дом из тёплого кирпича, на нём вывеска с надписью: «РОТА ДОБРЫХ УСЛУГ», между берёзами верёвки с ослепительно белым бельём. С речки доносятся весёлая брань и смех. Там купаются женщины. Я иду на звук, но верёвки с бельём мешают – они то и дело возникают передо мной и бьют по лицу, бюстгальтеры, сорочки и трусы не кончаются. Я устал от них отмахиваться, упал в траву и смачно потянулся. Не буду вставать, пока не надоест, луч солнца ласкает лицо и грудь. В глазах апельсины.
       Звонок в дверь. Стук в дверь, потом стук кулаком. Брань за дверью. Брань допустимая и знакомая, пульсирующие звонки и звуки объединились в единый поток. Я отодвинул щеколду.
       – Как ты можешь спать, когда мир сотрясают бомбы? – сказал Николай Николаевич. В его руке была книга в дешёвой обложке. Он перекрестился и коснулся рукой иконы святителя Спиридона Тримифутского. Пока я умывался под умеренно холодным душем, он оживил мой интерфейс. Один из ноутбуков проецировал на большой монитор изображение новостной программы из Европы. Я вошёл с полотенцем на голове, у окна стояла Жанна. Она уже здесь – какая быстрая.
       – Не бойся, – сказала Жанна, – я тебя сто раз видела.
       – Когда ты успела?
       Она бросила мне улыбку. Притвориться серьёзным не получилось и пришлось ответить тем же. Жанна засмеялась.
       – Слушайте сюда! – воскликнул Николай Николаевич. – Теперь-то вы понимаете, что происходит?! Это же натуральный вывих мозга! – Он закурил и распахнул двери балкона.
       – Чтобы наступил мир, – говорил человек из монитора, – необходимо наращивать поставки вооружений. – Лысый мужчина без национальных признаков больше был похож на карикатуру, чем на канцлера постфашистской Германии. – На восточных границах Евросоюза решается наша судьба, будущее нашей демократии, – лысый вытер свою лысину и почесал под носом.
       – Подонок, – беззлобно сказала Жанна и вышла из комнаты.
       – Мне кофе со сливками, – бросил ей вдогонку Николай Николаевич и сел за клавиатуру.
       – Мир сотрясают бомбы, а мы всё ещё живы, наслаждаемся мерно текущими буднями, пишем стихи и даже любим. Тебе не кажется это странным?
       – Конечно, кажется, – громко прошептал Николай Николаевич. – А ещё мне кажется, что их пресловутая демонократия – это всего лишь вавилонская башня, которая в скором времени разрушится и закопает своих строителей, а заодно и большую часть населения голубой планеты. И под обломками этого гнусного сооружения окажутся не только подлецы, но и святые, и ты, Серёжа, и я, и наша дорогая Жанна. Так что радуйся каждому дню и часу, – он пристально посмотрел мне в глаза, сморщив лоб.
       Запах кофе наполнил комнату.
       – Прошу, господа, – Жанна поставила на столик поднос с тремя чашками горячего напитка. – Так значит, мы скоро умрём? – Она нервно улыбнулась.
       – Да, – ответил я. – Мы должны об этом знать, свыкнуться, так сказать, с мыслью, чтобы несильно страдать, когда случится оказия.
       – Я чувствовала, что всё идёт к этому. Боялась озвучить.
       – Попасть в эпицентр взрыва – не страшно, – пробормотал Николай Николаевич. – Лёгкая смерть. А вот голод и эпидемии – спутники войн куда страшней. Живые будут завидовать мертвецам.
       – Вы мне всё утро испортили, – сказал я.
       – Серёжа, утро было семь часов назад.
       – Оно бывает в любое время дня и ночи, дорогая, и ты это знаешь. А что до эпидемий, так они уже поработили большую часть человечества. Откройте, наконец, глаза и уши. Кто громче всех кричит о свободе? Совершенно верно – самый хитрый диктатор. Убийцы твердят о мире, а правдолюбцы врут. Да, это можно назвать вывихом мозга. Суть недуга в том, что глашатай выдуманных истин верит в свой собственный бред. Верит, безусловно, до потери сознания.
– Полагаю, что эта зараза неизлечима, – подхватил мысль Николай Николаевич. – Разносчик лапши вешает её себе на уши и получает от этого глубочайшее удовлетворение.
       – И всё же средство есть, – объявил я не без удовольствия.
       – Неужели прививка для души существует?
       – В каком-то смысле – да. Клин клином, как говорится.
       – Самоуничтожение?
       – Эх, Николай Николаевич, разве не ты стращал нас обломками вавилонской башни?
       – Так вот оно что! Значит, большой кровью спасёмся.
       – Да ну вас, – возмутилась Жанна. – Серёжа, я к тебе пришла, а ты только о смерти и долдонишь. Сколько можно? Лучше бы стихи почитали. Дурачьё!
       – Извини, Жанна, я тоже стихов хочу. О, Боже, как я хочу стихов и купаться! Прыгнуть бы сейчас со скалы в море и забыть обо всём на свете. Дай мне ещё пару минут. Ещё одну мысль озвучу, чтобы успокоиться, а потом о прекрасном потолкуем. Дело в том, что войну остановить невозможно, как невозможно остановить время или, скажем, старение. Критическая масса зла столь велика, что остановить её может только естественное её угасание, а чтобы это произошло, ей надо извергнуть всю свою мощь подобно тому, как вулкан выбрасывает скопившуюся в нём лаву. Вот, собственно, и всё.
       – Ну наконец-то! – вздохнула с облегчением Жанна. – Выпить хотите?
       – Ещё как хотим.
       – Какие же мы дураки и сволочи, – сказал Николай Николаевич. – А ещё человеками называемся. Сказал же Христос: «Любите друг друга», так нет – всё надо перевернуть. Переиначить на свой лад. Ненависть людская – причина всех бед. Ненависть и жадность!
       – Мы выживем, – сказал я уверенным голосом.
       – Отчего ты знаешь? – спросил Николай Николаевич.
       – Не могу объяснить. Есть уверенность, что выживем. Возможно из-за стихов и музыки. Вот послушайте:

       Из винограда белого вина,
       Как времени – всегда недоставало.
       Но время не при чём. Чья ж в том вина?
       И виноделу что тогда мешало?
       Солёный ветер – нет, не разлюблю,
       Не смыть волной о Крыме впечатленье!
       Что делать, когда вечер во хмелю,
       Когда владеет миром опьяненье?
       Как может виноградная лоза,
       Испытывая жажду дней палящих,
       Плоды дарить и тайно, за глаза,
       Рассказывать о звёздах настоящих?
      
      – Спасибо, Серёжа! У тебя опять светлая сторона печали в голове. Не захочешь – полюбишь. А знаете, чего мне хочется? Самой странно. Я хочу, чтобы утро было всегда. С восходом играющего солнца, пением птиц и росой. Признавайтесь, когда вы последний раз собирали росу?
       – Не помню, ответил я.
Николай Николаевич несколько растеряно посмотрел на Жанну и отрицательно покачал головой. Видимо, он никогда не собирал росу, а может, и вообще не видел её.
Жанна включила электрический самовар и тут же выключила.– Накрою по-походному. Я бросился, ей помогать, и уже через минуту содержимое холодильника оказалось на столе.
       – Ну что ж, выпьем, – я машинально открыл все девять бутылок пива, предусмотрительно купленных мною вчера, и встал.
Жанна и Николай Николаевич последовали за мной.
       – За третью мировую бойню пить не будем, – буркнул Николай Николаевич.
       – За мир тоже, – продолжил я отрицание, – потому что его не было, нет и, разумеется, не будет. Лицемерие ни к чему.
       Николай Николаевич, бросил свою книгу на диван с таким выражением лица, будто избавился от тяжкого груза. Ту самую книжицу в дешёвой мягкой обложке, с которой он несколько часов назад пришёл. «Война конца света», прочёл я название книги. Жанна озиралась по сторонам. Её взгляд пробежал по стенам, углам и полкам – на которых стояли пластмассовые солдатики, танки и самолёты. Она, будто выискивала подходящее слово для тоста. «Это нервы, – подумал я. – С ней такое бывает от счастья, но сейчас не тот случай – сейчас страх. Она боится».
        – За любовь, – сказала Жанна с некоторой злостью.
 Наши бутылки глухо соприкоснулись, и в этот момент где-то далеко прозвучал раскатистый гром, после которого появился гул, напоминающий звук отрывающегося от взлётной полосы самолёта. Через несколько секунд грохот повторился, только гораздо ближе.
       – За любовь, – тихо сквозь зубы процедил, Николай Николаевич.
       Третий взрыв был совсем рядом, дверь балкона ударилась о стену, оконные стёкла разлетелись по комнате. Пустая бутылка выпала из моих рук, а Жанна всё ещё пила, не обращая внимания на происходящее. Её веки сомкнулись, по подбородку и шее текла кровь. Я крепко сжимал её пальцы. Гул, пронизывающий пространство, был похож на рычание зверя – с каждым мгновением он усиливался, приближаясь к нам.