Свет Пушкина

Анна Каренина бросается под колёса русской бессмыслицы, прикрывающейся обрядом, устоями и духовностью. Лев Николаевич Мышкин бесповоротно сходит с ума, и лучшая швейцарская клиника в предгорье Альп не вернёт его к жизни. Евгений Базаров сбегает от Одинцовой и помирает от тифа – сознательный акт медленного самоубийства при общении с безнадёжными больными. Красавец и умница Печорин душевно мёртв намного раньше, чем физически. Чеховская Душечка превращается в овощ сразу после смерти любимого мужа, хотя внешне она жива, воспитывает детей, встречается с мужчинами и выходит замуж. Хома Брут уходит в преисподнюю за полчаса до спасительного рассвета.

Всё это – привычные финалы русской литературы. Темой «и жили они долго и счастливо» завершаются только сказки под едва заметные улыбки пессимистов, читающих их детям.

Пушкин, не скованный осознанным трагизмом русской литературы, отказывается почитать за истину слова ап. Павла «жизнь – юдоль страданий». Страдания – неотъемлемая часть бытия, но не смысл и не единственное искупление.

Воды глубокие
Плавно текут.
Люди премудрые
Тихо живут.

Планка, недосягаемая для всей суммы поисков и мытарств идущих за ним классиков. Может, отчасти, лишь Чеховым. Александр Сергеевич, сам нередко потакающий страстям, даёт (тем не менее!) понять: если ты скован укладом, социумом и трагизм для тебя – соль всякого бытия, не именуй себя литератором. Можно (и нужно) называться летописцем, хроникёром и фотографом земной реальности; на современном языке – журналистом, реагирующим на главные инфоповоды.

Писатель и (особенно) поэт – тот, кто способен подняться над укладом сквозь толщу мрака, обращая его в свет.

Вот ответ, который даёт мне Пушкин суммой своего пути. В этом смысле, я люблю обращаться к циклу из пяти новелл «Повести Белкина».* Ключ к пониманию – то, как Александр Сергеевич расставляет цикл.

В самом деле, в традициях русской литературы XIX-XX веков был бы финал «Гробовщик» или «Выстрел», но не в назидание memento mori, а точно в обидчика.

Пушкин завершает «Повести Белкина» самой легковесной новеллой – «Барышня-крестьянка», которая просится в начало цикла, как ода влюблённости, взаимно не представляющей тяготы длинного пути. И уже дальше появляются битые жизнью и сполна хлебнувшие мытарств красавица Марья Гавриловна, гробовщик Адриан Прохоров, ревнивый родитель Самсон Вырин и умный циник Сильвио. Этот Мир придуман не нами, и он трагичен если не от сотворения, то от рождения потомков Адама и Евы.

Это неправда. Точнее, далеко не вся правда бытия. Более века спустя после смерти Пушкина Виктор Франкл личностно выводит истину: в любых внешних условиях жизни степень её трагизма, обречённости и бессмысленности определяешь ты сам. И светлый финал жизни Франкла – не миф из сказок на пыльном чердаке любимой бабушки.

В Пушкине эта истина живёт той самой «допризывающей благодатью», если на языке христианского богословия. Обратите внимание: Онегин и Дубровский-мл далеки от нигилизма Базарова. Оба не успевают. Старший Дубровский, человек умный и проницательный, не судия своему богатому и вздорному соседу Троекурову (а русская литература так любит судить!). И война эта – вынужденная, когда Кирилла Петрович вошёл в раж и окончательно попутал берега. Гринёв отыскивает общие темы с Пугачёвым, и даже гордая императрица Екатерина обнаруживает в себе подлинное милосердие.

Это не персонажи из классики, умноженные на впечатлительность и восприимчивость отрочества. Это спасительная инъекция – на всю жизнь – от делающих кассу трагиков и циников, нередко в одном лице. Ничего нового они мне не явят, а поводов прикоснуться к экскрементам бытия достаточно и без Сорокина, Прилепина или даже Пелевина. И я снова вспоминаю то, что живёт во мне by heart:**

«В эту минуту дверь отворилась, и Григорий Иванович вошёл.
— Ага! — сказал Муромский, — да у вас, кажется, дело совсем уже слажено...
Читатели избавят меня от излишней обязанности описывать развязку».

В самом деле, каждому – по вере его. С днём рождения, Александр Сергеевич.


*«Повести Белкина», изначально опубликованные анонимно, как рассказы якобы реально существовавшего Ивана Петровича Белкина, современники встретили прохладно. Для меня это одна из лучших рекомендаций к прочтению.

**Наизусть (англ.)